Глава 2. Истерия и влечение

Взгляд, устанавливающий тесные отношения между известными истерическими типами реакций и животными инстинктами, подкрепляется тем обстоятельством, что большая часть истерических реакций группируется вокруг влечений. Особенно благоприятствуют развитию истерии двоякого рода основания: влечение к самосохранению в форме испуга и страха по отношению к опасным ситуациям, а затем всякого рода аффекты и конфликты, сопутствующие половой жизни. Если при обыкновенных жизненных условиях одна основная группа ведущих к истерии переживаний образуется из любовных желаний, любовной борьбы и разочарования, притом чаще у женщины, – то другую громадную часть накопленных истерических разрядов дают неврозы военного времени (и часть неврозов после несчастного случая).

Во всяком случае нельзя толковать это так, будто острые синдромы испуга совершенно идентичны с истерическими неврозами, вырастающими постепенно на почве острого испуга или (что чаще встречается на войне) из хронического страха. Но это лишь значит, что между теми и другими существует тесное родство, а часто встречаются переходы, границу для которых провести невозможно.

В вопросе об отношении между неврозом испуга и истерией[11] до сих пор не пришли к единому взгляду. Часто острые реакции испуга, в силу их неопровержимого сходства с истерией, называли попросту истерией. Но, с другой стороны, между обоими проводили резкую пограничную черту, т.к. под неврозом испуга подразумевались лишь собственно автоматические, острые аффективные реакции, сами по себе быстро излечивающиеся; об истерии же, напротив, говорилось лишь в том случае, когда такая реакция фиксировалась вторично для достижения известной цели, фиксировалась в силу тенденциозного вмешательства воли к болезни. Мы покажем вскоре, что затруднения зависят не от недостаточного наблюдения в одном из подходов, но заложены в самом вопросе. Какие же реакции наблюдаются непосредственно, как последствия положений, связанных с испугом и опасностью? Мы рассмотрим пока наблюдения Wetzel'я[12], собранные последним на войне близ фронта. Они вполне совпадают со свидетельствами других наблюдателей. 26.6.1915. Являются многие, принимавшие участие 20-го в большом сражении. Поражает, насколько люди выбиты из колеи, дрожат, насколько они возбудимы и потеряли равновесие. Сначала они являются с соматическими заболеваниями. Головная боль, нарушение сна, чувство общего недомогания, сердцебиение, быстрая утомляемость, одышка при ходьбе. Анормально сильные реакции на влажную душную погоду. Постоянно повторяется наблюдение относительно крупных колебаний температуры; анормальные высыпи, повышения температуры в связи с большими переходами. Многочисленные, частично очень живые и полные возбуждения сны из окопной жизни. Санитар St. абсолютно заслуживающий доверия и раньше ничего не проявлявший, совершенно изменился: дрожит, порывист в движениях, возбужден, не в состоянии сосредоточиться, обнаруживает одышку при ходьбе, сердцебиение, расстройство сна и головную боль; температура после подъема в гору достигает 38°. Поражают головные боли, напр., у В. и К., которые оба заслуживают доверие и не склонны к преувеличиванию. Они часто говорят, что чувствуют себя хорошо, затем начинают вновь усиленно жаловаться на головную боль, что очень правдоподобно, так как при этом у них замечается покраснение и некоторое выпячивание глаз и слезоотделение. У В. и Шп. во время периодов головной боли температура подымается до 38°, пульс 120 и 100, глаза – полные слез и красные. Подобным же образом и Bonhoeffer обозначает вазомоторный симптомо – комплекс, как наиболее характерное последствие испуга. Gaupp причисляет к острым психогенным последствиям испуга сильное дрожание, тахикардию, вазомоторно – секреторные симптомы, гиперэстезию, кошмарные, страшные сны, учащенное мочеиспускание, делириозное помрачение сознания.

Stierlin установил у переживших землетрясение в Мессине, главным образом, следующее: быстрый и лабильный пульс, повышенные рефлексы и бессонницу.

Knauer и Billigheimer дают более точное описание разнообразных расстройств вегетативной нервной системы после испуга. Мы можем, следовательно, сказать, что самый главный синдром испуга заключается в расстройствах вегетативной нервной системы, с вазомоторными явлениями на первом плане. Получающаяся таким путем общая лабильность телесных и душевных функций представляет собой подходящую почву для возникновения различных истерических картин. Но только в ограниченном количестве случаев она ведет к дальнейшему развитию в этом направлении; в большинстве случаев лабильность выравнивается сама собою через некоторое время. В этих синдромах еще нельзя доказать наличия какой – либо психической тенденции: они развиваются чисто – рефлекторным путем.

Толкование бывает более затруднительным в случаях, когда речь идет о таких специальных синдромах испуга, которые целиком разыгрываются в высшей двигательной сфере, или в психической области. Это относится, следовательно, к тем картинам, которые группируются вокруг рефлекса мнимой смерти и двигательной бури: это ступор испуга, сумеречные состояния, бессмысленное бегство, припадки судорог и дрожи. На основании внешней симптоматики, эти картины испуга принципиально неотделимы от обычных истерических реакции, появляющихся и помимо острого шока под действием различных стремлений и аффектов. Во всяком случае мы можем сказать вместе с Bonhoeffer'oм, что острые синдромы испуга отличаются до известной степени от обычных истерических реакций тем, что в них сильнее выступают вегетативно – вазомоторные признаки; они проявляют большую склонность к судорогам и сумерочным состояниям, производящим впечатление более элементарно – органических; до известной степени в первых обнаруживаются и чистые формы ступора испуга. Но можно ли всегда провести границу между реакцией испуга и истерией на основании их внутреннего психологического строения?

Wetzel дает следующее описание в своих наблюдениях над свежими скоропроходящими психозами шока у дельных во всех отношениях солдат: «Семь раз наблюдал я собственными глазами пробуждение из транса. (Ausnahmezustand). Изумительным во всех отношениях казался контраст между всегда несколько театральным поведением в сумерочном состоянии, доходившим в отдельных случах до пуэрилизма и ответов мимо, и картиной, которую представляет проснувшийся человек. Не хотелось верить, что бравый, владеющий собою, скромный солдат и только что виденный актер – одно и то же лицо. Пробуждение происходило, как по мановению – жезла».

Из подобных наблюдений следует, что уже острые психические синдромы испуга не принадлежат к явлениям с одной лишь прямой физиологической обусловленностью, с чисто автоматическим действием; психика не подчиняется им чисто – пассивно; но, наряду с этим, в них уже часто содержатся элементы, указывающие на активную работу психики в отношении переживания испуга и притом – и в этом – то суть – с определенно тенденциозным оттенком. Наступает не только нередкое вытеснение самих переживаний испуга, их драматическое превращение; солдат в сумеречном состоянии испуга вместо «он убит» говорит «улан свалился»; но сумеречное состояние даже у очень сильных и мужественных людей может принимать формы с признаками грубой истерической тенденции к преувеличению, стоящей на границе симуляции, которую мы обычно привыкли видеть у преступников: это Ганзеровский синдром с его поведением, производящим впечатление чего то неестественного, театрального. Stierlin описывает многочисленные примеры подобных реакций испуга после землетрясения в Мессине и Вальпарайзо.

Известного рода непонятное равнодушие или даже контрастирующая веселость, благодаря вытеснению всего страшного, были наиболее распространенными психологическими последствиями катастрофы вообще.

В некоторых случаях эта тенденция к вытеснению доходила до сумеречных состояний (Ausnahmezustand), развивавшихся тотчас после испуга и принимавших вид дурашливой псевдодеменции или пуэрилизма.

Так, в 7 час. утра в день землетрясения видели одного занимавшего высокий пост, немца, спасшегося вместе со своей семьей от смерти, в одной ночной рубашке поливавшего из лейки цветы в своем саду. Другой купец, потерявший семью и дом, был встречен на набережной также в ночной сорочке и туфлях; он держал в руках большую селедку и непрерывно смеялся. Еще один немец, также лишившись семьи во время землетрясения, сам спасся недалеко от дома, отделавшись испугом. Казалось, и на него несчастье не произвело никакого впечатления; он вовсе ничего об этом не знал, хотя видел разрушение своего дома и слышал как об этом говорили его друзья. Его встречали благодушно разъезжающего в своем автомобиле; а когда с ним заговорили, он проявлял полную спутанность и только смеялся. При этом он был до той поры хорошим отцом семейства. Спасся только один 17-тилетний юноша; он был выброшен давлением воздуха в окно и упал чудом совершенно невредимый на луг. Он тотчас вскочил и, нисколько не беспокоясь о своей семье, бросился бежать и хотел в другом месте принять участие в работах по спасению погибавших. При этом он вел себя бессмысленно, как клоун. Его тяжелая спутанность продолжалась более недели.

В течение всего этого времени он нисколько не беспокоился о том, что случилось; ни разу не спрашивал о своих родных, о том, спасен ли кто-нибудь; вообще абсолютно ничего не знал; и его встречали безмолвно бродящего без пиджака в одной рубашке по улицам.

Один 65–тилетний банковский служащий непрерывно в течение целых ночей кричал: «папа, мама, папа, мама». Он принимал врача за маршала, сына своего, который его посещал, называл отцом. Мы не сможем отделаться от впечатления, что уже в острой реакции испуга часто заключается бегство от невыносимой действительности в иное состояние сознания, вытеснение для самого себя, театральная игра для других, т. е. в ней находятся те психические факторы, которые, по новейшим воззрениям, принято относить к специфическому ядру истерии. Нам тем легче будет признать родство между истерией и неврозом испуга, если мы вспомним, что и та и другой выростают из тех же корней, общих всему животному миру, из животных инстинктов.

И тем не менее, мы не можем поставить знака равенства между реакцией испуга и истерией. Не подлежит никакому сомнению, что острый испуг, а также и хронический страх перед переживаниями, связанными с испугом, бывают чаще всего исходными пунктами истерических развитий. Но невроз испуга по своей природе остается острым синдромом, получающим свой вид от тяжелого аффекта, которым он обусловлен, и длительность синдрома связана с малой продолжительностью этого аффекта.

Проявляющаяся в нем тенденция еще не есть самостоятельная составная часть, но она смутно содержится уже в самом аффекте страха точно так же, как тенденция утопающего, хватающегося за соломенку, является постоянной составной частью его страха и даже с этим страхом тождественна. С исчезновением последствий острого аффективного толчка у чистого невротика испуга совершенно автоматически исчезают вытеснение и театральные жесты. Он пробуждается вновь сознательным и энергичным человеком, каким он был и раньше; и ситуация начинает существовать для него с того момента, когда он утерял с ней связь, будучи побежден аффектом.

Таков быстрый конец большинства острых реакций испуга. Однако, к части реакций испуга и страха, развивающихся дальше в хронические истерии, присоединяется нечто новое.

С постепенным возвращением осмышления и успокоением наступает, как это известно, переходная фаза, во время которой остатки острых механизмов продолжают быть доступными воле их носителя (притом одинаково как воле инстинктивной, так и рациональной); и он может или их подавить окончательно, или же без особого труда развить их дальше. Последнее доказано как собственными свидетельствами невротиков, так и врачебным опытом[13]. В тех случаях, когда вместе с возвращающимся успокоением побеждает эгоистическое желание удалиться на долгое время из опасного места или желание достичь материальных выгод, желание это может вмешаться в затихающие уже аффективные механизмы и зафиксировать их. Оно может вновь пустить в действие только – что проторенную склонность к погружению в сумеречные состояния или в припадки; может легкую дрожь испуга с ее первоначальной вегетативной обусловленностью превратить в массивное дрожание и т. д.

Следовательно, для того, чтобы понять отношение между неврозом испуга и истерией, нужно различать двоякого рода тенденции. Первичную тенденцию, первичное направление к бегству и обороне, уже целиком содержащуюся в каждом сильном неприятном аффекте, ей – то и обязаны своим происхождением вытеснения и театральные прикрасы в острых картинах испуга; и вторичную тенденцию, вмешательство которой начинается лишь после потухания острого аффективного толчка, параллельно с возвращением способности осмышления; она только и делает из острого синдрома испуга хроническую истерию. Следуя нынешней клинической терминологии, мы говорим об истерии в узком смысле только в тех случаях, где имело место вмешательство этой вторичной тенденции. В неврозе испуга доминирует острый аффект, тенденция скрывается в этом аффекте; в истерии, возникающей из него или развивающейся чаще из хронического страха за жизнь, доминирует все более и более хроническая тенденция, которая преобразует и использует остатки аффективных механизмов. Первая, реакция испуга, построена совершенно элементарно, инстинктивно, силою всепобеждающей ситуации момента. Вторая, эта вторичная истерия, колеблется на границе между инстинктивным и рассудочным; она, гораздо больше, чем первая, является продуктом всей личности. Это и есть основание, почему мы невроз испуга не можем отделить от истерии, но и не можем их отождествлять.

Но вопрос: является ли острая реакция испуга чисто физиологическим рефлексом с экстрапсихическим действием, или она основывается на истероподобном самовнушении? – На этот вопрос мы, на основании вышеизложенных наблюдений, ответим следующим образом. В острых картинах испуга существование физиологических рефлекторных механизмов доказано с не меньшей достоверностью, чем истероподобные переработки переживаний. Доказательным примером первого рода может служить вегетативно – вазомоторный симптомокомплекс, в котором с психической стороны уже непосредственно включены лабильность и боязливо – депрессивные изменения аффективной жизни, а также бессонница; сюда же надо применить и часть сумеречных состояний, наблюдавшихся Bonhoeffer'ом, производивших впечатление скорее органических, и многие из эпилептиформенных судорог. С другой стороны, наиболее ярким примером непосредственной переработки испуга с истероподобными механизмами может служить сумеречное состояние испуга Ganser'овского типа. Непосредственные острые синдромы испуга колеблются в различных пропорциях между этими двумя полюсами; часто они переплетаются в одной и той же картине, взаимно друг друга подкрепляя и обусловливая.

Показательно для подтверждения родства истерических реакций и инстинктов то обстоятельство, что прекрасные массовые «народные истерии» с богато – выраженной симптоматикой, с рефлекторными механизмами, двигательными бурями, ступорами, параличами и сумеречными состояниями проявляются преимущественно в ситуациях, где особенно сильно затронуты влечения: именно, при эротических конфликтах и смертельной опасности. По наблюдениям, сделанным во время войны, массивные истерии эти развивались не только при острых драматических сценах, связанных с испугом, но еще чаще под влиянием медленно действующего страха за жизнь, а также при уклонении от возможного повторения смертельных опасностей, также в гарнизонах и лазаретах. Обратные отношения наблюдаются при тех неврозах, в которых заключена известная тенденция, цель болезни (Krankheitszweck) и которые не коренятся во влечениях: напр., при рентовых неврозах мирного времени. Они отличаются как раз неясной симптоматикой, неопределенными жалобами, частым отсутствием рефлекторных гипобулических и гипоноических механизмов. Только там, где сильно затрагиваются влечения, вспыхивают в большом количестве старые инстинктивные реакции, двигательные бури, рефлексы мнимой смерти.

Перейдем теперь к отношению между истерией и половым влечением. Эти взаимоотношения переоценивались очень односторонним образом в старой медицине и еще более в Freud'овском психоанализе; ими пользовались даже как единственным господствующим принципом в учении об истерии; В качестве реакции же, наоборот, они временами сильно недооценивались. Истина заключается в том, что вообще надо признать зависимость между истерией и влечениями значительной, если не сказать исключительной; но половое влечение обнимает лишь большую часть этих зависимостей, другая же одинаково важная часть образуется истерическими реакциями испуга и страха.

Между тем и другим, между половым влечением и группой испуга и страха, наблюдаются в построении отдельных истерий многочисленные соединения и анастомозы. Заторможенное половое влечение часто выражается в неврозе в виде страха. Наоборот, настоящий страх может часто, особенно у детей, существовать рядом и вместе с половым возбуждением. Так, например, мы часто наблюдаем, как связанное с испугом переживание выявляет исторические реакции, которые уже давно существовали в латентном виде, коренясь в каком–либо эротическом душевном конфликте. Стареющая девушка впадает в состояние внутреннего возбуждения и ревности из-за помолвки младшей своей сестры. В один прекрасный день она пугается на улице пары понесших лошадей: у нее внезапно появляется истерическая абазия; между тем как раньше она никогда истерическим образом на испуг не реагировала. Таким образом, одно импульсивное раздражение может спаяться с другим, причем вместе они могут привести к возникновению истерической реакции.

Сексуальная истерия в значительно большей степени приходится на долю женщин и девушек, чем мужчин.

Это завело бы нас слишком далеко, еслибы мы стали перечислять все эротические житейские конфликты, которые могут повести к истерии. Как наиболее часто встречающиеся, мы назовем: напрасная влюбленность, замужество сестер, ревность, ссора с возлюбленным, постылое замужество, боязнь беременности, неправильности в половых сношениях, несчастный брак. При этом на первом плане стоит то больше телесная, то психическая сторона полового влечения.

Для нас здесь конституциональные основы важнее отдельных переживаний. Если мы оставим в стороне военные и рентовые истерии, то в нашем материале, в полном соответствии с наблюдениями Крепелина, большая часть истериков относится к возрасту полового созревания и близкому к нему; при этом в значительной степени преобладает женский пол.

Как известно, возраст полового созревания является вообще лучшим пробным камнем для всех конституциональных уклонений. В самом деле у наших истериков встречается с поражающей частотой одна группа конституциональных аномалий, именно инфантилизм, который проявляется повсюду, а особенно резко в сексуальной области. В наших историях болезни за последние годы превалируют следующие данные: физическая слабость, неправильности в развитии половых органов, дисменоррея, общая детскость в области психической, слабость полового влечения, отвращение по отношению к мужчинам, чрезмерная психическая привязанность к матери и вообще нарушенное половое созревание, с запозданием и несоразмерным появлением отдельных признаков. В противоположность к навязчивому неврозу у истериков наших признаки полового инфантилизма встречаются, правда, с большой частотой; но за то относительно редки более или менее сильные проявления полового извращения. Еще довольно часто бывают гомосексуальные примеси в форме преувеличенного и эротически окрашенного обожания подруг; но и это надлежит понимать, как усиленную и затянувшуюся фазу явления, по существу нормального для раннего полового созревания, т. е. и тут лишь частичное проявление инфантилистического расстройства полового созревания. В частном случае эти истерические нарушения полового созревания выявляются, напр., следующим образом. У девушки, находящейся в настоящее время в возрасте 22-х лет, страдающей угнетением, истерическими подергиваниями и стремлением к самообвинению, менструации появились лишь после 17-ти лет. Она еще до сих пор испытывает физическое отвращение к мужчинам; но страдает при этом сильным половым возбуждением, которое она изживает в фантазиях и путем мастурбации, как это свойственно раннему половому созреванию. Стиль ее писем еще и по сейчас представляет ту характерную смесь детской наивности и пафоса, забавного и трагического, которая накладывает своеобразный отпечаток на период отрочества (Backfischzeit), этот переход от детского к взрослому «Если я не поправлюсь – отец тотчас же должен заказать гроб; тогда будет сразу так, как – будто я проклята. Но однажды кто – нибудь все – таки может ко мне придти; ведь я забыта Богом и людьми. Если кто – нибудь придет, пусть он принесет мне яблок от учительницы»… Она ударилась в своеобразную набожность и изводит умного и пожилого священника этой местности своим настойчивым стремлением подробно и притом многократно исповедываться в своих мысленных грехах и мастурбационных прегрешениях. В исповедях этих, как он прекрасно это понял, она не только борется со своей импульсивностью, но и изживает ее.

Так как местный священник, по ее мненю, недоста точно внимательно слушает ее исповеди, она променяла его на патера, занимающегося изгнанием чертей. Отношения ее к последнему быстро вылились в обычную для таких случаев смесь поклонения и эротики; а благодаря его суггестивному воздействию, в короткий срок расцвели очень пышно истерические проявления, судороги и подергивания.

Мы без труда распознаем, что все это истерическое развитие личности вплоть до конечного появления судорог происхождением своим обязано остановке полового развития, которое в течение многих лет застряло как бы на определенной фазе ранней половой зрелости и дальше не идет. Половое влечение вполне сохранило ту раннюю структуру – живое и настойчивое, но недоразвившееся до определенной сексуальной цели; противоположный пол отвергается застенчиво; влечение изживается, с одной стороны, в фантастических мыслях, с другой – в мастурбации. И набожность есть в данном случае ничто иное, как окольный путь, который избирается влечением, чтобы придти к конкретному выражению.

Постоянное исповедывание заключает в себе постоянную, навязчивую игру в мыслях с сексуальными предметами, а укоры совести по этому поводу – опять – таки очень показательную для пробуждающейся полудетскости – смесь аффектов.

Также показательна полуэротика, скрывающаяся за религиозным пылом; это она влечет ее в детском обожании к проповеднику с его даром внушения. После того, как незрелое влечение заблудилось в этом тупике, оно достигает в своем напряжении все более и более высоких степеней религиозного и полуэротического подъема и, достигнув вершины, разряжается при соответственной высоте аффекта в истерической игре судорог.

Подобным же образом дело обстоит с женщиной, оставшейся на инфантильной ступени при вступлении ее в брак.

Граничащий с отвращением отказ и неудовлетворенное стремление, преисполненное тоски по идеалу, образуют какую – то смутную путаницу чувств, отвечающую раннему половому развитию. Чрезмерный жар, наряду с охлаждением, не дают возникнуть упорядоченной любовной жизни; все кончается разрядом в смежно лежащие, инстинктивные, древние истерические формы. Если на истерию испуга своеобразный отпечаток накладывается смертельной опасностью, то в симптоматике этих истерий, черпающих материал больше из сексуальной области, часто прекрасно проявляется гневное разочарование, смешанное с эротической экзальтацией; в особенности наглядно это бывает в сумеречных состояниях и припадках. Иррадиация в области чувствительности выражается в таких случаях часто в парэстезиях в самих гениталиях или в области, с ними смежной, иногда парэстезии символически перемещаются в иные места.

Положение у таких инфантильных женщин определяется тем, что они, обладая сексуальной конституцией 15-тилетней девушки, оказываются поставленными перед жизненными требованиями, рассчитанными на взрослую женщину. Поэтому – то уже одно конкретное приближение желанного возлюбленного, дотоле идеализированного в мечтах, или угрожающее замужество, будучи главной пробой на здоровую сексуальную конституцию, вызывает ответ в виде инстинктивной обороны, судорог, рефлекса мнимой смерти. И у проституток встречаются также с поразительной частотой оба синдрома: сексуальный инфантилизм и наклонность к истерическим реакциям.

Часто помехой к достижению конкретного любовного счастья служит уже само по себе инфантильное недоразвитие тела, а еще чаще недостаточная способность к любви, чрезмерная застенчивость и робость. Тогда подобные обиженные судьбой девушки часто начинают играть роль обойденных старших дочерей в доме. Благодаря их малой уступчивости, они часто попадают на амплуа золушек и выполняют эту роль с незрелой полуестественностью своих чувств, как мученицы. – Я нелюбимый ребенок, никто ради меня ничем не пожертвует, я никогда не вижу справедливости; – и она спокойно идет на все, ничего не говорит, не ищет земных благ, хочет лишь скромной жизни, покоя и мира.