Князья, упоминаемые в этой части, и места их княжения в 1125 году.
 
       Полоцкие князья (Изяславичи - потомки старшего сына Владимира Святого):
      Борис Всеславич - Полоцк
      Святослав- Витебск
      Глеб Всеславич - Минск
      Рогволд Борисович - Друцк
      Всеволод Давыдович - Городно (только город, Городненского княжества еще нет)
      Мономашичи:
      Мстислав - Киев
      Ярополк - Переяславль
      Вячеслав - Туров
      Андрей - Владимир-Волынский
      Ростислав - Смоленск
      Юрий (впоследствии получивший прозвище "Долгая рука") - Суздаль
      Агафья - дочь Мономаха, жена Всеволода Городненского - Городно
      Елена Мстиславна - последняя жена Ярослава Святополчича, которую он выгнал вместе с малолетним сыном Юрием, поссорившись с ее дедом Мономахом - Клецк.
 
       Святополчичи (потомки великого князя Святополка Изяславича - старшего внука Ярослава Мудрого):
      Ярослав Святополчич - друг юности Корнея Лисовина - убит при попытке вернуть себе волынское княжение с помощью поляков и венгров.
      Изяслав Святополчич - Пинск
      Брячислав Святополчич - отправлен Мономашичами из Турова в Пинск к брату.
      Аграфена (вымышл.) - внебрачная дочь Святополка Изяславича, жена Корнея Лисовина (умерла).
      Вячеслав Ярославич - старший сын Ярослава Святополчича (через Аграфену Святополковну, племянник Корнея Лисовина) - Клецк
      Юрий Ярославич - сын Ярослава Святополчича и Елены Мстиславны - Клецк
 
       Необходимые пояснения.
      Святополк Изяславич сидел на киевском столе в полном соответствии с лествичным правом, как старший внук Ярослава Мудрого, после него должен был сесть в Киеве Олег (Давид) Святославич Черниговский, но Мономах незаконно опередил его. После смерти Олега Черниговского все его потомки автоматически лишились права на великое киевское княжение - таково было требование лествичного права.
      В следующем поколении Рюриковичей первенствующее право на Киевский стол имели сыновья Святополка Изяславича: Ярослав, Изяслав и Брячислав. Ярослав был убит, а двух других братьев незаконно обошел сын Мономаха Мстислав Владимирович. При этом создалась ситуация, когда, после смерти всех внуков Ярослава Мудрого, формально, на великое княжение не мог претендовать никто, кроме Мономашичей и Святополчичей. Таким образом, династическая политика Мономаха и Мономашичей имела целью оставить права на Киевский великокняжеский стол внутри их рода. Святополчичи - Изяслав и Брячислав - были лишь формальной помехой, так как реальной силы противостоять Мономашичам не имели, а сыновья убитого Ярослава Святополчича - Вячеслав Ярославич и Юрий Ярославич - утратили все права на Киев после гибели отца, так на великом княжении и не побывавшего.
      Фактически, нормы лествичного права Мономахом и его потомками были разрушены, и с этого периода истории Киевской Руси доминирующим аргументом, подкрепляющим претензии на великое княжение, стала сила.

      За несколько дней до начала похода Младшей стражи на земли боярина Журавля
      - Так, Леха, разговор у нас с тобой будет такой, что, конечно, за чаркой оно способнее было бы, - сотник Корней с неприязнью глянул на водруженный в центре стола кувшин с квасом - однако дела так складываются, что не до пития нам сейчас. Кхе... но узнать, как ты себя в дальнейшем среди ратнинцев мыслишь, мне надо до того, как речь о серьезных делах заведем. Хотя... - Корней снова глянул на кувшин и поскреб в бороде. Хотя, это дело тоже несерьезным не назовешь... Ну, чего ты на меня уставился, будто не знаешь, о чем говорить хочу?
      - Догадываюсь, дядька Корней: об Анюте.
      Алексей не притворялся непонимающим, не прятал глаза, но так же, как и Корней, пошарил взглядом по столу и, не обнаружив никаких напитков, кроме кваса, повел плечами, словно на нем неловко сидела одежда.
      Два сотника - тертые и битые мужики, повидавшие в жизни всякого и, по части воинского да жизненного опыта, если и не равные друг другу, то достаточно близкие, сидели за столом в большом доме лисовиновской усадьбы, практически копируя позу собеседника - спина выпрямлена, плечи расправлены, правая рука с отставленным локтем упирается в бедро, ладонь левой лежит на краю стола. Всего-то и разницы, что левая рука Алексея лежала на столешнице неподвижно, а Корней нервно барабанил пальцами по дереву и воинственно выставлял вперед бороду.
      Ситуация была непроста - разговор явно принимал такой оборот, что от того, как он сложится и чем закончится, будет зависеть вся дальнейшая жизнь Алексея в Ратном. По обычаю, все, вроде бы, было ясно и понятно - разговор старшего с младшим, разговор главы семьи с побратимом его погибшего сына, который и так, вследствие обряда побратимства, считался вровень с родней, да еще и собирался усилить это родство через женитьбу на вдове побратима. Обычай давал Корнею, по сути, отцовские права и налагал на Алексея сыновние обязательства. По ситуации, тоже все было ясно и понятно - беглый и беззащитный нищий одиночка прибился к могущественному, по местным понятиям, клану, и был обязан выразить почтение и подчинение главе рода.
      Однако, во всей этой "ясности-понятности" присутствовало множество "но", главным из которых была сама личность Алексея. Княжий человек в немалых чинах, женатый в прошлом на боярышне и сам прошедший возле самого боярства, которого не удостоился лишь волей неблагоприятных обстоятельств; атаман разбойной вольницы умевший подчинить и держать в узде самых, очень мягко говоря, разных людей; удачливый командир, побеждавший и переигрывавший степняков на их территории и в привычных им условиях; наконец, беспощадный убийца, сам способный оценить число своих жертв только с точностью "плюс-минус сотня". И в то же время: заботливый отец, мужчина, сохранивший (или возродивший?) чувства, которые испытывал в молодости к невесте друга, наставник, воспитывающий подростков умело и без излишней жестокости, вопреки собственным заявлениям о том, что делать этого не умеет.
      Как сложить из двух очень непростых зрелых мужчин пару "строгий батюшка - почтительный сын"? Как сделать его своим, не ломая, но и не дав лишней воли? Как избежать длительного противостояния двух сильных характеров, почти наверняка способного закончится разрывом? Корней намеренно не выставил на стол ничего хмельного. Конечно, можно было посидеть, выпить, "поговорить за жизнь" и правильно понять друг друга, в чем-то согласиться, в чем-то установить границы, через которые ни тот ни другой не будут переступать. При соблюдении разумной умеренности, совместное возлияние вполне способно облегчить взаимопонимание и породить доброжелательные отношения, и оба собеседника прекрасно умели "соблюсти плепорцию", сохраняя ясный ум при ослабленной хмельным сдержанности, но... НО! Это был бы договор равных, а Корнею требовалось подчинение! Причем, добровольное - без потери лица!
      Ломать, пользуясь обстоятельствами, зрелого и крепкого мужчину, Погорынский воевода не хотел, да и было бы это непростительной расточительностью - Алексей требовался главе рода Лисовинов таким, каким он был. Допускать же даже видимость равенства, пусть даже не выражающегося открыто, пусть "всего лишь" подразумевающегося, Корней не хотел и не имел права - подчинение должно быть недвусмысленным, не оставляющим ни малейших лазеек или недоговоренностей. Ни сейчас, ни в сколь угодно отдаленном будущем, у Алексея и мысли не должно возникнуть о претензиях на главенство в роду, и в то же время, он должен быть предан роду Лисовинов "со всеми потрохами".
      - Не об Анюте, а о тебе с Анютой! - Корней слегка прихлопнул ладонью по столу. - Она, если по жизни, давно стала своей, ратнинской - вдова десятника, пятерых детей родившая, из них двух будущих воинов, хозяйка отменная, одна из самых уважаемых баб в селе и... все такое прочее. Это по жизни. А по душе, так дочка мне родная, роднее некуда, я за нее кому хочешь...
      - Я тоже! - Алексей схлестнулся взглядами с главой рода Лисовинов так, что стало ясно: в его список "кому хочешь", запросто, попадает, если так сложится, и сам Корней Агеич. - А к твоим похвалам Анюте могу еще добавить: красавица, умница, умелица! Для всей Младшей стражи второй матерью умудрилась стать, девки в ее руках прямо расцветают - хоть за бояр замуж отдавай...
      - Так чего ж ты хороводишься, да не сватаешься?! - Корней по-бабьи всплеснул руками. - Ратнинские сплетницы уже мозоли на языках набили... девки у них расцветают, понимаешь, а какой пример вы с Анютой тем самым девкам подаете?
      - На сплетниц оглядываться не приучен! - Чем больше горячился Корней, чем жестче и напряженнее становился Алексей. - Тем более что без толку - если сейчас они о нас треплют, что, мол, не сватанные и невенчанные, то, поженись мы с Анютой, будут трепать про то, как баба под венец полезла, когда у самой дочки на выданье. Этих балаболок только одним способом угомонить можно - языки поотрывать, и лучше, если б вместе с головами. Так что, сплетнями ты меня, дядька Корней, не попрекай... про тебя самого, да про Михайлу такое несут... а про Аньку с Машкой, среди отроков обретающихся, так и вовсе...
      - Я с тобой не про сплетни, а про Анюту! - Корней, видимо сам не замечая, уже повысил голос почти до крика. - Ты мне дочку не позорь!!!
      - Хватит, дядька Корней! - Алексей не изменил позы, только слегка приподнял пальцы ладони, лежавшей на столе, обозначая останавливающий жест. - Посвататься могу хоть сейчас и отказа, ни от тебя, ни от Анюты не опасаюсь...
      - Ишь ты как! Не опасается он...
      - ... Не опасаюсь! - напер голосом Алексей. - Но на разговор ты меня, дядька Корней, зазвал не из-за сватовства!
      - Да? А из-за чего же? - Коней саркастически покривил рот и шевельнул своим жутким шрамом, вертикально проходящим через левую сторону лица. - Поведай увечному, да убогому: что ж это ты такое прозрел, мудрец всеведающий?
      - До чего же вы с Михайлой похожи! - совершенно неожиданно для собеседника сообщил Алексей. - Он тоже, совсем как ты, порченой бровью шевелит, когда кого-то пугнуть надо. Только я-то всяких рож насмотрелся... был у меня в ватаге один умелец, так он навострился лицо от головы отрубать - так и лежали рожи отдельно, занятное зрелище, я тебе скажу!
      - Кхе... - неожиданный пассаж Алексея сбил Погорынского воеводу с настроя. - Ты что несешь?
      - То же, что и ты, дядька Корней. Ты - про свадьбу, я - про рожи, а о деле молчок. Ну, если ты не хочешь, могу я начать. Думается мне, что через разговор про нас с Анютой, решил ты выведать: в чем и насколько мне доверять можно, а узнать это тебе понадобилось из-за того, что вскорости у тебя каждый надежный человек на счету будет.
      - Кхе! Ну-ну, интересно, дальше давай.
      - Могу и дальше. То, что вчера к тебе боярин Федор приехал, я знаю, то, что вы с ним полночи за разговором просидели - тоже. Сидели только вдвоем, тихо, и выпивки вам принесли совсем чуть, а больше вы не требовали. И спал ты после того разговора плохо и мало - вон глаза какие красные, а рожа серая. С хорошими вестями так не приезжают, значит, новости были плохие.
      - Кхе...
      - Дальше. Здесь у нас новости тоже невеселые. Хотели мы узнать: кто это к нам соглядатаев подсылает? Узнали. Легче от того стало? Нет, только забот прибавилось. Бунт мы подавили, легче стало? С одной стороны легче - зубы показывать в твою сторону теперь поостерегутся, но с другой-то стороны Михайлу теперь и взаправду Бешеным Лисом считают - на полном серьезе прозвище пристало, и не по доброму, а со злостью величают! Я, дядька Корней, очень хорошо знаю, как это - злые взгляды спиной чувствовать, на себе испробовал. И как эти взгляды в острое железо обращаются, тоже знаю. Ну и еще: семьи бунтовщиков ты выслал, но куда делись бабы, которые Михайлу прилюдно прокляли, никто не знает. А это - не шутки, если помнишь, Пелагея поклялась обоих сыновей воинами вырастить и в ненависти к Лисовинам воспитать.
      - Кхе... было дело.
      - А не приходило тебе в голову, что их люди Журавля увели? Бабы-то они бабы, но не холопки же, а жены воинов - рассказать о Ратном и ратнинской сотне могут многое такое, что и соглядатаям не высмотреть. Что ж получается? Мы, через Иону, кое-что о Журавле узнали, Журавль, через Пелагею и других баб, кое-что узнал о нас. И выходит, если задуматься, что столкновение между нами и Журавлем неизбежно, а возможности его нам толком неведомы. И тут является твой дружок Федор и приносит какую-то заботу извне! Очень вовремя! Хоть пополам разорвись! - Алексей состроил вдохновенно-поэтическую мину былинника-сказитеся и протяжно загнусавил: - И призывает меня, после всего этого, воевода Погорынский боярин Корней Агеич, да вопрошает: "Почто на Анюте моей разлюбезной не женишься?". Яснее ясного: аз многогрешный воеводе надобен и ищет оный воевода привязь, которая меня возле него удержать могла бы, даже и в любой крайности. И так боярин Корней этой мыслью увлекся, что все на свете позабыл! - Алексей в упор глянул на собеседника и добавил уже обычным голосом: - Даже и то, что никакой привязи мне не требуется.
      Корней криво ухмыльнулся, показывая, что оценил насмешливую язвительность собеседника, и отрицательно покачал перед собой указательным пальцем.
      - То, что тебе деться некуда, еще не привязь! - невольно подтвердил он правильность догадки Алексея. - Это тебе с Саввой болезным с места стронутся трудно, а был бы ты один...
      - Один?! - Алексею, все-таки, изменила выдержка и он подался вперед, упершись животом в край стола. - Да пойми ты старый... обрыдло мне одному, как зверю... семьи хочу, дома нормального, житья человеческого!
      - Ну, так женись! - снова повернул на проторенную дорожку Корней. - Будет тебе и дом, и семья, и житье человеческое, глядишь, и детишек еще прибавится. Вы с Анютой еще не старые... даже я, ветхий да увечный, сподобился, а уж вам-то!
      Корней откровенно "бил ниже пояса" - с одной стороны подкидывал наживку, с другой, ставил младшего по возрасту собеседника в положение, когда по обычаю тот должен был начать уверять воеводу Погорынского в том, что тот еще совсем не стар, мужчина в самом соку, и вообще: "ноги в этом деле - не главное". Алексей на подначку не повелся:
      - Не о том говорим! - Старший наставник Младшей стражи досадливо повертел головой, но сила обычая все же взяла верх: - Благодарствую, конечно, на добром слове, честь мне великую оказываешь, батюшка Корней, и без того облагодетельствован тобой непомерно, до конца дней своих молить о тебе Господа...
      - Будет дурака-то валять! - прервал Алексея воевода. - Вижу же, что злишься, хоть обычай и блюдешь... ладно, хоть блюдешь, от других-то и того не дождешься. В чем дело, чем недоволен?
      - Прости, что перечить осмеливаюсь...
      - А ну, кончай! - Корней снова повысил голос. - Что ты кривляешься, как... как Кузька в циркусе?
      Оба собеседника озадаченно умолкли - Корней, сам изумившись пришедшему в голову сравнению, Алексей, не поняв о чем идет речь.
      - Кхе... - Корней ухмыльнулся, вспоминая пребывание в Турове и враз подобревшим голосом спросил: - Так что тебя не устраивает? С Анютой у тебя все сладилось, Савва твой к ней душой прислонился, со мной породниться, сам говоришь, честь великая, и я не спорю: зятем видеть тебя буду рад и... да чего уж там, прав ты - нужен мне человек, которому, как себе верить буду... Лавруха-то мой мякина мякиной - нет в нем братниной твердости, и не будет. - Воевода запнулся и добавил уже совсем негромко: - Эх, Михайле бы годков десяток прибавить, в отца покойного пошел... - Еще немного помолчал и, тряхнув головой, словно отгоняя пустопорожние мечтания, повторил вопрос: - Так что тебя не устраивает?
      - Все так, дядька Корней. - Отозвался Алексей. - И с Анютой, и Савва, и честь... да только... Ну поставь себя на мое место! Кто я? Ни кола, ни двора, сотник без сотни, погорелец беглый. Кем в семью войду, приживалкой? Женюсь или за жену выйду? Кем себя чувствовать буду, что люди обо мне говорить станут? Из милости подобрали, с бабой благополучие себе приспал?
      - Сам говорил, что на сплетни наплевать...
      - Это не сплетни, это моя цена в людских глазах! На всю оставшуюся жизнь! Как бы ни сложилось, что бы ни произошло, всегда найдется кто-то, кто попрекнет или усмехнется. А я ведь не стерплю - кровь пущу. Но даже и это не самое страшное, страшнее другое - постоянно ожидать насмешки или попрека. Всю жизнь, каждый час! Ты бы так смог? И можно ли полностью доверять тому, кто, вместо того, чтобы о деле мыслить, постоянно оглядывается: что обо мне подумают, что скажут? Тебе надежный человек нужен или такой, который однажды Ратное и ратнинцев возненавидит? Не боишься, что из меня опять Рудный Воевода вылезет?
      - Ну, ты, Леха, страхов развел...
      - Погоди, дядька Корней! - Алексей уже не обозначил, а полностью воспроизвел останавливающий жест, выставив перед собой руку ладонью вперед. - Еще об одном подумай! Сам говоришь, что Анюта тебе, как родная дочь, так за что же ты так ее унижаешь - в ошейник для нужного тебе человека превращаешь? Она же умница, все понимает...
      - Ну, Леха, это ты уж и совсем заехал! Унижаю, скажешь, тоже... Стезя у баб от веку такая. Ибо сказано... э-э... "Она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы". Вот!
      - Ага: и "добрый перед Богом спасется от нее". Это мне-то от Анюты спасаться? Не я "заехал", а ты, дядька Корней.
      - Кхе!
      - Ладно, хватит нам вокруг, да около, ходить. Мне Анюта рассказала, как ты в крайности бедственной в пастухи подался, лишь бы на подачки не жить. Я, ты уж прости, тебя не хуже, поэтому вот тебе мой сказ! Пока я сам из ничтожества не поднимусь, в зятья мне к тебе мне идти зазорно. Когда сочту себя достойным, сам приду и в ноги тебе паду, чтобы Анюту за меня выдал. От помощи не отказываюсь - не к чужим людям пришел, к семье побратима покойного, но подняться я должен сам, да так, чтобы ни у кого сомнения это не вызывало.
      Что же касается верности и преданности тебе, то даже и слышать о таком из твоих уст мне странно и обидно - коли мы с Фролом покойным побратались, ты можешь на меня рассчитывать, как на него самого. Всегда! Если тебе этого мало, то могу клятву на оружии принести, если же где-то в округе капище перуново сберегается, то и на крови...
      - Не надо! Верю... Не держи зла на старика, Леха, верю я тебе, иначе и не было бы у нас этого разговора. Но пойми меня и ты... тебе ж приходилось людьми командовать, должен знать: одно дело я - Корней, отец побратима твоего, и совсем другое дело я - воевода Погорынский. Как родню, а ты, считай, родня, сына вместо, я тебя оберегать обязан, но, как воевода, может так случиться, я тебя и на смерть послать буду должен. И это, сынок, са-авсем разные вещи. Но сейчас ты мне доказал, не словом, а делом: есть в тебе гордость мужская, и она тебе не даст увильнуть, если мне доведется такой безжалостный приказ отдать. Верю!
      - Дядька Корней...
      - Батюшка! Отныне дозволяю и велю тебе, Алексей, называть меня только так! И никаких дядек!
      Алексей дернулся, было, подняться из-за стола, Корней тоже, начал ответное движение - по всем канонам, вроде бы надлежало им заключить друг друга в объятья, сыновние и отеческие, но оба, уже немолодые и не склонные к сентиментальности, устыдились своего порыва. Секундное, даже меньше, чем секундное, промедление, и все закончилось - теперь проявление чувств оказалось бы фальшивым и показным. Оба это ощутили и оба, почти одновременно сделали вид, что просто поудобнее усаживаются на лавке. Помолчали, чувствуя неизвестно откуда взявшуюся неловкость. Корней принялся массировать пальцем шрам на щеке, а Алексей, чисто машинально, вытащил из-за пояса деревянные четки - подарок сарацинского купца.
      - Кхе... Это что у тебя, Леха?
      - Четки. Неужели не видал никогда?
      - Видал, почему не видал? Только, все как-то не выходило спросить: для чего эта игрушка?.
      - Хорошая вещь, мне один сарацин подарил, успокаивает, думать помогает... ты, наверно замечал, что некоторые, когда задумаются, что-нибудь в руках теребят. Еще полезно, когда сердишься или огорчаешься сильно - так, вот, поперебираешь зернышки, и вроде бы легче становится. Вообще-то, они для молитв придуманы, но сарацины и другие южные люди давно пользу от четок поняли. Бывает, разговариваешь с таким, он сидит, слушает, а сам четки перебирает, и на лице ни одной мысли - спокойное, неподвижное, благостное такое. Безделица, а внутренний покой сохранять помогает.
      - Понятно... - Корней протяжно вздохнул. - Эх, по чарочке бы сейчас... в самый раз для внутреннего покоя.
      - Хорошо бы... - согласился Алексей и мотнул головой в сторону двери - ...так, может?..
      - Нет. Сейчас Федор и Осьма подойдут, разговор серьезный будет, голова нужна ясная.
      - Так ты ж, дядь... батюшка, говоришь, что у тебя от этого только ум острее делается!
      - Да, говорю! - Коней расплылся в хитрой улыбке. - Но только тем, кто меня от пития удерживать пытается! А если наоборот, то и я наоборот. Жена, покойница, бывало... М-да... Слушай, Леха, пока посторонних нет, хочу тебе кое-что сказать. - Корней немного поколебался, но все-таки продолжил: - Мы с тобой люди воинские, и кому из нас раньше помирать доведется, одному Богу известно. Лавруха-то мякина, с воеводством не совладает... Хочу, чтобы ты мне пообещал: если меня не станет, до того, как Михайла в возраст войдет, присмотри, чтобы парня не заклевали, да чтоб он дури не натворил. Проще говоря, пригляди за воеводством, но только до того срока, как Михайла повзрослеет! Обещаешь?
      - Но Лавр твой наследник...
      - Потаскун он блудливый, а не наследник! Это ж надо доиграться до того, что бабы шепчутся, будто он себе хрен железный выковал, да что-то с заклятьем напутал, и теперь эта оглобля ему ни днем, ни ночью покоя не дает! Или в кузне сидит, как пришитый, или на выселки усвищет - болтают, что у него там аж четыре бабы - или наклюкается, как свинья и у Таньки прощения просит. Четвертый десяток, а вразумлять, как отрока приходится... убью, как-нибудь, сгоряча.
      - Это верно, что он с Анютой...
      - Не суди! - Корней неожиданно громко пристукнул костяшками пальцев по столешнице. - Не смей, слышишь? Ни при мне, ни при ком, а если ее попрекнуть посмеешь... Ты сам подумай: остаться вдовой с пятью детьми и свекром немощным. Как тут мужской опоры не начать искать, тем более, что Лавруха с Фролом близнецы, на одно лицо? Обычай старый знаешь? Жену убитого брата...
      - Знаю, батюшка, и не попрекну никогда, даже и не сомневайся ни на миг. Я о другом сказать хочу: может быть у Лавра-то, как раз из-за этого все и пошло?
      - Из-за чего, из-за этого?
      - Ну, было же время, когда он главой рода стал. Неожиданно, в бедствии, но не испугался - принял все на себя и справился! Ведь справился же? Ты от него, наверно и сам не ожидал?
      - Кхе... ну... как-то ты, Леха, все повернул... А куда ж ему деваться-то было? Единственный взрослый муж в семье, бабы, детишки, да я - безногий, почти слепой, голова трясется...
      - Хозяйство до разора не довел, никто в семье не умер, не занедужил, не покалечился? - Алексей так уверенно принялся перечислять признаки благополучия, словно все происходило у него на глазах. - Дети присмотрены, поле вспахано, скотина ухожена? И Анюта, благодаря ему, здоровье телесное и духовное сохранила. Так?
      - Ну... как бы, так.
      - А чего ему это стоило? Ты вспомни, батюшка: Фрол во всем первым был, Лавр, будто в тени брата обретался. Только в кузне себя настоящим человеком и чувствовал - там-то ни ты, ни Фрол ничем упрекнуть, ничего указать ему не могли. Ведь так?
      - Кхе...
      - Миновала беда, и что? Доброе слово, за то, что все на себе тащил, он о тебя, батюшка, услышал?
      - За что? Это обязанность его была! Меня тоже никто не благодарил! При мне сотня никогда таких потерь не несла, а как я вернулся, что? Бунтом встретили!
      - И заплатили головами! По справедливости. Но Лавра-то за что казнишь?
      - Казню?
      - Да! Пришлось Лавру принять всю семью и хозяйство на себя - принял. Не жаловался, не причитал, даже виду не показывал, что трудно ему. А потом? Все опять на круги своя! Постоянные сравнения с покойным братом, тебе ли, батюшка, не знать, что с покойником в любви ближних соревноваться невозможно? Постоянные напоминания, что он "мякина". Это Лавр-то, который, самое меньшее, года два на себе все тащил! От Анюты дитя ждал - не дождался, от Татьяны - тоже. Его кто-нибудь пожалел? Ты оздоровел и вернул его туда, где он при жизни Фрола был! Только теперь первый во всем не Фрол, а Михайла. Ладно жалость - она для баб, но благодарность, оценка по достоинству где? Нету! Это казнь, и не спорь!
      - Ишь ты, как заговорил...
      - Прости, если сгрубил, но там где я несколько лет обретался, за такое не слова обидные говорят, а нож в спину всаживают, и грехом это не считается. Ты же сотник, боярин, воевода, неужто не знаешь, что не оценить мужа по достоинству - хуже, чем обмануть? Постоянно напоминать о недостатках, которые исправить невозможно - медленно убивать! Знаешь, почему у него любовницы не в Ратном, а на выселках? Потому, что он там, как у себя в кузнице - не чей-то брат неудачный, не "мякина", а честный и сильный муж. Просто Лавр, но для него и это в радость, потому что дома он даже просто Лавром быть не может - либо худший из братьев, либо менее любимый, чем внук. Скажи спасибо, что он только пьет да блудит, обернись иначе, не будь Лавр, как ты говоришь, "мякиной", возненавидел бы он Михайлу, потому что из него вырастает такой же живой упрек ему, каким был Фрол. И на меня бы нож за голенище наточил - из-за Анюты. Добрый он, добрый, и в этом Лавр сильнее и покойного брата и, ты уж прости, тебя тоже. Не лисовиновское это достоинство, как я понимаю, но уж чем наградил Господь, тому и радоваться надо.
      Не обижайся за прямоту, батюшка Корней, и не казнись, такое у начальных людей сплошь и рядом случается - о других помнишь, а на своих - ни сил, ни времени... Я, вот, своих тоже проворонил, иначе, чем ты, но... чего уж теперь. У кого жена умная, такое не слишком заметно, а ты-то вдовец - ни Лавра пожалеть, ни тебе намекнуть, некому было. Татьяна-то сначала вся в свое горе ушла, а теперь над дитем будущим трясется - не повезло Лаврухе с женой... или так уж сложилось.
      - И откуда ты все знаешь-то... хотя, Анюта, конечно... а она-то чего молчала, если все видела?
      - А ты слушать стал бы? Такое, ведь, только от жены или от матери... да и то, если выслушать захочешь.
      - Добрый. Кхе... вот не было печали! И чего с ним таким добрым делать?
      - Ему бы отдельно пожить, хозяином, главой семьи... Ты же, батюшка, весь новую обустроить собираешься? Ну, так поставь Лавра на это дело, ей богу польза будет!
      - Кхе! Подумать надо. Прямо Иродом меня каким-то изобразил... Отдельно пожить...
      - Знаешь, батюшка, пока я семью свою не потерял, о таких вещах тоже не задумывался. А вот пожил здесь немного, да сравнил житье у Михайлы в крепости с житьем в Ратном... Не Ирод ты, конечно, но крут... крут. А в крепости воля! Соблазн, конечно, но как людей окрыляет! На Илью смотрю и не верю, что пьяницей обозником был. Наставники, хоть и ворчат, а сами подумывают, как семьи туда перевезти и насовсем жить остаться, хоть и не говорят прямо, но я знаю. Мальчишки - Михайла с братьями и крестниками - как будто на несколько лет старше своего возраста стали. Плава, прямо-таки, царица на кухне, Юлька, и не подумаешь, что всего тринадцать, строга, внимательна, отроков в ежовых рукавицах держит. Про Анюту уж и не говорю - просто святая покровительница Воинской школы - отроки на нее, чуть не молятся. Прошка собак, да лошадей такому учит...
      - Ну, распелся! - Корней, начавший, было, злиться при разговоре о Лавре, когда речь зашла о крепости, помягчал прямо на глазах. - Прямо рай земной там у Михайлы! Можно подумать: в Ратном ад, а я тут за главного черта...
      - Не в том дело, батюшка! Просто в Ратном все заранее известно, у каждого свое место и стезя, и ничего изменить уже невозможно или очень трудно, а там каждый себя проявить может, кто к чему способен. Здесь - будь тем, кем ты должен быть, там - стань тем, кем можешь стать, вот у людей таланты и открываются. Думаешь, когда я по степи гулял, ко мне одни душегубы, да отчаявшиеся люди приходили? Как раз, таких-то меньше всех было. По большей же части: либо те, кто от обыденности извечной и неизменной уходили, либо те, кого место и стезя жизненная не устраивали, потому что чувствовали в себе силы на большее. Я, когда на княжью службу вернулся, только таких с собой и забрал. Ратное закоснело, простору не дает, людям себя проявить трудно...
      - Удивил! А то я не знаю! Зачем, думаешь, я бояр отселил, выселки восстановил, новую весь ставлю, крепость Михайле не только дозволяю, но и помогаю обустраивать? Да Ратное, если сравнить, тот же сотник Корней, а многие ратнинцы - как ты про Лавра сказывал, им отдельно пожить только на пользу пойдет. Только нельзя было раньше. Теперь можно, но немногие это понимают.
      Кем-кем, а тугодумом Корней не был никогда - идеи умел подхватывать на лету и ценность свежего, стороннего взгляда понимал отлично, а то, что перечисленные мероприятия он проводил совсем по другим причинам - дело десятое. Самолюбие требовало ответа на упрек в неправильном отношении к Лавру и воевода продолжил мысль, на всякий случай, обозначая озабоченность возможными неприятностями - беды большие или малые, рано или поздно, все равно случаются, а потому предрекать что-нибудь "эдакое" можно было, не опасаясь ошибиться.
      - Крепость, Леха, если хочешь знать, такое место, что ты там как бы и в Ратном, но, в то же время, и на воле. Соблазн, ты прав, а от соблазнов, знаешь ли, многие беды случаются, во всем мера нужна. Я, честно говоря, думал, что не справятся - шутка ли дело, крепость на пустом месте сладить? Однако, пока не скулят, и знаешь, как-то мне тревожно от этого. Вроде бы и радоваться надо, а я все беды какой-нибудь жду - не бывает в жизни так, чтобы все удачно, да гладко шло.
      Позиция "ожидание неприятностей" и впрямь оказалась безошибочной, что Алексей немедленно и подтвердил:
      - А ты знаешь, батюшка, что Михайла прилюдно от воеводского наследства отказался?
      - Что? - Новость оказалась настолько неожиданной, что Корней даже не поверил: - Как это отказался?
      - Да так и отказался. Собрал всю родню, которая в крепости живет - отроков и Илью - и сказал Демьяну: "После деда Лавр воеводство наследует, а после него ты. Я тебе дорогу перебегать не собираюсь, земля велика, для меня воеводство найдется". И назначил Демьяна городовым боярином в крепости. Потом, правда поправился и вместо "городовой боярин" слово какое-то иноземное употребил, но Илья не запомнил.
      - А почему же?.. Кхе...
      - Почему тебе не доложили? - угадал недоговоренное Алексей. - Ну, смотря кто тебе докладывает. Мог и не понять важности сказанного, а мог и понять, но не захотел тебя тревожить или...
      - Поганец!!! - взорвался, недослушав, Корней. - Сопляк, едрена-матрена, князем себя возомнил, бояр ставит, дела о наследстве решает! Ну я его... Леха! Вели седлать, в крепость едем, я ему покажу городового боярина! Я ему такого...
      - Какая крепость? Федор и Осьма сейчас...
      - Подождут! Вели седлать, я сказал!
      - Да погоди ты, батюшка Корней! Что за пожар?..
      - Что? Перечить? Да я тебя самого... едрена-матрена...
      - Сотник Корней! Остыть! Подумать!
      Ох и давно же ратнинский сотник не слыхал обращения к себе в таком тоне, да и кто теперь в Ратном мог себе это позволить? Только другой сотник, прошедший огни, воды и медные трубы. Даже более того: власть ратнинского сотника опиралась на традиции и правила, выработанные несколькими поколениями ратнинцев, живших во враждебном окружении, и на въевшееся в кровь понимание: внутренние раздоры гибельны, дисциплина и беспрекословное подчинение командирам - не просто норма поведения, а условие выживания. Алексей же пришел со стороны и имел опыт командования полубандитской вольницей, когда за спиной у атамана ни традиций, ни обычаев - ничего, кроме собственного авторитета, крутизны и способности подчинить себе почти любого отморозка, а неподчинившегося убить, не задумываясь - не просто лишить жизни, а расправиться быстро и эффектно, в назидание другим. Вот этот-то сотник-атаман, отнюдь не на пустом месте заработавший прозвище Рудный Воевода, сейчас и рявкнул на Корнея. Не мудрено было и оторопеть, пусть всего на пару секунд, пусть потом обычная злость перешла уже в стадию ярости, но ярость у Корнея была холодной, иначе не выжил бы и сотником бы не стал. А холодная ярость разум не затмевает, потому что холодная ярость это - мысль, это - обостренное восприятие окружающего, это - ускоренная реакция...
      Корней, чисто по инерции, еще прорычал:
      - Ты на кого посмел?..
      Однако мышцы уже напряглось, глаза хищно прищурились, руки уперлись в столешницу, готовясь помочь телу выброситься из-за стола, а искалеченная нога привычно нашла протезом устойчивое положение, чтобы после прыжка или быстрого широко шага тело пришло на здоровую ногу.
      Ничего из происходящего от Алексея не укрылось и секретом для него не было. Он не раздумывал, не прикидывал: что, да как, не выбирал подходящий к случаю способ поведения - жизненный опыт, в сущности, ни что иное, как набор готовых рецептов реакции на те или иные обстоятельства, позволяющий не терять время на анализ ситуации и принятие решения, а действовать интуитивно, а значит, мгновенно. Вот и сейчас Алексею даже не пришлось удерживать себя от желания вскочить навстречу Корнею - подобное действие породило бы некую гармонию взаимного движения противников с неизбежным продолжением в виде силового контакта, как в классическом танце одно па является гармоничным продолжением предыдущего и предтечей последующего. Но как раз гармонию-то развития конфликта Алексей и научился ломать, самоутверждаясь и самореализуясь в роли Рудного Воеводы.
      Собственно, на протяжении разговора с Корнеем, Алексей уже дважды применил эту тактику. Один раз - в ответ на корнеевский сарказм по поводу "мудреца всеведущего", он перевел разговор на сходство деда и внука одинаково использующих шрамы на лице. Второй раз - в ответ на "удар ниже пояса" по поводу женитьбы на Анне-старшей. Здесь Алексею ничего и придумывать не пришлось - просто отдался требованиям обычая. Корней оба раза "повелся" и, хотя во втором случае он и раскусил показное смирение собеседника, конфликтная ситуация оба раза угасала в зародыше.
      Не сказать, чтобы Алексей делал это сознательно, тем более, предварительно обдумав, просто оказавшись с глазу на глаз с первым лицом местной иерархии, он "на автомате" перешел в состояние Рудного Воеводы, оказавшись "между двух огней" - с одной стороны обычай и обстоятельства требовали подчинения старшему, с другой стороны Алексей не мог позволить топтать себя. Даже во вред себе, даже перед угрозой серьезнейших последствий, не мог и все! Положение спас опыт Рудного Воеводы - Алексей, ткнув указательным пальцем в сторону Корнея выкрикнул:
      - Польза в чем?! Чего ты добиться хочешь?
      - А? - Корней все еще продолжал подниматься из-за стола, но Алексей "попал в десятку" - ничего не зная о психофизиологии, сумел запустить ориентировочно-исследовательскую реакцию, гасящую эмоции с эффективностью подметки, размазывающей дымящийся окурок по асфальту. - Какая польза будет оттого, что ты прямо сейчас туда помчишься? Ты чего хочешь: просто душу отвести, наказать сопляка, или заставить его сделать что-то?
      - А разница-то? - Корней шумно выдохнул и осел обратно на лавку. - Да все сразу! И выдрать, чтобы впредь неповадно было, и душу отвести и... Кхе, ну, найду, что сделать заставить. Да чего ты прицепился-то? Драть за такое надо, драть, чтоб неделю сидеть не мог, а потом еще раз! И старшинства лишить, пусть рядовым походит, что б чего не надо в голову не лезло! И... избаловались вы все там: ты перечишь постоянно, девки в церковь по воскресеньям приезжают, как княжны - в новых платьях, да под охраной, у здешних посикух аж титьки от зависти подпрыгивают, Илюха возгордился, паршивец - брюхо наел, пьянствовать перестал, Анька тоже... э-э... Одним словом, драть! Кхе, попа обидели, я еще тогда собирался поехать, да разгон там учинить.
      - Что ж не поехал-то?
      - Да больно хитро Михайла устроил, выгнал-то он попа за то, что тот мой приказ исполнять не стал. Получается, что вроде и наказывать не за что... но поп-то к нему, как к родному - учил, наставлял, заступался, а он... Нет, ну каков поганец! Точно: лишу старшинского достоинства на месяц или... там видно будет. И выпорю! Тьфу на тебя, Леха, все настроение мне перебил, сейчас бы поехал, да как всыпал бы...
      Корней утер рукавом лоб и потянулся к кувшину с квасом - нерастраченный в двигательной активности адреналин разогрел тело, вышиб пот и организм запросил жидкости. Алексей понял, что в ближайшее время Корней горячиться уже не будет и слегка расслабился.
      - Все равно не сохранил бы настроения, батюшка. Добираться-то больше двух часов, либо остыл бы на ветерке, либо коня успокаивать пришлось бы. Конь-то у тебя хорош - настроение хозяина чувствует - разгорячился бы вместе с тобой, а когда коня успокаиваешь, то и сам успокаиваешься, не замечал?
      - Не ты один в лошадях смыслишь... все равно, увидел бы Михайлу, снова разгорелся бы! - Корней уже не злился, а просто брюзжал. - Всыпал бы... ишь, бояр он ставить будет!
      - Однажды ты ему уже всыпал, мне Анюта рассказывала. Тогда он просто в лес сбежал, а сейчас? Ты можешь точно сказать: что он в этот раз выкинет?
      - А что бы ни выкинул! Виноват - отвечай! Да что ж ты, Леха, сегодня мне все поперек талдычишь? Молод еще меня поучать!
      - Христос с тобой, батюшка, разве ж я поучаю? Просто парень у тебя не прост, если уж ты сгоряча в крепость не поехал, так я думаю, что и поразмыслить не грех: какое наказание выбрать, да какую из этого пользу извлечь - и для воспитания, и вообще... ты по горячности не только про нрав Михайлы позабыл, но и то, что его боярыня Гредислава воеводой своей дружины поставила. Хоть убей, ни разу не слыхал, чтобы у какого-нибудь боярина воеводу выпороли! А еще непонятно с лишением достоинства старшины - от старшинства в Младшей страже ты Михайлу отрешишь, а воеводой у боярыни он останется, хренотень какая-то выходит, да еще неизвестно: как Гредислава на это все посмотрит?
      - По горячности, по горячности... помню я все! Едрена-матрена, вот чирей на заднице вырос... и не тронь его. Ты как хочешь, Леха, а без чарки у нас сегодня разговор добром не кончится - либо подеремся, либо... как ты сказал? Хренотень? Во, хренотень какую-нибудь сотворим. Пива, правда нет, вина тоже... ну что за жизнь, едрена-матрена? Меду... меду, что-то неохота. Я тут бабам велел бражки поставить, вроде бы уже должна дозреть. Будешь бражку?
      - В самый раз, то, что надо!
      - Ты мне голову не крути! Думаешь, если не перечишь, так я пить не стану? А вот и стану! Ну-ка, крикни там на кухне, чтобы принесли, и закусить чего-нибудь.
      Первая чарка у Корнея, что называется, "пошла колом" - он закашлялся, утер набежавшую слезу и шмыгнул носом. Вторая, в соответствии с народной мудростью, должна была бы "полететь соколом", но видать уж день такой выдался - воевода поморщился, с подозрением глянул на кувшин с бражкой, но вместо традиционного: "не достояла" или "перестояла", выдал неожиданное:
      - А ведь ты лют, Леха, ох лют.
      - М? - Рот у Алексея был занят закуской, и он изобразил вопрос поднятием бровей.
      - Вот так вот, наказание выдумывать - спокойно, без злости рассуждая, да чтобы побольней, да чтобы волхву ненароком не обидеть, да чтобы пользу какую-то выгадать. Бывал я у греков в Херсонесе, это их навык - все обмыслить с холодной головой, а потом - без жалости и с умением. Это, если хочешь знать, в сто раз жесточе, чем сгоряча, пусть даже и с перебором.
      - Зря ты так, батюшка...
      - Нет, не зря! Михайла внук мой - плоть и кровь. Если я ему больно делаю, то и себе так же! Анюта ему рассказывала... тьфу, баба - язык до пупа! Да, высек без меры, так потом сам чуть не помер!
      - Так моровое же поветрие было...
      - Э-э! Разве ж меня так скрутило бы, если б не история с Михайлой? Да-а, Леха, знал я, что жизнь тебя ушибла, - Корней сочувственно покивал головой, - но что б настолько...
      - Ты о чем, батюшка?
      - Сердце в истинном муже гореть должно, а у тебя погасло. Ты в любом деле, как купец, все наперед рассчитываешь, умствованиями, холодным рассудком все проверяешь, а в жизни случается порой так, что непременно чувствам волю дать приходится. В узде их держать, конечно, надо, но ты-то чувства не обуздал, а удушил!
      - Да если бы у меня рассудок не первенствовал, давно бы мои кости воронье по степи растащило!
      - Все понимаю, сынок, и не попрекаю, а сочувствую. - Корней и впрямь пригорюнился, высматривая что-то на дне чарки, немного помолчал и неожиданно вернулся к, казалось бы исчерпанной, теме: - Ты мне, вот, про Лавра поведал. Кхе! По уму, может быть, все и верно, а по сердцу - заумь ты дурацкую нес! Да, принял на себя все семейные заботы и труды, не спорю, но КАК принял? Вздохнул, да руками развел: мол, ничего не поделаешь, доля такая выпала. Возьми того же Андрюху Немого: увечный, безгласный, всю близкую родню похоронил, бабы да девки стороной обходят, вот уж доля, так доля - врагу не пожелаешь! Однако вцепился в жизнь зубами, рычит, но живет! Своего сына Бог не дал, так он Михайлу воинскому делу учить взялся... Ты, кстати сказать, не нарвись случайно - Андрюха за Михайлу и убить может.
      Корней запнулся, сбившись с мысли, пошевелил пальцами в воздухе и, чтобы заполнить паузу, налил себе еще бражки. Пить не стал, а продолжил:
      - Ладно, оздоровел я, начал понемногу в хозяйственные дела вникать. Но каждый же хозяин, хоть немного, но по-своему дела ведет, за два с лишком года Лавр все под себя устроил. Но хоть раз он со мной поспорил, когда я все назад возвращать стал - под свое разумение? Хоть бы слово поперек сказал! Да, поспорили бы, поругались, не без того, но я бы в нем интерес увидел, желание! Так нет, же - с плеч долой и забыл, как будто по найму в чужом доме работал!
      И на выселках... неправильно ты понял, Леха, причину, почему Лавруха туда таскается - он у тамошних баб утешения и жалости ищет, как малец у мамки. Если бы он с досады, что с женой не повезло или просто от избытка мужской силы, я бы понял. Поругался бы, конечно, постыдил, но понял бы! Но он же им там плачется на судьбину свою горькую, рассказывает: какой он несчастный, да как его никто не понимает... А этим кобылам только того и надо: хозяйский сын, жена здоровья некрепкого, глядишь и повезет! Конечно: и приголубят, и пожалеют и слезу над горемыкой прольют.
      Страсти в Лаврухе нет! Вот у нас десятник Глеб был - тоже блудил, как кобель распоследний, после того, как от него невеста сбежала. Доказывал всем, и себе тоже, что не по слабости девку упустил. Доказывал - горел, рвался к чему-то, преодолевал что-то, а не плакался! Э-э, да что там говорить, даже Татьяну-то из Куньего городища Лавруха не сам выкрасть решил, а Фрол его на это дело подбил, сам бы неизвестно сколько туда б таскался, пока не убили бы или не покалечили. Мякина, одним словом.
      Вот и в тебе, Леха, страсти нет, только у Лаврухи ее никогда и не было, а тебя она, надо понимать, сильно жгла, вот ты ее и удавил. Понять, конечно, можно... такое пережить, но оставлять тебя таким нельзя! - Корней единым глотком махнул чарку и выдохнул: - Исправим!
      - Что-о-о?
      - Кхе! Исправим, говорю! Можем! Ты еще и десятой части про Ратное не знаешь, мы тут на такое способны... Видал бы ты, какого я сюда боярина Федора привез! Вообще никакого! Все пропало, жизнь кончена, от пьянства синий весь. Ты не поверишь, в Бога верить перестал! И ничего - справились! Теперь, мужчина - хоть куда! Отец Михаил, правда, сильно помог, вот в ком страсть живет! Огненная! Хилый, больной, ведет себя порой, как дитя несмышленое, но горит сердцем! Горит! Истинно - Христов воин! Не согнешь и не сломишь, ни смерти, ни боли, ни волхвов, ни чертей не страшится! Уважаю! Смеюсь, порой, злюсь, бывает, но уважаю!
      Или возьмем Сучка... ты не смейся, не смейся... Хе-хе-хе... На них с Аленой посмотреть, оно, конечно... Но! - Корней назидательно вздел указательный палец. - Ведь, как овдовела пять лет назад... или шесть? Не важно - давно овдовела. С тех пор не меньше десятка ухажеров отшила. Кто просто так без толку подъезжал, а кого и до тела допускала, а конец у всех один - от ворот поворот. И хорошо, если пинком под зад отделывались или синяком на роже. Бывало, что и калитку лбом вышибали, и через забор летали и... недавно одного так без штанов по улице поленом и гнала. А Сучок ее обротал !
      Смешно сказать: ниже подбородка ей ростом, лысый, шебутной, скандальный, чужак-закуп, но обротал! Потому, как страсть в нем есть! И не смотри, что она его щелчком убить может, он ее страстностью своей, пламенностью сердечной, завсегда перебороть способен. Как поженятся... а я уверен - поженятся, скандалов, да ругани будет, не приведи Господь, но жить будут счастливо и любить друг друга будут крепко, вот увидишь!
      Корней внимательно глянул на недоверчиво ухмыльнувшегося Алексея и неожиданно выпалил:
      - А тебе, Леха, на Анюте жениться пока нельзя, прав ты. Не справишься ты с бабой, тем более, с такой, как она. Страсти в тебе нет, да и она... Ты не подумай, что я со зла или еще чего-нибудь такое, но не любит она тебя - жалеет.
      Ухмылку с лица старшего наставника Младшей стражи словно ветром сдуло, а Корней продолжал, словно не замечая реакции собеседника:
      - Для бабы, конечно, пожалеть, почти то же самое, что полюбить, но то - для бабы, а для тебя? Ты, вон, о том, что о тебе посторонние люди думать станут, беспокоишься, а что будут думать ближние? А кем ты будешь в глазах САМОГО БЛИЗКОГО человека - жены? - Корней немного помолчал, а потом заговорил уже другим, задушевным, тоном: - Знаешь, Леха, жил когда-то в заморских странах один человек... мудрец и воин. Так вот он сказал однажды такую истину: "Мы в ответе за тех, кого приручили". Если ты сейчас на Анюте женишься, то не ты за нее в ответе будешь, а она за тебя. Понял, о чем говорю? Согласен на такое?
      Ответа на свой вопрос воевода не дождался - Алексей подавленно молчал, набычившись и так сжав в кулаке бронзовую чарку, что, казалось, вот-вот захрустят суставы на пальцах. Старый конь борозды не испортил! Вроде бы, ничего особенного Корней и не сделал - ну, поговорили, ну, высказал один свое мнение, другой ответил, даже и усмехнуться повод нашелся, а потом - удар! В самое болезненное место - по остаткам гордости, но удар строго выверенный, не смертельный, не калечащий, а такой, как приводящая в чувство и возвращающая ясность мысли, звонкая оплеуха. Алексей словно окаменел, уставившись неподвижным взглядом в стол, но Корней был уверен: его слышат, поэтому продолжил, не повышая голоса:
      - И опять ты прав: надо тебе подниматься. Только не так, как ты собирался - не дом богатый заводить, не холопов набирать, не собственной дружиной обзаводиться. Духом тебе подняться надо, страсть в себе снова разжечь! Такую страсть, которая Анюту как вихрь закружит! Такую, чтобы в огонь за тобой пошла, но не спасать тебя, а только потому, что ЗА ТОБОЙ - без страха, без сомнений! Вот это и будет твоим возрождением.... А остальное приложится, не сомневайся, сынок, приложится. Голову, конечно, на этом пути можно сложить запросто, но нам с тобой не впервой по краю ходить. Ведь так?
      Алексей снова не ответил, только сделал непонятное движение - то ли кивнул, то ли просто опустил голову так, что не стало видно лица.
      - Да не кручинься ты так, Леха, не изводи себя! Все понимаю: дал ты волю чувствам, поддался страсти жгучей, окунулся в кровь и смерть выше головы, а потом ужаснулся содеянному... Бывает... благо, жив остался и разум сохранил, обычно-то в таких делах исход известный... Кхе! Но потом-то ты в другую крайность кинулся - задавил чувства, бояться их стал, а разум-то, он - умный, умный, а дурак, без совета с сердцем такого наворотить может... или, наоборот, упустит что-то важное. Ты, вот, к примеру, вовремя опасности не почуял...
      Корней еще что-то говорил, задушевно и убедительно, по сути, правильно, но Алексей перестал вслушиваться в его речи. Лицо он спрятал потому, что ощутил острое желание ответить на, в общем-то справедливые, слова Корнея какой-нибудь гадостью, например, раскрыть сотнику глаза на истинное лицо Листвяны. Удержался с трудом и только потому, что было бы это как-то уж совсем по-бабьи - огласить стыдную тайну собеседника, не к месту, не к теме разговора, а лишь для того, чтобы оставить за собой последнее слово. Мол, взялся поучать, старый хрыч, а на себя-то глянь...
      Сдержался с трудом, чуть не смяв в сведенных судорогой пальцах бронзовую чарку, а потом вдруг ощутил что-то вроде просветления - понял, что прямо сейчас, вот за этим столом, нашлось то, что он так мучительно и безуспешно пытался осмыслить с момента своего приезда в Ратное - свои место и роль в семье Лисовинов. А через это и в жизни Ратного. Сразу же предстал в ином свете и сам Корней - сильный, властный, умный, и, в то же время, ранимый и беззащитный - переживающий последнюю в жизни любовь, начисто лишившую его обычной проницательности и мудрости, и страшащийся умереть, не вырастив себе смены - внука, способного встать во главе рода.
      Не только Корнею, всему Ратному не хватало Фрола - преемника и наследника сотника и воеводы. Слишком молод и несерьезен был Мишка в глазах одной части ратнинцев, слишком непонятен и необычен был воеводский внук для другой части односельчан, слишком раздражающ и даже ненавистен сделался Бешеный Лис в глазах третьей части. Силен был род Лисовинов и, в будущем, мог стать еще сильнее, но, в случае раннего ухода патриарха, этот могучий клан рисковал ослабеть и рассыпаться, оставшись без твердой властной руки. И не было, не было, не было среди глав других ратнинских родов достойной замены Корнею-Кириллу-Корзню, на посту сотника.
      Главное, все-таки, род. Сохрани и приумножь он свои силу и единство, через два-три поколения Лисовины могут стать настолько влиятельны в Туровском княжестве, что князья будут искать их дружбы или... смерти, однако истребить такой род будет ой как не просто, иной князь, погорячившись, может на этом деле не только Туровского стола, но и головы лишиться... в жизни всякое бывает. Нужно лишь пережить нынешнюю смену поколений, не дать слабости и равнодушию Лавра разрушить то, что создавалось Агеем и Корнеем, дождаться, пока бразды правления родом возьмет в свои руки Михайла... или, случись что, Демьян.
      Вот место и стезя его - Алексея - зрелого мужа, умудренного жизнью и ратной наукой, допущенного к семейным тайнам, но не стремящегося занять место главы рода - хранить и оберегать род Лисовинов, пестовать и защищать старших внуков, которые в свое время поведут род к новым высотам силы и влияния - заменить собой погибшего побратима Фрола, заботиться о его семье так, как заботился бы он сам.
      Прямо сейчас, в тот миг, когда Алексей удержал в себе злые и обидные слова, способные поразить Корнея не слабее острого железа, бывший Рудный Воевода ступил на этот путь и тут же понял, что перестал быть бездомным бродягой, принятым в чужой семье из милости.
      Не-ет, не кончилась жизнь, и не угасла страсть, есть к чему приложить разум и сердце, потому что не из жалости и милосердия примет его род Лисовинов, а потому, что он НУЖЕН! И с Анютой теперь все по иному сложится - когда муж твердо знает свое место и стезю, да уверен, что хватит ума и сил, чтобы справиться, он и с женщиной себя иначе ведет, да и она иначе к нему относится...
      - Да что ж ты понурился-то так, сынок? - продолжал, между тем, "журчать" Корней. - Ну-ка, подвинь чарку, плесну тебе.
      Алексей, вместо того, чтобы подставить чарку, поднялся из-за стола, полоснул по Корнею вдруг обретшим кинжальную остроту взглядом и склонился в глубоком поклоне.
      - Благодарствую, батюшка, Корней Агеич! Мудр ты и добр - разрешил сомнения мои, указал место и стезю на всю, сколько Господь отпустит, оставшуюся жизнь. Место и стезю, кои честному мужу принять на себя не только не зазорно, но за честь и в гордость почитать надлежит.
      Алексей прервался и зашарил рукой по груди, а Корней, уже все поняв, все же приподнял в деланном удивлении брови и поинтересовался:
      - И что ж за стезю ты себе измыслил?
      - Служить! - не замедлив ни секунды, отозвался Алексей. - Хранить и оберегать род Лисовинов, всячески споспешествовать росту его силы и могущества, пресекать внутренние раздоры и противостоять внешним угрозам. Связать жизнь свою, до конца дней, с жизнью рода, ни в чем и никогда не разделять их, ставить пользу рода Лисовинов превыше любой другой пользы и выгоды... - Алексей выпростал из-под рубахи нательный крестик. - И на том целую крест! Да поможет мне в сем Господь Бог, укрепит и направит меня на сем пути!
      - Аминь! - подхватил Корней, осеняя себя, одновременно с Алексеем крестным знамением.
      Вот теперь и отеческие объятия стали совершенно уместными, и бражка пошла гладко, и разговор полился свободно, без напряжения. Корней объяснял, как пришел к идее создания Воинской школы, оценив великую пользу просветительских усилий отца Михаила, а Алексей, подтверждая корнеевские мысли, рассказывал, как сначала учился сам, а потом учил других хитростям порубежной службы.
      Корней слушал, отвечал, рассказывал, а сам, втихомолку, радовался тому, что в очередной раз сработал один из его хитрых приемов - вбросить ненавязчиво мысль, а потом гонять разговор вокруг да около, постепенно и незаметно подталкивая собеседника к самостоятельному принятию нужного решения. Для этого, правда требовалось сделать такое непростое дело, как понять суть, основную черту, характера собеседника, но Алексей Корнею стал понятен почти сразу по приезду в Ратное - побратим покойного Фрола был служакой. Не таким который точно и без рассуждений выполняет приказ "от и до", а таким, который, поняв основную идею, предпочитает действовать далее самостоятельно, добиваясь нужного наиболее подходящим по его разумению способом.
      Вот, как раз с идеей-то у Алексея и незаладилось. Сначала рухнула простая, в общем-то, понятная любому человеку, идея карьерного роста и семейного благополучия - сгорела в пламени, пожравшем усадьбу боярина Арсения Вара. Потом изжила себя идея мести половцам, оставив в душе пустоту и ощущение бессмысленности существования. Потом, когда пустота в душе только-только начала вновь заполняться нормальными человеческими чувствами, растоптанной оказалась вера в справедливость и взаимные обязательства вассала и сюзерена. Остался только инстинкт зверя, уносящего от погони израненного детеныша. Если бы не Савва, так и не увидели бы Алексея в Ратном, собрал бы Рудный Воевода новую ватагу, да не на половцев, а на князя Ярополка Владимировича Переяславского. До самого князя, конечно, не добрался бы, но людишек его проредил бы изрядно, прежде, чем самому сгинуть.
      Пришел Алексей с Саввой туда, куда и следовало - и приняли, и поняли, и посочувствовали... но что дальше? Разумеется, не выгонят и куском не попрекнут, но... как и кем войдет Алексей в семью Лисовинов? И вот, решилось! Алексей, с одной стороны, ощутил себя нужным и важным, с другой стороны нашел опору - род, который не бросит и не предаст, будет защищать Алексея так же, как Алексей будет защищать его. И не через женитьбу, войдет он в семью, а через принятие на себя обязанностей и обязательств убитого побратима.
      Этого-то Корней и добивался - подчинения без принуждения, самостоятельного осмысления Алексеем собственной нужности, даже необходимости, начисто снимающей все сомнения и беспокойства "приемыша". Собственно, целование креста, в глазах Корнея, уже было простой формальностью - гораздо более показательным для него стало то, как Алексей заинтересованно, отнюдь не с позиции стороннего наблюдателя, обсуждал характер и поступки Лавра и его взаимоотношения с отцом - о чужих так не говорят, о нестроениях в чужой семье так не рассуждают.
      * * *
      - Э-э! Да здесь пьют! - раздался от двери голос боярина Федора. - А почему без нас?
      - А ты бы, Федор, еще дольше гулял, - отозвался Корней - вообще бы все выпили и тебе не осталось бы. Проходи, садись, наливай, и ты, Осьма, тоже.
      - Благодарствую, хозяин, что празднуем-то? - вежливо поинтересовался Осьма, деликатно, с соблюдением дистанции, устраиваясь рядом с боярином Федором, севшим по правую руку от Корнея, и оставляя свободной левую сторону стола (мало ли, подойдет кто-то из родственников - сядет на законное место по левую руку главы семейства). Впрочем, едва сев на лавку, он тут же вскочил и, обозначая свой самый низкий статус среди присутствующих, принялся разливать бражку по чаркам, в соответствии со старшинством: Корнею, Федору, Алексею. "Обслужив вышестоящих", купец демонстративно коснулся донышком кувшина столешницы, и только потом налил бражки себе.
      Потихоньку обживаясь в Ратном, но, чувствуя себя в воинском поселении не очень уверенно, Осьма скрупулезно соблюдал все старинные обычаи - ритуал есть ритуал, выручит практически в любом случае, когда опасаешься совершить неловкость или глупость, а репутация человека, свято блюдущего "старину", в замкнутой общине расценивается не как недостаток, а как достоинство. Во всяком случае, невежеством не попрекнет никто. Меру в этом вопросе Осьма умудрялся соблюдать столь тонко, что даже слово "хозяин", при обращении к Корнею, звучало не как свидетельство подчиненного положения, а как титул владельца обширного и богатого хозяйства - в устах купца означающий свидетельство глубокого уважения без урона собственного достоинства.
      - Какой праздник, Осьма? - спросил Корней, одобрительно наблюдая за манипуляциями с кувшином. - Так, для гладкости разговора употребляем. То, да се, дела семейные...
      - Семейные? - Осьма проницательно глянул на Алексея и, приподняв чарку, спросил: - Так что, можно поздравлять?
      - Кхе! Поздравлять? - отозвался вместо молча ухмыльнувшегося Алексея, Корней. - Можно и поздравлять... только не с тем, о чем ты подумал!
      - Э-э... - Осьма смутился, припоминая про себя, что торопливость нужна только при ловле блох и еще в одном, сугубо интимном, случае, и вопросительно уставился на господина воеводу.
      - М? - Боярин Федор, приподняв левую бровь, тоже глянул на друга юности.
      - Алексей... Кхе... Дмитрич сегодня роду Лисовинов крест целовал! - не стал интриговать присутствующих Корней. - И я сие целование принял! А кровь Алексей и Фрол уже давно смешали, так что... сами понимаете... есть, за что выпить!
      - А как же?..
      Осьма чуть не спросил: "А как же Анна?", но вовремя прикусил язык, однако Корней понял недоговоренное:
      - Не мне крест целовал, а роду! - с нажимом произнес он. - Теперь у Лисовинов опять двое зрелых мужей тридцати, с лишком, годов, и им есть кого воспитывать, а даст Бог, и еще прибавится, так что, за будущее я спокоен!
      Все взгляды скрестились на Алексее, и на несколько секунд в горнице повисла тишина. Алексей не смутился, не отвел взгляд, не стал изображать польщенного доверием скромника, а глянул на каждого по очереди спокойно, уверенно, даже с некоторым вызовом, и тут же нарвался - боярин Федор на посольской службе, да при великокняжеском дворе научился читать любые взгляды. И отвечать на них тоже научился.
      - Так что ж ты на нижнем конце притулился, как чужой? - рыкнул он начальственным басом. - А ну-ка!..
      Погостный боярин повелительно мотнул головой, указывая Алексею место, которое тот должен был теперь занимать за столом, и столько в этом жесте было уверенности в своем праве повелевать и указывать, что никому и в голову не пришло усомниться или удивиться. Алексей безропотно поднялся с лавки и занял место по левую руку от Корнея, столь предусмотрительно оставленное свободным Осьмой. И возразить было нечего - позиция "глаза в глаза", естественная и логичная при предыдущем разговоре с Корнеем, стала совершенно неуместной для представителя второго поколения семьи Лисовинов в присутствии главы рода.
      - Так! - Федор, настроившийся на командный тон, так дальше ему и следовал: - Осьма, осталось там еще чего?
      - На один круг хватит! - отрапортовал Осьма, заглянув в кувшин с бражкой.
      - Вот и ладно. Значит, сейчас это допиваем и займемся делом! - принял решение Федор. - Разговор у нас будет серьезный, от хмельного надлежит воздержаться. Наливай!
      - Кхе! - Корней одной рукой двинул поближе к Осьме чарку, а другой молодецки расправил усы. - Витиевато излагаешь, Федя: "От хмельного надлежит воздержаться. Наливай!". Я прямо заслушался!
      - От судьбы не уйдешь, а умеренность в питие воздержанию не помеха! - философски парировал Федор. - Ну, Кирюша, с сыном тебя... или, все-таки, с зятем?
      - Сын - сыном, а зять - зятем! Я же сказал: в роду Лисовинов прибавление!
      - Хороший зять он, бывает, и не хуже... - дипломатично заметил Осьма - ... если повезет.
      - Так то - хороший... - раздумчиво произнес Федор, вспомнивший об обручении младенцев Михаила и Екатерины.
      - А плохих не держим! - заявил Корней с таким видом, будто располагал целым взводом зятьев, один другого краше. - И впредь держать не намерены!
      Возражать никто не стал. Выпили... закусили, Осьма заглянул в кувшин из-под бражки и с сожалеющим вздохом отставил его на край стола.
      - Значит так, други любезные, - начал боярин Федор - новости у меня, не то, чтобы скверные, но к серьезным размышлениям располагающие, у вас тут, как я понял, тоже забота образовалась такая, что сразу и не разгребешь, потому обмыслить и обговорить все надлежит, не торопясь и со всем тщанием.
      Был я на днях по делам в Давид-Городке и встретил там одного знакомого, а тот как раз, из Городно вернулся, и вот какую интересную историю он мне поведал. В Городно, на постоялом дворе увидел он служилого человека князя Святослава Витебского, вернее не самого княжьего человека, а конюха его. Совершенно без всякой задней мысли, поинтересовался, чего это его хозяина в Городно занесло? Ну ответил бы тот, что, мол, по делам заехали, а по каким делам, про то конюху знать незачем, знакомец мой и отстал бы - мало ли кто, куда и зачем ездит? Но конюх-то, в ответ на простой, вроде бы, вопрос, какую-то околесицу понес, что ехали они вовсе и не в Городно, да друзей по пути повстречали, да вместе с ними и завернули, а тут решили князя Всеволода Давыдовича Городненского навестить. Ну, и прочее... в том же духе.
      Взяло тут моего знакомца сомнение - он-то с Городно торговлю ведет, мало ли что, а вдруг что-то серьезное затевается? Потащил он того конюха в кабак да подпоил как следует, у того язык и развязался. Много-то, конечно, конюху неизвестно, но и того, что выболтал во хмелю хватило. Вышло с его слов, что друзья, которых они по дороге, как бы случайно встретили, на самом деле ближние люди князей Бориса Полоцкого и Рогволда Друцкого. А дальше еще интереснее пошло: оказывается в это же время в Городно какие-то ляхи притащились и с доверенными людьми полоцких князей встречались, да какие-то разговоры разговаривали. Чуете, чем пахнет, други любезные?
      - Кровушкой от таких встреч попахивает, кровушкой! - прокаркал со своего места Корней - очень крепко попахивает.
      - Гм... прости, боярин, но я от здешних мест далеко жил. - Подал голос Алексей. - Вам-то, может быть все и понятно, а мне, так не очень... поподробнее бы.
      - Поподробнее? - переспросил Федор и согласно кивнул - Хорошо. Про то, что отца нынешних полоцких князей - князя Всеслава - Мономах в Киев в цепях вывез ты слыхал?
      - Ну, это давно было... и Мономах уже умер.
      - Кхе, Леха! - опять встрял Корней - да как бы давно это ни было, обида-то у сыновей на Мономахов род сохранилась! Такое не прощается...
      - Погоди, Кирюш, - остановил Корнея Федор. - Про то, что промеж Киевом и Полоцком мира нет, не помню уж сколько, ты тоже должен знать, а уж про два больших похода Мономаха на полоцкие земли, один девять лет назад, другой шесть, ты слыхал наверняка.
      - Слыхал. - Согласился Алексей. - Но так же слыхал, что ни разу, ни одной, сколько-нибудь серьезной сечи, полочане не выигрывали. И от Минска, в последний раз, одни головешки остались, да и другим землям досталось изрядно. Неужто повторения не боятся?
      - Все же, сомнительно, - добавил Осьма. - Всеволод Городненский на Агафье дочери Мономаха женат - сестре нынешнего великого князя Мстислава. Не должен он против родича идти. И еще непонятно: ляхи тут с какого боку-припеку?
      - Против родича, против родича... - недовольно пробурчал Федор. - Да Рюриковичи все промеж себя родня, а хлещутся так, что только шмотья во все стороны летят! Вон как Олег Новгород-Северский родного дядю от Чернигова до Мурома гонял! Никакое родство не помешало! И еще: Городно живо только защитой Полоцка - еще ста лет не прошло с тех пор, как городненские земли ятвягам принадлежали. Если б не Полоцк, так бы ятвяги и дали на своей земле город поставить!
      Про Минск ты, Алексей, верно вспомнил, но только был тогда еще и Друцк, а его на щит взял Вячеслав Владимирович, нынешний Туровский князь. Теперь понимаешь, какой счет у Всеславичей к Мономашичам накопился?
      - Все равно! - уперся Осьма. - Ляхи-то здесь причем?
      - Ляхи? - Федор повертел головой, словно ему стал вдруг тесен ворот. - Да у них сейчас в северо-восточных землях по несколько дней пути живой души не сыщешь! То король Болеслав крамолу огнем и мечом искоренял, то пруссы набегами изводили... Болеславу сейчас не до восточных земель, он Поморянию под себя подгребает, да латинскую веру там насаждает, вот и придумал наделять верных ему воинских людей землями к востоку от Вислы, но с условием, что заселять свои уделы они станут сами. Где людишек брать? А у соседей! Тем паче, что время удобное.
      - Ну уж и удобное! - не сдавался Осьма. - Кто же в августе-сентябре воюет? Поля уже сжаты, но на огородах работы еще почти до октября. Холопов брать невыгодно - до новин целый год кормить, а нынешний урожай не вывезешь, он еще в снопах, не обмолочен. А потом распутица начнется... нет, с тем, что встреча в Городно ничего хорошего не сулит, я согласен, но раньше зимы ничего быть не должно, а к тому времени Мономашичи из Степи вернутся...
      - Это, если в набег идти, а если на захват земель? - перебил Осьму Корней. - Вот смотрите: это Припять. - Корней отлил немного кваса из кружки и провел пальцем мокрую линию вдоль стола. - Южнее ее: Давид-городок, Хотомель, наше Погорынье - справа от полосы обозначающей Припять встали кружки из-под кваса - и стольный град Туров - на дальний от себя край Корней бухнул кувшин с квасом и вопросительно оглядел собеседников.
      - Это понятно?
      Все согласно покивали головами.
      - А с севера от Припяти, те земли еще Полесьем называют, городов побольше будет. - Корней принялся расставлять слева от мокрой полосы чарки из которых пили бражку - Слуцк, Клецк, Мозырь и прочие, а самый большой - на ближнем к себе краю "карты" сотник поставил кувшин из-под бражки - главный град тех земель Пинск.
      Мстислав Киевский с братьями в степи, половцев в разум приводит. Оттуда, возможно, пойдут на Чернигов или на Новгород Северский - Ярославичам мозги вправлять, чтобы на Киев не зарились. Вернутся не скоро, хоть и с добычей, но уставшие, побитые, пораненные. Дружинам отдых нужен будет.
      Самое время полочанам попытаться взять Пинск, Слуцк, Клецк, Мозырь, другие полесские города. Пока Мономашичи из степи вернутся, распутица начнется, значит, придется ждать, пока реки встанут. Это - месяца три, если не больше. За такое время можно и укрепиться на захваченных землях, и подати собрать - хлебом, мясом, фуражом. Бояр-вотчинников на свою сторону перетянуть. Поди, тогда, выковыряй их!
      - М-да, это я, как-то, не подумал. - Осьма досадливо поморщился. - Но тогда... мать честная! Какие бояре-вотчинники? Да там - севернее Припяти - чуть не в каждом городе князья Святополчичи сидят: в Пинске - Изяслав и брат его Брячислав, из Турова выгнанный, в Клецке - сын Ярослава Святополчича... как бишь его...
      - Вячеслав Ярославич, - напомнил Корней, многозначительно переглянувшись с боярином Федором - да там же и мачеха его Елена с сыном Юрием.
      - Вот-вот! - Осьма согласно покивал головой. - Они тоже на Мономашичей злы и... знаете что? Да наверняка же к ним подсылы от полоцкого князя приедут, если уже не приехали! Посулят им уделы не в кормление, а в княжение и... не удержатся они, согласятся!
      Федор с Корнеем снова мрачно переглянулись, и погостный боярин едва заметно отрицательно повел головой, показывая, что разговор о Вячеславе Клецком продолжать не стоит. Корней в ответ согласно прикрыл глаза.
      - Так! - Боярин Федор оглядел собравшихся, снова собирая на себя внимание. - Насчет захвата полочанами Турова, пожалуй, беспокоиться не стоит, а вот все, что севернее Припяти: Пинск, Клецк, Слуцк и прочее - да! Опасность явная и близкая! Сговор... гм... Святополчичей с полоцкими князьями - тоже. Привлечение к этому делу ляхов... ну, Мономах, когда Полоцкое княжество громил, тоже с собой половцев из Степи приводил, так что... понятно, в общем. Давай, Кирюша, думать: что мы всему этому противопоставить можем?
      - Кхе... ну ты сказанул! Что ж мы можем? Известие послать в Туров, а они уже пусть в степь гонцов посылают. Без Вячеслава Владимировича с братьями тут не управишься.
      - Гонец в Туров - моя забота, и это уже сделано. - Федор построжел лицом. - А твоя забота - оправдать свое воеводство! Если князь в отлучке, то... туды тебя, Кирюха, кто еще из туровских бояр от Вячеслава гривну золотую получил? - Федор, внезапно ощерившись, грохнул по столу кулаком. - Повинен отслужить!
      - Но, но... уймись, Федька! - Окрысился в ответ Корней. - Ишь, расстучался! Не отказываюсь я, да только что с неполной сотней сделать можно? А тут еще сосед вылупился... тоже, чего ждать, не знаешь. Не отказываюсь я! - Воевода Погорынский жестом остановил уже открывшего, было, рот для ответа, Федора и пояснил: - Неверно ты спросил Федя: "Что мы можем?". Сначала надо решить, что делать надо, а потом уже думать: сможем или нет? Только не говори мне, что, мол, надо Бориса Полоцкого с братьями и ляхами остановить - глупость это. И не говори, что упредить их надо, да поодиночке отлупцевать - тоже глупость. Мы сейчас слабее полочан, а значит, думать надо не о том, что нам хотелось бы, а о том, что они хотят и как это их желание сделать недостижимым.
      Первое наше преимущество в том, что мы об их замыслах узнали заранее и можем подготовиться. Второе наше преимущество в том, что у них времени мало - управиться надо до осенней распутицы, а начать они смогут, я думаю, не раньше конца августа, а то и начала сентября. На все про все у них будет месяц-полтора. Заставим их промедлить - сорвется весь замысел. Вот теперь можно уже рассуждать: сможем или не сможем?
      - Заставить промедлить... - Федор немного помолчал, раздумывая - сможем ли? Я так понимаю, что все будет зависеть от того, сдадутся ли заприпятские города сразу, или сядут в осаду? Так, Кирюш?
      - Так, Федя, так. Осада дело долгое, а если под осенними дождичками, да в грязюке... да если сзади кто-то постоянно в спину бьет, но в открытый бой не вступает... ох, несладко им придется.
      - То есть, ты берешься не давать осаждающим покоя, мешать тем кто будет собирать в округе еду и фураж, не давать ходить в зажитье?
      - Какое зажитье, Федя? Они же не в набег придут, а на захват, разве ж можно вотчинников да смердов против себя настраивать? Еще раз повторяю: в суждениях нам должно опираться на их желание, а не на свое! Их желание - занять города и земли севернее Припяти и привлечь на свою сторону местное боярство... ну и Святополчичей, тоже. За все города не скажу, а если Пинск в осаду сядет, я полочанам ни округу под себя прибирать, ни осаду правильно вести не дам. Но это - если перед Борисом Полоцким Пинск ворота не откроет. А вот как устроить так, чтобы ни Пинск, ни другие грады ворот не открыли, я не знаю, это, Федя, твой промысел, твое искусство. Сможешь?
      - Гм, непросто будет, Кирюш...
      - Кхе! А я и не говорю, что просто! Но я-то тебя, Федюша, не спрашиваю, как мне осаду Пинска сорвать? Тоже, между прочим, не игрушки...
      - Ох и язва же ты, Кирюха! - пробурчал Федор.
      - Еще какая! - жизнерадостно подтвердил Корней. - На том и стоим, Феденька!
      Оба расплылись в улыбках, хотя тема разговора к этому, вроде бы, не располагала - похоже было, что этот обмен репликами повторяется между Корнеем и Федором не первый раз и напоминает обоим какой-то случай из молодости.
      - Батюшка, - напомнил о себе Алексей - мне кажется вы о ляхах позабыли...
      - Помним, Леха, помним... а чего ты сказать-то хочешь?
      - Да, вот, не сходится у вас с боярином кое-что. Ты говоришь, что полочане к северу от Припяти укрепиться хотят и местных из-за этого обижать поостерегутся, но раньше был разговор о том, что ляхи сюда за холопами придут. Не сходится, если только их не собираются на южный берег Припяти напустить, но если так, то нам и здесь куча дел найдется, под Пинск идти окажется некому...
      - Кхе, верно мыслишь, Леха, но неправильно!
      - Как это, батюшка? - совершенно искренне изумился Алексей - метод аргументации, используемый Корнеем, способен был поставить в тупик кого угодно. - Или я что-то...
      - Да, нет, все верно, Леха, только местные-то бояре на что?