XXII

В опустошённом городище Хвостека созывалось большое вече в полнолуние следующего месяца.

Но уже за три дня до этого, когда лунный лик ещё не вполне округлился, старейшины стали собираться по домам и дворам; начались совещания и пререкания. Уже заранее можно было предсказать, что на этом пепелище, видевшем столько ужасов, не пройдёт мирно и вече.

Стибор по дороге к своим остановился у двора Пястуна, чтобы ехать с ним вместе.

— Там мой совет вам не понадобится, — отвечал ему сын Кошичека, — так уж лучше я буду присматривать за моими бортями… Пусть решают те, что побогаче меня, а я человек бедный и верховодить не хочу, ибо знаю, что не по моим это силам… Приказывать я не привык и не умею, разве что моим пчёлкам, которые меня слушаются, да ещё челяди, во всем мне покорной. Пожелаю вам только начать в добрый час и поскорей выбрать вождя… Немцы так и подстерегают и мигом пронюхают, что вождя у нас не стало… Так постоим же, как братья, за общее дело… Я, что мне скажете, то и сделаю, а что надо делать, это вам лучше знать…

Стибор улыбнулся и покачал головой.

— Ваша мудрость бортника нам и нужна, дорогой отец, — сказал он. — Не ясной погоды приходится нам ждать, а страшной бури. Много ещё осталось Лешековой крови дальней родни, да и среди наших кметов немало найдётся таких, что хотели бы завладеть городищем и княжить… Нелегко это будет уладить…

Оба вздохнули, однако старик упёрся на своём и предпочёл идти к пчёлам, а не к людям. У ворот они простились: Пястун, закинув за спину кузовок, поспешил уйти в лес, а позднее, на все расспросы других кметов, ехавших на вече мимо его избы, челядь и домашние отвечали лишь то, что хозяина давно уже нет дома.

Со всех сторон к Гоплу тянулись кметы; угрюмо озираясь, ехали и Лешеки — со страхом в сердце, но не желая сдаваться. Быть может, они думали, что, не придя к соглашению в выборе других, снова вернутся к ним. Встречаясь с ними в пути, люди молча окидывали их недоверчивым взглядом.

Место это выбрали для веча, должно быть затем, чтобы оно напоминало о неотложности решения.

Груды развалин и едва остывшего пепла, из которого торчали почерневшие балки; набухшая ещё не впитавшейся кровью земля; полуразрушенная башня, из которой вытаскивали трупы и бросали в озеро, зарывали или сжигали, чтобы они не отравляли воздух, — все это напоминало о необходимости скорейшего избрания нового вождя, ибо близилось мщение за Попелека.

Городище уже кишело прибывшими кметами, жупанами и владыками, а люди все продолжали прибывать. В ожидании начала одни не отходили от лошадей; другие, пустив их пастись, расположились на земле; третьи, переходя от кучки к кучке, старались что-нибудь выпытать и разведать.

Всем было ясно, что Мышки, сумевшие съесть Попелека, будут главенствовать, но не все были с ними и за них.

— Хоть и нашей крови они, исконные кметы, — говорили иные, — но на шею нам сели бы, пожалуй, не хуже Хвостека, от которого мы, наконец, избавились.

В толпе находился и оправившийся от раны Доман, и Людек, сын Виша, и многие другие, даже с далёких окраин и из лесных чащоб, только Пястуна тщетно искали.

— Вот кто бы нам тут пригодился, — говорили многие, — человек он простой, но прозорливый, со здравым умом и хоть не любит много говорить и дружбы ни с кем не заводит, а о благе народном радеет.

Все спрашивали о нем. Стибор сказал:

— Ушёл к своим пчёлам…

Близился полдень, а люди все ещё прибывали; между тем многим уже недосуг было дожидаться. Наконец, все уселись в круг и позвали старейшин, которым подобало первыми держать речь.

Старее всех годами был богатый кмет Жула из рода Яксов; жил он в глухом лесу и более всего любил покой, а к совещаниям и вечам не привык. Слыл он суровым и беспощадным, но, когда приходилось кого-нибудь судить, был справедлив. Поглаживая усы и бороду, старец нахмурился и коротко сказал:

— Выбирайте, да только поскорее… у всех дома по горло работы. Захотелось вам другого государя, что ж, попытайте счастья… А мне нечего вам сказать, кроме того, что я уже тут вижу целую кучу князей, хоть нет у нас и одного… а вот насчёт покорности ему — с этим будет похуже… Однако почему бы и мне не стать князем?

Все Мышки сидели вместе, как и другие роды, да и все тут располагались семьями и общинами. Только Мышков было всех больше, и они громче других шумели. Оттого-то к ним чаще всего и обращались взоры.

Каждый род хотел выставить в князья кого-нибудь из своих. Те, что побогаче, чувствуя себя ровней Мышкам, протискивались вперёд.

Из рода Лешеков тоже собралось достаточно народу, они отстаивали своё равноправие с кметами и не хотели отступаться. На них все косились. Молча явился и старый Милош со слепым Лешеком, которого он не отпускал от себя и держал за руку, видно желая показать, как жестоко он пострадал от своей же родни. За него были Бумиры и немало других.

Так же, семьями, сидели Яксы, Кани, Пораи, Старжи, Визимиры и ещё многие. Они бросали друг на друга взгляды, которые, казалось, говорили: «Мы так же годимся в князья, как и вы».

Все перешёптывались, совещаясь со своими.

— Мышка выбрать! — крикнул кто-то из его дружины. — Мышка Кровавую Шею! Он показал, что умеет вести войну, а нам нужен витязь и вождь…

— Погоди, погоди! — перебил его другой. — Отчего же не кого-нибудь из Каней? Копьём они владеют не хуже, а нам надо богатого, чтоб не пришлось кормить его в складчину…

— Так и Виши — богатый род, — вмешался третий, — а старый Виш первый сложил голову, сзывая вече. Уже начинали разгораться ссоры; видя несогласия, стали выхвалять себя Лешеки и выставили одного из своих.

— Хватит с нас Лешеков! — послышались крики. — Не хотим! Ещё вздумают мстить! Долой Лешеков!..

Слово за слово завязалась перебранка между родами, вспоминались старые обиды, неотомщенное зло… Поднялась сумятица, многие уже сжимали кулаки.

Когда дошло до этого, Стибор стал призывать людей образумиться, ибо на вече не кулак должен решать, а правдивое и мудрое слово.

Ссоры затихли, и противники только злобно переглядывались и ворчали.

Людек, сын Вишей, хоть и был ещё молод, смело выступил, как бы осенённый славой отца.

— Ходят слухи, — начал он, — что об участи Хвостека стало известно отцу князевой немки и их сыновьям. Люди говорят, что в день огненных виц сыновья его были в городище, откуда заблаговременно мать переправила их за озеро, дабы поспешили они с подмогой. Хотели они послать к кашубам и поморянам за подкреплением, а этих долго не придётся упрашивать… со дня на день они могут к нам вторгнуться… Покуда мы будем выбирать себе вождя, они разорят наши земли и пожгут дома… А будь нас хоть в десять раз больше, без главы мы ничего не сделаем.

После него встал Добек. Это был богатый жупан, слывший мужественным, умным и великодушным человеком. На свете он прожил уже лет сорок, но по нем этого не было видно. Сила у него была такая, что он душил медведя, хватая за глотку, а вместо рогатины иной раз вырывал дерево с корнем и разил им, как другие лёгким копьём. Если конь под ним вставал на дыбы, он сжимал его ногами насмерть. С людьми ему тоже случалось круто обходиться, но в бою или при набеге в умении поддержать порядок не сыскать было б равного ему… если бы вспыльчивостью он не портил того, чего достигал мужеством. Известен он был также своей ненавистью к немцам и обыкновением, поймав на границе врага, впрягать его в соху и на нём пахать. Немало у него томилось всяких пленников, которых он кормил вместе с собаками.

В мирное время он был весел, словоохотлив, с теми, кого любил, сердечен, никогда ничего не боялся, а при надобности ловко хитрил, прикрываясь своей горячностью.

Взобравшись на груду камней, Добек заговорил:

— Князь нам нужен один, а сватается их душ сорок… и за каждого родня его готова драться… а уступать не хочет никто… Но это нам не внове… Рассказывают же у нас, что в былые времена, когда приходилось выбирать старейшин, Лешеки бегали наперегонки до столба, ибо иначе не могли прийти к соглашению. Правда, нам не конские ноги нужны, а человеческая голова… Однако… по старинному обычаю… бросим жребий. Это будет скорее… Раз люди не умеют, пусть выбирают боги…

Все молчали: видно, не по душе это пришлось.

— Жребий бросать мы ещё успеем, если не будет у нас согласия, — крикнул Мышко Кровавая Шея. — А начинать с этого не стоит, раз можно выбрать по своей воле.

Поднялся Доман.

— Отчего же не бросить жребий? — спросил он. — Не теряли бы понапрасну время. Положим копья, каждый своё, приведём белого коня, — чьё копьё первым он заденет ногой, тот и угоден богам.

— Или пошлём на священный остров, на Ледницу, за девкой, что сидит у огня, разложим в ряд перед ней свои шапки… чью она выберет, тот нам и будет князем… — предложил Згожелец.

Тогда только и начались ссоры да споры: жребия решительно не хотели те, у кого была надежда на избрание. Так и не пришли ни к какому соглашению, а тут уже и ночь надвигалась.

Понемногу стали расходиться с веча. Одни так и вернулись домой ни с чем, другие остались ночевать возле башни, третьи расположились лагерем в ближней роще.

Лешека хотели одни, Мышка — другие, выдвигали также и Виша, и Добека, и с добрый десяток ещё. Сторонники Добека уже готовы были его провозгласить князем, но он сам заткнул им глотки.

— Не желаю! — вскричал он. — По мне, лучше слушаться других, только бы самому не приказывать… и жить по своей воле, а не иметь тысячу господ. Скорей я сбегу на край света, да не пойду в такую кабалу…

Мышки, видимо, полагали, что их изберут без споров, и уехали разгневанные и разобиженные. Но все больше становилось таких, что говорили:

— И мы не хуже их, да и не бедней, а может, и побогаче: земли у нас хоть отбавляй, и родня большая… если они могут княжить, то и мы сумеем.

Так все и разошлись, сердитые, хмурые, раздражённые, недовольные собой, недовольные другими.

Вечером, едва Пястун вернулся из лесу, где осматривал свои борти, к двору его подъехал Добек и у ворот соскочил с коня.

— Отец Пястун, — сказал он, — вы ушли к своим пчёлам, предпочтя их людям, а если б вы поспешили на вече, может, принесли бы нам с собою мир. А пчелы и без вас бы управились…

— Что же у вас там случилось? — спросил старик.

— Да ничего… только слух идёт, будто Хвостековы сынки ведут, на нас кашубов и поморян… а мы тем временем не им, а друг другу кулаками грозим. Вече сорвали. Сами выбирать мы не умеем, так одни предлагают нам коня, другие девку, третьи жребьи… или дубинки… даже бегать наперегонки до столба, как бывало при наших дедах, и то предлагали.

— Ну вот видите, — спокойно сказал Пястун, — правильно я поступил, что пошёл к своим пчёлам: в лесу-то я знаю, что делать, а на вече слабый голос бедного человека, как я, ничем бы не помог… Что, уже разъехались все?..

— Одни рассердились и ушли прочь, другие лежат там и ворчат… есть и такие, как я, что ищут пристанища… А выбирать надо немедля, не то кто-нибудь сам себя выберет и сядет нам на шею.

На другое утро к воротам подъехал с поклоном и Доман, который уважал старика так же, как и все.

— Что же вы так побледнели? — спросил хозяин; он давно не видел Домана и ничего не слышал о нем.

— Ножом меня пырнули под ребро, так я чуть кровью не истёк, — ответил Доман.

— Кто же это вас?

— Стыдно сказать… девка… Увёз я было Вишеву дочку… до того она мне полюбилась… И уже на коне, у меня в руках, она выхватила мой же меч и нанесла мне глубокую рану.

— Дорого же купили вы девушку…

— Да ведь она мне так и не досталась, — засмеялся Доман, — убежала от меня и укрылась в храме на Леднице, а я долго потом отлёживался…

— Найдёте другую.

— Найти-то нашёл, — сказал Доман, — да что с того, если и теперь я по той тоскую.

Вдруг откуда-то сзади послышался визгливый голос:

— А кабы не старая ведунья Яруха, вас давно бы и на свете не было… ха-ха-ха!

Обернувшись, они увидели старуху, которая, ухмыляясь, кланялась им в ноги, мотая головой и руками.

— А ты на вече или с веча? — насмешливо спросил Доман. — Может, и ты бы там пригодилась?

— Сейчас только иду на вече, — не смущаясь, ответила старуха. — А что ж? Слыхала я, они там не ладят… Кто знает? Может, при мне и поладили бы… У меня ведь всякое добро в котомке… и много чего я знаю… Рассказала бы я им побасёнку…

— Какую? — спросили они с любопытством.

— Ну! Это старая бабья сказка… — отвечала Яруха. — Однажды, говорят, случилось так, что не стало в муравейнике царя… Муравьиный государь упал с дуба и расшибся насмерть, а наследников после себя не оставил… Проведали про это птицы и полетели грабить муравейник… Тем временем собрались старейшины и стали держать совет… Одни хотят выбрать комара, другие муху, третьи паука, — только бы не муравья… оттого-де, что все они черны и все меж собой равны… Ни один ни в чём не уступит другому. Выбирали они, выбирали, никак выбрать не могли, а тем временем птицы клевали да клевали яички, так и сожрали дочиста… всех равно… Как бы оно и тут не получилось так же, милостивые мои господа. Ну, да что старухе до этого?..

Все засмеялись, а Яруха, поклонившись, пошла к Репице выпить кружечку пивца.

Оба кмета настойчиво уговаривали Пястуна ехать с ними завтра на вече.

— Для чего же лишняя голова, если и так нет у вас единогласия? — возразил старик. — Совещайтесь уж без меня, я на это не гожусь…

На другой день было то же самое. Съехались старейшины совещаться, а принялись сразу же препираться, и весь день так и прошёл в спорах. Возле башни толпились кучки людей, то напирали одна на другую, то отскакивали и расходились, то снова стекались. Высоко вскидывались руки, повышались голоса, и летели шапки, потом все уходили прочь, а через минуту снова сбивались в кучки.

Лешеки верховодили среди одних, Мышки — среди других, и ни те, ни другие не уступали.

Поздно вечером к хате Пястуна подъехал Мышко Кровавая Шея, мрачный, как ночь.

— Мир вам, отец.

— С веча уже?

— Да, — вздохнул Мышко, — с веча.

— И как же?

— Несолоно хлебавши, — с горечью сказал Кровавая Шея, — ни пира, ни мира. Чуть в волосы не вцепились. Всякому охота княжить, а слушаться никому не охота.

— А вам? — спросил старик.

— Ну… и мне тоже… да я право имею! — воскликнул Мышко. — Кто задушил проклятого Хвостека, если не я и не мои? Кто свою шею подставлял и рисковал жизнью? Уж наверно не хуже я Лешеков, Яксов или Каней?

— Правильно, — тихо промолвил Пястун. — Но что же будет? Говорят, Лешек и Попелек ведут войска?

— Теперь уже не приходится толковать о выборах, — сдавленным голосом сказал Мышко, — кто больше народу соберёт, то и объявит себя князем… и будет владеть городищем.

— Зачем же того свергли? — спросил старик. — Ведь и он по такому же праву княжил.

— А как быть, если всякий в свою сторону тянет? Что лучше: чтобы немцы нас душили или чтоб скрутил свой?

Хозяин, понуря голову, помолчал.

— Делайте как знаете, но вече уважайте, — сказал он, наконец. — А что сталось с Попелеком и Лешеками, то может случиться и с другими.

— Я над собой никому не дам верховодить! — крикнул, вскидывая руку, Мышко.

С тем он и уехал, видимо в гневе.

На следующий день во дворе городища не было никого. Только налетели тучей воробьи и, собирая соринки, оставленные лошадьми и людьми, яростно гомонили, как давеча люди, и при этом ссорились и бранились за каждое зёрнышко, как давеча люди за власть.

Пястун сидел на крыльце, удивляясь про себя, что люди могут так сильно жаждать того, что было столь тяжким бременем, и радовался своей бедности, позволявшей ему не вступать в споры и оставаться в стороне.

Вече, слыхал он, не привело ни к чему, хуже того: те, что приехали друзьями, разъехались врагами, с обидой и ненавистью в сердце. Мышки особенно много нажили недругов и соперников, а Лешеки втихомолку радовались смуте, оттого что многие уже поворачивали к ним, говоря: «Пусть уж лучше княжит у нас старый род, только бы законы блюли».

Несколько дней в городище было пусто, зато бурлило и кипело по дворам.

Близился праздник жатвы. Тем, что верховодили прошлый раз, думалось, что теперь-то вече соберётся не напрасно и, наконец, состоятся выборы. Снова стали созывать собор на Гопле. Мышки, Лешеки и другие кметы разъезжали по своим, собирая кровников и друзей для совета и поддержки.

Многие уже отчаялись и не желали идти. Были и такие, что радовались отсутствию князя, ибо теперь не надо было платить дань, вносить отсыпщину и служить в городище, а когда им говорили о набегах, качали головой и уверяли, что немцам хватает дела дома и на Лабе, а до Варты не так-то скоро они доберутся.

Тем временем другие, полагавшие, что можно подкупить людей хлебом, пользуясь тем, что вновь назначенный день приходился в праздник, велели нагрузить возы мясом, калачами, мёдом и пивом и повезли с собой для угощения. Так сделали Мышки, а узнав об этом, Бумир и его приятели, не желая от них отставать, навалили что у кого было дома на возы и отправили в городище.

Сборище было не так многолюдно, как в первый раз, но выглядело более торжественно.

Люди, наученные уже опытом, держались теперь осмотрительнее и больше слушали, чем говорили, стараясь привлечь к себе сердца.

Старейшины как раз собирались начать вече, когда показался старый Визун: в руке он держал копьё и вид имел усталый, словно возвращался из дальнего странствия.

Старец снискал себе уважение людей не только опытностью и умом, ибо на долгом веку изъездил многие дальние страны и знал почти все славянские племена, изучил их законы и строй, обычаи и нравы всех общин и племён, живущих на Висле и Днепре и за Татрами — на Дунае, Лабе и Одере, а также на Белом море[56] — он обладал к тому же великим пророческим даром и способностью предвидеть и предвещать то, что должно было свершиться… К нему нередко обращались за советами, хоть он и не был на них щедр. Поэтому все радовались его приходу, надеясь, что своими речами он сумеет склонить к единодушию.