Мы и не представляли себе, как глубоко волки переживают несправедливость. Но у них нет привычки вопить навесь свет об обиде. Когда на ездовом псе Кипи «отвел душу» хозяин, а Кипи «отвел душу» на Курке, Курок во тьме прибежал ко мне, сел у освещенной двери, поднял голову и «все рассказал» о том, как незаслуженно его обидели.

В истории с Курком нас поразили две вещи. Во-первых, то, что волк и не подумал обратиться к двери, а прошел прямо к нам, когда ему понадобилось выйти на двор. Во – вторых, то – и это еще более замечательно, – что он издал короткий, эмоционально не окрашенный звук, явно желая что-то сказать нам. И он не стал повторяться, хотя было ясно, что мы не поняли его.

У волков есть четыре основных типа голосового общения. Прежде всего их знаменитый вой, у которого есть множество разновидностей. Затем целый ряд негромких, выразительных «междусобойных» звуков протестующего или ободряющего характера. Затем звуки того рода, какие только что издал Курок, – короткие, эмоционально не окрашенные сообщения, которые мы называли просто «разговор». И наконец, долгое, пылкое, страстное «рассказывание».

Последние два типа общения почти не известны человеку. За всю свою жизнь у нас Курок «разговаривал» не более шести раз. При этом было совершенно очевидно, что он хочет что-то сказать нам, и, если ситуация не раскрывала смысла сообщения, оно навсегда оставалось для нас тайной. Что касается Леди, то она никогда не «разговаривала».

«Рассказывающий» волк производит глубочайшее впечатление благодаря своей взволнованности. Его глаза светятся от полноты чувства. Он глядит вам прямо в глаза и долго, самозабвенно-косноязычно бормочет и повизгивает почти на одной ноте. Это не сравнимо ни с чем на свете. Впоследствии Курок часто «рассказывал». Леди «рассказывала» лишь дважды, причем оба раза в состоянии крайнего возбуждения.

Чего Крис никогда больше не пытался делать, – это наказывать волков.

Их просто невозможно наказывать. Они усматривают в вашей агрессивности лишь желание подраться. И как печально заметил Крис, «с волком можно отлично ладить до тех пор, пока ведешь себя правильно в его глазах. Но беда в том, что никогда не знаешь наперед, что он соизволит счесть правильным, а что нет!».

Однажды утром совершенно неожиданно для нас в ванигане разыгралась забавнейшая сценка. Проснувшись, Крис, как обычно, стал роскошно зевать.

Производимые при этом звуки оказались весьма конгениальны волчьей душе.

Волки, в свою очередь позевывая и потягиваясь, показались из-под кровати, причем Леди лишь частично высунулась в опасное освещенное пространство между изголовьем кровати и дверью. Человек и звери обменялись негромкими интимными звуками, создававшими соответственное настроение, и вдруг волки завыли во весь голос, второй раз в своей жизни.

Изумленные и обрадованные, мы переглянулись и составили им квартет. Я свешивалась с изголовья постели, глядя в красную разверстую пасть Леди; глаза у нее были светлые и слепые, хотя зрачки сужались и расширялись.

Запустив руку в ее пушистую шерсть, я с трепетным наслаждением ощущала глубокую вибрацию ее груди.

Курок голосил прямо в лицо Крису, потом подступил ближе ко мне, заглянул в мой раскрытый рот, коснулся шубой Леди и приблизил свою голову к ее голове, предпочитая, однако, подтягивать Крису на близких нотах. Курок обладал прирожденным даром к «парикмахерской» гармонии[6].

У Леди был глубокий, «темный» голос, отличавшийся своеобразным, хватающим за душу тембром и какой-то плачевной полнозвучностью. Вой, казалось, был для нее своего рода катарсисом[7], едва ли не единственной возможностью эмоциональной разрядки за последние невеселые дни. Она отдавалась ему более страстно, чем Курок.

Более того, она выла и с большей виртуозностью. Она то улюлюкала, двигая языком вверх и вниз наподобие колена тромбона, то на какой-нибудь долгой ноте завертывала кончик языка к небу. Она лепила ноты щеками, втягивая щеки для полнозвучности и задерживая в них звук, так что возникал эффект рожка. Вероятно, она получала немалое удовольствие от своего пения и ревниво оберегала свою артистическую индивидуальность, ибо всякий раз, как я залезала на ее ноту, она мгновенно уходила от меня на ноту или на две: волки избегают петь в унисон, они любят аккорды.

У Курка голос был выше, чем у Леди. Он затягивал высоким дискантом, переходил на отрывистый лай и заканчивал воем: «ю-ю-ю-юуууу».

Отныне, проснувшись, мы всегда «поднимали вой». Подобно спевке у певцов – любителей, вой для волков не шумный базар, а приятное общественное событие. Волки любят повыть. Когда затевается вой, они сразу начинают искать контакта друг с другом, сбиваются в кучу, соприкасаясь шубами. Некоторые волки, как, например, Леди, любят «попеть» больше других и прибегают на «спевку» из какой угодно дали, и надо видеть, как часто они дышат при этом, как горят их глаза и как страстно по мере приближения они начинают подвывать, широко раскрыв пасть, уже не в силах сдерживать себя!

Впоследствии, когда волк или пара волков подкапывались под изгородь загона у нас дома, в Колорадо, и убегали, достаточно было поднять вой с участием остальных волков – и вот уже беглецы сломя голову мчались из лесу или с гор, спеша присоединиться к своим сородичам.

Волкам очень помогало переносить неволю одно обстоятельство. В небольшом деревянном домике, стоявшем в южном конце короткой цепочки ваниганов, жили Дин и Эстер Филипсы, начальник аэродрома и его жена, наши единственные соседи. Они держали собак. Две из них бегали на свободе, чему волки – невольники могли только завидовать, зато три остальные сидели на цепях прямо на снегу, по соседству с волками, и это очень выручало нас: вид собак, казалось, несколько утешал волков.

Волки сидели на двух коротких цепях, прикрепленных к концу длинного стального троса, лежавшего на снегу; другой конец троса был привязан к заваленной снегом свае. Это давало волкам возможность бегать по кругу полтораста футов в поперечнике. Курок быстро приспособился бегать на цепи во весь опор, плавно и без кувырков. Дикарка Леди неизменно порывалась бежать лишь в одном направлении – к ровной линии горизонта, и цепь, натягиваясь, опрокидывала ее.

Свободных собак звали Кобук и Брауни. Брауни была полугодовалой сучкой.

Она пыталась заигрывать с волками, но те презирали ее – поначалу. Их пленял огромный белый Кобук. "Ишь какие разборчивые! – сказал Крис. – Они, видите ли, не представляют себе, как может скрасить их жизнь какой-то жалкий щенок!

Другое дело большой красивый пес! Вот если б он принял их в свою стаю!"

Кобук начисто игнорировал волков, и в конце концов им пришлось удовольствоваться обществом крошки Брауни. Случалось, даже Курок делился с нею едой; при этом он с серьезным видом стоял подле нахальной собачонки и смотрел, как она ест мясо из его миски. Однако на то, как она таскает «из дому» принадлежащие ему кости, он взирал уже не столь благосклонно; Курок всегда любил собственность. Торжественно и непреклонно хватал он Брауни за хвост всякий раз, как она удирала с костью в зубах. Кость была «на другом конце», но, прояви он побольше упорства, очень может быть, он придумал бы способ добраться до нее!

Мы держали в изножье кровати ящик с костями, чтобы волки не скучали ночью. И вот против этого – то роскошества наших богатых, «работающих на Голливуд» волков Кобук не мог устоять. Каждое утро, как только мы зажигали свет, он вставал у двери на задние лапы и молча выставлял в высокое дверное окно свою широкую белую голову. Мы впускали его, он проходил к ящику и принимался выбирать себе кость.

В эту минуту Курок и Леди совершенно преображались. Они улыбались самыми ослепительными улыбками, какие мы у них видели. Леди робко высовывала голову из-под брезента, свисавшего с кровати. Ее глаза были темны и блестели от возбуждения. Заискивающе повизгивая, мелко – мелко шмурыгая носом, она возбужденно обнюхивала бок Кобука.

Курок отважно вылезал из-под кровати, и мы воочию наблюдали волчье ухаживанье. (Волки «ухаживают», прося дружбы.) Плавный, быстрый, грациозный в движеньях, как никакая собака, он кланялся, и это были не тяжелые щенячьи приседанья на передние лапы, а очаровательные легкие поклоны и извиванье, сопровождаемые неподражаемым, чисто волчьим закидываньем вверх головы! Он кокетничал. Он составлял лапы в виде буквы V: «Я ваш покорный слуга!» Он умоляюще закидывал лапу на шею Кобука. Его глаза сияли.

На весь этот шик и изощренность телодвижений Кобук отвечал коротко выдохнутым рыком, кусал ближайшую волчью морду и возвращался к созерцанию костей. Укушенный волк пронзительно взвизгивал и вновь принимался обхаживать его. Ах, этот умоляющий вопль ухаживающего и отвергнутого волка!

Крис теперь выставлял волков на ночь из ванигана. Однажды вечером, когда он стал тащить Леди из-под кровати, на которой лежала я, Леди начала «рассказывать» – впервые в своей жизни; между прочим, это было и наше первое знакомство со столь необычным способом общения у волков. Глядя на меня снизу вверх темными, тревожными глазами, она «рассказывала» так взволнованно и страстно, что мы были тронуты до глубины души.

– Она думает, не заступишься ли ты за нее, – ласково сказал Крис, но все-таки выволок ее за дверь.

Тем, кто не имел дела с дикими животными, может показаться, что я преувеличиваю. Трудно себе представить, если не знаешь по собственному опыту, какие пылкие, сильные чувства способны питать дикие животные к человеку.

Наутро мы впустили волков. Цепи еще болтались на них, когда вошел Кобук. Он выбрал себе кость и отправился восвояси. Низко распластавшись над полом, Леди метнулась за ним в темноту, звеня концом цепи.

Мы не особенно беспокоились за нее, зная, что она не покинет Курка. Мы не знали лишь, что иногда Кобук бегает к Лаборатории арктических исследований, примерно в миле от нас.

Леди не возвращалась. Когда в темноту просочилась серая мгла, Крис надел малицу и отправился на розыски. Он нашел у Лаборатории Кобука, но Леди там не оказалось. Вернулся он мрачный и угрюмый.

– Боюсь, что с Леди все кончено, – сказал он. – Вдоль всего пути от аэродрома до Лаборатории эскимосы ставят капканы на песцов. И там без конца снуют собачьи упряжки.

Он возобновил розыски, время от времени заходя домой справиться, не вернулась ли Леди. Вид у него был усталый, он был бледен. В полдень Крис связался по телефону с поселком Барроу и назначил вознаграждение в пятьдесят долларов тому, кто найдет волчицу. В четыре часа, когда снова стемнело, он увеличил вознаграждение до семидесяти пяти долларов.

Я осушила глаза и твердо решила больше не плакать. Если б только она умерла быстрой и чистой смертью, думала я.

Вечером пришел Дин.

– За убитого волка в поселке дают восемьдесят пять дол ларов, – сказал он.

Крис повысил вознаграждение до ста, и Дин пошел домой сообщить об этом по телефону в местную лавку в поселке Барроу. Полчаса спустя он вернулся обратно.

– Один эскимосский мальчик видел в капкане «большого черного песца», – сказал он. – Мальчик не говорит по-анг лийски. Эскимос сейчас привезет его сюда на вездеходе.

И вот Дин, Крис и два эскимоса отправились на вездеходе в ночь. Я ждала дома и молилась: «Лишь бы Леди не сделала глупости. Лишь бы Крис не сделал глупости». Если в капкане и вправду Леди, она может вырваться и, искалеченная, убежать навсегда, завидя желтые огни приближающегося вездехода или испугавшись Криса, если он бросится к ней.

Через некоторое время неулыбчивое розовощекое лицо Дина показалось в дверном окне.

Вы не выйдете, Лоис?

Она сильно изувечена?

Нет.

Вездеход стоял во тьме перед дверью дома Дина. Темные фигуры людей входили в дом. Я подошла к вездеходу. С заднего сиденья Крис просовывал мне в окно – единственный выход – что-то большое и темное.

– Ты не примешь Леди?

Я намотала цепь на руку, обтянутую кожаной рукавицей с шерстяной подкладкой.

Какую-то долю секунды я держала, несла это огромное, пушистое, дорогое мне существо, потом Леди вырвалась и стремительно потащила меня вдоль вереницы пустых вани – ганов. Она неуверенно сунулась к первому из них, потом узнала наш. Ее сильное тело метнулось к маленькому окошку, окошко разбилось вдребезги. Я стащила ее вниз, рванула дверь. Леди влетела в ваниган и забилась под кровать.

Крис уплатил вознаграждение и тотчас вернулся. Его глаза сияли от счастья. На его малице, на полу, где пробежала Леди, виднелась кровь, но рана была пустяковой. Крис рассказал мне, как все произошло.

В свете фар вездехода они увидели черного волка, стоящего одной лапой в капкане. Вокруг капкана обмоталась цепь. Крис подошел к Леди, ласково успокаивая ее, поднял капкан вместе с лапой и поставил его себе на колено.

Пружина была слишком туга, чтобы можно было открыть капкан одному, и он попросил эскимоса помочь. Но тот побоялся подойти к волку. Тогда подошел Дин и развел капкан. Крис тем временем держал Леди.

– Она даже не думала кусаться, не хныкала и вообще не издала ни звука, – с гордым удивлением сказал он. – Собака на ее месте визжала бы как зарезанная.

Леди немного поспала, потом Крис открыл дверь, и на пороге показался Курок. В суматохе возвращения Леди он держал себя так, словно его не было.

Весь день он оставался на воле и не хотел входить в дом. Один раз он подошел к двери, испытующе заглянул внутрь, задержался долгим взглядом на «логове».

Он все время смотрел на юг, в ту сторону, куда, скорее всего, направилась Леди, и несколько раз издал звук, новый и для меня, и для него, – зов горюющего волка.

Леди вылезла из-под кровати, и они с Курком проделали нечто такое, что и удивило, и растрогало нас. Они нежно коснулись друг друга носами и стали водить ими один поперек другого.

– Они лижутся! – сказал Крис.

В эту ночь он и не думал выставлять Леди за дверь. Она спала на своей оленьей шкуре под кроватью. Утром она целых полчаса в мучительной, спазматической нерешительности металась, скуля, от логова к двери и обратно, прежде чем вышла наружу. Там к ней подбежали Брауни и Курок и принялись без конца обнюхивать ее.

Однако этим дело не кончилось. Леди была глубоко травмирована. Целыми днями она неподвижно лежала под кроватью, если не считать коротких промежутков, когда мы выводили ее на воздух. Меня начал брать страх. До бесконечности так продолжаться не может, перелом неминуем. Не разрешится ли ее замкнутость неистовой агрессивностью?

Я попробовала помочь ей, но допустила ошибку. Я положила у кровати кусок картона, рассчитывая, что она станет рвать его и развлечется. Вскоре она и в самом деле тайком подтянулась к картонке и принялась ее рвать.

«Господи боже!» – воскликнула я, и она мгновенно замерла без движения.

Однако несколько дней спустя Леди преподнесла мне приятный сюрприз. Я легла на пол у кровати, чтобы составить ей компанию, и закрыла глаза.

Внезапно я почувствовала легкое покалывание в веках, как от множества иголок. Это Леди чуть – чуть приподнимала зубами мои веки, нежно покусывая их.

Когда Крис вернулся домой, я рассказала ему об этом. Он тоже лег на пол – посмотреть, что будет. Как и следовало ожидать, Леди пощипала зубами и его – правда, не за веки, а за краешек уха. Зная, как тонко волк может работать зубами, можно предположить, что и по отношению к себе волки любят более деликатные ласки, совсем непохожие на те здоровенные шлепки, которыми мы обычно награждаем собак.

Пока Леди болела, я как нельзя ближе узнала Курка.

В отсутствие Брауни Курок развлекался тем, что взбегал на высокий, под самую крышу, сугроб рядом с ваниганом и стремительно скатывался с его вершины. Иногда я играла с ним. Из окон ванигана лился желтый свет, к тому же я скоро научилась видеть и в смутном свете, исходившем от снега. Курок несколько видоизменил свою старую игру в рукавицу: теперь он срывал и бросал ее. Самая интересная часть игры, когда с нами не было Леди и некому было прогнать его, состояла в подкрадывании.

Иногда мы играли в «нападение». Курок любил эту игру. Он настороженно следил за мной и отскакивал в сторону при моем прыжке. Бывало и так, что я гонялась за ним, а затем, к своему удовольствию, обнаруживала, что он тоже не прочь погоняться за мной. Но я, если можно так выразиться, была для него лишь предлогом, чтобы как следует разогнаться. Когда огромный волк пролетает мимо тебя во тьме полярной ночи – развевающаяся грива, низко опущенная голова, выпирающие лопатки и лапы, выкинутые далеко вперед, – он производит прямо-таки ужасающее впечатление.

Когда имеешь дело с дикими животными, самыми важными зачастую бывают не крупные события, а мельчайшие, почти неуловимые детали. Курок дал мне возможность глубоко заглянуть в тайну общения с дикими зверями.

Мы были с ним одни в ванигане; Леди сидела на цепи на воле. Курок лежал в своем «логове». Я легла на пол у изголовья кровати лицом к нему и запустила пальцы в его густую теплую гриву. Он предостерегающе зарычал. Как всегда, мне стало боязно, но на этот раз, призвав на помощь всю свою любовь к нему, я не отняла руки. Пульс любви во мне бился сильно и отчетливо, как звук настраиваемой струны. Я угадывала в Курке дикое, свободное существо, не похожее ни на собаку, ни на человека, – просто волк, просто дикий. Его глаза встретились с моими, угрожающее рычанье затихло. С этого момента он стал более податлив на мою ласку.

Но, в конце концов что же произошло? Ничего особенного: просто волк прочел выражение моих глаз. Это произошло так быстро, дикий, неподкупный интеллект животного схватил информацию настолько мгновенно, что удивительно, как я вообще могла нащупать эту скрытую сферу общения. На мой взгляд, здесь мы имеем дело с той внутренней опорой, на которой зиждется всякое общение: глаза отражают ваши подлинные чувства, и дикое животное читает их. У волка своя характерная манера смотреть человеку в глаза. Он не глядит в них пристально, а лишь вскользь, как бы невзначай проводит по ним взглядом. В конце концов я так натренировала свое зрение, что была всегда готова уловить тот внешне ничем не примечательный момент, когда волк бегло касался моих глаз взглядом (несколько месяцев спустя я смогла проверить все это на еще более необычном животном, чем волк).

Для меня лично было немалым достижением вполне осознать Курка, как «волка», ведь с каким трудом нам удается осознать собственное «я» хотя бы другого человека! Всякий раз, как знакомишься с новым диким животным, рано или поздно наступает момент, когда совершенно внезапно осознаешь его собственное «я». Это как вспышка творческого восприятия. Это прорыв из плена антропоморфизма.

Туманная дымка антропоморфности застилает наше сознание, подобно тому, как неощутимо для нас самих человечий запах обволакивает наше тело. И каждый из людей, вокруг которого расходится туман антропоморфности и который прозревает вокруг себя отличные от человека существа, – это новый отважный Кортес, и ему дано подлинное счастье прозреть новые миры.

По чистой случайности я наткнулась на еще одно средство общения с волками. Они испытывали своеобразное затруднение, и я всячески пыталась помочь им. Дело в том, что в ванигане они нередко чувствовали себя напряженно: Их головы были настороженно приподняты, глаза беспокойно блестели. «Дикость» предписывала им прислушиваться к малейшему звуку. В естественном окружении треск ветки может означать смертельную опасность. Кто знает, к чему может привести шорох веника или дребезжанье посуды?

С наивной верой в слова я пыталась действовать заклинаниями. Потом, уже полностью отчаявшись, наткнулась на то, что надо. Я зевнула и потянулась, сладко вздохнула. Настороженный блеск в глазах волков потух, они спокойно опустили головы на пол. Я рассказала об этом Крису, и отныне можно было только улыбаться, глядя, как мы сладко покряхтываем и вздыхаем во время работы.

А однажды, когда я опять осталась наедине с Курком, мне открылось еще одно средство общения, тонкое и выразительное; оно произвело на меня наиболее глубокое впечатление из всего, что мне уже довелось узнать в этой области.

Дело было так. Волк молча лежал у двери и, подняв голову, с чисто волчьей внимательностью разглядывал то одно, то другое: полки, свисающую с потолка лампочку, меня, сидящую на кровати. И тут, словно меня что подтолкнуло, я нарочно вытянула и расправила пальцы. Увидев это, Курок тоже расправил свои длинные «пальцы» – чуть – чуть, едва заметным намеком на движение. Волк проникся моим настроением!

Однажды, прошло уже две недели с того дня, как Леди побывала в капкане, Крис привязал ее на воле и на минуту задержался у двери, наблюдая, затем быстро позвал меня. Я выбежала на порог. Леди играла – бегала и возилась с Курком и Брауни! Ее затяжной шок благополучно разрешился.

Но ее еще что-то тревожило. Каждое утро около восьми в дверь грохало, и в высоком дверном окне показывались ее мощные темные плечи. Плексиглас прогибался внутрь, и Крис бросался открывать дверь. В ваниган, стелясь по полу, влетала пушистая темная тень и забивалась под кровать; со двора за нею тянулась привязь. Иногда Леди вламывалась в окно прежде, чем Крис успевал открыть дверь. Чтобы она не поранилась, мы не стали вставлять новый кусок плексигласа, а склеили разбитое окно липучкой.

В конце концов Крис догадался, в чем дело. Леди ужасал вездеход, доставлявший эскимосов из поселка к месту работы. Его «глаза», казалось ей, шарят в темноте по снегу, отыскивая ее, как они шарили тогда, когда она стояла, скованная капканом.

– Леди не связывает эти «глаза» со своим спасением, – сказал Крис. – Спасение пришло лишь после того, как она шмыгнула в дверь и забилась под кровать, а уж это – то она проделала сама!