Трейвиз чувствовал себя полным дураком.
      Он долго смотрел на сообщение, полученное из Годдардовского центра космических полетов, который располагался в Гринбелте, штат Мэриленд.
      СТИЗР ЗАЧЕМ ВЫ ПОСЫЛАЕТЕ НАМ ВСЕ ЭТИ ДАННЫЕ МУКЕНКО НАМ ОНИ СУЩНОСТИ НЕ НУЖНЫ ТЕМ НЕ МЕНЕЕ БЛАГОДАРИМ МОЖЕТЕ ПРЕКРАТИТЬ ЛЮБОЕ УДОБНОЕ ДЛЯ ВАС ВРЕМЯ.
      Сообщение из Мэриленда приняли час назад, но к тому времени Трейвиз опоздал уже на пять часов.
      — Черт! — сказал он, не в силах оторваться от телекса.
      Для Трейвиза первым сигналом о том, что где-то что-то пошло не так, стало известие из Танжера о неожиданном срыве переговоров, которые немцы и японцы пытались вести с Мунро. Только что они были готовы заплатить сколько угодно и буквально через минуту заторопились уходить, так ни о чем и не договорившись. Перелом в переговорах произошел внезапно и без всякой видимой причины. Всему могло быть лишь одно разумное объяснение: консорциум неожиданно получил какую-то очень важную информацию.
      Откуда могла поступить такая информация?
      И на этот вопрос был только один ответ, который теперь получил подтверждение в телексе из Гринбелта.
      СТИЗР ЗАЧЕМ ВЫ ПОСЫЛАЕТЕ НАМ ВСЕ ЭТИ ДАННЫЕ МУКЕНКО.
      Все объяснялось очень просто: никаких данных СТИЗР никому не передавала. По крайней мере не передавала по своей воле. СТИЗР и ГЦКП имели соглашение об обмене новейшими данными. В 1978 году этого соглашения добился сам Трейвиз, чтобы компании дешевле обходились снимки, передаваемые спутниками „Ландсат“. Оплата таких снимков была одной из самых крупных статей расхода СТИЗР. В обмен на информацию, получаемую компанией, ГЦКП согласился снизить расценки на тридцать процентов.
      В то время соглашение казалось выгодной сделкой. Кстати, в нем был указан и способ кодирования передаваемой информации.
      Но теперь Трейвиз осознал и отрицательные стороны соглашения.
      Оправдались его худшие опасения. На линию связи протяженностью в две тысячи миль между Хьюстоном и Гринбелтом любители чужих секретов слетались как мухи на мед. В любом месте между Техасом и Мэрилендом всякий желающий мог подсоединить паразитный терминал и получить любую информацию. Скорее всего паразитный терминал подсоединили и к многоканальной телефонной линии. Такого рода промышленного шпионажа Трейвиз боялся больше всего.
      Паразитный терминал подсоединяли между двумя нормальными и получали возможность перехватывать передачи, идущие в обоих направлениях. Через какое-то время оператор паразитного терминала узнавал достаточно, чтобы не только подслушивать, но и „чавкать“, то есть передавать дезинформирующие сведения, выдавая себя за СТИЗР, если дезинформация передавалась в ГЦКП, и наоборот. Паразитный терминал мог работать до тех пор, пока по меньшей мере на одном из настоящих терминалов не догадывались, что их попросту обманывают.
      Теперь возник вопрос: сколько и какой информации было похищено за последние семьдесят два часа?
      Трейвиз затребовал сводку данных, передававшихся только за двадцать четыре часа, и пришел в ужас. Получалось, что компьютер СТИЗР выдал не только базовые данные, но и все истории их преобразования, то есть последовательность операций, которым подвергались исходные данные в СТИЗР в течение последних четырех недель.
      Если догадка Трейвиза соответствовала действительности, значит, евро-японский консорциум отлично знал, какой обработке подвергались в СТИЗР данные о Мукенко. Следовательно, где находится потерянный город, они знали абсолютно точно. Теперь координаты Зинджа были им известны не хуже, чем самой Росс.
      Потом Трейвиз взялся за корректировку кривых времени — не в лучшую для СТИЗР сторону. После уточнений компьютерный прогноз был однозначен: независимо от того, кто будет руководить экспедицией, вероятность, что экспедиция СТИЗР доберется до месторождения быстрее японцев и немцев, немногим отлична от нуля.
      С точки зрения Трейвиза, теперь экспедиция СТИЗР стала пустой тратой времени и средств, потеряла всякий смысл. Надежд на успех вообще не оставалось. Единственным неучтенным элементом была горилла Эми, но интуиция подсказывала Трейвизу, что горилла по имени Эми решающей роли в открытии алмазных месторождений в северо-восточном Конго не сыграет.
      Положение казалось безнадежным.
      Не лучше ли вовремя отозвать экспедицию? Трейвиз повернулся к своему операторскому терминалу.
      — Программа „Затраты — время“, — сказал он.
      На экране появились слова:
      ПРОГРАММА ЗАТРАТЫ-ВРЕМЯ ДОСТУПНА.
      — Экспедиция в Конго, — сказал Трейвиз.
      Слова не экране сменились столбцами цифр: расходы, произведенные к определенному времени, суммарные затраты, предстоящие расходы, пути возможного сокращения затрат, устранение предстоящих точек разветвления…
      Сейчас экспедиция подлетала к Найроби, и затраты уже превысили 189. 000 долларов.
      Отзыв экспедиции обойдется в 227. 455 долларов.
      — Коэффициент BF, — сказал Трейвиз.
      Цифры исчезли. Теперь вместо долларов появились безразмерные величины вероятность тех или иных событий. Под BF подразумевалась bona fortuna, то есть везение, удача — немаловажный фактор в любой экспедиции, а тем более в опасном путешествии в дальние страны.
      На экране появилось слово:
      ДУМАЮ.
      Трейвиз ждал. Чтобы оценить место случайных факторов в успехе или поражении экспедиции, которой предстоит добираться до цели еще не меньше пяти дней, компьютеру потребуется всего несколько секунд.
      Загудел сигнал внутренней связи. Это был Роджерз, специалист по подслушивающим устройствам.
      — Мы нашли паразитный терминал. Он находится в городе Норман, штат Оклахома, в помещении, формально принадлежащем Центральной северной страховой корпорации США. Пятьдесят один процент акций этой корпорации принадлежит гавайской холдинговой компании „Халекули инкорпорейтед“, а той распоряжаются японцы. Что нужно сделать?
      — Нужно устроить очень большой пожар, — сказал Трейвиз.
      — Понятно, — ответил Роджерз и отключил связь.
      На экране появились слова ОЦЕНКА КОЭФФИЦИЕНТА BF и цифра 0,449 вероятность успеха. Трейвиз был поражен: получалось, что шансы СТИЗР и консорциума добраться до месторождения первыми почти равны. Трейвизу не было нужды консультироваться с математиками — цифры говорили сами за себя.
      Значит, решил Трейвиз, экспедиция СТИЗР продолжит путь в Вирунгу, по крайней мере пока. Тем временем он будет делать все, что в его силах, чтобы притормозить экспедицию консорциума. У Трейвиза уже была готова пара идей, как сделать это лучше всего.

      Самолет летел к югу над озером Рудольф в северной Кении, когда Эллиота вызвал Том Симанз.
      Симанз закончил математическую обработку признаков, отличающих горилл от других обезьян, в первую очередь от шимпанзе, потом сравнил свои данные с полученной им из Хьюстона трехсекундной реставрированной видеозаписью, той самой, на которой была снята горилла, заглянувшая в камеру и потом разбившая параболическую антенну.
      — Да? — сказал Эллиот, глядя на экран компьютера.
      На экране появились результаты анализа:
      ФУНКЦИЯ КЛАССИФИКАЦИИ ГОРИЛЛА/ШИМПАНЗЕ ПО ФУНКЦИОНАЛЬНЫМ ПРИЗНАКАМ АУТЕНТИЧНЫЕ ОБРАЗЦЫ РАСПРЕДЕЛИЛИСЬ СЛЕДУЮЩИМ ОБРАЗОМ:
      ГОРИЛЛА: 0,9934 ШИМПАНЗЕ: 0,1132 ВИДЕОЗАПИСЬ (ХЬЮСТОН): 0,3349
      — Черт! — ругнулся Эллиот.
      С такими цифрами работать дальше бесполезно, все и так ясно.
      — Мне очень жаль, — сказал Симанз, — но наши неприятности частично обусловлены качеством самого изображения. Нам приходится учитывать компьютерные преобразования, в результате которых изображение улучшилось, стало более упорядоченным, а здесь могли потеряться важнейшие детали. Мне хотелось бы поработать с исходной цифровой матрицей. Можно ее получить?
      Карен Росс согласно кивнула.
      — Конечно, — сказал Эллиот.
      — Я повторю все операции с матрицей, — сказал Симанз, — но если вас это интересует, интуиция мне подсказывает, что более определенного ответа мы не получим никогда. Дело в том, что для горилл, как и для человека, очень характерна индивидуальная вариабельность черт лица. Если мы расширим базу исходных данных, то получим еще больший разброс и более широкий диапазон популяции. Думаю, вы завязли. Вы никогда не докажете, что это не горилла, хотя я готов биться об заклад, что так оно и есть.
      — И что отсюда следует? — спросил Эллиот.
      — Это какое-то неизвестное человеку существо, — сказал Симанз. — Уверяю вас, если бы это на самом деле была горилла, то функция классификации дала бы вероятность 0,89, даже 0,94 или что-нибудь в этом роде. А вероятность того, что на видеозаписи снята горилла, оценена всего в 0,33. Этого просто недостаточно. Питер, это не горилла.
      — Тогда что же?
      — Какая-то переходная форма. Я просмотрел функции, чтобы найти наиболее характерные параметры. И ты знаешь, в чем оказалось главное различие? В цвете шерсти. Даже на черно-белом изображении для гориллы это существо недостаточно темное. Уверяю тебя, Питер, это совершенно новый вид.
      Эллиот повернулся к Росс:
      — Это может иметь какое-нибудь отношение к вашим кривым времени?
      — Пока никакого, — ответила Карен. — Другие факторы намного важнее, а этот вообще невозможно учесть.
      Громкоговоритель донес голос пилота:
      — Начинаем снижение. Самолет пошел на посадку в аэропорту Найроби.

      Милях в пяти от границ Найроби начиналась настоящая восточноафриканская саванна. Многие старожилы помнили те времена, когда она почти смыкалась с городом; на задние дворы забредали газели, буйволы и жирафы, а изредка к кому-нибудь в спальню забирался и леопард. В те дни город еще сохранял многие черты обычного колониального поселка, а в пору расцвета был чем-то вроде проезжего двора, в котором редко кто задерживался надолго. Вопрос: „Вы женаты или живете в Кении?“ — ни у кого не вызывал удивления. Мужчины здесь были грубы и много пили, женщины — красивы и распущены, а образ жизни отличался не большей предсказуемостью, чем охота на лис, каждый уик-энд проносившаяся по окрестностям.
      В современном Найроби почти ничего не осталось от старого вольного города колониальных времен. Немногочисленные уцелевшие здания в викторианском стиле терялись в современном городе с его полумиллионным населением, автомобильными пробками, светофорами, небоскребами, супермаркетами, срочными химчистками, французскими ресторанами и отравленным воздухом.
      Самолет с экспедицией СТИЗР на борту приземлился в международном аэропорту Найроби на рассвете шестнадцатого июня. Мунро отправился на поиски носильщиков и рабочих для экспедиции. Росс собиралась вылететь из Найроби не позже, чем через два часа, но из Хьюстона позвонил Трейвиз и сообщил, что Питерсон, один из геологов предыдущей экспедиции в Конго, каким-то образом оказался в Найроби.
      Росс пришла в восторг:
      — Где он сейчас? — спросила она.
      — В морге, — ответил Трейвиз.

* * *

      Подойдя ближе к покрытому нержавеющей сталью столу, Эллиот вздрогнул: там лежал труп блондина примерно его возраста. Руки его во многих местах были переломаны, кожа местами вздулась и приобрела отвратительный красноватый цвет. Эллиот мельком взглянул в сторону Росс. Она не отвернулась, не побледнела и казалась совершенно спокойной. Патологоанатом нажал педаль и включил микрофон, укрепленный над анатомическим столом.
      — Назовите, пожалуйста, ваши имя и фамилию.
      — Карен Элен Росс.
      — Ваши национальность и номер паспорта?
      — Американка, F1413649.
      — Можете ли вы опознать этого человека, мисс Росс?
      — Да, — ответила она. — Это Джеймс Роберт Питерсон.
      — Какое отношение вы имели к покойному Джеймсу Роберту Питерсону?
      — Мы вместе работали, — хмуро ответила Росс.
      И тени каких-либо эмоций не отразилось на ее лице. Казалось, Росс смотрит не на труп коллеги, а равнодушно изучает очередной геологический образец.
      Патологоанатом повернулся к микрофону:
      — Опознание подтвердило, что покойный является Джеймсом Робертом Питерсоном, мужского пола, европеоидом, двадцати девяти лет, гражданином США. — Он снова обратился к Росс:
      — Когда вы видели мистера Питерсона в последний раз?
      — В мае этого года. Он собирался в Конго.
      — В течение последнего месяца вы с ним не встречались?
      — Нет, — ответила Росс. — Что с ним произошло?
      Патологоанатом прикоснулся к вздувшейся красноватой коже на руках Питерсона. Кожа легко подалась, на ней остались белые пятна, как следы зубов на человеческой плоти.
      — Чертовски странная история, — сказал он.
      Днем раньше, 15 июня, Питерсона доставили в аэропорт Найроби на борту небольшого чартерного грузового самолета. Он находился в тяжелейшем шоке и спустя несколько часов умер, не приходя в сознание.
      — Поразительно, как он вообще добрался до самолета. Очевидно, из-за какой-то механической неполадки самолет произвел вынужденную посадку в Гароне — это такая грязная полоска в глубине Заира. И как раз в это время из леса, шатаясь, вышел Питерсон и упал без сознания у лог экипажа.
      Патологоанатом подчеркнул, что у покойного были переломаны кости обеих рук, причем травмы он получил по меньшей мере за четыре дня до смерти.
      — Должно быть, он перенес невероятные мучения.
      — Что могло быть причиной такой травмы? — спросил Эллиот.
      Патологоанатом признался, что никогда в жизни не видел ничего подобного.
      — На первый взгляд это напоминает механическую травму, например последствия автомобильной катастрофы. Таких случаев сейчас больше чем достаточно, но в подобных катастрофах переломы никогда не бывают двусторонними.
      — Значит, это была не механическая травма? — спросила Карен Росс.
      — Не знаю. В моей практике это первый случай, — неохотно ответил патологоанатом. — Под ногтями покойного мы нашли следы крови и несколько серых волосков. Сейчас мы выясняем, что это такое.
      — Это определенно не волосы человека, — оторвался от микроскопа сидевший в другом конце комнаты второй патологоанатом. — Поперечное сечение иное. Шерсть какого-то животного, близкого человеку.
      — Поперечное сечение? — не поняла Росс.
      — Это самый надежный показатель происхождения волоса, — объяснил патологоанатом. — Например, у человека лобковые волосы в поперечном сечении более эллиптичны, чем волосы на других частях тела, в том числе и на лице. Это очень характерный признак, даже суды учитывают его в качестве вещественного доказательства. А поскольку в нашей лаборатории мы имеем дело с шерстью самых разных животных, то тут опыта у нас достаточно.
      Загудел большой анализатор, одетый в чехол из нержавеющей стали.
      — Готов анализ крови, — сказал патологоанатом.
      На экране появились два почти одинаковых набора полосок, окрашенных в пастельные тона.
      — Это электрофореграммы, — объяснил патологоанатом. — Так мы проверяем белки сыворотки крови. Слева обычная человеческая кровь, а справа — кровь из-под ногтей покойного. Сами можете убедиться, это не кровь человека.
      — Не человека? — переспросила Росс, взглянув на Эллиота.
      — Она очень похожа на кровь человека, — сказал патологоанатом, внимательно изучая полоски. — Но все же различия очевидны. Возможно, это кровь домашнего животного, например свиньи. Или, быть может, примата.
      Серологически обезьяны очень близки к человеку. Через минуту будут готовы результаты анализа.
      На экране компьютера появились слова:
      АЛЬФА-И БЕТА-ГЛОБУЛИНЫ СЫВОРОТКИ СООТВЕТСТВУЮТ КРОВИ ГОРИЛЛЫ.
      — Вот и ответ на вопрос, что было под ногтями Питерсона, — сказал патологоанатом. — Кровь гориллы.

      — Она не сделает вам ничего плохого, — успокаивал Эллиот испуганного санитара. Все трое находились в пассажирском салоне грузового „Боинга-747“. — Смотрите, она вам улыбается.
      Эми и в самом деле демонстрировала свою самую очаровательную улыбку старалась не показывать зубов. Но санитар из частной клиники Найроби был незнаком с такими тонкостями горилльего этикета. Дрожащими руками он взялся за шприц.
      В Найроби им предоставлялась последняя возможность провести полное медицинское обследование Эми. Большое и сильное животное не отличалось крепким здоровьем, — точно так же, как под внешне злобным и вечно хмурым выражением лица скрывалось кроткое, легкоуязвимое существо. В Сан-Франциско сотрудники „Проекта Эми“ строго следили за ее здоровьем: анализ мочи через день, еженедельный анализ кала на скрытую кровь, ежемесячный полный анализ крови, а раз в три месяца — обязательный визит к стоматологу для удаления черного зубного камня — неизбежного следствия вегетарианской диеты.
      Эми спокойно переносила все медицинские процедуры, но насмерть перепуганный санитар этого, конечно, не знал. Он осторожно подкрался к горилле, держа шприц как оружие в вытянутой руке.
      — Вы уверены, что она не укусит?
      Эми, пытаясь облегчить жизнь санитару, жестами показала: „Эми обещает не кусать“. Как всегда, при встречах с людьми, не знавшими ее языка, она жестикулировала нарочито медленно, обдуманно.
      — Она обещает не кусаться, — сказал Эллиот.
      — Это вы так говорите, — засомневался санитар.
      Решив не вдаваться в объяснения, кому принадлежат эти слова, Эллиот промолчал.
      Взяв пробу крови, санитар немного успокоился и стал укладывать в чемоданчик свои приборы.
      — Ну и уродливая скотина, — пробормотал он.
      — Вы ее оскорбили, — сказал Эллиот.
       „Кто уродливый?“— протестующе зажестикулировала Эми.
      — Не обращай внимания, Эми, — сказал Эллиот. — Он просто никогда не видел горилл.
      — Прошу прощения? — не понял санитар.
      — Вы ее оскорбили. Я бы на вашем месте извинился.
      Санитар защелкнул свой чемоданчик, недоуменно посмотрел на Эллиота, потом на Эми:
      — Извиниться перед ним?
      — Перед ней, — поправил Эллиот. — Да, извиниться. Вам бы понравилось, если бы вас назвали уродом?
      Эллиот был искренне возмущен. С годами он все более и более болезненно реагировал на широко распространенное предубеждение людей, которые искренне считали шимпанзе милыми детьми, орангутанов — мудрыми старичками, а гориллу — огромным опасным зверем. Все эти представления на самом деле были более чем далеки от истины.
      Каждое животное — уникальное творение природы, и все попытки втиснуть его в узкие рамки человеческих стереотипов заранее несостоятельны.
      Шимпанзе, например, гораздо более грубы и жестоки, чем гориллы. Все шимпанзе по природе экстраверты, и в агрессивном состоянии озлобленный шимпанзе гораздо опасней, чем рассерженная горилла, а в зоопарках Эллиот не раз с удивлением наблюдал, как матери протягивали детей к клетке с шимпанзе и старались держаться как можно дальше, проходя мимо гориллы.
      Они, конечно, понятия не имели, что дикие шимпанзе нередко похищали и пожирали человеческих детей, в то время как гориллы на такое просто неспособны.
      Постоянно сталкиваясь с пристрастным отношением человека к гориллам, Эллиот, конечно, замечал, что и Эми очень переживала, чувствуя предвзятое отношение людей. Она ничего не могла поделать с тем, что она большая, черная, с густыми бровями на квадратном лице. Но за этим лицом, которое все находили отталкивающим, скрывалось умное, тонко чувствующее создание, проникнутое добротой к окружающим ее людям. Эми всякий раз болезненно переживала, когда человек, увидев ее, испуганно вскрикивал, или бросался бежать, или отпускал несправедливые замечания.
      — Вы хотите сказать, что он понимает английский? — нахмурился санитар.
      — Да, она понимает.
      Эллиот терпеть не мог, когда люди называли Эми „он“. Те, кто ее боялся, почему-то всегда считали, что Эми — самец.
      Санитар покачал головой:
      — Этому я не верю.
      — Эми, проводи гостя до двери.
      Эми проковыляла через весь салон и широко распахнула дверь. У санитара округлились глаза. Эми закрыла за ним дверь и жестами сказала: „Глупый человек-мужчина“.
      — Не обращай внимания, — сказал Эллиот. — Иди сюда, Питер будет щекотать Эми.
      Все следующие пятнадцать минут Эллиот чесал и щекотал Эми, а она каталась по полу, урча от удовольствия. Он так и не заметил, как за его спиной бесшумно распахнулась дверь и на пол упала чья-то тень. А потом было уже поздно. Эллиот повернулся, но успел увидеть лишь опускающийся темный цилиндр, тут же на мгновение почувствовал страшную, ослепляющую боль и потерял сознание.

      Эллиота вывел из шока пронзительный сигнал какого-то электронного устройства.
      — Не двигайтесь, сэр, — произнес незнакомый голос.
      Эллиот раскрыл глаза и прямо над собой увидел направленную на него яркую лампу. Он все еще лежал на спине в пассажирском салоне самолета; кто-то склонился над ним.
      — Посмотрите направо… теперь налево… Попробуйте подвигать пальцами.
      Эллиот послушно выполнил все указания. Лампу убрали; теперь он разглядел сидевшего на корточках чернокожего мужчину в белом костюме.
      Мужчина потрогал голову Эллиота, и на его пальцах остались следы крови.
      — Можете не беспокоиться, — сказал он. — Все повреждения носят только поверхностный характер. — Он поднял голову. — Как вы думаете, сколько времени он был без сознания?
      — Минуты две, не больше, — ответил Мунро.
      Опять зазвучал тот же пронзительный сигнал. Только теперь Эллиот заметил Карен Росс, которая ходила по салону с какой-то сумкой на плече, держа перед собой металлический прут. Снова раздался сигнал.
      — Проклятье, — сказала Росс, отрывая какой-то небольшой предмет от герметичной прокладки иллюминатора. — Это уже пятый. Они поработали на славу.
      Мунро склонился к Эллиоту.
      — Как вы себя чувствуете? — спросил он.
      — Ему нужен покой в течение суток, — сказал чернокожий мужчина. Обычная мера предосторожности.
      — Двадцать четыре часа! — воскликнула Росс, продолжая обследовать салон.
      — Где Эми? — спросил Эллиот.
      — Ее украли, — ответил Мунро. — Похитители открыли задний люк, надули пневматический трап и смылись, прежде чем кто-либо успел сообразить, что произошло. Вот что мы обнаружили рядом с вами.
      Мунро протянул Эллиоту стеклянный цилиндрик с маркировкой японскими иероглифами. Стенки цилиндрика были поцарапаны; на одном его конце был резиновый поршень, на другом — сломанная игла.
      Эллиот приподнялся и сел.
      — Эй, поосторожней, — предупредил врач.
      — Я прекрасно себя чувствую, — сказал Эллиот, хотя от боли голова у него просто раскалывалась. Он повертел в руках цилиндрик. — Когда вы нашли эту штуку, на ней был иней?
      Мунро кивнул:
      — Она была очень холодной.
      — Углекислота, — сказал Эллиот и покачал головой. Это была пуля, выпущенная из пневматического пистолета. — Они обломали иголку в теле Эми.
      Эллиот представил себе, как возмущенно она кричала. Эми привыкла только к самому деликатному обращению. Возможно, это было одним из недостатков его системы воспитания; он совсем не подготовил ее к встрече с реальной жизнью. Эллиот понюхал цилиндрик и почувствовал резкий запах.
      — Лобаксин. Быстродействующее снотворное, действует через пятнадцать секунд после введения. Вот на что они пошли.
      Он был очень зол. Лобаксин применяли чрезвычайно редко: он вызывал поражение печени. К тому же они сломали иглу…
      Эллиот встал и вынужден был опереться на Мунро. Тот обнял его за плечи.
      Врач запротестовал.
      — Со мной все в порядке, — сказал Эллиот.
      В другом конце салона снова пронзительно загудел искатель. На этот раз сигнал был особенно громким и продолжительным. Росс провела сенсором искателя по шкафчику аптечки, залезла внутрь его, обследовала стенку за пузырьками и пакетами. Казалось, сигнал раздражал ее; она нетерпеливо захлопнула дверцу аптечки и пошла дальше.
      В который раз снова загудел искатель. Росс нагнулась и вырвала небольшое черное устройство из-под пассажирского кресла.
      — Вы только посмотрите. Должно быть, один человек только и делал, что сажал этих „жучков“. Чтобы очистить самолет, потребуется несколько часов.
      Мы не можем ждать.
      Росс решительно направилась к операторскому терминалу и села за клавиатуру.
      — Где они сейчас? — спросил Эллиот. — Экспедиция консорциума?
      — Основная группа вылетела из найробийского аэропорта Кубала шесть часов назад, — сообщил Мунро.
      — Значит, они не могли взять с собой Эми.
      — Конечно, не взяли, — раздраженно сказала Росс. — Она им и не нужна.
      — Ее убили? — спросил Эллиот.
      — Возможно, — спокойно ответил Мунро.