Действительно, я видел, как камера приостанавливается, потом снова движется дальше, потом снова приостанавливается. В качестве звукового сопровождения Джулия включила шум биения сердца. Питер лежал на столе неподвижно, над самым его телом нависала плоская антенна.

– Мы входим в правое предсердие и сейчас увидим митральный клапан. Активировав микрофибриллы, мы замедлим движение камеры. А вот и клапан… Мы – в сердце.

Я увидел красные створки, похожие на рот, который все время открывался и закрывался. Потом камера проскочила сквозь отверстие и оказалась в желудочке, а потом снова попала в сосуды.

– Теперь мы направляемся в легкие… Сейчас вы увидите то, чего еще никто никогда не видел, – процесс обогащения эритроцитов кислородом.

Пока я смотрел, кровеносные сосуды стали быстро уменьшаться в диаметре, а потом эритроциты начали один за другим раздуваться и наливаться ярко-красным цветом. Все происходило чрезвычайно быстро. Прошло меньше секунды – и все эритроциты сделались ярко-красными.

– Теперь красные кровяные тельца богаты кислородом, – сказала Джулия, – и мы снова возвращаемся к сердцу.

Я повернулся к Джулии на кровати и сказал:

– Это фантастическая штука!

Но глаза у нее были закрыты, и дышала она ровно и тихо.

– Джулия…

Она спала.

Джулия всегда засыпала, когда смотрела телевизор. И не удивительно, что она заснула во время показа записи собственной презентации. В конце концов, она это уже видела. И сейчас было очень поздно. Я решил, что смогу досмотреть все до конца в другой раз. Признаться, эта презентация длилась довольно долго. Сколько времени я ее смотрю? Когда я повернулся, чтобы выключить телевизор, мой взгляд скользнул по цифровому коду, который мелькал внизу экрана. Цифры быстро сменялись, отсчитывая сотни секунд. Слева внизу экрана светились другие цифры, и они не менялись. Я нахмурился. Это была дата. Я не обратил на нее внимания раньше, потому что она была в международном формате, – сначала год, потом число и месяц.

02.21.09.

Двадцать первое сентября.

Вчерашняя дата.

Она записывала этот ролик вчера, а не сегодня.

Я выключил телевизор, потом выключил ночник. Лег на подушку и попытался заснуть.

Нам было нужно купить обезж. мол., гренки-кол., кукур. печ., жел. кол., средство для мытья посуды – и что-то еще, только я не смог разобрать то, что сам же и написал. Я стоял в проходе между рядами полок в супермаркете и расшифровывал свою записку. Рядом кто-то сказал:

– Привет, Джек! Как дела?

Я поднял голову и увидел Рики Морса, начальника одного из отделов в «Ксимосе».

– Привет, Рики.

Я пожал ему руку, искренне радуясь встрече. На Рики всегда было приятно посмотреть. Загорелый, стройный и мускулистый, с коротко остриженными светлыми волосами и ослепительной улыбкой, он был похож на серфингиста. Рики был всего на несколько лет моложе меня, но казался вечно юным. Я дал ему его первую работу, сразу после колледжа, и Рики быстро продвинулся в управленческие структуры. Благодаря своей жизнерадостности и располагающим манерам Рики стал идеальным проектным менеджером, несмотря на то, что он был склонен замалчивать проблемы и вызывать у руководства нереальные ожидания относительно сроков окончания проекта.

Джулия говорила, что из-за этого у «Ксимоса» иногда случались неприятности. Рики любил давать обещания, которые не мог сдержать. И иногда он говорил правду не до конца. Но он был таким веселым и привлекательным, что ему всегда все прощали. По крайней мере, я прощал, когда он работал у меня. Мне нравился Рики. Я относился к нему почти как к младшему брату. Это я дал ему рекомендации для работы в «Ксимосе».

Рики толкал перед собой тележку, наполненную одноразовыми подгузниками в больших пластиковых упаковках. У него тоже дома был маленький ребенок. Я спросил, почему он в магазине, а не на работе.

– Мэри простудилась, а наша домработница сейчас в Гватемале. Вот я и пообещал сходить за покупками.

– Я смотрю, ты берешь «Хаггис», – заметил я. – А я всегда беру только «Памперсы».

– По-моему, «Хаггис» лучше впитывают, – сказал Рики. – А «Памперсы» слишком тугие. Натирают ребенку ножки.

– Зато в «Памперсах» есть слой, который отводит жидкость вглубь, и поверхность всегда сухая, – возразил я. – С «Памперсами» у нас почти не бывает сыпи.

– Когда я пробовал «Памперсы», у них все время отклеивались липучки. И когда набиралось много жидкости, она протекала малышу на ножки, добавляя нам хлопот. Не знаю, но, по-моему, «Хаггис» лучше.

Женщина, которая проходила мимо с тележкой для покупок, посмотрела на нас как-то странно. Мы рассмеялись – оба сразу подумали, что разговариваем, как в рекламном ролике.

Рики сказал нарочито громко, глядя в спину уходившей женщине:

– Ну, так как тебе «Великаны»?

– Блин, да я даже не знаю – выиграли они или продули? – ответил я и почесал в затылке.

Мы снова рассмеялись, потом вместе пошли вдоль полок с товарами, толкая перед собой тележки. Рики сказал:

– Хочешь знать правду? Просто Мэри больше нравятся «Хаггис» – вот и все.

– Понятно.

Рики заглянул в мою тележку и сказал:

– Вижу, ты покупаешь обезжиренное органическое молоко…

– Брось, Рики, – мне больше не хотелось препираться. – Как дела у вас в офисе?

– Знаешь, все идет отлично – просто на удивление, – ответил он. – По-моему, технология продвигается прекрасно. Недавно мы показывали ее богатым дядям, и все прошло замечательно.

– Как там Джулия? – спросил я как можно осторожнее.

– У нее все отлично. Насколько я знаю, – сказал Рики.

Я взглянул на него. Не стал ли он вдруг слишком сдержанным? Не старается ли следить за выражением своего лица? Не пытается ли что-нибудь утаить? Непонятно.

– Вообще-то я вижу ее нечасто, – продолжал Рики. – В последнее время она редко появляется в офисе.

– Признаться, дома она тоже бывает мало.

– Да, она почти все время проводит на производственном комплексе. Там сейчас творится основное действо. – Рики быстро взглянул на меня. – Знаешь, это из-за нового технологического процесса.

Производственный комплекс компании «Ксимос» был построен в рекордные сроки, особенно учитывая то, насколько сложное у них производство. В этом здании они собирали молекулы из отдельных атомов. Складывали фрагменты молекул в единое целое, как в конструкторе Лего. Большая часть работы совершалась в вакууме и требовала чрезвычайно мощного магнитного поля. Поэтому на фабрике «Ксимоса» было множество громадных вакуумных насосов и мощные холодильные системы для охлаждения электромагнитов. Но, по словам Джулии, основное технологическое оборудование этого комплекса было уникально. Ничего подобного нигде и никогда еще не строили.

Я сказал:

– Поразительно, что им удалось так быстро построить фабрику.

– Ну, знаешь, приходится поторопиться. «Молекулярная Динамика» дышит нам в затылок. Мы должны были построить фабрику и запустить производство, должны были пустить запатентованные технологии на конвейер. Но эти парни из «МолДина» и «НаноТеха» все равно не очень отстали от нас. Мы оторвались на несколько месяцев, не больше. Может, на полгода – если повезет.

– Значит, вы уже собираете молекулы на фабрике? – спросил я.

– Точно, Джек. Собираем, по полной программе. Уже, наверное, несколько недель.

– Не знал, что Джулия интересуется такими вещами, – я всегда считал Джулию специалистом по людям – учитывая, что в прошлом она была психологом.

– Признаться, она очень увлеклась этой технологией. Кроме того, они там занимаются еще и программированием, причем очень плотно, – сказал Рики.

– Ну знаешь – повторяющиеся циклы по мере усовершенствования производства.

Я кивнул.

– А что программируют?

– Распределенная обработка данных. Мультиагентные сети. Так мы заставляем отдельные элементы действовать согласованно, как единое целое.

– И все это для того, чтобы сделать медицинскую камеру?

– Да. – Рики помолчал и добавил: – Кроме всего прочего.

Он посмотрел на меня немного смущенно, как будто только что нарушил договор о неразглашении производственных секретов.

– Можешь не рассказывать, – успокоил его я.

– Нет-нет, – быстро сказал он. – Боже мой, Джек, мы же с тобой так давно друг друга знаем, – он хлопнул меня по плечу. – И твоя супруга у нас в начальстве. Я имею в виду – какие проблемы?

Но Рики по-прежнему казался смущенным. Выражение его лица не соответствовало словам, которые он говорил. А еще Рики отвел взгляд в сторону, когда произносил слово «супруга».

Дальше разговор не клеился, и я напрягся. Это было такое неприятное внутреннее напряжение, которое возникает, когда ты думаешь, что другой парень что-то знает, но тебе не рассказывает – потому что смущается и не знает, как такое сказать, потому что не хочет в это впутываться, потому что на такое опасно даже намекать, потому что он думает, что ты сам должен во всем разобраться. Особенно если он знает что-то такое о твоей жене. Например, что она гуляет налево. Он смотрит на тебя, как на смертельно раненного или даже ходячего покойника, но не может ничего тебе сказать. Из собственного жизненного опыта я знал, что мужчины никогда не рассказывают другим мужчинам, если знают что-то этакое об их женах. Зато женщины всегда рассказывают другим женщинам, если узнают об изменах их мужей.

В этом-то все и дело.

Но я был так напряжен, что мне хотелось…

– Ого, я совсем забыл про время, – сказал Рики и лучезарно улыбнулся.

– Я задержался, Мэри меня убьет – надо бежать! Она и так уже недовольна, потому что мне придется следующие несколько дней пробыть на фабрике. Так что и меня не будет в городе, пока наша домработница в отъезде… – он пожал плечами. – Ну, ты знаешь, как это бывает.

– Да, конечно. Удачи!

– Ну, счастливо!

Мы пожали друг другу руки и распрощались. Рики укатил свою тележку за угол витрины и исчез.

Иногда очень трудно заставить себя думать о чем-то неприятном. Никак не удается сосредоточиться на проблеме. Мысли словно сами собой ускользают куда-то в сторону – нет уж, спасибо, давайте сменим тему… Именно это со мной сейчас и происходило. Я не мог думать о Джулии, поэтому стал думать о том, что Рики рассказал мне об их производственном комплексе. И в конце концов я решил, что это имеет смысл, хотя и противоречит общепринятому мнению о нанотехнологиях.

Среди тех, кто занимается нанотехнологиями, давно уже ходили разговоры, что, как только будет изобретен способ производить что-то на молекулярном уровне, это окажется также просто, как пробежать милю за четыре минуты. Любой сможет это сделать, и с конвейеров множества фабрик по всему миру хлынет нескончаемый поток чудесных молекулярных созданий. Волшебные новые технологии за считанные дни изменят жизнь людей – стоит только кому-нибудь придумать, как их сделать.

Но, конечно же, это никогда не произойдет. Сама эта идея абсурдна. Потому что, в сущности, производство молекул ничем принципиально не отличается от производства компьютеров, или производства автомобилей, или какого-нибудь другого производства. Понадобится много времени, чтобы отладить его как следует. Собственно, сборка новых молекул из отдельных атомов очень напоминает создание компьютерной программы из отдельных цепочек кодов. А компьютерные программы никогда не получаются сразу, с первой «сборки». Программистам всегда приходится проверять все и перепроверять, находить прорехи в программе и исправлять неудачные цепочки кодов. И даже когда компьютерная программа составлена, она никогда, никогда не работает правильно с первого раза. И со второго тоже. И с сотого. Программу приходится исправлять и подчищать, дополнять и усовершенствовать снова и снова, снова и снова. И снова.

Считается, что с изготовлением молекул получится то же самое – их придется исправлять и совершенствовать снова и снова, прежде чем они наконец начнут работать правильно. А если «Ксимос» хочет, чтобы «рои» молекул действовали согласованно, им надо будет выверять и совершенствовать еще и способ сообщения молекул друг с другом, какими бы ограниченными ни были эти сообщения. Потому что, если молекулы взаимодействуют между собой, получается примитивная сеть. Чтобы организовать ее работу, наверное, придется использовать программу распределения сигналов в сети. Программу такого типа, какие я разрабатывал для компании «МедиаТроникс».

Я прекрасно мог представить, как пыхтят они над программами параллельно с производством своих молекул. Однако я никак не представлял себе, чем там может заниматься Джулия, пока они это делают. Производственный комплекс «Ксимоса» расположен довольно далеко от центрального офиса фирмы. Фабрика находится в такой глухомани – где-то посреди пустыни возле Тонопа, в штате Невада. А Джулия никогда не любила торчать в глухомани.

Я сидел в приемной у педиатра, потому что малышке нужно было сделать очередную прививку. В комнате было четыре мамаши, которые укачивали больных детей, пока старшие дети играли на полу. Мамаши разговаривали друг с другом, а на меня упорно не обращали внимания.

Я давно уже к этому привык. Мужчина-домохозяйка, мужчина в учреждении вроде педиатрической клиники – явление необычное. Но, кроме того, это признак чего-то нехорошего, неблагополучного. Вероятно, с этим мужчиной что-то неладно, если он не может найти работу. Может быть, он алкоголик или наркоман, а может, он бродяга и тунеядец. Какой бы ни была причина, мужчина в приемной педиатра посреди рабочего дня – это ненормально. Поэтому все мамаши дружно делали вид, будто меня здесь нет.

Правда, они время от времени беспокойно посматривали в мою сторону, как будто я мог подкрасться сзади и изнасиловать их, стоит им только повернуться ко мне спиной. Даже медсестра, Глория, отнеслась ко мне с недоверием. Она с подозрением посмотрела на малышку, которая совсем не плакала, а тихонько сопела у меня на руках.

– По какому вы, собственно, поводу?

Я сказал, что мы пришли на прививку.

– Она бывала здесь раньше?

– Да, она наблюдается у доктора с рождения.

– Вы родственники?

– Да, я ее отец.

В конце концов, нас пропустили на прием. Доктор пожал мне руку и держался очень дружелюбно. Он не спрашивал, почему с малышкой пришел я, а не моя жена или домработница. Малышке сделали две инъекции. Аманда расплакалась. Я начал укачивать ее, стараясь успокоить.

– Возможно, будет небольшая припухлость и покраснение вокруг места инъекций. Позвоните мне, если это не пройдет в течение двух суток.

Потом я вышел обратно в приемную и попытался вытащить кредитную карточку и расплатиться, одновременно успокаивая малышку. Как раз тогда и позвонила Джулия.

– Привет! Что ты делаешь?

Наверное, она услышала плач ребенка.

– Плачу за прием у педиатра.

– У вас неприятности?

– Вроде того…

– Ладно, слушай, я только хотела сказать, что сегодня приду с работы рано – наконец-то! – и успею к ужину. Может, мне чего-нибудь купить по дороге?

– Вот здорово! – сказал я.

Тренировка у Эрика затянулась. Уже начало темнеть. Этот тренер всегда занимался с ребятами допоздна. Я расхаживал вдоль футбольного поля и пытался решить, стоит ли мне на это жаловаться. Родителям всегда очень трудно понять, балуют они детей или всего лишь обоснованно опекают. Николь позвонила по мобильнику и сказала, что ее театральная репетиция уже закончилась, и спрашивала, где я и почему я ее не забрал? Я сказал, что все еще с Эриком, и спросил, не сможет ли она доехать домой вместе с кем-нибудь из подружек.

– Ну, па-а-па… – процедила Ники с отчаянием в голосе. Можно подумать, я предлагал ей ползти домой на четвереньках.

– Эй, послушай, мы здесь застряли надолго.

Она ответила очень язвительно:

– Ну да, конечно.

– Это еще что за тон?

Но еще через несколько минут тренировка внезапно закончилась. На футбольное поле выехала большая зеленая машина с цистерной и вышли двое рабочих в масках и резиновых перчатках, с бачками за спиной для опрыскивания. Они собирались разбрызгивать какой-то детергент от сорняков или еще что-то в том же духе, и до завтра все занятия на поле отменялись.

Я позвонил Николь и сказал, что заеду за ней.

– Когда?

– Мы уже выезжаем.

– А как же тренировка этого гаденыша?

– Ники, что за слова?

– Почему он всегда у тебя на первом месте?

– Он не всегда у меня на первом месте.

– Нет, всегда! Он настоящий маленький гаденыш.

– Николь…

– Из-ви-ни.

– Увидимся через пару минут, – сказал я и отключил связь. Современные дети развиваются быстрее, чем в наши дни. Подростковый возраст теперь начинается лет с одиннадцати.

В полшестого дети уже были дома и сразу бросились к холодильнику. Николь схватила большой кусок волокнистого сыра и начала запихивать его в рот. Я велел ей прекратить, чтобы она не портила аппетит перед ужином. Потом я начал накрывать на стол.

– А когда будет ужин?

– Скоро. Мама приедет домой и привезет еду.

– А-га.

Николь вышла, а через несколько минут вернулась и сказала:

– Она извиняется, что не позвонила, но сегодня она опять будет поздно.

– Что?

Я как раз наливал воду в стаканы, расставленные на столе.

– Она извиняется, что не позвонила, но сегодня она опять приедет поздно. Я только что с ней говорила.

– Господи… – я разозлился. Я старался никогда не показывать при детях, что раздражен, но иногда это вырывалось само собой. – Хорошо.

– Пап, я очень хочу есть, правда.

– Зови брата и садитесь в машину, – сказал я. – Мы едем в ресторан.

Позже, этим же вечером, когда я относил малышку в кроватку, случайно задел локтем фотографию, стоявшую на книжной полке в гостиной. На фотографии была Джулия с четырехлетним Эриком в Солнечной Долине. Оба были одеты в лыжные костюмы, Джулия учила Эрика кататься на лыжах и лучезарно улыбалась. Рядом стояла фотография, на которой были мы с Джулией в Коне, где отмечали одиннадцатую годовщину свадьбы. Мы целовались в лучах заходящего солнца. Я – в яркой гавайской рубашке, у Джулии на шее – разноцветные бусы. Это было чудесное путешествие. Признаться, мы оба почти не сомневались, что Аманду мы зачали именно тогда. Я помню, как Джулия однажды пришла с работы и сказала: «Солнышко, помнишь, ты говорил, что май-тай опасны для здоровья?» Я ответил: «Да…» А она продолжила: «Ну вот, давай я сформулирую так – это девочка». Я был так потрясен, что содовая, которую я как раз пил, залилась мне в нос, и мы оба рассмеялись.

На другой фотографии Джулия и Николь вместе делали тесто для печенья. Николь сидела на кухонном столе. Она была еще такая маленькая, что ее ножки не доставали до края стола. Наверное, ей тогда было годика полтора, не больше. Николь сосредоточенно хмурилась, держа в ручках большую ложку с тестом, тесто стекало через край, а Джулия изо всех сил старалась не рассмеяться.

Потом была еще фотография с пешеходной прогулки в Колорадо. Джулия вела за руку шестилетнюю Николь, я нес на плечах маленького Эрика. Воротник моей рубашки потемнел от пота, а может, и от чего похуже, если я верно вспомнил тот день. Эрику, наверное, было всего два года, он все еще носил подгузники. Помню, ему нравилось закрывать мне глаза ладошками, когда я шел с ним по тропинке.

Фотография с прогулки соскользнула внутри рамки и стояла косо. Я постучал по рамке, чтобы поправить ее, но ничего не получилось. Я заметил, что некоторые фотографии поблекли, другие поприлипали эмульсией к стеклу рамок. Никому не было дела до этих старых фотографий. Малышка завозилась у меня на руках, потерла глаза кулачками. Пора было укладывать ее спать. Я поставил фотографии обратно на полку. Это были всего лишь старые картинки из других, счастливых времен. Из другой жизни. Казалось, они больше не имели ко мне никакого отношения. Потому что теперь все изменилось.

Мир изменился.

В этот вечер я оставил стол накрытым для ужина – как немой упрек. Джулия увидела это, когда вернулась домой – около десяти вечера.

– Прости меня, солнышко.

– Я знаю, ты была занята, – сказал я.

– Да. Прошу тебя, прости.

– Я простил.

– Ты у меня лучше всех, – Джулия послала мне воздушный поцелуй из противоположного конца комнаты и сказала: – Я хочу принять душ.

Она пошла по коридору, а я смотрел ей вслед.

По пути она заглянула в комнату Аманды и вошла туда. В следующее мгновение я услышал, как Джулия воркует, а малышка агукает. Я встал со стула и пошел к ним.

В полутемной детской Джулия держала малышку на руках и терлась о нее носом.

Я сказал:

– Джулия… ты ее разбудила.

– Нет, я ее не будила. Она не спала. Ты ведь не спала, моя крохотулечка? Не спала, правда, мой сладенький пупсик?

Малышка потерла глазки кулачками и зевнула. По ее виду было совершенно ясно, что кроха только что проснулась.

Джулия повернулась ко мне в темноте.

– Я не будила ее. Правда. Не будила. Почему ты на меня так смотришь?

– Как?

– Сам знаешь как. Как будто в чем-то обвиняешь.

– Я ни в чем тебя не обвиняю.

Малышка захныкала, а потом расплакалась. Джулия потрогала ее подгузник.

– Кажется, Аманда мокрая, – сказала она и, выходя из комнаты, передала девочку мне. – Сделай это сам, мистер Совершенство.

Между нами повисла напряженность. Я поменял малышке подгузник и уложил ее в кроватку. И услышал, как Джулия вышла из душа, хлопнув дверью. Когда Джулия начинала хлопать дверями, это был условный знак для меня – чтобы я пришел и успокоил ее. Но сегодня вечером у меня было неподходящее для этого настроение. Я рассердился на нее за то, что она разбудила малышку, и за то, что она обещала прийти домой рано, но не пришла и даже не позвонила сказать, что опять задержится. Я опасался, что она стала такой из-за нового любовного увлечения. Или потому, что семья ее больше не интересует. Я не знал, что с этим делать. И у меня сейчас не было сил улаживать возникшую между нами напряженность.

Вот я и решил – пусть себе хлопает дверьми сколько угодно. Джулия задвинула дверь своего платяного шкафа с такой силой, что дерево затрещало. Она выругалась. Это был еще один сигнал, по которому я должен был бегом устремиться к ней.

Я вернулся в гостиную, уселся, взял книжку, которую читал до этого, и уставился на страницу. Я пытался сосредоточиться на чтении, но ничего не получалось. Я был зол на Джулию и прислушивался, как грохочет она дверцами в спальне. Если она и дальше будет так шуметь, то разбудит Эрика, и мне придется с этим разбираться. Я надеялся, что до этого не дойдет.

Постепенно шум прекратился. Наверное, Джулия наконец улеглась в постель. Если так, то скоро она заснет. Джулия способна была заснуть, даже когда мы ссорились. Я никогда так не умел. Я встал и принялся расхаживать по комнате, пытаясь расслабиться и успокоиться.

Когда я наконец пришел в спальню, Джулия уже спала. Я скользнул под одеяло и повернулся на бок, спиной к ней.

В час ночи заплакала малышка. Я потянулся, чтобы включить ночник, но попал на кнопку будильника и случайно включил встроенное в будильник радио. Заиграла какая-то рок-н-ролльная мелодия. Я выругался, завозился в темноте и в конце концов выключил радио и включил ночник.

Аманда продолжала плакать.

– Что с ней такое? – сонным голосом спросила Джулия.

– Не знаю.

Я встал с кровати и потряс головой, пытаясь проснуться. Потом я пошел в комнату малышки и включил свет. Свет казался очень ярким, отражаясь от желтых обоев с клоунами. Я почему-то подумал: «Чем ей не понравились желтые салфетки под приборы, если она оклеила всю детскую желтыми обоями?»

Малышка стояла в кроватке, держась ручками за высокий бортик, и орала благим матом. Она дышала прерывисто, широко разинув рот. По ее щекам бежали слезы. Я протянул к ней руки, и малышка потянулась ко мне. Я взял ее на руки и стал укачивать, чтобы утешить кроху. Наверное, ей приснился какой-то кошмар. Я укачивал Аманду, пытаясь ее успокоить.

Аманда продолжала плакать и никак не успокаивалась. Я подумал, что ей, должно быть, больно – возможно, что-то раздражает ее, что-то в подгузнике. Я внимательно осмотрел все ее тельце. И увидел ярко-красное раздражение на животе, которое расползалось полосами к спине и к шее.

Вошла Джулия.

– Ты что, не можешь ее успокоить? – спросила она.

– С ней что-то не так, – сказал я и показал Джулии красные пятна.

– У нее температура?

Я потрогал лобик Аманды. Она вспотела, лоб был теплее обычного, но, скорее всего, это из-за того, что она плакала. В целом ее тело не было горячим.

– Не знаю. Вряд ли.

Потом я разглядел, что у нее и на бедрах такие же красные пятна. Но были ли они там несколько мгновений назад? Мне казалось, я прямо вижу, как краснота расползается по телу ребенка. Малышка закричала еще громче – если только такое возможно.

– Господи… – пробормотала Джулия. – Я позвоню доктору.

– Да, позвони.

Я перевернул малышку на спинку – она не переставала кричать – и внимательно осмотрел все ее тельце. Покраснение действительно очень быстро распространялось – теперь я убедился в этом окончательно. И, похоже, эта краснота причиняла Аманде ужасную, мучительную боль, судя по тому, как малышка кричала.

– Прости меня, кроха, прости… – сказал я.

Да, краснота расползалась.

Пришла Джулия и сказала, что созвонилась с доктором.

– Я не стану ждать, – сказал я. – Я отвезу ее в отделение скорой помощи.

– Ты правда думаешь, что это необходимо? – спросила Джулия.

Я не ответил ей и пошел в спальню одеваться.

Джулия спросила:

– Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

– Нет, останься дома, с детьми.

– Ты уверен?

– Да.

– Хорошо.

Джулия побрела обратно в спальню, а я схватил ключи от машины.

Малышка плакала не переставая.

– Я понимаю, это неприятно, – сказал врач-интерн. – Однако я считаю, что вводить ей успокаивающее лекарство небезопасно.

Мы стояли в огороженной занавесками палате в отделении скорой помощи. Интерн склонился над моей плачущей дочерью и заглядывал ей в уши с помощью какого-то инструмента. Теперь уже все тельце Аманды сделалось ярко-красным. Она выглядела, славно обваренная кипятком.

Мне было страшно. Я никогда раньше не слышал ни о чем подобном – чтобы дети так краснели и непрерывно плакали. Я не доверял этому интерну, он явно был слишком молод и неопытен. Как он мог быть опытным специалистом, если он, судя по всему, еще даже не начал бриться? Я постепенно сходил с ума, потому что моя дочь плакала непрерывно уже в течение часа. Я не находил себе места от волнения. А интерн как будто вообще не обращал внимания на плач ребенка. Я не понимал, как ему это удается?

– Температура у нее нормальная, – сказал интерн, делая заметки в карточке. – Но у детей такого раннего возраста это еще ни о чем не говорит. До года у них вообще может не быть температурных реакций, даже при тяжелых инфекциях.

– Значит, у нее какая-то инфекция? – спросил я.

– Я не знаю. Я подозреваю что-то связанное с вирусами, судя по этому раздражению. Но сперва нам нужно получить анализ крови… ага, хорошо, – вошла медсестра и передала интерну листок бумаги. – Угу… Хммм… – Интерн помолчал, потом пробормотал: – Хорошо…

– Что хорошо? – спросил я, беспокойно переминаясь с ноги на ногу.

Интерн покачал головой, разглядывая листок, и ничего не ответил.

– Что – хорошо?!

– Это не инфекция, – наконец сказал он. – Количество лейкоцитов в норме, белковые фракции тоже в норме. У нее вообще нет никакой иммунной реакции.

– И что это означает?

Он был очень спокоен. Он стоял, нахмурив брови, и думал. Я решил, что он просто тупица. Теперь, когда всем заправляет Отдел здравоохранения, в медицину идет работать кто попало. Наверное, этот паренек – представитель нового поколения врачей-тупиц.

– Мы должны расширить диагностическую сеть, – сказал интерн. – Я сейчас вызову для консультации хирурга и невропатолога, дерматолог уже вызван, и инфекционист тоже вызван. Это означает, что с вами сейчас будут разговаривать много врачей, они будут много раз задавать вам одни и те же вопросы о вашей дочери, но…

– Ничего, это нормально, – сказал я. – Только… как вы думаете, что с ней такое?

– Я не знаю, мистер Форман. Если это раздражение неинфекционной природы, мы должны найти другие причины такой кожной реакции. Она не бывала за границей?

– Нет, – я покачал головой.

– Не подвергалась воздействию тяжелых металлов или токсинов?

– Например?

– Не бывала на свалках мусора, на промышленных предприятиях, в зоне действия агрессивных химикатов?..

– Нет, ничего такого.

– Вам не приходит в голову, что могло вызвать у нее такую реакцию?

– Да нет, вроде бы ничего… Хотя – погодите! Вчера ей делали прививки.

– Какие прививки?

Он открыл блокнот, взял карандаш и приготовился писать.

– Я не знаю – те, что положено делать в ее возрасте…

– Вы не знаете, какие ей сделали прививки? – переспросил интерн. Его карандаш замер над листом бумаги.

– Бога ради, откуда мне это знать? – я больше не мог сдерживаться. – Нет, я не знаю, какие это были прививки! Каждый раз, когда мы туда ходим, ей делают разные прививки! Вы же доктор, черт побери…

– Не волнуйтесь, мистер Форман, – начал он меня успокаивать. – Я понимаю, как вы сейчас нервничаете. Просто назовите мне фамилию вашего педиатра, я позвоню ему и все узнаю. Хорошо?