ЖИЗНЬ И ОБЫЧАИ ОГУЗСКИХ ТЮРКОВ

Огузы – кочевники и живут в домах из войлока. Некоторое время они остаются на одном месте, а затем снова отправляются в путь. Их жилища беспорядочно разбросаны по степи в соответствии с кочевым обычаем. Жизнь их полна лишений и трудностей, и влачат они свое земное существование беспорядочно и бессмысленно, словно сбившиеся с караванной тропы ослы. Никакая религия не связывает их с Богом. Они никогда не молятся, но при этом своих вождей награждают званиями, подобающими лишь Аллаху. Так, когда кому-либо из них требуется совет в каком-то деле, он обращается к вождю со словами: «О Всемогущий, как мне поступить в том или другом случае?»

Все свои дела и поступки они совершают, посоветовавшись лишь между собой. Я, впрочем, не раз слышал, как они повторяют священные слова: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – пророк его», но говорили они это лишь для того, чтобы в какой-то мере приблизить себя к мусульманам, быть может, расположить нас к себе, а не потому, что верили в сказанное.

Правителя тюрков-огузов зовут Ябгу. Это своего рода имя-титул, и любой человек, который становится правителем этого племени, носит это имя до тех пор, пока находится у власти. Его помощник всегда носит имя-титул Кударкин, и так именуется второй человек племени, вне зависимости от того, кто является вождем в настоящее время.

Огузы не совершают омовений ни после справления большой или малой нужды, ни после совокупления, ни в других случаях, когда омовение предписано правоверному мусульманину. Они вообще практически не пользуются водой, особенно в зимнее время. Ни заезжим купцам, ни другим магометанам не следует совершать омовение в их присутствии. Мыться можно лишь ночью, когда тюрки не видят этого. Заметив совершающего омовение, они начинают сердиться и говорят: «Этот человек хочет наслать на нас порчу и для этого погружается в воду». Застигнутому в момент омовения приходится откупаться от них немалой суммой во избежание еще больших неприятностей.

Ни один магометанин не имеет права войти в земли тюрков до тех пор, пока кто-либо из огузов не согласится принять его в качестве гостя. Со своим хозяином чужестранец остается на все время пребывания в этих землях. В качестве подарков хозяину преподносится красивая одежда из страны ислама, а его супруге – перец, просо, изюм и орехи. Когда мусульманин приезжает к стойбищу своего хозяина, тот ставит для него шатер и приводит овцу, чтобы сам мусульманин мог ее зарезать. Тюрки овец не режут, а забивают их до смерти ударами по голове. Огузские женщины никогда не закрывают лиц в присутствии мужчин – как своих соплеменников, так и чужестранцев. Не стремятся они и к тому, чтобы как можно лучше прикрыть свое тело от взглядов посторонних. Как-то раз, остановившись у стойбища одного из тюрков, мы зашли в его юрту и завели беседу с хозяином. Его супруга присутствовала при этом. Во время разговора женщина вдруг задрала подол своего одеяния и, нисколько не смущаясь, почесала волосы в срамном месте. Мы прикрыли лица и тихо произнесли: «Господи, прости!» Муж этой женщины только засмеялся и обратился к переводчику со словами: «Скажи им, что мы открываем свои тела в их присутствии, чтобы ввергнуть их в смущение, но не для того, чтобы показать нашу доступность. Это лучше, чем прикрыть свое тело, но оставить его доступным для постороннего».

Супружеская неверность практически неведома этому народу. Причина тому проста: любого, уличенного в этом грехе, разрывают пополам. Происходит это так: они стягивают друг к другу верхушки двух деревьев и привязывают к ним провинившегося. Распрямляясь, деревья разрывают надвое несчастного грешника.

Мужеложство также считается у тюрков страшным грехом. Известен случай, произошедший с одним странствующим купцом, который остановился в гостях у клана самого Кударкина. Этот купец задержался на некоторое время в гостях для покупки овец. У хозяина был сын, безусый подросток. Ценой беспрерывных ухаживаний, имеющих целью сбить с толку неразумного юношу, гость сумел добиться его расположения и склонить к близости. Купец и уступивший его домогательствам подросток были застигнуты хозяином дома на месте преступления. Сначала тюрки хотели убить за это прегрешение и самого купца, и юношу вместе с ним. Но купцу после многочисленных нижайших просьб и молений было позволено выкупить свою жизнь. Он заплатил хозяину четыреста овец за оскорбление, нанесенное ему и его сыну, и, обретя желанную свободу, поспешил как можно скорее покинуть земли тюрков.

Все тюрки выщипывают себе бороды, оставляя на лицах лишь усы.

Брачные традиции тюрков таковы: когда один из них просит руки женщины, принадлежащей к другому роду, он оговаривает с главой клана стоимость своей избранницы. Плата за невесту обычно выражается в некотором количестве верблюдов, вьючных животных и предметов повседневного обихода. До тех пор пока не выплачен весь выкуп, согласованный со старшими мужчинами из рода невесты, жених не имеет права приближаться к своей избраннице. В тот же день, когда им внесена последняя часть выкупа, он без лишних церемоний приходит к шатру, в котором располагается ее семья, и вне зависимости от ее желания осуществляет свое право на обладание ею прямо в присутствии ее отца, матери и братьев, которые ему не препятствуют.

Если умирает человек, имеющий жену и детей, его старший сын берет вдову себе в жены – если это не его мать.

Если болезнь настигает состоятельного тюрка, имеющего рабов, за ним ухаживают только они, и никто из его семьи даже не приближается к нему. Для него устанавливается отдельная юрта, которую он не покидает до тех пор, пока не выздоровеет или же не скончается от болезни. Если же такое несчастье случается с рабом или бедняком, его просто оставляют в пустыне на произвол судьбы, а племя идет дальше своей дорогой.

Когда умирает кто-либо из уважаемых и богатых людей, для него выкапывают большую яму в земле, повторяющую по форме его дом. Покойника одевают в самый лучший курток, подпоясанный перевязью с луком и колчаном со стрелами, и вкладывают ему в руку деревянный кубок с опьяняющим напитком. Все его вещи собирают в одну груду, которую опускают на дно его нового, подземного дома. Туда же кладут и самого покойного. Затем над ямой устанавливается юрта, которую обмазывают глиной, создавая некое подобие склепа-купола.

Потом они убивают его лошадей. На краю могилы убивают сто или двести лошадей – столько, сколько принадлежало покойному. Затем все племя ест конину – съедается практически вся туша, от головы до копыт и хвоста. Лошадиные шкуры и головы поднимаются на деревянных шестах, воткнутых в землю, и старейшины произносят священное заклинание: «Вот его верные скакуны, на которых он въедет в рай».

Если покойный был храбрым воином, убившим за свою жизнь множество врагов, то соплеменники вырезают деревянные фигуры по количеству убитых им недругов. Эти статуи расставляют вокруг могилы и произносят следующие слова: «Вот его верные слуги, которые будут служить ему в раю».

Иногда родственники усопшего оттягивают время и не торопятся убивать принадлежавших ему лошадей. В таких случаях кто-нибудь из стариков подстегивает их, говоря следующее: «Я видел усопшего во сне, и он сказал мне: «Вот мы и встретились с тобой. Я еще здесь, рядом, а мои товарищи по здешнему миру ушли далеко вперед. Мои же ноги слишком слабы, чтобы угнаться за ними. Я остался здесь в одиночестве, и мне очень тяжело»». Выслушав эти слова, люди приступают к убийству всего табуна усопшего, и вскоре лошадиные шкуры уже украшают шесты над его могилой. Проходит еще день или два, и тот же старейшина является к своим соплеменникам и говорит: «Я видел усопшего во сне, и он сказал мне: «Скажи моей семье, что я нагнал своих товарищей, и теперь мне здесь легко»».

Таким образом старики хранят древние традиции народа огузов, что помогает избежать искушения разделить лошадей усопшего между оставшимися в живых[2].

И вот наш караван вступил на земли тюркского царства. Однажды утром нам навстречу выехал верхом один из тюрков. Он имел на редкость уродливую внешность, одежда его была страшно грязна, манеры отвратительны, а мышление крайне примитивно. Подъехав к нам, он приказал:

– Стой!

Весь караван остановился, исполняя его команду. Затем он сказал:

– Дальше ехать нельзя. Никому. В ответ мы заявили ему:

– Мы друзья Кударкина. Он захохотал:

– Да кто такой ваш Кударкин? Срал я на его бороду.

Никто из нас не знал, как поступить, когда ведутся такие речи. Но тюрк сам избавил нас от долгих раздумий:

– Бекент.

На хорезмийском языке это значит «хлеб». Я дал ему несколько лепешек. Взяв их, он объявил:

– Можете следовать дальше. Я над вами сжалился.

Мы прибыли в земли, где властвовал тюркский военачальник по имени Этрек ибн-аль-Катаган. Он поставил для нашего посольства несколько тюркских войлочных шатров и предложил задержаться у него в гостях. Его кочевой лагерь внушает уважение количеством юрт, прислуги и утвари. Нам привели баранов, которых мы могли зарезать, и предоставили в пользование скаковых лошадей. О нашем хозяине тюрки говорили как о лучшем наезднике и стрелке из лука. Действительно, я видел своими глазами, как он ехал верхом и заметил летевшего над нами гуся.

Выхватив стрелу из колчана и вскинув свой лук, он пустил коня в галоп. На скаку, поравнявшись с летящей птицей, он выстрелил, и гусь упал на землю.

Я преподнес ему в подарок накидку, сделанную в Мерве, сапоги из красной кожи, парчовый камзол и пять шелковых рубах. Мое подношение было встречено целым потоком благодарственных речей. Более того, тюрк сорвал с себя старый парчовый камзол и преподнес его мне в знак признательности за сделанный ему подарок. При этом я увидел, что курток, который он носил на теле, представлял собой грязные, разваливающиеся от ветхости лохмотья. Впрочем, к тому времени я уже знал, что в обычаях тюрков – носить нательное белье до тех пор, пока оно не развалится от старости. Кроме того, я должен отметить, что этот человек выщипывал себе не только бороду, но даже и усы, что делало его похожим на евнуха. Тем не менее, как я уже упоминал, он был лучшим наездником и стрелком своего племени.

Я полагал, что столь дорогие и редкие подарки, сделанные ему, помогут нам завоевать его искреннее расположение. Выяснилось, что я ошибался. Этот человек оказался коварным предателем.

Однажды он созвал в свой лагерь глав близких ему родов: их звали Тархан, Янал и Глиз. Самым влиятельным из них был Тархан; он был весь скрючен, слеп, и одна рука у него не действовала. Наш хозяин сказал своим соплеменникам:

– Эти люди – посланники от царя арабов к повелителю булгар, и я не могу пропустить их через наши земли, не посоветовавшись с вами.

На это Тархан ответил:

– Ни о чем подобном мы еще и не слышали. С тех пор как наши предки пришли на эту землю, ни один посланник султана не появлялся в наших владениях. У меня есть предчувствие, что султан затеял какую-то каверзу против нас. На самом деле он послал этих людей к хазарам, чтобы настроить их против нас и пойти на нас войной с двух сторон. Лучше всего будет казнить всех этих посланников, разорвав их надвое, и поделить между собой их имущество.

Другой участник военного совета возразил:

– Нет, мне кажется, что нам следует отобрать у них все, что они имеют, и отправить их обратно без вещей, одежды и денег. Пусть возвращаются туда, откуда пришли.

Третий старейшина сказал:

– Нет, у меня предложение вот какое: у хазар находятся в плену наши сородичи. Давайте постараемся выкупить их в обмен на этих людей.

Вот в обсуждении подобных предложений и проходил этот военный совет, который продолжался целых семь дней. И все это время мы, можно сказать, были на волосок от смерти. Слава Аллаху, в итоге они все-таки решили, что нас лучше всего отпустить и не препятствовать нашему продвижению к месту назначения. В благодарность мы вручили Тархану два кафтана, сшитых в Мерве, а также перец, просо и мешок сухих лепешек.

Отправившись в путь, мы вскоре прибыли на берега реки Багинди. Здесь мы распаковали и собрали наши лодки, сделанные из верблюжьей кожи, и перегрузили на них все, что до этого везли на тюркских верблюдах. Загрузив каждую лодку, мы уселись в них группами по четыре, пять или шесть человек и, взяв в руки толстые березовые ветки вместо весел, стали грести в направлении противоположного берега. Сильным течением нас довольно быстро сносило вниз, но тем не менее переправа была завершена успешно. Что же касается лошадей и верблюдов, то они преодолели реку вплавь самостоятельно.

При переправе через реку самое главное состоит в том, чтобы первым делом выслать на противоположный берег отряд вооруженных стражников. Они выступают в роли дозора и защиты на тот случай, если на переправляющийся караван надумают напасть башкиры.

Итак, мы переправились через реку Багинди, а затем точно таким же образом – через реку, именуемую Гам. Потом настал черед реки Одил, затем были Адрн, Варе, Ахти и Убну. Все это крупные реки, серьезные водные преграды.

Так мы прибыли во владения печенегов. Их стойбища находятся вокруг спокойного озера, огромного, как море. Печенеги – смуглые, очень сильные люди, и мужчины этого племени бреют бороды. По сравнению с огузами они очень бедны. Среди огузов я видел людей, владеющих десятью тысячами лошадей и ста тысячами овец. Но печенеги очень бедны, и мы задержались у них всего на один день.

Отправившись в путь, мы вскоре вышли к берегу реки Гайх. Эта река была больше, шире и быстрее всех тех, через которые переправлялись до сих пор. Я своими глазами наблюдал, как при переправе через Гайх одна кожаная лодка перевернулась и все сидевшие в ней утонули. Во время переправы погибло несколько человек из нашего каравана, а также утонуло довольно много верблюдов и лошадей. Нам стоило больших усилий перебраться на противоположный берег. Затем мы вновь отправились в путь, и в течение нескольких дней нам пришлось переправиться через реку Гаха, затем Азн, Багаг, Смар, Кнал, Сах и напоследок через реку Киглу. В конце концов мы прибыли в земли, населяемые башкирами.

Рукопись Яката содержит краткое описание пребывания Ибн Фадлана среди башкиров; многие исследователи оспаривают аутентичность этих фрагментов. Описания – неожиданно для Ибн Фадлана – расплывчаты, неточны, а в качестве фактического материала содержат в основном перечисление имен и титулов якобы встреченных им вождей и знатных представителей этого народа. Столь же нетипичны для Ибн Фадлана, известного своим любопытством и наблюдательностью, включенные в этот фрагмент суждения о том, что башкиры недостойны особого внимания и подробного описания как с точки зрения их быта, так и нравов.

После этого мы покинули земли башкир и переправились через реку Герсман, затем через Урн, Урм, Втиг, Нбасн и Гавсин. Расстояние между перечисленными реками соответствует в каждом случае двум, трем или четырем дням пути.

И наконец мы прибыли в земли булгар, которые начинаются на берегу реки Волги.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С НОРМАННАМИ

Я видел своими глазами, как на берег Волги высадился и разбил лагерь отряд норманнов[3]. Раньше мне не доводилось видеть такого количества великанов одновременно: все они ростом с пальмовые деревья и при этом обладают на редкость здоровым цветом лица: румянец просто не сходит с их щек. Они не носят ни камзолов, ни кафтанов, а мужской одеждой у их народа является некое подобие рубахи из грубой ткани, не зашитой с одного бока, так что одна рука остается полностью свободной.

У каждого из норманнов всегда при себе топор, кинжал и меч, и без этого оружия они никогда не появляются. Клинки их мечей широкие и при этом имеют волнистое лезвие. Такое оружие традиционно производится в землях франков. От кончиков пальцев и до самой шеи каждый мужчина покрыт татуировкой с изображениями деревьев, животных и разных предметов.

Их женщины носят свисающие на грудь шкатулки из железа, меди, серебра или золота – в зависимости от богатства и удачи в военных набегах их мужей. К шкатулке прикреплено кольцо, в него вдет кинжал, и все это покоится на груди. На шеях они носят золотые и серебряные цепочки.

Этот народ, пожалуй, можно назвать самым грязным из всех, созданных Господом Богом. Они даже не подтираются после того, как справят большую нужду, не подмываются после ночных поллюций и вообще в отношении чистоты больше всего похожи на диких ослов.

Они приплывают из своей страны вниз по Волге, которая является огромной рекой, и строят большие деревянные дома на ее берегах. В каждом таком доме живет по десять-двадцать человек – иногда больше, иногда меньше. Каждому из мужчин выделяется в таком доме место, достаточное для довольно большого ложа, на котором он и держит привезенных на продажу красивых девушек-рабынь. Каждый из них может в любое время предаваться любовным утехам с любой из своих девушек прямо на глазах у товарищей. Подчас сразу несколько пар занимается этим одновременно в присутствии всех остальных без всякого стеснения.

То и дело в дом заходят приезжие купцы, желающие купить себе рабыню. Подчас покупатель обнаруживает, что именно та, которую он себе присмотрел, в данный момент находится в объятиях своего хозяина, и тот ни за что не отпустит девушку раньше, чем удовлетворит полностью свои желания; среди этих людей никто не видит в таком поведении ничего необычного.

Каждое утро одна из девушек-рабынь приносит в дом большой таз воды и ставит его перед хозяином. Тот приступает к утреннему омовению, заключающемуся в том, что он ополаскивает лицо и руки, а затем волосы, расчесывая их прямо над тазом. Более того, мужчина сморкается прямо в воду и даже сплевывает в тот же таз. Когда утренний туалет норманна завершен, девушка подносит этот же таз его соседу, который делает над этим сосудом то же самое. Так она продолжает переносить таз от одного к другому, и каждый из обитателей дома моется все в той же воде, расчесывает над ней волосы и сморкается и плюется в нее же.

Все это совершенно в порядке вещей для норманнов, и я видел это своими глазами. В то же время я могу засвидетельствовать, что в те дни, когда мы впервые встретились с ними, среди этих гигантов с Севера наблюдалось некоторое волнение, вызванное неопределенностью ситуации. Причиной же тому было следующее.

Их главный вождь и военачальник, воин по имени Виглиф, тяжело заболел. По обычаю своего народа, он был оставлен в шатре для больных, который установили в стороне от лагеря. Больному были оставлены хлеб и вода, но больше никакой заботы по отношению к своему предводителю никто не проявлял. Никто не заходил в его палатку и не говорил с ним в течение всего этого времени. Даже рабов не посылали проведать его и позаботиться о нем. Норманны твердо уверены, что человек должен излечиться от любой болезни лишь благодаря силам своего тела и собственной воле к жизни. Многие находившиеся в лагере на берегу Волги полагали, что Виглиф уже никогда не вернется к ним.

Таким образом, один молодой и знатный воин по имени Беовульф был избран новым предводителем этого отряда, но окончательно вступить в свои права он не мог до тех пор, пока был жив старый вождь. Вот почему весь лагерь викингов пребывал в беспокойстве и неуверенности в то время, когда мы прибыли туда. Однако среди людей, живших тогда на берегу Волги, мы не обнаружили ни намека на жалость или скорбь по отношению к бывшему вождю.

Норманны придают огромное значение понятию гостеприимства и принимают гостей тепло и радушно. Любой человек, оказавшийся их гостем, будет сытно накормлен и тепло одет. Порой возникает ощущение, что воины и вообще знатные люди соревнуются между собой за честь быть названным самым гостеприимным хозяином. Участники нашего путешествия были представлены Беовульфу, и в тот же день норманны закатили настоящий пир в нашу честь. Во главе стола на празднике восседал сам Беовульф. Я обратил внимание, что он высок ростом даже для викинга, физически силен, у него белая кожа и светлые волосы и борода. Все в его облике говорило, что этому человеку на роду написано быть предводителем.

Понимая, что пир дается в нашу честь, мы с моими товарищами по посольству отдали должное предложенным нам блюдам. Однако не могу не признать, что пища была грубой, а кроме того, застольный этикет – если такое слово вообще можно применить к викингам – не исключал швыряния в сотрапезников объедками и обливания их напитками. Подобные шутки встречались громким хохотом и всеобщим одобрением. Более того, никого из викингов, присутствовавших на этом варварском банкете, ничуть не смущало, что время от времени кто-нибудь из воинов развлекался с рабыней прямо на глазах у всей веселой компании.

Я же, оказавшись свидетелем этого, мог только отвернуться и произнести: «Прости меня, Аллах милосердный», а норманны громко расхохотались над моей неловкостью. Один из них сказал мне через переводчика, что они верят в благосклонное отношение Бога к таким открытым мирским удовольствиям. Он заметил мне:

– Вы, арабы, вроде старух: дрожите при каждом проявлении настоящей жизни.

На это я ответил:

– Здесь среди вас я лишь гость, и Аллах направит меня на путь истинный.

Мои слова были встречены новым взрывом хохота, хотя мне и по сей день непонятно, что смешного нашли в них викинги.

Традиции и весь уклад жизни норманнов требуют от них постоянного существования в образе воинов. И действительно, эти громадные люди всю жизнь воюют; они не знают покоя и мира. Если нет войны с внешним противником, то они затевают междоусобицы или просто-напросто устраивают драки и поножовщину в собственном племени. Все их песни посвящены воинским подвигам и храбрости, и они твердо верят, что смерть в бою – это величайшая честь для любого мужчины.

Во время пира, устроенного Беовульфом в нашу честь, один из воинов его отряда спел песню об отваге и битвах, которую все очень хорошо приняли, хотя и не слишком внимательно слушали. Крепкий пьянящий напиток, который норманны потребляют сверх всякой меры, довольно быстро превращает их в настоящих животных: прямо во время исполнения песни у одного из них случилось семяизвержение, а двое других затеяли пьяную драку не на жизнь, а на смерть. Исполнявший песню не прервал своего выступления ни на миг; казалось, все эти события, да и ничто другое не способно вывести его из душевного равновесия. Я видел своими глазами, как кровь одного из драчунов брызнула певцу в лицо, но тот лишь вытерся рукавом и продолжал петь, ни на мгновение не сбившись.

Эта картина произвела на меня сильное впечатление.

Затем случилось так, что этот самый Беовульф, который, кстати, напился ничуть не меньше остальных, потребовал, чтобы теперь я спел песню для его соплеменников. Эта мысль пришла ему в голову неожиданно, и он ни за что не хотел от нее отступать. Не желая разгневать его, я счел за благо повиноваться и нараспев прочел несколько сур из Корана, а переводчик повторял мои слова на норманнском языке. Надо сказать, что слушатели внимали мне не больше, чем собственному певцу, и, когда все закончилось, мне оставалось только попросить прощения у Аллаха за профанацию Его священных слов, равно как и за перевод

[4], который, как я могу себе представить, являлся бессмысленным набором слов, поскольку взявший на себя столь большую ответственность толмач сам был пьян не меньше всех остальных.

По соседству с лагерем норманнов мы провели два дня, и в то утро, когда наш караван собирался в путь, нам через переводчика сообщили, что вождь Виглиф скончался. Я решил своими глазами увидеть их похоронный обряд, а заодно и выяснить, что они будут делать дальше после смерти своего предводителя.

В первую очередь покойника положили в могилу, над которой возвели крепкую крышу.

В этом временном склепе он должен был пролежать десять дней[5], пока не будут скроены и сшиты погребальные одежды. Кроме того, соплеменники умершего вождя собрали все его вещи и разделили их на три части. Первая часть предназначалась его семье; второй рассчитались за сшитое посмертное одеяние; третью же часть продали и купили крепкого пьянящего напитка, который предстояло выпить, когда одна из рабынь добровольно решит принять смерть и будет сожжена вместе с покойным хозяином.