«Тиха украинская ночь,
       Прозрачен воздух, звезды блещут….
       Э-э-э… что-то тамеще трепещет, не помню, что именно. Листья, вроде бы. Блин, вторую ночь на крыше валяюсь, все бока отлежал. Дранка — не самая лучшая постель, а кольчуга с поддоспешником — не самый лучший костюм для приема лунных ванн».
      Луна, хоть и была уже немного на ущербе, светила ярко. Собственно из-за нее, как подозревал Мишка, ему и приходилось валяться, вместе со своим «спецназом» на крыше «главного корпуса» лисовиновской усадьбы уже вторую ночь подряд.

* * *

      Позавчера дед прислал в Воинскую школу грамотку, в которой было всего лишь два слова: «Сегодня ночью». Это означало, что дедова агентура доложила: заговорщики, наконец, решились действовать. Как и было оговорено заранее, Мишка с Кузьмой и Демьяном приехали в Ратное открыто, не таясь. Лишний соблазн для мятежников — уничтожить всех Лисовинов разом. Дмитрий же с Немым привели два десятка Младшей стражи уже в темноте. Перешли Пивень вброд и, добравшись до лаза в тыне со стороны домика лекарки Настены, проникли в село никем незамеченными. Первую ночь прождали зря — заговорщики не пришли. Скорее всего, из-за того, что на чистом небе луна светила очень уж ярко, а злодеи, как известно, яркого света не любят. Июньские ночи коротки и, когда небо начало сереть, «спецназ», так ничего и не дождавшись, спустился с крыши и завалился спать. Мишка попробовал было переговорить с дедом о возможных причинах несостоявшегося нападения, но тот был после бесполезно проведенной ночи не в том настроении. Отделался лишь короткой фразой:
      — Этой ночью опять ждать станем, спать иди. Уснуть Мишка сразу не смог — все перебирал в уме возможные варианты развития событий. Худшего поворота — нападения сразу полусотни человек, можно было, пожалуй, не опасаться. Информационная война сделала свое дело. Кожевенники Касьян и Тимофей чуть не на смерть разругались с десятником Фомой. Тот и вправду, не дожидаясь подсказки сплетниц, пообещал поджечь их вонючие мастерские. Братья тоже на обещания в адрес Фомы не поскупились, и пошло, и поехало… Плюс дед предложил братьям заказ на сотню комплектов кавалерийской сбруи, чем обрадовал их несказанно. Тут же сработал и вариант с женихами из «Младшей стражи» — у братьев в семьях подрастало аж пятеро невест. Вернулся дед от братьев-кожевенников опять поддатым, да еще и приволок с собой старшего — Касьяна. Тот сразу же прицепился к Анне-старшей с расспросами о стоимости платья — такого же, как у Аньки-младшей и Машки. Узнав о названой матерью цене, Мишка чуть не матюкнулся от удивления. Одно платье шло по цене трех комплектов сбруи с седлами! Теперь Касьяна, Тимофея и их сыновей можно было, по всей видимости, не опасаться, десятник Фома, пожалуй, тоже отпадал, потому, что дед клятвенно заверил его, что не допустит переноса дубильного производства на территорию, прилегающую к подворью Фомы. Должным образом, однако, сработали не все слухи. Про боярскую грамоту узнало, в конце концов, все село, но напугало ли это заговорщиков, было непонятно. К возможности возвращения Данилы на должность сотника бабы и вообще отнеслись недоверчиво — ну не самоубийцы же у них мужики, чтобы второй раз наступать на те же самые грабли! Поссорить между собой Кондрата и Устина из-за лисовиновской холопки, в которую, якобы, влюбились оба брата, не удалось. Как-то они сумели отбиться от «наездов» своих жен, а промеж себя над дурацкой сплетней только посмеялись. Так что, с возможным числом «террористов» всё было пока неясно.
      Зато успех маркетинговой составляющей PR-кампании превзошел все ожидания. Невест в Ратном было много, и явиться в новомодных платьях на посиделки в Воинской школе хотелось всем. Анна Павловна (сказалось-таки наследственная купеческая жилка) сразу задрала цену так, что ателье «Смерть мужьям» должно было появиться на свет на восемьсот с лишним лет раньше и вовсе не на Невском проспекте в Северной Столице.

* * *

      Лежа на крыше, Мишка, от нечего делать, уже в который раз занялся в уме подсчетом возможного соотношения сил.
       «Сколько же их, все-таки будет? Как там мы с дедом считали?
       Семен — младший брат десятника Пимена. Еще Кондрат с двумя братьями Власом и Устином, да у каждого по взрослому сыну. Получается семь. Теперь Степан-мельник с тремя сыновьями — одиннадцать. Афанасий, из-за которого весной девку-холопку казнили — двенадцать. Десятник Егор, которому дед полбороды отрубил. Этот вообще неизвестно, сколько народу привести может. А еще они могут вооружить несколько холопов. Выходит, десятка два-три…
       Что можем противопоставить мы? У меня два десятка Младшей стражи, плюс Дмитрий, плюс Демьян с Кузьмой и я сам — двадцать четыре. Дед, Лавр, Немой и Алексей — двадцать восемь. Три десятка девок из „бабьего батальона“, мать и Листвяна. Получается ровно шестьдесят.
       Плюс заговорщики не знают, что мы их ждем, плюс мы находимся на своей территории и подготовились… Нет у них шансов.
       Но на что же они сами рассчитывают? Про два десятка во главе с Митькой они не знают. Точного количества девок с самострелами — тоже да и не принимают их, наверняка, всерьез. Для них серьезные бойцы только Дед, Лавр, Немой и Алексей — четверо. Ну, может быть, меня с братьями несколько опасаются. Двумя десятками, даже двенадцатью-пятнадцатью бойцами можно легко управиться. К тому же, они думают, что застанут нас врасплох — спящими.
       Да! Еще же есть часовой на колокольне! Сегодня дежурят люди Егора. Значит, без него, все-таки не обойдется. А вчера был дежурным десяток Анисима. Может быть, дело в этом, а не в яркой луне? Формально, часовой должен объявлять тревогу при внешней опасности или при стихийном бедствии, вроде пожара, а если кто-то шляется по ночам, даже и с оружием, часовому до этого дела нет. Впрочем, если драка затянется, ему, все равно, придется поднять шум. Значит, рассчитывают сделать все быстро и тихо.
       Только бы пришли, только бы открыто показали себя. Сколько можно по ночам не спать, ждать нападения? Да и унизительно, в конце концов! У себя дома таиться „аки тать в нощи“, ждать ножа в спину, не знать, кому можно верить, кому нет!».
      Полночь уже миновала, облака время от времени прикрывают луну, и наступает полная темнота. В селе ни огонька, но полной тишины нет — возится в загонах скотина, иногда взлаивают со сна собаки… Бряк!
      Кто-то из ребят слегка стукает о дранку ложем самострела. Звук совсем не громкий, но Мишка от неожиданности вздрагивает, а старший десятник Дмитрий шипит, как очковая змея:
      — А ну! Кого там за тайное место потрогать? В ответ — ни звука. Провинившийся затаился.
       «Вот так, сэр Майкл. На Ваших глазах начинает формироваться специфический сленг Младшей стражи. Илья измыслил, Роська нашел применение…».

* * *

      Было это еще в апреле. В один прекрасный день Мишка объявил новообращенным «курсантам», что сегодня они впервые в жизни отправятся к отцу Михаилу на исповедь. Приказал почиститься, причесаться и вообще привести себя в порядок. Мыслями велел обратиться к божественному и припомнить все накопившиеся грехи. Ребята перед предстоящим мероприятием заметно нервничали, и Мишка решил, что надо их как-то приободрить, но тут его что-то отвлекло, а когда он все-таки собрался реализовать свое благое намерение, тот оказалось, что этим уже занимается обозник Илья.
      — … Вот так и получилось, ребятушки, — услышал Мишка, подойдя к сгрудившимся возле Ильи «курсантам» — что первый раз попал я на исповедь только в тринадцать лет. Тетка меня по дороге все стращала:
      «Не дай Бог, осерчает святой отец, да не отпустит тебе прегрешения!
      Ты, Илюша не мямли, отвечай громко, внятно, да не ори что попало — думай, о чем говоришь!». Помолчит, помолчит, а потом опять: «Смотри Илюша, осерчает батюшка, да не отпустит грехи!». И так она меня этими своими причитаниями накрутила, что я в церковь уже ни жив, ни мертв, со страху, вошел. А поп у нас тогда еще другой был — не тот, что сейчас. Как звали, не упомню уже, больно имечко у него закрученное было, но строгий был … не приведи Господь! Поп меня для начала, конечно, спрашивает: «Как звать?» — а я-то помню, что тетка мне громко отвечать велела. Как гаркнул: «Илья!!!»
      — поп аж отшатнулся! «Что ж ты орешь-то так? Труба Иерихонская, прости Господи!» — говорит. Тут-то меня первый раз задумчивость и охватила. Печные трубы знаю, трубы, в которые дудят, тоже знаю, слыхал, что еще какие-то водяные трубы бывают, а вот иерихонские…
      — Илья в деланном изумлении пожал плечами и повертел головой. — Хоть убей… Ну а поп дальше меня спрашивает, как положено: «Не поминал ли имя Божье всуе, почитал ли родителей?» — Мне бы сказать: «Грешен, отче» — а я все про трубы размышляю. Потом спохватился, прислушался, о чем речь идет, а поп как раз и спрашивает: «Не желал ли осла ближнего своего?». Тут меня и во второй раз в задумчивость ввергло! Слыхал я, что есть на свете такая скотина — осел. Вроде бы, побольше собаки, но поменьше лошади. Но не видел же никогда! Как же я его пожелать могу? Поп опять там чего-то бормочет, а я все про осла размышляю. Ну и надоело ему, видать, это дело. По роже-то видно, что я не святой, а каяться ни в чем не желаю! Вот он меня и спрашивает:
      «Отрок, слышишь ли ты меня?». Я отвечаю: «Слышу, отче». «А если слышишь, то ответствуй мне, отрок, не трогал ли ты девок за тайные места?». Тут у меня уж и вообще ум за разум зашел, подхватился я, да как вдарился бечь из церкви на улицу! А сам реву в три ручья! Тетка увидала меня, снова запричитала: «Неужто осерчал на тебя батюшка?».
      «Осеча-а-ал!». «Господи, Царица Небесная, да за что же?». «За то, что осла за тайные места трога-а-ал!». «Какого осла?».
      «Ерихонскава-а-а!». «Курсанты» хохотали так, что чуть не падали. Мишка тоже ржал, начисто забыв, что приказал личному составу думать о возвышенном.
      Даже Немой издал что-то вроде прерывистого хрюканья. А история «Иерихонского осла», через некоторое время получила совершенно неожиданное продолжение. Дисциплину в Младшей страже Мишка старался насаждать всеми возможными средствами. Немой его в этом начинании поддерживал, но избранная им методика, вследствие бессловесности, была весьма своеобразной. Постоянно таская на плече свернутый в кольцо кнут, Немой, заметив какой-либо непорядок, тут же весьма чувствительно щелкал провинившегося этим самым кнутом пониже спины. Но на этом воспитательный процесс не заканчивался. После того, как наказанный, дернувшись от неожиданной боли, вскрикивал: «За что?» — или иным способом выражал недоумение, Немой тыкал указательным пальцем в десятника, чьим подчиненным был провинившийся. Десятник был обязан тут же разъяснить подчиненному, в чем состоит его вина. Если объяснить он не мог, или объяснение не удовлетворяло Немого, то следующий щелчок доставался самому десятнику. Владел кнутом Немой виртуозно, и увернуться от наказания не удавалось еще никому. Петька, несколько раз попавший под раздачу, попробовал было запретить ученикам своего десятка удивляться или иным способом реагировать на воспитательное воздействие господина наставника Младшей стражи, но выполнить это требование было выше человеческих сил. И вот, однажды, в такой же ситуации оказался Роська. Раздался щелчок кнута, крик «Ой! За что?» и Роська узрел направленный на себя указательный палец Немого. За что был наказан его подчиненный, Роська не представлял себе совершенно, но говорить-то, хоть что-нибудь, было надо! И тогда Роська выпалил: «А за то, что осла за тайные места трогал!». Немой хрюкнул, свернул кнут и пошагал куда-то по своим делам. С тех пор выражения: «Трогать за тайные места» и «Осел Иерихонский» — получили в Младшей страже широчайшее распространение, и употреблялись в самых разнообразных и неожиданных обстоятельствах и контексте.

* * *

      Очередное облако наползло на обгрызенный с одного бока диск Луны, Ратное снова, на какое-то время погрузилось в полную темноту. И почти сразу где-то там, где находилась усадьба Кондрата, соперничающая размерами с лисовиновским подворьем, залился лаем пес.
      Это было не негромкое пустобрехство спросонья и для обозначения бдительного несения охранной службы, а полноценное гавканье на кого-то, кто в неурочный час надумал шляться по улице. Лай подхватила еще одна собака, потом еще одна… Судя по распространению шума, ночной гуляка двигался в сторону усадьбы сотника Корнея.
      — Приготовиться. — Шепотом скомандовал Мишка. — Кажется, по нашу душу идут. На крыше, не то, чтобы началось оживленное движение, но какое-то едва заметное шевеление распространилось от Мишки во все стороны, как волна от брошенного в воду камня. Ребята сбрасывали оцепенение долгого ожидания, поудобнее перехватывали взведенные самострелы, приподнимали головы, вглядываясь в темноту. Собачий гвалт дошел до лисовиновской усадьбы и покатился дальше — к колодцу и главным воротам, но привычному уху была заметна разница: до определенного места, собаки действительно облаивали прохожего, а дальше драли глотку просто за компанию. Луна выскользнула из-за облака и… ничего не произошло. Никого и ничего не видно. По всей видимости, подошедший или подошедшие затаились так, чтобы их нельзя было заметить. Лай начал было уже утихать, но вдруг снова залился лаем пес, первым поднявший шум. Четвероногий хор повторно преисполнился энтузиазма, но теперь направление определить было уже нельзя — гавкали почти все собаки в селе. Луна, как на грех, снова «выключилась» — сплошная игра на нервах.
       «Элементарно, Сэр Майкл! Противник действует в соответствии с известной истиной: „Где лучше всего прятать лист? В лесу!“. Как уберечься от того, что тебя выдаст собачий лай? Да сделать этот концерт постоянным! В конце концов собакам надоест горлопанить: ну ходят люди и ходит, днем же не гавкают на каждого прохожего! Так вот и будут подходить по одному, по двое и накапливаться где-то рядом. Заодно, будет время и понаблюдать за объектом атаки».
      — Внимание! — Снова скомандовал шепотом Мишка. — Всем затаиться, за нами наблюдают. Всякое проявление жизни на крыше напрочь исчезло, казалось, что ребята даже не дышат. Собаки тоже начали постепенно умолкать и тут по нервам ударил истошный петушиный вопль! Лежащие на крыше тела в унисон вздрогнули, откуда-то сбоку донеслось: «А, что б тебя…» — резко оборвавшееся, видимо от толчка в бок. А по всему селу, на разные голоса, уже перекликались «самодержцы» курятников. Мишке сразу вспомнились шолоховские персонажи, каждую ночь наслаждавшиеся петушиным пением возле распахнутого окошка. «Между прочим, сэр, досиделись, ведь, герои „Поднятой целины“ до выстрела из темноты… Не напоминает нынешнюю ситуацию? Еще как напоминает!». Через несколько минут, по окончании петушиных арий, от дома Кондрата опять покатилась волна собачьего гавканья. И хотя на третьем заходе она была уже не столь активной и длительной, где-то, довольно далеко от подворья Корнея, к собачьим голосам прибавился человеческий, излагавший свое мнение по поводу вокальных талантов и умственных способностей четвероногих секьюрити, в отнюдь не парламентских выражениях. Вдобавок, что-то обеспокоило скотину. В загоне под навесом послышалось топотание копыт и лошадиное фырканье. Фырканье оказалось знакомым — давал о себе знать шалопутный характер Зверя.
       «Зверь. Ну и имечко, доложу я Вам, сэр. При всем уважении, называть так своего боевого товарища… Хотя, с другой стороны, он, считай, сам себе его выбрал».

* * *

      На следующий день, после прибытия «эскадры» купца Никифора, Мишка попытался высказать деду свое неудовольствие по поводу поведения серого в яблоках жеребца, на котором ему пришлось выезжать навстречу гостям. Понимания, однако, он, в лице деда, не добился ни малейшего.
      Скорее наоборот. Его сиятельство граф Корней Агеич наорал на внука, навешав на него сразу кучу разнообразных обвинений. Во-первых, как выяснилось, Мишка совершенно избаловал Рыжуху, которая теперь не желала подпускать к себе никого кроме самого старшины Младшей стражи. Во-вторых, Мишка, разъезжая на жеребой кобыле, вел себя «не как будущий воин, а как толстожопая баба» (при чем тут был объем бедер, дед уточнять не стал). В-третьих, лоботрясу, у которого «под носом взошло, а в голове и не посеяно», давно пора было научиться управляться с настоящим строевым конем, а не с вислоухой дохлятиной (и вовсе не была Рыжуха вислоухой, тем более дохлятиной). В-четвертых, в-пятых… В-двенадцатых… Еще немного и обнаружилось бы, что извращенец Мишка сам оплодотворил собственное транспортное средство, но то ли дед иссяк, то ли решил, что пора переходить к конкретным указаниям, слава Богу, до обвинений в скотоложстве, дело не дошло. Короче, даже приближаться к Рыжухе, Мишке впредь было запрещено, а передвигаться верхом предписывалось исключительно на сером хулигане. По большому счету, дед был, конечно прав: Рыжуха, несмотря на все свои достоинства, в строевые кони не годилась. И не только по причине низкорослости и общей неказистости экстерьера. В случае «призыва на воинскую службу», ее главные достоинства — добродушие и пофигизм — обращались в фатальные недостатки. Строевой конь должен быть бойцом — качество нормальной лошади изначально неприсущее. Но, «а ля гер, ком а ля гер», конь не только средство передвижения, но и оружие. Строевые кони Ратнинской сотни умели, если выдавалась такая возможность, и цапнуть противника зубами, и поломать ему кости ударом передних копыт, и повалить чужого коня ударив грудью или плечом с разбегу. Был строевой конь и чем-то вроде спасательного круга — почувствовав, что всадник тяжело ранен или оглушен, он выносил хозяина из схватки, отбиваясь зубами и копытами от тех, кто пытался этому помешать. Как ни крути, ни кобыла, даже самая распрекрасная, ни хирургически умиротворенный мерин, ни на что подобное просто неспособны. Дед же оставался верен своему принципу воспитания — хочешь научиться плавать, сигай в воду, да сразу туда, где поглубже.
      Словно подслушал старый слова отца Михаила: «Сумеешь укротить их, сумеешь укротить и себя!». Промучившись пару дней (а чем, как не мучениями можно было назвать то, что даже мундштук в пасть серому хулигану удавалось вложить лишь с пятой-шестой попытки, постоянно рискуя остаться без пальцев?), Мишка решил обратиться за помощью к науке, в лице кинолога Младшей стражи, Прошки. Против Мишкиных ожиданий, Прошка и не подумал сразу же идти смотреть «пациента», а начал изводить Мишку вопросами, словно собирался заполнять первую страницу стандартной истории болезни: имя, возраст, происхождение, стаж службы и должность, предпочтения в еде, особые приметы и т. д. и т. п. Мишка, конечно знал, что Прохор еще та зануда, но что б настолько! Однако, обнаружив, неожиданно для себя, что ни на один из заданных вопросов толком ответить не может, мнение свое переменил и предложил разбираться со всем этим в присутствии «клиента». Прошка, для начала, с профессорским видом (только что очки на нос не нацепил) несколько раз обошел вокруг жеребца, потом бесстрашно раздвинув тому пасть, обследовал зубы, заставив поднять по очереди все четыре ноги, осмотрел копыта, пощупал бабки. Потом помял жеребцу живот и даже залез ладонью в пах. Жеребец реагировал на все эти манипуляции на диво спокойно, и только в последнем случае, изогнув шею, попытался цапнуть Прошку зубами за задницу, впрочем, безуспешно.
      — Хороший конь. — Вынес наконец свой вердикт Прошка. И с неожиданным одобрением добавил: — Злой.
      — Чего ж хорошего? — Удивился Мишка.
      — А вот когда он к тебе никого не подпустит, что б в спину не ударили, тогда и будет хорошо. — Пояснил Прохор и продолжил: — Молодой, трех лет еще нет, наверно. Под седлом ходил мало, но к подковам привычен. Прежний хозяин его не жалел — порол нещадно, вон, видишь следы? Так что, плетка ему знакома хорошо. И еще: на левом боку шрам. Точно не скажу, но похоже, что стрела хозяину ногу пробила, а потом уже в него ткнулась, потому и вошла неглубоко.
      Наконечник у стрелы был плоский — охотничий. Хороший, в общем конь.
      Откуда он у вас?
      — Да, вроде бы, у татей отбили, а к тем, наверно, попал, когда они обоз с ранеными дружинниками вырезали.
      — Понятно. — Прошка многозначительно кивнул и распорядился: — Неси жрачку.
      — Какую?
      — Репу, морковку, капустную кочерыжку, свеклу… Яблоки есть?
      — Только моченые остались, май же.
      — Не, моченые не годятся. — Отверг мишкино предложение Прохор. — А еще чего-нибудь такое есть? Ничего «такого» Мишка больше вспомнить не смог — не будешь же предлагать коню лук или чеснок? Вообще-то, еще по ТОЙ жизни, Мишка знал, что лошади любят крепко посоленный хлеб. Но ЗДЕСЬ хлеб был не тем продуктом, которым угощают скотину, слишком тяжело он доставался и никогда не был в излишке. Принесенное Мишкой угощение Прошка разложил в нескольких шагах от коня на некотором расстоянии от одного овоща до другого. Конь сожрал все, в том порядке, как гостинцы были разложены, не отдав никакого, сколько-нибудь заметного, предпочтения одному из продуктов.
      — Надо было сытого угощать. — Прошка сконфужено почесал нос. — Голодный-то он все уплетет. Эксперимент пришлось перенести на более позднее время. На этот раз «пациент» все же выказал свои гастрономические пристрастия, они, впрочем, оказались такими же, как и Рыжухи — обнюхав все, что ему предложили на выбор, жеребец в первую очередь схрумкал морковку.
      — Ну вот, Минь, хвалить его будешь морковкой. — Озвучил и без того очевидный вывод, Прошка. — А наказывать — сам знаешь, чем.
      Теперь давай узнавать, как его зовут. Мишка только было собрался спросить: как это можно сделать, как Прошка уже приступил. Все оказалось просто. Держа в руке морковку, чтобы конь не отвлекался, Прошка начал с паузами произносить различные лошадиные клички, каждый раз внимательно наблюдая реакцию жеребца. Сначала пошли клички, так или иначе связанные с мастью коня:
      «Серый», «Серко»… Реакция оказалась нулевая. Тогда Прошка переключился на клички соответствующие дурному характеру «пациента»: Буй (глупый), Бесен (бешеный), Стужа (мучение), Досада… Серый хулиган не реагировал никак, пока Прошка, уже отчаявшись, произнес:
      — Зверь!
      Конь коротко вскинул головой и всхрапнул.
      — Во! — Обрадовался Прошка. — Зверем его зовут! — Потом поскреб в затылке и добавил: — Или просто нравится ему это слово. В общем, Минь, зови его Зверем, не ошибешься. И вот еще, что. Я тебе одну хитрость покажу, он молодой, ему должно понравиться. Прошка встал лицом к Зверю, показал ему морковку, а когда конь потянулся к угощению, вдруг смешно и как-то неловко отпрыгнул вбок.
      Зверь повторил прошкино движение, игриво вскинув переднюю часть тела. Прошка снова прыгнул в сторону, Зверь — за ним. Тогда Прошка сначала попятился, а потом бросился бежать через двор, помахивая за спиной морковкой. Зверь в несколько легких скачков догнал мальчишку, но то увернулся и бросился назад. Конь так быстро развернуться не смог, и Прошка успел отбежать, потом снова увернулся. Так они и мотались по двору, пока Прошка не запыхался и отдал морковку Зверю.
      — Вот так каждый день и играй с ним. — Часто дыша, посоветовал Прохор Мишке. — Сначала с морковкой, а потом и просто так. Он привыкнет, будет за тобой, как собачонка бегать. Выводи его в поле, бегай рядом, за гриву держись и беги. Где-нибудь в тесном месте, чтобы он сбежать не мог, хотя бы в загоне, сам за ним гоняйся, пусть он от тебя уворачивается, но не заканчивай, пока ему на спину не вскочишь — пусть привыкает, что ты его всегда оседлать способен. Когда подружитесь, тогда и начинай его к воинским делам приучать, но сначала добейся, чтобы он сам мундштук в рот брал и под седлом тебя беспрекословно слушался. В общем, играйте, балуйтесь, становитесь друзьями, а я к нему больше не подойду — строевой конь только одного хозяина знать должен. Прошка оказался прав — подружиться с молодым жеребцом Мишке удалось почти без труда. Так, что обучение строевым приемам Зверь поначалу воспринял, как какую-то новую игру — без сопротивления. Теперь он вторую ночь подряд ждал хозяина в загоне — взнузданный и оседланный, только со слегка ослабленной подпругой. На всякий случай.

* * *

      Ожидание нападения все длилось и длилось. Полная темнота, сменялась лунным светом, собаки полаивали, провожая крадущихся к лисовиновскому подворью заговорщиков, но в поле зрения, пока, никто не попался. Долго находиться в напряжении невозможно — устаешь, рассеивается внимание, теряется бдительность. Но «спецназу» Младшей стражи эта беда была не страшна, благодаря специальным тренировкам.

* * *

      Учил ребят сидеть в засаде охотник Стерв (во Христе Евстратий) — отец Якова. Поначалу он просто заставлял их подолгу неподвижно стоять, держа на голове кружку с водой. «Курсанты» быстро убедились, что чем сильнее при этом напрягаешься, тем быстрее заболит и онемеет сначала шея, а потом и чуть ли не все тело. Результат — кружка опрокидывается и «курсант» оказывается мокрым. Потом, оказалось, что можно сохраняя равновесие потихоньку переминаться с ноги на ногу, шевелить руками, разворачивать туда-сюда торс, и кружка при этом с головы не падает. Постепенно упражнения усложнились. Стерв заставлял учеников, перемещаясь очень медленно, едва заметно, приближаться к дереву и опираться на него для отдыха то рукой, то спиной. Кружка, все равно не падала! Позже, на пути к дереву стали разбрасываться толстые коряги, через которые надо было перешагивать, сухие веточки, громко трещавшие, если на них наступали, всякие другие преграды и ловушки.
      И все время Стерв требовал, чтобы перемещение было очень медленным, почти незаметным для глаза. Постепенно ребята научились передвигаться словно привидения — бесшумно и не привлекая к себе внимания. Научились и замирать на долгое время, не напрягаясь и не утомляясь, не теряя способности перейти к немедленным действиям. Некоторые умельцы даже умудрялись помочиться, не уронив с головы кружку, хотя со штанами XII века возни было гораздо больше, чем с их «потомками» девять столетий спустя. Высшим достижением считалось, когда какая-нибудь лесная пичужка, ничего не опасаясь, усаживалась на край кружки, стоящей на голове ученика, чтобы напиться. Но на этом мучения не закончились. Отработав положение «стоя», Стерв заставил парней лежать на земле, держа кружку с водой на спине. При этом тоже надо было тихонечко шевелиться, напрягая и расслабляя то одну, то другую группу мышц, да еще умудряться наблюдать за окружающей обстановкой. В средствах обучения Стерв не стеснялся и иногда доходил до подлинного садизма, укладывая пацанов неподалеку от муравейника. Отползать следовало тоже медленно и бесшумно, и так, чтобы из стоящей на спине кружки не выплеснулось ни капли воды. Сначала Мишка думал, что все это будет ужасно скучно — каждое упражнение занимало несколько часов, но очень скоро убедился в своей ошибке. Лежа или стоя, он постоянно был занят делом: медленно напрягал или расслаблял мышцы, перемещал центр тяжести тела, исследовал взглядом каждую травинку, каждую веточку, следил за дыханием. В результате, время пролетало совсем незаметно. По ходу дела, он узнал о собственном теле очень много, научился чувствовать каждый его сантиметр, совершать выверенные до миллиметра движения, не теряя при этом ни равновесия, ни контроля за окружающей обстановкой. Наблюдая за другими учениками, Мишка стал замечать, как меняется их осанка, приобретают какую-то звериную грацию движения, взгляд становится цепким, подмечающим любые мелочи. Как-то незаметно начала постигаться и «лесная грамота» — читаться едва заметные следы, различаться и правильно интерпретироваться шумы. Стерв буквально лепил из учеников других людей. Занятия проходили в лесу, на запасной базе Младшей стражи — точной копии лисовиновской усадьбы в натуральную величину, изготовленной, правда, не из бревен, а из плетней. Плетни были не изделием из столбиков и прутьев, которым обычно обносились огороды, а гораздо более солидным сооружением. Оставленные в подходящих местах деревья и врытые в землю бревна, переплетались стволами молодых гибких деревьев. Все получилось достаточно прочным — ограда, стены и крыши домов и хозяйственных построек. Внутри были настелены полы из расколотых клиньями и обтесанных бревен, стояла грубая, но соответствующая размерам мебель, даже в макете кузницы из камней было сложено некое подобие горна. Во дворе, в соответствующем месте высилась поленица дров, под навесом имелся загон для скота, а отхожие места можно было использовать по их прямому предназначению. Справились со строительством, конечно не за пару дней, как обещал деду Мишка, но уложились меньше, чем в неделю. Благо рабочих рук хватало — четыре десятка курсантов и привезенная Никифором артель плотников в двадцать человек (еще пятерых плотников сразу отправили на Базу для подготовительных работ). Плотники, правда посмеивались над боярской блажью, но работали качественно и быстро. Даже накрыли корьем крыши, чтобы постройки не промокали во время дождя. Мишка сначала сильно беспокоился оттого, что не знает, чему, собственно, учить «спецназ». То, что он видел по телевизору, как он и сам прекрасно понимал, было лишь мизерной частью знаний и навыков бойцов спецподразделений. Но после занятий со Стервом, подкрепленных тренировками по рукопашному бою, проводившимися под руководством деда и Алексея, сделавшегося еще одним наставником Младшей стражи, уверенности у Мишки прибавилось. Его собственная программа обучения «спецназа» включала в себя преодоление забора, проникновение на крыши и внутрь помещений.
      Перемещение от укрытия к укрытию, использование для этого любых пригодных предметов, стрельбу из-за углов, из окон, из других подходящих мест, откуда лучники, обычно, не стреляют. Действия в паре и в малой группе, умение прикрывать друг друга выстрелами из самострелов и бросками кинжалов. И наконец, свалка в тесных помещениях, с использованием тех же кинжалов и кистеней. В середине июня, дед волевым порядком прекратил тренировки, хотя и ему и Мишке было понятно, что «спецназу» еще учиться и учиться.
      Объяснил он свой приказ тем, что до Ратного, почти с месячным опозданием, дошла весть о смерти Великого князя Киевского Владимира Всеволодовича Мономаха. У князей сейчас полно своих забот, так что, руки у заговорщиков развязаны, нападения можно ждать со дня на день. Для того, чтобы понять, насколько подготовлены ребята, дед устроил им экзамен — Младшая стража должна была взять штурмом макет усадьбы, которую взялись защищать втроем дед, Немой и Алексей.
      Стрелы у деда и Алексея были без наконечников, болты у ребят тоже.
      Вместо мечей у защитников имелись увесистые дубовые палки, а у Младшей стражи вместо кинжалов — их деревянные копии, а вместо гирек на кистенях — деревянные чурки. В остальном, все было на полном серьезе — все были в полном доспехе, Немой угрожающе посвистывал в воздухе кнутом, а дед и Алексей ждали нападающих во дворе, с наложенными на тетивы стрелами. Эффективно использовать луки защитникам усадьбы не дали. Ребята, высовываясь на секунду то в одном, то в другом месте над забором, засыпали обороняющихся болтами, которые, даже без наконечников, били сквозь кольчугу весьма чувствительно. Пока дед и Алексей бесполезно кидали стрелы в мгновенно исчезающие за забором головы ребят, шестеро курсантов, отвлекая их внимание колотили бревном в ворота. А в это время одно капральство, зайдя с тыла, перелезло во двор и тихонько подобралось к защитникам вплотную. Ворота еще держались, а деду, Немому и Алексею уже пришлось, под градом болтов, убраться в дом. Ворота тут же отворили изнутри и «спецназ» рассыпался по усадьбе. Пятеро, под командой Дмитрия закинули на крышу железную кошку и полезли по веревке наверх. Две пары «курсантов» приставили к стенам дома бревна с вырубленными в них ступеньками и поднялись по ним к окнам, изготовившись стрелять внутрь. Остальные расположились возле входа и принялись долбить бревном в дверь. Дверь и дверную коробку никифоровские плотники изготовили на совесть, и потому, хоть все здание и содрогалось от ударов, дверь продержалась довольно долго. Впрочем, это было на пользу — шум маскировал работу ребят, разбиравших крышу здания. Наконец дверь рухнула, и ребята прянули в стороны, уворачиваясь от вылетевших из сеней стрел. Тут же в дверной проем разрядилось несколько самострелов. Изнутри послышалась громкая ругань, видать, кому-то попало крепко. Мишка первым влетел в сени передним кувырком.
      Над головой свистнула палка, но не задела его, а он откатившись в сторону, схватил кого-то из защитников за сапог и попытался повалить на пол. Сил не хватило, а второй сапог крепко врезал Мишке по ребрам. Озлившись, Мишка выпустил из рук сапог и махнул кистенем, но удар пришелся в пустоту — обороняющиеся оперативно отступили внутрь дома. Захлопнуть за собой дверь им не дали и ребята толпой повалили в горницу. Тут же послышались хлесткие удары палок и крики боли — обороняющиеся пустили в ход «мечи». Мишка поднялся на ноги и осторожно заглянул в горницу, ожидая увидеть избиваемых палками ребят, которые в ближнем бою, не могли противопоставить «мечам» почти ничего. Но картина, представшая перед Мишкиным взором, оказалась совсем не такой, как он ожидал. Как говорится, голь на выдумки хитра.
      Ребята в ближний бой, заведомо для них проигрышный, не полезли.
      Деда, дружными усилиями задвинули в угол тяжеленным столом и расстреливали из самострелов в упор. Немому же как-то умудрились заплести ноги его собственным кнутом и в момент появления Мишки он, как раз потеряв равновесие, валился на пол увлекая за собой пацанов, облепивших его как мухи. Алексей, ловко орудуя деревянным «мечом» попытался прийти Немому на помощь, но ему под ноги подсунули лавку и, пока он старался не упасть, несколько раз крепко огрели кистенями. Пришлось Алексею отступить к лестнице на второй этаж. Постепенно положение стабилизировалось. Немому дважды удавалось подняться на колени, но его опять валили на пол, и наконец, вся эта куча мала закатилась под стол, которым был прижат в углу дед. Борьба продолжалась и там, отдавливая деду единственную уцелевшую ногу, а он ругался последними словами и вслепую шуровал под столом палкой, тыкая ей сам не зная в кого. Алексей же успешно отражал все попытки ребят подняться вслед за ним по лестнице, удачно прятался от выстрелов снизу и, кажется, готовился перейти в контратаку. Мишка подхватил тяжеленную лавку, крикнул, чтобы ему помогли (помощники тут же нашлись) и попер вверх по лестнице, угрожая Алексею торцом лавки, как тараном. Алексей от «тарана» увернулся, крепко огрел мишку палкой по шлему, и тут на нового наставника Младшей стражи сзади обрушились пятеро ребят, пролезшие через дыру в крыше. Всё: верхние и нижние «курсанты», Алексей и злополучная лавка — сплелось в один орущий, визжащий и громыхающий по ступенькам ком и выкатилось с лестницы в горницу. После этого мир наступил сам собой — без чьей-либо команды.
      Первым из груды тел поднялся Алексей. Сплюнув кровью, он сильно хромая, дошел до стоящего у стены сундука и с тяжелым вздохом опустился на него, потирая ладонью ушибленное колено. Потом из-под стола полезли, как тараканы, крепко помятые Немым «курсанты». Немой ползаньем себя утруждать не стал, а поднялся на ноги, вздымая спиной тяжеленный стол из толстых сосновых плах. Тяжесть его интересовала мало, потому, что все внимание он сосредоточил на ощупывании синеющего прямо на глазах носа. Кто и когда умудрился содрать у него с головы шлем, было совершенно непонятно. Дед, наоборот, не поднялся, а со стоном сполз по стене, стащил с потной головы шлем и сиплым голосом подвел итог экзамену:
      — Ядрена… Ох! Матрена. Кхе… Уй! Одними деревяшками… Ох, тудыть тебя… Одними деревяшками чуть не поубивали. Мих… Ой!
      Михайла, убитые есть?
      — Я убитый! — Мрачно поведал кто-то из учеников Воинской школы.
      — Ну и молчи… Ох! Коли ты убитый. — Приказал дед. — До чего нынче… Уй, Ядрена Матрена! До чего нынче покойник разговорчивый пошел… Михайла, ты где?
      — Шжешь! — Отозвался Мишка. — Подбородочный ремень шлема каким-то образом переместился со своего штатного места под нижней челюстью и вделся Мишке в рот, наподобие уздечки. — Фуф я, фефа!
      — Вставай, фефа! Народ… Ох! Народ по кускам собирать будем.
      — Угу. — Ответил Мишка, но сказать, даже с ремнем во рту, было легче, чем сделать. Сдвинувшийся на затылок шлем, потащил за собой пристегнутую к полумаске бармицу, она закрыла глаза и Мишка совершенно ничего не видел. Лежал он очень неудобно — лицом вниз, животом и ногами на нижних ступеньках лестницы. Сверху давило что-то тяжелое и жесткое. Мишка пошевелился и с его спины свалилась лавка, с которой он атаковал Алексея. Сразу стало легче, сдвинув шлем на место, Мишка, наконец-то, прозрел и смог вытолкнуть подбородочный ремень изо рта.
       «М-да, сэр! Как писал классик:
 
И отступили басурманы,
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать».
 
      — Михайла! — Голос у деда стал несколько более бодрым и он перестал охать. — Да куда ты провалился-то?
      — Здесь, я здесь! — Мишка сполз с лестницы, стал на четвереньки, потом, держась за стену, поднялся на ноги. — Десятники! Доложить о потерях!
      — Слушаюсь, господин старшина! — Откуда-то из-под лестницы отозвался Дмитрий. — А ну! Все, кто может, встать! По горнице пошло шевеление, один за другим «курсанты» со стонами и оханьем начали подниматься на ноги. На полу осталось четыре тела.
      — Господин старшина, в строю семнадцать, не могут встать четверо!
      — Я тоже могу! — Раздался из угла голос Иоанна. — Только мне наставник Алексей сундуком штаны прищемил.
      — Господин старшина, в строю восемнадцать! — тут же поправился Дмитрий.
      — Ишь ты, шустрый какой! — Отозвался дед. — Да из твоих восемнадцати, половина еле на ногах держится!
      — Раз стоят, значит, в строю! — Не согласился Мишка. — Господин сотник, учение закончено, разреши получить замечания!
      — Замечания ему. — Проворчал в ответ дед. — И так чуть вторую ногу не оторвали, поганцы. — По голосу чувствовалось, что дед ворчит только для порядка, а на самом деле, доволен. — Андрюха, чего с носом-то? Я там под столом на что-то хрупкое наступил. Не на твой клюв, часом?

* * *

      Собаки постепенно угомонились, хотя то тут то там, время от времени, все же раздавалось гавканье. Иногда его подхватывали соседские собаки, иногда нет, видимо, надоело, да и время было самое сонное — предутреннее. В облаках образовался широкий разрыв и луна, заметно переместившаяся к западу, светила вовсю. Потянул легкий ветерок и Мишка вздохнул с облегчением — даже ночью в войлочном подкольчужнике было жарковато, июньские ночи теплые. Снизу, из сарайчика, в котором сидел кто-то из «бабьего батальона», раздалось какое-то шебуршание. Напряженно вслушивающемуся в окружающие звуки Мишке, оно показалось непозволительно громким.
      — Девки, где не надо, чешут — последовал едва слышный комментарий от кого-то из «спецназовцев». — И, где нельзя, тоже. — Отозвался его сосед. На них тут же шикнули, чуть ли не громче, чем был сам шепот. Но комментарий, где-то на пределе слышимости, уже пошел гулять по крыше.
       «С улицы, наверняка, не слышно, пускай повеселятся, все-таки, хоть какая-то разрядка напряжения».
      Эта составляющая формирующегося сленга Младшей стражи, своим рождением была обязана самому Мишке.

* * *

      В начале лета, сообразуясь с какими-то своими планами воспитания учеников Воинской школы, дед с Алексеем устроили ребятам пеший марш-бросок. Весь май и несколько первых дней июня Младшую стражу одевали в доспех, одни «курсанты» уже более или менее привыкли к его тяжести и жару, другие только-только начали чувствовать на себе все эти «удовольствия».
      Денек, как назло, выдался погожий, июньское солнышко припекало по-летнему, пот с ребят катил градом. Дед с Алексеем в одних рубахах и легких полотняных портках чувствовали себя прекрасно, тем более, что ехали верхом, а «курсантам», уже отмахавшим скорым шагом больше двух верст по пыльной дороге на Выселки, впору было завыть.
      Мишка всерьез опасался тепловых ударов и со злостью вспоминал годы службы в Советской армии. Тогда вот также солдатики перли то вверх, то вниз по карпатским дорогам, а комбат капитан Шабардин ехал рядом на уазике и взбадривал личный состав смесью строевых команд и матерщины. Всего-то и разницы, что ЗДЕСЬ ребят терзали кольчуги и шлемы, а ТАМ — каски и противогазы.
      Строй, несмотря на дедовы понукания, начал растягиваться, вот-вот должны были появиться отставшие, которых уже никакими силами не заставишь прибавить шагу. Картина до боли знакомая, но ТАМ Мишка, мысленно матеря начальство, топал в строю вместе со всеми, а ЗДЕСЬ шел сбоку колонны и сам, вслед за дедом, вынужден был покрикивать на подчиненных.
      Умом Мишка, конечно, понимал необходимость обучения на пределах возможностей организма. Сержанты и офицеры вовсе не были садистами (ну, по крайней мере, не все), просто почти в любой армии мира солдат доводят до состояния, когда усталость преодолевается уже на одной ненависти. То, что объектом этой ненависти становится собственное начальство — неизбежное зло, главное — тонко чувствовать границы и не перегнуть палку. Иначе, либо негативные последствия для здоровья, либо открытое неповиновение.
      Мишка этой границы не знал и не чувствовал, к тому же, сильно опасался, что не чувствует ее и дед. Все-таки, в строю были ребята на два-три года моложе обычных новиков, которых нещадно гоняли десятники. В юношеском возрасте разница в два года — дистанция огромная.
      Мишка заметил, как один из учеников Воинской школы безуспешно попытался почесать зудящий живот сквозь кольчугу и поддоспешник, и внезапно вспомнил… ТОГДА ему, вместе с еще несколькими солдатами, призванными из Ленинграда, все же далось удивить и комбата и других командиров.
       «А, собственно, почему бы и не попробовать? Хуже, точно не будет, а что похабщина, так не в „благородном собрании“ пребываем, армия всегда армия, независимо от эпохи».
      Мишка прокашлялся пересохшим горлом и набрав в грудь воздуха, запел:
 
В дороге жарко, пыльно,
От пота мы мокры.
Мы чешем наши спины
И чешем животы.
И кое-что еще, чего чесать не надо,
И кое-что еще, чего чесать нельзя!
 
      В строю раздался одинокий смешок, и Мишка прибавив громкости запел припев:
 
Не торопись-пись-пись,
Приободрись-дрись-дрись,
Мы застрахуем-хуем-хуем
Вашу жизнь!
 
      На Мишку начали оборачиваться, сзади раздалось дедовское «Кхе», но было непонятно: одобрительное оно или осуждающее. Во всяком случае, продолжать Мишке никто не мешал.
 
Деваха молодая
На бережку сидела,
Соседа вспоминала
И кушать захотела.
И кое-что еще, чего хотеть не надо…
 
      Кто-то догадливый в строю подхватил:
 
И кое-что еще, чего хотеть нельзя!
 
      Припев подхватили уже несколько голосов, хотя о том, что такое страхование жизни никто не имел ни малейшего понятия. Смешки раздавались уже со всех сторон. Мишка оглянулся на задние ряды — парни, понурившись, тащившиеся позади всех, начали поднимать головы, прислушиваясь к веселым голосам впереди.
       «Ага! Действует! Продолжаем, сэр. Не оперный театр, конечно, но публика оценит!».
 
Купчина толстобрюхий
Нас в гости пригласил,
И в двери пролезая,
Мизинчик прищемил.
И кое-что еще, что прищемлять не надо…
 
      Грохнул хором уже десяток, или больше, голосов:
 
И кое-что еще, что прищемлять нельзя!
 
      Припев горланил уже чуть ли не весь строй. Мишка импровизировал на ходу, адаптируя текст к понятиям XII века, и одновременно старался задать оптимальный темп солдатского шага — семьдесят шагов в минуту.
 
Двум теткам ветерочек
Подолы вдруг задрал,
И мужичок прохожий
Коленки увидал.
И кое-что еще, на что смотреть не надо…
 
      Пацаны горланили коряво срифмованную непристойность, забыв об усталости и машинально подстраивая шаг под темп песенки.
 
И кое-что еще, на что смотреть нельзя!
 
      Припев уже исполняли с уханьем и присвистом, строй подтянулся, шаг стал размашистым, деду с Алексеем пришлось слегка подгонять коней. У ребят явно открылось второе дыхание. Дед сопровождал каждый куплет довольным «Кхе!» и по-гусарски лихо расправлял усы, Алексей просто улыбался. Мишка видел улыбку рано поседевшего, всегда немного мрачноватого друга молодости отца, впервые — как-то не случилось за месяц знакомства поводов для веселья.
      ТАМ Мишка знал где-то десятка два куплетов этого, с позволения сказать, произведения. Не все из них можно было воспроизвести ЗДЕСЬ (не из застенчивости, разумеется, а потому, что там упоминались: трамвай, презерватив, ГАИ, клизма, рояль и прочие достижения цивилизации более поздних веков), но хватило и того, что можно было воспроизводить ЗДЕСЬ. Впрочем, Мишка был уверен, что пацаны, не задумываясь, повторят незнакомые слова, так же, как и слово «застрахуем», только, вот, как им потом их смысл объяснять?
      Уверен он был так же и в том, что скоро «народное творчество» обязательно породит новые «перлы изящной словесности», в дополнение к тому, что прозвучало сейчас. ТАМ именно так и произошло, а поскольку почти половина солдат Мишкиного полка была родом с Украины, то в тексте замелькали специфические выражения типа: вмэр, змэрз, витер в срацю, щёб те повылазило и т. п.
      Слава Богу, в XII веке и слыхом не слыхивали о таком персонаже, как замполит. ТАМ, после успешного выступления на горной дороге, Мишка достаточно наслушался от некоего майора Пучкова о хулиганском попрании высоких морально-нравственных норм советского воина и общей развращенности молодежи, особенно Ленинградской.
      ЗДЕСЬ же… Интересно, как отреагировал бы на этот текст отец Михаил?

* * *

      Со стороны ворот раздался какой-то негромкий звук. Луна, как назло, опять скрылась за облаком, и, похоже, надолго — облако было большим и двигалось медленно.
       «Специально момент подобрали, падлы! Забыли, суки, что я на звук бить могу? Думаете, дрыхну без задних ног? А вот хрен вам! Я за месяц еще двоих на слух стрелять выучил. Будет вам приз в черном ящике. Блин, скотина в загоне шебаршит, не слышно ни хрена».
      От ворот снова донесся еле уловимый шум, потом, вроде бы, слегка стукнуло деревом по дереву.
       «Кажется, запорный брус из проушин вынимают… В калитку не пройти, что ли? Не на танке же они въезжать собрались?».
      Мишка почувствовал, что кто-то тронул его за локоть, обернулся и с трудом разглядел в темноте, что Дмитрий показывает рукой на облако, а потом прижимает палец к губам. Поняв смысл пантомимы, Мишка согласно кивнул.
       «Значит, ждем, пока выглянет луна. Пока они такими темпами с воротами возятся, как раз и облако пройдет. Только бы кто-нибудь из девок раньше времени не стрельнул. Дед специально несколько раз предупреждал: надо, чтобы все во двор влезли. Мои-то ребята выдержат, не сорвутся, спасибо Стерву за науку».
      Напряжение все нарастало, Мишке уже начало казаться, что времени с момента первого шума у ворот прошло чуть ли не больше, чем он пролежал на крыше до появления заговорщиков. «Спецназовцы», молодцы, не выдавали себя ни звуком, ни движением.
      Если бы кто-то из нападавших внимательно всмотрелся в конек крыши самого большого дома лисовиновской усадьбы, то возможно и разглядел бы на фоне неба какие-то бесформенные пятна, но для этого пришлось бы специально всматриваться. Шлемы ребят были обмотаны тряпками, чтобы их не выдал блеск металла. К тому же, как объяснял (и доказывал на практике) Стерв, глаз в первую очередь фиксирует движущиеся предметы, для того ребят и приучали замирать неподвижно.
      Наконец, Луна выглянула из-за облака и осветила село. Ворота были в тени дома, но даже и в рассеянном свете привыкшие к темноте глаза различили приоткрытую створку ворот и проскальзывающие в нее темные фигуры. Не задерживаясь они отходили к стенам построек и уже вдоль них пробирались в глубину усадьбы. Снова нужно было ждать — неизвестно, сколько противников еще оставалось на улице. Начни стрелять сейчас, сбегут. Ищи их потом по всему селу, да и кого искать-то? Лиц-то не видели. Разве что раненых допросить, но будут ли раненые при такой плотности обстрела с убойно-близкого расстояния? Нападающие, по всему видать, тоже нервничали — кто-то толкнул плечом створку ворот, и она начала медленно поворачиваться на петлях, открывая взгляду еще шесть или семь человек, не успевших войти во двор.
       «В этих надо бить в первую очередь, чтобы не успели сбежать, остальным со двора уже не выбраться».
      Мишка уже собрался повернуться к Дмитрию, чтобы указать ему первоочередные цели, и тут не выдержали нервы у кого-то из «бабьего батальона». Щелкнул самострел и болт, просвистев через двор, бесполезно ткнулся в створку ворот. Тут же защелкали другие самострелы, в кучу соломы посреди двора, обильно обрызганную маслом, упала горящая головня и все на мгновение зажмурились от показавшегося, после темноты, ослепительным, пламени. По двору метались темные фигуры, падали, пораженные болтами и стрелами, слышались крики и стоны, шуму добавили собаки с соседних дворов… Не успевшие пробраться во двор заговорщики мгновенно шарахнулись в сторону, уйдя из сектора обстрела, только один из них, видимо потеряв от страха голову, побежал по середине улицы. Впрочем, сделать он успел всего несколько шагов — сначала ему в спину впился один болт, выпущенный с крыши, потом еще сразу два. Мишка стрелять не стал — прекрасно справлялись и без него — вместо этого он сбросил вниз веревку, прикрепленную к дымовой трубе и торопливо перебирая руками спустился по ней на землю. Потом, пригнувшись (только бы свои не подстрелили) бросился к загону, где ждал его оседланный Зверь. Подтянуть подпругу — секундное дело, в седло Мишка прыгнул уже на ходу, Зверь, не дожидаясь команды, сам рванул со двора на улицу.
      Вылетев за ворота, Мишка в первую очередь глянул вдоль улицы. Пять или шесть человек изо всех сил бежали прочь от лисовиновского подворья, еще один, сильно хромая, отстал от них далеко и безнадежно. Под забором, совсем рядом с воротами, скорчился на земле еще один. Понукать Зверя не понадобилось — будто ощутив охотничий азарт всадника, жеребец припустил по улице галопом, в несколько прыжков догнав отставшего от остальных заговорщика. Услышав позади себя приближающийся топот копыт, тот прижался спиной к забору и потянул из ножен меч. Бармица у него почему-то была откинута и не закрывала лицо, Мишка уже приготовился было выстрелить, но вдруг узнал в побелевшем от ужаса мужике Афоню, которому так неудачно подарил весной холопскую семью. Сам не зная почему, Мишка не нажал на спуск, а указал Афоне самострелом на темную щель между забором и стеной какого-то сарая, выходящей на улицу. Воспользовался Афанасий его советом или нет, Мишка уже не увидел — Зверь пронес его мимо. Убегающие заговорщики уже сворачивали за угол, сейчас важнее всего было успеть заметить, куда они свернут в следующий раз. На углу Мишка сместил тяжесть тела влево, показывая Зверю, куда надо сворачивать и одновременно помогая коню повернуть на полном скаку, и тут же испуганно сжался — у кого-нибудь из беглецов мог оказаться при себе лук. Но нет, обошлось, стрелять заговорщики, видимо, не собирались. Преодолев еще один поворот, Мишка никого впереди не увидел, успел только заметить захлопывающуюся калитку в воротах подворья Устина.
      Повезло — беглецы не рассыпались по разным направлениям, а собрались все в одном месте, мог, конечно, кто-нибудь из них свернуть по дороге, но Мишка этого не заметил. Остановив коня, он оглянулся, надо было дождаться подмоги. Коней своих «спецназ» оставил в учебной усадьбе в лесу, поэтому приходилось ждать, пока ребята прибегут на своих двоих. Из-за забора со двора Устина доносились возбужденные мужские голоса, потом в них вплелся женский, что-то тревожно спрашивающий. Ответа Мишка не разобрал, но женщина, не то испуганно, не то горестно вскрикнула, а один из мужских голосов громко приказал ей убираться в дом.
      — Сейчас сюда явятся, так не оставят! — Отчетливо разобрал Мишка. Мужики снова забубнили неразборчиво, и в ответ снова раздался тот же громкий голос:
      — Ну да! Корней тебе простит! Дожидайся! Да еще сопляк его бешеный… Тому только дай кровушку пустить! Это же он за нами верхом гнался, слава Богу отстал, наверно Афоню добить остановился. Опять неразборчивый бубнеж, и опять тот же громкий, уверенный, без тени страха голос:
      — Готовьтесь! Корней разговаривать станет, только если на крепкий отпор наткнется. Своих он всегда бережет. И молитесь, чтобы он щенков из Младшей стражи сюда не вызвал, их у него полсотни, и каждому зубки попробовать в деле не терпится. Навалятся скопом, глазом моргнуть не успеем.
       «Много хочешь, гнус. Хватит с тебя и двух десятков. И наваливаться скопом мы не собираемся, не для того учились. А вот насчет „попробовать зубки“, тут ты прав, пусть каждая гнида узнает: Лисовины неприкосновенны! С сегодняшнего утра — есть боярский род Лисовинов, и есть все остальные. Как говорится: и ныне и присно и… А вот „во веки веков“… Не знаю, но очень постараюсь. Если по максимуму, то лет на пятьсот с лишним».
      В конце улицы появились верхами Демьян с Кузьмой, почти сразу же за ними из-за угла выбежали ребята из «спецназа». Мишка призывно махнул им рукой и шагом подвел Зверя вплотную к забору. Встал ногами на седло и осторожно заглянул во двор. Голову пришлось сразу же спрятать — один из стоявших во дворе, заметил Мишку и вскинул лук.
      Стрела свистнула над самым краем забора. Все же удалось рассмотреть: во дворе стоят шестеро мужчин в доспехах, и у двоих из них в руках луки. Со двора донеслось:
      — Ну, началось! Теперь, мужики, не зевай! Демка и Кузька подъехали и, не дожидаясь указаний поставили своих коней впритирку к забору. Взобрались ногами на седла и вопросительно глянули на Мишку. Мишка изготовился к стрельбе и подал знак — высунутся и тут же спрятаться. Близнецы показались стоящим во дворе и тут же присели, Мишка услышал двойной щелчок тетивы, выпрямился в полный рост и почти не целясь выпустил болт в одного из лучников. Не испытывая судьбу, сразу же присел, и попытался определить результат выстрела на слух. Со двора раздался крик боли и ругань. Демьян с Кузьмой, пользуясь тем, что внимание противников, хотя бы ненадолго, отвлечено раненым, тоже выстрелили по разу, за что были вознаграждены еще одним вскриком и звуком падения тела на землю. Кто из братьев попал, а кто промазал, было непонятно, но двоих противников из строя вывести удалось. Мишка не был уверен, но ему показалось, что второй раз вскрикнул именно тот голос, который незадолго до того ободрял подельников и раздавал указания. Если это было так, то задача «спецназа» значительно облегчалась. Лишенные лидера заговорщики могут и не организовать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Впрочем, лучше один раз увидеть, чем… Мишка снова осторожно высунулся и… никого не увидел. Только ноги человека, которого волоком втаскивали в дом. Во дворе было пусто. Такого подарка от противника Мишка даже не ожидал, видимо боеспособность заговорщиков упала куда-то на уровень обуви, если вообще не растворилась в окружающем пространстве. Ситуацию надлежало использовать немедленно, Мишка оттолкнулся ногами от седла и перекинул тело на внутреннюю сторону забора.
      Спрыгнув на землю, он настороженно оглядываясь по сторонам, взвел самострел и кинулся к воротам. Там уже возились Кузька с Демкой, они тратить время на заряжание самострелов не стали. Мишка развернулся лицом к дому, прикрывая братьев, а те уже распахивали ворота, впуская подоспевших товарищей. Дальше все пошло, как по писаному. Мишкины «опричники» рассыпались по двору, занимая позиции так, чтобы не остался не простреливаемым ни один уголок, под прицелом оказались все двери и оконца. Какой-то всклокоченный со сна мужик высунулся было из пристройки, но увидев направленный прямо на него самострел, испуганно шарахнулся назад, захлопнув за собой дверь.
       «Молодец, ратник Григорий, не стал стрелять в безоружного человека. Пошла наука впрок. Так, все, вроде бы, правильно, только чем же в дверь ломануться? Наверняка же заперта изнутри…».
      Не успел Мишка озадачится изысканием тарана, как увидел двоих своих подчиненных, тащивших, покряхтывая от натуги, бревно.
      Повинуясь мишкиному знаку, еще четверо ребят подхватили груз и дом Устина потряс первый удар в дверь. Одновременно, двое пацанов, упершись руками в стену, подставили спины и Роська, с акробатической ловкостью, взлетев им на плечи, осторожно заглянул в узенькое волоковое окошко. Опустив голову, что-то сказал поддерживающим его ребятам и они слегка сдвинулись в сторону. Роська сунул самострел в окошко и нажал на спуск, потом снова заглянул, интересуясь результатами выстрела и показал Мишке один палец. «Так, боеспособных мужиков в доме осталось всего трое.
      Справимся, вот только дверь взломаем… Ой, не кажите „Гоп!“, сэр.
      Бабы в Ратном вовсе не кисейные барышни, а тут собственный дом и детей защищают…». Словно в подтверждение мишкиных мыслей из окошка высунулось острие рогатины и ударило Роську в прикрытую бармицей щеку. По счастью, удар получился не очень сильным — то ли потому, что била женщина, то ли крестовина рогатины за что-то зацепилась. Роська не упал, а повис, ухватившись обеими руками за древко. Мало того, он еще и принялся раскачиваться, но с той стороны рогатину держали крепко. От двери, сотрясаемой ударами бревна раздался хруст ломаемого дерева, Мишка не стал ждать окончания акробатического этюда Роськи и обернулся ко входу в дом. Дверь уже была достаточно сильно искорежена, но держалась, видимо, ее чем-то подперли изнутри. Еще пара ударов проломила две средние доски и бревно застряло в пробоине. Ребята принялись раскачивать его туда-сюда, выдернули, и тут же из пробоины вылетела стрела, цапнув одного из «опричников» за подол кольчуги.
      — Берегись! — Крикнул Мишка. Пацаны кинулись врассыпную, бревно грохнулось на землю, а за первой стрелой последовала вторая. Пустили ее по-умному — не прямо перед проломом, где уже никого не было, а вкось. Граненый бронебойный наконечник наискось ударил в спину недостаточно расторопно убиравшегося из сектора обстрела парня, вспоров кольчатую броню, словно консервным ножом. Парень упал (у Мишки захолонуло сердце), но тут же поднялся и с удвоенной прытью рванул прочь от опасного места. Мишка поймал пострадавшего за руку, остановил, развернул спиной к себе и выдернул стрелу. Несколько колец кольчуги над правой лопаткой были разорваны, из прорехи торчал войлок поддоспешника, но крови не было.
       «Везунчик, мать твою… Чуть-чуть бы под другим углом, и отбегался бы».
      Отводя душу, Мишка отвесил подчиненному крепкую, насколько мог, затрещину, ушиб руку о край шлема и, обозлившись еще больше, дал провинившемуся пинка под зад, тоже, как назло, прикрытый доспехом.
      Окончательно осатанев Мишка заорал на вылупившихся на него «опричников»:
      — Чего уставились?! Бей по дыре, не давай стрелять! Несколько болтов влетели в проломленное тараном отверстие. Ответа не последовало. Мишка, чувствуя, как накатывающее бешенство пожирает последние остатки благоразумия, схватился за один конец бревна, с натужным ревом приподнял его и прохрипел:
      — Один справа, один слева, один сзади — не давать стрелять!
      Остальные взялись!!! Поняли его правильно: справа, слева и прямо над бревном в пролом полетели болты, а пять пар рук подхватили таран и бревно снова ударило в дверь. Раздался треск и верхняя часть дверного полотна вдавилась внутрь проема.
      — Еще раз! — Радостно заорал Мишка, чувствуя, как физическое напряжение просветляет разум. Преграда, словно ждала этого последнего удара, верхняя часть двери легко поддалась, и бревно, увлекая за собой парней полезло в сени. Мишку ударило плечом об косяк, он невольно разжал руки и отлетел в сторону, остальные тоже бросились врассыпную — из темноты сеней выдвинулась фигура лучника. Щелкнула тетива, свистнула стрела… Филипп, стоявший точно напротив двери и стрелявший, по мишкиному приказу поверх тарана, был обречен — от выстрела в упор кольчуга не спасла бы ни при каком везении. Мишка, непроизвольно втянув голову в плечи ждал звука попадания, но вместо него, позади, раздался сначала звяк наконечника по железу, а потом истошный бабий вопль. Мишка обернулся и не сразу разобрался в открывшейся перед ним картине, настолько она была нелепой. Фильку спасло то, что в момент выстрела он, как раз, начал нагибаться, чтобы перезарядить самострел. Стрела рикошетом отскочила от затыльной части его шлема и ушла дальше, а там… В проеме ворот высился, сидя на неоседланном коне, Алексей, а на его ноге, вцепившись, как клещ, висела и орала благим матом какая-то тетка. Платок, видимо накинутый второпях, сполз, по плечам рассыпались спутанные волосы, белая льняная рубаха обтягивала упитанное тело, являя всему миру полное отсутствие талии, а из правой ягодицы торчало древко стрелы, срикошетившей от шлема Филиппа. Увиденное, показалось Мишке натуральным бредом, он было так и застыл, пытаясь понять, откуда тут взялась эта баба, но свист болтов и донесшиеся из сеней звуки падения тела и предсмертного хрипа, тут же вернули его к делам насущным. Выстрелив в темноту сеней, Мишка рыбкой перелетел через обломки двери и какой-то громоздкий предмет, перекатился через плечо и, не успев подняться на ноги, не столько увидел, сколько ощутил перед собой человека. Думать было некогда, оставаться на месте нельзя.
      Уходя в перекат, Мишка завалился на бок и одновременно хлестнул кистенем на уровне колен противника. Над головой раздался крик боли и в то место, где только что находился Мишка, с хрустом врезалось лезвие топора. Мишка ударил кистенем еще раз, опять попал, но этот удар уже был лишним — от порога раздался щелчок самострела и мишкин противник, не издав ни звука рухнул на пол. Через обломки двери уже лезли «опричники» и Мишка не вставая с пола, прижался к стене, чтобы не затоптали. Дверь в горницу общим напором вынесли, кажется, вместе с косяком, тут же раздались крики, кто-то упал, над головами блеснуло лезвие рогатины, несколько раз мелькнули в воздухе гирьки кистеней, щелкнул самострел и все стихло. Мишка расталкивая ребят вломился в горницу, выхватил взглядом скрючившегося под стенкой Григория, обошел Дмитрия остервенело лупившего кистенем лежащего навзничь мужика, и оглядел помещение, освещенное колеблющимся пламенем двух лучин. На столе, почему-то лицом вниз, лежал мужик в доспехе, но без шлема, а присевшая перед ним на корточки женщина, что-то делала с его головой. У стены на лавке, тоже без шлема, сидел с закушенной губой хозяин дома Устин. Из его левой ноги, чуть выше колена торчал хвостовик самострельного болта. Устин, ненавидяще глядя на парней, со стоном поднялся, держась левой рукой за стену, а правой нащупал рукоять прислоненного к лавке меча. Сдаваться он явно не собирался, хотя наступать на левую ногу не мог совершенно, видимо, болт повредил кость. Мишка услышал позади себя щелчок вставшего на боевой взвод самострела, немного подождал, глядя в упор на хозяина дома, и, не дождавшись выстрела, скомандовал:
      — Бей! Устин рухнул навзничь с болтом в переносице, так и не разжав пальцы на рукояти меча, сидевшая на корточках женщина завизжала и швырнула в Мишку ком пропитанных кровью тряпок. Лежащий на столе мужик не пошевелился, видимо был без сознания, только сейчас Мишка понял причину того, что его уложили лицом вниз — самострельный болт раздробил мужику нижнюю челюсть и в любой другой позе он просто захлебнулся бы кровью. Мишка, вроде бы уже достаточно насмотревшийся на раны и покойников, почувствовал тошноту и отвернулся, обводя глазами своих бойцов.
       «Да, теперь уже бойцов!».
      Лиц под полумасками шлемов и бармицами было не разглядеть, но за месяц с лишним тренировок в доспехах он уже научился узнавать каждого по фигуре и осанке. Боевое напряжение ребят еще не отпустило, но победа была полной, и они растеряно топтались на месте, не зная, что теперь надо делать.
      — Дмитрий! — Принялся раздавать команды Мишка. — Бери десяток, ступай наружу и выгоняй всех, кого найдешь, во двор. Ставь к стенам и забору, руки — на стену, ноги — шире плеч. Помнишь, как я показывал?
      — Слушаюсь, господин старшина!
      — Матвей! — Мишка попытался заглянуть за спины столпившихся ребят. — Где Матвей? Что с Гришкой?
      — Здесь я! — Отозвался ученик лекарки. — Плохо с ним. Рогатиной в живот… Доспех не пробило, но… Плохо, к Настене надо быстро.
      — Ну, так не стой, кто-нибудь, помогите ему! Еще раненые есть?
      — Двое. — Отозвался вместо Мотьки Фаддей. — там, во дворе.
      Серапиону на ногу бревно уронили, а десятник Василий жопу порвал.
      — Чего-чего?
      — Ну, он на рогатине висел, потом сорвался и прямо Яньке на голову сел.
       «Яньке? А, ну да! Иоанна, почему-то, ребята зовут не Ванькой, а Янькой».
      — Ну и что, что сел?
      — Так на шлем же! Янька за шею держится, говорит, что хрустнула, а десятник Василий на карачках стоит и штаны в кровище.
       «Блин, только этого не хватало! Четверо раненых и двоих только случайно не убили. Повоевали, ядрена вошь!».
      — Двое — в помощь Матвею, остальным осмотреть дом! Мишка шагнул к занавеске в дальнем конце горницы, из-за которой все время доносилась какая-то возня. Вытащив, на всякий случай, кинжал, он рывком оттянул занавеску в сторону и тут же в левую глазницу железной полумаски, закрывавшей Мишке верхнюю часть лица, воткнулся горящий кончик лучины. Выпад стоявшей сразу за занавеской женщины, был настолько неожиданным, что ни защититься, ни уклониться Мишка не успел. Спасло его только то, что женщина немного промахнулась и лучина ударила не прямо в отверстие, а в его нижний край. Мишка непроизвольно закинул голову назад, и горящая щепка воткнулась не в глаз, а снизу в надбровную дугу. Воткнулась и застряла, продолжая гореть! Теряя сознание от боли, задыхаясь от дыма и запаха паленой кожи и волоса, Мишка упал на спину, нащупал торчащую из глазницы лучину, вырвал ее и, рыча от боли принялся срывать с головы шлем.
      Отломившийся от лучины уголек провалился между головой и бармицей, подпалил волосы на виске и застрял в ушной раковине. Где-то далеко раздавались крики:
      — Старшину убили, режь их всех! Стоять! Детей не трогать! Стоять, убью, ур-роды. Живой старшина, глядите: шевелится! Визжали женщины, кричали дети… Ничего этого Мишка не замечал, бестолково дергая трясущимися руками бармицу. Наконец, кто-то освободил подбородочный ремень, стащил с Мишки шлем и растерянно выругался, увидев то, во что превратилась левая часть головы старшины Младшей стражи. Как его выволакивали под руки из дома, Мишка не запомнил. На краткое время его привел в чувство испуганный крик деда:
      — Михайла!!! Что с ним? Живой? Потом были только боль и темнота. Очень долго, очень больно и ни искорки света даже в уцелевшем глазу.

      Выздоравливал Мишка долго и тяжело. Купальские праздники он, конечно пропустил, да и не до праздников было. Рассеченная, прижаренная и истыканная занозами бровь гноилось и жутко болела, Мишка то метался в жару, то трясся от озноба. Настена несколько раз поила его каким-то одуряющим зельем, от которого он начисто вырубался на несколько часов, а потом еще долго воспринимал боль несколько приглушенно. Сама Настена говорила, что пользоваться этим средством часто нельзя, и сама же с тяжелым вздохом давала его Мишке, видимо, дело было совсем плохо. Около постели постоянно кто-то сидел, но Мишка, то впадая в забытье, то выплывая из него, все время путался в том, кто перед ним находится. Только что, вроде бы была мать, и вдруг Юлька, а потом и вообще непонятно кто — явь путалась с бредом. Однажды, открыв единственный зрячий глаз, Мишка увидел перед собой Нинею.
      — Не бойся, не бредишь. — Ворчливо пробурчала волхва. — Я это, я.
      Вот выбралась сама глянуть, а то раскудахтались: «Глаза выжгли, глаза выжгли!». — Нинея саркастически скривилась и с чувством прокомментировала: — Дуры головожопые! Кого уж там она приласкала этаким эпитетом, Мишка даже не попытался угадывать. К тому же, он вовсе не был уверен, что наблюдает вдовствующую графиню Палий наяву. Нинея сердито пожевала губами и продолжила все тем же ворчливым тоном:
      — И ты тоже хорош! Чего сам полез, послать некого было? Ты воевода или мальчик на побегушках? Тебе людьми командовать надо, а ты как курица паленая… Нинея неожиданно встала и сделав несколько, не по-старушечьи широких, шагов, распахнула дверь. За дверью обнаружилась материна сенная девка, застывшая от неожиданности в характерной позе — подслушивала. Девка (как ее зовут Мишка вспомнить не смог) в ужасе уставилась на волхву и уже начала открывать рот, собираясь не то завизжать от страха, не то сказать что-то в свое оправдание, но Нинея не дала ей сделать ни того, ни другого. Волхва зло стукнула посохом в пол и, выкинув в сторону девки руку ладонью вперед, выкрикнула:
      — Оглохни! Девка с полминуты простояла, приоткрыв рот, словно прислушиваясь к чему-то, а потом, прижав ладонями уши, осела на пол и тихонько завыла.
      — Так-то вас, дурищ. — Проворчала Нинея и, зарыв дверь, вернулась к мишкиной постели.
       «Брежу. К гадалке не ходи — брежу. Не может такого быть, потому, что не может быть никогда! Никаких признаков гипнотического воздействия: ни предварительной подготовки, ни пассов руками, ни блестящего предмета или света в глаза. Что там еще гипнотизеры используют? Не важно! Не могла девка оглохнуть от одного окрика. Но ведь оглохла же? Брежу, вот и всё».
      — Долго еще валяться будешь? — Снова напустилась на Мишку Нинея.
      — Парни для твоей Воинской школы готовы, только знака ждут, крепость без твоего догляда строится, намедни двое твоих балбесов чуть не утонули, Первак с братом твоим… который из Турова — Нинея так и не произнесла вслух христианское имя Петьки — подрались. Ходит теперь твой братишка, разукрашенный, как скоморох.
      — Я вот, как раз, насчет Первака хотел… — начал было Мишка.
      — Правильно хотел! — Перебила волхва. — Да больно долго собирался! Не шестнадцать лет ему — самое малое, двадцать. И крови у него на руках… — Нинея недоговорила и махнула рукой. Впрочем, слов и не требовалось, и так всё было понятно.
      — Я с матерью… — Снова попытался заговорить Мишка, но Нинея опять его перебила:
      — Знаю! Медвяна мне сама все рассказала. Умница у тебя мать, всё правильно решила. Пока он не опасен, а в первом же бою… Только не сам! Не своими руками! Понял меня? Еще раз тебе повторяю и буду повторять, пока не поймешь: ты — начальный человек, твое дело приказывать, а не самому везде лезть! Нинея помолчала, нахмурилась и тихо пробормотала:
      — Что же я хотела-то? Сбил ты меня с мысли…
       «Интересно, когда это я успел? Ты ж мне слова сказать не даешь. Нет, точно брежу! Нинея никогда на память не жаловалась».
      — Да! — Вспомнила Нинея. — Я тебе говорила: долго ли еще валяться собираешься? Понравилось, значит, что все вокруг тебя хороводятся, да сюсюкают? Обвинение было просто возмутительно несправедливым. Мишка еще ТАМ читал, что так называемый «обожженные раны» лечатся очень плохо и, зачастую, их приходится иссекать. ЗДЕСЬ хирургия была не очень-то популярна, хотя, когда требовалось лекари и резали, но больше полагались на травы, настои, отвары, да еще на психотерапию. Это на Западе врачи, чуть что, за ножи хватались. Да и кроме обожженной раны проблем хватало. Левый глаз закрыло водяным пузырем, левое ухо тоже, волосы на виске и над ухом сгорели.
      За ухо Мишка не опасался, а вот глаз. Не дай Бог из-за ожогового шрама не станет подниматься, как следует, веко. Пластической хирургии ЗДЕСЬ уж точно нет.
      — Хватит себя жалеть! — Продолжала, между тем, Нинея. — Половина твоей болезни — боязнь дел. Ребят учить, крепость строить, за торговлей следить… И никто тебя не заставлял, сам напросился! Нинея помолчала, потом вдруг очень быстро преобразилась из грозной волхвы в добрую бабушку. Голос у нее потеплел, на губах появилась знакомая улыбка. Она укоризненно, но вместе с тем ласково, покачала головой.
      — Спрятался в норку… лисенок. Не бойся, Мишаня, справишься, я знаю. Да и поможем тебе: и я, и другие. Смотри сколько народу тебя любит. И Светлые Боги тебе благоволят, по кому другому, на твоем месте, давно бы уже тризну справили, а тебе везет. Давай-ка, поправляйся быстрее, а то Красава меня совсем извела, все наговоры лечебные выведывает, никак поверить не может, что на тебя они не действуют.
       «Ага, не действуют… Что ж ты тогда „лекарским голосом“, как Юлька…».
      Додумать Мишка не успел, начал погружаться в дремоту. Уже сквозь сон до него доносилось:
      — Вот, если бы действовали, ты бы у меня уже…

* * *

      Когда Мишка снова открыл глаз, рядом сидела мать.
      — Мама…
      — Проснулся, сынок? На-ка вот, попей. — Мать дала Мишке глотнуть чего-то лечебного — горького, остро пахнущего травами. Мишка сморщился, мать тут же тревожно спросила: — Болит, Мишаня?
      — Не сильно. Полегчало, вроде бы… Мама, а я Нинею во сне видел…
      — Не во сне, сынок, она на самом деле приезжала…
      — Так она что, на самом деле девчонку… — Мишка так и не вспомнил имени холопки. — Ну, которая у двери…
      — Маришку-то? А и поделом! — Построжавшим голосом подтвердила мать. — Я ее послала спросить: не надо ли чего? А она… Любопытство всё дурное! Ничего, это — не насовсем. Вот поправишься, отвезешь ее к Нинее, та ее и простит, сама обещала.
      — А я думал мне приснилось.
      — Нет, не приснилось. Нинея приезжала деда за семьи бунтовщиков просить. — Мать неожиданно улыбнулась. — Батюшка Корней от удивления чуть дара речи не лишился — волхва и поп одного и того же просят!
      Только отец Михаил просто о милосердии взывал, а Нинея предложила жен бунтовщиков обратно к родне отправить. Из них же, почти половина, пришлые — из дреговических родов.
      — И как? Согласился дед?
      — Согласился. Сначала-то, как тебя увидел, озверел напрочь, меч вытащил, да в дом, только застрял в дверях. Вы там наломали, нагромоздили, и на двух-то ногах не пролезешь. А потом Леша…
      Алексей его удержал — сказал, что ту бабу, которая тебя ранила, ребята сами кистенями забили. Мать произнесла это совершенно спокойно, не изменившись в лице, не дрогнув голосом.
       «Стоп, сэр Майкл! Не комплексовать! Анна Павловна — женщина XII века, вдова, невестка и мать воинов. С ее точки зрения, ребята были в своем праве и кара была справедливой. Здесь в Ратном, женщины постоянно живут рядом с оружием и смертью, да и другие, в Турове, например, тоже не шибко бы ахали. Средневековье есть средневековье. А вот „Леша“ вместо „Алексей“ — явная оговорка по Фрейду. Впрочем, следовало ожидать, по первой встрече уже предвидеть можно было».
      — Вот такой я витязь. — Попытался пошутить Мишка. — То сестра граблями побьет, то баба лучинкой.
      — Нет, Мишаня. — Не приняла шутливого тона мать. — От Марфы раненым быть не стыдно. Кремень была баба! Царствие ей Небесное — Мать перекрестилась. — Почитай, у нее на глазах сына и мужа убили, а она — ни звука, ни шороха! Стояла за занавеской и ждала… И дождалась! Чудо тебя спасло.
       «Да! И этому мать у воинов научилась — уважать достойного противника. „Чудо тебя спасло“ и, все-таки, „Царствие ей Небесное“. Наверно, себя на ее месте представила…».
      — Мам… Я сильно изуродован? Рожа теперь…
      — Прекрати! — Резко оборвала Мишку мать. — Не девка, воину шрамы не в укор! — Потом более мягким голосом успокоила: — Настена обнадежила, что ничего особо страшного не будет. Да и растешь ты еще, шрамы растянутся. Главное — зрение сохранить, но с этим, как будто, всё не опасно. Не изводи себя, девки шарахаться не будут.
       «Не-а, не убедительно врете, леди Анна. Что-то там у меня не так. Слишком резко Вы меня, маман, оборвали, похоже, сами со страхом ждете, когда повязки снимут».
      Мишка почувствовал усталость (или лекарство начало действовать?) и прикрыл глаз.
      — Вот и хорошо, Мишаня, вот и поспи.
       «Значит, Нинея не приснилась… И девка действительно оглохла. А не кажется ли Вам, сэр, что со всей этой мистикой пора как-то разобраться? Мало ли, что Нинея постоянно повторяет, что я колдовству, наговорам и прочей мистической хрени не поддаюсь.
       Неизвестно, что у нее еще в загашнике есть, на крайний, так сказать, случай. Сегодня… или это вчера было? Неважно! Сегодня Нинея еще раз подтвердила открытым текстом, что видит меня командиром высокого ранга. Ну не может она вот так просто отдать под мое начало множество людей, не имея рычагов воздействия на меня. Как-то же она надеется мной управлять? Как? Еще ТАМ я достаточно наслушался про всяких магов, колдунов, экстрасенсов, хиллеров и прочих чудодеев. Большинство, конечно же, жулики. Но был же Вольф Мессинг, есть настоящие, без подвохов, гипнотизеры. Гипноз, кстати, признан официальной наукой, применяется в медицине… Однако, насколько я понимаю, на уровне обыденного сознания, их возможности сильно преувеличены и приукрашены. Да и сами эти, скажем так, нестандартные личности, любят напускать вокруг себя туману, для пользы дела, надо полагать — клиент должен быть заранее настроен на результат… Ага! Есть отправная точка для анализа! Обыденное сознание!
       ЗДЕСЬ, так же, как и в ХХ веке, имеется собственная виртуальная реальность, ее объем и насыщенность информацией, пожалуй, не меньше, но информация-то иная! Лешие, водяные, кикиморы, домовые, банники, овинники, языческие боги, христианство. Все со своими обрядами, ритуалами, легендами, сказками. Невозможно все даже перечислить, не то, что осмыслить. И еще одно — всё это так же жестко связано с реальностью, как и виртуальность, порожденная глобальной сетью. Так же влияет на поведенческие реакции, как отдельных людей, так и целых слоев населения. Более того, виртуальная реальность компьютерного века еще не создала в „реале“ такого количества писаных и неписаных норм, нравственных императивов и… Мать честная!!! Да ЗДЕШНИЕ же люди не видят, не чувствуют разницы между „реалом“ и виртуальностью! Для них реально ВСЁ!!! Даже христианские священники верят в существование всяких там берегинь, русалок и оборотней. Да, считают их порождением Тьмы, да, запрещают прихожанам им поклоняться, но верят! ТАМ — в ХХ веке — есть люди, которые не могут сопротивляться воздействию рекламы, СМИ, политтехнологов. Профессионалы, владеющие технологиями воздействия на массовое сознание, для них всемогущи, как… как Нинея!!! Боже мой! Если ТАМ, где большинство видит и знает разницу между реальностью и виртуальностью, возможно такое, то что же возможно ЗДЕСЬ? ЗДЕШНИЙ профессионал способен творить с людьми вообще все, что захочет! Приказала Нинея: „Оглохни“, и девка оглохла потому, что не сомневалась: после такого приказа волхвы она не будет слышать ничего. Была уверена в этом. ВЕРИЛА! Физиологически она не глухая, но ее сознание не воспринимает сигналов, пришедших от слуховых нервов. Заблокирован слуховой центр в мозгу? Черт, я же не физиолог, не знаю почти ничего. Стоп, стоп, сэр Майкл. Неужели все так просто? А почему бы и нет? Общеизвестный пример: шаман, колдун или как еще его там называют, подходит к дикарю из примитивного племени и говорит:
       „Через три дня ты умрешь“. И человек умирает, хотя ничем не болен.
       Умирает, потому, что ВЕРИТ, что иначе и быть не может! Я же тетку Татьяну именно с использованием этого принципа и „лечил“. Волхва там не было, но был символ — кукла, проткнутая иглой. Этого оказалось достаточно. Так-то оно так, но с чего же Вы, сэр, после „сеанса“ в обморок брякнулись? М-да, не так-то все просто. Что-то Настена мне потом толковала, про то, что я всю свою энергию на восстановление репродуктивной функции потратил. Мол, мужики в этом ничего не смыслят, а я сунулся и чуть сам медным тазом не накрылся… И что-то еще. Помню, что зацепило какое-то спорное высказывание, но сначала отвлекся, а потом забыл… Да, сначала удивился, что в XII веке может быть атеистка… Нет, не то. Что же еще? Трам-там-там. А и Б сидели на трубе… Чтобы вспомнить, надо забыть, отвлечься, подумать о другом… Роська задницу порвал. Как я у матери-то забыл спросить, про него? Свинья, Вы сэр, позвольте Вам заметить… Есть! Вспомнил! Настена сказала, что знание — это и есть самая сильная вера. Тут Вы, доктор, наврали. Знание — антитеза веры!
       Антитеза потому, что само по себе знание является плодом сомнений и поиска, следствием весьма непростого процесса осмысления фактов и проверки их практикой. А вере сомнения и поиск категорически противопоказаны, потому, что она — данность, самодостаточная и не подлежащая ревизии. Вера — ангел в сияющих одеждах и (на всякий случай) с огненным мечом в руках, а знание — бурлак, тянущий против течения баржу, нагруженную сомнениями, вопросами, результатами проб и ошибок. И что же? Практикующий врач этого не ведает? Вот уж, позвольте не поверить. Но этот практикующий врач, между прочим, прекрасно знает, что утратит большую часть своих целительных способностей без веры больного в его силы. Вот так, как со мной. Я не верю не в Бога, ни в черта, ни в демократию. На меня колдовство и не действует, Нинея сама призналась. Но есть и оборотная сторона медали — мне не могут помочь целебные наговоры. Хе-хе, сэр. Древнейшая дилемма — что лучше: сытое рабство или свобода на подножных кормах? Каждый выбирает по себе. Но у меня-то выбора нет, заставить себя искренне поверить во все эти прибамбасы я не смог бы, при всем желании. Вот и лежу теперь, размышляя о возможностях современной хирургии. А так бы… Впрочем, сэр, мы отвлеклись от основной темы. Итак, с чего собственно, я брякнулся в обморок, после „лечения“ тетки Татьяны?
       Версию энергетического отсоса, предложенную Настеной отбрасываем, как несостоятельную. Попробуем зайти с другой стороны. Отчего, собственно люди падают в обморок? Я, конечно, не врач, но меня ведь и не интересуют все причины сего конфузного для молодого мужчины события. Вот именно! Молодого мужчины — подростка в период полового созревания. Помнится, была пара случаев в школе, где-то в классе седьмом или восьмом, когда пацаны, ни с того, ни с сего, зеленели и обрубались. Школьный врач потом объяснял: мы растем так быстро, что сердце и другие внутренние органы за этим ростом не успевают.
       Достаточно не выспаться, вовремя не поесть и пожалуйста. Потом он, правда начал гнать пургу о вреде курения, алкоголя, опасности ранних половых связей. Счастливый был человек — ни СПИДа, ни наркомании, даже клея „Момент“ тогда еще не было. Стоп. Опять отвлекся. Итак, не выспаться, не поесть, быть в возрасте „гадкого утенка“. Так ведь именно так все и было! Ночью плохо спал из-за раненой ноги, да еще лег поздно — куклу делал. Лавр поднял ни свет, ни заря, завтракать я отказался. Как бы ни был в себе уверен, но весь „сеанс лечения“ был „на нервах“. Ну и, естественно, отходняк. Да, сэр, развела Вас доктор Настена, как девственника на призывной медкомиссии. Ну-с, любезный, будем считать, что рабочая гипотеза сформулирована. ЗДЕШНИЕ профессионалы способны творить чудеса потому, что основная масса населения непоколебимо верит в их способность эти самые чудеса творить. Вообще-то порядок исследования должен быть другим: накопление статистического материала, выдвижение не противоречащей имеющимся фактом гипотезы, подтверждение выдвинутой гипотезы экспериментом, создание теории. Статистического материала у Вас, сэр, маловато, но зато все случаи наблюдали лично. А! Не диссертацию защищаю, в конце-то концов, — так, для себя размышляю. Первый факт. „Поединок“ Нинеи и отца Михаила. Падре Мигель — человек и без того отнюдь не богатырского здоровья, к поездке в „вертеп нечистой силы“ готовился тщательно. То есть: не ел, не спал, сутки напролет (если не больше) стоял на коленях или лежал крестом в холодной, продуваемой сквозняками церкви. После такой „подготовки“ его, конечно, только что ветром не шатало. И был преподобный Майкл уверен, что столкнется с чудовищным по силе колдовским воздействием. Верил!
       Непоколебимо верил в мистическую силу Нинеи. Результат был вполне предсказуемым — стоило волхве только изобразить грозный вид (а это-то она умеет), как монах тут же это кошмарное воздействие и ощутил. Сам себя сжигал собственной верой! Верой не в Бога христианского, а в могущество Нинеи! Продержался на голом фанатизме несколько секунд и „поплыл“. Факт второй. Эпилептический припадок волхва из Куньего городища.
       В силу Нинеи он верил? Верил. Могла, кстати, она эту веру и какими-нибудь фокусами укрепить, он же у нее несколько дней жил. А в собственных силах он, надо понимать, был неуверен, недаром же у него была репутация слабого волхва. И когда Нинея в него глазищами ведьмовскими вперилась, да еще и прикрикнула властно, тут-то он и тормознулся. Надо отдать должное мужику — преодолел. Не Нинеино воздействие, а собственный ступор, порожденный верой в Нинеины силы. Преодолел, хотя и с трудом, и ждал за это наказания. Раз ждал, то оно и последовало. Нинея, наверно, и сама не знала, что именно с волхвом случится, он сам выбрал, вернее его организм. Мог быть эпилептический припадок, мог паралич разбить, а мог и просто в штаны наложить. Но, видимо, имелись предпосылки именно к эпилепсии. После этого он Нинее был подчинен уже безоговорочно. Если бы Красава его в прорубь не спустила, то и близко бы к владениям волхвы не подошел. А подошел бы, нет сомнений, его тут же и скрутило бы, а Нинея об этом даже и не знала б. Я, правда, тоже что-то такое непонятное ощутил, но ведь и я ждал ее удара, причем искренне, на полном серьезе. Вот и почувствовал нечто, хрен знает что. Факт третий. „Оглохшая“ девка Маришка. Ну, это мы уже обсуждали. Факт четвертый. Знаменитое нинеино „рассказывай“. Гм, а вот тут без гипноза, пожалуй не обошлось. Именно под гипнозом люди вспоминают то, что давно и прочно забыли. Роська, например, вспомнил детство и даже несколько слов из родного языка. Митька излил душу, хотя вспоминать о гибели семьи ему вовсе не хотелось, но и терапевтический эффект налицо — из депрессии Нинея Дмитрия вытащила. А теперь — Вы, сэр. Да, сэр Майкл, имейте мужество признаться: Вы на нинеино „рассказывай“ тоже велись. Однако, были и отличия.