Призывал их Доман поспешить и с выборами, ибо даже с плохим вождём будет им лучше, чем совсем без вождя.

— А не выберете его вскорости, — прибавил он, — каждый будет думать только о себе. Кто почувствует себя сильнее, вооружит кучку своих и свернёт шею другим. Я и сам пойду и — людей своих возьму, всех до единого, а тогда — пусть запустеют поля, пусть издохнут стада и хоть волк их заешь! Пора нам идти против наших притеснителей, пора передушить это племя в собственном их гнезде и зажить, наконец, спокойно.

Долго они так беседовали у очага, наконец улеглись тут же на полу и уснули.

Едва стало светать, Пястун тихонько приготовил себе лукошко, чтобы идти в лес, но Болько и Стибор, заметив это, взяли его под руки.

— Должно вам нынче быть с нами, — говорили они, — такова воля народа, а ей надо подчиняться. И Доману следует ехать с нами, показать свои раны и рассказать всё, что видел он собственными глазами.

Но старик ещё упирался.

— Я для пчёл гожусь, а не для веча, — говорил он. Однако ему не удалось отговориться: все наперебой стали его упрашивать, и он вынужден был уступить.

Разбудили остальных, сели на коней и двинулись к городищу. Челядь Пястуна ещё на рассвете разошлась по хозяйству, и с ними поехал маленький сынок хозяина, Земек, который должен был присматривать за отцовской лошадью.

У подножия башни раскинули лагерь собравшиеся на вече: в тот день наехало много народу и продолжали прибывать ещё и ещё.

Пожарище и руины уже поросли травой, но площадь была вытоптана и убита гладко, как ток, непрестанными сборищами, которые, однако, ни к чему доселе не привели.

Слух о немцах и угроза нового нашествия встревожили и привели сюда старейшин. Многие явились с жалобами на поморян, от которых успели пострадать. Чаще всего поморяне выбирали богатые дворы и на них нападали, бедным легче было спрятаться в лесу вместе со своим добром.

Все уже уселись в круг, когда показались Стибор, Болько, Мышко, Пястун и Доман. При виде старца, приехавшего в простой сермяге, которая напомнила им о прорицании, все были поражены и поспешно встали из уважения к его сединам.

Тотчас ему освободили место, и, едва он сел, послышались возгласы:

— Посоветуйте нам, отец, помогите, погибаем! Много мы тут переговорили, говорите теперь вы, пусть мы услышим, что вы нам советуете!

Со всех сторон до него доносились голоса, все просили его первым сказать своё слово.

— Будто не знаете вы, что делать? — начал Пястун. — Я ничего не скажу вам нового. Единодушно и без промедления надобно выбрать нам князя. Пожалейте детей своих и самих себя! Согласия нет между нами, оттого и царит у нас смута. Придите же к согласию!

Наступило долгое молчание.

Вдруг один из старейшин, по имени Крак, потомок старинного княжеского рода, поднялся с земли, подбросил шапку вверх и крикнул что было духу:

— Вот кто нам будет князем! Пястуна выбираем!

На мгновение все затихло, и вдруг со всех сторон вырвалось:

— Пястуна выбираем!

— Пястун наш князь! Наша кровь!

И не было ни одного человека, который не повторил бы этот возглас, ни одного, кто сказал бы против него.

Старик отшатнулся и замахал руками, словно отталкивал от себя голоса, которые раздавались все громче и все радостней.

— Я бортник, простой и бедный человек, — вскричал он, — где же мне управлять людьми! Я стар, и рука у меня слабая. Выбирайте другого, не глумитесь надо мной!

И с этими словами, пользуясь тем, что толпа задвигалась и смешалась, старик кивнул сыну, который стоял поодаль с лошадьми. Прежде чем поняли, что он намерен делать, прежде чем догадались его остановить, Пяст ускользнул из рук в то время, как все думали, что он подошёл к приветствовавшим его толпам.

Мигом, пока никто не спохватился и не успел его удержать, он вскочил на коня и вместе с сыном помчался во весь опор к себе в усадьбу.

Все, кто тут был, бросились к лошадям, но, покуда их переловили, Пястун был уже далеко, а кобыла его, почуяв свою конюшню, понеслась вскачь. То было необычайное зрелище: добрая сотня всадников гналась за выбранным князем, между тем как оставшиеся в городище давали клятву не уходить отсюда и ждать князя, вынудив его принять своё избрание.

Итак, всадники летели во весь дух, не теряя из виду Пястуна, но удалось им поймать только его сынка, у которого конь был не столь резвым. Мальчик, испуганный погоней, не понимая, за что их преследуют, в страхе за себя и за отца заливался горькими слезами.

Пястун первым достиг опушки леса и исчез из виду, ускользнув от кметов, пытавшихся его поймать. Они замедлили шаг и, не отпуская сына, повернули к избе, надеясь застать там отца.

Тщетно расспрашивали они домашних Пяста: никто ничего не знал, так как он бежал, не заезжая домой, прямо в лес, где и скрылся. Старик отпустил лишь свою кобылку, и она, как всегда, подбежала к воротам, положила морду на плетень и заржала, чтобы ей открыли.

Великая скорбь охватила собравшихся в городище, когда они узнали об исчезновении Пястуна, но, дав клятву, они решили её сдержать и не трогаться с места, пока не отыщется князь. Многие хорошо знали окрестности и отправились на поиски в лес, надеясь найти беглеца. Однако прошёл один день, прошёл и второй, и третий, а Пястуна не было. Один за другим возвращались кметы. Пястун спрятался так, что они не сумели не только найти, но даже напасть на его след.

А те, что так жаждали власти, диву давались, как мог бедный человек бежать от неё и отказываться, когда эту власть ему навязывали.

То и дело и в одиночку и по нескольку человек уходили в лес искать Пястуна, но тщетно. А пока держали как заложника его сына, полагая, что так скорей заставят вернуться отца, столь сильно привязанного к своему единственному дитяти.

Так прошло целых шесть дней, пока в городище не забрела вечно скитающаяся Яруха.

Узнав от челяди, которая стерегла лошадей, что Пястун бежал в лес и скрылся, старуха засмеялась: ей не верилось, что столько людей, посланных за ним в погоню, вернулось ни с чем.

Пошла она спросить Стибора и старейшин, но они не только разговаривать, а и смотреть на неё не пожелали.

— А вот я приведу его сюда, — сказала бабка. — Лучше меня никто не знает лесов, недаром я столько раз ночевала с медведями в берлоге, от меня-то ему не укрыться, уж я его разыщу.

Старуху подняли на смех, но она все твердила, что найдёт князя; наконец, подумали, что не стала бы она так говорить, не зная, где его искать, и двое молодых кметов пошли за ней в отдалении.

Наутро Яруха прямо из городища отправилась в лес и поворачивала то влево, то вправо с такой уверенностью, как будто знала заранее, где искать тайник старого бортника. С трудом поспевали за ней кметы, продираясь сквозь густые заросли, в которых она знала каждую тропинку, протоптанную диким зверем, точно прокладывала её сама. Во многих местах, словно засеки, громоздились сломанные бурей и старостью деревья: образуя неприступный вал, они поросли густым бурьяном и кустами, пустившими побеги на истлевшей коре. Приходилось пробираться через трясину, загнившие лесные ручейки и ложбинки, затопленные зазеленевшей водой. Из-под ног выскакивали вспугнутые дикие зверюшки, из травы вдруг высоко поднимали головы огромные змеи. Однако они не кидались на Яруху, которая обращалась к ним с какими-то странными словами. Около полудня старуха уселась на пень отдыхать, вытянула ноги, достала из котомки кусок хлеба, поела и отправилась дальше. Лес тут слегка поднимался в гору, среди невиданно огромных дубов, лип и буков густо разросся орешник, тоже необыкновенной высоты. Но вот, наконец, они увидели древний вал, покрытый зеленой травой и поросший деревьями, которые указывали его возраст. Посредине был вход, ведущий в древнее городище. Озираясь по сторонам, Яруха вошла, а следовавшие за ней кметы остановились и поглядывали издали.

В углу, где смыкались две стены вала, стоял шалаш, а в нём на сухой подстилке из листьев сидел Пястун и плёл из лыка лапти, которые в ту пору носила беднота…

Заслышав шаги Ярухи, Пястун вздрогнул, словно от испуга.

Бабка встала перед ним, опершись на палку.

— А ведь нашла я вас, — сказала она, — и пора! Народ там из себя выходит, вас дожидаясь, а Земек все плачет у них в неволе. Пожалейте хоть дитя малое и возвращайтесь!

Пястун, не отвечая, поднял руку и заставил её умолкнуть, но в эту минуту показались послайцы веча — Болько и Собеслав: поклонившись князю, они вошли в городище.

Увидев их, старик заломил руки.

— Нас послали за вами, — начали кметы, — все вече ждёт вас, люди просят вас возвратиться, ибо такова воля богов. А мы без вас отсюда не уйдём.

Подойдя ближе, они принялись настоятельно упрашивать его уважить волю народа. Наконец, Пястун сдался и коротко сказал:

— Я пойду с вами.

Яруха, сидевшая тут же, на земле, радостно засмеялась.

— А ведь это я, милостивый господин, выдала вас, — похвалилась она. — Пусть люди знают, что и бабка на что-нибудь годится. Они бы с месяц тут проходили, да так бы и не нашли вас, кабы не я.

Когда Болько и Собеслав ушли с Пястуном, который уже не перечил им и не противился, старуха уселась, размотала онучи и одна-одинёшенька осталась тут отдыхать.

Диких зверей она не боялась, так же как змей и всякой иной твари. Не мешкая, она удобно расположилась в покинутом шалаше, решив тут заночевать.

Пястун сам повёл своих спутников к себе во двор, проходя лугом, где пасся табун, они для скорости взяли у пастуха коней. Однако в лесной чаще нельзя было быстро ехать, и до избы Пястуна они добрались только к ночи, а Собек, не останавливаясь, поехал вперёд уведомить собравшихся в городище, что князя нашли и завтра его приведут.

Весь вечер хозяин молча просидел на лавке. На другой день Болько уже спозаранку был на страже. Пястун, не споря больше, сел на коня, и они поехали.

На половине пути ждали старейшины, вышедшие им навстречу.

— Зачем, милостивый господин, ты нас покинул? — воскликнул Крак, протягивая к нему руки. — Такова, видно, воля богов, чтобы ты нами правил и повелевал. Тебя ведь одного согласно принял народ.

— Я не чувствовал и не чувствую в себе силы, — говорил Пястун, — страх обуревает меня. Сжальтесь надо мной. В скудости своей я ведаю, что творю и каким иду путём; а если вы дадите мне власть, знаю ль я сам, на что её обращу?

Слова его заглушил громкий крик:

— Пястун! Пястун!

Вдруг толпа расступилась, и двое незнакомцев, которые некогда гостили у него в доме, предстали перед ним. С улыбкой они подошли ближе и поклонились ему.

— Мы снова явились, дабы благословить мужа праведного во имя единого бога.

Радостные возгласы не давали им говорить, ликование охватило толпу. Мышки, должно быть загодя заготовившие княжескую шапку с пером, протискавшись вперёд, поднесли её Пястуну; младший гость возложил её на седины старца.

И. снова поднялся шум, послышались радостные возгласы. Старец был задумчив, почти печален.

А когда все обступили его, он сказал:

— Вы видели сами, что я власти не жаждал и не добивался. Вы меня принуждаете её взять, я принимаю и употреблю её на то, чтобы поддерживать порядок и блюсти справедливость, однако если вы заставите меня быть суровым, я буду суров; но помните, что вы меня вынудили к тому.

— Повелевай и правь! — закричали со всех сторон. — Да будет по твоему слову, да будет так!

И снова Пястуна провозгласили князем, а Стибор, кланяясь ему в ноги, сказал:

— Пекись о благе нашем, как ты радел о своих пчёлах.

Вокруг стоял радостный гомон.

Заметив, что у избранника нет меча, Стибор мигом снял свой и как знак власти собственноручно повесил его на пояс Пястуну. Кто-то вручил ему белый жезл.

Чужеземных гостей попросили благословить меч и жезл, и они исполнили эту просьбу, подняв глаза к небу, сложив руки и что-то шепча про себя. Все считали их прорицателями, прибывшими к ним из дальних стран.

Пястун, казалось, был ещё испуган всем происшедшим и долго молчал в нерешимости, не веря собственным ушам и глазам. Наконец, он шепнул окружавшей его толпе:

— Да свершится воля богов и ваша! Вы меня выбрали, так вы и должны мне помочь.

Его обступили тесным кольцом, словно отца родного, пеняя ему за то, что он бежал от них и противился воле судьбы. Впервые Лешеки и Мышки, соприкоснувшись в одном деле, единодушно и дружно провозгласили нового князя.

Тем временем прибежал сын Пястуна, которого, наконец, освободили: упав в ноги отцу, он поцеловал ему руки и, почувствовав себя свободным, схватил коня и поспешил к матери с добрыми вестями.

Старая Репица стояла у дежи, когда Земек, весело вбежав, рассказал матери, что отцу возложили на голову княжескую шапку и дали белый жезл, а к поясу привесили меч, и теперь все кланяются ему в ноги.

Ломая руки, женщина разрыдалась, чувствуя, что кончилась их тихая, привольная жизнь и начиналось долгое и трудное служение, исполненное тягот и тревог. Обливаясь слезами, она прижимала к себе дитя, и, хотя не проронила ни слова, нетрудно было понять, что не радость, а горести и заботы видела она впереди…

Наконец, утерев фартуком слезы, она поцеловала Земека в лоб и вернулась к своей деже: теперь хлеб был дома нужнее, чем когда-либо раньше.

В радостных излияниях прошёл час и другой, а затем все снова пошли в городище, чтобы стать вечем, а вернее — услышать повеления и указания, что делать.

— Ныне у нас одно дело, — сказал Пястун, — всем, кто жив и силён, садиться на коней. Покуда война идёт на нашей земле, нет ничего важней. Все, кто может, по коням! А старейшинам — собрать людей под знамёна и вести их.

И тотчас все громко откликнулись:

— По коням!

То было первое слово и повеление вновь избранного князя.

Затем, созвав отдельно старейшин, князь выбрал совет, который должен был состоять при нем, и назначил воевод по общинам и опольям.

В то время как князь отдавал повеления в разрушенном городище Попелеков, вдруг кто-то крикнул, что надо бы заново обнести тыном терем, обратившийся в руины, и, отстроив его, отделать палаты для князя, как то ему подобает.

— Нет, — сказал Пястун, — это лихое и несчастливое место, а я не хочу селиться там, где память о Хвостеке и эти руины могут встать между вами и мной. Моё городище и новая столица будут воздвигнуты там, где мы одержим первую победу. Пусть эта башня стоит тут пустая вовек, свидетельствуя о том, как бесславно гибнут злодейство и несправедливость… Пусть зарастает бурьяном мерзкое это гноище!

Вечером уже не один, а в сопровождении многочисленной толпы, которая не хотела его покинуть, Пястун вернулся в свою хату, провожаемый долго не смолкающими кликами.

Благословившие его чужеземцы, пользуясь тем, что в суматохе о них забыли, незаметно исчезли. Князь велел их отыскать, но никто не заметил, когда и как они ускользнули и скрылись.

Когда вновь избранный князь остановился вместе со свитой у ворот усадьбы, навстречу своему господину вышла ещё заплаканная Репица. Участь, постигшая прежних князей, наполняла тревогой её сердце: низко склонившись перед мужем, она обняла его колена и расплакалась навзрыд.

— Ну, милостивая княгиня, — сказал, поднимая её, старик, — готовь всё, что у тебя есть наилучшего, вели ставить столы и выкатывать бочки, дабы те, что вознесли меня столь высоко, не ушли голодными из-под моего крова.

Могло, однако, случиться то, чего опасался неимущий старец, если бы с утра, как только повсюду разнеслась весть об избрании Пястуна, кметы не поспешили в дом к нему с дарами, чтобы князь их крови не был ни в чём посрамлён. А что был он беден, все знали. Теперь кладовые его ломились от яств, и ни в чём не было недостатка.

Люди, толпами сбежавшиеся со всей округи, из соседних усадеб и хат, уже встретили по пути князя-бортника, а теперь осаждали его двор, теснясь вокруг него и без устали возглашая приветствия. Чудом из чудес почитали они избрание нового князя, которого предназначило им пророчество, а благословивших его чужеземцев объявили посланцами богов.

Везде зажгли костры, как в ночь на Купалу, а день избрания Пястуна объявили праздником, ибо он принёс им надежду на мир и покой… Всю ночь напролёт молодёжь обходила с факелами дворы, пробуждая радостной вестью кметов, которые тотчас бежали приветствовать и поздравить князя. А немного спустя они понесли во все стороны вицы, призывавшие всех, кто способен носить копьё, явиться к своему воеводе и вести с собой родичей и челядь.

Хватая и меняя на пастбищах лошадей, парни объезжали с вицами усадьбу за усадьбой и хату за хатой.

В тихом жилище старого бортника теперь день и ночь не смолкали шум и говор. Отсюда отправлялись тысячники, сотники, десятники и старейшины, получившие назначение в отряды, сзывать и собирать народ.

Не прошло и четверти месяца, как тысячи молодых мужчин расположились широко раскинувшимся лагерем на берегу озера. Пястун, сопровождаемый воеводами, сам распределял их по отрядам, строил шеренгами, производил им смотр и вселял в них боевой дух.

Поморяне и кашубы, предводительствуемые немцами, опустошили немалую часть страны, пройдя её вдоль и поперёк и захватив множество пленников и добычи; правда, от Ледницы они отступили, но все отлично знали, что Лешеки не отказались ни от своих притязаний, ни от мщения, которого они так жаждали.

Обычно враги, совершавшие набеги ради добычи, поспешно уходили в леса, где, освободившись от груза, отдыхали и готовились к новому нападению, созывая добровольцев.

Так и сыновья Хвостека ушли с горсткой наёмников на Поморье, где снова набирали людей.

Разведчики, посланные на рубежи, возвратились с донесением о вновь готовящемся наступлении.

Но теперь оно уже никого не страшило, напротив, его даже хотели, рассчитывая окружить и разбить наголову врага. На пути, по которому наступали неприятельские отряды, они уже ранее все разорили, так что теперь не могли произвести новых опустошений, а в лесах можно было их обложить и перебить всех до единого.

Сыновья Хвостека также легко могли попасть к ним в руки.