– Скажите, вы действительно верите, что можно снизить содержание углекислого газа в атмосфере?

– Ну конечно! Ведь в мире полно альтернативных источников энергии, они только и ждут, чтобы их наконец начали использовать. Ветряные мельницы, солнечная энергия, отходы, геотермальные…

– Том Уигли в компании семнадцати ученых и инженеров, собранных со всего мира, провели тщательнейшие исследования. И пришли к выводу, что это невозможно. Их работа была опубликована в журнале «Сайэнс». Там сказано, что пока что еще невозможно создать технологию по уменьшению выбросов двуокиси углерода или же для того, чтоб снизить эти выбросы в несколько раз. Они пришли к выводу, что ни ветра, ни солнечной или даже ядерной энергии недостаточно, чтобы решить эту проблему. В статье говорится, что для этого требуется совершенно новая и еще не открытая учеными технология.[38] – Нет, это просто безумие какое-то! – воскликнула Энн. – Эйвори Лавинс изложил все черным по белому еще двадцать лет назад. Ветер и солнце, консервация, энергетическая эффективность. Никаких проблем!

– Позволю себе не согласиться. Проблемы существуют. По прогнозам Лавинса, к 2000 году США должны были получать до тридцати пяти процентов энергии из альтернативных источников. На самом деле реальная цифра составляет всего шесть процентов.

– Это явно заниженная цифра.

– Да нет, уверяю вас, Энн, ни одна страна в мире не способна пока что производить тридцать пять процентов принципиально новой энергии.

– Но в таких странах, как Япония, прогресс явно наметился.

– В Японии используется всего пять процентов новой энергии. В Германии – тоже пять. В Англии – два процента.

– А в Дании?

– Восемь процентов.

– Ну, вот вам прекрасный пример, – воодушевилась Энн. – Просто надо больше работать.

– Не спорю. Но дело в том, что лопасти ветряных мельниц на фермах рубят пролетающих птиц на мелкие кусочки. Так что, полагаю, они скоро перестанут быть популярными. А вот панели батарей солнечной энергии работать будут. Бесшумно, эффективно.

– Солнечная энергия – вообще великое дело! – тут же подхватила Энн.

– Да, – кивнул Кеннер. – И нам всего-то и нужно, что двадцать семь тысяч квадратных километров этих самых панелей, чтоб обеспечить потребность страны в энергии. Представьте себе, весь штат Массачусетс сплошь покрыт панелями солнечных батарей, и дело сделано. Хотя, что это я… К 2050 году потребность в энергии у нас утроится, так что, наверное, для этой цели лучше выбрать Нью-Йорк.

– Или Техас. Всем, кого я знаю, просто плевать на Техас, – сказала Энн.

– Ну, вот и приехали, – насмешливо заметил Кеннер. – Покройте панелями десять процентов от площади Техаса, и дело в шляпе. Хотя, – добавил он, – возможно, Техас предпочтет сначала покрыть этими самыми панелями Лос-Анджелес.

– Вы все шутите…

– Ничуть, уверяю вас. Давайте-ка лучше остановимся на Неваде. Там все равно сплошная пустыня. Но мне крайне любопытно узнать о вашем личном опыте в использовании альтернативной энергии. Что вы можете сказать о себе, Энн? Вы уже пользуетесь альтернативными источниками?

– Да, представьте себе. Вода у меня в бассейне нагревается от солнечных батарей. А служанка ездит на машине-гибриде.

– А у вас какая машина?

– Ну, довольно большая. Надо возить ребятишек и все такое.

– Большая? Какая модель?

– Вообще-то я езжу на джипе… Иногда.

– Ну а какая энергия используется в доме? Наверняка электричество получаете от заряженных солнцем батарей, да?

– Э-э… я как-то пригласила консультантов, посоветоваться. Только Джерри, это мой муж, сказал, что установка всех этих устройств обойдется слишком дорого. Но я не теряю надежды переубедить его. Вода, она, знаете ли, и камень точит.

– Ну а бытовые электроприборы?

– Все до одного фирмы «Энерджистар». Все до единого. Очень экономичны.

– Это хорошо. Ну а семья у вас большая?

– У меня двое сыновей. Семи и девяти лет.

– Замечательно. И дом большой?

– Ой, точно не скажу.

– И все-таки? Сколько квадратных футов?

Миссис Гарнер смутилась.

– Да ладно, шут с ним, скажи ему, Энн! – ухмыльнулся Брэдли. – Дом у нее чертовски здоровенный! Должно быть, десять-пятнадцать тысяч квадратных футов. И жуть до чего красивый! А участок! С добрый акр, а может, и все полтора. Фонтанчики работают днем и ночью, поливают газон. А уж сад возделан – просто упадешь! Что и понятно, ведь она то и дело принимает филантропов. А они жертвуют в фонд. Приемы закатывает чуть ли не каждый день, роскошные, доложу я вам.

Кеннер вопросительно взглянул на Энн.

– Двенадцать тысяч, – сказала она. – Квадратных футов.

– На семью из четырех человек? – спросил Кеннер.

– Ну, свекровь иногда приезжает, живет у нас. Ну и еще служанка.

– А второй дом у вас имеется? – поинтересовался Кеннер.

– Черт, да у нее еще два! – снова встрял Брэдли. – Один совершенно шикарный в Аспене. И еще большой дом в штате Мэн.

– Это досталось по наследству, – поспешила вставить Энн. – Мой муж…

– И еще квартира в Лондоне, – не унимался Брэдли. – Я что-то подзабыл, она ваша или принадлежит компании мужа?

– Компании.

– А как предпочитаете путешествовать? – спросил Кеннер. – На частном самолете?

– Ну, э-э… вообще-то у нас нет своего самолета. Но мы заказываем вместе с другими людьми, если надо куда-то лететь. И он никогда не летит полупустым. Этого мы не допускаем. И считаем, что поступаем правильно.

– Да, разумеется, – рассеянно кивнул Кеннер. – Но должен признаться, меня немного смущает вся эта ваша философия…

– Послушайте! – сердито воскликнула она. – Я живу в среде, где следует придерживаться определенных стандартов. Этого требует прежде всего бизнес моего мужа. Да, а кстати, вы сами-то где проживаете?

– У меня квартира в Кембридже.

– Большая?

– Девятьсот квадратных футов. Машины у меня нет. Езжу на такси, летаю обычными пассажирскими самолетами.

– Я вам не верю, – заявила Энн.

– Думаю, лучше поверить, – встрял Брэдли. – Потому как этот парень знает, на чем стоит, и…

– Ты бы заткнулся, Тед, – грубо осадила его Энн. – Нажрался, как свинья.

– Пока что нет. Еще не нажрался. – В голосе его звучала обида.

– Я вас не осуждаю, Энн, – тихо заметил Кеннер. – Знаю, как вы преданы делу защиты окружающей среды. Просто пытаюсь уяснить для себя вашу истинную позицию.

– Моя позиция состоит в следующем. Люди нагревают планету, отравляют ее разными вредными веществами. И наш моральный долг – защитить биосферу, все растения и животных, которые уничтожаются из-за этого опасного процесса. Наш долг перед последующими поколениями – удержать мир от катастрофических изменений, что происходят сегодня. – Донельзя довольная собой, она откинулась на спинку кресла.

– Так, стало быть, у нас есть моральные обязательства перед другими. Растениями, животными и людьми, верно я вас понимаю?

– Именно.

– И что же мы должны делать, чтобы защитить их интересы?

– То, что в интересах всех нас.

– Но, к сожалению, наши интересы далеко не всегда совпадают. Конфликт интересов – это обычная и старая как мир история.

– Каждое создание на этой планете имеет право на жизнь.

– Неужели вы искренне верите в это? – спросил Кеннер.

– Конечно, верю. Каждое живое существо имеет это право.

– Даже паразиты, разносящие малярию? – Ну… они ведь тоже часть природы.

– Тогда получается, что вы против борьбы с полиомиелитом и оспой? Ведь эти смертельно опасные вирусы тоже часть природы.

– То, что вы говорите, свидетельствует о высокомерии мужской половины человечества. Они самонадеянно решили, что надо подстраивать мир под свои цели. Этот импульс, вызванный избытком тестостерона, несвойственен женщинам, и, и…

– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал Кеннер. – Вы против уничтожения полиомиелита и оспы или нет?

– Вы просто играете словами.

– Ничего подобного. И потом, разве это не естественно, переделывать мир в своих целях?

– Конечно. Это вмешательство в природу.

– А вы когда-нибудь видели термитник? Или плотину, построенную бобрами? Эти создания тоже изменяют природу, причем самым катастрофическим образом, ущемляющим интересы других живых существ. Они вмешиваются в жизнь природы или нет?

– От термитников мир не рухнет.

– А вот это спорный вопрос. Общий вес термитов превышает общий вес всех людей на земле. Он в тысячи раз больше. И потом, известно ли вам, сколько метана выделяют термиты? А метан – куда более опасный газ, нежели углекислый, и парниковый эффект от него значительно выше.

– Нет, вы просто невозможны! – воскликнула Энн. – Вам нравится спорить, вот и все. А мне – нет. Я хочу сделать наш мир лучше, это моя цель. А теперь, пожалуй, почитаю журнал. – И она встала, прошла в переднюю часть салона и уселась в кресло спиной к Кеннеру.

– Она говорит и действует с самыми лучшими намерениями, – заметила Сара.

– Вот только плохо информирована, – сказал Кеннер. – Ходячее заблуждение. А это верный путь к катастрофе.

Тут вдруг Тед Брэдли резко поднялся со своего места. Он внимательно прислушивался к спору между Кеннером и Энн. Ему очень нравилась Энн. Почему-то он был уверен, что переспал с этой дамочкой; так с ним бывало, когда он много пил. Виски затуманило голову, и он толком ничего не помнил, но всем сердцем симпатизировал Энн, и потому сделал вывод, что между ними что-то было.

– Вы были безобразно грубы с ней, – сказал Брэдли «президентским» своим голосом. – Какое право вы имеете обзывать такого человека, как Энн, «ходячим заблуждением»? Она искренне заботится о сохранении природы, об окружающей среде. Она посвятила этому всю свою жизнь. Ей небезразлично.

– И что с того? – насмешливо спросил Кеннер. – «Небезразлично» – довольно безликое слово. Желание делать добро тоже здесь совершенно ни при чем. Главное в таких вопросах – это знание и результат. Знаний у нее нет, и, что еще хуже, она этого не понимает. Пока что человек еще не знает, как следует делать то, к чему она стремится.

– Что именно?

– Сохранять окружающую среду. Мы еще не научились делать это.

– О чем это вы? – Брэдли даже всплеснул руками. – Ерунда! Уж что-что, а сохранять и поддерживать природу мы умеем.

– Неужели? А вам известна печальная история Йеллоустонского парка? Нашего первого национального парка?

– Я там был.

– Я не об этом спрашиваю.

– Нельзя ли прямо перейти к делу, профессор? – насмешливо спросил Брэдли. – Меня изрядно утомили все эти ваши недомолвки и проверки. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

– Хорошо, – сказал Кеннер. – Я вам расскажу.

– Йеллоустонский парк, – начал рассказывать он, – стал первым в мире заповедником дикой природы. Видимо, потому, что территория у реки Йеллоустон в штате Вайоминг считалась одним из самых красивейших мест Америки. Льюис и Кларк воспевали природу этих мест. Художники, к примеру, Бьерстад и Моран, неустанно писали там пейзажи с натуры. К тому же хозяевам новой Северно-Тихоокеанской железной дороги хотелось привлечь в эти места как можно больше туристов. И вот в 1872 году под давлением прежде всего железнодорожного акционерного общества президент Улисс Грант распорядился выделить в тех краях два миллиона акров и придать им статус национального парка.

Существовала лишь одна проблема, но ни тогда, ни позже ее не признавали. У людей не было опыта сохранения уголков дикой природы. А все потому, что прежде в том просто не было нужды. И почему-то считалось, что все пойдет само собой как по маслу. Как позже выяснилось, это было заблуждением.

Теодор Рузвельт, посетивший Йеллоустонский парк в 1903 году, видел там великое множество самого разного зверья и дичи. Там водились лоси, бизоны, черные медведи, олени, горные львы, гризли, койоты, волки и снежные бараны. Отстрел и охота в те времена строжайше воспрещались. Вскоре после этого визита была образована так называемая Парковая служба, новая бюрократическая организация, чьей единственной задачей было поддерживать парк в первозданном его виде.

Однако через десять лет от всего этого изобилия, произведшего неизгладимое впечатление на Рузвельта, не осталось и следа. А причиной тому стало неверное управление парком. Перед сотрудниками была поставлена задача сохранить его в первозданном виде, и они предприняли определенные шаги, как считали они, исключительно в интересах сохранения парка и его обитателей. Но, как выяснилось, они заблуждались.

– Ну, век живи, век учись, – философски заметил Брэдли. – Знания наши все время приумножаются и…

– Ничего подобного, – резко перебил его Кеннер. – Впрочем, это моя личная точка зрения. Почему-то считается, что сегодня мы знаем больше, но кругозор наш остается весьма ограниченным. Из-за этого все и произошло.

А произошло вот что. Управляющие парком ошибочно считали, что лоси как вид могут исчезнуть. И вот они принялись увеличивать поголовье в парке путем истребления хищников. Принялись активно отстреливать и травить волков в парке. И запретили индейцам здесь охотиться, хотя то была их исконная охотничья территория.

И вот стада лосей все множились, и эти копытные поедали так много травы и веток, что экология парка начала меняться. Лоси поедали деревья, из которых бобры строили свои плотины, а потому бобры постепенно исчезли. Только тут управляющие спохватились, выяснилось, что бобры жизненно необходимы для поддержания водных ресурсов парка.

С исчезновением бобров высохли заливные луга; обмельчали ручьи и реки, исчезли такие виды, как форель и выдра. Усилилась эрозия почв; и экология парка менялась все больше.

К 1920 году стало ясно, что в парке развелось слишком много лосей, и вот лесничие стали отстреливать их тысячами. Но изменение растительной экологии оказалось необратимым; прежние виды деревьев и трав постепенно исчезли.

Со временем стало ясно и то, что индейцы-охотники были просто незаменимы в подержании экологического баланса парка. Они снижали численность лосей, бизонов и прочих копытных. Отсюда же был сделан и более обобщенный вывод: туземцы, обитатели американского континента, принимали куда более активное участие в формировании «дикой природы», чем прежде казалось белым, во всяком случае, когда они только прибыли в Новый Свет. «Нетронутая дикая природа» только на первый взгляд казалась таковой. На самом деле человек на Североамериканском континенте оказывал на окружающую среду огромное воздействие на протяжении целых тысяч лет – выжигал леса и прерии, сокращал популяции отдельных видов, охотился на тех зверей, коих было в изобилии.

Постепенно стало ясно, что запрет на охоту индейцев был ошибочным. Но то была лишь одна из многих других ошибок, которые продолжали допускать управляющие парком. Сначала медведей-гризли защищали, потом начали уничтожать. Волков уничтожали особенно нещадно, потом пришлось восстанавливать их популяцию. Сначала на территории парка запрещали научно-исследовательские полевые работы, в том числе мечение животных с помощью радиоошейников, затем вновь разрешили эти работы в отношении видов, которым грозило уничтожение. Прежде велась активная борьба по предотвращению пожаров, затем люди поняли, какую роль играют пожары в восстановлении лесов. С приходом этого понимания ударились в другую крайность – сжигались тысячи акров, что привело к почти полной стерилизации земли, и на этих гарях леса уже не восстанавливались. Затем в 1970-е пришла мысль запустить в заповедные водоемы радужную форель, и вскоре она уничтожила многие виды местной рыбы.

Ну и так далее, и тому подобное. В том же духе.

Таким образом, – сказал Кеннер, – история парка являет собой не что иное, как совершенно невежественное, некомпетентное и разрушительное воздействие на окружающую среду, пусть даже и проходило оно с самыми благородными намерениями. А за этим следовали попытки восстановить урон, вызванный подобными действиями, но и это тоже ни к чему хорошему не приводило. Подобного рода вмешательство сравнимо разве что с разливом нефти или токсичных отходов. Только в случае с Йеллоустонским парком некого было винить, другое дело, когда иск можно предъявить какой-нибудь зловредной корпорации или капитану нефтеналивного судна. И все эти несчастья вызвали именно защитники окружающей среды, стремившиеся сохранить природу в «диком» ее виде. Они совершали одну непоправимую ошибку за другой. И тем самым доказали, как мало знают о среде, которую намеревались защищать.

– Глупости все это, – фыркнул Брэдли. – Раз надо было сохранять дикую природу, значит, требовалось относиться к ней бережно. Оставить эту самую природу в покое, и равновесие восстановилось бы само собой. А больше ничего и не требуется.

– Вы абсолютно не правы, – возразил Кеннер. – Так называемая пассивная защита, то есть оставить все как есть, никогда ни к чему хорошему не приводила. И не помогла бы сохранить природу в первозданном ее виде, ну, во всяком случае, не больше, чем у вас на заднем дворе. Мир – штука живая, Тед. В нем все постоянно меняется. Одни виды побеждают, другие погибают, возникают новые, сменяются еще какими-нибудь. И невозможно «заморозить» природу в первозданном ее состоянии, просто оставив ее в покое. Все равно что запереть детишек в комнате в надежде, что это помешает им расти и превратиться во взрослых. Наш мир постоянно меняется, и если вы хотите сохранить клочок земли в определенном состоянии, вы сперва должны понять, что это за состояние такое, а уж затем активно, порой даже агрессивно поддерживать его.

– Но вы же сами только что сказали, мы не научились этому.

– Правильно. Не научились. Потому что пока любое предпринятое нами действие вызывает изменения в окружающей среде, Тед. А любое изменение болезненно сказывается на жизни некоторых животных и растений. Это неизбежно. Допустим, кто-то хочет сохранить старые леса и помочь тем самым выжить пятнистой сове, а на деле получается, что славка Киртленда и другие виды потеряют привычную среду обитания – молодой лес, выросший на гарях. Из-за недостатка кормов.

– Но…

– И никаких «но», Тед. Назовите хоть одно подобное мероприятие, имевшее положительный результат.

– Ладно, назову. Запрет на использование приборов с высоким коэффициентом капиллярной фильтрации, отрицательно влияющих на озоновый слой.

– Да, и тем самым был нанесен удар по жителям стран третьего мира, пользовавшимся дешевыми охладителями. Еда стала портиться чаще, многие умирали из-за пищевого отравления.

– Но озоновый слой все равно важней…

– Для вас – возможно. А те несчастные могут с вами и не согласиться. Но мы сейчас говорим о другом. О том, можете ли вы предпринимать какое-то действие и быть уверенным в том, что оно не приведет к нежелательным последствиям.

– Ну хорошо. Солнечные батареи. Системы рециркуляции воды в жилых домах.

– И это подвигает людей строить дома в относительно диких местах, где прежде они не могли жить из-за недостатка воды и энергии. Они вторгаются в заповедные территории, подвергая тем самым опасности обитающие там виды.

– Запрет на использование ДДТ.

– Спорный вопрос. Вообще это величайшая трагедия двадцатого века. ДДТ стало самым широко используемым веществом в борьбе с москитами, и, несмотря на все голоса против, не было ничего лучше и безопаснее. А после этого запрета каждый год от малярии стало умирать свыше двух миллионов человек, по большей части дети. Если подсчитать нанесенный запретом общий урон, он выразится в астрономической цифре: свыше пятидесяти миллионов человеческих жизней. Запрет на использование ДДТ убил больше людей, чем Гитлер, Тед. А кто особенно активно проталкивал этот законопроект? Борцы за охрану окружающей среды.

– Но ДДТ признан канцерогеном.

– Никаким канцерогеном он не являлся. И ко времени запрета все это знали.[39] – Он был небезопасен.

– На самом деле настолько безопасен, что его можно было есть. В одном из экспериментов люди подмешивали его в пищу на протяжении двух лет.[40] Ну а после запрета ДДТ сменил паратиол, куда более опасное вещество. Через несколько месяцев после запрета на ДДТ сотни фермеров погибли из-за неумения обращаться с реально токсичными пестицидами.

– Лично мы с этим не согласны.

– А все потому, что не знаете фактов, не владеете информацией. Или же просто не желаете адекватно оценить последствия, к которым привели действия вашей организации. Со временем на запрет ДДТ будут смотреть как на величайшую ошибку.

– Да никогда его никто толком не запрещал.

– Вот тут вы правы. Странам просто объявили, что если они будут и дальше использовать ДДТ, то не видать им никакой иностранной помощи. – Кеннер покачал головой. – Но бесспорным остается факт, основанный на статистических данных ООН: до запрета ДДТ случаи заболевания малярией были относительно редки. От нее умирали около пятидесяти тысяч человек в год по всему миру. Несколько лет спустя болезнь снова превратилась в мировую проблему. Пятьдесят миллионов умерли после этого запрета, Тед. Так что, как видите, еще одно действие, принесшее вред.

Настала долгая пауза. Тед заерзал на сиденье, хотел было что-то сказать, потом передумал. И вот наконец решился:

– Ладно. Так и быть. – В голосе снова звучали вальяжно-ленивые президентские нотки. – Вы меня убедили. Один-ноль в вашу пользу. Дальше что?

– А дальше встает такой вопрос. Есть ли случаи, когда выгода от подобных действий защитников окружающей среды перевешивала бы вред? Получается, что нет.

– Ладно, ладно, согласен. И что?

– Вы когда-нибудь слышали в словах этих людей хотя бы намек на малейшее сомнение в своей правоте? Никогда. Они все возводят в абсолют. Забегают вперед судей, оспаривают правила и законы, не считаясь с ценой, которую придется заплатить за это. А суды, видя, что дело кончилось весьма плачевно, не всегда решаются выставить им счет. А если только попробуют, так эти пресловутые защитники природы поднимут такой визг, хоть уши затыкай. Они не хотят, чтоб люди узнали, во что обошлись обществу и миру их потуги спасти природу. Самым вопиющим примером является их попытка регулировать содержание бензола в топливе в конце 1980-х. Слишком уж дорого она обошлась обществу. Каждый дополнительный год жизни стоил примерно двадцать миллиардов долларов.[41] Вы согласны, что действия их не оправданы?

– Ну, когда вы излагаете все в таких терминах, да, конечно, согласен.

– А какие еще термины тут подходят, Тед? Ведь это правда! Двадцать миллиардов долларов, чтоб продлить жизнь на один год. Вот цена этих правил и регуляций. И вы по-прежнему будете поддерживать организации, стремящиеся навязать обществу бесплодные и дорогостоящие эксперименты?

– Нет.

– А знаете, кто был основным лоббистом в Конгрессе при принятии закона о бензоле? НФПР. Не собираетесь выйти из совета директоров этого фонда?

– Разумеется, нет.

Кеннер удрученно покачал головой:

– Ну, вот вам, пожалуйста. Приехали.

Санджонг указывал на монитор компьютера. Подошел Кеннер, опустился в кресло рядом с ним. На экране возник снимок какого-то острова в тропиках, сделанный с воздуха. Островок, густо поросший лесом, с широкой изогнутой бухтой голубой воды. Очевидно, снять его смогли из низко летящего аэроплана. У берега выстроились четыре изрядно побитые непогодой деревянные хижины.

– Самые новые снимки, – сказал Санджонг. – Появились за последние двадцать четыре часа.

– А выглядят как старые.

– Да, но на самом деле это не так. При ближайшем рассмотрении можно предположить, что хижины эти не настоящие. Вроде бы сделаны из пластика, а не из дерева. Самая большая предназначена для жилья, в остальных трех, по-видимому, хранят оборудование.

– Что за оборудование? – спросил Кеннер.

– Глядя на эти снимки, не поймешь. Очевидно, оборудование доставили ночью. Но я связался с гонконгской таможней и получил достаточно подробное описание. Оборудование состоит из трех ультразвуковых кавитационных генераторов. Крепится на специальных сборных рамах с углеродными матрицами.

– Ты что же, хочешь сказать, что подобное ультразвуковое оборудование имеется в свободной продаже?

– Факт то, что они его раздобыли. А вот каким образом, понятия не имею.

Кеннер и Санджонг сидели рядом, сблизив головы, и переговаривались почти шепотом. Подошел Эванс, наклонился к ним.

– О чем таком ультразвуковом идет речь? – тихо спросил он.

– О кавитационном генераторе, – ответил Кеннер. – Высокоемкий по части потребления энергии акустический прибор размером с небольшой грузовик, образующий радиально симметричное кавитационное поле.

Эванс не понял его, это было видно по глазам. – Кавитация, – принялся объяснять Санджонг, – это образование пузырьков в субстанции. Ну, самый простой пример, это когда кипятишь воду. В ней появляются пузырьки, слышен шум. Но в данном случае генераторы предназначены для создания кавитационных полей в твердой субстанции.

– Какой именно? – спросил Эванс.

– В земле, – ответил Кеннер.

– Что-то я не понимаю, – протянул Эванс. – Они собираются создавать пузырьки в земле, как в кипящей воде?..

– Ну, да, примерно так.

– Зачем?

Тут они умолкли – подошла Энн Гарнер.

– Здесь у вас что, мальчишник? – игриво спросила она. – Или девочке тоже можно присесть и послушать?

– Ну, разумеется, – ответил Санджонг и застучал по клавиатуре. На экране появился целый набор графиков. – Мы как раз изучаем уровни содержания двуокиси углерода во льду, эти данные получены со станции Восток и с севера Гренландии.

– Но не можете же вы все время держать меня в полном неведении, – капризно надула губки Энн. – Рано или поздно самолет приземлится. И уж тогда я точно узнаю, что это вы затеяли.

– Конечно, узнаете, – заметил Кеннер.

– Так почему бы не сказать мне прямо сейчас? В ответ Кеннер лишь покачал головой.

В салоне раздался голос пилота.

– Прошу пристегнуть ремни, – сказал он. – Мы приземляемся в Гонолулу.

– Гонолулу? – удивленно воскликнула Энн.

– А вы думали, куда мы летим?

– Я думала… – Но она тут же спохватилась и умолкла.

«Она знает, куда мы летим», – поняла Сара.

Пока в Гонолулу шла дозаправка, на борт к ним поднялся представитель паспортно-таможенного контроля и попросил предъявить документы. Он тут же узнал Теда Брэдли, заулыбался и начал называть его «мистер президент». Брэдли был польщен таким вниманием со стороны человека в униформе.

Офицер проверил паспорта у всех, а затем сказал:

– Пункт вашего назначения – остров Гареда в составе Соломоновых островов. Я просто хочу убедиться, что вашей группе знакомы правила поведения туристов в этих местах. Большинство посольств обычно предупреждает своих граждан, что там бывает небезопасно. Особенно с учетом нынешней обстановки.

– Какой еще обстановки? – спросила Энн.

– На острове активизировались повстанцы. Были совершены убийства. В прошлом году туда вошли части австралийской армии и взяли в плен главарей повстанцев, но некоторым удалось улизнуть. Только на прошлой неделе там произошло три убийства, в том числе двух иностранных граждан. Один из трупов был… э-э… обезглавлен. И голову бандиты забрали с собой.

– Что?..

– Голову унесли с собой. Потом, после смерти.

Энн обернулась к Кеннеру:

– Так мы летим именно туда? На остров Гареда?

Тот кивнул.

– Но зачем, скажите на милость, им понадобилась голова этого несчастного?

– Ну, наверное, ради черепа…

– Черепа… – повторила она. – Так, значит, речь идет об охотниках за черепами, да?

Кеннер снова кивнул.

– Я схожу с этого самолета, – заявила Энн. Взяла свою сумку и стала спускаться по трапу.

Дженифер только что проснулась.

– Что это с ней? В чем проблема? – спросила она.

– Дамочка уходит по-английски, не попрощавшись, – ответил Санджонг. Тед Брэдли задумчиво поглаживал подбородок. А потом спросил:

– Голову отрезали иностранцу?

– Вообще-то все было еще хуже, – сказал таможенник.

– Господи! Человеку отрезали голову. Куда уж хуже? – нервно рассмеялся Брэдли.

– Ситуация продолжает оставаться неспокойной, – продолжал офицер. – Поступающие оттуда известия весьма противоречивы.

Тут Брэдли перестал смеяться.

– Нет, серьезно. Я хочу знать. Что может быть хуже обезглавливания?

В салоне настала тишина.

– Они его съели, – сказал после паузы Санджонг.

– Съели? – воскликнул Брэдли. Офицер кивнул:

– Да, употребили отдельные части тела в пищу. По крайней мере, именно так сказано в полицейском отчете.

– Боже святый! – пробормотал Брэдли. – Какие именно части? Впрочем, неважно, знать не хочу. Господи Иисусе!.. Это надо же, сожрали парня, и все тут!

– Вам вовсе не обязательно лететь с нами, Тед, – сказал Кеннер. – Вы тоже можете сойти с самолета.

– Честно признаться, я уже подумываю об этом, – произнес Брэдли президентским своим голосом. – Быть съеденным, это, знаете ли, не слишком почетное завершение карьеры. Стоит только вспомнить великих людей нашего времени. Ну, представьте: Элвис – съеден, Джон Леннон – съеден. Просто я хочу сказать, как-то не хочется, чтоб тебя запомнили именно в связи с таким финалом. – Он умолк, низко опустил голову. Долго о чем-то размышлял, потом снова решительно вскинул голову. Этот жест был хорошо отрепетирован, он столько раз проделывал его в телефильмах. – Но нет! – воскликнул он. – Я принимаю этот вызов. Готов смотреть в глаза опасности. Раз вы летите, то и я с вами.

– Мы летим, – сказал Кеннер.