3. ПОСЛЕ НЕВОЛИ

Освободился народ славянский от чужеземного ига, но горький опыт не научил его ничему.

Сказалась славянская натура, и лишь только на Ильмене не осталось ни одного варяга, все там пошло по-старому.

Снова начались бесконечные раздоры. Дух своеволия остался на ильменских берегах.

Даже Новгорода перестали бояться роды славянские.

– Что нам Нов-город! – толковали на Ильмене. – Засел на истоке и важничает.

– Не таких мы видали! На что грозны варяги, и тех не испугались, а то – Нов-город!

– Эх, сложил Вадим буйную голову. Будь он с нам, показали бы мы себя Нову-городу!

Когда более благоразумные спрашивали крикунов, чем им так досадил Нов-город, те с важностью отвечали:

– Не по старине живет! Больно богатеет. Это он на Ильмень и варягов-то приманил!

Раздоры постоянно шли на берегах великого славянского озера. Где-нибудь да скрещивались мечи, лилась братская кровь; никто не хотел знать над собой никакой власти, все сами желали властвовать и быть над другими старшими.

С удивлением смотрели на приильменцев наезжавшие по торговым делам в Нов-город кривичи и люди из веси и мери.

Они также попали было под власть варягов, но, стряхнув с себя чужеземное иго, не ссорились между собой и жили тихо и спокойно.

– Из-за чего у вас на Ильмене такие пошли раздоры? – спрашивали они у новгородских мужей.

– Побыли с варягами, – отвечали те, не скрывая даже своего горя, – посмотрели на них, да от них такому озорству и научились. Что теперь и делать, не знаем.

– Страшные дела на Ильмене творятся. Что и говорить, последние времена для народа славянского пришли. Стыдно молвить: при варягах куда лучше и спокойнее жилось.

– Да, если так пойдет, – слышалось другое мнение, – снова придут к нам варяги или другие какие чужеземцы, верьте слову, голыми руками нас перехватают.

– А теперь, после того как прогнали мы их, не дадут уже никому пощады. Пропадет земля славянская.

Так говорили в Нове-городе, где ясно видели печальные последствия раздоров, но не так думали в родах.

Действительно, наглядевшись на пришельцев, родичи вдруг набрались храбрости.

Никого, кроме своих, на беспредельных пространствах земли славянской не было, не с кем было схватиться – силами померяться, и вот, за недостатком чужих, роды боролись и бились друг с другом.

Наконец мало показалось им страны приильменской.

Стали все чаще и чаще повторяться разбойничьи нападения на соседних кривичей, весь, мерю, да чудь голубоглазую.

Те, как могли, отражали эти нападения. Кровь лилась рекой.

Но так не могло долго продолжаться.

После долгих советов между собой отправились в Нов-город послы и старейшины от кривичей, веси, мери.

К ним присоединились и дреговичи, тоже не мало терпевшие от нападений приильменских разбойников.

Не суда, не управы отправились искать они по прежнему примеру; знали все, что и Нов-город бессилен был в этой борьбе с ужасным злом. Но одно уже имя славного центра всего северного союза славян было по-прежнему для них обаятельно. Если не ратной силы, так разумного совета ждали они от новгородцев.

Издавна это повелось. И теперь, в последний раз, решились так поступить обиженные соседние племена.

– Что скажут в Нове-городе, тому и быть; силой помочь не могут, пусть совет мудрый дадут, – толковали послы. – А нет, так и без них управу найдем. Хоть к ханам козарским обратимся, а себя в обиду не дадим.

Узнав, за каким делом пришли в Нов-город послы кривичей, веси и мери, явились туда и старейшины приильменских родов.

Их, строго говоря, нельзя было без оглядки винить за все происходившее на берегах великого славянского озера.

Почти все они были почтенные старики, ясно видевшие, к каким печальным последствиям должны были привести постоянные раздоры родичей. Но что они могли поделать с буйной, вышедшей из повиновения молодежью?

Нов-город, несмотря на свое бессилие, в их глазах пользовался прежним обаянием, да кроме того, в нем жил еще тот, кто пользовался уважением всех без исключения приильменских и соседних с ними славян – старец Гостомысл.

И только новгородцы недовольны были своим посадником и давно уже зрело среди них недовольство. Им все казалось, что умный посадник слишком уж много забрал себе воли, когда еще не был так дряхл, соединил власть в одних своих руках, а этого новгородцы вынести не могли. Не в их нравах было лишиться каких бы то ни было своих прав и преимуществ. Мужи новгородские отлично сознавали все значение Нова-города в северном славянском союзе, знали, что Нов-город всегда был средоточием, центром торговым всех окрестных племен, знали, наконец, что далеко-далеко за морями все представление о славянстве складывалось только по Новгороду.

А тут вдруг один человек, поставленный ими на самую высокую ступень веча, замышлял, как им казалось, захватить всю власть, присвоить себе всю славу, которая составляла их гордость.

– Нет! Не бывать этому! Пусть лучше один Гостомысл погибнет, чем вся вольность новгородская! – кричали на вечах.

Пока были варяги, за Гостомысла держались крепко, но как только прогнали пришельцев, его ссадили с посадничества яко бы «за ветхостью».

Но он не потерял прежнего уважения и прежней любви. Славяне привыкли его считать мудрее всех на Ильмене и, отстраненный от власти, Гостомысл правил всеми делами по-прежнему.

Как бы то ни было, он явился единственным человеком, от кого собравшиеся на решительное вече представители племен могли ждать мудрого совета.

4. ОТЕЦ РУССКИХ ГОРОДОВ

Вечевой колокол в Нове-городе громко и мерно, а вместе с тем тоскливо звонил, созывая всех новгородцев на площадь в Детинце.

Звон его гулко разносился ветром во все концы новгородские, будя заспавшихся, отрывая от дел заработавшихся.

Уже в то время своей планировкой Новгород резко отличался от других городов и селений славянских. В нем были довольно правильные улицы, и сам он в административном отношении разделен был на пять «концов».

Уже по одному этому названию частей древнего города можно судить, что если были «концы», то был и центр – средина, куда они сходились. В этой средине находился сам город, по нынешним понятиям, крепость, защищающая и господствующая над всей остальной местностью. В случае нападения в город собиралось все население концов – женщины, дети, старики, спасалось имущество. Там затворившиеся жители-мужи или «отсиживались» от дерзкого врага, или под предводительством своих тысяцких, сотников и десятников выходили на бой.

Управлялся Новгород и вся принадлежащая к нему область посадником, выбиравшимся на вечевом собрании обыкновенно из наиболее почетных и уважаемых граждан.

Пусть не думают, что новгородский посадник был нечто вроде бургомистра вольных городов Запада. Если это и не был неограниченный повелитель – власть свою новгородский посадник разделял с вечем, – то, во всяком случае, в тех делах, где не требовалось вмешательства веча, он мог распоряжаться безотчетно. Словом, тогдашний новгородский посадник, первый муж в Новгороде, бы кем-то наподобие президента современной республики, только с гораздо большими правами и полномочиями.

После посадника самыми важными людьми в городе были управлявшие «концами» «старосты городового конца», из которых каждый имел своих помощников – подстарост, или «уличных старост», наблюдавших за порядком.

К каждому из новгородских концов была приписана еще пятина, пятая часть новгородской области, разделенной по числу концов на пять пятин. Пятина управлялась своими старостами, но эти последние были подчинены старостам городовых концов, которые и управляли ими, отчитываясь за свои действия только посаднику да вече.

При посаднике, старосте конца и старосте пятины были советы из наиболее уважаемых мужей. Все дела в них решались после всестороннего рассмотрения большинством голосов. Пятинный совет, обсудив дело, представлял его на решение «малому вечу», или сходке, после этого дело переходило к старосте городового конца, а если оно касалось общих выгод, то через посадника шло на «большое вече», право участия в котором имели все свободные новгородцы.

Мир, война, казнь свободного гражданина, изгнание его, новые налоги, обязанности службы – все это бесповоротно решалось вечем. Этот образ правления для небольшого города был самый естественный. Для изобретения его нашим предкам не надобно было прибегать к опыту чужеземцев. Местные потребности и свойства самих славян подсказали его и утвердили в течение многих веков.

Высшим сословием в народе были «мужи степенные», занимавшие обыкновенно важные должности. Посадник всегда избирался вечем из числа мужей. Кто хоть раз был посадником Нова-города, тот уже на всю свою жизнь получал титул старшего посадника, тогда как находившийся в должности посадник назывался «степенным».

Мы думаем, читателю небезынтересно узнать происхождение этого слова, тем более, что оно до сих пор существует в нашем родном языке. И теперь «степенный» значит «важный, порядочный». Это эпитет человека, на которого всегда можно положиться. Несомненно, что слово «степенный» происходит от «степени». Но откуда же произошло слово «степень»? По всей вероятности, от «ступень». На всех вообще славянских вечах устраивалось посредине площади возвышение, на которое всходили представители власти. На первой ступени помещались старосты, на следующей, выше старост, совет посадника, состоявший из степенных бояр, и, наконец, на самой высшей ступени, или степени, стоял сам посадник, управляя собранием.

Так как на ступенях вечевого возвышения стояли мужи, облеченные народным доверием, то ничего нет удивительного, что управляемый ими народ стал звать их «степенными», а когда ступень стала указанием на повышающее качество, то мало-помалу слово это изменилось в «степень». Таким образом, и за людьми, призванными к делам правления, осталось прозвание «степенных».

Степенными назывались, как мы видим, бояре, составляющие совет посадника. Бывшие степенные бояре, уже удалившиеся от дел правления, назывались старшими боярами.

Богатые земледельцы, купцы и вообще те, кто теперь носит название зажиточных, в те времена назывались «житыми людьми», а сам народ разделялся, в свою очередь, на мужей и людей, или «людинов».

Мужами назывались вообще люди свободные, имевшие свою недвижимую собственность, собственные участки земли. Людины были тоже свободные, но недвижимой собственности у них не было, и они, платя известную подать или оброк, а иногда выполняя при мужах ту или другую обязанность, жили на землях последних.

Но иногда людины имели свою собственность, и в этом случае они брали чужие земли на откуп на правах известной подчиненности.

Последнее сословие составляли рабы – купленные или плененные люди. Рабство всегда процветало между славянами. Во времена глубокой древности полуварварские племена наших предков ходили на лов людей так же, как на веселую охоту. Эти плененные люди и становились рабами – обыкновенно, то были иноплеменники.

По древнейшим законам наших предков, славянин не мог быть рабом славянина. Однако отдельные славянские племена редко жили между собой дружно. Между ними шли постоянные распри. Племя нападало на племя, победители уводили с собой побежденных, заставляя их в течение того или другого срока обрабатывать землю, выполнять тяжелые работы. Но все-таки эти пленные единоплеменники – мы уже видели, что племенная связь была между всеми славянами, – никогда не были рабами. По истечении известного срока им давали свободу, в плену же они пользовались правами членов семьи своего хозяина. Выйдя на свободу, эти пленники, в большинстве случаев, оставались свободными и получали название «черных» людей, которых впоследствии стали называть смердами.

Но смерды были вполне свободное сословие. Они имели право переходить от одного землехозяина к другому, однако права участия в общественных делах не имели, точно так же, как не имели права занимать какие-либо общественные должности.

Наконец, у северных полян было еще одно свободное сословие – огнищане. К ним относились все свободные граждане, не имевшие особого звания, но жившие в своих хижинах на пустой земле. Это сословие соответствовало нынешним мещанам, а если принять во внимание, что при собрании податей семейства считались по домам, по числу огнищ, то станет вполне понятным и название «огнищане».

Все прочие подразделения сословий вошли в славянский быт гораздо позже, когда сформировалась единодержавная власть. В древности же у наших предков все должно было быть по возможности просто, согласно патриархальному быту народа.

5. ВЕЧЕ

Под звуки вечевого колокола сошлись старейшины и весь народ новгородский на площадь.

На этот раз с первого взгляда было видно, что вече собиралось какое-то совсем особенное. Оно не носило своего обычного бурного характера. Не слышно было задорного звона вечевого колокола. Он прозвонил уныло, тоскливо, грусть наводя на новгородские сердца, и смолк. Все были смущены, растеряны, каждый из вечевиков угрюмо молчал.

Вот раздался обычный пред началом каждого веча оклик глашатого:

– Слушайте, вы, мужи новгородские, и вы, людины, сюда собравшиеся! Слушайте – и распри свои забудьте. Посадник со степенными боярами идут сюда дела решать вместе с вами.

Действительно, в народе со стороны хором, стоявших за стенами Детинца, в некотором отдалении от вечевого помоста, произошло движение. Стоявшая там толпа разом сдвинулась, стесняясь, расступаясь перед рослыми молодцами-воинами, открывавшими шествие посадника на вече.

Дружина, провожавшая важнейших людей союза, была невелика. Не более шести-семи пар прекрасно вооруженных воинов шло впереди, молодцевато опираясь на высокие копья. Головы их, вопреки тогдашнему обычаю были не покрыты, а по моде, перенятой у варягов, выбриты так, что спереди оставалась одна длинная прядь волос – чуб. Бороды у некоторых также были выбриты, но большинство все же оставалось бородатыми. К поясу каждого на широкой перевязи подтянут был большой меч, за рукоятку которого дружинники держались с самым бесстрашным видом.

За дружинниками шли старосты всех концов Нова-города. Они были разодеты по-праздничному. На каждого поверх легкой тканой рубашки накинуты были богатые парчовые кафтаны, привезенные сюда заезжими гостями из далекой Византии. Концевые старосты имели важный вид и свысока оглядывали расступавшуюся перед ними толпу.

Далее среди старшин и степенных бояр шел сменивший Гостомысла посадник, казавшийся каким-то растерянным.

Все поглядывали в молчании на это шествие, словно ожидая увидеть еще кого-то.

Ожидания не оправдывались.

Не вышел на тоскливый звон вечевого колокола тот, кого давно уже привык Нов-город, да и все его соседи считать мудрейшим из мудрецов.

Совсем одряхлел славный Гостомысл, тлеет еще искра жизни в разрушившемся теле, но силы окончательно оставили его.

А давно ли еще, всего только до варягов, видели вечевики своего посадника вот также шествовавшего на вече, где он всегда был готов на всякую борьбу с легко воспламеняющимися страстями буйных и своевольных сограждан. Тогда это был высокий, представительный старик. Внешность его невольно внушала почтение. Он на полголовы был выше других степенных и старших бояр, так что в толпе их всегда был хорошо заметен. В ясных голубых глазах светились редкий ум и энергия. Движения его были плавны и властны, а резкий, несколько отрывистый голос указывал на привычку повелевать.

Теперь его не было видно на вечевом помосте, и вече без него было не вече.

Это еще более смутило вечевиков.

Прежде речью мудрой, советом разумным вызволял посадник своих сограждан из всякой опасности, а теперь кто их из беды вызволит, кто доброе слово им скажет?

При всеобщем молчании началось вече.

– Мужи новгородские и людины, – заговорил старейшина одного из сильнейших соседних племен, кривичей, – от лица всех родов наших держу я речь к вам: нельзя жить так, как живем мы! Посмотрите, что творится на Ильмене! Восстал род на род, не стало правды.

– Верно! – раздались отдельные восклицания. – Пропала правда с Ильменя!

– Совсем житья не стало. При варягах куда лучше жилось. Все знали, у кого искать управу.

– Так вот, вы и рассудите, как быть нам, – продолжал кривич. – Пока вы там у себя на Ильмене спорили да ссорились, да кровью родною землю свою поливали, ничего не говорили мы... а вот нынче и нам от вас терпеть приходится. Не дают нам спокойной жизни ваши буяны. Приходят с мечом и огнем в нашу землю, терпенья не стало совсем. Страдаем тяжко мы,

– И нам тяжко, и мы! – подхватили старейшины веси, мери и дреговичей. – К вам управы пришли искать. Уймите вы своих на Ильмене.

Мужья новгородские смущенно молчали, не зная, что и отвечать на эти вполне справедливые укоры.

– Почтенные старейшины, что и сказать вам, не ведаем мы, – потупив глаза, заговорил заменявший Гостомысла посадник из степенных бояр. – Стыдно нам, ох как стыдно, а что поделать с нашей вольницей – не знаем. Слабы мы после варяжского нашествия, сами вы видите; как гнали мы варягов, полегли наши силы ратные на поле бранном, да и до этого еще варяги как пришли, многих побили, вот теперь никто и знать не хочет господина великого Нова-города.

– Большое спасибо вам за слово это, за признание честное! – крикнул старейшина кривичей. – Не потаили вы от нас правды, хотя и горька она, вот и мы теперь вам тоже скажем, что решено у нас на нашем вече. Тоже правдиво скажем. Хотите ли выслушать нас?

– Говори! Говори! Слушаем! – раздалось со всех сторон.

– Решили мы сами от вашей вольницей обороняться огнем и мечом, решили разорить гнезда разбойничьи на Ильмене, и прямо говорю: идем на вас войною.

– И мы с кривичами пристанем! – выступил посланец мери. – Скажи своим: и меря вместе с кривичами на Ильмень боем идет!

Выступил старейшина дреговичей.

– Правду сказал посланец кривичей, – заговорил он, – и нам, дреговичам, не остается ничего другого делать, как взяться за оружие и всем вместе идти на вас войною! Знайте же это.

– Война так война! Бой так бой! – закричали более молодые и горячие из собравшихся на вече. – Ишь чем пугать вздумали. Не таких мы видали. На что варягов – и тех прогнали! А варяги не чета вам! Суньтесь только – всех повырежем.

– Не без нас вы с варягами справились! – возразил кривич. – А вот что я скажу вам: если отвернется от нас ратное счастье, так порешили мы обратиться за помощью к ханам козарским.

Как громом поразила эта весть новгородцев.

– Опять польется кровь славянская! – с горем воскликнули бояре. – Прогневали, видно, Перуна мы, ослепляет он нас! Брат на брата смертным боем идет и чужаков на брата ведет. Страшное дело! Грозное дело!

Вдруг все вече как-то странно заволновалось. В толпе раздались крики изумления и восторга, почти все обнажили головы.

– Что случилось, что там? – послышались тревожные вопросы с вечевого помоста.

– Гостомысл! Гостомысл! – раздались им в ответ громкие, радостные крики.

6. ГОСТОМЫСЛ

Действительно, Гостомысл захотел присутствовать на этом последнем в его жизни вече. Дряхлый старец не мог идти сам. Ноги давно уже не держали его ветхого тела, он приказал нести его на носилках. Было что-то торжественно-трогательное в этом шествии. Четверо рослых молодцов, на лицах которых ясно выражалась глубокая скорбь, высоко несли легкие носилки, где полулежал-полусидел ветхий старец с поникшей на грудь головой.

Длинные седые волосы его развевались на ветру, руки беспомощно повисли, лицо приняло землистый оттенок, только глаза одни по-прежнему сияли почти юношеским блеском.

Окружавшая вечевой помост толпа с почтением расступилась, пропуская вперед носилки. Сердца всех забились надеждой – все предвидели, что Гостомысл, много раз выручавший народ славянский своим мудрым словом, и теперь найдет выход из того положения, в которое поставили приильменцев их раздоры.

Носилки с Гостомыслом внесли и поставили на площадку вечевого помоста у самого колокола. Сразу затихло все кругом.

– Знаю я, что собрались вы толковать о важных делах, – заговорил Гостомысл, – как степенный муж новгородский и посадник старший, решил и я принять участие в вече. Поведайте мне, о чем говорите.

Гостомыслу передали слова кривичей, передали также и о желании других соседних племен примкнуть к ним и вместе идти войною на приильменцев и Новгород.

– Не страшны нам они. Что кривичи? Что меря и остальные? – говорили Гостомыслу. – Они грозят нам козарскими ханами; не бывать этому. Мы истребим их до единого, не оставим даже на племя.

Гостомысл в ответ на эти слова покачал головой.

– Слушайте, мужи новгородские, скажу вам правдивое слово. Слушайте вы, старейшины ильменские, и живое слово. Слушайте вы, старейшины кривичей, и мери, и веси, и дреговичей, всех нас одинаково касается это дело. Побьете вы, мужи новгородские и старейшины ильменские, всех их, – кивнул Гостомысл в сторону старейшин соседних племен, – что же из этого? Вспомните, какую кровь вы прольете. Своих же ведь. И кривичи, и другие – те же славяне. А разве мало в Нове-городе семей, где матери, жены у соседей взяты, разве мало дев приильменских к соседям ушло? Вспомните вы и подумайте, что вы затеяли.

Гробовая тишина стояла кругом. Вечевики затаили дыхание, боясь пропустить хоть одно слово из речи своего старого посадника, а он воодушевлялся все более и более.

– Напитается братскою кровью славянская земля, – продолжал Гостомысл, – так легче ли будет? Все на Ильмене пойдет по-старому, и всякий чужеземец, как варяги, придет и захватит нас, в рабов обратит.

– Так что же делать? – раздались голоса. – Как поступить, как? Не стало меж нами правды!

– И не будет ее во век, если сами вы не образумитесь. Знаю я, восстал на Ильмене род на род. Не виню я старейшин ни в чем, каждый из них себе и своему роду добра и правды ищет, да в том-то и дело, что у каждого из нас правда-то своя. Один думает так, другой – по-другому. И никогда на Ильмене кровь и раздоры не прекратятся, если только во всей земле славянской не будет одной только правды, правды равной для всех.

– Где же нам искать ее, скажи, Гостомысл? Справедливо ты говоришь, что нужно одну только правду, да где она? – заговорили кругом.

– Где? Слушайте, скажу я вам сейчас. Между кем идут раздоры у нас? Между родами. А родича если родич обидит, у кого он правды и суда ищет? У старейшины. И знаю я, что находит он свою правду! Родич на родича смертным боем не идет, а род на род, чуть что, с мечом поднимается. Отчего так? Оттого все, что не у кого родам в их несогласиях между собой правды искать, не к кому за судом скорым и милостивым обратиться, вот что. Что с семьею бывает без хозяина? Брат с братом враждовать начинает, если старшего не остается, так и у нас на Ильмене. Вот подумайте над моими словами, да догадайтесь, что мы должны делать.

– Старейшину над старейшинами надо поставить, чтобы суд творил и обидчиков наказывал! – закричало несколько голосов.

– Верно, верно, Гостомысл прав! – раздались со всех сторон восклицания не только приильменских старейшин, но и старейшин соседних племен.

Вече воодушевлено было мыслью о прекращении наконец тягостных междоусобиц и, как утопающий за соломинку, ухватилось за совет своего мудреца.

– Выберем сейчас же старейшину над старейшинами, пусть он судит нас! – крикнули с нижних ступеней веча.

– Постойте, – остановил их Гостомысл. – Дослушайте, мужи и старейшины. Выберем мы старейшину над старейшинами, и, думаете вы, прекратятся раздоры? Нет, никогда этого не будет, все по-прежнему пойдет.

На этот раз вече пришло в недоумение.

– Будет ли кто слушаться выбранного вами же мужа, будет ли кто исполнять его решения? В споре ведь всегда одна сторона недовольна, а кто ее принудит выполнять, что старейшина верховный присудит? Никто. Вот и будет недовольных уже две стороны. Одна за то, что ее принудили, а другая за то, что принужденного не исполнили; опять раздоры, опять несогласие. Опять кровь польется.

– Так как же нам быть, Гостомысл? Вразуми, научи нас. Мы верим твоей мудрости, скажи, как быть?

Гостомысл вдруг сделал такое усилие, на которое казалось неспособным его дряхлое тело, – приподнялся на носилках.

– Не старейшину надо нам, а князя, слышите, князя, который бы правил нами, не спрашивая нас, чего мы хотим и что по-нашему правда, который бы силой заставлял виновников выполнять присужденное, который бы со своей дружиной нас от врагов оборонял, в обиду не давал. Вот что нам надо.

Гостомысл затих. Несколько мгновений после него и вече хранило гробовое молчание.

– Что же, мужи, прав наш посадник, – заговорили некоторые, – нужен нам всем один князь полновластный.

– Вспомним варягов, и не князья они были, а хорошо при них жилось нам! – воскликнул старейшина кривичей. – Знали, где на злого человека управу найти.

– Верно, справедливо! Князя, выберем князя! – заволновалось вече. – Пусть он нами правит, только кого вот?

Все с надеждой обратились к Гостомыслу.

– Кого выбрать? – заговорил тот. – Да кого же? Родовые старейшины все здесь равные. Выберете одного, другой обидится, не захочет повиноваться ему, да и нельзя нам своего выбрать. Сейчас же он свой род на первое место поставит и другие роды угнетать начнет. Стерпят ли они? Опять несогласие да раздоры пойдут. Так?

– Так, так! Кто же своему не друг!

– Вот, если нельзя своего выбрать, выберите чужого.

– Как чужого? Что ты говоришь, старик, ты из ума выжил! – заволновалось вече.

– Долго вы меня слушали, дослушайте до конца, – не обращая внимания на шум, продолжал Гостомысл. Голос его с каждым словом все крепчал и крепчал. Он уже не дряхлым стариком казался в эти мгновения. Порыв восстановил его силы. Гостомысл приподнялся, сел и громко, так что слышали все собравшиеся вокруг, начал: – Добра вы ищете, добра себе хотите, так слушайте же, где оно! Сами вы решили, что нужен нам князь, только при его единой воле прекратятся наши раздоры. Сами же вы сознались, что своего князя нельзя выбрать потому, что не будет к нему от родов славянских должного почтения и уважения. Сказал я вам, что нужно избрать чужого. Так вот, есть у меня, например, такой чужой, который в то же время и свой, для всех нас – свой, родной.

– Слушайте, слушайте, что говорит Гостомысл, – послышалось кругом.

Толпа сомкнулась еще теснее около помоста, воцарилась тишина.

– Есть за морем, в той стране, откуда приходили не раз к нам гости норманнские, славное племя россов; все оно состоит из выходцев с нашего родного Ильменя, и есть в этом племени три брата витязя, Рюрик, Сигур и Триар; пойдите к ним, умолите их, чтобы пришли они княжить и владеть землями славянскими, творить в них суд милостивый и правый, виновных наказывать, от врагов защищать. Согласятся они, придут к вам – благо всему народу славянскому. – Старик на мгновенье остановился и затем продолжал с новой силой: – Пусть и племя свое возьмут они с собой, не чужие им россы, Ильмень им родиной был. Вот где добро для всех славянских родов, вот где и правда великая, могучая. Послушайте меня, приведите к себе братьев-витязей, мир и согласие воцарятся между вами.

Гостомысл умолк и, тяжело дыша, почти без чувств опустился на носилки. Невообразимый шум поднялся на вече.

– Как, призвать россов, варягов? Давно ли мы сами их прогнали? – кричала одна сторона.

– С варягами лучше жилось, порядок был, – отвечали другие, – что же, что тогда прогнали? Теперь сами зовем.

Отдельные голоса слились в общий гул. Вече шумело, кричало, но многим, очень многим пришелся по сердцу совет Гостомысла.

– Князя нужно, а призвать чужого – никому своим не обидно. Да и какие нам варяги чужие? Сами от нас счастья искать ушли!

Такое мнение преобладало.

Наконец, после долгого горячего спора, едва не дошедшего до рукопашной, решение было принято.

Вече согласилось с Гостомыслом. Призвать князей из-за моря, от варягов-россов, решено было окончательно.

В миг весь помост был облеплен нашедшими, наконец, выход из тяжелого положения старейшинами всех приильменских и соседних с ними племен.

Мудрец славянский, мертвенно-бледный, с закрытыми глазами, лежал на носилках.

– Гостомысл, Гостомысл, – наклонились к нему старейшины, – слышишь ли: весь народ славянский последует твоему совету!

Гостомысл открыл глаза, радостная улыбка озарила его лицо, тихое счастье засияло в снова загоревшихся глазах.

– Принял, принял, – прошептал он.

– Да, за море, к Рюрику, Сигуру и Триару, будут отправлены послы.

– О, счастье, счастье! – воскликнул старец. – Мужи новгородские, и вы, старейшины, подойдите. Дайте мне умереть спокойно. Клянитесь, что князь будет призван.