При Квике не скажешь ни слова. Обязательный, всегда чистенький, любезный и с великолепным настроением, он говорит непрерывно сам, очень быстро и много, уклоняется в сторону, возвращаясь опять к своему предмету. Когда он уходит за дверь, он еще вспоминает, что он должен еще что-то сказать. Он ни о чем не забывает, кроме того, о чем он хочет забыть. Одним взглядом он улавливает обстановку комнаты до мельчайших подробностей и по купечески оценивает ее. Его понимание конъюктуры удивительно. Когда у него нет лишних денег, он фабрикует вагонами карбидные лампы, что приводит в отчаяние его компаньона. При наступлении зимы, когда прекратилось газовое освещение, он быстро распродает эти лампы и зарабатывает большие деньги. Он настойчив в том, чего домогается, и не терпит никаких советов. Его служащие улыбаются, когда о нем говорят: они его любят и стоят за него горой, но считают его сумасбродом.
      Квик - маленький, кругленький человек с основательным брюшком, плотный, уверенный и довольный. Он элегантно одет, надушен, его галстук и носовой платок изящны, красивого цвета. Он сам их утюжит по утрам своим карманным утюгом; самое необходимое у него с собой и всегда "первого сорта". Его реклама в стихах и рисунках немного криклива. Он охотно подчеркивает, что не только очень много пьет, но к тому же и очень хорошо ест: для хорошего завтрака ему нужен фунт зернистой икры. Когда он выпивает много вина, он становится неосмысленным, грубым "швабом". Так как он не любит евреев, то пишет им тогда оскорбительные деловые письма, которые приходится задерживать для сохранения престижа фирмы.
      День рождения своей тещи он праздновал в своем доме следующим образом: в 2 часа утра, только что возвратившись на автомобиле, он появляется с поздравлением перед ее кроватью, держа в одной руке два мешочка лучшей муки, а в другой - портрет масляной краской. В 6 часов утра появляется в его квартире духовой оркестр (первоклассный!) из десяти человек, заказанный им в честь тещи. Они играют непрерывно от 6 до 10 часов утра: "Это день господина", "Не забывай меня", "Благодарите все бога", "Смешанное попурри" и заканчивает "более серьезным". После обеда, так как идет дождь и они ничего не могут заработать, им разрешается еще раз придти. Они играют, Квик их щедро награждает. Он в великолепном настроении. Народ собирается внизу на площади и аплодирует. Квик появляется на балконе и обращается к народу с речью. Только он один еще на своем посту; его дамы лежат на постели с расстроенными нервами.
      Вследствие этого празднества, далеко не подобающего для фирмы, он попадает под наше наблюдение. Жена и его компаньон огорчены и озабочены таким его поведением. Здесь у нас он мил, обходителен, вежлив, быстро со всеми знакомится и находит себе дело. Его комната быстро украшается маленькими диванными подушками, драпировками и безделушками. Его стол заставлен, обвешен и обложен следующими предметами: небольшая коллекция его фабрикантов, неожиданно то освещающий их, то затемняющий электрический аппарат, затем большой белый слон, внутри воспламеняющийся, поглощающий дым и взамен этого выделяющий приятные духи, наконец платяная щетка, которая начинает издавать музыкальные звуки как только чистят платье, и на стене клозетная бумага, снабженная внутри музыкальным аппаратом, - при отрывании каждого листка раздается песнь: "Радуйтесь жизни, так как еще горит лампочка".
      [113]
      Квик говорит о себе так: "Я драгоценный парень, душа человек. Моя жена совсем не знает, кого она во мне имеет".
      Эти живые маниакальные люди представляют собой не наиболее частый тип среди более веселых циклоидных темпераментов, но наиболее акцентированный, который выявляет характерные качества этих весельчаков, их социальное преимущество и их социальные отрицательные стороны. Случаи этого рода стоят на крайнем полюсе при переходе от характерологически-гипоманиакального к психотически гипоманиакальному. Отсюда уже идут все переходы от живого, веселого типа к тихому самодовольству, который мы сейчас опишем. В циркулярных семьях мы встречаем эти умеренные формы веселых, солнечных, подвижных и добродушных людей, социально вполне терпимых и не обращающих на себя внимания, гораздо чаще, чем резко гипоманиакальные. В нашем случае гипоманиакальное находится в благоприятном конституциональном соединении, а именно комбинировано с чертами решительной уверенности, что не является типично гипоманиакальным. Это соединение делает возможным большие социальные успехи нашего пациента, несмотря на ненормальную степень особенностей его темперамента. Я не привожу особенного примера других, более частых соединений и прежде всего известных типов надоедливых спорщиков и ругателей. Подробное описание их можно встретить в учебниках, часто слишком выдвинутым на первый план. Они не представляют собой наиболее частый тип циклоидного гипоманиака и далеко не самый чистый.
      Самым чистым типом является тип любезного, солнечного, подвижного гипоманиака, поскольку этот тип совпадает с циклоидным общим типом, что мы увидим при изучении препсихотической личности циркулярных.
      ТИХИЙ САМОДОВОЛЬНЫЙ ТИП
      Старый казначей Франц Ксавер Вурцнер провел часть своей жизни в постоянных маниакальных и депрессивных колебаниях настроения, временами также в состоянии психоза. Во многом Вурцнер в здоровые периоды походил на своего отца, который постоянно был доволен и работал с утра до ночи, чтобы дать хорошее воспитание своим детям. По вечерам он ложился на свою софу, укладывая с собой кошку и ставя рядом кружку вина. Он говорил немного, был самодоволен, миролюбив и всеми любим. Он хорошо играл на органе, имел много книг, писал иногда стихи, которые однако оставлял при себе. Он занимался также пчеловодством. Мать пациента была хорошей женщиной, бодрой и полной жизни, хотя она и не отличалась здоровьем и всегда носила на голове повязку. Дом был полон гостей. Никто ее не видел недовольной. Она была мила со всеми и делала много добра. Нищие устремлялись к ней со всей местности. Она пела уже рано утром, когда готовила кофе.
      Вурцнер должен был в 45 лет уйти на покой, так как больше не мог служить. В это время он был, "как дикий бык, перед которым держат красный платок". Он сразу становился бешеным. Позже он неоднократно страдал тяжелой меланхолией и писал при этом день и ночь пятитомную героическую поэму о войне семидесятого года.
      Теперь все это давно позади. На свои небольшие деньги он купил себе место в окружной больнице и живет там как пансионер маленькой собственной комнатке среди стариков и инвалидов. Он чувствует себя хорошо и бодро, обладает представительной внешностью, великолепной характерной головой. Движения его
      [114]
      скупы, но глаза подвижны и блестящи. Зимой и летом он носит шерстяной шарф. Он не может переносить открытых окон. Утром он сам чистит, подметает и убирает свою комнату, и не нуждается в прислуге. "Если я этого не стану делать, то знайте: теперь скоро погибнет старый Вурцнер".
      Перед обедом он час гуляет, после обеда часок поспит, как хорек, идет часа на два на три гулять, пьет после ужина бутылку пива в хорошем, но недорогом ресторане и затем спит почти всю ночь. Бутылка пива стоит ему 45 пфеннигов, больше ему ничего не надо. Он так воспитан, его отец был таков же. Он охотно делает подарки; если кто-нибудь ему делает одолжение, он не забывает этого.
      Его нельзя "вывести из равновесия", он и с злыми сестрами госпиталя ладит. Зачем ему волноваться. Он давно уже ни с кем не ссорился. Он озлобляется лишь тогда, когда в соседней комнате храпят и кашляют. Тогда он обращается с жалобами к администрации госпиталя.
      С юношеских лет ему каждый говорил: "Если бы был у меня ваш юмор". Он был всегда прекрасным музыкантом. На органе и рояле он еще и теперь играет, охотнее всего Бетховена и Моцарта. "Приходите опять к нам и доставьте нам удовольствие", так говорят его односельчане, когда он бывает у них в церкви и играет.
      Он прочитал "почти всю литературу". Особенно он любит Жана Поля. Раньше он писал юридические статьи, которые не издал, занимался физиологией, психологией и философией. Его жизненная мудрость очень примитивна. Во время войны написал небольшую брошюру, которую на собственные средства рассылал на фронт: он собрал 50 правил жизни. Они начинаются первой сентенцией: "Счастлив остается тот, кто не обжора, не пьяница, не развратник и не бродяга". "Без моральной основы нельзя создать никакого государства", - таков его лозунг.
      Когда он еще был студентом, он ровно в десять часов возвращался домой. "Достаточно пить до десяти". Он никогда не ходил на обед, где подавалось больше одного блюда. "Больше не требуется. В противном случае можно впасть в распутство". Пирог с ягодами для него выше всяких деликатесов. Суп утоляет жажду. У него не было никаких связей и в течение шести семестров он блестяще сдал юридический экзамен. Но приятное общество у него всегда было; когда он появлялся, становилось весело и живо. Когда он появился в шахматном клубе, его хотели сразу сделать председателем.
      Когда он был гимназистом, у него была своя "возлюбленная". Вообще он не питал особенных чувств к девушкам; он опасался, что они хотят выйти за него замуж. Он был "также слишком страстным любителем музыки" и членом общества любителей пения. Он отличался своеобразной боязливостью, опасался, что у него будет больная жена и больные дети, или кто-нибудь из них может умереть. Это для него было бы страшно больно. Он простодушно рассказывал грубые истории в острых выражениях.
      Теперь он стар и без должности, но работать он должен. Он не может быть бездеятельным. Если ему нечего делать, он берет свой карандаш и работает умственно. В последнюю зиму он прочитал научно-популярную энциклопедию в 12 томов. Для длинных зимних вечеров он покупает что-нибудь из литературы, имеет иллюстрированный журнал и любит красивые картины. Для ближайшей зимы он покупает себе речи Цицерона; он еще недавно читал греческих классиков, Антигону и трагедии. Для своих 65 лет он ведет живую умственную жизнь.
      С тех пор как он постарел и нет его старых друзей, он ведет больше замкнутый образ жизни. Он охотно беседует с людьми, но особенно не домогается их. Он начинает беседу с знакомыми, которых встречает во время прогулки, вступает в
      [115]
      разговор со старыми женщинами. Все в округе его знают. Ведь нельзя совершенно терять юмора. Каждый весенний цветочек доставляет ему радость. При встрече с красивыми мальчиками и девочками он делает какое-нибудь замечание. Тогда они хихикают и говорят: "Наш старый ворчун сегодня в хорошем настроении".
      Он совершенно не боится смерти. Он твердо держится своей религии. "Но я не монах и не ханжа". С юных лет он каждое воскресенье ходит в церковь как "верующий в бога человек". Но внешним формам он не придает значения. Он не любит подстрекательств: "К чему это горячие головы нападают друг на друга". Если кто-нибудь не верит, он ничего не имеет против этого. Это - дело каждого. Нельзя еще знать, кто прав.
      Сам он стоит на следующей точке зрения. "Если бог есть, то я счастлив на этом пути, если же его нет, мне это не может повредить".
      Уклон в оппортунизм, который так сказать лежит в плоскости циклотимических темпераментов, ярко выявляется в последнем изречении Вурцнера. И у этого довольного, веселого старого господина мы можем в характерной боязни неприятных переживаний (по его мнению в связи с браком) ясно распознать в глубине души депрессивный остаток. С циклотимической стороны темпераменты вроде Вурцнера составляют ближайшую переходную стадию к типу художника жизни(8). Радостная детская веселость и психическая разносторонность Вурцнера идет от гипоманиакальной стороны, но уже в комбинации с известной созерцательной флегматичностью, а в более пожилом возрасте и с тяжеловесностью; кроме того у него замечается усиленная отзывчивость на печальные стороны жизни, что составляет переход в депрессивную сторону. В своей общительности он выявляет тип обходительного отшельника, который не ищет людей, но рад, когда они к нему приходят. Легкую склонность к ипохондрическому чудачеству нужно вероятно рассматривать у него как известное наслоение (Ledierung).
      Опишем теперь темперамент с депрессивной окраской.
      МЕЛАНХОЛИЧЕСКИЙ ТИП
      Юлиус Гютле, который с юношеских лет страдал легкими циклическими расстройствами настроения, заболел на 50-м году периодическими депрессиями. Как человек он во многом напоминает нашего славного машиниста. У него широкая крестьянская голова, красивый крупный нос, на его маленьких глазах, на каждой складке круглого, доверчивого лица написаны преданность и добросердечие. Он сам, разумеется, придерживается иного взгляда, он себя считает "неловким человеком", неуклюжим парнем, в нем еще сказывается крестьянское происхождение, и над ним, пожалуй, тихонько подсмеиваются. Он в своей жизни уже совершил несколько глупостей, за которые его следовало бы наказать.
      С юных лет он любил книгу, читал в семнадцать лет Шекспира и сам в молодые годы писал стихи. В школе и на государственном экзамене он получил блестящий аттестат, его умной голове ученье доставляло радость, кроме того он был прилежен и совестлив. В студенческие годы у него была серьезная связь; он уже тогда был религиозен, но не хотел сделаться теологом.
      ----------------
      (8) Тип художника жизни лучше всего можно изучать в большом масштабе на Гете и Гумбольдте. Он представляет собою конституциональное соединение шизотимических и циклотимических черт в определенной пропорции, в котором наслаждение жизнью комбинируется с гиперэстетической самозащитой. Мы не можем подробнее остановиться на этих комплексных типах.
      [116]
      Его внешняя жизнь, которая привела его к высокому посту, была тиха и проста. Начальники ценили его. В канцелярии он добродушно покрикивал, но не хотел никому причинить зла. Он требовал аккуратности и добросовестности, он не был мелочен со своими подчиненными, он не очень следил в конторе за рабочим временем, но только желал, чтобы работа шла успешно.
      В своей размеренной жизни чиновника он чувствовал себя хорошо, но не мог переносить перемены ситуации, ему трудно было заменять других, он привык делать все сначала. Благодаря этому ему было особенно тяжело во время войны, когда он после своей привычной канцелярии в министерстве, должен был сразу заменять окружных чиновников и выполнять трудные и сложные дела военного хозяйства. Он чувствовал себя на этом посту неуверенным, не справлялся с делом, видел все в мрачном свете, стал мудрствовать, и таким образом постепенно развилась его первая депрессия.
      Человеконенавистников он никогда не был, был очень отзывчив на радость и горе других, посещал небольшой ресторан, где уютно проводил время со своими добрыми старыми друзьями, иногда даже шутил. Он чувствовал себя неловко в большом обществе и когда к нему холодно относились. Если же с ним ласково беседовать, то можно сразу заслужить его полное доверие.
      Его только мучит внутреннее чувство, что он по ошибке и не по праву попал в министерство. Он собственно несколько ограничен, но только другие этого не замечали.
      [117]
      Глава 10
      ШИЗОИДНЫЕ ТЕМПЕРАМЕНТЫ
      ОБЩАЯ ЧАСТЬ
      Циклоидные люди - прямые несложные натуры, чувства которых в естественной и непритворной форме всплывают на поверхность и в общем каждому вполне понятны. Шизоидные люди имеют поверхность и глубину. Язвительно-грубая или ворчливо-тупая, или желчно-ироничная, или мягкотело-робкая, бесшумно съеживающаяся - такова эта поверхность. Или поверхности нет, - мы видим человека, который стоит на пути, как вопросительный знак, мы ощущаем нечто шаблонное, скучное и неопределенно проблематичное. Какова глубина за этой маской? Она может быть ничем, пустотой мрака - аффективной тупостью. За безмолвным фасадом, который слабо отражает угасающее настроение, - ничего, кроме обломков, зияющей душевной пустоты или мертвящего дыхания холодной бездушности. Мы не можем по фасаду судить, что скрывается за ним. Многие шизоидные люди подобны тем римским домам и виллам с простыми и гладкими фасадами, с окнами, закрытыми от яркого солнца ставнями, где в полусумраке внутренних помещений идут празднества.
      Цветы шизофренической внутренней жизни нельзя изучат на крестьянах, здесь нужны короли и поэты(1). Бывают шизоидные люди, относительно которых после десятилетней совместной жизни нельзя сказать, что мы их знаем. Робкая, кроткая, как ягненок, девушка служит в течение нескольких месяцев в городе, она послушна, нежна со всеми. Однажды утром находят троих детей убитыми в доме. Дом в пламени, она не расстроена психически, она знает все. Улыбается без причины, когда признается в преступлении. - Молодой человек бесцельно проводит свои молодые годы. Он так вял и неуклюж, что хочется растолкать его. Он падает, когда садится на лошадь. Он смущенно, несколько иронически улыбается. Ничего не говорит. В один прекрасный день появляется томик его стихотворений, с нежнейшим настроением; каждый толчок, полученный от проходящего неуклюжего мальчишки, перерабатывается во внутреннюю трагедию; ритм строго выдержан и отличается стильностью.
      Таковы шизоидные люди. Аутизмом называет это Блейер. Жизнь в самом себе. Нельзя знать, что они чувствуют; иногда они сами этого не знают или же только неопределенно ощущают, как несколько моментов в расплывчатой форме одновременно проникают друг в друга, переплетаются друг с другом и находятся в
      ----------------
      (1) Особенно любопытны самоописания Хольдерлина, Стринберга, Людвига II Баварского
      [118]
      предчувственном мистическом взаимоотношении; или же самое интимное и самое пошлое сочетается у них с цифрами и номерами. Но все, что они чувствуют, банальность ли это, прихоть, низость или сказочные фантазии, - все только для них одних, ни для кого другого.
      В шизофреническом цикле нам труднее отделить здоровое от больного, характерологическое от психотического. Циркулярные психозы протекают волнами, которые набегают и уходят и вновь опять выравниваются. Почти одно и то же имеет место в картине личности до и после психоза. Шизофренические психозы протекают толчками. Что-то перемещается во внутренней структуре. Все строение может рушиться внутри, или же появляются некоторые уклоны. Но в большинстве случаев сохраняется нечто, что уже больше не исчезает. В легких случаях мы называем это постпсихотической личностью, в тяжелых - шизофреническим слабоумием; между тем и другим нет никаких границ. Но мы часто не знаем, закончился ли психоз. Люди, которые в течение десятилетий исполняли свои служебные обязанности и в то же самое время отличались оригинальностью и замкнутостью, могут нам случайно вскрыть, что они таили в себе фантастические бредовые идеи, - и здесь нет границ. Кроме того, что представляет собой оригинальность и что является бредовой системой? Наконец, особенно ясно меняется человек в период полового созревания. И шизофрения падает преимущественно на период полового развития. Должны ли мы таких людей, которые в этот период сильно изменились, рассматривать как психотические личности или считать их никогда не болевшими шизоидами? Этот вопрос является очень часто практически важным у родственников шизофреников. В периоде полового развития шизоидные черты характера находятся в полном расцвете; мы однако в этот период в легких случаях не знаем, стоим ли мы пред развитием шизофренического психоза, наступил ли уже психоз, имеем ли мы психологические продукты уже закончившегося приступа, или наконец все это лишь бурное и причудливое половое развитие шизоидной личности. Ведь нормальные аффекты периода полового развития - робость, неповоротливость, сентиментальность, патетическая эксцентричность, напыщенность - стоят в тесном родстве с некоторыми чертами темперамента у шизоидов.
      Короче говоря, мы можем выделить препсихотическое, психотическое, постпсихотическое и непсихотическое, но не можем психологически расчленить шизоидное. Только сопоставив все вместе, получаем мы правильно представление.
      К этому присоединяется дальнейшая методологическая трудность. Шизоидный человек обнаруживает перед нами лишь свою психическую поверхность так же, как это делает шизофренический душевнобольной. Поэтому клиницисты в dementia praecox в течение многих лет не видели ничего, кроме аффективной тупости, странности, дефективности и умственной неполноценности. Это было необходимой предварительной стадией, на которой уже давно застряло исследование. Лишь Блейер нашел ключ к шизофренической внутренней жизни и открыл доступ к удивительным богатствам психологического содержания; пока сделано вероятно здесь лишь очень мало. Ведь ключ к шизофренической внутренней жизни - это одновременно ключ (и единственный ключ) к большим областям нормальных человеческих чувствований и поступков.
      Ясно, что при таком положении вещей и о шизоидной характерологии путем грубого статистического метода, путем исследования ряда родственников шизофреников мы сможем установить лишь часть психических данных, а именно главным образом шизоидную поверхность, а из глубины лишь более редкие, часто шаткие, психологически совершенно неточные черты. О внутренней жизни шизоидных темпераментов мы можем получить целостное представление из автобио
      [119]
      графии даровитых, образованных шизоидов и прежде всего из объективных психологических документов, которые нам оставили шизоидные и шизотимические гении, особенно поэты. О более глубокой характерологии шизоидов можно будет судить на основании тонких психологических отдельных анализов.
      РАЗВИТИЕ ЖИЗНИ ШИЗОИДОВ
      Циклоидные люди сохраняют через все маниакально-депрессивные колебания основные симптомы своего темперамента от колыбели до могилы. Биологически действующее начало, создающее шизофрению и шизоидную личность, есть нечто, что уже заранее заложено, что наступает с известной последовательностью в определенном периоде жизни и затем действует дальше. Порядок в тяжелых случаях следующий: с самого раннего детства имеется налицо шизоидная личность; в периоде полового созревания отсюда развивается шизофренический психоз, и после него остается специфическое слабоумие или постпсихотическая личность, которая, если даже оставить в стороне более грубые дефекты, отличается от препсихотической более сильным выступлением шизоидных симптомов.
      Этот типичный ход может варьировать в своем появлении во времени. Мы находим иногда шизоидов, которые производят впечатление, будто они проделали шизофренический психоз до рождения, которые уже с раннего детства столь же слабоумны, упрямы, недружелюбны, необходительны, как большинство шизоидных людей, перенесших тяжелый психоз(2). Врожденное антисоциальное слабоумие такой шизоидной окраски может благодаря своим кататоническим толчкам в более позднем возрасте обнаружить свою несомненную принадлежность к шизофреническому циклу. Все эти разрушительные дефективные состояния врожденного или приобретенного характера - независимо от того, принимают ли они окраску криминальной антиобщественности или ворчливости, странности, тупости, нелепости, - имеют типичный отпечаток шизофренической психологии; но для характерологии они дают так мало материала, что мы, несмотря на их частоту, лишь вкратце упоминаем о них, тем более, что они подробно описаны в учебниках психиатрии.
      Если в упомянутых случаях появление шизофренического действующего начала было слишком рано, то нередко наблюдается обратный случай - его запоздание. В моем материале имеется небольшое количество очень интересных шизофреников, у которых в их детские годы нельзя было обнаружить никаких признаков препсихотической шизоидной личности и которые их родными изображались как живые, довольные, добродушные и веселые. Здесь психоз времени полового развития наступает внезапно или же препсихотический шизоид запаздывает при хронических изменениях личности в периоде полового созревания, и эти изменения стабилизируются в течение всей жизни, застывают в рамках характерологического или же могут заканчиваться шизофреническим психозом. Также и в детстве шизоиды после короткого расцвета всех их психических качеств могут переживать этот надлом личности в период полового развития, но без психоза. Для психологии гениального творчества такой расцвет продуктивности и неожиданное прекращение ее, особенно у писателей, является весьма важным (я припоминаю, например, здорового, но в физическом и психическом смысле классического шизо
      ---------------------
      (2) Аналогичные теоретические взгляды высказывает Крепелин. Они подтверждаются исследованием строения тела, которое обнаруживает у этих шизоидов, рожденных слабоумными, резкие степени физических признаков.
      [120]
      тимика(3) Уланда). Наконец, существует несколько редких случаев, когда шизоидные частичные компоненты наследственного предрасположения могут выявиться поздно, например, в периоде инволюции, когда у людей, раньше веселых, цветущих, добродушных, после 40 лет появляются черты недоверия, ипохондрии, отчужденности и угрюмого человеконенавистничества. Мы уже коснулись этого процесса поздней смены явлений при описании конституциональных стигмат.
      ПСИХЭСТЕТИЧЕСКАЯ ПРОПОРЦИЯ
      Из шизоидных качеств характера, наблюдаемых на поверхности, выделены из нашего материала следующие:
      1) необщителен, тих, сдержан, серьезен (лишен юмора), чудак;
      2) застенчив, боязлив, тонко чувствующий, сентиментален, нервен, возбужден; друг книги и природы;
      3) послушен, добродушен, честен, равнодушен, туп, глуп.
      Наша статистика отражает прежде всего препсихотические личности, сделавшиеся позже душевнобольными. Мы можем, вероятно, по ним судить об основных чертах шизоидных темпераментов, но нам придется их временами дополнять чертами из шизофренических психозов и из постпсихических личностей, причем часто не бывает возможности и надобности эти, постоянно переходящие друг в друга, случаи отделять один от другого.
      Мы расчленили наиболее частые шизоидные черты на три группы. Черты группы первой - наиболее частые, так как они красной нитью проходят через всю шизоидную характерологию, а также через группы вторую и третью. Они объединяют кроме лишенной юмора серьезности, которая обнаруживает слабое участие в диатетической (циклоидной) шкале темпераментов, главным образом то, что Блейер называет аутизмом. Вторая и третья группы стоят в известном противоположении друг другу, они образуют такую же контрастную пару, как у циклоидов качества веселых, живых гипоманиаков и тяжеловесных, мрачных меланхоликов. Вторая группа рисует всевозможные оттенки психической чрезмерной чувствительности от мимозоподобной тонкости чувств до гневной возбужденности. Третья группа обнаруживает, наоборот, признаки известной психической нечувствительности, тупости, понижения способности к самопроизвольным актам. Она приближается к тому полюсу, который Крепелин при очень тяжелых психотических случаях называет аффективным отупением.
      Если мы хотим кратко охарактеризовать шизоидные темпераменты, то мы должны сказать: шизоидные темпераменты находятся между полюсами раздражительности и тупости так же, как циклоидные темпераменты находятся между полюсами веселости и печали. При этом необходимо особенно выделить симптомы чрезмерной психической раздражительности, так как им как интегрирующему составному элементу шизоидной общей психологии слишком мало придавалось значения, между тем симптомы тупости уже давно оценены.
      Только тот владеет ключом к пониманию шизоидных темпераментов, кто знает, что большинство шизоидов отличаются не одной только чрезмерной чувствительностью или холодностью, но обладают тем и другим одновременно и при этом в совершенно различных комбинациях. Мы можем из нашего шизоидного
      ----------------
      (3) Выражения "шизотимический" и "циклотимический" являются общими конституциональными понятиями, объединяющими больных и здоровых.
      [121]
      материала образовать непрерывный ряд, который начинается тем, что я обычно называю "типом Хольдерлина", - крайне сентиментальными, чрезмерно нежными, постоянно обидчивыми, мимозоподобными натурами, "состоящими только из нервов", - и который прекращается на холодных, застывших, почти безжизненных типах тяжелой dementia ргаесох, прозябающих, как "животное", в углах больницы. И мы тем не менее у нежнейших представителей этой мимозоподобной группы ощущаем еще легкий, незаметный налет аристократической холодности и неприступности, аутистическое сужение сферы чувствований отграниченным кругом избранных людей и вещей, и слышим иногда резкое замечание о людях, находящихся вне этого круга, по отношению к которым аффективная откликаемость совершенно умолкает: "Между мной и людьми - завеса из стекла", - сказал мне недавно такой шизоид с неподражаемой четкостью. Эту тонкую, холодную, остро колющую стеклянную завесу мы чувствуем у сделавшегося кататоником Хольдерлина, представителя мимозоподобной группы, и еще яснее у шизофреника Стриндберга(4), который о себе говорит: "Я тверд, как железо, и все-таки полон чувств до сентиментальности". Этот мимозоподобный тип можно всего лучше изучить на гениальных шизоидах, но его можно встретить и среди обычного больничного материала, особенно среди интеллигентных и образованных, в препсихотической форме или в начальных стадиях психоза.
      От этого мимозоподобного полюса шизоидные темпераменты во всевозможных оттенках идут к холодному и тупому полюсу, причем элемент "тверд, как лед" (или "туп, как кожа") все больше и больше расширяется, а "полон чувств до сентиментальности" постоянно идет на убыль. Но и среди той части нашего материала, которая бедна аффектами, мы, если только ближе лично знакомимся с такими шизоидами, довольно часто за застывшим, лишенным аффекта покрывалом находим в глубине души нежное ядро личности с крайне уязвимой нервозной сентиментальностью. "Вы не знаете, как мне все это больно", - сказал недавно своим родителям юный гебефреник, который по внешним проявлениям отличался равнодушием, вялостью и полным отсутствием темперамента. Блейер первый показал, что и те, напоминающие мумий, старые обитатели больниц, которых обычно рассматривают как тип глубочайшей аффективной тупости, могут иметь еще остатки "комплексов", отдельные чрезмерно чувствительные места в своей душевной жизни, которые сохраняются и прикосновение к которым может вызвать неожиданное, удивительное действие. Нам постоянно приходится видеть, как сразу исчезает окаменелость у таких, на вид совершенно бесчувственных кататоников и как из глубины души исходят аффективные толчки. Поэтому по отношению ко многим шизофреническим картинам мы совсем не можем сказать, сколько в этом полном оцепенении элементов действительного аффективного отупения и сколько судорожного аффекта.