Наверно, нет необходимости говорить о важности изучения богослужения будущим пастырям, будущим катехизаторам, и вообще всем, желающим жить полнокровной церковной жизнью. Участие в богослужении является самым простым, самым естественным и легким способом воцерковления, вхождения в Церковь. Есть и другие, не менее важные и значимые церковные служения: например, служение миссионерское или подвиг христианского милосердия, однако именно богослужение, проживание богослужебных кругов легче и лучше всего вводит человека в Церковь. Когда мы познакомимся с Уставом, когда мы узнаем богослужение, нам не просто станет известна последовательность тех или иных его элементов — мы почувствуем замечательную структуру церковной службы, ее динамику, законы ее развития, смысл, вложенный в ее структуру. Все мы с нетерпением ждем рождественских или пасхальных песнопений, и как они замечательно звучат для нас в первый раз в году! Так нам откроются очень и очень многие песнопения других, пока, может быть, менее известных праздников.
      Прежде всего необходимо уяснить себе предмет изучения и разобраться в терминах и понятиях. Хотя в учебной программе этот курс называется «литургика», к нему присоединяется объясняющее, расшифровывающее его слово «Устав». Что означает это слово? Есть книга, которая по-гречески называется «Типикон», а по-славянски «Устав». Может быть, наш курс будет заключаться в подробном изучении этой книги? Она содержит не все богослужения, которые мы совершаем в Церкви. Более того, эта книга не содержит всех указаний, которые нужны для совершения богослужения, поэтому изучения лишь её одной недостаточно. Обязательно нужен живой учитель, наставник, который введет в устную традицию, расскажет о том, что нигде не написано. Что такое Устав, можно почувствовать из самого корня этого слова, заключающего в себе идею установленности, упорядоченности.
      Совершение богослужения по Уставу является общей и основной структурой литургической жизни Церкви, и почувствовать это очень просто: даже нарушения Устава, которые, к сожалению, являются нашей сегодняшней действительностью, стремятся стать Уставом. Нарушать какие-то, может быть, слишком сложные, предписания Устава люди стремятся не каждый раз по-разному, а всегда одинаково, т. е. по какому-то сокращенному, может быть, урезанному, но Уставу.
      Но все же наш предмет заслуживает более полного названия, того, которое усвоено ему в учебной программе, — литургика. Это слово образовано от греческого слова ??????????, означающего «общее дело». И поскольку литургия — это центр богослужения, то и все, что относится к богослужению, будет называться литургической жизнью Церкви.
      Однако наука литургика традиционно носит прикладной характер. Раньше на Западе бытовало название «рубрицистика», т. е. изучение некоторых «рубрик», некоторых пунктов Устава. Эта наука, по мысли прот. Александра Шмемана, отвечает на вопрос «как?» Как правильно совершить богослужение? Как правильно, в нужном порядке и правильным образом пропеть и прочитать богослужебные тексты? Но она не отвечает на вопрос «что?» На вопрос «Что совершается за богослужением?» может ответить только литургическое богословие, т. е. осмысление содержания и значения всех предписаний Устава.
      Конечно, наш курс не станет курсом литургического богословия и, может быть, даже не станет курсом «введения в литургическое богословие», поскольку это не в наших силах, но такой подход обязательно должен быть нашим ориентиром, нашим горизонтом, не исчезающим из поля зрения, чтобы погружение во внешние предписания не скрывало их смысла. Первым шагом от литургики к литургическому богословию может служить историческое изучение Устава. Именно история Устава легче и проще всего подводит нас ко многим сокровенным и глубоким его смыслам. Например, есть такая рубрика в Уставе: в церковном году существует ряд праздников, когда на литургии не поется Трисвятое: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас», а поется другая песнь: «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся…» Если мы обратимся к истории, то узнаем, что в древней Церкви в эти дни совершалось крещение большого количества оглашенных, и эта песнь включена в литургию именно потому, что присутствовали за богослужением только что крещеные люди. Сейчас в жизни Церкви этого уже нет, но замена эта, этот пункт в Уставе остался. Почему? Разве не праздным является это предписание, разве оно не стало пустой буквой исполнения традиции? Нет, конечно, это не так. Пение этого гимна ставит совершенно особый акцент на богослужении праздника, выделяет его из круга церковного года, показывает особенное учение Церкви о нем и заставляет совершенно особенным образом его воспринимать. И так каждое, даже самое мелкое предписание полно смысла, который не всегда лежит на поверхности, но который мы должны жадно искать.
      Поскольку наш курс будет во многом обращен к изучению различных внешних предписаний, мы должны особенно много сил положить на то, чтобы ясно соотносить форму и содержание того богослужения, о котором мы будем говорить. И форма, в отношении к которой может появиться ощущение некоей вторичности, некоей необязательности, должна быть воспринята нами правильно. Непременно нужно почувствовать ее красоту и глубину. Для этого мне хотелось бы процитировать слова священника Сергия Щукина, автора статьи «Современные думы», появившейся в начале нашего века. Он говорит о проблемах современной ему церковной жизни, но сначала, можно сказать, воспевает гимн Уставу, помогает нам многое почувствовать, подходя к изучению Устава.
 
«Обряд долгое время вел за представителей Церкви почти все их дело и делал его хорошо. В то время как мы, не согретые огнем веры, малодушно или равнодушно молчали, обряд говорил за нас. Только всматриваясь в обряд, только вслушиваясь в него, в то, во что в нем можно было вслушиваться, только вдумываясь в него, — часто лишь этим путем человек доходил до учения Христа и согревал им свою душу. Он любил обряд, ибо чувствовал за ним дух, создавший его и его оживляющий; подвижников чувствовал за ним, вдохновенных служителей Бога. Обряд был «святым местом», где человек достигает Бога, где Бог касается человека. И человек видел, что бьется и горит около обряда, внутри его любящее, правдивое сердце святых, что оживляет высокая творческая мысль их, что в нем чувствуется воля, направленная к утверждению добра на земле. И видел он, что Бог отвечает на стремление, на призыв человека; отвечает на вздох молитвы, на глубокое чувство, прозвучавшее в церковной мелодии, на слова поэта, сказанные в церковной песне, на святые мечты, на образы художника, которые он запечатлел в иконе. Обряд учил миропониманию и учил нравственности; он проповедовал, обличал, утешал, смягчал озлобленных, укреплял смиренных».
 
      Основанием для нашего курса, фундаментом для него должен стать курс изучения церковных таинств. Само разделение курса литургики на две части ставит нас перед очень важной задачей разделения богослужений, их классификации. Дело в том, что в школьном богословии, к преодолению слабых сторон которого мы все так стремимся, было распространено разделение богослужения на общественное и частное. Само это разделение столь сильно не соответствует природе Церкви, что сознание церковного человека не может его принять. Так, к общественным службам причислялись, конечно, литургия, всенощная, панихида, молебен, а также ряд других богослужений. Зато «частными» богослужениями, как будто бы относящимися только к отдельным лицам, считались величайшие таинства Церкви: таинство Крещения, таинство Миропомазания, таинство Брака.
      Мы должны найти какую-то новую классификацию, какое-то новое разделение богослужений Православной Церкви. В храме перед нами проходит ряд различных чинопоследований. Сначала читаются часы, потом совершается Божественная литургия, затем служатся молебен, панихида, потом могут быть крестины, потом, вечером, еще какое-то богослужение. И все это нужно как-то разделить и осознать.
      Формальное, механистическое понимание богослужения особенно энергично стремился преодолевать в своих трудах прот. Александр Шмеман. Прот. Александр Шмеман восстает против деления богослужения на общественное и частное и стремится его чем-то заменить. В противовес схоластической схеме, слишком уж грубой и прямолинейной, трудно предложить другую, такую же четкую, поэтому его схема усложненная, но зато она лучше помогает в понимании богослужения.
      Прежде всего он говорит о том, что есть два таинства, которые вводят человека в Церковь и которые совершаются в его жизни однажды — это таинство Крещения и таинство Миропомазания. Они делают возможным участие человека в церковной и таинственной жизни. Центром всего богослужения, как и вообще жизни христианина, является таинство Евхаристии. Остальные таинства глубоко связаны с ней; вспомним, например, таинство Священства, таинство Елеосвящения, таинство Брака и таинство Покаяния.
      Рукоположение до сих пор совершается на Евхаристии. Таинство Брака имеет прямую связь с Евхаристией: там есть Отче наш, общая чаша, ясно, что в древности оно совершалось на Евхаристии. Таинство Брака и Евхаристия имеют единый возглас: «Благословенно Царство…» Место таинства Покаяния в современной Церкви несколько изменилось по сравнению с тем, что было раньше, но и раньше, и сейчас единство с Церковью и участие в Евхаристии возможно только тогда, когда это единство восстановлено таинством Покаяния.
      И в то же время ни одно из этих таинств не может считаться полным, не может считаться завершенным, если оно не запечатлено участием в Евхаристии — причащением Святых Христовых Тайн. Только что рукоположенные священник или дьякон, конечно же, причащаются на литургии; участникам таинства Брака в день венчания необходимо вместе причаститься. Древнее бракосочетание — это совместное причащение с предварительным объявлением о браке. Кто покаялся, спешит к Чаше, и кто хочет причаститься, тот спешит покаяться. Таким образом, все таинства связаны с Евхаристией точно так же, как все органы в человеческом теле связаны с сердцем: сердце остановилось, и все рассыпается. И Евхаристия, безусловно, — это таинство таинств, это таинство, созидающее Церковь, поскольку Церковь — это Тело Христово. Есть еще многочисленные чинопоследования и требы, обычно не называемые таинствами, но, безусловно, с ними имеющие много общего; все они так или иначе связаны с Божественной литургией, которая одна лишь несет в себе полноту жизни Церкви.
 
      Но в то же время Евхаристия входит и в другой круг — круг богослужения времени. О. Александр Шмеман выделяет в богослужении церковном таинства, вводящие человека в Церковь, таинство Евхаристии, являющееся центром всей церковной жизни, и богослужение времени. Богослужение времени — это все то, что изучается в курсе литургики, то, что по содержанию и по названию связано со временем. В богослужении есть три круга времени: дневной, седмичный и годовой. Конечно же, каждое богослужение обращает нас к вечности, но есть богослужения, в большей степени связанные со временем; они образуются тремя кругами, основным из которых является дневной круг.
      В учебной литературе вы можете встретить утверждение о том, что службами дневного круга являются вечерня, предваряемая девятым часом, повечерие, полунощница, утреня, первый, третий, шестой час и литургия. В таком поспешном изложении предмета литургия с совершаемым на ней таинством Евхаристии стоит в одном ряду с вечерней или девятым часом. Часы действительно читаются перед литургией, она как бы встает с ними в один ряд, но все не так просто и не так прямолинейно, как это излагается в учебной литературе. О. Александр стремится обнажить основной нерв, организующий богослужение Церкви, говоря, что весь Устав состоит в порядке сопряжения Евхаристии и богослужения времени.
 
      Богослужение времени и, главным образом, его основа — дневной богослужебный круг имеет своей вершиной, целью и в то же время своим источником Божественную литургию, за которой совершается таинство Евхаристии.
      Каждый из нас опытно знает, что такое богослужение в жизни Церкви. И по опыту своему чувствует, что богослужение является дыханием тела церковного, одним из самых важных моментов в ее жизни. Но церковное богослужение является также и сокровищницей церковного опыта, концентрацией всего богословского учения Церкви.
      Какую бы область богословского знания мы ни взяли, она обязательно связана с богослужением. Возьмем догматическое богословие. Конечно, оно связано с богослужением, и не просто каким-то иллюстративным образом: можно найти песнопения, в которых излагаются догматы. Нет. Вспомним, как на литургии, перед самым главным ее моментом, поется Символ Веры: перед совершением самого главного Таинства нужно явить единство веры. Это ли не относится к догматическому богословию? Если мы вспомним предмет нравственного богословия или аскетики, то и тут мы должны сказать, что оно связано с богослужением. Обратимся к богослужению дней, призывающих к покаянию, например, к богослужению Великого поста, и мы, безусловно, ясно себе представим, как и текст, и самый дух, и темп, и характер богослужения влияют на внутреннее воспитание человека. Если вспомним, как за богослужением поются Заповеди блаженств: в какой ответственный и прекрасный момент мы слышим их на литургии, и как по-особому они звучат в чине отпевания, то мы ясно почувствуем связь богослужения и учения нравственного богословия. Возьмем прикладные науки, например, гомилетику, искусство церковной проповеди. И оно связано с богослужением, поскольку проповедь является древнейшим и одним из самых важных моментов в богослужении.
      Но не только с теоретическими, умозрительными областями богословского знания связано богослужение, оно связано и со многими сторонами практической жизни Церкви. Здесь мы должны немного уклониться от основной темы курса, потому что пограничные с литургикой области знания также чрезвычайно важны для нас. В географии, прежде чем изучать какую-нибудь страну, мы говорим, на каком континенте она находится, с какими странами граничит. Так же и здесь. Мы должны объемнее, шире представить себе интересующую нас проблему.
      Вспомним, что любимым и желанным для каждого христианина местом совершения богослужения является храм Божий. И в храме мы встречаемся с удивительным явлением, которое могло быть рождено только в благодатной и возвышенной жизни Церкви. Здесь мы встречаемся с синтезом церковных искусств. Самый архитектурный объем, самое пространство храма, в котором мы находимся, явилось предметом богословского осмысления. В период расцвета Византии из многочисленных архитектурных типов храма был выбран один, который показался самым удачным, самым прекрасным. Он относится к классической эпохе — это крестово-купольный храм, архитектура которого объединяла два очень важных момента: крест (важнейший символ христианства) и купол, т. е. центр или главу композиции. Купол олицетворяет Христа как главу Церкви.
      С этим архитектурным осмыслением было тесным образом связано и другое — живописное осмысление храма. При св. Патриархе Фотии в IX веке в Византии был собран целый собор, на котором обсуждалась система росписи крестово-купольного храма. В Церкви сознавалась необходимость осмыслить то пространство, в котором совершается богослужение. Естественно, в куполе изображался Христос, в апсиде — малом куполе — Божия Матерь, на четырех парусах — евангелисты, проповедовавшие Евангелие на четыре конца света, в алтаре изображалась Евхаристия, причащение апостолов Христом и святые отцы, учители Церкви. На столпах изображались мученики, на крови которых утвердилась Церковь. Таким образом, храм был земным небом, и, более того, он являл преображенный космос, все мироздание. Не мироздание, искалеченное грехом, а другое, восстановленное милостью Божией. В нем присутствует все творение: светильники символизируют светила небесные, орнаменты не были просто украшением — это растительный мир, творение Божие, мы знаем, что на иконах часто изображаются и звери. Все это видимое явление того, что «всякое дыхание» призвано хвалить Господа.
      К архитектуре и живописи — двум главнейшим для храма искусствам — присоединяются и многочисленные другие: шитье, ткачество, обработка металла — все собирается в Церкви и служит одной цели, одному назначению. Более того, и разные виды материи, разные вещества собираются в храме. Можно вспомнить, какие вещества употребляются за богослужением: это и дым фимиама и ветви пальмы, и воск, и огонь, и вода, и пшеница, и елей. Все творение Божие и все, что мог сотворить человек присутствует в храме. Какой же момент является вершиной одухотворения и осмысления этого собирания, всего этого выражения соборной природы Церкви? Конечно, самый главный момент это богослужение, в котором ко всем уже перечисленным безгласным видам искусств присоединяется, может быть, еще более прекрасное: искусство церковного пения.
 
      Надо сказать, что Устав регулирует не только порядок и состав богослужения, но и его музыкальный элемент, предписывая не только определенные напевы, но и характер их исполнения «косно» (медленно), «не борзяся» (не спеша), «велиим гласом» или «тихим и кротким гласом». Здесь мы должны остановиться и вспомнить о том, что такое пение и чем вообще оно отличается от обыкновенной речи. Даже из нашей обычной жизни мы знаем, что пение более возвышенно, более эмоционально наполнено, как бы приподнято над обыденным уровнем.
      Вспомним, когда в Св. Писании упоминается пение. Так, едва пройдя Красное море и спасшись от преследований фараона, древний Израиль поет хвалебную песнь Богу (Исх. 15, 1-19). Из Нового Завета мы знаем, что Господь и Его ученики-апостолы после Тайной Вечери, «воспевше, изыдоша в гору Елеонску»(Мф. 26, 30). Павел и Сила пели в тюрьме (Деян. 16, 25), ап. Павел пишет в Послании к Ефесянам: «Исполняйтеся Духом глаголюще себе во псалмех и пениих, и песнех духовных»(Еф. 5, 18-19). Пение объявляется обязательным и важным элементом богослужения; более того, воспевая песни на службах, люди уподобляются ангелам. Об этом нам неоднократно говорят богослужебные тексты, этому есть множество других свидетельств. Самый образ пения в Церкви — антифонный — является подражанием ангельскому пению, которое было явлено в видении св. Игнатию Богоносцу. Ангелы, сменяя друг друга, воспевали на небесах торжественную песнь. Очень простые и памятные всем слова свидетельствуют нам о таком высоком призвании человеческого богослужения: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех; и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити».
      Однако пение в богослужении не является самоцелью, услаждением слуха или каким-то украшающим элементом. Пение служит обязательным спутником, торжественным одеянием слова, которое является ядром, центром богослужения. Этому нас учат богослужебные тексты. Первая стихира на « Господи, воззвах»воскресной службы 8-го гласа начинается словами: «Вечернюю песнь и словесную службу Тебе, Христе, приносим…» Песнь и словесная служба!Это самое главное, что есть в нашем богослужении. Церковное пение, которое являет нам нерасторжимое, прекрасное единство звука и слова, может быть названо «звучащей иконой», самым, может быть, прекрасным человеческим приношением Богу-Слову, Которому мы желали бы служить.
      Но в то же время вся эта возвышенная и прекрасная богослужебная жизнь регулируется очень строгими, конкретными правилами, т. е. вся эта служба, казалось бы, такая свободная, ничем не скованная, на самом деле подчиняется очень ясной идее чина и порядка, который и выражается в Уставе Церковном. Идея Устава соприроднасамому богослужению. Еще в раннехристианские времена, которые мы называем харизматическими, во времена свободного проявления Духа в жизни людей, ап. Павел писал к Коринфянам: «Вся благообразно и по чину да бывают»(1 Кор. 14, 40) — пусть у вас все будет по порядку, устроено разумно и красиво.
      Что же такое Устав? Какие-то рамки, сковывающие церковного человека? Строгие предписания, которым приходится подчиняться? По-видимому, с этим согласиться нельзя. Исполнение Устава является прежде всего первым и прекрасным послушанием Церкви, это похоже на послушание ребенка его матери. Чадо, может быть, не понимает, зачем ему делать то, что сказала мать, не понимает смысла этого, но покорно идет за ручку со своим родителем. Так и чадо церковное, покоряясь Уставу Матери-Церкви, непременно и очень быстро почувствует сладость выполнения Устава. Причем выполнению Устава в Церкви традиционно учатся до самых мелких, даже, на первый взгляд, второстепенных деталей.
      Известен рассказ о строгом уставщике иеромонахе Варфоломее из Площанской пустыни Орловской губернии (до 1917 г.), который мог заметить чтецу: «Ты прочел Господи, помилуй38 раз. Дочитай еще два раза». И архиепископ Афанасий Сахаров, к авторитету которого мы неоднократно будем обращаться и который может быть нашим учителем в любви к Уставу и знании его, по поводу этого рассказа замечает: «Это не придирка. Великая молитва должна быть совершаема с великим вниманием, с точным соблюдением Устава: точное до йоты выполнение Устава — это не буквоедство, а ревность — за послушание не нарушить ни на йоту установленного Церковью. Неверный в малом может ли быть верен в великом?»
      Но не только подчинение и послушание проявляются в исполнении Устава. От самой глубокой древности и до наших дней мы слышим различные свидетельства о необыкновенной мудрости Устава церковного и той красоте, которая является в исполнении его. Приведу вам слова еще одного человека, которого уж никак невозможно заподозрить в буквоедстве и мелочности — слова о. Павла Флоренского, сказанные в частной беседе: «Только тогда, когда прочтешь Господи, помилуй12 раз, где это положено, или 40 раз, где это указано по Уставу, не больше и не меньше — только тогда почувствуешь сладость этой молитвы».
      Книга, в которой изложены важнейшие правила построения службы церковной, называется Типикон. Слово это греческое и нуждается в объяснении. Даже не зная греческого языка, можно почувствовать, от какого корня оно происходит и какое значение имеет. Этот корень есть даже в русском языке — «тип», т. е. образец, норма. «Типикон» является книгой образцов. Как вы понимаете, это несколько иной акцент, чем в славянском названии «Устав», здесь выявляются другие грани проблемы. Устав по-церковнославянски или Типикон по-гречески является не просто неким регулятором богослужения, его по справедливости можно назвать святоотеческим творением, поскольку в нем заключен многовековой опыт молитвенной жизни Церкви. И всякий, кто занимался историей Типикона или изучением его, обязательно начинал его любить, обязательно начинал чувствовать его значение.
      Автор известнейшего исследования, которое называется «Толковый Типикон» (в начале века оно выходило в четырех выпусках и недавно было переиздано), профессор Киевской Духовной Академии М. Скабалланович так говорил о Типиконе: «Великая книга Типикон, но только для того, кто понял, т. е. знает его, как свои пять пальцев. Он убедится, что ни одного слова не сказано в нем по-пустому, что последняя мелочь в нем имеет связь с целым, […] есть камень в одном величественном здании нашего богослужения». Не изучив Устав досконально, довольно трудно понять, какой же смысл в многочисленных предписаниях этой книги, как уловить объединяющую их идею.
      Но есть в Типиконе такие главы, такие предписания, красоту которых можно почувствовать сразу, Есть главы, которые похожи на поучение, дошедшее до нас издалека, на главу из древнего Патерика. Например, глава 31-я под названием «О еже како подобает имети будильника» (будильник — это брат, который будит монахов в монастыре): «В Великую четыредесятницу повелевает предстоятель единому от братий возбуждати братию в церкви (будить монахов в храме), иже на коеждо чтение, по еже почести мало чтущему (который во время каждого чтения, после того, как чтец прочтет немного), востает от своего места, и творит три поклоны насреди, и тако обходит братию молча; и коегождо аще обрящет дремлюща, возбуждает его тихо: он же, востав, приходит в среду (а тот — разбуженный — выходит на середину), и творит коленопреклонения три, и к ликом по единому: и, отшед, сядет на месте своем».
      Вот, казалось бы, изложено некое предписание; но этим не кончается глава. Оказывается, редактор или переписчик Устава провел исследование и сравнил свой образец с другими списками. Он пишет далее: «Сие же ныне не бывает и во множайших Уставех не обретается», т. е. в других списках почему-то этого нет. Почему? И здесь следует уникальное объяснение, которое делается от первого лица. Он как-то попытался осмыслить, почему исчезло это предписание, и говорит: «Мнится же ми, яко за леностное наше прилежание, и зане не терпим с любовию обличения, сего ради умолчано некиими». Это предписание понимается в его духовном значении, оно не просто утерялось при переписке, редактор или переписчик Типикона ищет за этим какой-то смысл — «не терпим с любовию обличения».
      Из понятных сразу и классических для начала изучения Типикона глав можно привести и такую. Она предписывает необыкновенно благоговейное и благообразное совершение богослужения и предвидит слабости и неподобающее поведение, свойственное природе человеческой, которое может быть при совершении богослужения. Это глава 28-я, «О безчинных воплех»: «Безчинный вопль поющих в церкви, не прията того к церковному пению. Тако же и прилагаяй к церковному пению не приятен есть. Да извергнутся сана своего, и паки в церкви да не поют. Подобает бо пети благочинно, и согласно возсылати Владыце всех и Господу славу, яко едиными усты, от сердец своих. Преслушающии же сия вечней муце повинни суть, яко не повинуются святых отец преданию и правилом». На виновных возлагается самая серьезная ответственность за неблагообразие в церковном богослужении.
      Одной из самых прекрасных и удивительных глав Типикона, несомненно, является та, где говорится о посте. Типиконом регулируются постные дни и многодневные посты в течение церковного года. Обычно просто говорится, что день постный, или разрешение на рыбу, или разрешение на масло, или вино. Но в одном случае мы встречаем в Типиконе прекрасный вдохновляющий призыв к исполнению постного Устава. Это глава, входящая в месяцеслов (самую обширную часть Устава).
      В день Усекновения главы св. пророка и Крестителя Иоанна, мы читаем такой текст: «Зри постнаго сего Устава на Усекновение честныя главы Предтечевы, древними святыми отцы в сей день завещаннаго. Суть убо неции: предают качеству быти тогда снедей, а не посту; о том бо не возмогохом ничтоже обрести написано в различных Типицех. Но паче достоит в той день всяко воздержатися постом, за истину пострадавшаго пророка, и проповедавшаго во аде Господа. Разрешению же быти точию на древяное масло, и прочая от различных овощнаго плода, и по мере единой чашице вина в славу Божию, труда ради бденнаго. Всяко бо достоит нам в той день сетованием унылым быти, а не чревоугождение имети воздержательнаго ради жития святаго, и скверноубийственнаго кровопролития его от Ирода: понеже усечена бысть глава Предтечева на пиру плясанием блудныя плясавицы, и чревоугодием, и различных животных закланием и кровопролитием. Нам же ни единаго от таковых животных, из них же кровь изливается, но ниже рыб (кровь бо имеют, аще и в воде жительствуют, и от тварей животных суть) подобает вкушати: да не сообщницы явимся Иродову чревоугодию. Како бо Крестителево честное Усекновение почтити восхощем? Мясо ли хощем ясти или от иных различных брашен многоценных? А он живяше в пустыни безводней и безтравней: ни хлеба ядяше, ни трапезы имяше. Вино ли пием? А он никогдажде пияше вина, ни инаго пития мирскаго; ни в храмех живяше, но под каменем вкопався живяше. Стол и трапеза, и одр ему бяше земля, разве нужды естественныя, единою днем вкушаше акриды и мед дивий. Чаша же ему пригорщи бяше, а питие — из камене текущая вода. Темже, братие, усердно почтим день сей молитвою и постом в целомудрии, отбежим пиянственнаго сего злаго нрава…»
      Вот такое, веющее духом ревности, удивительной красоты поучение мы можем встретить в Уставе. В нем не просто предписание поститься, а стремление пробудить в нас любовь и усердие к посту.
      Итак, четкие и ясные предписания, церковный канон. Что же, этот канон не оставляет места никакому церковному творчеству, не предусматривает никакого участия человека? Церковный канон является не цепью, сковывающей творца, но пространством для творчества. Определяя свои каноны, Церковь говорит человеку: «Вот пределы, вот ограда церковная — в ней твори и творчество твое будет церковным, воцерковленным». Здесь не насилие, а свобода.
      Где же подтверждение этого? Может быть, это только домыслы людей, отравленных новейшей историей, новейшим восприятием и человека, и его творчества? Нужно надеяться, что это не так! В чем же это выражается? Прежде всего в церковном прославлении, канонизации песнотворцев, творцов церковных гимнов. Их очень много. Назовем лишь самых известных: Романа Сладкопевца, Иоанна Дамаскина, Иосифа песнопевца. Но, открыв книги, мы увидим творения и не святых, которые, однако, приняты к церковному употреблению. Оказывается, все люди могут внести свою лепту в создание православного богослужения, и их скудные труды и немощные усилия приемлет и благословляет Церковь. Примеры такого отношения к Уставу мы видим и во времени, более близком к нам.
      Вообще выполнение Устава, всех его предписаний не может не быть творческим. Оно связано с очень многими проблемами, рожденными историей Типикона. Выполнить Устав формально совершенно невозможно, подход к нему каждый раз должен быть только творческим, тут прямолинейно действовать нельзя. Но это творчество должно быть плодом очень усердного, внимательного и любовного изучения Устава — только поняв его логику, можно затем с этой логикой подходить к различным проблемам. В этом смысле для нас может быть примером владыка Афанасий Сахаров. Для знакомства с духом богослужебного Устава можно порекомендовать его замечательную книгу «Поминовение усопших по Уставу Православной Церкви». Очень узкая и ограниченная тема, но, развивая ее, на этой теме Владыка явил пример пламенной любви к Уставу и глубокого проникновения в его смысл. Способом этого проникновения он считал внимание к самым мелким и формальным предписаниям Устава. Например, есть в его книге такое место — он сетует на то, что православные даже кутью неправильно готовят.