Разрывая лошади рот, Мишка изо всех сил тянул на себя вожжи, пока не заставил Рыжуху сначала перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться.
      - Мама! Мама! Слышишь? Мама, очнись!
      - Мишаня - мать открыла глаза - у тебя кровь…
      - Это - волчья. Мама, ты как? Болит что-нибудь?
      - Это ничего, сынок, пройдет, помоги подняться. Сам-то цел?
       "Господи, на ней, наверно живого места нет, а она обо мне. Надо ее в сани поднять как-то. Волков не видно, неужели отбились?".
      Напрягая все невеликие силы тринадцатилетнего тела, Мишка помог матери приподняться и перевалиться в сани.
      - Мишаня, волков не видишь?
      - Нет, живых не вижу, только побитые лежат.
      - Я топор обронила, сходи, поищи, Рыжуха назад не пойдет.
      - И я самострел потерял тоже, и Чиф еще…
      - Вот и сходи.
      Топор обнаружился не очень-то и далеко, рядом с окровавленным трупом волка с перерубленным хребтом. Рядом, пытаясь отползти, возился еще один зверь, правая передняя лапа, перебитая тетивой, безжизненно болталась, из пробитой наконечником болта шеи хлестала кровь. Тут же валялся и самострел.
      Мишка подобрал топор и, хотя ясно было видно, что волк - не жилец, мстительно хрястнул его обухом по голове. С топором и самострелом вернулся к саням. Мать лежала, закрыв глаза, лицо было бледным.
      - Мам, ты как? Плохо тебе?
      - Уже легче. - Мать приоткрыла глаза. - Рыжуха отдышится немного, и поедем.
      - Мам, мне бы болты собрать… И Чифа поглядеть, вдруг живой? Может, еще и волков заберем? Зимний мех хороший.
      - Как же ты их соберешь? - Мать говорила, хотя и слабым голосом, но вполне отчетливо. - Мы же версты две проскакали. Попробуй Рыжуху под уздцы взять, если пойдет с тобой на волчий запах, тогда соберем, если нет - ничего не поделаешь.
      - А может не надо? Тебе, наверно, к лекарке нужно…
      - Легче мне, легче. - Мать с мишкиной помощью села в санях - А вон и Чиф, смотри!
      Весь перемазанный своей и чужой кровью, с располосованным волчьими клыками плечом, Чиф, прихрамывая, рысил по дороге, скалясь и порыкивая на попадавшиеся по пути волчьи трупы. Добравшись до хозяев, Чиф забрался в сани и улегся у матери под боком. Тут-то и стало понятно, как крепко ему досталось - обычно, таких вольностей он себе не позволял, да и в сани он именно залез, а не запрыгнул, как сделала бы это на его месте любая здоровая собака.
       "Какое, на хрен, собирание болтов и трофеев - двое тяжелых, а до дому не меньше часа пилить. Но болтов жалко до слез - с каждым как с ребенком намаялся, пока до кондиции довел. Опять же шкуры. Малышне теплую одежонку пошить. Что ж делать-то?".
      Мать, видимо почувствовав его колебания, снова предложила:
      - Попробуй Рыжуху под уздцы повести, ее, все равно, после такой скачки вываживать надо, и снег не давай ей глотать - застудится.
      Мишка заставил лошадь развернуть сани и повел ее по дороге назад. Как только они приблизились к первому волчьему трупу, Рыжуха было заупрямилась: начала храпеть и вырываться, но тут из саней раздалось грозное рычание и кобыла сразу же присмирела. Чиф - золото, а не пес - "въехал" в ситуацию, даже пребывая в весьма плачевном состоянии, и быстро напомнил лошади ее позицию в дворовой "табели о рангах".
      Как это у него получалось, понять Мишка не мог, но примерно с год назад, как только Чиф превратился из щенка в молодого кобеля весьма приличных размеров, он быстро и, как показала практика, очень доходчиво, объяснил всем обитателям подворья, не относящимся к виду Гомо Сапиенс, что подчиняться ему следует беспрекословно. Сделал он это очень умело, не нанося серьезных травм и не задавив даже самого маленького цыпленка, и с тех пор поддерживал дисциплину в рядах "скотского контингента", что называется, железной рукой, хотя рук-то у него, как раз и не было. В общем, имя свое Чиф оправдывал стопроцентно.
      Только две группы проживавшей на подворье живности ему своей воле подчинить не удалось. Первая - безмозглая демократия насекомых. Эти, напрочь пренебрегая субординацией, кусали диктатора так же, как и всех остальных. Вторая - диверсионные отряды грызунов. Попавшихся ему крыс и мышей Чиф давил беспощадно, но настоящие специалисты по антитеррористической борьбе - кошки - в двенадцатом веке на Руси еще были чрезвычайной редкостью.
      А два года назад… Мишка шел по улице, по каким-то своим делам, и, проходя мимо распахнутых ворот подворья старосты Аристарха Семеныча, услышал сначала отчаянный щенячий писк, затем энергичное ругательство, произнесенное голосом хозяина дома, а потом и увидел, как староста пинком ноги вышвыривает за ворота черно-рыжий комочек. Щенок шлепнулся на утоптанный снег и замер без движения и звука. Перед мордочкой на снегу расплылось маленькое кровавое пятнышко.
      Какая сила кинула Мишку на колени перед щенком и заставила, осторожно подняв его, сунуть за пазуху? Мишка потом долго над этим размышлял, но к однозначному выводу так и не пришел.
      - Дядя Аристарх! Можно я заберу его?
      - Да провалитесь вы оба, глаза б мои вас не видели!
      Не был староста ни злым, ни особенно ругательным мужиком, наоборот, считался человеком спокойным и рассудительным. Видимо, так уж случай распорядился: скверное настроение или какая-то неприятность, да еще щенок не вовремя под ноги сунулся, да все это на глазах у пацана…
      В общем, все остались при своих интересах: староста душу отвел, щенок обрел доброго хозяина, а Мишка задаром заполучил пса таких статей, что в иных обстоятельствах за него пришлось бы отдать трех-четырех овец, да, может, и еще чего-нибудь в придачу.
      Щенка, тогда еще безымянного, он притащил к Юльке - дочке лекарки. В уплату за лечение он предложил ей единственную имевшуюся у него более или менее ценную вещь - пряслице. Каменное колечко, которое женщины надевают для утяжеления на веретено. Нашел он его еще летом в речном песке. Дома пряслице оказалось без надобности и долго валялось на полке в кладовке.
      Пряслице Юлька не взяла, но щенка, хотя было ей всего десять лет, выходила, заодно дав Мишке несколько ценных советов по воспитанию пса. А об оплате высказалась очень неопределенно: после, мол, сочтемся, при случае. Зная язвительный Юлькин характер, Мишка потом долго терзался дурными предчувствиями в ожидании этого самого "случая", но по прошествии времени, все как-то забылось само собой.
      И вот, прошло два года…
      Каждую волчью тушу, втаскиваемую Мишкой в сани, Чиф встречал грозным рыком. То ли выражал свои эмоции, то ли предупреждая Рыжуху о необходимости соблюдать сдержанность. Волки, хотя и тощие, для тринадцатилетнего пацана были грузом почти неподъемным. Мишка сначала закидывал в сани задние ноги, потом переваливал все остальное. Каждый раз, вернувшись к саням, спрашивал мать о самочувствии, не столько вникая в смысл ответа, сколько слушая голос. Мать отвечала негромко, но внятно и Мишка, повозившись с тушей очередного волка, направлял сани дальше.
      Насчет двух верст мать ошиблась, в ситуации смертельной опасности людям почти всегда кажется, что все длилось очень долго: секунды превращаются в минуты, минуты - в десятки минут или, даже, часы. Волчьи тела оказались разбросанными на расстоянии полукилометра по меркам ХХ века. Один болт Мишка так и не нашел - тот самый, которым он бил волка как ножом. Но искать его не осталось уже ни сил, ни желания. Снова развернув сани на сто восемьдесят градусов, Мишка погнал Рыжуху в сторону села.

* * *

      Домик лекарки - тетки Настены - стоял на отшибе, за пределами защищающего село тына. В низине возле реки, окруженный деревьями, с дороги он был совершенно незаметен. Не заезжая в село, Мишка погнал сани по снежной целине, нещадно нахлестывая Рыжуху вожжами - мать в последние минут пятнадцать перестала откликаться на его вопросы и жалеть кобылу Мишка не стал.
      На его крик из дверей сначала высунулась Юлька, но, быстро поняв, что дело серьезное, юркнула обратно. Почти сразу же, накидывая на плечи теплый платок, из дома вышла Настена, следом за ней - опять Юлька.
      - Что с ней? - Настена склонилась над матерью, положив ей на лоб ладонь.
      - За нами волки гнались, - принялся объяснять Мишка - она из саней выпала и на вожжах по дороге волоклась…
      - Давно в беспамятстве? - Прервала его лекарка.
      - Нет, подъезжали уже.
      - Тошнило ее, на что-нибудь жаловалась?
      - Нет.
      - Ну-ка, помогите мне, несем в дом.
      Помощи от двух детишек в процессе переноски из саней в дом взрослой женщины было немного. Но Настена справилась - не впервой больных да раненых ворочать.
      Мишку почти сразу же выставили обратно на улицу и он, не зная: оставаться или уезжать, присел было в сани, потом спохватился и принялся растирать куском дерюги вспотевшую Рыжуху.
      Лекарка Настена…
      Версии ее появления в селе, которые довелось в разное время и от разных людей слышать Мишке, отличались друг от друга в деталях, но, в общем, сводились к одному.
      Однажды жителям села довелось отражать неожиданный наскок половцев. Собственно, половцы уже уходили назад в степи, но возвращаться тем же путем, которым пришли - через Галицкую и Волынскую земли - они почему-то не захотели, и, переправившись через Горынь, двинулись по землям Турово-Пинского княжества. Добычи и пленных они тащили с собой много, поэтому, наткнувшись на организованный отпор, связываться, не стали и начали поспешно отходить. Однако, когда добычу и полон у них попытались отбить (согласно некоторым версиям, частично и отбили) огрызнулись очень крепко.
      Из сотни сельчан, ходивших на половцев, чуть ли не половина вернулись домой в окровавленных повязках. Кто, сидя в седле, а кто и лежа в телегах или на носилках, подвешенных между двумя конями. Лучники у степняков отменные и прекрасно умеют бить с седла на полном скаку.
      Тогда- то и появилась в селе старуха-лекарка с маленькой внучкой. Ходила от дома к дому, спрашивала, есть ли раненые, перевязывала, давала лекарства, даже, вроде бы оперировала, извлекая глубоко засевшие наконечники половецких стрел.
      Если предлагали плату за лечение, с достоинством принимала, если не предлагали, даже и не намекала. Когда предложили переночевать, объяснила, что лучше бы ей ночевать в доме одного из тяжело раненых, мол, ночью, мол, ему может стать хуже. На следующий день родственники раненых уже сами начали зазывать лекарку к себе, очень уж наглядной была ее высокая квалификация.
      Осталась она в селе и на третий день и на четвертый - работы хватало. И никому и в голову не пришло поинтересоваться ее вероисповеданием. Только день на пятый или шестой этим вопросом озаботился сельский священник. Лучше бы он этого не делал. Старуха оказалась язычницей! В полном соответствии со своими служебными обязанностями и, надо надеяться, искренними убеждениями, святой отец вознамерился лекарку из села изгнать.
      Что сказали ему по этому поводу мужики во время кратких переговоров в узком проходе между сараями, история для потомков не сохранила. Протокол переговоров, надо полагать, не велся. Однако, по словам очевидцев, вид, по окончании дискуссии, священник имел несколько растрепанный, а походку - неуверенную. Тем не менее, некий компромисс высокими договаривающимися сторонами, по-видимому, был достигнут.
      Святой отец с тех пор очень натурально делал вид, что ни о какой лекарке знать не знает, а целая артель добровольцев за несколько дней поставила для лекарки дом, правда, за пределами тына, ограждающего село. Дом, что называется, сдали под ключ: с мебелью и полным набором домашней утвари, собранным в складчину.
      С тех пор так и повелось. После сбора урожая, скидывались и обеспечивали лекарку хлебом и крупами на целый год, после ежегодной облавной охоты - выделяли долю мяса.
      Когда старуха умерла, место ее заступила уже повзрослевшая к тому времени внучка. Звали внучку Настенной. Жила она одна и откуда у нее взялась дочка Юлька никто так и не узнал. Разумеется, процесс производства потомства для подавляющего большинства жителей села секретом не являлся, но вот кем был Юлькин отец… Самые дотошные кумушки, в конце концов, вынуждены были отступиться, так и не разрешив эту загадку.
      И еще одно обстоятельство, связанное с появлением Юльки на свет, достаточно долго занимало умы сельчан своей неординарностью. Однажды Настена с грудным ребенком на руках заглянула в церковь и поинтересовалась у священника: христианское ли имя Юлия? Получив утвердительный ответ, она высказала пожелание, чтобы ее дочку окрестили именно этим именем. Слава Богу, священник был уже новый - отец Михаил - человек умный и, как позже убедился Мишка очень для своего времени образованный.
      Презрев язычество матери, он сам нашел для новорожденной крестных мать и отца, оповестил о радостном событии всех, кто попался под руку (а те - всех остальных) и провел на следующий день обряд крещения в битком набитой церкви. Нарек он новорожденную Иулианией, но иначе, как Юлькой девлчку никто не называл. На крестинах гуляло все село - лекарку, за редким исключением, любили и уважали все.
      - И меня выгнала!
      Мишка даже вздрогнул от неожиданного появления пышущей возмущением Юльки.
      - Говорит - не мое дело. А как я учиться буду, если до больных не допускают?
      - А ты Чифа посмотри, вон он под рогожкой лежит. - Предложил Мишка.
      - Ага! Так и буду всю жизнь скотину пользовать? А люди, что, не болеют? Мала еще! - Юлька явно передразнивала мать - как будто я не вижу, что она беременная!
       "Беременная? Кто, мать? Отца уже почти четыре года, как убили. Ничего себе! С кем же это она? И эта свиристелка теперь всем растреплет!".
      - Потому и мала. - Буркнул Мишка. - Была б большая, не трепалась бы. Что б людей лечить, надо язык за зубами держать уметь!
      - Ой, Минька! Я никому… Я нечаянно… - Юлька, наконец, поняла, что ляпнула лишнее. - Давай я Чифа посмотрю. Ой, бедный, как его! Минь, его в тепло надо, плечо зашить… Давай к тебе поедем, твою маму, все равно, на ночь здесь оставить придется. Минь, поехали, а?
      - Ладно, поехали. - Согласился Мишка.
      - Сейчас, я только возьму кое-что.
      Бедной рыжухе снова пришлось тащить сани по снежной целине - тропинка, шедшая от дома лекарки к тыну была меньше полушага шириной, да и вела она не к воротам, а к узкому лазу - только-только человеку протиснуться.
      - Минь, это ты их всех пострелял? - Юлька с некоторой робостью разглядывала оскаленные пасти мертвых волков.
      - Нет, одного мать - топором, еще одного - Чиф. Вон того, у которого горло разорвано.
      "Разорвано" - это было еще мягко сказано, горло отсутствовало вообще, почти до самого позвоночника. Можно было подумать, что волк попался на зуб не псу, а крокодилу. Если, конечно, можно представить себе крокодила, промышляющего волчатиной на зимней дороге в районе будущей границы между Украиной и Белоруссией.
      - Эту шкуру тебе отдам, - пообещал Мишка - за то, что Чифа тогда выходила, и еще одну, если сейчас вылечишь. Шубу себе сошьешь. Вернее мать сошьет, она лучшая портниха в округе.
      - Да не нужны мне твои шкуры, я и так…
      - Это опасно… ну, с матерью?
      - Да не знаю я! То есть, все хорошо будет, ты не бойся, летом тетка Евдоха, тоже беременная, с сеновала упала и плод скинула, так мать ее в три дня на ноги подняла. Только ребеночка уже не будет…
      - Вот и про Евдоху растрепала, - укорил Мишка - про кого еще поведаешь?
      - Да не скажу я никому, Минька!
      - Не обещай, у тебя язык своей жизнью живет - отдельно от тебя!
      - Да что мне землю есть, что ли?
      - Землю не надо, а если хочешь людей лечить, научись владеть собой.
       "Что Вы несете, сэр Майкл? Тринадцатилетний пацан так не разговаривает. Еще про клятву Гиппократа расскажите, про врачебную тайну, про моральную ответственность…".
      Ситуацию надо было срочно исправлять, и Мишка, имитируя внезапную вспышку ярости, схватил Юльку за плечи, притянул к себе и, глядя прямо в глаза прошипел:
      - Кому про мать растреплешь - убью!
      - Минька… - переход был слишком неожиданным и Юлька на какое-то время растерялась, но не тот был у девчонки характер. Пихнув Мишку так, что он чуть не вывалился из саней, рявкнула тоном, снайперски точно имитирующим тон рассерженной взрослой женщины: - Прочь руки! Бешеный!
      Кличку "Бешеный" Мишка заработал совсем недавно, причем, из-за той же Юльки. Как-то, шлепая по ноябрьской грязи в поисках залетевшего неизвестно куда самострельного болта, он вдруг услышал крики: "Ведьма, ведьма" - и, обернувшись на голоса, увидел своего вечного неприятеля и соперника по мальчишеским разборкам - Ероху. На тропинке, ведущей к дому лекарки Настены, Ероха с двумя приятелями окружили Юльку, брызгали в нее водой из ближайшей лужи, обзывали ведьмой и вообще: развлекались на всю катушку. Юлька, обычно в обиду себя не дававшая, сейчас оказалась в очень невыгодном положении, поскольку обеими руками прижимала к себе здоровенный глиняный горшок с чем-то, что она очень боялась расплескать.
      Переть одному против троих было, разумеется, чревато… Была, конечно, досада из-за потерянного болта, и представилась возможность сорвать на ком-то злость. Было жалко Юльку - очень уж она берегла горшок - наверно с лекарственным настоем или отваром. Но главное - надоело быть пацаном и вести себя соответственно этому статусу. Такое настроение на него иногда наплывало, и сдерживаться было очень трудно.
      Подойдя к развлекающейся троице, Мишка очень спокойно и негромко сказал:
      - Ну-ка, идите отсюда. Быстро.
      - Чего? - Ероха даже обрадовался новому развлечению: поединки с Мишкой один на один у них, обычно, заканчивались вничью, но сейчас-то было один к трем. - Защитник пришел! Жених, что ли?
      - Если не уйдете, буду бить.
      - Чего?
      - Ты слышал, повторять не буду.
      Замах у Ерохи был великолепным: энергичный, широкий, тело, вслед за рукой, разворачивалось почти на девяносто градусов, накапливая силу для сокрушительного удара кулака. Один был у этого замаха недостаток - под него легко было поднырнуть, а потом дать, продолжающему разворачиваться по инерции парню, в ухо. Мишка так и сделал. В полном соответствии с законами механики, физиологии и прочих хитрых наук, Ероха на ногах не удержался, и холодная грязная вода осенней лужи приняла его тело в свои гостеприимные объятия. Приняла и сомкнулась над упавшим, - лужа оказалась глубокой.
      Мишка этого, правда, не видел, он уже бил ногой в туловище (куда именно - неважно) Ерохиного приятеля Фильку. Лужа приняла Филимона столь же радушно, как и его предшественника. Третий Юлькин обидчик - Борька-Мешок - был толст, неуклюж и труслив, однако в коллективной драке опасен своим любимым приемом - с разбега сбить противника с ног тяжестью своего тела. Тот же номер он решил выдать и сейчас. Мишка уже приготовился уклониться от его туши, благо по инерции Мешок должен был бы влететь в ту же лужу, что и Ероха с Филькой, однако трус он и есть - трус. Борька попытался остановиться, поскользнулся и с маху уселся на землю. Грязь смачно чавкнула под его объемистым задом, и сражаться стало не с кем.
      На этом можно было бы и заканчивать, однако Мишка еще не отвел душу, а потому, изобразив людоедский оскал и подражая, насколько получалось, рычанию Чифа, медленно двинулся на Борьку. Тот засучил ногами, пытаясь, не вставая на ноги, отодвинуться от Мишки, и даже тихонько заскулил от страха.
      Все, им можно было больше не заниматься, тем более, что, Ероха уже выбирался из лужи, а следом за ним, держась за живот, выползал и Филька. Насквозь мокрые, грязные, полностью деморализованные - делать с ними можно было все, что заблагорассудится. Однако продолжения не последовало. Весь спектакль испортил Мешок.
      - Бешеный! - вдруг завопил он тонким голосом - Минька взбесился, сейчас кусаться будет! - и, совершенно непостижимым образом стартовав из сидячего положения, бросился бежать.
      - Бешеный! - подхватили дуэтом Ероха и Филька, устремляясь вслед за Мешком, и Мишка с Юлькой остались наедине. Намечавшееся шоу сорвалось, едва начавшись. Так хотелось еще пару раз вмазать Ерохе, а потом заставить всех троих просить у Юльки прощения. Увы, труппа покинула подмостки очень шустро и забыв попрощаться.
      Кличка "Бешеный" прилипла, а в горшке, как выяснилось, была обыкновенная вода, а вовсе никакое не лекарство…
      И вот сейчас Юлька обозвала его кличкой, которую Мишка заработал, ее же и защищая.
      - Бешеный, говоришь? А сюда глянь! - Мишка кивнул на волчьи трупы в санях - Не был бы бешеным, может, и не отбились бы! Не был бы бешеным, может, и мать не довез бы! А ты языком своим поганым…
      - Минь, прости меня - Неожиданно мягко проговорила Юлька - Ты голодный, уставший, за мать испугался,… поехали домой… Я Чифа полечу. Ему плохо совсем, посмотри.
       "Профессионал от Бога! Мгновенно разряжает обстановку, переключает внимание, предлагает действие, от которого нельзя отказаться. Если голодному человеку напомнить о голоде, а уставшему об усталости, то они почувствуют голод или усталость еще острее. Это заставляет отвлечься на внутренние ощущения. Потом - напоминание о беспокойстве за мать. Это переключает внимание с объекта агрессии на объект заботы. И, наконец, фиксация на конкретной проблеме, требующей немедленных действий. Заставляет перевести взгляд с себя на объект, нуждающийся в неотложной помощи. В данном случае - на Чифа. Все - агрессия ушла, как вода в песок! И ведь ни в каких мединститутах не училась. Ребенок же еще, а как работает!
       Вообще- то, конечно, все женщины интуитивно владеют этим искусством, в той или иной степени. Но нынешние врачеватели, поднимающие тяжело раненых и больных без антибиотиков, обезболивающих и противошоковых препаратов, где-то процентов на пятьдесят делают это не за счет отваров и настоев, а с помощью изощренной психотерапии. Голос-то какой: ласковый, обволакивающий. Я у нее такого и не слышал никогда…
       Ну, и ладно, пусть считает, что сработало. Уверенность в своих силах в лекарском деле - половина успеха".
      - Да едем, едем уже.
      Несколько баб у колодца дружно уставились на груду волчьих тел в проезжающих мимо них санях.
      - Михайла! Это где ж ты так поохотился?
       "Ого! Уже не Минька, а Михайла. Явный прогресс, любят бабы удачливых!".
      - Не я охотился, - отозвался Мишка - на меня охотились, да не вышло!
      - А мать-то где? Ты же с ней уезжал.
       "Все видят, все про всех знают. Деревня, блин!".
      - У лекарки, зашиблась она.
      Чифу действительно было плохо. В дом его пришлось вносить на руках. Все вокруг сразу же наполнилось охами и ахами старших сестер - Анны и Марии - но Юлька и здесь, проявляя подлинный профессионализм, быстро заняла всех делом: кому - греть воду, кому - искать чистые тряпки для перевязки, кому - просто не мешаться под ногами (это - малышне). Сразу же, между делом, объяснила, что с матерью все будет в хорошо - просто зашиблась, когда из саней выпала, но ничего, слава Богу, не сломала.
      Тут все было в порядке, если в такой ситуации вообще может быть какой-то порядок, поэтому Мишка вернулся во двор и принялся распрягать Рыжуху.
      Стукая деревяшкой, заменявшей ему нижнюю треть правой ноги, на крыльцо выбрался дед Корней.
      - Где напоролись-то, Михайла? - Поинтересовался он, разглядывая мишкину добычу.
      - Да уже почти подъезжали.
      - И сколько их?
      - Семь.
      - Всех ты пострелял?
      - Нет, одного мать - топором, еще одного - Чиф.
      Дед молча потоптался на крыльце с таким видом, словно хотел что-то спросить, но никак не мог сформулировать вопрос должным образом. Для бывшего сотника латной конницы такое поведение было очень уж нехарактерным и Мишка невольно напрягся, ожидая, когда дед наконец заговорит.
      - Кхе… - Дед кажется все же подобрал нужную формулировку. - Что лекарка сказала?
      - Что зашиблась, но ничего не сломано.
      - Больше ничего не говорила?
      - Нет, а что еще-то? - О беременности матери Мишка не собирался и заикаться. - Вон, Юльку отпустила, значит, помощница не нужна. Наверно, не так уж и страшно.
      - Юльку, говоришь, отпустила? - Не отставал де. - Сама, или Юлька отпросилась пса лечить?
      - Не знаю, без меня разговор был.
      - А мать на что жаловалась? Где болело?
      - Ни на что не жаловалось, наоборот, говорила, что полегчало, а потом сознание потеряла.
      - Кхе… Ни на что не жаловалась… А Юльку выставила…
       "Неужели знает? И как свекр должен относиться к беременности невестки, уже больше трех лет, как вдовой? Нравы ЗДЕСЬ достаточно свободные. Досвадебная беременность не грех, а как бы и достоинство - свидетельство физического здоровья и плодовитости. Церковь, само собой, порицает, но здесь, если надо, на церковь кладут с прибором - не Испания, чай. Да и там инквизиция появится только лет через триста, наверно…
       Блин, куда меня понесло? Испания, инквизиция… Если дед знает или догадывается, то… что? Не знаю, даже представить себе не могу его реакции. Но в селе не знают, это точно. Иначе давно бы судачили. Значит не с кем-то местным. На ярмарку в этом году не ездили из-за эпидемии, купцы осенью, по той же причине не приезжали. Нет, похоже, все-таки, кто-то свой, но конспирацию соблюли.
       Юлька, будем надеяться, не протреплется, Настена, разумеется, будет молчать, дед, если знает - тоже. С этой стороны опасаться, вроде бы, нечего, только бы Настена мать откачала. А Юлька - Чифа".
      - О чем задумался, Михайла-стрелок? - Снова подал голос дед.
      - Да я, деда, Юльке две шкуры пообещал. За лечение. И сказал, что мать ей шубу сошьет. Видал в чем она ходит?
      - Верно сказал, и сделал сегодня все верно. Хвалю!
       "Опаньки! На полном серьезе хвалит! Подобная дедова похвала дорогого стоит. Тем более, в таком деле, как стрелковый бой и спасение раненых. Как-никак, дед - сотник латной конницы. Если бы не в ополчении, а в княжеской дружине - должность боярская".

* * *

      Да, дед был, еще совсем недавно, сотником кованой рати - главной ударной силы княжеского войска. Село Ратное носило такое название не зря. Около ста лет назад повелением князя Ярослава Мудрого, сюда в глубинку, на границу бывших Древлянских и Дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями.
      Князя Ярослава Киевского не зря прозвали "Мудрым". Этим мероприятием он убивал сразу нескольких зайцев. Во-первых, в припятской глухомани, где с большим трудом приживалось христианство, появлялось сразу более полутысячи православных, никакими родственными узами с местными язычниками не связанных. Во-вторых, недалеко от границы с Волынью появлялся достаточно сильный гарнизон, не просто несущий службу, а вынужденный защищать свои дома и семьи. В-третьих, киевская власть закреплялась на землях, до того принадлежавших ей, по большей части, чисто формально. До таких отдаленных мест руки у Киева, по настоящему, не доходили. Можно назвать еще и в-четвертых, и в-пятых, и так далее. Мудр был Ярослав Киевский - не отнимешь.
      С тех пор, по первому призыву князя Киевского, а позже, Туровского, все способные носить оружие жители Ратного нацепляли на себя воинское железо и садились в седла. И во главе их, почти десять лет, стоял дед - Корней Агеич из рода Петра Лисовина - десятника четвертого десятка той, присланной сюда Ярославом Мудрым, сотни.
      Так что, был дед, если и не первым лицом в местной иерархии, то делил это первенство со старостой. И было это вовсе не "шишка на ровном месте". Село Ратное было богато и многолюдно, потому, что по Жалованной Грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской силой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.
      Так и жила семья в почете и достатке, пока не наступила в ее жизни, как впрочем, и в жизни многих других семей, "черная полоса".
      Началось все с небольшой, в общем-то, неприятности - сбежал холоп. Вернее, сначала одного холопа у деда выкупили. Приехали родственники с Волыни, привезли выкуп, поторговались, как водится, но решилось все полюбовно. Ну, как было такое дело не обмыть? Обмывали в течение нескольких дней, тщательно, со знанием дела, с хождением в гости и приемом гостей, поскольку точно такие же мероприятия проходили еще в нескольких семьях - последний поход за реку Горынь - в земли Владимиро-Волынского княжества был удачным.
      Пили меды, пели песни, клялись друг другу в любви "до гроба". Причем формулировка эта, для клянущихся, пустой формальностью не была. Первый же набег волынцев на Турово-Пинское княжество (или наоборот) каким-то количеством гробов непременно завершился бы, причем, с обеих сторон.
      Когда гулянка, наконец, завершилась, похмелье, кроме всех обычных в таком деле неприятностей, ознаменовалось и еще одной. Все волынские пленники, за которых не привезли выкуп, видимо сговорившись, дали деру. Среди них оказался и один дедовский, по имени Ерема. Мало того, что сам сбежал и коня со двора свел, так еще и соседскую девку, то ли по любви, то ли еще как, с собой прихватил.
      Искали беглецов недолго - меньше двух дней. Во-первых, с похмелья. Во-вторых, жатва на носу, некогда по лесам шляться. В-третьих, в каком-то заболоченном лесу, куда вроде бы уходили следы, нарвались на совершенно непонятно чью засаду. Потеряли несколько человек ранеными (слава Богу, все выжили) и сочли за благо возвращаться по домам.
      Кто ж знал, что это - только первый звонок? На следующий год грянула эпидемия. Дед разом схоронил жену, незамужнюю дочь, новорожденного внука и еще несколько дальних родственников. Вымерли подчистую и семь холопских семей, которых дед поселил на выселках, планируя, видимо, завести собственную деревню и заделаться-таки настоящим боярином.
      А потом была роковая сеча на Палицком поле. Княжеские воеводы вчистую прозевали фланговый удар вражеской конницы. Дедова сотня, как раз на том фланге и стояла. Быть бы ей растоптанной и посеченной, но дед, каким-то чудом, сумел развернуть, перестроить, разогнать в галоп свою и часть соседней сотни. Половцы, составлявшие большую часть атакующих, вместо того, чтобы врубиться в незащищенный фланг, напоролись на встречную атаку сомкнутого строя кованой рати - самое страшное оружие в руках полководцев средневековья. Лобового столкновения с латной конницей степняки не выдерживали никогда. Дед спас не только свою сотню, но и все княжеское войско. Но…