Колян выдохнул:

– У тебя что… заказ какой наклюнулся?

– Вроде того. Коля, все после. Давай встретимся. Нужно с тобой посоветоваться, дружище. Может, что-нибудь и подскажешь. А то я, честно говоря, скоро с катушек спрыгну.

– Ну ладно, давай я к тебе заеду.

– Да я не дома ночевал.

Колян тотчас же подпустил известную долю двусмысленной масляной иронии:

– Что, девчонку подцепил? Не ту, про которую ты вчера в бане рассказывал, а?

– В точку. Только не подцепил, а… К ней как-то это слово не подходит. Ладно. Но она тут ни при чем. В общем, я сейчас в редакцию, а потом сразу к тебе. Ты один?

Колян поднялся с кровати, повертел головой и ответил в трубку:

– А черт его знает. Я не помню, как и пришел. Жена могла или вчера уйти в знак протеста к подруге ночевать, или сама до сих пор дрыхнет еще. В общем, ты когда подтянешься?

– Думаю, через час. Если буду задерживаться или случится что-то непредвиденное…

– А что, может случиться? – перебил Колян.

– Может. Мне после вчерашнего кажется, что вообще ВСЕ может случиться. Причем сложное такое ощущение… предчувствие, замешанное на…

Колян не любил детальной нюансировки Жениных настроений и мироощущений. Он вообще предпочитал не копаться в разного рода слюнявых мелочах, как он сам это квалифицировал. Потому он решительно перебил своего друга, говоря:

– Ладно, все ясно. В общем, жду тебя к обеду. Я тут как раз немного здоровье поправлю, а то что-то голова болит и вообще…

Здоровье Колян Ковалев действительно поправил. В чем, в чем, а в этом он толк знал. Потому что к приходу Жени Ковалев был уже другим человеком, в корне отличным от того, кто поднял трубку по-утреннему звонку Афанасьева. Этот в корне отличный индивид имел весьма свежий вид, был выбрит и благоухал дорогим одеколоном. Правда, помимо запаха одеколона, просачивались и другие запахи, к примеру – свежего алкоголя. Нет никаких сомнений, что Колян только что удачно опохмелился. Впрочем, Женя и так нисколько в этом не сомневался, потому сразу перешел к делу. Сделал он это в манере, весьма удивившей его друга и соратника: подошел к столу и одну за другой выложил две пачки купюр, каждая бумажка достоинством по пятьдесят долларов. Колян недоуменно смотрел на эти манипуляции Жени, а потом спросил с оттенком подозрительности:

– Что это?

– Уж не тебе спрашивать, Колян. Ты это видел куда чаше меня. Баксы. Натуральные такие американские дензнаки. Тут две пачки по пять тысяч каждая. Ты вот все говорил, что мне не выдают зарплаты в моем несчастном агентстве «Пятая нога», ну так вот – выдали. К тому же, как я тебе по телефону заявил, это АВАНС. Милый такой аванс, правда?

– И за что? – спросил Колян.

– А вот это, Коля, я и хотел бы выяснить поподробнее. К тому же надеюсь, что и ты мне что-нибудь присоветуешь.

Колян взял в руки одну из пачек, выдернул одну купюру, повертел в руках, даже понюхал, посмотрел на свет и пробормотал:

– Насколько я могу судить, непаленая. Нормальная.

– Там, откуда они поступили, фальшивки если и держат, то только в каких-то очень хитрых целях, – отозвался Женя, убирая деньги обратно в карман. – Ладно, пойдем побеседуем. Ты один?

– Галька спит у себя. Она наскоро перекусила, поболтала с какой-то дурищей по телефону и опять спать завалилась. Ну и пусть спит. Баба с возу – потехе час, как говорит наш общий друг мент Васягин, юморист хренов. Ну, проходи, садись. По пивку? Или коньячку лучше?

– Не, коньяк не буду, я уже водки хватанул в редакции с перепугу. Там Серафим Иваныч сидит, зенки на бабло пучит. Сам толком понять не может, откуда такое счастье привалило. Мне вот без разговоров половину отдал. Наверно, думает, что это ему на похороны выдали!

– Я так понял, – медленно начал Колян, – что авансик, который свалился на твою голову, как-то связан с тем звонком Иваныча, которым он тебя выдернул из компании нашей. Зря ты ушел… Если б ты остался, может, мы потом не так круто нажрались бы.

Афанасьев сделал движение рукой, долженствующее обозначать, что лично он не питает по этому поводу никаких иллюзий. Мол, нажрались бы, милый друг, все равно нажрались бы. Потом он подождал, пока хозяин принесет запотевшую бутылку водки, а также грубо, фактурно, по-мужски нарубленную закуску в виде толстых ломтей ветчины и сыра и апельсиновый сок в полуторалитровом пакете. Выпили. Женя откинулся на спинку кресла и начал:

– Не знаю, как тебе изложить, Колян, но что дело нечисто, этого не скрывает и сам заказчик, иначе не стал бы платить таких бешеных денег за то, что, казалось бы, мог без труда сделать сам. Вот представь себе: ты – мастер на все руки. У тебя, скажем, отвалилась плитка на стене в ванной. Что ты сделаешь, если, как я уже говорил, ты – мастер на все руки?

– Я?

– Ну не Ты, а человек, который попал в такую ситуацию и который все умеет делать сам?

– Да что ты мне мозги пудришь? Ну, взял бы плитку да и присобачил ее назад. И всего делов.

– И всего делов, – машинально повторил Афанасьев. – А что бы ты сказал, если бы этот человек не стал ничего делать сам, а пригласил бы мастера, причем спеца так себе, тяп-ляп? И заплатил ему вперед так, как если бы платил Леонардо да Винчи,

который этот сортир ему фресками расписывает. Или Микеланджело. Ну, с Микеланджело и Леонардо я, может, и загнул, но, скажем, платить за (одну плитку как за капитальный евроремонт – это, согласись, или глупо, или подозрительно. – Не, это без базара, – согласился Колян. – Аза что тебе отвалили такие «бабки», к тому же только аванс? Местные – вряд ли, значит, какой-то московский хлыщ? – Вот именно. Московский. К тому же из спецслужб. По крайней мере, он сам так утверждает. А сделать мне нужно вот что: найти по двум письмам, адресованным твоему тезке, Николаю Малахову, некую Лену. Она была его подругой. Этому типу из столицы втемяшилось, что я смогу найти эту Лену… – Так ты одну уже нашел! – хитро сказал Колян. – Ну, знаешь ли. Той едва девятнадцать исполнилось, а автору письма – двадцать пять. К тому |же та Елена – левша, а м-м-м… моя Лена – она правша. Да и вообще, что их сопоставлять, глупости какие! В общем, пришли мы в гостиницу к этому Ярославу Алексеевичу… И Афанасьев изложил суть дела, в которое волей-неволей втянул их загадочный столичный гость. Колян слушал внимательно, изредка вставляя короткие отрывистые реплики. Когда Женя закончил, Колян выставил вперед нижнюю челюсть, что, верно, должно было обозначать мыслительные потуги, и заявил:

– Н-да. Мутное дело. На моей памяти было однажды, когда журналист получал десять тысяч долларов за работу. Вру! Два случая. Один даже пятнадцать получил за разовое дельце. Пятнадцать тысяч «бакинских», бакс к баксу. Только, Женька, понимаешь, тут такая штука. Этот тип заработал свои деньги за заказной материал на одного члена Госдумы. Члена вскоре законопатили, а журналюгу нашли спустя полгода на дне Москвы-реки. Вот такая петрушка!.. Большие деньги – это всегда риск, это ты уж мне поверь! Никто ничего не платит просто так! «Бабки» руки не жгут?

– Жгут, – признался Афанасьев. – И еще, Колян… Тут еще одно дельце похлеще будет.

«Про меня, что ли? – поинтересовался бес Сребреник. – Ну-ну, заливайте, Евгений Владимирович. Посмотрю я, как Колян Лексеич отреагирует. Ух ты!.. Смехотура!..»

– Про тебя, про тебя, – машинально шепнул бесу Афанасьев.

Колян воззрился на друга в упор:

– Про меня?

– Да не про тебя, Колян. Тут такое дело. В общем, я слышу голос со стороны, который утверждает, что он бес по имени Сребреник. Ты только не… В общем, он на самом деле существует, это не белая горячка и не паранойя, как ты можешь подумать.

Колян серьезно посмотрел на Афанасьева, а потом без разговоров налил тому стакан водки и почти пропихнул в Женину пятерню. Афанасьев выпил, поперхнувшись на последнем глотке, и, торопясь и судорожно сжимая-разжимая пальцы левой руки, отправил в рот один за другим три куска ветчины.

– На самом деле, – повторил Женя.

– Так-с, значит, вот что, – ничуть не удивляясь, решительно сказал Колян, – сейчас едем ко мне на дачу, два денька отдохнем, соберешься с силами, а то я смотрю, что твой Херувим Иваныч и эта Еленушка последний умишко из тебя выпили. Не возражай и не надо мне тут косорезить!..

Женя хотел возражать. Сребреник хихикал противным смешком, Похожим на теньканье расколотого колокольчика. Тут вошла жена Ковалева, Галя. Они расписались не так давно, но, будучи оба людьми нравными и капризными, делали вид, что уже смертельно надоели друг другу.

– Привет, братцы, – сказала она. – Пьете?

– Да вот тут Женек говорит, что у него проблема: какой-то бес в голове голос подает, говорит, что его зовут Сребреник и что он, в натуре, есть.

Молодая женщина снисходительно улыбнулась и произнесла:

– Как? Бес… Сребреник? Ну-ну. Почему-то меня нисколько это не удивляет. Ты-то сам, Коля, не помнишь, как явился в три часа ночи, сел на кухне и принялся орать, что планерка уже началась, а тебя толком никто не слушает. Ругался, принял меня за какого-то Сережу Панюшкина и требовал, чтобы я немедленно организовала поставку партии труб со склада методом самовывоза в Самару. Что бес Сребреник, что Сережа Панюшкин – все это одного поля ягоды. – Ты, Галина, ничего не понимаешь в мужских делах, – запальчиво объявил Ковалев, – В общем, Женек, собирайся, поехали.

Женя принялся что-то мямлить. Колян не стал его слушать, а просто выволок из квартиры и потащил за собой, говоря, что в той машине, которая на стоянке возле дома, помято крыло, так что при-дется дойти до гаража и взять другую. Идти было не очень долго, всего четыре или пять кварталов, а там находился гаражный кооператив, где у богатенького буратино Ковалева имелось аж три гаража с двумя машинами (третий был завален разным хламом). По пути Афанасьев несколько раз попытался донести до друга свои опасения относительно Сребреника, но тот его и слушать не стал. Виновник всего этого недоразумения, бес по имени Сребреник, хохотал, разливаясь в ушах Афанасьева издевательскими трелями, а на подходах к гаражам и вовсе принялся травить анекдоты в тему:

«Ваш приятель, уважаемый Евгений Владимирович, напоминает мне одного типа, который спросил у своего друга: „Жора, как перевести „one more tme“?“ – „Еще раз“. – „Жора, как перевести „one more tme“?“ – „Еще раз!!!“ – „Жора, как перевести „one more tme“?..“

Афанасьев уже готов был согласиться с Ковалевым и уехать на дачку на день-другой, чтобы собрать воедино все эти разрозненные факты, впечатления и домыслы, от которых впору было сойти с ума… Но тут Колян схватил его за руку и отвел за угол дома:

– Пригнись!

– Что такое? – недоуменно спросил журналист.

– Да по ходу ты был прав, что ко мне пришел. «Хвост» за тобой. Видишь вон того типа? Так он с нас глаз не спускает! А сейчас из виду потерял – видишь, как башкой крутит?..

– Где?

Опытный Ковалев оказался прав. Метрах в двадцати от них стоял какой-то подозрительного вида гражданин в дымчатых очках и крутил головой, явно кого-то выискивая. Женя только сейчас его приметил, а Колян, по собственному его заверению, наблюдал за типом вот уже минут десять. Впрочем, он решил, что пора кончать наблюдения и начинать форсировать ситуацию.

– Сиди тут! – сказал он Афанасьеву, а сам вышел из-за угла и направился к подозрительному типу так споро, что тот и глазом моргнуть не успел, как Колян оказался возле него и рявкнул:

– Ты че тут вынюхиваешь? Че на хвоста прыгнул? Пасешь, ек-ковалек? Че хавало завалил, гнида? Отвечай, пока по-хорошему!..

Если это было по-хорошему, то что же по-плохому?.. Так рассудил и тип в дымчатых очках. Потому он снял очки (чтобы не разбили?) и, кротко моргая ресницами, ответил:

– Я… это самое… я вашему другу хотел объяснить…

Колян ничуть не обольстился таким мягким и податливым тоном встреченного товарища. На своем веку ему приходилось сталкиваться с замечательным притворством. К примеру, однажды он выудил из воды дайвингиста, очень культурного человека и кандидата наук, который незадолго до того поднырнул к купавшемуся в реке компаньону Ко-ляна и уволок его в глубину, утопив как котенка. Дайвингист величал Ковалева Николаем Алексеевичем, цитировал Шиллера, Кафку и Германа Гессе, в общем, отпирался как мог, но это ему не помогло. Не поможет и сейчас – вот этому типу в дымчатых очках и с рожей типичного стукача и соглядатая.

– Моему другу? – переспросил Колян, хватая того за грудки. – И кто тебя поставил за ним наружку вести, а, бля? Че молчишь, плесень? Ничего, щас побеседуем.

Изящный пируэт судьбы привел к тому, что через несколько минут все трое, включая Афанасьева, оказались в третьем гараже Ковалева, том самом, что был завален разным хламом. Колян выудил из наваленной в углу кучи кривой обрезок железной трубы, взвесил его на ладони и, грациозно помахивая им в воздухе, приблизился к пойманному типу. Тот сидел на упаковке из-под холодильника и с ужасом наблюдал, как надвигается на него грозный Колян с подручным средством для дознания.

– Нннну? – промычал Ковалев. – Кто такой? Че потерял?

– Да я… Да я – таксидермист.

Колян скривил угол рта и, опустив трубу, выговорил:

– Кто-кто? Че ж ты сразу так на себя наговариваешь-то? Я пока по-хорошему, а ты, типа… Такси… дерьмо… Водила, что ль, хреновый? Потому и пешком ходишь? Да еще за нами? Может, думал, что я тебя научу рулить и новые права выдам? Нашел Шумахера, ек-ковалек!

Женя Афанасьев беззвучно хохотал в углу. Колян повернулся к нему:

– А ты че?

– Такси… дерми… – выдохнул Женя сквозь смех. – Это, Колян, такой человек, который изготовляет чучела животных: набивает шкуры ватой или каким другим наполнителем и создает объем. Ты вот бываешь в ресторане «Белый барс», видел там на стене такое чучело барса… ты еще говорил, что как живой? Ну так вот, это и делают таксидермисты, понял?

– А, нуда, – сказал Колян, почесывая в голове. – Понятно. Чучело. Да я сейчас сам из него чучело набью! И что же, такси… дерьмист…

– …дермист.

– И что же тебе надо?

– Меня зовут Ковбасюк, – залопотал тот. – Видите ли, Николай, не знаю, как вам объяснить… Дело в том, что вы можете мне не поверить и огреть вот этой трубой, но… тут такое дело… Словом, я шел мимо вас и совершенно не собирался за вами идти, однако же увидел, что возле вашего друга вертится третья фигура… странная…

– Ты, что ли?!

– Да нет. В том то все и дело… Я – в некотором роде – экстрасенс… Однажды я вымачивал в ванной, в растворе, шкуру медведя. И случайно уронил туда электроприбор, подключенный к сети… теперь уже и не припомню какой. И мне врезало током. Очнулся я в ванной, прибор перегорел, шкура испортилась. И слышу: голоса. Это разговаривали…

– Архангел Гавриил и апостол Петр? – ухмыльнулся Афанасьев.

– Белые слоники? – предположил Колян. – Или зеленые чертенята?

– Нет, хуже. Два кота, которые у меня дома живут. – Ковбасюк выпучил глаза и залопотал с такой скоростью, что даже Афанасьев с трудом разбирал то, что он говорит: – То есть я не то чтобы слышал членораздельную речь, я просто понимал, что именно они хотят передать друг другу! Понимаете? Как в сказке: съел Иржик кусочек волшебной рыбки и стал понимать голоса зверей[1]. А у меня примерно то же самое! Я уже много раз проверял: мой слух изменился!

Колян кротко склонил голову набок и стал постукивать железной трубой по ладони.

– Но у меня изменился не только слух, но и зрение, – продолжал чучельник Ковбасюк, – зрение!.. Вот я раньше читал в научно-популярной литературе, что кошки видят привидения, чуют полтергейст и вообще очень чувствительны к подобной… нечисти, что ли. Ну, так вот, когда я сегодня проходил мимо вашего друга, я увидел около него контуры какого-то существа, похожего на человека. Он подпрыгивал то на одной, то на другой ноге… если это можно назвать ногами… и рассказывал вашему другу анекдоты…

Женя сорвался со своего места и подскочил к Ковбасюку. Он разогнался так, что врезался плечом в железную стену, и лежащий на полке мешок с давно просроченным цементом (оставленный тут, верно, еще отцом Коляна) покачнулся на прогнувшейся и покосившейся полке прямо над головой Ковбасюка и Афанасьева. Женя выговорил:

– Какой… какой анекдот вы слышали?

– Да ты че, Женек, он тебе мозги пудрит, а ты на этот порожняк купился! – небрежно бросил Колян. – Щас я ему…

– Да заткнись ты!!!

Ковалев поперхнулся. Афанасьев, ссутулившись, приблизил свое лицо к лицу низенького чучельника Ковбасюка и повторил:

– Какой анекдот вы слышали?

– Разговор двух друзей, – пролепетал тот, – один другому говорит: «Петя… или там Вася… как перевести „one more tme“?» – «Еще раз. – Жора, как перевести „one more tme“?» – «Еще раз».

Афанасьев окаменел. Где-то далеко, в глубинных пластах его существа, заворочался ленивый голос Сребреника, в котором, однако же, читалось удивление:

– Вот тебе и чучело…

– Я че-то не понял анекдота, – сказал Колян. – Че он по пять раз одно и то же повторяет? И вообще…

– Коля, английское выражение «one more tme» и переводится как «еще раз», вот в чем штука, – проговорил Афанасьев. – Но главное-то не в этом. Дело все в том, что этот бес Сребреник в самом деле существует, а он, этот такси… дер…. чучельник, слышит и видит. Слишком много совпадений! Слишком много!!!

И он врезал ладонью по железной стене так, что утлая полка, на которой лежал цемент, окончательно прогнулась, и увесистый мешок рухнул прямо на голову Ковбасюку. Тот в свою очередь рухнул без чувств. Женя остолбенело смотрел на дело рук своих, и в этот момент зазвонил мобильник. Афанасьев выговорил натужным голосом, как будто в горле застрял черствый кусок хлеба:

– Слушаю, Афа…насьев.

– Ты как, Женя? – прозвучал голос Лены. – Что у тебя с голосом? Мы сегодня увидимся?

– Н-непременно, – нетвердо ответил Афанасьев. – Я тебе перезвоню. – И, закончив разговор, кивнул ухмылявшемуся Коляну: – Ну, теперь сам видишь, что поездка на дачу отменяется. Меня лечить не надо. Надо лечить вот его. Бери машину, повезли его в больницу. Вот только этого феноменального Ковбасюка мне и не хватало до полного счастья. Таксидермист, блин…