Какая досада, что столь нерасполагающая атмосфера царит в месте, где они проведут первую брачную ночь, раздраженно подумал Рейн.

Какое счастье, что столь малоромантическая обстановка будет местом их первого семейного конфликта, с облегчением отметила Чарити.

К тому времени когда они, раздобыв чадящую масляную лампу, стали подниматься по стертым ступенях наверх, и Рейн, и Чарити были в состоянии крайнего нервного напряжения. Рейн проводил леди Маргарет в ее комнатку, затем повел Чарити в их спальню. Как только дверь за ними затворилась, Чарити собралась с силами и повернулась к нему. Сердце у нее колотилось, руки машинально сжимали складки платья.

Но все равно она оказалась не готова. Рейн словно заполнял собой всю комнатенку. Она ощутила тепло, исходящее от его тела, всей кожей, и запах сандалового мыла, влажного сукна, вина ударил ей в голову.

— Я… — Она отступила на шаг, отчаянно пытаясь припомнить, в каком порядке собиралась приводить свои отговорки, извинения и возражения. — Надо бы мне пойти попросить у бабушки порошок от мигрени. — И для убедительности она потерла пальцами левый висок.

— Мигрень? — Он вгляделся в ее лицо. — У тебя голова болит?

— Ужасно. — Она попыталась обойти его, но он вновь заступил ей дорогу. — Пропусти меня, пожалуйста…

Но он не шелохнулся, и она была вынуждена посмотреть на него. Его серые глаза мерцали, а на губах играла дьявольская полуулыбка, в которой не было ничего ни от гнева, ни от уязвленного самолюбия.

— По-моему, ни к чему тревожить бабушку. Я сам пропишу тебе фирменное остиновское средство от головной боли, поражающей невест в первую брачную ночь… — И он шагнул ближе, протягивая к ней руки.

— Не думаю, ваше сиятельство, что вы сумеете оказаться действенным средством против того, чему сами же стали причиной, — раздраженно сказала она. Он все наступал, загоняя ее в тупик между массивными столбиками кровати и одиноким креслом. — И дело тут не в одной головной боли. — Спина ее уперлась в стену, и на мгновение ее охватила паника.

Он принялся ласково массировать ей виски. Она хотела было возмутиться, но не смогла: в горле у нее встал ком.

— Вот так, — заговорил он низким тихим голосом, — тебе сразу станет лучше. Разве нет? — И прежде чем она успела ответить, его пальцы принялись перебирать ее волосы, массировать кожу головы, потихоньку спустились к затылку, и напряженные мышцы ее шеи сразу расслабились.

— Н-нет. — Она вся напряглась, замерла, дрожа от его прикосновений. — Пожалуйста, убери р-руки.

Он убрал руки с ее шеи, но сразу положил их, такие теплые, спокойные, ей на плечи.

— Скажи, где еще у тебя болит?

— У меня… все болит. — Она изогнулась, прикидывая, какое расстояние отделяет ее от двери, и всерьез опасаясь, что не сможет преодолеть его из-за подгибающихся коленей. — Прости, но… — И она стряхнула с плеч его ладони, на мгновение запаниковала не на шутку, но собралась с мужеством и оттолкнула его. — Я и так чувствую себя скверно, не надо меня еще и лапать.

Он отступил на шаг, хмурясь и пытливо вглядываясь в ее лицо. Она скорчила болезненную гримасу и потерла шею. В следующее мгновение он уже едва не силой усаживал ее в дряхлое кресло возле постели. Опустился на колени перед ней, приподнял подол платья и взял ее холодную лодыжку в свои теплые ладони.

— Что ты делаешь? — Она попыталась отстраниться от него.

— Как что? Ноги тебе растираю, — сообщил он и принялся массировать ей ступню. — А потом разотру икры. — Руки его тихонько переместились выше, в соответствии с озвученным им маршрутом на сегодняшнюю ночь. — И спину тебе разотру, и голову помассирую. Не забуду, конечно, и про отбитый в пути зад, и про бедные усталые плечи. — Он поднял глаза и с вызовом посмотрел на нее. — Я буду растирать и массировать тебя всю, пока ты не позабудешь, что у тебя что-то болело, и не сможешь сосредоточиться на… более приятных вещах.

Она сидела неподвижно, чувствуя, как кровь бежит горячее и жар поднимается вверх по телу, следуя за его пальцами. Дивные ручейки блаженства, словно в насмешку над законом земного тяготения, текли снизу вверх по ее ногам. Ясно было, что рано или поздно ручейки эти дотекут до влажного средоточия ее женской сущности и разожгут в ней пыл по-настоящему. Она беспомощно смотрела на его ладони, которые так деловито творили волшебство в ее теле.

— Нет! — Она дернулась, вырвала из его ладоней лодыжку. Паника охватила ее. Стоит ему сейчас коснуться ее… в любом месте… и она позабудет и про свои решения, и про то, что она приносит беду окружающим и обязана защищать мужа от себя самой. — Вы, ваше сиятельство, не сможете — потому как я не позволю вам — разделить со мной ложе и получить доступ к моему телу сегодня ночью. Так же как и завтра, и послезавтра. Так что лучше смиритесь с этим.

Ее глаза сверкнули, когда она поспешно выбралась из кресла и отошла подальше. Внезапно гнев снова овладел им. Как это может быть? Вот она стоит, вся розовеющая от предвкушения страсти, возбужденная его прикосновениями, и тем не менее отказывает ему в близости?

— Я, значит, не смогу, потому как ты не позволишь?! — Он вскочил на ноги и двинулся на нее, огромный, страшный. Она отступила. — А с чего это ты взяла, что можешь не разрешить мне? Я как-никак твой муж… и был твоим любовником. И я только что убедительно доказал, что мои прикосновения тебе отнюдь не противны. — Она оказалась прижатой к стене, хотя удерживал он ее только своим пылающим светлым взглядом.

— У меня «дни», — прошептала она хрипло, не сводя глаз с его гневного лица, — г Месячные. Ну, женские дела. Потому я и уверена, что не беременна. Это началось… сегодня утром…

Он заморгал, пытаясь освоиться с этой мыслью. У него было ощущение, словно она отвесила ему пощечину. Месячные? Ну надо же, какая нелепость… Досада охватила его. Вся его мужская гордость, мужская сила, вся чувственность — все было зря… До чего он дошел! Самым жалким образом выклянчивал у собственной супруги мгновения близости, и, как оказалось, зря! И из-за чего? Из-за того, что случилась протечка в этом таинственно устроенном женском теле!

Или дело не в том? Он всмотрелся в ясные светло-карие глаза жены и увидел в них досаду, неловкость, даже нечто напоминающее праведный гнев… но лукавства в этих глазах не было. Не могла же она лгать ему.

— А если бы ты, как собиралась, вышла за этого Пинноу… что ж, барон тоже не получил бы доступа к твоей особе в первую брачную ночь?!

— Да. — Она вдруг так и взвилась, охваченная непонятным гневом. — Бывает, что так не везет. И не повезти должно было барону. Ты сам навлек на себя это невезение!

Он уставился на нее, не зная, верить или нет. Убедиться в правдивости ее слов можно было только одним способом: взять да и… Но, учитывая, как ему не везет, обязательно окажется, что она говорит правду, и тогда выйдет, что он негодяй, грубиян, да и дурак к тому же, не поверил жене в таком деле на слово. Боже, ведь это Чарити! Его милый, здравомыслящий, добрый ангел… его нежная, чувственная, отдающаяся до конца любовница. Хотя сейчас ее было не узнать. Черт, он тоже сейчас сам не свой. Ведь он всерьез подумывал, а не повалить ли жену на кровать, не овладеть ли ею силой, чтобы поймать на лжи.

Он содрогнулся: такое отвращение к самому себе вдруг овладело им — и стал пятиться к двери. Оказавшись в коридоре, он в бессильной ярости ударил кулаком в ладонь другой руки и направился вниз, искать утешения в напитках.

Много позже, когда шум гульбы в трактире стих, Рейн поднялся в свою комнату. В темноте он едва смог различить очертания тела жены на постели. Чарити лежала на боку, укутанная в старенькое лоскутное одеяло. Ее светлые волосы были расчесаны и заплетены в не тугую косу. Он подошел и встал над женой, вглядываясь в ее черты в мерцании свечи, упиваясь ее красотой и от всей души жалея, что не может насладиться теплом ее тела.

Почему она не хотела выходить за него? Почему пришла в такой гнев, когда он провернул свой нехитрый фокус в церкви? Может, гордость ее была уязвлена? Хотя для этого она была слишком здравомыслящая, разумная девушка. Может, она просто испугалась оттого, что оказалась в ситуации, к которой была не готова? Сколько раз она сокрушалась о том, что ведет себя не так, как пристало молодой леди… Или ей страшно было навеки покинуть родной дом? Ведь она ни разу в жизни не уезжала из Стэндвелла. Потому-то он и согласился прихватить с собой леди Маргарет… и проклятого пса. Но ни одна из этих причин, даже все они, вместе взятые, не могли объяснить, почему она вдруг решила отвергнуть его.

Чарити почувствовала, что он смотрит на нее, и лицо ее запылало, но она продолжала оставаться неподвижной, делая вид, что спит. Но вот свечка потухла, и тяжелые сапоги упали на пол. Затем ее жадное ухо уловило шелест простыней. Когда он приподнял лоскутное одеяло и улегся рядом, она дернулась, но он не заметил этого, так как сам в этот момент ворочался, устраиваясь поудобнее. Его сильные руки нежно обняли ее.

Чарити лежала возле его теплого бока, впитывая Рейна всем своим жаждущим существом. Ей так хотелось коснуться его, ответить на его ласку, излить на него избыток любви, которая переполняла ее душу. Но перед ее мысленным взором так и стояло его лицо, каким оно было в тот день, когда его, бесчувственного, принесли к ним в Стэндвелл: серое, холодное, без кровинки. Его лицо снова станет таким, если она позволит ему войти в ее жизнь, овладеть ее телом. В этом она нисколько не сомневалась. Так что она лежала очень тихо в его объятиях, стараясь дышать спокойнее и реже, изображая сон. Затем она услышала, как он, уже засыпая рядом с ней, тихонько шепнул:

— Спи спокойно, ангел мой.

В конце концов горе ее нашло выход в беззвучных слезах в темноте.

Следующее утро началось с того, что отъезд из гостиницы пришлось ненадолго отложить, так как леди Маргарет внезапно решила, что необходимо обмести всю карету и лошадей пучком зеленой петрушки и сушеной белены. Старуха обметала, обтирала и приговаривала. Когда она наконец закончила, Рейн помог дамам забраться в карету, стал на подножку — и тут подножка под его весом подломилась.

— Рейн! Ты не ушибся?! — Стоя на коленях на полу кареты, Чарити в панике протягивала к нему руки.

Он выпрямился и глубоко вздохнул, затем, приметив, какая тревога выражается в ее взгляде, нахмурился.

— Однако я чуть не полетел вверх тормашками. За такие-то деньги карета могла быть и покрепче. — Он увидел, как жена сразу выпрямилась и с чопорным видом расправила платье на коленях, словно стряхивая с себя всякую заботу о благополучии супруга. Он с грохотом захлопнул дверцу, обошел карету и забрался внутрь с другой стороны.

Чарити перехватила встревоженный бабушкин взгляд. Мелкие невзгоды; они поняли друг друга без слов. Так оно и должно начинаться.

Путешествие и в самом деле оказалось утомительным. С каретой то и дело происходило что-то, незначительные, но многочисленные поломки, отчего нетерпеливый Рейн снова стал грубить, а Чарити вся так и замирала от дурных предчувствий. Каждый вечер он, взобравшись по лестнице очередного постоялого двора и войдя в номер, находил жену уже в постели, причем полностью одетой — она не снимала даже шерстяной спенсер. И его самообладание, и способность сдерживать свой нрав постепенно давали трещину под воздействием этого непрерывного напряжения и неутоленного желания, так что речь его все чаще была пересыпана солеными словечками. На его хмурые замечания и вопросы она отвечала односложно. Всякий раз, когда он начинал ворчать, в ней воскресала надежда: может, он наконец-то пожалеет, что женился на ней. Когда он видел страдание, мелькавшее в ее глазах, или же плохо скрытую тоску, в нем крепла решимость: как только они доберутся до Лондона и смогут побыть вдвоем, он обязательно сумеет преодолеть то, что встало между ними стеной, что бы это ни было.

Сент-Джордж-сквер, эта большая красивая площадь, в свете яркого весеннего полудня была чудо как хороша. Гранитные фасады, украшенные полированным мрамором, так и сияли, в старинных стеклах высоких окон сверкало отраженное солнце. В центре площади раскинулся зеленый парк с живыми изгородями, цветочными клумбами, деревьями в оградках и каменными скамейками. Мощенная плитами дорожка огибала парк. Высоченные трех — и четырехэтажные дома, заключавшие площадь в квадрат, были выстроены в георгианском или палла-дианском стиле, около каждого был маленький садик с затейливо подстриженными кустарниками, дорогими голландскими тюльпанами, заморской сиренью.

Площадь была великолепна; она выглядела даже шикарнее, чем Чарити мнилось в ее девичьих мечтах. Она поглядывала на хорошо одетых людей, прогуливавшихся по дорожке вокруг парка, стараясь делать это незаметно. Зато леди Маргарет, не смущаясь, вытягивала шею, дабы разглядеть все как следует. Вулфрам же просто высунулся в окно кареты, тяжело дыша от возбуждения. Карета подкатила к великолепному дому и остановилась. Рейн, Чарити и леди Маргарет объединили усилия, дабы сдержать Вулфрама, так и рвавшегося на волю. Рейн крикнул кучеру подойти и приказал подержать зверюгу, чему кучер подчинился без особой охоты. Рейн помог выбраться из кареты Чарити, затем леди Маргарет и повел обеих дам к крыльцу.

Входные двери распахнулись перед ними словно по волшебству, и Чарити, переступая порог, испытала престранное чувство, будто ее заглатывает живое существо. На самом деле двери открыл Брокуэй, старший лакей, он же принял у Рейна шляпу и выразил радость по поводу возвращения хозяина, хотя был, очевидно, изумлен. Рейн как раз был занят тем, что представлял Чарити, новую хозяйку, когда в переднюю, так стремительно, что фалды развевались, влетел Эверсби.

— Милорд! — Дворецкий остановился, одернул жилет, стремясь придать себе достоинства, и двинулся навстречу хозяину.

— Это Эверсби, совершенно незаменимый человек, — сообщил Рейн Чарити, не дав дворецкому договорить. — А это твоя новая хозяйка, Эверсби. Виконтесса Оксли. А это ее бабушка, леди Маргарет Вильерс.

Эверсби шел через всю громадную, с потолком-куполом переднюю, не сводя глаз с поразительно хорошенькой блондинки без шляпки. У девушки было лицо ангела, а одета она была в мятое муслиновое платьице. Он низко поклонился ей, выразил искреннюю радость в связи с ее прибытием в Оксли-Хаус и только после этого продолжил:

— Я вынужден просить ваше сиятельство проявить снисходительность, но в доме ничего не приготовлено к вашему приезду. Леди Кэтрин сказала, что вы вернетесь не скоро… к тому же вся прислуга была очень занята…

— Занята? — Рейн сердито нахмурился, но заметил, что лицо дворецкого страдальчески морщится. — Что еще затеяла эта старая перечница?

— Э-э… миледи… в основном принимает гостей.

— Гостей принимает? Здесь? В моем доме?

— С визитами идут и идут, каждый день, милорд. — Эвереби поморщился. — Графиня Суинфорд, наша соседка, и сейчас здесь, с целой компанией своих приятельниц, угощаются чаем с печеньем. — И дворецкий вялым взмахом руки указал на арку с колоннами, которая вела в парадную приемную.

— Понятно. Значит, кот из дому — мыши в пляс. — Рейн схватил Чарити за руку и потащил за собой, на ходу приказав Эверсби расплатиться с кучером наемной кареты и выгрузить багаж. Он не обратил ни малейшего внимания на то, что Чарити упиралась и страшным шепотом напоминала, как ужасно она выглядит после многодневного путешествия, и только крепче сжимал ее локоть. — Ты выглядишь восхитительно, — рявкнул он наконец, без особой, впрочем, убедительности.

Что-то в его мрачном тоне так и царапнуло ее по сердцу. Тут она опомнилась и спросила:

— А кто такая леди Кэтрин?

Он молча тянул ее дальше, дотащил до входа в главную гостиную, втолкнул в дверь и только после этого ответил:

— Моя бабушка.

Чарити не успела отреагировать на эту новость и даже толком испугаться. Она стояла в дверях громадного светлого зала, при виде которого померкли все ее представления о роскоши, да и сама она показалась себе карлицей. Стены с рядами колонн были бледно-кремового цвета и украшены бордюрами, зеркалами в золоченых рамах и пейзажами в мягких тонах. В зале было два камина, по ту и другую сторону, бледно-кремового флорентийского мрамора, который прекрасно оттеняло обрамление из темно-зеленого камня змеевика. Занавеси на окнах и драпировки — это был какой-то нескончаемый поток дивно-золотого и буйство насыщенно-зеленых оттенков, повсюду была мебель полированного красного дерева, персидские ковры. Две люстры сверкали хрусталем подвесок в лучах яркого полуденного солнца.

Рейн потащил ее за собой к центру зала, туда, где вокруг чайного стола в старинных креслах восседали несколько очень нарядных дам с седыми волосами. Дамы удивленно взирали на растерзанный сюртук Рейна и растрепанную белокурую Чарити.

— Приветствую вас, дамы… и вас, леди Кэтрин. — Он произнес это таким тоном, что Чарити сразу и думать забыла о своем смущении и диком наряде и с тревогой стала вглядываться в лицо мужа. При виде стального блеска в его глазах она содрогнулась. Посмотрев в направлении его взгляда, она увидела облаченную в серое пожилую даму, сидевшую в центре кружка, и догадалась, кто она. У дамы был упрямый квадратный подбородок, как у Рейна, светло-серые глаза, прямая осанка и властный вид. И смотрела она так сердито, что, казалось, вот-вот голову тебе откусит!

— Как это мило с вашей стороны, взять и зайти, графиня, — обратился между тем Рейн к даме в фиолетовом. — Жаль только, что вы выбрались навестить меня как раз в мое отсутствие. — В голосе Рейна звучала неприкрытая ярость. Он потянул Чарити вперед и положил ее руку себе на локоть, что выглядело все же приличнее. — Однако вы оказались здесь очень кстати и можете познакомиться с моей молодой супругой. Позвольте мне представить вам виконтессу Оксли, дочь сквайра Аптона Стэндинга, леди Чарити. Так как я не имею чести быть знакомым с остальными вашими гостьями, леди Кэтрин, то, может, вы любезно согласитесь представить мою жену другим дамам.

Леди Кэтрин, уже оправившаяся от шока, пронзила его взглядом. Какая наглость — явиться домой без предупреждения и навязываться в знакомые ее друзьям! Однако вывернуться было никак нельзя, приличия есть приличия, приходилось подчиняться. Леди Кэтрин выпрямилась в кресле, нарушив мирный сон Цезаря, похожего на белый меховой шар.

— Леди Атертон… и графиня Рейвенсвуд, леди Агнес… и, разумеется, графиня Суинфорд… — Леди Кэтрин называла одну за другой своих седовласых товарок. Цезарь, встревоженный всей этой суетой, запустил когти в шелковую юбку хозяйки, уставившись на Рейна желтыми глазами.

Чарити с интересом посмотрела на кота, но тут же отвлеклась, так как надо было срочно вспоминать, как подобает воспитанной молодой леди вести себя в такой ситуации. Тут Рейн ринулся к дверям, схватил ее бабушку и тоже потащил к гостям. Дамы разинули рты, когда им представили леди Маргарет Вильерс, бабушку новой виконтессы, — старуху в ярко-голубом тюрбане над загорелой морщинистой физиономией, с серьгами-обручами в ушах, в нелепом капоте из набивной ткани в цветочек.

Губы леди Маргарет сжались в ниточку, спина выпрямилась в струну. Седовласые дамы во все глаза смотрели на ее пестрое одеяние и на связку отвратительных предметов, висевших у нее на шее. Бабушка виконтессы выглядела настоящей цыганкой. Уязвленная этими взглядами, старуха надулась, сердито пожевала губами и явно готова была полезть в драку, но вдруг прищурилась и пристальнее вгляделась в одну из дам. Затем склонилась и, приблизив свою морщинистую физиономию едва ли не к самому лицу графини Рейвенсвуд, сказала:

— Элли Фаркуар? Это ты, что ли? — Отстранилась, окинула цепким взглядом с ног до головы пожилую графиню, недобро сверкнула глазами и с победоносным видом объявила: — Точно, это ты! Ад и преисподняя! Ведь я едва тебя узнала. Однако ты все же вошла в тело, — добавила она, ткнув пальцем в тучную графиню. — И даже переборщила с этим слегка. А вот зубы у тебя как были кривыми, так и остались…

— Мадам! — поспешила вмешаться леди Кэтрин, сбрасывая бедного Цезаря с колен и вскакивая на ноги. — Вы ошибаетесь…

— Ничуть! — воскликнула леди Маргарет, злобно кося глазом на ухоженную физиономию графини, которая наливалась оранжевым цветом. — Разве такие зубы с чем спутаешь! Она меня, кстати, укусила один раз, за то, что я ее обзывала… вечно она не успевала добежать до…

Чарити не сводила со своей бабушки широко раскрытых от ужаса глаз. Надвигалась настоящая катастрофа. Страшное сцепление обстоятельств, грозный ком несчастных совпадений неумолимо рос и вот-вот должен был обрушиться на них. И она могла только беспомощно наблюдать за тем, как этот ужас набирает силу, понимая, что всему виной она…

— Нет, право! Это уж слишком! — Леди Кэтрин схватилась за сердце, пошатнулась и наступила на хвост ни в чем не повинному Цезарю.

Бедный кот взвыл, промчался по коленям дам, взлетел на чайный столик, махнул снова на пол, спрятался под стол и, издавая гневное шипение, принялся нервно точить когти о ножку стола.

— Ах ты, мой бедняжечка! — заворковала леди Кэтрин и, пронзив Рейна испепеляющим взглядом, как будто это он был виноват, полезла под стол за своим обиженным питомцем. И в этот самый момент первое, еще далекое, «гав» разнеслось слабым эхом по парадной приемной.

За перешептываниями и аханьем гостей и воркованием леди Кэтрин Чарити едва расслышала второе «гав», а за ним третье. Чарити живо представила себе Вулфрама, бегущего по коврам приемной. Сердце у нее упало, под ложечкой засосало.

Лай пса становился все оглушительнее. Чарити в панике нашла глазами Рейна и догадалась, что он тоже понимает, что происходит. Они ринулись к дверям одновременно… как раз когда Вулфи влетел в зал и приостановился в дверях на мгновение.

Пес трепетал всеми шестьюдесятью килограммами своего тела, влажный его нос шевелился, собачьи инстинкты владели им полностью. «Еда!» — промелькнула первая мысль в собачьем мозгу. «Кошка!» — пронеслась вслед за первой вторая. Пес слышал, что Чарити зовет его, видел, что «сиятельство» несется ему наперерез, приметил он и кучку человеческих особей женского пола, испуганно таращившихся на него, в самом центре зала. Но главной была мысль: «Ну надо же — кошка!»

Чарити прочла эту мысль в налитых кровью глазах пса и кинулась к своему любимцу. Пес вывернулся из-под самой ее руки и, гулко и страшно гавкая, вихрем пролетел мимо сидящих дам, заскользил по паркету на разъезжающихся лапах, едва не сбив с ног Рейна и леди Маргарет, выскочил на ковер, восстановил равновесие, принюхался, взял след. Леди Кэтрин закричала и попыталась прикрыть стол своими юбками, но пес кинулся прямо ей в ноги, и старуха в панике отскочила. На мгновение наступила мертвая тишина. Вулфрам и Цезарь оказались нос к носу и оценивали друг друга.

Цезарь выгнул спину, зашипел изо всех своих кошачьих сил. Это был сильный ход, но никакое шипение не могло напугать Вулфрама, закаленного в битвах с енотами.

Вулфрам прыгнул. Цезарь смазал его по носу когтистой лапой.

В гостиной началось что-то невообразимое. Вулфрам ринулся под стол, опрокинул его, выскочил с другой стороны и устремился в погоню за белым котом. Круг за кругом описывал он по залу, переворачивая все предметы меблировки, попадавшиеся ему на пути. Оглушительный лай. рычание и шипение заполнили гостиную.

Перепуганные дамы шарахались, взвизгивали, чай из опрокинувшихся чашек лился на шелка и кружева, осколки фарфора хрустели под ногами.

Это был сущий ад, катастрофа высшего разряда. Чарити металась, кричала на пса, который ловко уворачивался от ее рук. Запыхавшаяся Чарити нашла глазами Рейна и послала ему умоляющий взгляд, рассчитывая на его помощь. Рейн тоже был весь красный — но от смеха!

Он хохотал до слез, глядя на то, как увесистый Цезарь скребет когтями по мрамору камина, пытаясь забраться на каминную полку, где он был бы в безопасности.

Дважды Вулфрам едва не настиг кота, но оба раза тому удалось ускользнуть. Однако Вулфрам не унывал: ведь в догонялках главное — сам процесс погони. И пес радостно кидался снова и снова.

Чарити начала пятиться к двери и громко звать Вулфрама, и призывы ее наконец возымели свое действие. Но не Вулфрам, а Цезарь кинулся к ней на голос, угадав, что здесь путь к спасению. Кот пулей пронесся через зал, нырнул под ее юбку и был таков. Вулфрам же, мчавшийся за ним не разбирая дороги, со всего разбега врезался в свою хозяйку. Чарити вцепилась в пса изо всех сил и сумела остановить его.

Безумная суматоха внезапно закончилась. Подбежал Рейн, громко позвал Брокуэя и Эверсби и приказал вывести пса вон. В гробовом молчании лакей и дворецкий потащили упирающегося Вулфи к дверям.

— Но что нам с ним делать, милорд?

Рейн посмотрел сверху вниз на Вулфрама, который пыхтел, упирался и явно был чрезвычайно доволен собой. Рейн поймал взгляд карих собачьих глаз, прикинул, какой потенциал имеет эта зверюга в плане отваживания котов, и приказал:

— Поместите пса в мой кабинет.

Чарити выпрямилась, разгладила свое муслиновое платьице, одернула шерстяной спенсер. Она вдруг заметила, что Рейн следит за каждым ее движением. Вся унизительность произошедшего вдруг стала ясна ей. И это она навлекла на мужа такую катастрофу. Но тут она увидела, что глаза у него веселые и смотрят ласково… Взгляд его словно говорил: «Мы с тобой заодно, вдвоем против всех». Неужели он так легко отнесся к столь чудовищному происшествию?!

Рейн повернулся к дамам, которые понемногу оправлялись от испуга и начинали поглядывать на залитые чаем платья, на осколки фарфора и даже лепетать невнятные извинения за свою неловкость; леди Кэтрин сокрушалась по поводу их погубленных нарядов.

Дамы, впрочем, поспешили откланяться и, ссылаясь на неотложные дела, ринулись к выходу. Когда дверь закрылась за последней из них, леди Кэтрин в праведном гневе повернулась к внуку и заявила, что никогда в жизни не была еще так унижена. И как он вообще посмел привести в дом этого ужасного пса?

— Так ведь это же его дом, кажется? — встряла леди Маргарет, и сразу же гнев леди Кэтрин обрушился на нее.

— А вы, вы! Вы оскорбили моих гостей! Как вы посмели?! Вы, похоже, понятия не имеете, что такое любезное обращение!

— Ну уж я довольно знаю, что такое любезное обращение, чтоб не орать на человека в его собственном доме… да еще в присутствии его молодой жены и ее родственницы… с которой, кстати, кое-кому не помешало бы поздороваться!

Итак, конфликт перешел в новую стадию. Вцепиться друг в друга готовились надменная светская львица, закованная в броню безупречных манер, и провинциальная цыганистая чудачка, обвешанная амулетами. Чарити обратила умоляющий взор на Рейна в надежде, что он придумает, как разнять старух. Но Рейн только с интересом наблюдал за развитием конфликта, и губы его кривились в легкой улыбке. Дело кончилось тем, что леди Кэтрин, задохнувшись от негодования, круто развернулась и отправилась разыскивать Цезаря.

Когда Рейн, взяв Чарити под руку, повел ее в сводчатую переднюю, к парадной лестнице, вид у него был очень довольный.

— Пойдем, покажу тебе верхний этаж, — сказал он неожиданно благодушным тоном. — Полагаю, тебе не помешало бы чуть-чуть отдохнуть да и освежиться тоже.

Но наверху выяснилось, что с расквартированием будут проблемы. Леди Кэтрин вселилась в покои, которые должна была занять молодая жена виконта Оксли, то есть в спальню напротив его спальни. Так что свободными оставались только небольшие комнаты для гостей дальше по коридору… или же покои этажом выше, но их еще нужно было прибрать, освежить и обставить.

— Меня вполне устроит любая из спален для гостей, — поспешила сказать Чарити.

Рейн метнул на нее грозный взгляд.

— Ты здесь не гостья, Чарити. Это твой дом, — сердито сказал он.

Вдруг его осенило: есть прекрасное решение этой проблемы! Чарити просто вселится в его спальню и будет спать с ним каждую ночь! На лице его расплылась коварная ухмылка; итак, ему есть за что поблагодарить свою тщеславную, жадную, самоуверенную бабушку. Он выпрямился, улыбнулся.

— Совершенно ни к чему сгонять с насиженного места мою дорогую бабушку. Отнеси багаж виконтессы прямо в мои покои, Эверсби.

Чарити не имела ни малейшего представления, как принято распределять спальни между супругами в аристократических домах. Но из предыдущих слов Эверсби и по отчаянному выражению, промелькнувшему на его лице, она заключила, что вообще-то не принято, чтобы супруги спали в одной спальне. Но прежде чем она успела возразить, Эверсби спросил:

— Багаж виконтессы прибудет сегодня?

— Багаж виконтессы здесь. — И Рейн кивком указал на потертый кожаный саквояж, одиноко стоявший посреди передней.

Дворецкий бросил быстрый и смущенный взгляд на Чарити, и она сразу же залилась краской и опустила глаза. Это не ускользнуло от внимания Рейна.

— Кстати, чтоб не забыть: надо немедленно послать к лучшей лондонской портнихе — пусть мастерицы придут завтра же утром и займутся гардеробом миледи. Послать также к шляпнице и сапожнику. А потом я сам повезу виконтессу по модным лавкам, покупать остальное.

Брови Эверсби чуть приподнялись в изумлении, он повернулся, собираясь уходить, однако окрик Рейна заставил его оглянуться: — И вели приготовить ванну. Нам всем надо помыться и переодеться в свежее. И еще; бананов, полагаю, так и не удалось отыскать? — Эверсби подтвердил его опасения. — Ну тогда пусть подадут апельсины.

Рейн сам повел Чарити к громадным дверям красного дерева, которые вели в его покои. Эверсби же занялся леди Маргарет, которую следовало разместить в комнате для гостей. Покои Рейна оказались роскошно убранными комнатами с тяжелыми винно-красными бархатными шторами на высоких окнах, мягкими обюссонскими коврами на полу и огромными вольтеровскими креслами, обитыми дивным сафьяном. Спальня была обставлена изящной мебелью красного дерева, стены украшали три очень выигрышно размещенные картины в золоченых рамах, изображавшие охотничьи сцены. В центре на небольшом возвышении стояла кровать красного дерева с массивными резными столбиками, поддерживающими полог: бархат на парчовой подкладке, отделанный золотым галуном. Чарити широко открыла глаза при виде целой груды шелковых подушек в изголовье. Как хорошо было бы плюхнуться на эту мягкую груду… вместе с ним.