В статье ее называли представительницей того крыла женского движения, которое выступает против брака, за «свободную любовь». Далее утверждалось, что, без сомнения, многие мужчины захотят подтвердить, что она является «ярой сторонницей плотских утех». Заканчивалась оскорбительная статья следующими словами: результатом этих обвинений стало «требование подавленных членов правления собраться на срочное заседание завтра утром», и будто бы «ожидается, что они немедленно сместят миссис фон Фюрстенберг с поста президента Объединенной корпорации».

Беатрис, казалось, перестала дышать, пока читала злобный пасквиль желтой прессы. Прислонившись к стене, она пыталась взять себя в руки. Что она будет делать? Элис задала ей тот же вопрос:

– Что вы будете делать?

Для Беатрис был возможен только один ответ:

– Бороться, что же еще?

Следующие двадцать четыре часа прошли для Беатрис словно в тумане. То она погружалась в воспоминания о разделенной любви и ее охватывала радость при мысли о том, что цель, которую она поставила перед собой, достигнута. В следующую минуту ей начинала досаждать толпа посетителей, размахивающих газетами и желающих узнать, действительно ли она самая порочная из представителей большого бизнеса. После обеда прибыли вице-президент правления корпорации Грэм и секретарь Райт, чтобы убедиться, что она непременно будет присутствовать на срочном заседании. Вскоре с предложением поддержки пришли Лейси Уотермэн и Франни Эксцельсиор. Затем явился Мартин Харриман из Чейз-Дарлингтонского банка, а за ним пожаловали Сьюзан Энтони и Кэрри Чапмен Кэтт, которые в интересах справедливости хотели знать правду.

Когда Беатрис решила, что наконец-то сможет передохнуть, нахлынула толпа юристов из фирмы, представлявших корпорацию на проходивших в данный момент деловых переговорах. Каждый посетитель имел при себе скандальную статью, и каждый задерживался, чтобы попытаться что-нибудь разнюхать. Кто-то делал это тонко, кто-то неуклюже, но все как один выводили Беатрис из себя. Единственный, кто не появился, хотя как раз его появления она ждала с нетерпением... был Коннор.

После ужина, удалившись в свою комнату вместе с Элис, она все ходила из угла в угол, взвешивая свои предстоящие действия. Конечно, можно было открыть всю правду, но это означало раскрыть те роли, которые сыграли Коннор, Присцилла и Джеффри в этом абсурдном спектакле. Хуже того, вся правда, в конце концов рассказанная Элис, даже для собственных ушей Беатрис звучала так нелепо, что трудно было представить, как ее воспримут остальные.

Наконец она решила отыскать автора статьи и узнать, откуда он почерпнул информацию. Если она сможет доказать, что Линч и Уинтроп были теми самыми «источниками», которые упоминаются в газете, тогда она заявит, что это те же самые слова тех же самых людей... которые публично предают интересы корпорации, пытаясь навязать правлению свою волю. Эта попытка захвата власти может не понравиться членам правления, и тогда они будут вынуждены поддержать ее и замять скандал. Риск заключался в том, что могли действительно существовать и другие свидетели, видевшие и узнавшие ее. Беатрис понимала, что в таком случае ей оставалось только рассказать правду и стоять на своем – она никогда не «гуляла» и не «выступала» в «Восточном дворце» и не участвовала ни в каких грязных развлечениях. Это она могла утверждать с чистой совестью.

Она вызвала Диппера и Шоти и отправила их побродить по барам, расположенным поблизости от редакции газеты в Нижнем Ист-Сайде, в надежде, что они смогут узнать личность и местонахождение репортера – автора статьи. Но когда они ушли, по дороге споря, с каких таверн и салунов лучше начать, она всерьез засомневалась в успехе. Беатрис лежала в тоске без сна, думая, что сейчас на карту поставлено не только ее положение в корпорации. Писака особое внимание уделил тому, что она – суфражистка и общественная деятельница. Все, ради чего она трудилась – права женщин, нормальные условия труда, уменьшение количества детей на производстве, организация банка, который обслуживал бы женщин на равных с мужчинами условиях, – все могло пострадать от того пятна, что появилось на ее репутации. Беатрис отчаянно требовалось поговорить с Коннором.

Где он? Почему не ответил на ее записку, не зашел, как обещал раньше? Она попыталась представить, что он подумал, когда увидел сегодня утром статью... если он ее видел. Потом Беатрис вспомнила, как тщательно Коннор просматривал утренние газеты, когда они были в Олбани. Конечно, он видел статью. Наверняка он знал, что история может иметь самые печальные последствия и для него. Ее сердце заколотилось при ужасной мысли, что Коннор тоже сейчас подвергается риску. Его уже связали с ней в газетах, и теперь все, что чернит ее репутацию, может запачкать и Коннора и дать его противникам в руки оружие, которое они используют на выборах.

Неужели дело в этом? Неужели он отстранился от нее? Беатрис похолодела. А если его спросят об этой истории, неужели он станет все отрицать... и утверждать, что всего лишь занимался ее юридическими делами... и больше их ничто не связывает? Беатрис вспомнила о том, как он защищал ее на заседании комиссии. Неужели Коннор мог с такой решительностью поддерживать ее тогда, а теперь просто отвернулся? В темноте как будто прошелестел голос Херста Барроу: «Он повернется к вам спиной... как раз тогда, когда будет вам нужен больше всего». Жуткое предсказание.

– Пожалуйста, Коннор... пожалуйста... – бормотала Беатрис, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания. Она наконец раскрылась навстречу любви и страсти, навстречу общению... обнаружила, что у нее есть сердце... и все для того, чтобы оно было разбито? Теперь Беатрис поняла, что от утреннего заседания зависела не только ее карьера, но и вся жизнь.

Этой ночью в полодиннадцатого Коннор выбрался из кеба у порога своего дома и стал медленно подниматься по ступеням. Дел Делани следовал за ним по пятам. Коннор провел весь день, обращаясь к группам городских рабочих и посетителям в ирландских клубах, а также к членам немецких общественно-культурных организаций. Повсюду, где бы ни был, он пожимал руки, шутил, льстил и обхаживал избирателей, добиваясь еще нескольких голосов. Сейчас у него не осталось ни сил, ни голоса, ни терпения. У входной двери он обернулся и окинул коренастого Делани таким взглядом, который прожег бы и гранит.

– По-моему, дальше я могу дойти сам, Делани, – ядовито заметил он, но его сарказм несколько потерял свою остроту из-за хриплого голоса. – Навряд ли где-то по пути к кровати меня поджидают дикие, необузданные суфражистки.

Заслуженный помощник босса отстал, но добился от Коннора согласия дождаться на следующее утро эскорта и только потом отправляться проводить кампанию. Коннор с трудом удержался, чтобы не врезать провожающему хорошенько, перед тем как войти в собственный дом.

В холле было тихо и темно. Поднявшись по ступеням и остановившись в дверях спальни, он подумал о Биби, и ощутил огромное желание увидеть ее, поделиться с ней тем, что произошло за последнее время. Но после всего физического и эмоционального напряжения, что он перенес задень, Кон-нор мог только стащить пиджак и упасть лицом вниз на кровать. Запах свежего белья напомнил ему ту первую ночь в Олбани... мягкую постель... ощущение ее кожи... Улыбнувшись, он закрыл глаза и не открывал их до следующего утра.

Миссис О'Хара, его домохозяйка, уже приготовила завтрак, когда он спустился, и, пока Коннор ел, положила перед ним смятый экземпляр вчерашней газеты. Она была открыта на странице со статьей, приводящей .слова Коннора после посещения текстильной фабрики в рабочем районе: «Дети должны ходить в школу, а не на работу». Эти невольно вырвавшиеся эмоциональные слова в очередной раз вызвали недовольство политических наблюдателей, следящих за его кампанией. Домохозяйка, подняв голову, заявила, что гордится им, потому что он всегда говорит то, что надо... что бы по этому поводу ни думали другие.

– Просто делай то, что считаешь нужным, парень, – произнесла миссис О'Хара, по-матерински похлопала его по плечу и вернулась на кухню.

Коннор слабо улыбнулся, отчаянно жалея, что она не имеет права голоса. Застонав от того, что такое пришло ему на ум, он перевернул газету и постарался доесть яичницу с беконом.

Но он все никак не мог отвести взгляд от газеты, и когда уже пил кофе, одно из слов привлекло его внимание. Коннор вгляделся и увидел, что это – словосочетание «Объединенная корпорация». Водя глазами по строчкам, он обнаружил имя «фон Фюрстенберг». Совсем загипнотизированный, Коннор схватил газету и прочитал заголовок статьи, расположенной как раз напротив заметки о его выступлении: «Скандал в корпорации – женщине-президенту предъявлено обвинение в аморальности!» «Свидетели утверждают, что наблюдали, как президент Объединенной корпорации, богатая финансистка и суфражистка Беатрис фон Фюрстенберг...» Желудок Коннора скрутило в тугой узел, пока он просматривал залихватскую статью, утверждавшую, что Беатрис видели во время ее «выступления» в пресловутом борделе. Потом он перевел взгляд в конец столбца, где было заявление о срочном заседании правления корпорации, проводящемся в четверг утром «с целью немедленного смещения миссис фон Фюрстенберг с поста президента Объединенной корпорации». Коннор закрыл глаза. Она рассказывала ему о попытке лишить ее поста президента. Тогда она, казалось, была уверена, что выиграла. Но то, чего ее противники не сумели достичь на заседании правления, сейчас они пытались добиться при помощи газет. И если этот гадкий образчик желтой прессы чего-нибудь да значит, то им вполне может повезти.

Похоже, что и в мире бизнеса репутация женщины была таким же хрупким, доступным для обсуждения всех остальных предметом, как и во всем обществе. Скандал превратит ее в отверженную, даже если на заседании будет доказана ее невиновность. Но четверг сегодня – они собираются этим утром!

«Поступай так, как считаешь правильным», – сказала ему миссис О'Хара. То, что он считал правильным, и то, на чем настаивала партия «Таммани», находилось на разных полюсах. Они требовали, чтобы он разорвал все отношения с Биби, отрекся от нее и от всего, что их связывало. Последние пять дней Коннор постоянно бунтовал в душе против этих требований. С прибавлением еще одной одинокой ночи конфликт все нарастал... между тем, что значила для него «Таммани», и тем, что она от него сейчас требовала... между преданностью их идеям и привязанностью к любимой женщине. Они сказали, что он принадлежит им полностью – душой и телом. Его мнение ничего не значит на предстоящих выборах, вот что они сказали. Он ничего не решает.

Решает, черт побери! Коннор сорвал с груди салфетку и вынул карманные часы. Почти девять! Проклятие – правление, может быть, уже собралось! Через секунду он был уже на улице и спешил в конец квартала, к остановке кебов. Он должен поехать к ней, помочь. Как бы странно и нелепо ни звучала правда, она их единственная надежда... даже если это означало раскрытие его собственной роли в той провальной затее с похищением. Ему надо будет привлечь Диппера и Шоти... и, если удастся, убедить Шарлотту выступить... И самое время, чтобы Присцилла и Джеффри ответили за свои поступки и понесли наказание, которого заслуживали.

Присцилла не покладая рук трудилась в окружении куч штукатурки, подержанной мебели и сваленных матрасов, когда в новую спальню вбежал Коннор и приказал ей быстро надевать жакет и шляпку.

– Зачем это? – спросила девушка.

– Вы нужны вашей тете. – Он огляделся. – А где Джеффри?

Девушка нахмурилась и раздраженно посмотрела на беспорядок вокруг.

– Думаю, на кухне, может быть, во дворе. Не знаю, куда он пошел. Он всегда...

– Нам надо найти его. – Коннор посмотрел на часы. – У нас мало времени. – Он оглядел длинную комнату. – Где Диппер и Шоти?

– Они сегодня не пришли. Ричардс сказал, что тетя Беатрис послала их вчера вечером с каким-то заданием и они не вернулись. Я единственная, кто... А что случилось? – Присцилла забеспокоилась. – С тетей все в порядке?

– Нет, у нее беда. Она может потерять контроль над Объединенной корпорацией.

– Ой! – Присцилла отшатнулась, когда Коннор снял с вешалки жакет и подал ей. – А чего вы хотите от меня?

– Вы с Джеффри расскажете правлению, как поступили со своей тетей.

Девушка побледнела.

– Но мы не можем!

Коннор, нависая над ней, сунул одежду ей в руки.

– Вы должны.

Джеффри не было на кухне... на заднем дворе... в бельевой... и в кладовой тоже... Его не было ни в одном из мест, где он обычно прятался. Коннор опять взглянул на часы и сказал, что так можно опоздать.

– Но... я не могу идти одна, – в ужасе заявила Присцилла.

– Придется, – ответил Коннор, беря ее за локоть и с силой увлекая к входным дверям. – Ваша тетя нуждается в вас, и вы не подведете ее на этот раз. – Он остановился на мгновение, глядя на девушку потемневшими, встревоженными глазами. – На этот раз мы ее не подведем. – Слегка смягчившимся голосом он продолжал: – Так поступают люди, которые любят друг друга, Присцилла. Когда один из них в беде, второй бросается на помощь и делает все, что может. А если что-то не получается, они берут на себя ответственность за свои ошибки, чего бы это им ни стоило.

Девушка почувствовала, что он впивается в нее взглядом, и, покраснев, опустила глаза. Коннор видел, что в ее душе происходит борьба, вызванная его словами и тем, какие проблемы она доставила тете.

– Пойдемте, – тихо проговорила Присцилла.

Они уже садились в экипаж, когда услышали, как Диппер и Шоти окликали их с другого конца квартала. Коннор обернулся и помахал им рукой.

– Где вас носило? – спросил он, пока парочка забиралась в кеб, задыхаясь от бега. Их одежда выглядела так, словно они в ней спали. – Ну ладно, у меня для вас есть работа.

В воздухе звенел легкий морозец, когда на следующее утро, ровно в полдесятого, Беатрис прибыла в офис корпорации. В соответствии со всей серьезностью ситуации она надела черное шерстяное платье строгого покроя с подходящим жакетом и маленькой черной шляпкой. Всю долгую, бессонную ночь она готовила себя к предстоящему сражению. Беатрис повторяла себе, что готова к появлению любых свидетелей и к любым голословным обвинениям, которые предъявят ей Линч и Уинтроп. К чему она не была готова, так это к присутствию ее подруг из ассоциации суфражисток, ожидавших в приемной офиса.

Лейси, Франни, Кэрри Кэтт и Белва Вандербильт обнимали ее, говорили, что верят в нее, и предлагали занять зал заседаний правления, чтобы поддержать ее. Франни даже хотела приковать себя цепями к чему-нибудь или к кому-нибудь и таким способом выразить свой протест. С таким трудом приобретенная твердость духа Беатрис чуть было не растаяла от их теплоты. Усиленно моргая, чтобы не позволить слезам скатиться с ресниц, она повела подруг к залу заседаний, но там сержант, охраняющий вход, позволил пройти только Беатрис и Элис. Суфражистки, лишенные возможности наблюдать за подругой, решили не устраивать сцен и разместили пикет как раз за дверями зала.

Когда Беатрис вошла в мрачный, похожий на пещеру зал, группки мужчин, собравшихся вокруг длинного стола заседаний, заговорили шепотом. Юристы корпорации сидели вдоль стены позади места председателя, а в дальнем конце зала стояли Уинтроп и Линч и беседовали с Афтоном. Она чувствовала их злобные взгляды, словно иголки, протыкавшие ее кожу. «Я бывала и в худших переделках, – успокаивала себя Беатрис, направляясь к своему обычному месту во главе стола, но вице-президент Грэм опередил ее. С извиняющимся видом он пояснил, что раз она являлась причиной этого заседания, то ему придется председательствовать вместо нее.

– Понятно, – проговорила Беатрис, не выказывая обиды. – Разумеется.

Словно прокаженная, Беатрис заняла отдельное место справа от председателя.

– Давайте перейдем сразу к делу, ладно? – заявил Грэм, когда все, испытывая неловкость, опустились на стулья. – Вам известна причина, по которой мы собрались на срочное заседание... это недавняя информация, появившаяся в газетах и касающаяся нашего президента.

– В газете, – исправила его Беатрис. – Только одна газета напечатала эти грязные обвинения.

– «Нью-Йорк уорлд», – с упреком проговорил старый Огастин. – Главная городская газета.

– В интересах справедливости, – быстро продолжил Грэм, – мы должны предоставить миссис фон Фюрстенберг возможность высказаться, прежде чем примем какое-либо решение.

Он повернулся к ней и кивнул, предоставляя ей слово. Беатрис оглядела членов правления и увидела только застывшие лица, выражавшие уже сложившееся мнение.

– Никакие факты в этой ситуации не изменились, джентльмены, – сказала она.

– И какие же это факты, миссис фон Фюрстенберг? – перебил ее старый Хаффлек, наклоняясь вперед. – Я не помню, чтобы на прошлом заседании вы излагали хоть какие-нибудь факты. Ваше выступление ограничилось воспоминаниями о том, как вы руководили корпорацией, и мы довольствовались этим. Но сейчас, в свете того, что появились новые обвинения и общественное осуждение...

– Но это не новые обвинения, – заявила она. – Вы слышали угрозы Уинтропа и Линча, когда они уходили с заседания. Они говорили, что и вы, и я заплатим за то, что не подчинились им при их попытке захватить власть. Ясно, что они и есть те анонимные «источники», которых цитировал автор статьи. Больше никто не утверждает, что я – завсегдатай борделей.

– А у вас есть доказательства? – поднимаясь и оглядывая остальных, спросил Линч. – Ее могли видеть сколько угодно посетителей заведения.

– Потребуйте от нее ответа, – с готовностью выпалил Уинтроп, вскакивая с места. – Она так высоко ценит честность... Спросите, была ли она когда-нибудь в «Восточном дворце»?

Все присутствующие в зале повернулись к Беатрис. Она собрала все свое мужество.

– Я не стану отвечать на этот вопрос. Отвечу, только если каждый из находящихся здесь позволит, чтобы таким бесцеремонным образом вмешивались в его личную жизнь.

В наступившей неловкой тишине Грэм оглядел всех директоров и, поняв, что они пришли к молчаливому соглашению, повернулся к ней.

– Этот вопрос перестал быть личным, миссис фон Фюрстенберг. Как бы все ни начиналось, каким бы несправедливым ни казалось, сейчас это предмет публичного обсуждения, от которого зависит доброе имя и благосостояние корпорации. Цены на наши акции колеблются уже сейчас. Вы должны ответить на вопрос, или мы будем вынуждены заключить, что вы ответили утвердительно.

– Я... – Что бы она теперь ни сказала, это будет удар по ее судьбе. – Я не стану отрицать, что была в «Восточном дворце» один раз.

Шум, разнесшийся по залу, был похож на шелест крыльев стервятников.

– Вот видите, она сама сказала, сама призналась! – кричал Линч, заглушая беспорядочные возгласы членов правления.

– Вношу предложение сместить Беатрис фон Фюрстенберг с поста...

– Стойте!

Суматоха, царившая за дверями зала, выплеснулась из коридора внутрь. Разномастная толпа с Коннором во главе, протискиваясь и толкаясь, ввалилась в помещение.

– Вы должны нас выслушать!

Беатрис была ошарашена. За Коннором стояли Присцилла, Лейси, Франни, Кэрри Кэтт и Белва Вандербильт, а за ними следовали несколько репортеров. Дамы проскользнули мимо охранника, которому удалось задержать корреспондентов уже в дверях.

– Какого черта, это частное заседание! – возмутился Грэм.

– Нет, это судилище! – яростно возразил ему Коннор, подходя к столу.

– И на скамье подсудимых – весь женский пол! Ничего бы этого не произошло, если бы Беатрис фон Фюрстенберг была мужчиной! – провозгласила Франни Эксцельсиор, подняв сжатый кулак. Остальные суфражистки потянули ее назад, к стене, где остановились сами.

– Мы пришли, чтобы свидетельствовать, – продолжил Коннор, – и если вы хотите знать правду, то вы нас выслушаете.

– Уберите отсюда этих людей, – приказал Линч, уставившись на Коннора, – они совершают правонарушение!

– Дают показания, – поправил его Коннор, отмечая присутствие и Уинтропа тоже, но затем быстро поворачиваясь к остальным директорам.

Беатрис была близка к обмороку. Они пришли – он пришел, – чтобы дать показания в ее защиту? Чтобы помочь ей?

– Кто вы такой, чтобы врываться сюда подобным образом? – с беспокойством спросил Уинтроп.

– Коннор Барроу, адвокат. – Некоторые из членов правления закивали головами, показывая, что им хорошо известно его имя. – Не знаю, что вам сказали эти люди, – он указал на Уинтропа и Линча, – но миссис фон Фюрстенберг абсолютно невиновна в том, в чем обвиняет ее вчерашний номер «Уорлд».

– Он не имеет права здесь находиться! – почти выкрикнул Линч, указывая на Коннора. – Он тот самый политик, с которым она связана, об этом тоже было в газетах. Он скажет все, что угодно, лишь бы поддержать ее.

– Да? – Коннор оглядел всех, скрестив руки и расставив ноги. – Тогда я ничего не буду говорить, пусть остальные высказываются сами. – И он кивнул Присцилле.

Он пришел. Беатрис с трудом пыталась сохранить спокойствие. Ей некогда было думать о том, где он был эти последние тревожные дни и каким образом появился здесь. Ей надо было собраться, слишком многое поставлено на карту. Они пришли, чтобы свидетельствовать...

– Присцилла? – севшим голосом пробормотала она.

– Все в порядке, тетя Беатрис. – Голос девушки задрожал, и она сжала руки, когда все присутствующие обернулись к ней. – Это частично моя вина, и я хочу рассказать, что я...

– Нам надо видеть миссис фон Фюрстенберг! – появился Диппер. Они вдвоем с Шоти ввалились в зал, по очереди толкая какого-то человека. – Мы нашли его только что – вынюхивал тут под дверями!

Стиснутый между Диппером и Шоти, как ломтик колбасы между двумя кусками хлеба, неряшливого вида тощий человечек в поношенном сером костюме одной рукой придерживал видавший виды котелок, а второй прикрывал «фонарь» под глазом. Квадратная физиономия Диппера расплылась в улыбке, когда они с Шоти подтащили человечка к столу, поставили напротив Беатрис и с силой удерживали на месте.

– Это тот самый репортер? – Беатрис пришлось ухватиться за край стола.

– Арти Хиггинс, так он себя называет, – провозгласил Диппер. – Из... как его... «Нью-Йорк уорлд».

– Это абсурд! Что он здесь делает? – Линч указал на Хиггинса.

– Он не хотел идти, – пояснил Диппер, и все словно впервые заметили быстро темнеющий синяк под глазом Хиггинса. – Но мы убедили его, что так надо. – Он посмотрел на репортера. – Расскажи им, что рассказал нам.

– Не-е-т! – Хиггинс неожиданно вырвался и кинулся к дверям, но Диппер и Шоти поймали его и, несмотря на сопротивление, водворили на место. – Так нельзя – вы не можете меня заставить! Я представитель свободной прессы!

– Это не имеет к нашему делу абсолютно никакого отношения... – начал было Уинтроп.

– Это имеет самое прямое отношение, – заявила Беатрис. – Вы говорили, что существует огромное количество свидетелей – мужчин, которые видели, как я развлекалась в «Восточном дворце». Я утверждаю, что их только двое. – Она повернулась к Хиггинсу. – Пожалуйста, мистер Хиггинс... расскажите, как вы получили информацию, на основании которой написали свою статью.

Репортер злобно посмотрел на нее и поджал губы.

– Проглотил язык? – спросил его Диппер, крепче сжимая ему руку. – А только что чирикал, как птичка. Сказал, что услышал эту историю от одного парня... который подошел к нему в баре прессы на Тридцать четвертой улице.

– Предлагаю вам рассказать все, что вы знаете, Хиггинс, и помочь нам докопаться до правды, – заговорил Грэм. – Обвинения в клевете могут обойтись газете в сотни тысяч долларов издержек, а работодатели не нанимают таких репортеров, которые являются причиной судебного иска.

Корреспондент с яростью переводил взгляд с Грэма на Линча. Наконец, поняв, что помощи ждать неоткуда, он отрывисто сказал:

– Ладно, – и стряхнул руки Диппера и Шоти. – Это правда, – признался он. – В бар пришел человек и спросил бармена, не знает ли он кого-нибудь из репортеров. Тот указал на меня, человек подошел ко мне и сказал, что у него есть для меня история...

– Этот человек присутствует сейчас в зале? – спросила Беатрис.

Репортер заколебался, но Диппер и Шоти приготовились освежить ему память, и тогда он кивнул.

– Кто он?

Еще одна пауза, пока наконец Хиггинс не поднял глаза и не кивнул в сторону Линча.

– Вот он... там. Арчибальд Линч.

При наступившем всеобщем оцепенении Линч вздернул голову и, стараясь не замечать злых взглядов остальных директоров, принялся пояснять:

– Все было совсем не так. Я был в ресторане, а он подошел ко мне и стал задавать вопросы...

– Вы говорили еще с кем-нибудь из свидетелей, перед тем как написали статью? – спросила репортера Беатрис, не обращая внимания на Линча. – Вы говорили с кем-нибудь из «Восточного дворца»?

– Я все проверил, – защищался Хиггинс. – Я спросил, знает ли он еще кого-нибудь, кто мог бы подтвердить его рассказ. Он назвал мне имя, и я побеседовал со вторым свидетелем. Он подтвердил, что все это правда, поэтому я и написал.

– Имя второго? – В душе Беатрис словно сами собой связывались тугие узлы.

– Вот он. – Хиггинс кивнул на партнера Линча. – Гарольд Уинтроп.

– Кто-нибудь еще? – стараясь не замечать шипения Уинтропа и все растущего негодования директоров, спросила она. – Вы говорили с кем-нибудь еще до того, как написали статью?

Когда репортер покачал головой, она испытала чувство огромного облегчения.

– Других свидетелей не было. Только Линч и Уинтроп, – сказала Беатрис правлению. – Видите, чего они достигли? Они не смогли убедить вас проголосовать против меня и поэтому решили заставить сделать это. Как только вся история сделалась достоянием общественности, у вас не осталось выбора. – Беатрис повернулась к противникам. – А что потом? Кого следующего вы решите запачкать, рвясь к власти? Грэма? Райта?

– Что за бред – ведь она чувствует за собой вину, а нападки на людей, знающих о ней правду, – просто попытка отвлечь внимание от своего аморального поведения!

– Тогда назовите имена остальных свидетелей, видевших ее в «Восточном дворце», – заявил Грэм. – Мы сами обратимся к ним за подтверждением.

Линч в отчаянии посмотрел на Уинтропа, который залился краской, но ничего не мог сказать. Потом главный противник Беатрис оглядел пылающие гневом, обвиняющие лица коллег – членов правления и понял, что потерял даже ту слабую поддержку, которую имел.

– Мы ждем, Линч. – Грэм поднялся. – Имена свидетелей, которые, как вы настаиваете, вам известны. Уинтроп?

– Выходит, наше слово уже ничего не значит, – в ярости проговорил Линч, за руку таща Уинтропа к двери. – Идите вы все к черту... вместе с ней! С меня достаточно! Я выхожу из правления. И не вздумайте обращаться ко мне, когда ваши драгоценные акции обрушатся!

Они с Уинтропом прошествовали мимо Коннора, мимо охранника и сквозь толпу репортеров и служащих, собравшихся у зала заседаний. Секунду все смотрели на двери, за которыми они скрылись. Потом тишина взорвалась, и Грэм застучал молотком по столу, поскольку все заговорили одновременно.

Беатрис не знала, стоит ли радоваться всем этим признаниям. Она оглядела сидящих за столом, потом своих подруг-суфражисток, Присциллу и, наконец, Коннора. Неужели им все равно придется рассказывать правлению, что произошло на самом деле? И если придется, что это будет означать для него... для нее... для них?

– Джентльмены! – призвал к порядку секретарь Райт. – Думаю, из их поведения можно сделать вывод, что Уинтроп и Линч намеревались нанести урон власти правления тем, что сделали достоянием общественности ситуацию, которую мы уже обсудили и по поводу которой проголосовали. Они знали, что это пошатнет доверие корпорации и заставить нас отменить предыдущее решение. Какими бы ни были их мотивы...

– Их мотивы абсолютно понятны, – вмешался Коннор. – Их злобные нападки на миссис фон Фюрстенберг были частью плана, цель которого – захватить власть и диктовать свою волю правлению. – Он замолчал и посмотрел на Биби. – Миссис фон Фюрстенберг никогда бы не стала вести себя аморально или неэтично.

Беатрис подавленно молчала. Уже во второй раз он страстно выступал в ее защиту, невзирая на то что при этом рисковал своим положением.

– Ну хорошо, – заговорил Грэм, явно ощущая неловкость оттого, что должен был сейчас сказать. – Мы бы, конечно, приняли это объяснение, откуда взялись обвинения, предъявленные миссис фон Фюрстенберг... если бы она сама не призналась, что была в «Восточном дворце».

– Что? – Коннор, нахмурившись, посмотрел на нее.

– Да, я... я призналась, что была в «Восточном дворце»... однажды. – Она откашлялась. – Это был не самый лучший момент в моей жизни, но его нельзя назвать и моральным падением.

– Я могу объяснить, почему она там оказалась. – Присцилла вышла вперед.

– Нет! – Беатрис поспешно обогнула стол, чтобы удержать племянницу. – Я сама расскажу, почему я там оказалась. – Она посмотрела в огромные темные глаза девушки, мысленно запрещая ей говорить. – Все это началось, когда я по глупости...

– Когда она по глупости решила провести «миссионерскую» работу в моем заведении, – раздался резкий голос от дверей. – Заметьте, не я первая сказала насчет отношения ко всему этому.

Фигура в дверях демонстрировала выразительный наряд из черного и красного бархата и огромную, окаймленную перьями шляпу, Беатрис потеряла дар речи при виде Шарлотты Браун, которая, вытянув руку, оперлась о дверной косяк и оглядывала зал заседаний. Из-за плеча скандально известной мадам улыбались и подмигивали Беатрис несколько девиц из «Восточного дворца», разодетых в пух и прах. У директоров дружно отвисли челюсти.

– Привет, конгрессмен. – Шарлотта вплыла в зал и остановилась, оглядывая присутствующих. – Привет, миссис фон Фюрстенберг. – Она позволила своему взгляду задержаться на нескольких покрасневших лицах. – Привет... мальчики.