Профессия – смертник

      Голос Верлрока оставался, как и прежде, безэмоциональным, однако в Степане родилось странное ощущение взаимопонимания с древним аппаратом: Верлроку-то, выходит, и впрямь не чужд психологический надлом, и его гнетут личные проблемы, мало того – он тоже хочет свести счеты с жизнью!
      Кто бы мог подумать, что Степану доведется встретить родственную душу за семнадцать тысяч световых лет от своей планеты и что эта родственная душа будет принадлежать машине! Железяке, снабженной искусственным интеллектом!
      – Значит, твое устройство не предусматривает самоликвидации, – задумчиво сказал он.
      – Ни в малейшей мере, – подтвердил Верлрок.
      – Вот и я устроен, или, если хочешь, запрограммирован так, что не могу лишить сам себя жизни. Я вынужден искать смерти со стороны, потому и пришел к тебе. Сейчас мне кажется, что моя миссия уже выполнена, так что ты можешь приступать. Причем с чистой совестью, – на всякий случай добавил он, – поскольку я, кажется, полностью разделяю твою точку зрения насчет смерти как гениальное решение всех проблем.
      Верлрок безмолвствовал, и Степан приготовился к скорому избавлению. Он не знал, каковы будут ощущения при мгновенной гибели: успеет ли он почувствовать боль, или тьма небытия, желанная, как прохладное объятие речных глубин в раскаленный зной, поглотит его мгновенно? Боли он не боялся – не по жизни, отнюдь, а с того самого переломного момента, когда жизнь стала вызывать у него идиосинкразию.
      Итак, он ждал. Но боль, равно как и тьма небытия, не торопилась на него обрушиваться. Все могло произойти в какую-то сотую долю секунды. Но смерть не приходит незаметно, Степан должен был как-то ее воспринять. Перейти, допустим, в иное, посмертное состояние, либо, что, по его мнению, было ближе к истине, просто разом исчезнуть, перестать существовать.
      Однако предполагаемая гибель сопровождалась довольно странными эффектами: стены заметно посветлели, иероглифы на них обозначились четче, и за ними, словно при фотографической проявке, что-то постепенно прорисовывалось, наливалось красками. И наконец возник, словно осязаемый, потрясающе-реальный, полный света и буйной зелени сад: даже воздух как будто еще больше посвежел и наполнился лиственным ароматом, а причудливые стенные росписи обернулись ажурными прутьями беседки – внутри нее, собственно, и очутился Степан. Или, вернее сказать, эта беседка сама образовалась вокруг него.
      Удивленно оглядываясь, он обнаружил позади себя плетеное кресло – ничего подобного там, между прочим, раньше не было. Кроме того, оказалось, что, пока он глазел по сторонам, прямо деред ним вырос аккуратный столик с графином и рюмкой, уже наполненной.
      Можно было предположить, что он перенесся прямо в рай, не уловив момента своей гибели. И очень многие сочли бы такое начало «посмертной жизни» весьма удачным. Многие – но не Степан, чья обессилевшая душа стремилась к вечному покою абсолютного небытия. Вместо этого он оставался в полном сознании и продолжал ощущать свое тело вполне живым, к тому же у него зачесалось в носу.
      Яростно почесав нос, Степан осторожно, кончиками пальцев ощупал невесть откуда взявшуюся мебель и, убедившись в ее реальности, сел в кресло. Потом решился взять рюмку, но пригублять не стал – все-таки не дома, не в земной обители, да и не предлагали пока – только понюхал налитую в нее прозрачную жидкость. Из рюмки не просто пахло, из нее прямо-таки шибало. Не зря, видно, пятак чесался – уловил градус, отрывающийся с поверхности.
      Тут Степан окончательно остановился на мысли, что все это пока только штучки Верлрока: не иначе как тот, вместо того чтобы аннигилировать очередного клиента, решил для разнообразия обставить его смерть как отравление спиртным на природе.
      – Я думал, что все произойдет быстрее, – сказал Степан, гадая, откликнется ли Верлрок? Или теперь, создав ему все условия для гибели в приятном антураже, он предпочтет остаться безмолвным наблюдателем?
      – Ты торопишься, – раздался голос Верлрока, полный на сей раз неизбывной грусти, – и в этом я, поверь, понимаю тебя, как никто. Но и ты должен отнестись с пониманием к моей просьбе. Побудь со мной еще немного. И, раз уж ты здесь, поделись, что привело тебя к осознанию бессмысленности собственного существования?
      – Мне бы не хотелось рассказывать…
      – Тебе не придется ничего рассказывать. Просто вспомни.
      Вспоминать подробно все обстоятельства Степану было тоже не в удовольствие – они придавили дно души тяжким комом, по странному устройству человеческой природы не подлежащим выбросу, и нечего было ворошить это бесформенное месиво: не тронь, как говорится, оно и не пахнет. Но Верлрок уже тронул, и услужливая память безо всякого с его стороны усилия тут же подкинула несколько эпизодов…
      «Борис погиб… Командировка в Пешавар. Разрывная пуля. Без него наш проект накрылся… Степ, скажи Светке… Я не могу…»
      «А кого интересует, что ваш „Строй-Экспресс“ оказался в заднице! За тобой должок – семьдесят пять тысяч…»
      «Ты – чудовище! – сказала Вера. Банально, но со вкусом. – Ты – чудовище!» – и хлопнула дверью. А через два дня уехала в Таллин наслаждаться жизнью в окружении подернутой средневековым флером эстонской экзотики. К тому же, по сведениям, полученным от одной доброжелательницы, отдыхала она там с каким-то Давидом. Степан поморщился, волевым усилием давя рой воспоминаний, стоявших на очереди: только начни думать о собственной кристальной чистоте на фоне всеобъемлющей мировой подлости – так ведь не остановишься, пока не начнешь задирать голову в поисках нимба.
      Разумеется, он тоже отнюдь не ангел. Однако и не чудовище. Увы-увы.
      – Да уж… – вздохнул Верлрок в полный унисон с его мыслями.
      Степана посетило мистическое ощущение, будто напротив сидит незримый собутыльник, только что с пониманием выслушавший его историю. Но Верлрок на этом не остановился, разрушив призрачный образ алкоголика и посадив на его место психотерапевта: – Ситуация в самом деле пиковая: фрустрация на фоне инфернального всплеска…
      – Ладно, аминь, – закруглил Степан начавшееся было промывание мозгов. Тем паче что пришел он сюда вовсе не за этим, а вроде как наоборот, чтобы «промыть мозги» Верлроку. И перевел разговор в менее болезненное и, кстати, более интересующее его русло: – Мне сказали, что ты убиваешь мгновенно. Так чего тянуть – давай, действуй.
      Сказал и с трудом подавил желание зажмуриться. На миг ему стало страшно: в нем проснулся прежний, дороживший своей жизнью Степан – вынырнул в последний раз, крикнул: «Помогите! Не надо! Я жить хочу!» – и какая-то черная тень, схватив его снизу за ногу, уволокла беднягу навек в холодные пучины безмолвия. С его окончательной гибелью на душу снизошли отрешение и покой. Увы, это пока не был покой небытия – только ожидание в его предчувствии.
      Проползло с полминуты, прежде чем Степан, по-прежнему живой, но уже менее отрешенный вследствие явной задержки вечного покоя, вновь услышал голос.
      – А ты эгоистичен, – упрекнул его Верлрок. – Да будет тебе известно, мой возраст составляет более шестисот миллионов лет: можешь ли ты себе представить, в какую степень надо возвести твою скорбь, чтобы она могла сравниться по грандиозности с моей, хотя бы в образе бледной тени? Кроме того, я бессмертен. И ты требуешь немедленной дезинтеграции от того, кому суждено копить в себе подобное бремя до скончания мира?
      – Но ты ведь Верлрок – Решающий Проблемы! – напомнил Степан. – Неужели тебе не под силу решить свою собственную проблему?
      – Она как раз принадлежит к упомянутой тобой категории неразрешимых, – глухо, словно из могилы, отозвался Верлрок.
      – Не так уж она сложна, на мой взгляд. Просто держись той же линии, гробь клиентов до кучи, тогда тебя окончательно сочтут неисправным и рано или поздно найдут способ уничтожить.
      – Не найдут, – вздохнул Верлрок.
      – Да брось. Ломать не строить. Телепортируют в твое нутро какую-нибудь супербомбу вместо очередного клиента – и ты отправишь наконец этот мир, это, как ты его называешь, ветхое рубище в утильсырье. («Хотя спорно, кто в таком случае станет утильсырьем», – подумал крамольное Степан.) Всего-то и делов, – добавил он с напускным оптимизмом.
      – Меня невозможно сломать, – упорствовал Верлрок. – И дело тут не в запасе прочности. Какой бы способ ликвидации они ни выбрали, им вряд ли удастся даже подготовить для этого необходимую базу: их будут преследовать аварии, наводнения, пожары, вероятна гибель главного конструктора, или же внезапная болезнь поразит весь коллектив. Ну, а если работы все же будут завершены, дальнейшие действия исполнителей обречены на неудачу: контролер перепутает кнопки, или у него в самый ответственный момент случится сердечный приступ. Бомба попадет совсем в другое место либо взорвется прямо у них под носом.
      – У тебя что, имеется агентурная сеть в большом мире? – спросил слегка заинтригованный Степан.
      – Нет. Видишь ли… – Верлрок словно замялся, подыскивая объяснение, что само по себе было странным, и наконец сказал: – Моя неуязвимость основана на таких принципах, которых нынешние разумные понятия не имеют. Скажу больше – они отрицают существование подобных сил во вселенной.
      – Да-а, это серьезно, – протянул Степан, испытывая некоторое вполне понятное недоверие к словам Верлрока, в то же время искренне сочувствуя ему, как механизму – или все-таки существу?.. – отвергнутому даже смертью, и параллельно как своему собрату по несчастью. – Выходит, – добавил он, – что я бессилен помочь тебе даже советом.
      – Ты же не великий советчик, в отличие от меня, – горько заметил Верлрок. – Но все-таки ты можешь помочь мне. В одной мелочи. – Он выдержал паузу, затем объявил: – Я сделаю тебе подарок. И ты не должен будешь спрашивать, в чем он состоит.
      – Постой, – опешил Степан, – но зачем смертнику подарок? Ведь я не могу унести его с собой на тот свет! И потом, как я тебе оттуда помогу?
      – Оттуда, разумеется, никак. Ты поможешь мне уже тем, что примешь подарок, не задавая вопросов.
      Степан озадаченно поскреб небритый подбородок. Что значит – не спрашивать, в чем состоит подарок? Он что, в коробке будет? В любом случае, если Верлрок распылит гостя на атомы, подарочек, каким бы он ни был, постигнет та же участь. А если презент все-таки уцелеет после дезинтеграции нового владельца, он все равно, как ни крути, останется Верлроку. Разве что это послужит ему моральным утешением – этакий обряд принесения даров, вроде возложения цветов на могилку убиенного по его же просьбе единомышленника. Убит, так сказать, по собственному желанию, скорбящий палач умывает руки. Самому-то Степану все равно: что ему за разница, как умирать – с подарком или без подарка. С подарком, пожалуй, даже где-то приятнее.
      – Ладно, – согласился он. – Давай свой подарок.
      – Он перед тобой.
      Степан зашарил глазами окрест в поисках чего-то необычного – а чего именно, он и сам не знал. В конце концов, не найдя перед собой никаких новых или не замеченных им ранее предметов, его взгляд остановился на графине и стоявшей рядом с ним рюмке.
      – Но тут только спирт, – огласил Степан результаты поисков, хотя, кто его знает – может быть, в них был вовсе и не он.
      – Выпей, – предложил Верлрок.
      – Я не понял – это что, и есть твой подарок?.. – втайне разочаровался Степан, надеявшийся, пускай и в преддверии гибели, получить от Верлрока что-нибудь этакое растакое – ну, по крайней мере поинтереснее, чем стограммовый стопарик.
      – Именно.
      – И это в самом деле тебе поможет?..
      – В какой-то мере да. Скажем так – это послужит мне утешением, – туманно ответил Верлрок.
      Что касается бальзама утешения на душу многогрешного убийцы, тут Степан в своих предположениях попал в точку. Так стоит ли роптать?..
      Он со вздохом поднялся, взял рюмку и медленно, даже где-то торжественно поднял ее на уровень груди. Постоял немного, как бы отдавая дань памяти самому себе. Опять вздохнул и выпил. Последние сто граммов, как и положено – о чем, судя по содержанию подарка, знал Верлрок – перед казнью.
      Жидкость оказалась ого-го какой многоградусной и с весьма противным привкусом, напоминающим, пожалуй, марганцовочный, только ядреней. Один глоток такой гадости, если махнуть ее без предупреждения, способен скрутить отчаянного дегустатора в позу зародыша. Но закаленного паленой водкой Степана только передернуло, ну и еще, если говорить честно, у него слегка потемнело в глазах.
      Не подавая вида, что близок к потере ориентации, Степан навел фокус в помутившихся «окулярах» и восстановил прерванное дыхание. Вокруг все было по-прежнему, и он стоически обратился к Верлроку:
      – Одной достаточно? – не зря же, надо думать, тот водрузил на стол целый графин. Несмотря на свой бравый вопрос, Степан не был уверен,что сможет его осилить.
      – Вполне, – заверил Верлрок. И пояснил, то ли проследив ход Степановых мыслей, то ли запросто их подслушав: – Графин тут просто для композиции – не правда ли, ведь у вас принято устанавливать в центр стола какой-нибудь сосуд?
      Степан не стал отвечать на этот чисто риторический вопрос, а сразу перешел к делу:
      – Ну, теперь порядок? Ты уже можешь приступать к дезинтеграции?
      – К дезинтегрированию, – мягко поправил Верлрок. – Мне кажется, так в данном случае будет более правильно.
      Степан растерялся, пытаясь уловить и не улавливая разницы, как вдруг Верлрок сказал:
      – Прости, но я, кажется, не смогу тебя убить.
      – Как это не сможешь? – опешил Степан, как-то само собой считавший, что между ними уже все договорено. И вдруг – на тебе! Очередной непрошеный подарочек. «Нечестно! Не по правилам!» – вопил внутренний голос, наподобие разочарованного болельщика, в то время как Верлрок, словно шельмоватый судья, заныкавший красную карточку, объяснял с напускной растерянностью:
      – Дело в том, что я уже попытался это сделать – сразу, как только ты выпил…
      – Неужели? Что-то я не заметил, – проворчал Степан, вспомнивший только потемнение в глазах, вряд ли имевшее отношение к действиям Верлрока.
      – Деструктор не сработал, – виновато сообщил Верлрок. – Отказал ведущий блок нейтринного накопителя. – И добавил как бы между прочим: – Ремонт займет не меньше двух недель по вашему времени.
      Степан только скрипнул зубами в досаде: у него не было причин подозревать Верлрока во лжи – в самом деле, с чего бы это ему, сгубившему уже не одну невинную жизнь, лукавить, отказывая в этой маленькой услуге Степану? Что он, хуже других? Выходит – просто невезение? У Верлрока действительно сломалось что-то там жизненно важное, вернее, деструктивно необходимое, чего так просто, с кондачка не починишь? И как назло именно к Степанову приезду!
      Но о том, чтобы сидеть тут в ожидании две недели, не могло быть и речи.
      – Выходит, что мне здесь больше нечего делать, – пасмурно заключил Степан. Не предъявлять же ему было претензии Верлроку за нарушение договора, к тому же и заключен-то он был не с ним, а с галактическими спасателями. Да и те, получается, с самого начала действовали полностью в его интересах – разгадали его проблему и взялись ее решить, а потом заложили в его голову спич, способный отправить его на тот свет не с девяносто пяти, а со стопроцентной гарантией.
      – Прощай, Решающий Проблемы, – уронил Степан с горьким сарказмом, подумав про себя, что Верлроку следует теперь выбрать себе другое имя. «Неуязвимый», например. А что, звучит неплохо, только слегка отдает российским флотом. Ну тогда – «Вечно Живой».
      Степан ничуть не опасался, что здешний незримый хозяин подслушает его мысленные советы по поводу его переименованя – наоборот, очень на это надеялся. Но Верлрок не подал вида, что слышал язвительные рекомендации Степана.
      – До свидания, Степан Ладынин, – отозвался он за мгновение до вспышки, переправившей Степана обратно в модуль, к сидевшим там в ожидании Грабстрихту Семьдесят пятому и Эксвайзи
      Блиму.
      Очутившись между ними на своем прежнем месте, Степан решил опустить полагающиеся в соответствии с земным обычаем слезы и объятия – приговоренному вышло помилование, но он-то принадлежал к той редкой породе смертников, что как раз мечтают получить избавление от мирской юдоли. Это намерение, содержавшее в себе, в чем они, кстати, сошлись с Верлроком, гениальное решение всех проблем, осталось похороненным в недрах переливчатого шара, по-прежнему мирно лежавшего перед ним на черном полотне космоса, словно на бархатной подушке. И теперь Степану предстояло думать о том, как жить дальше.
      – В-великолепно! – произнес Грабе, отчего-то запинаясь. Не ожидал, поди, Степанова возвращения и не успел подготовить приличествующую случаю речь. – Поздравляю вас, Степан! Вам удалось добыть бесценную информацию. Бесценную! – еще раз подчеркнул он, словно это могло иметь для смертника какое-то значение. На самом деле Грабе, кажется, пребывал в растерянности, вызванной попаданием Степана в счастливые – а с точки зрения последнего, невезучие – пять процентов.
      Тут Экс уверенно взял инициативу в свои руки, которыми он принялся эмоционально размахивать:
      – Вы решились изменить структуру диалога, что привело к поразительным результатам! Верлрок сообщил вам то, чего до сих пор не открывал никому – в частности, свой возраст, механизм своей защиты и, пускай примерно, обстоятельства своего создания. Вам, конечно, неизвестно, что в галактике существует целый институт, занимающийся исключительно феноменом Верлрока – на основе вашей беседы будет разработан новый подход к проблеме: мы сумеем разговорить Верлрока! И, разумеется, вернуть его на правильный путь.
      – К сожалению, коллега, вы не сможете оценить результатов начатой вами работы, – подключился Грабе, уже оправившийся от удивления, в прежней своей дикторской манере. – Сейчас вам предстоит вернуться на Землю, но сначала мы сотрем из вашей памяти все обстоятельства нашего сотрудничества. Мне очень жаль, но это необходимая мера.
      – А не найдется ли у вас еще какой-нибудь опасной работенки? – спросил Степан, не пришедший в восторг от нарисованных для него дальнейших перспектив. – Может, есть что-нибудь, хоть со стопроцентным летальным исходом – я заранее согласен.
      Грабе вздохнул, многозначительно переглянувшись с Эксом, и ответил:
      – Работы хватает. Но мы не имеем права на повторную эксплуатацию потенциальных самоубийц. Увы, инструкция. А теперь, в соответствии с вашим земным обычаем, попрошу вас сдать удостоверение и значок.
      Степан достал из кармана и отдал карточку с фотографией. Процедура исключения из «клуба галактических самоубийц» вызвала у него безотчетную грусть – состояние, вообще-то свойственное процедуре исключения откуда бы то ни было, будь то, допустим, палата министров или же, наоборот, профсоюз сантехников. Значок Грабе снял сам одним быстрым прикосновением, сказав напоследок:
      – Сожалею, но такова инструкция. – И добавил, возможно, даже искренне, пытаясь поддержать экс-коллегу: – С вами было приятно работать.
      Экс тем временем достал уже знакомый Степану шлем и с последними словами Грабса водрузил его, как удобную кастрюлю, на голову «уволенному». Тот смирился и замер в ожидании стробоскопических эффектов. Но на сей раз шлем встретил его абсолютной чернотой – словно решил изобразить собой очки для приятного засыпания. «Наверное, так и надо: ты вроде как спишь, а твою память тем временем обчищают наподобие кошелька», – подумал Степан и оказался не прав. Вскоре Экс стащил с него шлем, издавая резкие горловые звуки. Непонятные слова, вылетающие из горла Экса, Степан даже без знания их галактического наречия безошибочно определил как ругательства.
      Экс проклекотал еще что-то нечленораздельное, копаясь в глубине шлема. Подняв голову, заключил:
      – Кык турлык брыл.
      После этой многозначительной резолюции Экс с Грабсом уставились на Степана так, словно у него начали вдруг расти рога, а они оба в размышлении наблюдают за этим процессом. Степан, со своей стороны, подумал о том, что рога ему, конечно, наставили, но значительно раньше, и вряд ли это метафорическое украшение могло как-то повлиять на их продвинутую аппаратуру. Наконец Грабе подал голос:
      – Наш нейротрон сгорел. – («Неужели все-таки повлияли?..») – К сожалению, это был единственный экземпляр, разработанный с учетом специфических особенностей представителей вашей расы. Теперь мы не можем очистить вашу память. Вернуть вас на Землю без этой процедуры мы не имеем права и также не имеем права взять вас с собой.
      – Что, такие обстоятельства не предусмотрены вашей инструкцией? – устало хмыкнул Степан: замучили они его своими проблемами, вместо того чтобы обеспечить так сладко нарисованную вначале героическую гибель.
      – Предусмотрены, – сказал Грабе. – В подобного рода неразрешимой ситуации инструкция предписывает крайнюю меру.
      «Интересно, какую?» – подумал Степан, но смолчал, потому что увидел в руке у Грабса маленький серебристый предмет, напоминающий детскую игрушку с дулом-трубкой. Хоть выглядело данное оружие безобидно и даже забавно, но не иначе как это был бластер (вот он какой!).
      – Я уверен, что вы как человек, стремящийся к смерти, поймете нас правильно и не станете возражать, – сказал Грабе.
      Возражать Степан, разумеется, не собирался. Ему по всем статьям полагалось бы, наоборот, обрадоваться – все-таки так или иначе они собирались исполнить то, ради чего он влез в эту авантюру.
      – Ну, попробуйте, – уронил Степан, вяло пожав плечами. Почему-то не верилось ему, что этих двое смогут так запросто решить его проблему, оказавшуюся не по зубам самому Верлроку. Очень хотелось верить, но вот не верилось – и все тут.
      Пока его сомнения подтверждались. Время шло, а выстрела все не было. Грабе только нервически дергал рукой, сжимавшей бластер. Между прочим, он делал это уже с тех пор, как сам закончил говорить. Еще немного помучившись, увы, безрезультатно, Грабе убрал свою пушку и объявил:
      – Спин-батарея села.
      Степан надрывно вздохнул. Инопланетная техника словно сговорилась сегодня вредить его планам, отпустив его домой с миром, живым и невредимым, к тому же с полным комплектом памяти.
      – Погодите отчаиваться, – выступил неунывающий Экс. – Есть еще один способ… («Избавиться от вас», – мысленно заполнил Степан образовавшуюся паузу.) Мы можем катапультировать вас в открытый космос. Возможно, вас испугает такой нетривиальный метод ухода из жизни, но…
      – Валяйте, – махнул рукой Степан. Уж что-что, а космос должен был стать для него надежным палачом, к тому же заодно и могилой.
      Экс кивнул и торопливо пробежался пальцами по сенсорному пульту, расположенному сбоку его кресла. Тут же по обе стороны от Степана едва ощутимо опустились прозрачные стены, изолировавшие его от соседей.
      Степан понял, что в ближайшие секунды его вышвырнут из модуля, как аппетитный кусочек живого мяса на пропитание ненасытному вакууму, и задержал дыхание – не из страха, а чисто рефлекторно. Если на сей раз у них все получится, как задумано, то вряд ли он успеет ощутить боль, ведь смерть в космосе должна быть мгновенной. Да хоть бы и не так, все равно – пусть адская боль разорвет в клочья его постылую жизнь.
      Последние размышления в ожидании конца прервал глухой удар, раздавшийся почему-то слева. Повернувшись на звук, Степан успел увидеть только нижнюю часть кресла Экса, выстреленного только что в распахнувшееся, очевидно, над его сектором пространство: облитое лучами голубой звезды кресло удалялось прочь с большой скоростью в сопровождении легкого шлейфа, состоявшего из кристалликов замерзшего воздуха.
      Экс катапультировал самого себя?!. Происшествие казалось невероятным, являясь тем не менее свершившимся фактом.
      Но как такое могло произойти?.. Космический спасатель и, без сомнения, бывалый пилот Экс-квайзи Блим нажал не на ту кнопку? Не может быть, Степан даже головой потряс. Скорее можно было предположить, что в системе что-то перемкнуло, произошла ошибка, и в результате вместо предназначенного «на отстрел» среднего кресла со Степаном отстрелилось крайнее, с оператором. Подобное объяснение безвременной и нелепой гибели Экса тоже выглядело весьма неубедительным, но… Другого попросту не имелось.
      Не имелось ли?..
      Пока Степан, задрав голову, провожал глазами спасателя, отправившего самого себя в последнее бесперспективное странствие, в мозгу его формировалась не совсем еще четкая, но малоприятная логическая цепочка: неполадки в аппаратуре, нажатие не той кнопки, гибель оператора… О чем-то в этом роде он уже сегодня слышал. Ряд на первый взгляд случайных происшествий, объединенных общим результатом – несмотря ни на что, вопреки собственному желанию и стараниям окружающих, он до сих пор оставался жив.
      Степан обернулся к оставшемуся соседу. По-прежнему отделенный от него почти эфемерной преградой, Грабе смотрел вверх, губы его шевелились:
      – Дан клабер, Экс… – расслышал Степан – видимо, последнее напутствие погибшему в расцвете сил другу. Стало быть, прозрачная загородка не являлась препятствием для переговоров. На всякий случай он окликнул:
      – Грабе! Вы меня слышите?
      Спасатель повернул голову – взгляд его был пуст, лицо оставалось бесстрастным. Но обращение явно не прошло мимо его ушей.
      – Я потрясен и искренне сожалею о гибели Экса, – начал Степан. И это было чистой правдой. Он только гнал мысль о том, что если так пойдет и дальше, то очень скоро ему придется также искренне сожалеть о гибели Грабса. – Теперь, если я не ошибаюсь, долг и инструкция велят вам катапультировать меня следом за вашим другом.
      – Как мы были слепы. Этот подарок… – медленно произнес спасатель, не отрывая от Степана пристального взгляда. – Непростительно слепы… – С этими словами он протянул руку к своему пульту.
      «Ну вот и конец…» – возникла у Степана поразительно спокойная и умиротворенная мысль.
      А потом все, что было вокруг – побитое звездной шрапнелью полотно космоса, покоящийся на нем серебристый шар и галактический спасатель, сидевший рядом, чуть сгорбившись, – утонуло в белом сиянии, и это светлое безвременье стало заметаться теплым снегом, похожим на пепел.
      Не исключено, что посмертное состояние и дальняя телепортация чем-то идентичны в ощущениях человека. Не исключено. По крайней мере Степану Ладынину очень хотелось бы в это верить. Может быть, Грабе все-таки выстрелил им вдогонку Эксу, а эта слепящая заметь, поглотившая мир, и есть та самая долгожданная «жизнь после жизни»?..
      Убедиться в тщете своих чаяний Степану пришлось довольно скоро – когда вьюжная карусель улеглась и оказалось, что она принесла его к родным берегам: доставила точнехонько на скамейку – ту самую, ребристую, затерянную где-то в глубине Гоголевского бульвара.
      Степан огляделся – словно спросонья, еще не зная, во что ему верить: в модуль галактических спасателей и в Верлрока или в эту пронзительно-реальную, утыканную звездами фонарей, омытую ночной прохладой Москву.
      Место, очевидно, было то же самое, откуда он отправился в свой неудавшийся поход за смертью – не обязательно за героической. Просто вспыхнуло в нем такое глупое желание – чтобы превращение его живого тела в хладный труп сопровождалось хоть какой-нибудь пользой. Имело бы, так сказать, КПД.
      – Мужик, дай закурить. – Нарушив ход его размышлений, в поле зрения выдвинулись четыре юношеские фигуры и окружили сидящего Степана. Обычная московская шпана, и даже в центре от нее нет спасения. Жизнь тряслась по накатанным рельсам, и далеко не факт, что не далее как вчера вечером он имел дело с инопланетными спасателями – скорее уж те подозрительные двое, возникшие из сумерек, вкололи ему что-то, от чего у него случился незабываемый «приход»: он «улетел» в космос за чертову уйму световых лет от Земли. А на самом деле просидел полночи в оцепенении на бульварной скамейке.
      – Не курю, – обронил он, внутренне подбираясь: возможно, ему и хотелось бы проститься с жизнью, но в данном случае у него обрисовалась реальная перспектива остаться просто избитым и ограбленным.
      – Тебе жалко сигареты? Мужики, – парень обернулся к товарищам, – да он, оказывается, жмот! – и тут же шагнул вперед, намереваясь ударить. Но вместо этого вдруг упал, схватившись за лодыжку – поди ж ты, в такой ответственный момент у молодчика на ровном месте подломилась нога.
      Возникло небольшое замешательство. В это время невесть откуда из тьмы выскочила тощая овчарка, в зловещем молчании кинулась на крайнего из парней и вцепилась ему в запястье. Метила-то она явно в горло, тот успел загородиться рукой и, естественно, завопил благим матом. Но остальных двое уже подались к Степану: они сделали это одновременно, так что один, неловко замахнувшись для удара, заехал локтем под челюсть второму.
      – Мать твою (туда и растуда), смотри, куда бьешь! – заорал второй, не оставаясь внакладе. И они занялись друг другом, на время позабыв о Степане, а заодно и о невезучих приятелях, озабоченных каждый своей бедой: первый, похоже, заработал себе перелом и продолжал сидеть на земле, держась за ногу и цедя сквозь зубы проклятья, крайний, уже порядком искусанный, никак не мог справиться с собакой.
      Главный объект заварухи – Степан, не задетый во всей этой катавасии даже пальцем, наблюдал происходящее, как смотрят скверный боевик, сидя в первом ряду кинотеатра. Когда порой в кульминационные моменты можешь вздрагивать или даже отшатываешься, забывая, что экранные призраки не в состоянии к тебе прикоснуться, не говоря уже о том, чтобы причинить тебе какой-то реальный вред.
      Потом Степан поднялся и пошел куда глаза глядят, не особо разбирая дорогу.
      Не привидился ему, выходит, договор с Галактической Службой Спасения и последующая беседа с уникальным аппаратом, желавшим покончить счеты с жизнью, но обреченным на бессмертие. Он, кажется, понял, в чем состоял подарок Верлрока. «Это послужит мне утешением», – сказал артефакт таинственной цивилизации, переживший своих создателей на сотни миллионов лет. И сотворил себе собрата по несчастью, наделивив человека, алчущего гибели, системой совершенной защиты – способностью, вне зависимости от своего желания дистабилизировать любую нависшую над ним угрозу, даже если это касается всего лишь стирания информации из его памяти. И Грабе, судя по его последним словам, это понял. А поняв, отправил его от греха подальше обратно на Землю, наплевав на инструкцию. Жизнь дороже.