Экстренный случай

***

На сегодняшней вечеринке был только один человек, на помощь которого я мог рассчитывать. Фриц Вернер. Я принялся искать его глазами, но тщетно. Зато увидел Блейка – старшего патологоанатома Общей больницы. Блейк приобрел широкую известность благодаря своей голове – огромной, круглой и совершенно лысой. У него мелкие, почти детские черты лица, крошечный подбородок и широко поставленные глазки. Короче, его наружность полностью соответствует расхожему представлению об облике человека будущего. Блейк обладает холодным умом, подчас сводящим с ума его собеседников, да простится мне этот умный каламбур. И обожает всякого рода головоломки. Вот уже много лет мы с ним играем в слова. Правда, лишь от случая к случаю.

Заметив меня, Блейк приветственно поднял бокал с мартини и привычно спросил:

– Вы готовы?

– Конечно.

– «Волосатость», – предложил он.

Словцо было не ахти какое длинное, но все же попробовать стоило. Достав записную книжку и карандаш, я принялся усердно составлять из его букв другие слова. В конце концов у меня получилось: «волос», «слово», «лось», «лосось», «соль» и «сало».

– Ну, сколько? – спросил Блейк через минуту.

– Шесть, – ответил я.

Он улыбнулся.

– Говорят, из него можно выжать двенадцать, но у меня получилось только десять. – Блейк взял мой блокнот и добавил к записанным мною словам еще четыре: «соло», «тост», «ватт» и «волость».

Достав из кармана четвертак, я вручил его сопернику. Он победил меня третий раз кряду. За последние несколько лет Блейк брал верх так часто, что я утратил счет своим поражениям. Впрочем, ему вообще не было равных.

– Кстати, вы слышали о первой модели ДНК? – спросил он.

– Да.

– Жаль. – Блейк покачал головой. – Мне нравится огорошивать этим людей.

Я улыбнулся ему, не в силах скрыть удовольствие.

– А знаете ли вы последние новости об азиатской молодежи? Эта их борьба за право больного отказаться от лечения. Прямо подарок для всякого, кто ратует за применение фтористых соединений.

Об этом я тоже был наслышан. Похоже, моя осведомленность огорчила Блейка, и он побрел прочь в поисках другого собеседника, с которым можно было бы скрестить шпаги.

Блейк коллекционирует медицинско-философские софизмы. Он возносится на вершины блаженства всякий раз, когда ему удается путем логических рассуждений доказать хирургу, что тот не имеет морального права оперировать больного, а терапевту, что его главная обязанность – угробить как можно больше пациентов. Блейк обожает слова и играет понятиями, как ребенок – тряпичным мячом. И забавляется этой игрой, потому что она не требует от него никаких усилий. С Артом он поладил мгновенно. Год назад они, помнится, четыре часа кряду спорили о том, несет ли акушер моральную ответственность за судьбу детей, которым он помогает появиться на свет.

Вспоминая разговоры с Блейком, я понимаю, что они не более важны и полезны, чем, скажем, созерцание тренировки атлета в гимнастическом зале. Но Блейк умеет распалить собеседника. У него очень строгий ум, и это дает ему преимущества при общении с представителями самой строгой профессии на свете.

Слоняясь по комнате, я слышал обрывки разговоров и анекдотов и думал о том, что попал на типично медицинское сборище.

– ..а вы слышали о том французском биохимике, у которого родились близнецы? Одного он окрестил, а другого не стал и использует его как контрольный образец…

– ..у них у всех рано или поздно начинается заражение крови…

– ..и он ходил. Ходил, представляете? С содержанием калия…

– ..черт, а чего еще вы ждали от подпевалы Хопкинса?

– ..вот он и говорит: курить я бросил, но лучше сдохну, чем откажусь от выпивки…

– ..конечно, можно регулировать газы крови, но это не поможет вылечить сосуды…

– ..она была славная девчушка. А как одевалась! Наверное, они потратили на ее гардероб целое состояние…

– ..конечно, он взбесился. А кто бы не взбесился…

– ..какая там олигурия. Он пять суток не мочился и все равно выжил…

– ..у семидесятичетырехлетнего старика. Мы провели частичное иссечение и спровадили его домой. Все равно она медленно растет…

– ..печень провисла до колен, честное слово, и никакой патологии!

– ..она грозилась выписаться, если мы не прооперируем, так что, понятное дело…

– ..а студенты вечно ропщут, их хлебом не корми…

– ..похоже, девчонка просто откусила ему эту деталь…

– ..правда? Гарри – с той маленькой сестричкой из седьмой палаты? Белокурая такая?

– ..просто не верю. Он публикует столько научных статей, что человеку жизни не хва…

– ..метастазы до самого сердца…

– Короче, история такая. Тюрьма в пустыне и двое заключенных. Один – старик с пожизненным сроком, другой – молодой новичок. Парень без умолку болтает о побеге. Проходит несколько месяцев, и он рвет когти. Через неделю охранники водворяют его обратно в камеру, полуживого от голода и жажды, и он рассказывает старику, какие страсти-мордасти пережил на воле. Песок до горизонта, нигде ни одного оазиса, никакой жизни. Старик послушал малость и говорит: «Да знаю я, знаю. Двенадцать лет назад сам бежать пытался». – «Правда? – спрашивает молодой. – Так чего ж ты мне ни разу за все эти месяцы не сказал, что лучше не рыпаться? Почему не предупредил, что это бесполезно?» А старик пожал плечами и отвечает: «Так кто же станет публиковать отрицательные результаты?»

***

Часам к восьми, когда я уже начал уставать, в комнату вошел Фриц Вернер. Он приветственно махал рукой и что-то весело говорил. Я двинулся к нему, но на полпути меня перехватил Чарли Фрэнк.

Чарли стоял, согнувшись пополам, с физиономией, искаженной гримасой боли, как будто его только что пырнули ножом в живот. Вытаращенные округлившиеся глаза смотрели скорбно и печально. Можно было подумать, что Чарли лицедействует, но это был самый что ни на есть подлинный его облик. От него веяло приближающейся бедой, тяжко нависшей над согбенными плечами, гнувшей его к земле. Я ни разу не видел на лице Чарли улыбку.

– Ну, как он там? – сдавленным полушепотом спросил он.

– Кто?

– Арт Ли.

– Все в порядке.

Я не испытывал ни малейшего желания говорить о Ли с Чарли Фрэнком.

– Его и правда арестовали?

– Да.

– О боже! – ахнул Чарли.

– В конце концов все утрясется, – сказал я.

– Вы действительно так думаете?

– Да, – ответил я. – Действительно.

– Господи! – Чарли закусил губу. – Могу ли я чем-то помочь?

– Едва ли.

Он все никак не отпускал мой локоть. Я многозначительно посмотрел на Фрица, в надежде, что Чарли заметит мой взгляд и отцепится, но этого не произошло.

– Послушайте, Джон… Тут некоторые говорят, что и вы тоже замешаны.

– Давайте скажем так: я интересуюсь этим делом.

– Я обязан вам сообщить, – Чарли подался ко мне. – По больницам поползли слухи. Люди считают, что вы причастны и поэтому вас так заботит исход дела.

– Мало ли что болтают.

– Джон, вы можете нажить себе целый сонм врагов.

Мне подумалось, что эти враги, скорее всего, приятели самого Чарли. Он был детским врачом и пользовался огромным успехом, потому что заботился о своих юных пациентах даже больше, чем их мамаши.

– Почему вы так говорите?

– Потому что у меня предчувствие, – скорбно промолвил Чарли.

– И что вы мне посоветуете?

– Не лезьте в это дело, Джон. Оно слишком мерзкое.

– Спасибо, я запомню ваши слова.

– Очень многие люди убеждены…

– У меня тоже есть убеждения.

– ..что с Ли должен разбираться суд.

– Благодарю за совет.

Чарли еще крепче ухватил меня за локоть:

– Это я вам как друг говорю, Джон.

– Хорошо, Чарли, я запомню.

– Премерзкое дело…

– Ладно, ладно, спаси…

– Эти люди не остановятся ни перед чем.

– Какие люди?

Неожиданно Чарли выпустил мою руку и растерянно передернул плечами.

– Впрочем, вы должны поступать так, как находите нужным, – сказал он и повернулся ко мне согбенной спиной.

***

Фриц Вернер, по своему обыкновению, отирался возле бара. Он был высок и болезненно худосочен, словно страдал дистрофией. Фриц стригся очень коротко, отчего его огромные черные задумчивые глаза казались еще огромнее, чернее и задумчивее. Повадки его изрядно смахивали на птичьи: Фриц ходил вперевалку, а когда кто-то заговаривал с ним, проворно вытягивал шею, как будто был туговат на ухо. Но при этом от него веяло мощью. Может быть, благодаря австрийским корням. Или потому, что он обладал душой истинного художника. Фриц увлекался живописью и рисованием, и его рабочий кабинет был похож на захламленную мастерскую. Но источником средств к существованию ему служила психиатрия, и Фрицу приходилось подолгу внимать речам усталых пожилых матрон, которым на старости лет вдруг начинало казаться, что они сходят с ума.

Он с улыбкой пожал мне руку.

– Будь я проклят, если это не стебелек ядовитого плюща!

– И не говорите. Я уже и сам начинаю так думать.

Фриц оглядел комнату.

– Много лекций успели выслушать?

– Всего одну. От Чарли Фрэнка.

– Да, если вам нужен дурной совет, Чарли всегда готов его подать.

– А вы?

– Ваша супруга сегодня просто очаровательна, – проговорил Фриц. – Голубое ей к лицу.

– Я ей передам.

– Просто прелестна. Как детишки?

– Спасибо, хорошо. Фриц…

– Как работа?

– Послушайте, Фриц, мне нужна помощь.

Он рассмеялся мягким бархатистым смехом:

– Какое там помощь! Вас впору спасать.

– Фриц…

– Вы виделись с людьми. Полагаю, уже со всеми успели поговорить. Что вы думаете о Бабблз?

– О Бабблз?

– Да.

Я нахмурился, потому что сроду не слыхал этого имени.

– Бабблз? Стриптизерка какая-нибудь?

– Нет, соседка по комнате.

– Вы хотите сказать, соседка Карен?

– Разумеется.

– Которая учится в колледже Смита?

– Господи, да нет же! Я о той, которая прошлым летом жила вместе с Карен на Холме. Три девчонки сообща снимали там квартиру. Карен, Бабблз и еще одна. Эта третья имела какое-то отношение к медицине – была то ли медсестрой, то ли лаборанткой. Та еще компания.

– А как настоящее имя этой Бабблз? И чем она занимается?

В этот миг кто-то подошел к стойке, чтобы наполнить бокал. Фриц огляделся по сторонам и проговорил тоном истинного мозговеда:

– Судя по вашим словам, случай серьезный. Вот что, направьте-ка его ко мне. Завтра с половины второго до половины третьего. У меня образовалось «окно».

– Хорошо, я все устрою, – ответил я.

– Прекрасно. Приятно было повидаться, Джон.

***

Нортон Хэммонд стоял, привалившись к стене, и болтал с моей Джудит. Приближаясь к ним, я подумал, что Фриц был прав: она действительно выглядела прекрасно. Мгновение спустя я заметил в руке Хэммонда сигарету и удивился. Насколько мне было известно, Хэммонд не курил.

Но сегодня он медленно попыхивал сигаретой, делая глубокие затяжки. И не пил. Во всяком случае, бокала у него не было.

– Нет, ну вы только посмотрите, – сказал я.

Хэммонд усмехнулся:

– Это мой бунт против общественных устоев.

– Я пыталась втолковать ему, что кто-нибудь непременно учует, – подала голос Джудит.

– Да кто тут что учует? – заспорил Хэммонд.

Возможно, он был прав: дым стоял коромыслом.

– К тому же вспомните «Фармакологию в терапии» Гилмэна и Гудмэна.

– Все равно будь осторожен, – посоветовал я.

– Ну подумай сам, – ответил Хэммонд, делая глубокую затяжку. – Никакого тебе рака бронхов, никакой овсяно-клеточной карциномы, никаких эмфизем и хронических бронхитов. Ни атеросклероза, ни цирроза, ни болезни Вернике-Корсакова. Красота.

– Наркотики запрещены законом.

Хэммонд ухмыльнулся и подергал ус.

– Значит, ты за аборты, но против конопли?

– Нельзя отправиться в два крестовых похода одновременно, – ответил я, наблюдая, как он набирает полные легкие дыма и выдыхает прозрачный воздух. И тут меня осенило. – Нортон, ты ведь живешь на Холме, правильно?

– Ага.

– Знаешь кого-нибудь по имени Бабблз?

Он рассмеялся.

– Бабблз? Да кто ж ее не знает? Бабблз и Сверхголова. Их водой не разольешь.

– Сверхголова?

– Ее нынешний дружок. Композитор. Пишет электронную музыку. Что-то похожее на вой десятка собак. Он живет вместе с Бабблз.

– Это не она, часом, снимала квартиру на пару с Карен Рэнделл?

– Не знаю, возможно. А что?

– Как ее настоящее имя?

Хэммонд пожал плечами:

– Никогда не слышал. Но парня зовут Сэмьюэл Арчер.

– Где он обретается?

– За капитолием штата. В каком-то подвале. Они разрисовали его под утробу.

– Под утробу?

– Не поверишь, пока сам не увидишь, – ответил Хэммонд и блаженно вздохнул.

10

По пути домой я заметил, что Джудит напряжена и подавлена. Она сидела, плотно сжав колени, обхватив их руками, крепко сцепив побелевшие пальцы.

– Что-нибудь не так? – спросил я.

– Просто устала.

– Женушки доконали?

Джудит тускло улыбнулась:

– Ты становишься знаменитостью. Насколько я понимаю, миссис Уитстоун жалеет, что не сделала ставку на сегодняшнюю игру.

– Что еще говорят?

– Они спрашивали, чего ради ты стараешься помочь Арту. По их мнению, твои действия – блистательный пример дружеской преданности. Это так трогательно, так человечно, так замечательно.

– Хм…

– Но – зачем?

– Надеюсь, ты объяснила им, что я – славный малый?

В машине было темно, и я скорее почувствовал, нежели увидел, что Джудит улыбается.

– Увы, это не пришло мне в голову.

В ее голосе сквозили грустные нотки, а лицо, подсвеченное отблесками фар, казалось осунувшимся. Я понимал, что Джудит нелегко безвылазно сидеть у Бетти, но ведь кто-то же должен ей помочь.

Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилось студенчество и Сизая Нелл, семидесятилетняя алкоголичка, которая умерла и попала к нам в прозекторскую. Мы прозвали ее Нелл и еще уймой других имен и все время осыпали мрачными шуточками, в надежде, что это поможет нам довести работу до конца. Помню, как мне хотелось уйти, бросить все к черту, лишь бы не резать холодную, влажную, смердящую плоть, не сдирать ее с костей слой за слоем. Я мечтал о том дне, когда покончу с Нелл и смогу забыть ее зловоние, вытравить из памяти это давно мертвое, скользкое от слизи тело. Все остальные говорили, что с такими покойниками даже проще, а мне хотелось только одного – чтобы все поскорее кончилось. И я продержался до конца, до последнего рассечения, пока мы не изучили все ее чертовы нервы и артерии.

После той моей первой встречи с трупом, да еще таким жутким, я вдруг с удивлением обнаружил, что мне интересно заниматься патологоанатомией. Я люблю свою работу и уже научился не обращать внимания ни на внешний облик, ни на запах мертвецов и воспринимать каждое новое вскрытие как должное. Но вот что странно: ощущение новизны не исчезло. В каком-то смысле вскрытия стали для меня источником новых надежд. Человек только что умер, и вы знаете его историю болезни. Для вас он не безликий жмурик, а все еще человеческое существо, которое совсем недавно вело битву, личную битву, единственную по-настоящему личную битву в своей жизни. И потерпело поражение. Ваша задача – выяснить, как и почему был проигран этот бой и каким образом помочь другим людям, которые только готовятся к такой же борьбе. И самому себе. Вскрытие – это не просто взрезание трупов, которые исполняют свою единственную тошнотворную служебную обязанность – быть мертвыми, холодными обитателями сумрачного царства, подлежащими дотошному изучению.

***

Дома Джудит первым делом убедилась, что с детьми все в порядке, и отправилась звонить Бетти, а я решил отвезти домой няньку – миниатюрную и весьма бойкую девицу по имени Салли, капитана команды болельщиков бруклайнской средней школы. Когда я подвозил ее, мы обычно болтали о пустяках и затрагивали лишь самые нейтральные темы. Нравится ли Салли учеба, в какой колледж она намерена поступать. Ну, всякое такое. Но сегодня меня одолело любопытство. Я чувствовал себя старым и потерянным, как человек, вернувшийся на родину после долгих странствий. Все вокруг казалось чужим и незнакомым, особенно дети. Они делали совсем не то, чем занимались в их возрасте мы. Жили другими чаяниями, преодолевали другие сложности. Во всяком случае, они уж наверняка потребляли другие наркотики. Впрочем, быть может, их трудности и не отличались от наших. По крайней мере, мне хотелось бы думать именно так.

В конце концов я решил, что, наверное, просто перепил на вечеринке, а посему мне лучше помолчать и не вдаваться в расспросы. Вот я и молчал, слушая болтовню Салли о том, как она сдавала экзамен на водительские права. При этом я испытывал смешанное чувство страха и облегчения. А потом поймал себя на том, что веду себя глупо, поскольку у меня нет никаких причин интересоваться жизнью няньки моих детей или желать получше узнать ее. К тому же, если я начну выказывать любопытство, Салли, чего доброго, неверно меня поймет. Беседовать о водительских правах куда безопаснее: это надежная и достаточно серьезная тема для разговора.

А потом я ни с того ни с сего подумал об Алане Зеннере. И вспомнил слова, сказанные однажды Артом: «Если хочешь узнать что-то об этом мире, переключи свой телевизор на канал интервью и убери звук». Спустя несколько дней я так и сделал. Это было ужасно: раздувающиеся щеки, неугомонные губы, меняющиеся выражения лиц, сучащие руки. И – безмолвие. Ни единого звука. Никакой возможности понять, о чем говорят все эти люди на экране.

***

Адрес я нашел в телефонном справочнике. Сэмьюэл Арчер, Лэнгдон-стрит, 1334. Я набрал номер и услышал голос, записанный на пленку: «Извините, но телефон временно отключен. Не кладите трубку, телефонистка сообщит вам дополнительные сведения».

Я подождал. Раздалось несколько щелчков, словно в аппарате билось сердце, после чего до меня донесся новый голос: «Справочная. Какой номер вы набрали?»

– Семь-четыре-два-один-четыре-четыре-семь.

– Номер отключен.

Вероятно, Сэмьюэл Арчер переехал. А может быть, нет? Я поехал прямиком к его дому, который стоял на крутом восточном склоне Маячного холма. Здание было весьма обшарпанное, в подъезде воняло капустой и детской микстурой. Я спустился по скрипучей деревянной лестнице в подвал, освещенный зеленой лампочкой, и увидел черную дверь с надписью: «Бог пестует своих детей».

Я постучал.

Из-за двери доносились визги, птичьи трели, скрежет и еще какие-то звуки, похожие на стоны. Она распахнулась, и я увидел парня лет двадцати с небольшим, с пышной бородой и длинными мокрыми черными волосами, облаченного в комбинезон и лиловую рубаху в горошек. На ногах у него были сандалии. Парень окинул меня пустым взглядом, не выказывая ни удивления, ни любопытства.

– Вам чего?

– Я доктор Берри. А вы – Сэмьюэл Арчер?

– Нет.

– Мистер Арчер дома?

– Он занят.

– Я хотел бы повидать его.

– Вы его приятель?

Парень смотрел на меня с неприкрытым подозрением. Я услышал новые шумы – скрип, рокот и протяжный свист.

– Мне необходима его помощь.

Парень немного расслабился:

– Вы совсем некстати.

– Дело не терпит отлагательства.

– Вы врач?

– Да.

– У вас есть машина?

– Да.

– Какая?

– «Шевроле».

– Номер?

– Два-один-один-пять-один-шесть.

Парень кивнул.

– Ладно. Вы уж не обессудьте. Сами знаете, какие нынче времена. Никому нельзя верить. А вдруг вы – нарк легавый? – Он посторонился. – Только молчите. Я сам сообщу ему о вас. Он сочиняет и крепко наширялся. Уже седьмой час пошел, так что, наверное, все в порядке. Но он ужасно вспыльчивый.

Мы прошли через какое-то помещение, отдаленно напоминавшее гостиную. Тут стояли топчаны и несколько дешевых светильников. Белые стены были покрыты причудливым волнистым узором, который фосфоресцировал в лучах ультрафиолетовой лампы.

– Отпад, – сказал я, надеясь, что не напутал со словоупотреблением.

– Ну, – согласился парень.

Мы вошли в следующую комнату, погруженную в полумрак. Посередине, скрючившись над грудой электронной аппаратуры, сидел на корточках бледный юноша с исполинской копной кудрявых белокурых волос. У дальней стены стояли два громкоговорителя. Вертелись катушки магнитофона. Бледный юноша управлялся со своими инструментами, нажимая кнопки и извлекая из электроники разнообразнейшие звуки. На нас он даже не взглянул. Похоже, парень изо всех сил старался сосредоточиться, но двигался он как в кино при замедленной съемке.

– Постойте тут, – велел мне бородач. – Я ему скажу.

Я остановился на пороге. Бородатый подошел к белобрысому и тихо позвал:

– Сэм, Сэм.

Сэм поднял глаза.

– Привет, – сказал он.

– Сэм, к тебе пришли.

Похоже, Сэм изрядно растерялся.

– В натуре? – спросил он, по-прежнему не замечая меня.

– Да. Один славный малый. Очень славный. Понимаешь, что я говорю? Настоящий друг.

– Хорошо, – вяло пробормотал Сэм.

– Ему нужна твоя помощь. Пособишь?

– Конечно, – ответил Сэм.

Бородач кивнул мне. Я шагнул вперед и спросил:

– Что с ним?

– ЛСД. Уже седьмой час. Наверное, ломка начинается. Вы уж с ним понежнее.

– Ладно, – пообещал я и присел на корточки рядом с Сэмом. Он окинул меня пустым взглядом и, поразмыслив, сказал:

– Я тебя не знаю.

– Меня зовут Джон Берри.

Сэм сидел, будто изваяние.

– А ты старый, – сообщил он мне наконец. – Совсем старый.

– В каком-то смысле.

– Да, мужик. Ой. Слышь, Марвин, – обратился Сэм к своему приятелю, – ты когда-нибудь видел этого дядьку? Он совсем старик.

– Ага, – согласился Марвин.

– Старик. Хо-хо!

– Я твой друг, Сэм, – сказал я и протянул руку – медленно, чтобы не напугать белобрысого. Он взял ее двумя пальцами, поднес к свету и внимательно осмотрел с обеих сторон, после чего потеребил мои пальцы.

– Слушай, мужик, а ведь ты врач, – рассудил Сэм.

– Да, – ответил я.

– Руки как у врача. Я чувствую.

– Да.

– Слушай, мужик, классные руки, а?

Он принялся молча изучать их, легонько пожимая, поглаживая, трогая волоски на тыльной стороне ладони, ногти, подушечки пальцев.

– Лоснятся, – заметил он. – Эх, мне бы такие руки.

– А может, у тебя такие же.

Он выпустил мои ладони и уставился на свои собственные. В конце концов Сэм сказал:

– Нет, не такие.

– Это плохо?

Он озадаченно посмотрел на меня:

– Ты зачем пришел?

– Мне нужна твоя помощь.

– Ага. Ну. Ладно.

– Кое-какие сведения.

Я понял, что дал маху, только когда Марвин рванулся вперед. Сэм пришел в волнение. Я оттолкнул Марвина и снова обратился к белобрысому:

– Все путем, Сэм. Все путем.

– Ты легавый, – объявил он.

– Нет, Сэм, я не легавый. Не легавый я.

– Врешь.

– Это с ним бывает, – пояснил Марвин. – Приступы паранойи. Боится, что его упрячут за наркоту.

– Легавый. Грязный шпик.

– Нет, Сэм. Если ты не хочешь мне помочь, я уйду.

– Легавый, плюгавый, служивый и лживый.

– Нет, Сэм. Нет, нет…

Он успокоился и обмяк, его мышцы расслабились.

Я глубоко вздохнул.

– Сэм, у тебя есть подружка по имени Бабблз?

– Да.

– Сэм, у нее есть подружка по имени Карен?

Белобрысый уставился в пространство. Прошло немало времени, прежде чем он ответил:

– Да. Карен.

– Прошлым летом Бабблз и Карен жили вместе.

– Да.

– Ты знаешь Карен?

– Да. – Он вдруг задышал часто и мелко, его грудь заходила ходуном, глаза округлились. Я легонько тронул его за плечо:

– Спокойно, Сэм, спокойно, спокойно. Что-нибудь не так?

– Карен, – промямлил он, глядя в стену. – Она была.., гадина.

– Сэм…

– Гаже не бывает, мужик. Не бывает.

– Сэм, где теперь Бабблз?

– Ушла. В гости к Анджеле. Анджеле…

– Анджеле Хардинг, – помог ему Марвин. – Летом она снимала квартиру вместе с Карен и Бабблз.

– А где она сейчас? – спросил я бородача.

Но в этот миг Сэм вскочил на ноги и завопил во всю глотку:

– Легавый! Легавый!

Он попытался ударить меня, промахнулся, неудачно пнул ногой. Я перехватил его лодыжку в воздухе, и белобрысый рухнул на свои электронные чудеса. Комната наполнилась истошным верещанием какого-то квазимузыкального инструмента.

– Я принесу торазин, – сказал Марвин.

– К черту торазин! – гаркнул я. – Лучше помоги!

Я схватил Сэма и пригнул его голову к полу. Вой белобрысого перекрыл рев аппаратуры.

– Легавый! Легавый! Легавый!

Сэм брыкался и извивался, Марвин пытался помочь мне, но тщетно. Белобрысый начал биться лбом о доски пола.

– Подставь ногу! – велел я Марвину.

Он не понял, чего я хочу.

– Быстрее! – рявкнул я.

В конце концов бородач исполнил мои указания, и теперь Сэму не грозила травма головы. Он продолжал вырываться, и я отпустил его. Сэм тотчас замер, посмотрел на свои руки и уставился на меня.

– В чем дело, мужик? – спросил он.

– Расслабься, – посоветовал я.

– Отпусти, мужик.

Я кивнул Марвину, и он выключил аппаратуру. Рев оборвался, воцарилась тишина, которая показалась мне странной и призрачной.

Сэм сел и поднял голову.

– А ведь ты меня отпустил, – изрек он. – Нет, правда отпустил. – Он вгляделся в мое лицо и погладил меня по щеке. – Мужик, ты прекрасен, – добавил Сэм и вдруг поцеловал меня.

***

Джудит лежала в постели, но не спала.

– Что случилось? – спросила она, увидев меня.

– Кажется, меня поцеловали, – ответил я и принялся стаскивать с себя одежду.

– Салли? – судя по голосу Джудит, это известие позабавило ее.

– Нет, Сэм Арчер.

– Композитор?

– Он самый.

– Чего это он?

– Долго рассказывать.

– А я вовсе не хочу спать.

Я поведал Джудит о своих похождениях, потом забрался под одеяло и поцеловал жену.

– Странно, – сказал я. – Прежде меня никогда не целовали мужчины.

Джудит пощекотала носом мою шею.

– Тебе понравилось?

– Не очень.

– И впрямь странно. А мне нравится, когда меня целует мужчина, – промурлыкала Джудит и прильнула ко мне.

– Готов спорить, что они целовали тебя всю твою сознательную жизнь, – буркнул я.

– Но среди них есть особенные.

– Это кто же?

– Да хотя бы ты.

– Это посул?

Джудит высунула язычок и лизнула меня в кончик носа.

– Нет, – ответила она. – Это выражение восторга.

СРЕДА, 12 ОКТЯБРЯ

1

Раз в месяц Всевышний проникается сочувствием к колыбели свободы и позволяет солнечным лучам немного приласкать Бостон. Сегодня выдался как раз такой день – прохладный, по-осеннему ясный, ядреный. Я проснулся в прекрасном настроении и предвкушении важных событий.

Завтрак был обильный. Я съел даже два яйца, которые смаковал с чувством легкой вины, памятуя о холестерине. После завтрака я отправился в свой кабинет, чтобы спланировать предстоящий день. Начал с составления списка людей, которых уже повидал, и с размышлений о том, кто из них более всего годится на роль подозреваемого. Но, по большому счету, на эту роль не годился никто.

В деле о незаконном аборте первый подозреваемый – сама женщина. Недаром у нас так много самоабортов. Но вскрытие показало, что Карен, скорее всего, выскабливали под наркозом. А значит, это был не самоаборт.

Ее брат знал, как делаются такие операции, но у него алиби: он был на дежурстве. Конечно, это можно проверить, и, скорее всего, я так и сделаю, но пока у меня не было никаких оснований не верить Уильяму.

Аборт мог сделать Питер Рэнделл. И даже сам Джей Ди. Но лишь теоретически. Мне просто не приходило в голову грешить на кого-то из них.

Значит, остаются Арт и кто-то из дружков Карен с Маячного холма. Или человек, которого я еще не встречал и о существовании которого пока не знаю.

Несколько минут я тупо разглядывал список, а потом позвонил в Городскую больницу. Элис на месте не оказалось, и мне пришлось говорить с другой секретаршей.

– У вас есть заключение о причинах смерти Карен Рэнделл?

– Номер карточки?

– Не знаю.

– Не вредно было бы знать, – с явным раздражением ответила секретарша.

Мне было доподлинно известно, что перед ней стоит картотечный ящик с отчетами обо всех вскрытиях, произведенных в текущем месяце. Отчеты располагались в алфавитном порядке и были снабжены номерами, так что отыскать нужный не составляло никакого труда.

После долгого молчания секретарша сказала:

– Так, вот он. Вагинальное кровотечение вследствие прободения матки и разрыва тканей в результате выскабливания при трехмесячной беременности на фоне общей анафилаксии.

– Да? – Я задумчиво нахмурился. – Вы уверены?

– Я лишь читаю то, что здесь написано.

– Спасибо.

Я положил трубку. Странно.

Джудит принесла мне чашку кофе и спросила:

– В чем дело?

– В отчете о вскрытии говорится, что Карен Рэнделл была беременна.

– А разве нет?

– Никогда бы не подумал, – ответил я.

Но я знал, что могу и заблуждаться. Даже если общее обследование ничего не дало, микроскопическое могло показать наличие беременности. Но мне почему-то казалось, что такое вряд ли возможно.