— Но Англия держится, — заметил дуче.

— Да, она надеется на Америку, а та может помочь лишь экономически… Да и захочет ли она воевать на два фронта — против нас и Японии…

— А Россия?

— Надежды на русских тоже не оправдались. К тому же мы имеем на русской границе 40 дивизий… А будем иметь 100… Россия наткнется на гранитную стену. Однако невероятно, чтобы она сама начала конфликт с нами.

— С ней можно договориться?

— Во всяком случае, с ней и с Турцией надо бы обсудить новый порядок в Европе… Это прямо связано с Балканами… А вам, дуче, надо добиться присоединения к державам «оси» Испании… Франко предлагает нам аренду портов, но мне нужны собственные базы.. И надо решать проблему Гибралтара, а она тесно связана с французской проблемой…

— Сложно… Испания требует Марокко и Оран, — вздохнул дуче. — А ведь мне тоже нужны от Франции Корсика, Тунис и Джибути — остальное пусть остается за ней…

— Но если Франция узнает об этом, она перестанет защищать свои колонии, а это на руку Англии, — вздохнул уже фюрер…

— Итак, требуется привести Испанию и Францию к общему знаменателю?

— Да… — Гитлер сморщил нос и пожаловался: — Испания требует от нас очень больших поставок зерна, а мы сами подмешиваем в хлеб картофельный крахмал… Я поднял вопрос об уплате Испанией долгов времен гражданской войны, и знаете, дуче, что мне ответил Суньер?

Серрано Рамон Суньер, министр иностранных дел у Франко, был еще и деверем Франко, и уже поэтому был уступчив далеко не всегда… Поэтому дуче ожидал продолжения с интересом, а фюрер сообщил:

— Он заявил, что испанцам непонятно такое смешение идеализма и материализма!

Дуче засмеялся, а фюрер, тоже смеясь, прибавил:

— Но и это еще не все! Он заявил, что я веду себя, как мелкий еврейский торгаш! Каково?!

Когда оба отсмеялись, фюрер серьезно сказал:

— Франция никогда не станет нашим другом… Что бы мы ни делали, она будет думать о реванше… А нам нужны Эльзас-Лотарингия, железорудный район Брие, опорные пункты на западном побережье Африки и еще кое-что, плюс — наши старые колонии… Но европейская коалиция против Англии возможна— наши колониальные требования ей не противоречат. Мы хотели бы вывозить из своих колоний только лес, растительные и животные жиры…

— Да, с Францией надо заключить мир, — согласился дуче. — Это исключит нового де Голля… С Испанией же лучше выждать…

Гитлер, думая о своем, прибавил:

— Нидерланды должны остаться самостоятельными, как и Бельгия. Однако последней надо решительно стать на сторону Германии…

— А Россия? Думаю, с ее стороны опасности нет, — вновь задел больную тему дуче.

— Мы направляем Сталину письмо Риббентропа… Успокоим насчет Румынии и Финляндии, предложим пакт с Японией, пригласим Молотова в Берлин..

— А Сталина?

— Сталина? — фюрер глубоко задумался и потом сказал: — Хотел бы я знать — могу ли я пригласить Сталина…

ИДЕИ «Новой Европы», о которой говорили Гитлер и Муссолини, постепенно становились системой хозяйства. Время было военное, и эта система была ориентирована пока на войну, то есть на военные нужды Германии по преимуществу. Но в Берлине уже думали о предварительных политических и экономических контурах такой объединенной Европы, где ведущую роль играли бы Германия и Италия…

Если посмотреть на общие показатели экономического и промышленного развития европейских стран, то блок Германии и Италии оказывался действительно ведущей силой в Европе — чисто экономически, не беря в расчет военную мощь. При этом такие развитые страны, как Голландия, Швеция, Норвегия, Швейцария, были к Германии достаточно лояльны, если иметь в виду настроения народной массы…

Вполне могли войти в «Новую Европу» и все остальные европейские страны — если бы в Европе восстановился мир.

В экспорте-импорте Венгрии Германия занимала половину всего их объема, а в болгарском — еще больше.

Для Греции эти цифры экспорта и импорта составляли 28 и 30 процентов, для Румынии — 32 и 39…

Датчане льнули более к Англии — туда шла половина их экспорта, а оттуда —треть импорта. Но и тут Германия была на втором месте, имея в датском экспорте-импорте четверть объема.

Главным препятствием к миру была позиция «Англии» — Черчилля, которой в алгоритме «ночных братьев» посла Буллита отводилось теперь ведущее место…

В Европе после Первой мировой войны были сильны позиции США, а значит, и Золотого Интернационала. В мире было две крупнейшие колониальные империи — Британская и Французская, хотя Англия и Франция вместе производили столько промышленных товаров, сколько их производила одна Германия. Но Германия своих колониальных источников сырья и экспортных колониальных рынков после войны лишилась, и это — при тех реальностях мировой политической жизни — было, конечно, неестественным.

Теперь в Германии готовили новые кадры колониальных работников. В 1940 году были созданы новые и расширены старые колониальные факультеты ведущих университетов…

Начинал вырисовываться облик «Срединной Европы» с новым единством народов Европы… Амбиции дуче были тут, правда, фактором отрицательным, но Италия не имела сил, способных в полной мере обеспечить эти амбиции… Неясными были позиции Франции и Испании…

Фюреру приходилось думать и думать…

21 октября он выехал из Оберзальцберга на встречу с Франко, Петэном и Лавалем.

Вначале, 22 октября, на небольшой станции Монтуар близ Тура — это километров двести юго-западнее Парижа — Гитлер во второй половине дня принял Лаваля в присутствии Риббентропа. Монтуар был на территории Виши, и было решено, что встретиться здесь уместнее. Риббентроп прибыл туда собственным поездом.

Беседа была короткой — Гитлер спешил на франко-испанскую границу для встречи с Франко, а затем должен был вернуться в Монтуар…

23 октября поезд подошел к пограничной станции Хендайе. С одной стороны платформы была французская колея, с другой — испанская, более широкая. Поезд Франко опаздывал на целый час, но погода была прекрасной, и Гитлер с Риббентропом с удовольствием прогуливались по платформе, беседуя…

В три пополудни показался поезд каудильо… Коренастый, смуглый, с живыми черными глазами, Франко был похож на араба, и его манера переговоров тоже напоминала восточную — прижать его к стене было трудно, да и вообще — возможно ли?

Фюреру же крайне было необходимо прижать каудильо даже не к стене, а к Гибралтарской скале… Однако Франко раз за разом отвечал уклончиво…

— Я просил бы вас, каудильо, вступить в войну в январе 41-го года, — говорил Гитлер.

— У нас сложности, — отвечал Франко. — Испания нуждается в пшенице — несколько сотен тысяч тонн немедленно.

Он хитро посмотрел на Гитлера, спросил:

— Может ли Германия поставить их? Кроме того, — добавил он, — если брать Гибралтар, нам нужно много тяжелых орудий, которые мы можем получить только от вас… Кроме того, нам надо будет защищать тогда протяженную береговую линию от британского флота… И как мы оградим себя от потери Канарских островов?

Франко излагал все это мягким монотонным голосом, похожим на напев муэдзина, а Гитлер все более нервничал…

Сделали перерыв для ужина в банкетном вагоне поезда фюрера, эффектно освещенном скрытыми светильниками… Собственно, после ужина дискуссий не предполагалось, но кончилось тем, что Гитлер и Франко проговорили еще два часа — без особого успеха. Гитлер предлагал союз, Франко обещал подумать…

И испанского каудильо можно было понять— ввязываясь в войну до успешного вторжения немцев на Остров, Франко мог потерять намного больше, чем оставаясь в стороне… Он даже сказал фюреру, что и разгром на Острове — это не конец, что англичане будут вести войну из Канады и колоний и им поможет Америка…

Лишь решительный успех Германии и нечто совсем новое в ситуации могло склонить Франко на сторону держав «оси».

Вскоре поезд Гитлера отошел, чтобы успеть за ночь добраться до надежного туннеля в Монтуаре, где на 24-е было назначено рандеву с Петэном.

Маршала, одетого в военную форму, встретил Кейтель. Под хмурые взгляды Петэна они обошли строй почетного караула и через вокзал молча направились к салон-вагону фюрера. Гитлер, увидев их, вышел на перрон, протянул руку для рукопожатия и пригласил Петэна в вагон.

В щегольской униформе, престарелый маршал сидел перед фюрером очень прямо, был сдержан и на слова скуп, перевод личного переводчика фюрера, Пауля Шмидта, слушал с некоторой даже ленцой…

Рядом с маршалом сидел маленький смуглый Лаваль в своем неизменном белом галстуке, искательно поглядывая во время перевода то на фюрера, то на Риббентропа…

Тем было три: военные долги, военные издержки и колониальная проблема…

— Англия рано или поздно признает свое поражение, — предупредил фюрер, — и тогда надо будет расплачиваться за войну. Платить будет или она, или Франция… Я хотел бы, чтобы Франция занимала подобающее ей место в Европе и сохранила себя, как колониальная держава…

Петэн спокойно слушал, не реагируя, и Гитлер невольно форсировал голос — маршал был глуховат, и Шмидту приходилось переводить очень громко, что «завело» и Гитлера…

— Но для этого, — почти кричали и фюрер, и Шмидт, — необходимо, чтобы Франция защищала свои колонии от Англии, а еще лучше — объявила Англии войну…

— Франция к ней не готова, — встрепенулся Лаваль.

— Можно подумать о сотрудничестве, — неохотно отозвался Петэн, — но его формы надо искать… Объявление войны возможно лишь в случае прямых враждебных акций Англии против наших колоний или нашей военной промышленности…

— Однако французы — миролюбивый народ, — вставил Лаваль, — они неохотно сражались, зато охотно сдавались в плен…

Петзн взглянул на фюрера, сказал:

— Мы хотели бы узнать условия мирного договора, чтобы Франция могла судить о своей судьбе, а два миллиона французских военнопленных могли как можно быстрее вернуться домой…

Но тут уже отмолчался фюрер…

ВОЗВРАЩАЯСЬ из Монтуара в Берлин, Гитлер был мрачен и задумчив…

— Франко откажет, — зло говорил он за столом в салон-вагоне. — И французы — тоже… Они оглядываются на англосаксов… А те — на русских…

Фюрер посмотрел на Кейтеля и Йодля и процедил:

— Нет!.. В следующем году я начну все же борьбу против России… Еще через год она будет готова выступить сама, значит, надо «сделать» ее с мая по сентябрь… К 42-му году я должен быть опять готов к борьбе с Англией…

Генералы молчали, не смотря друг на друга, а адъютант Николаус фон Белов грустно думал: «Похоже, он действительно начнет… В последнее время у него это становится иде-фикс»…

В поезде фюрер получил письмо от дуче, извещавшего о вторжении в Грецию. Час от часу было не легче, и пришлось повернуть из Аахена на Мюнхен и дальше — на Флоренцию…

— Это сущее безумие, — повторял он разозленно, — может быть, еще не поздно его остановить!

Но было уже поздно. В 11 утра 28 октября на перроне празднично украшенного вокзала во Флоренции дуче встретил его радостным возгласом:

— Фюрер, мы выступаем! Победоносные итальянские войска сегодня на рассвете пересекли албано-греческую границу…

Предвидя ожидаемый финал, фюрер только горько вздохнул…

Чем все это закончилось, читатель уже знает… Но вряд ли выходка — иначе ее не назовешь — дуче была так уж вызвана лишь одним желанием уколоть Гитлера за то, что он давно не советовался с итальянцами, принимая важные решения самостоятельно. Муссолини опасался сближения Германии с Францией, и теперь, входя в Грецию, он в случае успеха укреплял свой кредит у немцев, а в случае неуспеха…

Что ж, в случае неуспеха он прочнее связывал немцев с собой узами общей военной судьбы… Ведь другого серьезного союзника у фюрера в Европе не было.

Но услугу фюреру дуче оказал «медвежью», и ее последствия могли быть самыми серьезными…

Гитлер умел проигрывать, и после встреч в Монтуаре, Хендайе и Флоренции он стиснул зубы, обнаруживая удивительное самообладание… Надежды обманули, расчеты не оправдались, будущее было неясным…

Он ввязался в большой бой — как часто поступал Наполеон… И теперь уже было видно, что из этого получалось нечто значительное, но пока очень неопределенное…

Испанцы и французы выжидали исхода борьбы с англосаксами, итальянцы создавали дополнительные сложности, затевая авантюры… Серия из двух запланированных и одной вынужденно экспромтной встречи успеха не принесла…

Однако оставалась еще одна и, пожалуй, главная встреча — в ноябре с Молотовым…

ЕЩЕ ДО МАЙСКОГО наступления во Франции Гитлер, как мы помним, уже намеревался пригласить весной 40-го года в Берлин одного из двух русских лидеров. Однако тогда Шуленбург счел обстановку для приглашения неподходящей, и все временно было отложено…

Однако 13 октября Риббентроп подписал письмо Сталину, которое Шуленбург должен был вручить адресату лично…

Огромное, подробное письмо начиналось так:

«Дорогой господин Сталин!

Более года назад по Вашему и фюрера решению были пересмотрены и поставлены на абсолютно новую основу отношения между Германией и Советской Россией. Я полагаю, что это решение найти общий язык принесло выгоду обеим сторонам — начиная с признания того, что наши жизненные пространства могут соседствовать без претензий друг к другу, и кончая практическим разграничением сфер интересов, что привело к германо-советскому пакту о дружбе и границе.

Я убежден, что последовательное продолжение политики добрососедских отношений и дальнейшее укрепление политического и экономического сотрудничества будут способствовать в будущем все большим и большим выгодам двух великих народов. Германия, по крайней мере, готова и полна решимости работать в этом направлении».

Это было умное и многообещающее вступление, но продолжение было еще интереснее:

«Мне кажется, что, учитывая эти цели, прямой контакт между ответственными деятелями обеих стран крайне важен. Я уверен, что личный контакт не по дипломатическим каналам для авторитарных режимов, таких как наши, время от времени необходим».

И тут все было подмечено верно — лучшей возможности понять друг друга, чем взглянуть в глаза друг другу, нет. Безусловно, одного — даже самого искреннего, казалось бы, взгляда для доверия недостаточно. Необходимы поступки… Но поступки следуют за словами. И лучше всего их произносить, сидя лицом к лицу…

Далее Риббентроп очень неплохо описал уже происшедшие события: после Польской кампании Англия хотела блокировать поставки железной руды из Норвегии, и немцам ее пришлось упредить.

Затем Англия и Франция хотела получить плацдарм в Голландии и ударить через Бельгию по Руру, но немцы упредили их и тут.

«Сегодня, — писал далее Риббентроп, — даже во Франции, «континентальной шпаге Англии», большинству французов стало очевидно, что их страна в конечном счете должна истечь кровью (как жертва традиционной «человечной» британской политики)…»

Затем целью британской политики, по утверждению Риббентропа, стали Балканы, о чем — опять-таки по утверждению Риббентропа — немцам стало известно и из трофейных документов, взятых во Франции. Риббентроп напоминал об англо-французских планах бомбардировок Баку и Батуми и заявлял, что если бы не быстрые летние успехи вермахта во Франции, то эти объекты «уже в этом году стали бы объектами британского нападения»…

Касаясь войск в Финляндии, Риббентроп объяснял все «техническими» соглашениями с финнами и шведами, связанными с проблемами сырьевых поставок, а затем переходил к Румынии и Венгрии. Напряженность между ними — это результат провокаций «британских агентов, завзятых агитаторов на Балканах»…

«Наши гарантии Румынии, — убеждал он, — определяются исключительно необходимостью защиты этого балканского района, особенно важного для нас с точки зрения снабжения Германии нефтью и хлебом, от какого-либо нарушения стабильности, вызванного войной, саботажем и тому подобным внутри этой зоны, а также от попыток вторжения извне…»

Риббентроп написал и о режиме судоходства на Дунае, обещая дать предложения, «которые учтут Ваши пожелания в данном вопросе».

А потом Риббентроп, хотя кое в чем и ошибаясь, весьма точно коснулся еще одного момента: «Так как надежды англичан найти себе союзников в Европе поблекли, английское правительство усилило поддержку тех кругов заокеанских демократий, которые стремятся к вступлению в войну против Германии и Италии на стороне Англии. Их интересы, в противоречии с интересами народов, столь же жаждущих нового порядка в мире, как и конца окостеневших плутократических (то есть находящихся под властью богачей. — С. К.) демократий, — эти их интересы грозят превратить европейскую войну в мировой пожар…»

Только в одном ошибался Риббентроп — не Англия поддерживала заокеанских плутократов, а плутократы Америки делали Англию своей «европейской шпагой»… Так или иначе, необходимостью противодействия англосаксам и здесь Риббентроп оправдывал Тройственный пакт и предлагал «свои добрые услуги для урегулирования советско-японских отношений»…

Немцы фактически (позднее это было сделано и формально) предлагали нам присоединиться к этому пакту. Риббентроп писал об этом так: «Дружеские отношения между Германией и Советской Россией, так же как и дружеские отношения между Советской Россией и Японией и дружеские отношения между державами Оси и Японией, являются логическими составными частями естественной политической коалиции, которая крайне выгодна всем заинтересованным державам».

Один из абзацев в конце письма Риббентроп особо подчеркнул и выделил:

«В заключение я хотел бы заявить в полном соответствии с мнением фюрера, что историческая задача четырех держав заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой цели интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов».

А затем рейхсминистр (собственно — сам фюрер) предлагал послать в Берлин Молотова «для дальнейшего выяснения вопросов, имеющих решающее значение для будущего наших народов и для обсуждения их в конкретной форме»…

После этого предполагался третий визит Риббентропа в Москву. Причем немцы считали разумным подключить к переговорам также представителей Японии и Италии…

У ПИСЬМА Сталину имелась, конечно же, предыстория… Риббентроп был вполне искренне убежден в разумности и даже неизбежности для Германии того или иного союза с Россией и уж — во всяком случае — бессмысленности войны с ней. В аусамте с ним соглашались многие, да и не только в аусамте…

Поэтому в конце августа, как раз после конфликта с Гитлером из-за своей неудавшейся отставки, Кейтель пришел к Риббентропу со своими сомнениями.

— Я боюсь войны с русскими прежде всего по чисто военным соображениям, — пояснил Кейтель. — У меня был с фюрером весьма нервный разговор по этому вопросу, но он был непреклонен… хотя, как я понял, окончательное решение он не принял…

Риббентроп подтверждающе кивнул головой, и Кейтель, этим подбодренный, предложил:

— Возможно, вы будете удачливее…

— Хорошо, господин фельдмаршал, я предприму у фюрера все возможное, дабы сохранить с нашей стороны хорошие отношения с Россией.

И Риббентроп предпринял… Разговор состоялся в новом, специально для Гитлера выстроенном корпусе Коричневого дома в Мюнхене…

Гитлер был возбужден, поскольку получил сведения о передвижениях войск на русской стороне…

— Это неспроста, Риббентроп! Мне сообщают и интересные вещи о намерениях русских на Балканах!

— Мой фюрер, ожидать нападения со стороны Сталина нельзя, — выделив последнее слово, возразил Риббентроп.

— Нет, я вообще начинаю думать, что Сталин заключал пакт, исходя из расчета длительной войны на Западе, для того чтобы потом продиктовать нам сначала экономические, а затем — и политические условия.

— Вам кто-то внушает ложные страхи…

— Страхи? А концентрация русских войск в Бессарабии? Мы ни при каких обстоятельствах не можем отказываться от румынской нефти, Риббентроп. Она для нас важна жизненно… А продвинься Россия здесь чуть дальше, и, ведя войну с Англией, мы будем полностью зависеть от доброй воли Сталина…

— Она у него имеется…

— Нет, мне надо нейтрализовать Россию надежно, то есть военной силой.

— Мой фюрер, Бисмарк предостерегал нас от превентивной войны, при которой Господь Бог не дает заглядывать в чужие карты…

— На Сталина влияют евреи…

— Не думаю… Однако нам надо прояснить наши отношения… И лучше всего это сделать в вашей личной встрече со Сталиным…

Гитлер внимательно всмотрелся в своего министра…

— Да, это было бы неплохо, — согласился он. — Мы ведь думали об этом весной… Но вряд ли Сталин сможет выехать из Москвы, а я — добраться до Москвы…

— Тогда, может быть, пригласим Молотова — в качестве ответа на мои визиты…

—Да, Риббентроп… Это мысль здравая… Нам надо определиться…

И Риббентроп сел писать проект письма…

А 17 октября Шуленбург вручил Молотову это письмо и стал ждать ответа…

Итак, Гитлер в Берлине дошел до высшей точки своих «русских» сомнений… Избавиться от них можно было, пожалуй, только одним путем — самому, лично посмотреть в глаза Сталину.

Или хотя бы — Молотову…