Была поздняя осень, и трудно было прокормить коней, которые вынуждены были питаться молодыми побегами. В этот первый день бегства они достигли только того, что забрались в болота, поросшие густой зарослью, где они чувствовали себя в безопасности. На ночь расположились на лужку между деревьями, не позаботившись даже о том, чтобы сложить шалаш: не было ни времени, ни желания; с коней сняли сукно, служившее им вместо седел и, установив по очереди ночную стражу, расположились на отдых до утра.

На рассвете Собек напоил коней и произвел разведки местности, соображая, как выбраться отсюда. Пришлось прибегнуть к способу отыскивания направления по коре деревьев. Старый слуга поехал вперед, внимательно разглядывая дорогу и стараясь выяснить, какой стороны следует держаться.

Было уже около полудня, и лесная чаща, видимо, начинала редеть, указывая на близость поляны и ручья. Они съезжали с небольшого холма, когда Собек вдруг задержал коня и, знаком наказывая Вшебору молчание, остановился на месте. С той стороны, где лес кончался, слышался шум голосов, ясно указывавший на то, что там было довольно большое сборище людей.

Страх овладел стариком: кто же мог так блуждать толпою, как не чехи или чернь, скитавшаяся по всей стране, разорявшая и грабившая города и усадьбы? Попасть к ним в руки, спасшись от Маслава, было бы гибелью. Лицо Собка покрылось смертельной бледностью, в первую минуту он совершенно потерялся и не знал, что делать дальше.

В том месте, где они стояли, широкие стволы деревьев и разросшиеся на опушке леса кусты скрывали их, но малейший шорох мог их выдать. Собек тихо сошел с лошади и привязал ее к дереву, его примеру последовал и Вшебор, пешему не грозила такая опасность, как конному. Оба стали тихонько прокрадываться к тому месту, откуда доносился шум голосов. Они стояли на холме, укрытые за деревьями; у подножья холма протекала маленькая речка; а в долине, расстилавшейся перед ними, они заметили довольно большой лагерь, окруженный возами; на лугу паслись стреноженные кони. В центре лагеря возвышалось несколько палаток, в наскоро выкопанных ямах были разложены костры, а возле них суетилась вооруженная челядь. Можно было различить фигуры нескольких мужчин в рыцарских доспехах, переходивших от одной палатки к другой. Еще несколько лежало на разостланной на земле подстилке. Все они были хорошо вооружены, а между ними, на воткнутом в землю древке, развевалось знамя, но такое смятое и порванное, что невозможно было различить, кому оно принадлежало. Вшебору и Собку одновременно показалось, что это должны быть чехи, но прежде чем они успели отойти назад, чьи-то сильные руки охватили их сзади и повалили на землю. Вшебор, вспомнив про меч, висевший у него за поясом, собирался защищаться и уже столкнул с себя двух нападавших, но нечаянно заглянув им в лицо, узнал в них слуг своих знакомых магнатов, а те тоже узнали его.

Люди, принявшие Вшебора, благодаря его крестьянской одежде, за простолюдина, и повалившие его на землю, были слуги Шренявы. Собка опрокинул высокий детина, бывший оруженосцем у одного из Яксов.

– Что вы тут делаете? – крикнул Вшебор. – Это ваш обоз?

Слуги только указали на него рукой.

Обрадованный Вшебор, меньше всего ожидавший встретить своих, неожиданно очутился между ними. Он даже не думал, что разбитое рыцарство могло где-нибудь собраться в таком большом количестве. Оставив коней Собку, он поспешил к этому лагерю, который был ему, как будто, послан с неба. Значит, были еще люди, которые, не потеряв надежды, собрались вместе и держали совет.

Чем ближе он подходил к обозу, тем сильнее была его радость. Отряд не был особенно велик, но все же вместе с челядью и оруженосцами он составлял около ста человек. И все знатные рыцари, из которых он состоял, имели хорошее крепкое оружие и далеко не выглядели такими истощенными, как Лясота и Топорик, которых он встретил раньше на дороге.

В лагере была тишина и порядок, а захват Вшебора доказывал, что спуск в долину заботливо охранялся.

Глубоко растроганный Вшебор, перейдя через речку, по переброшенному через нее бревну, возблагодарил в душе Бога и почти бегом пустился к расположенному здесь лагерем рыцарству. Его заметили уже издали, и, так как он был плохо одет и его сразу не узнали, то сначала поднялась суматоха, воины торопливо поднимались с земли, а некоторые хватались за оружие, но человек, стоявший на сторожевом посту, присмотревшись к Вшебору, с криком бросился к нему навстречу.

Это был прежний товарищ Доливы, служивший вместе с ним в Казимировой дружине, Самко Дрыя, друживший с обоими братьями, и которого они оба потеряли из вида, когда королевич был изгнан из края, и вся его дружина распалась.

– Вшебор!

– Самко! – крикнули оба, с протянутыми руками бросаясь друг к другу. На этот призыв все, кто был поближе, подошли и окружили их, забрасывая вопросами.

А из большой палатки вышло несколько человек, вероятно, предводителей отряда, к которы

############### к сожалению часть текста до нас не дошла ###############

– Собрать в середину женщин и больных, а кругом поставить вооруженных людей и уходить в лес, – сказал Вшебор. – Соединимся с Трепкой или еще с кем-нибудь, а, если и погибнем, то все вместе!

– А те люди, что тут у нас схоронились, – у них ведь нет оружия, как же с ними быть? – спросил Топорчик.

– Их не тронет чернь, их можно оставить в городище, – да и есть там кого жалеть, – проворчал Вшебор. – Что мы погибать будем из-за них, что ли? Им и так нечего опасаться.

На это никто не ответил Вшебору.

– Кто знает, что лучше? – проговорил Канева.

– Старый Белина упрям, об этом с ним нельзя и говорить, – заметил Лясота.

– Он верит в милость Божию, – сказал Топорчик. – Вы ведь слышите, что нам ежедневно говорит отец Гедеон.

– Милость Божия – сама собою, но человек должен и сам заботиться о своем спасении, – возразил Вшебор. – Белине жаль своего добра и отцовского наследия, поэтому он готов уморить всех нас, лишь бы не расставаться с своею требухою.

Старый Лясота сердито оборвал его.

– Не смей так говорить.

– Почему же не говорить, если я так думаю, – сказал Вшебор.

Все на время умолкли, но вдруг из угла раздался голос, принадлежавший бледному, худому шляхтичу в плаще.

– Гм! – сказал он, – да разве мы его рабы, что непременно должны исполнять его волю? У нас свой ум и своя воля, – соединимся вместе и уйдем в лес – кто нам запретит?

– Пусть гниют здесь те, кто этого хочет.

Вшебор, пойманный на слове, в первую минуту смутился.

Он ясно видел по лицам других своих товарищей, что они не одобряли его намерения, и потому он сделал знак своему неожиданному союзнику, чтобы тот пока помолчал.

Старый шляхтич, закутанный в плащ, накинутый на голое тело, проворчал что-то, но удалился на прежнее место в угол. Мшщуй потянул брата за руку. – Пойдем отсюда.

И они отправились на валы совещаться друг с другом.

Оставшийся, неодобрительно отнесшийся к предложению Вшебора, долго молчали. Лясота нахмурился и вздыхал.

– Если только пойдут нелады и споры, как поступить, – пробурчал он наконец, – и если мы разделимся на два лагеря, – добра не будет и все мы погибнем.

– Э! Что там! – отозвался Топорчик из своего угла. – Я знаю обоих Долив; – из упрямства они на все готовы, но только на словах; наболтают, наспорят, – а когда дойдет до дела, то и они от других не отстанут.

– Дай Боже! – закончил Лясота. – Я тоже знаю их с детства, – беспокойное племя, но сердца – добрые…

Доливы, выйдя вдвоем, снова начали роптать и возмущаться, причем то тот, то другой, – подливали масла в огонь, Вшебор все приписывал старости и неумелости Белины, Мшщуй охотно поддакивал ему.

– Они всех нас здесь погубят! – воскликнул он.

– Если дождемся прихода Маслава в городище, то останется только готовиться к смерти – говорил Вшебор. – Нам их не одолеть. У нас во всем недостаток.

– А если так, – прибавил Мшщуй, – соберем всех, кто с нами за одно и уйдем отсюда, хотя бы пришлось ломать ворота.

– Да разве многие к нам пристанут? – спросил Вшебор.

Мшщуй не сомневался в этом. Они начали потихоньку сговариваться, склонившись головами друг к другу. – Вшебор жалел только о том, что он неосторожно проболтался перед всеми, и боялся, как бы Лясота не предупредил Белину; и как бы за ними не учредили надзора. Но Мшщуй, который был еще более горячего нрава, чем брат, не придавал этому значения.

– Надо только потихоньку добиваться своего, – и тогда, наверное, удастся!

– Но, – прибавил он, понизив голос, – неужели мы оставим здесь Спыткову с дочкой? Как ты думаешь?

– Ну, этого они уж не дождутся! – воскликнул Вшебор.

– А если они не захотят бежать с нами?

Взглянули друг на друга и что-то прошептали.

– Почему нельзя? – громче выговорил Мшщуй. – Придется завязать рот и вынести их на руках, если сами не захотят – ведь это же их спасение.

– Ну, хорошо, мы похитим их, если только сможем, – возразил Вшебор, – а дальше что?

И только что налаженный мир едва не нарушился: огонь блеснул во взглядах обоих братьев. Ни тот, ни другой не решались обнаружить свои мысли, – никто не желал уступать другому. И, поняв это, потому что братья хорошо знали друг друга, оба умолкли. Так стояли они, смотря в разные стороны и уже не разговаривая друг с другом. Вся их горячность охладела. И только после долгого молчания Вшебор сказал.

– Надо делать свое дело, – а что дальше… это уж мы рассудим между собой… потом.

Мшщуй только молча пожал плечами.

– Пойдем каждый в свою сторону, – закончил Вшебор, – надо потолковать с людьми и вразумить их.

И они пошли в разные стороны – позади рогаток, – где на время томилось множество шляхты, присматривавшейся к расположенному в долине лагерю. Вшебор присоединился к одной группе, Мшщуй – к другой.

Между тем Белины, отец и сын, подобрав себе верных помощников, следили за тем, как укрепляли валы стороны речки.

Тут носили землю, вбивали колья, а неподалеку разрушали постройки, чтобы воспользоваться деревом для кольев.

Работа продвигалась медленно, люди сильно ослабели и разленились от долгого лежанья, от плохой пищи и от безделья.

В этот день им дали по куску мяса и по кубку кислого пива, но и это им не помогло.

В долине вчерашние враги попрежнему стояли лагерем и не двигались с места. За ними все время наблюдали из замка.

Но вот, подкрепившись пищей и напившись, некоторые из них стали приближаться к вратам замка. Доложили Белине, и он, выбрав лучших стрелков, расставили их у ворот, приказав подпустить врагов на расстояние выстрела, – и осыпать их стрелами. Но те, очевидно, предвидя это и остановились так далеко, что стрелы не могли их достигнуть. Стояла полная тишина, и слова отчетливо доносились издалека.

Пьяная толпа махала в воздухе веревками, привязанными к колесам, и кричала защитникам замка.

– Готовьте руки для цепей! Скоро мы вас выкурим из этой ямы!

А с валов как крикнут им в ответ.

– Ах вы, собачьи дети! Язычники, разбойники! Подождите немного, всех вас здесь уложим!

И та, и другая сторона грозили кулаками, и кого что было на сердце и на языке, – все высказали!

Пока продолжалась эта перебранка, – ярость охватила и осажденных, и нападавших, так что последние, забыв об опасности, начали рваться к воротам, а первые – стоявшие за рогатками, на половину высунулись из-за них. В это время стрелки натянули луки, и несколько стрел засвистело в воздухе. Одна из них выбила глаз нападавшему; – он схватился за него, свалился с коня, а другие окружили его и с бранью и проклятиями, подхватив раненого, вернулись в лагерь.

Так прошел почти весь день в непрерывном движении и заботах, и никто не обращал внимания на братьев Долив, расхаживающих в толпе, Вшебор стремился пробраться к Спытковой или вызвать ее к себе, но Собек сказал ему, что она почти весь день пролежала в слезах и лихорадке, так расстроили ее известия о муже.

К вечеру все как-то успокоилось. Пани Марта, хотя и с заплаканными глазами, вышла на верхний мост, а Вшебор, увидев ее, сейчас же поспешил к ней навстречу. Хотя мужчинам строго запрещалось подходить к женщинам на мосту, но Долива не обращал на это внимания.

Пани была польщена тем, что он спешил подойти к ней, хоть теперь это уж ни к чему не могло повести. Вшебор же задался целью взбунтовать ее и уговорить добровольно оставить городище, потому что им уже овладела эта мысль.

Он начал с того, что спросил ее о ней самой и о дочери, а потом начал сокрушаться над положением городища.

– Мы здесь ничего хорошего не высидим! – вполголоса прибавил он. – Я ведь не даром ездил и здоровья своего не жалел – я видел своими глазами, какая сила у Маслава. Если он сюда придет, никто из нас не останется цел. Спыткова вскрикнула от страха.

– Неужели нет спасения?!

– Могло бы быть, если бы у людей был разум, – отвечал Вшебор, – легко бы вырваться из замка и соединиться где-нибудь со своими. Не все они погибли. Легче в поле защититься небольшой кучке, чем в этой дыре тысячами. Но беда в том, что старый Белина – упрям.

Спытковой неприятно было, когда дурно говорили о Белинах.

Она бросила сердитый взгляд на Вшебора: сама она недолюбливала их, но боялась…

– Не говорите мне о нем ничего, он знает, что делает!

– А мне кажется, что он и сам не знает, – возразил Вшебор. – Он больше всего дрожит над своим богатством и не хочет его бросить.

Марта молча покачала головой.

– Мне жаль вас и вашу дочку, – прибавил Долива. – Ну, что, если вы из-за его упрямства попадете в руки мужиков!

Спыткова с криком закрыла лицо руками.

– Бог не допустит этого! – плача, воскликнула она.

Немного погодя, она спросила тихо.

– Но что же делать? Что делать? Неужели нет спасения?

– Останется только одно средство, – прорваться отсюда, пока еще есть время.

– Но куда?

– Отыщем где-нибудь своих, как мы их теперь нашли, – сказал Долива. – Тот самый лагерь, в котором находится муж вашей милости, или другие. – Не все рыцарство погибло.

– Но ведь Маслав и их преследует, и рыцарству негде укрыться.

– Но за то нам будут открыты все пути, – хоть на Русь, хоть к немцам, – везде нам будет спокойнее, чем здесь.

И склонившись к самому уху испуганной женщины, Вшебор признался ей, что он и другие хотят попробовать прорваться из замка, оставив на произвол судьбы всех, кто еще упрямится.

– И ваша милость должна ехать с нами!

Слова эти так напугали Спыткову, что ей захотелось спрятаться куда-нибудь и не слушать его! Но Вшебор, насильно удержав ее, стал умолять, чтобы она, по крайней мере, не выдавала их Белинам, если уж сама не сможет решиться ехать.

Тогда она поклялась ему, целуя крестик, молчать о том, что он ей сказал и обдумать его предложение. И, чувствуя себя совершенно расстроенной и сбитой с толку, попрощалась с ним и ушла к себе, чтобы хорошенько взвесить то, что поведал ей Вшебор. Женщины, сидевшие, как всегда, за пряжей около камина, сразу догадались по встревоженному и задумчивому виду Спытковой, что у нее есть какая-то тяжесть на сердце. Не обращая внимания на вопросы и знаки удивления своих товарок, она пришла прямо на свое место и тяжело опустилась на лавку, как будто не замечая подбежавшей к ней дочери. Но понемногу привычный шум веретен, заглушенный смех и говор женщин вокруг нее вывели ее из задумчивости; Кася принесла ей воды, отерла слезы, и Спыткова несколько успокоилась.

В этот день и в женской горнице было заметно беспокойство.

То та, то другая женщина выбегали на чердак, смотрели в слуховое окошечко и приносили почти разные вести, то пугая, то утешая друг друга. Попрежнему, не спеша и не волнуясь, двигалась по горницам старая Ганна и на все вопросы отвечала только одно:

– Уж сколько раз они проходили сюда и уходили ни с чем. Таким будет и теперь.

С другой стороны, те, которые слышали от мужей и братьев, как Вшебор рассказывал о могуществе Маслава, тревожились и плакали; некоторые, напротив, мечтали о Казимире и о скором избавлении. Но беспокойство мешало работе и портило настроение.

Всякий раз, когда Томко входил в комнату, все взгляды обращались на него, не скажет ли он что-нибудь; но на лице молодого Белины так же, как на лице его отца, ничего нельзя было прочесть; оно всегда дышало одинаковым спокойствием и достоинством и в час опасности, и в минуту радости. И только тогда, когда только, пробираясь к Здане, оказывался по близости от Каси, взгляд его прояснялся, губы складывались в улыбку, и все выражение его лица говорило о надежде на лучшее будущее.

Кася напрасно старалась допытаться у матери о причине ее испуга; она не отвечала ей и только тихо плакала и вздыхала. И теперь, когда Томко пришел к ним, – сердце Каси было так встревожено материнским горем, что она прежде всего спросила его, через Здану, не случилось ли чего-нибудь нового, о чем могла узнать ее мать.

Белина задумался и ответил Здане так, чтобы Кася слышала его, и при этом он смотрел ей прямо в глаза, – что Спыткова очень долго разговаривала на мосту с Вшебором и, вероятно, он и нагнал на нее такого страха. Томко прибавил еще:

– Неспокойные люди эти братья Доливы; им бы хотелось, чтобы прежде всего их слушали, а в одном замке не может быть двух начальников. За ними тоже надо будет хорошенько последить.

Снизу уже кричали, призывая Томка к отцу, и он, взглянув еще раз в глаза Касе, которая только зарумянилась в ответ, ушел от них, чтобы помогать отцу в надзоре за работами.

Собек, несмотря на страшную усталость после дороги и на ушибы, полученные им во время борьбы с чернью у ворот, пролежав всего какой-нибудь час на соломе около коней, – другого места не было, да он и сам не искал, – встал и пошел искать себе дела. Его энергичная и любознательная натура не выносила бездействия; в часы, свободные от службы, он плел корзинки из прутьев, или мешки из веревок, а, если этого не было под рукой, – строгал лучину. Но, найдя занятие рукам, он глазам и рукам не давал отдыху и прислушивался к малейшему шуму. И часто случалось, что ему удавалось открыть важные вещи по легкому шороху или промелькнувшей тени.

Вместе с другими Собек поплелся на валы, но скоро ему надоело это созерцание. Он пошел на другую сторону, где производились земляные работы, но и здесь не выстоял долго: люди ходили взад и вперед, в тесноте задевали друг друга и заводили ссоры. Обойдя весь замок кругом, Собек вернулся в конюшню. Дощатая перегородка отделяла стойла от сарая, где размещался простой люд из первого двора. Многих из них выгнали на работы по укреплению валов, но старики, жены и дети их остались дома.

За перегородкой слышен был шум разговора, плач и жалобные причитания. Собек, прислонившись к стене, сидел в полудремоте, придумывая себе работу. Но ничего не приходило в голову!

В это время до слуха его долетели слова, которых он, может быть, и не хотел бы слушать, да услышал нечаянно.

– Они только о себе и думают, – говорил старческий голос, – что им за дело, если кто-нибудь из нас сдохнет, – лишь бы они были целы…

– С голоду помираем, – сказал второй.

– Есть не дают, а на работу выгоняют, – заметил женский голос.

– Хорошо тем, что померли, – говорил еще кто-то. – Они ушли к своим и не знают горя.

– Самое-то горькое начнется тогда, когда нас осадят, – снова заговорил старик.

– Они будут стрелять из луков, а нас заставят таскать тяжелые бревна и камни. А в кого будут попадать стрелы, как не в нас? У них и броня, и кольчуга, и щит, а у нас что? Нашу сукману стрела легко пробьет.

– Верно, верно, – подхватил другой, – пусть только побольше наших соберется вместе, надо нам что-нибудь придумать… Если они о нас не думают, будем сами о себе заботиться. Что худого могут нам сделать те? Ведь они – наши. Снюхаемся с ними, и пусть тогда шляхта пойдет в цепи… Мы вернемся, хоть на погорелые места.

– А как же с ними сговориться? – возразил старик. – Разве это так легко? Думаешь, они не следят за нами, верят нам? Небось, они тоже догадываются, что у нас на уме.

– Сговориться, – подхватил первый, – не так уж мудрено.

– Ну, как же? Как же?

– Ночью – легко спуститься с валов, – смеясь, отвечал спрошенный. Наступило долгое молчание. Потом послышалось перешептывание.

– Так и надо сделать, – сказал старик, – а не то все подохнем.

– Поговорите с Репцом, поговорите с Веханом…

– Почему бы нет…

– Надо думать о себе…

Шепот понизился, так что Собек ничего не мог разобрать, но он слышал ясно злорадное пересмеивание и оживленное бормотание. Но и того, что он слышал, было достаточно.

Осторожно, чтобы не выдать своего присутствия, встав с соломы, он вышел из конюшни и прошел на двор с другой стороны, желая увидеть лица заговорщиков. Он успел, обойдя здание, подойти ко входу в сарай, мужчины уже ушли из него, остались только две женщины; младшая кормила ребенка, а старшая, завернувшись в плахту, дремала подле нее. Но Собек твердо запомнил имена Репки и Вехана.

Случай помог ему набрести на след опасности, о которой еще никто, может быть, не подозревал.

Невольный трепет охватил старика. Он сам не знал, что теперь делать. Следить еще или сейчас же дать знать, кому следует? А вдруг вся эта болтовня окажется – просто глупостью, а он успеет поднять тревогу? Собек, всю свою жизнь проведший в замках своих панов, глубоко к ним привязанный и разделявший все их надежды и опасенья, встревожился не на шутку.

Когда наступили сумерки, он тихонько вышел из конюшни, выбрался из первого двора и при входе во второй – стал поджидать старого Белину. Он увидел его издали, спокойно отдающего приказания, – и пожалел тревожить его покой всякими вздорными слухами.

Собек решил последить еще, справедливо рассчитав, что его серая сермяга поможет ему подслушать больше и лучше разузнать дело, – чтобы не наделать напрасной тревоги. Может быть, он жалел и людей, устами которых говорил голод и утомление, на которых он мог навлечь грозное наказание. Пока Собек стоял, приглядываясь к тому, что делалось вокруг, и раздумывая, что ему делать, – вдруг из-за строений послышался шум и крики. Люди бежали в ту сторону.

– Бей, стреляй! – кричали им вслед.

Бросился туда и старый Белина, а за ним и Собек, шум и крики все усиливались.

Никто не знал, что произошло. И только, выбежав на валы, старик узнал, что кто-то, пользуясь темнотой, спустился с валов и ушел в лагерь нападавших, хоть вслед ему пустили несколько стрел.