Здоровенный волкодав ринулся на чужаков и, выбив трость из рук барона, врезался в группу солдат, которые отскочили в разные стороны, будто кегли. В коридоре воцарился сущий ад: пес рычал и оглушительно лаял, солдаты бранились, леди Маргарет орала на пса, барон выкрикивал приказы, которых никто не слышал.

— Вулфрам, прекрати! Вулфрам! — раздался голос Чарити, мчавшейся по коридору в развевающемся капоте. Пес послушался ее незамедлительно и, ограничившись сердитым рычанием, принялся исследовать тело раненого джентльмена, брошенное солдатами. Ко всеобщему удивлению, пес попятился, замер и, через мгновение, завалился на бок — судя по всему, свалившись в глубоком обмороке. Первой пришла в себя леди Маргарет.

— Ну слава Богу. Эй, вы, — заорала она на солдат, тыча пальцем то в них, то в сторону открытой двери, — а ну тащите раненого сюда и кладите на кровать, пока он не истек кровью! — Тут леди Маргарет заметила Чарити, бежавшую к ним. — Скорей, девочка, скорей! Барон тут подобрал на дороге человека. Огнестрельная рана, и кровотечение сильное. Мне понадобится твоя помощь. — И пожилая женщина метнулась в комнату вслед за солдатами. Чарити поспешила за ней.

— Н-но… что произошло с собакой? — Потрясенный барон, держась за стену, с неприкрытым изумлением смотрел на спящего пса.

— Кровь, — ответил старый Мелвин, направляясь вниз, чтобы нагреть воды и принести леди Маргарет ее целительные бальзамы и травяные настойки. — Этот пес не переносит запаха крови.

Чарити же, оказавшись в слабо освещенной комнате, прошла мимо солдат и остановилась в изножье кровати.

— Я не ослышалась, ты говорила об огнестрельной ране?

— Похоже на то, — бодро ответила леди Маргарет, осматривая пропитанную кровью одежду раненого, дабы обнаружить, откуда именно течет кровь. — Свету надо побольше. Кровищи-то, кровищи…

Чарити поспешно зажгла все свечи в канделябре и поставила его возле кровати, на которой, заполняя ее почти целиком, лежало лицом вниз распростертое тело очень крупного мужчины. У Чарити остановилось сердце и занялось дыхание.

Широкие плечи раненого обтягивало черное, а не серое сукно, но волосы были черные и чуть вились; лицо также показалось ей очень знакомым, и это длинное мускулистое тело она явно уже где-то видела. Чарити осторожно коснулась его ноги, обутой в сапог; та была плотной и вполне реальной. Чарити стояла как зачарованная. Это был он… А значит, приключение на дороге вовсе ей не привиделось.

Все три дня, с тех пор как она проснулась после бабушкиного «целительно-успокоительного», ее не отпускало очень яркое и постоянно возвращающееся воспоминание о мужчине, который, как уверяли ее все вокруг, ей просто пригрезился. Однако она не могла выбросить из головы это навязчивое воспоминание. Лежала в постели, в тишине и темноте своей спальни, и вспоминала, как она удивилась, обнаружив, какие твердые на ощупь его конечности, вспоминала его бронзовое волевое лицо и то, как его губы касались ее губ. И как в ее уме могла зародиться столь неожиданная фантазия? А потом несказанная печаль охватывала ее, ощущение утраты, которая казалась даже больше оттого, что человек этот не существовал в реальности.

— Бабушка, но это он! Это человек из разбившегося экипажа! — Она обошла кровать и склонилась над мужчиной, поднесла свечу поближе. Вгляделась в его бледное, без кровинки, лицо. Затем откинула дрожащей рукой с его лба волосы и в подтверждение истинности своих слов указала на побледневшую уже шишку. — Вот он… тот самый кровоподтек, только поджил уже. И — Боже правый! — он ударился головой еще раз!

Леди Маргарет вздрогнула при этих словах, посмотрела на внучку, нахмурилась сердито.

— Так, значит, его ты видела — в беспамятстве и раненым? Но его только что нашли на дороге… — Старуха широко раскрыла глаза. Ум ее пытался соединить два этих факта. Выходит, он дважды стал жертвой несчастного случая. И опять на дороге? И во второй раз судьбе было угодно отдать его в руки Чарити?! Тяжелое предчувствие охватило леди Маргарет, она кинулась к окну, распахнула его, пытаясь увидеть месяц на небе и по виду этого коварного светила определить, что же происходит.

Глядя на бабушку, Чарити почувствовала прилив сильного раздражения, чего прежде с ней ни разу в жизни не случалось. Ну время ли сейчас смотреть на луну?

— Бабушка, этот человек ранен. Мы должны помочь ему. Леди Маргарет круто развернулась, широко распахнутыми глазами уставилась на Чарити, затем на раненого, распростертого на постели, и вдруг опрометью выскочила из комнаты.

— Бабушка?! Н-но… — пролепетала изумленная Чарити.

Затем она опустила взгляд на черноволосого незнакомца, и на нее вдруг нахлынули чувства, которые лишь отчасти можно было списать на сострадание. Когда она смотрела на могучее и красивое тело мужчины, раненого, беспомощного, лежащего так близко, что к нему можно было прикоснуться, сердце у нее щемило совсем по-другому. Эта новая боль проникала в кости, мышцы и сухожилия. Так же, как и в ее нежное сердце.

Она смотрела на это сильное, необычное лицо, и на нее вдруг словно налетел порыв горячего сухого ветра и развеял в клочья туман от еще свежего горя, застилавший ее сознание. Она припомнила все; и удивительное чувство, которое испытала, когда губы этого человека впились в ее губы… и как у нее захватило дух, когда она очутилась в его объятиях, оттого что его тело было таким крепким и жарким… Этот мужчина поцеловал ее! И еще он попросил ее выйти за него замуж, хотя и после довольно серьезного удара по голове. И вот теперь он оказался здесь, под крышей ее дома…

Страшная сумятица воцарилась в ее душе. И досадно было, что столь неуместные мысли лезут ей в голову, и вместе с тем хотелось во что бы то ни стало помочь этому человеку. Отчего-то казалось, что раненый послан ей как компенсация за безвременную кончину горячо любимого отца. Одного близкого человека судьба отобрала у нее, и вот вверяет ей в руки другую жизнь.

— Держите крепче! — И она всучила канделябр в руки ближайшему солдату. Затем приказала другому осторожно стянуть с раненого сапоги, сама же принялась потихоньку снимать пропитанный кровью сюртук. Вся спина мужчины была в крови, а на штанах сзади красовалась довольно зловещего вида дыра. Солдат, державший подсвечник, присвистнул.

— Так ему прямо в задницу попало!

— Боже правый! — воскликнул барон Пинноу и, прихрамывая, подошел поближе. — Мисс Чарити, вам никак нельзя заниматься такой… гм… деликатной раной. Девицам это не пристало. Стыдно, в общем…

— Стыдно было бы оставить раненого без помощи только потому, что пуля попала ему в ягодицу. — Чарити выпрямилась и посмотрела барону прямо в глаза. — Если вы так обеспокоены приличиями, барон, можете остаться и помочь мне.

Тут как раз подоспел Мелвин с травяными настоями, бинтами и горячей водой, и Чарити вновь занялась своим пациентом. Она попросила барона разрезать и снять по кускам с раненого окровавленную рубашку и штаны, но барон, едва принявшись задело, вдруг побледнел и, пошатнувшись, отступил на шаг. Пришлось Мелвину заниматься раненым, и скоро пострадавший был разоблачен и прикрыт простыней. Открытой осталась только его рана… и крепкая, тугая ягодица, в которой эта рана зияла.

Когда Чарити, собрав всю волю в кулак, начала извлекать свинцовую пулю, вернулась леди Маргарет. Растолкав солдат, обступивших постель и с любопытством наблюдавших за действиями Чарити, старуха, на голове которой уже красовался голубой тюрбан, а на шее висели все имеющиеся в наличии амулеты, ринулась на помощь внучке.

Вдвоем они обработали и зашили рану, которая оказалась не такой уж страшной, ткани вокруг были плотные и здоровые, а кровотечение остановилось, как только была удалена пуля. Наложение швов и бинтование прошло благополучно.

— Он молодой, здоровый. Быстро оправится от кровопотери. Каких-нибудь две-три недели, и этот молодец будет как огурчик, — уверенно заявила старуха, упираясь ладонями себе в поясницу и с кряхтеньем распрямляя спину.

— Будем надеяться, — подал голос барон, выгибая шею в тщетной попытке получше разглядеть незнакомца, который, несмотря на простыню, выглядел что-то очень уж голым. А главное, казался ему все более и более красивым. — Ваше великодушие, леди Маргарет, достойно всяческих похвал. Однако дабы не затруднять вас более, я оставлю здесь одного из своих людей: пусть присмотрит за раненым.

— Благодарю вас, барон, но в этом нет необходимости, — твердо заявила Чарити. — Я сама буду ухаживать за ним.

— Н-но… Нет, это невозможно! Я категорически возражаю…

— Что еще за возражения? — ответила леди Маргарет. Она перевела взгляд на раненого незнакомца и припомнила растущую Луну. Все равно из попыток разлучить этих двоих ничего не выйдет. — Моя внучка, сэр, прекрасно воспитана и знает, как себя держать. И у нас есть мужская прислуга для оказания раненому помощи в деликатных делах.

— Да, да, разумеется. Я просто хотел сказать… — Пинноу через силу любезно улыбнулся, неистово кляня себя за то, что у него самого не хватило предусмотрительности получить заряд свинца в зад, вместо того чтобы банально сломать щиколотку. О, тогда бы это его отнесли к порогу Чарити Стэндинг, и его задница была в ближайшие недели препоручена нежным заботам этой аппетитной крошки. Барон ощутил жар в чреслах, и на его устах расцвела улыбка. Взгляд его обратился к растрепанной золотоволосой головке Чарити, а потом скользнул ниже, туда, где полы капота юной особы соблазнительно разошлись.

— Будьте уверены, я не оставлю вас своими заботами. Буду заезжать как можно чаще. Надо допросить потерпевшего. Это преступление не должно остаться безнаказанным.

Поцеловав руку мисс Чарити и щедро обслюнявив ее при том, барон, хромая, удалился. Припомнив распаленный взгляд, которым Пинноу одарил ее на прощание, Чарити опустила взгляд на свою грудь и тут же поспешно запахнула капот.

— Мне ужасно неприятен этот человек. Но почему — сама не знаю.

Леди Маргарет, заметившая и тревогу внучки, и ее невинное недоумение, вздохнула. Покуда Чарити не понимает, почему ей так не нравится Салливан Пинноу, беспокоиться особенно не о чем; докучливый барон пока еще не смел дать волю желаниям, которые так и горели в его глазах. Старуха поспешила насыпать соли на порог — на всякий случай. Затем солью был посыпан подоконник, чтобы воспрепятствовать проникновению злых сил в комнату раненого.

Чарити между тем склонилась над ним и обмывала ему лицо — доступную его часть — тряпицей, смоченной в прохладной воде. Щеки ее горели румянцем, и она закусила нижнюю губу — как делала в детстве, когда ей очень хотелось какой-нибудь сладости, но она боялась попросить. Леди Маргарет нахмурилась, видя такой интерес внучки к молодому человеку, но затем встряхнулась и принялась чертить над незнакомцем защитные цыганские знаки. О приличиях следовало беспокоиться меньше всего. Учитывая, что Чарити будет все время с раненым, с ее-то везением, все силы придется бросить на то, чтобы молодой человек хотя бы остался в живых!

В течение трех дней и ночей Чарити почти не отходила от раненого джентльмена, категорически отказываясь позволить кому бы то ни было подменить ее. Молодой человек все еще не приходил в сознание, и леди Маргарет, рассудив, что хуже не будет, позволила внучке сколько душе угодно сидеть у его постели.

Однако вскоре у незнакомца началась лихорадка, и тогда леди Маргарет порылась в своих запасах, наделала защитных амулетов и развесила их над раненым. Это не слишком помогло, и тогда старуха сорвала три амулета с себя и надела их на шею раненому, приговаривая что-то по-цыгански. То ли эти амулеты подействовали, то ли травяные припарки и лечебное питье, или прохладные омовения, которым Чарити упорно подвергала больного, однако лихорадка отступила и раненый, окруженный нежными заботами Чарити, спал теперь спокойно.

Во время тихих и долгих бдений у его постели Чарити все время вспоминала о своей первой встрече с незнакомцем. Она вызывала в памяти подробности их встречи на обочине и дикое предложение выйти за него замуж. Впрочем, эта мысль все меньше шокировала ее.

Выйти замуж. Она никогда не задумывалась о замужестве — эта тема прежде не всплывала в разговорах, — а теперь стала думать, и еще как. В самом звучании этого слова было что-то величественное и интригующее. Ей рисовались картины: большой красивый дом, белье отменного качества, сверкающие хрусталь и серебро… штат прислуги, которая именует хозяйку всего этого великолепия «мадам» или даже «миледи». Она воображала приглашения на балы и званые вечера, написанные на веленевой бумаге… прекрасные платья, туфельки из шелка и длинные элегантные перчатки… и мужскую руку, на которую она опирается во время прогулок, мужское лицо. И глаза. И плечи… Замужество означает, что в жизни женщины появляется мужчина.

Взгляд ее сам собой обратился на лицо ее подопечного. Густые шелковистые волосы, чуть завивавшиеся там, где они касались его шеи и жестких скул. Широкий, твердо очерченный рот. В уголках губ и глаз прятались морщинки, свидетельствовавшие о том, что человек этот любит смеяться. Она представила себе, как его длинные черные ресницы затрепещут и поднимутся, губы раздвинутся в улыбке, открыв безупречно белые зубы. Пальцы Чарити легко прикоснулись к собственным губам, и она вздохнула, испытывая странное стеснение в груди.

Она встряхнулась, пытаясь забыть о странном теплом ощущении, которое окутывало ее плечи. И что такого особенного в этом мужчине, что, находясь рядом с ним, она все время начинает воображать всякое? Она выпрямилась, намочила тряпицу и принялась деловито его обмывать. Но как только она покончила с шеей и перешла к широкой, бронзовой от загара спине, движения ее снова замедлились и рука с нежной неспешностью стала скользить по перевалам, холмам и долинам его тела. Руки у ее незнакомца были крепкие, с толстыми буграми мышц на плечах, с жилистыми, оплетенными венами предплечьями, сильными кистями и длинными пальцами, при виде которых у нее дыхание перехватывало. Его тело так не похоже было на ее собственное…

Но незнакомец был не просто какой-то мужчина, думала Чарити, он был тем, кто поцеловал ее и попросил выйти за него замуж, — пусть и в момент, когда он себя не помнил от боли. Воспоминания превращали его в совершенно особого человека, в ее мужчину.

И вот, сидя возле его постели, она принялась выкраивать из ткани своего воображения характер и биографию для своего незнакомца. Она представила себе человека очень спокойного нрава, имеющего привычку всегда говорить тихо, — он так же благороден, как горбинка его аристократического носа. Он богат. Щедр. И часто взваливает на свои широкие плечи заботы о тех, кому повезло меньше, чем ему. Он остроумен. Прекрасно образован, у него безупречные манеры. У него свое дело в Лондоне и есть обширные имения, которыми он управляет с поистине Соломоновой мудростью. Разумеется, он не женат. И как раз сейчас подыскивает себе жену…

Остин медленно всплывал, поднимаясь сквозь защитные слои сна, словно увлекаемый вверх некоей требовательной силой, к которой он относился без доверия и которой повиноваться не хотел. Чернильно-черный туман, который клубился вокруг него, постепенно бледнел, становился серым и наконец рассеялся. Кто-то что-то говорил… рядом с ним, над ним или внутри его? Он совершенно утратил чувство реальности, не понимал, где что, вообще не сознавал себя отдельно от окружающих предметов.

Глаза его открылись, взглянули на измятое постельное белье, затем сами собой закрылись. Но этого короткого взгляда ему оказалось достаточно для того, чтобы сориентироваться в своих ощущениях. Он понял, что лежит в постели, на животе. В следующее мгновение что-то прохладное и влажное коснулось его щеки, скользнуло вниз по шее, добралось до плеч, пошло вниз по позвоночнику. Он задрожал. Это прохладное ласковое ощущение лениво проследовало вниз по его руке, нежно защекотало между пальцами.

Даже в полубессознательном состоянии он сумел додумать мысль, что ощущение это было божественным. И он снова различил голоса — услышал женский голос. Женщина? Возле его постели? Он попытался снова открыть глаза и увидел длинную светлую прядь, локон, почти касавшийся его лица. Он сумел заставить себя подняться взглядом по локону до головки, с которой тот падал, до склоненного над ним лица.

Это было потрясающее лицо, с мраморно-белой кожей и золотисто-карими глазами, окруженное ореолом сияющих золотом светлых волос, отчетливо видных на черном фоне. Блондинка в черном. Свет и тьма. Глаза его сами собой закрылись, унося это видение в подступающее забытье. Сияя, видение поплыло в мареве лихорадочного жара, такое воздушное, прекрасное, утешительное — и почему-то смутно знакомое. Должно быть, это ангел, подал мысль измученный лихорадкой рассудок. Он чувствовал присутствие чего-то теплого рядом, ноздрей его касался нежный аромат розового масла и лаванды. Прекрасный земной ангел, которого он уже видел где-то… Он рванулся, пытаясь заставить себя думать ясно, приподнялся на руках. Где? Где она?!

Острая боль пронзила позвоночник и взорвалась в голове, заставила его рухнуть обратно на постель, задыхаясь и давясь стонами. Чьи-то руки приподняли его голову и приложили чашку к губам. Затем горькая жидкость заполнила ему рот, он просто вынужден был проглотить ее, чтобы не задохнуться. Затем он сделал второй глоток, третий… Руки опустили его голову, и что-то прохладное снова коснулось его лица. Но прежде чем он сумел приподняться снова, милосердная тьма опять поглотила его, окутав своим благодетельным туманом.

Когда Рейн Остин пришел в себя в следующий раз, то сознание его, увы, было совершенно ясным и чувствовал он себя очень неважно. Скрипнув зубами, он открыл глаза и обнаружил, что лежит в постели, вся нижняя часть тела ноет, а левая ягодица нестерпимо болит. Во рту ощущался мерзкий привкус, будто это вовсе не рот, а мешок из-под заплесневевшего овса. В голове сразу застучало и загудело, едва он приподнял ее и, прищурившись, попытался рассмотреть, что там, за полузадвинутым пологом кровати. Видел он все не слишком отчетливо. Он сморгнул, пытаясь заставить глаза видеть ясно, невзирая на боль.

Все, что он сумел разглядеть, показалось ему совершенно незнакомым. Стрельчатая старинная дверь, темные витые столбики кровати. Сам полог, казавшийся серым в полумраке комнаты, вызывал мысли о ветхости и запустении, хотя он не сумел бы объяснить почему. Превозмогая боль в нижней части тела, он приподнялся на локтях, твердо решив выяснить, что с ним и где он находится.

Опираясь на локти, он потер лицо ладонями и крепко зажмурил глаза — в конце концов ему удалось совладать с болью. Неуверенно перевалившись на правый бок, Остин выгнул спину, повел плечами и покрутил шеей. Все тело затекло, слушалось плохо, словно он пролежал в одном положении много дней. Головой он едва мог шевельнуть. Он еще чуть приподнялся, весь дрожа от напряжения, и, сообразив наконец, где находится источник неприятных ощущений, протянул плохо слушающуюся, неуклюжую руку и пощупал левую ягодицу. Бинты. Боже, так это задница у него так болит!

И когда он еще немного повернулся и вывернул затекшую шею в надежде разглядеть свою рану, что-то качнулось над ним и легко коснулось головы. Он отшатнулся, зажмурился, заморгал, пытаясь увидеть то, прикосновение чего ощутил.

Его еще мутные глаза расширились, когда он увидел над своей головой целый выводок каких-то темных, разлапистых, неясно обрисованных предметов, смутных теней, которые шевелились над ним, плясали, подпрыгивали.

О Боже, пауки!

Не сознавая, что лежит на самом краю постели, он отпрянул в ужасе, свалился с кровати и грохнулся на пол, как раз на свою раненую ягодицу.