"Как глупая девчонка, - одернула она себя, - когда же я отучусь краснеть". - Хорошо, - он посмотрел на неё и улыбнулся.
      Катя от стеснения была готова провалиться сквозь землю. Странное дело, но глава детективного агентства действовал на неё просто непостижимым образом. В его присутствии она сразу становилась пятнадцатилетней школьницей, случайно не выучившей урок. У неё садился голос, и предательски дрожали руки.
      "Сама непосредственность, - отметил про себя Вячеслав Артемьевич, - и в наше время ещё находятся люди, способные краснеть. Катюша просто экзотическая редкость - как цветок из Красной Книги. Ладно, совсем вогнал в краску девчонку. Надо кончать панибратский тон, а то она от него тушуется". - Финансовые вопросы обговорила? - Предварительно. - Ну, хорошо. Оформляй заявку и действуй. - Спасибо, - пискнула Катя и на подкашивающихся ногах направилась к двери.
      Очнулась она от легкой разновидности ходячего столбняка только в коридоре. Он был пуст, и у неё возникло искушение пробежаться вприпрыжку. Она так и сделала, но, заворачивая за угол, налетела на Софью Петровну с бумагами в руках. От неожиданности главбух заорала, а Катя плавно приземлилась на серый ковролин. - С ума сошла что ли? Куда несешься? Зарплату я тебе ещё на прошлой неделе выплатила. Вот задержу разок, тогда будешь знать, как наскакивать на меня. Я с тобой, Муромцева, инфаркт получу. - Извините, Софья Петровна, - Катя ползала по полу и собирала разлетевшиеся бумаги. - Совсем молодежь ошалела. Вот мой Павлик...
      Это был любимый конек Софьи Петровны - её сын Павлик, который занимался в музыкальной школе по классу скрипки и одновременно учился в английской гимназии. О Павлике Софья Петровна могла говорить часами. Обычно при упоминании имени Павлика сотрудники агентства потихоньку покидали Софью Петровну как матросы тонущий корабль. Поэтому Катя, услышав позывные "Павлик", и посмотрев на главбуха, которая стояла и громко говорила, обращаясь к стенам коридора, опустилась на локти и поползла обратно за угол. - Ты что, Муромцева, осваиваешь партизанскую тактику передвижения по земле? - раздался над Катей голос Вадика Бобрикина. - А я уж издали подумал, что диверсант ползет, лазутчик в стане детективного агентства.
      Катя подняла голову и, приложив палец к губам, кивнула на угол. Вадик выглянул, и, увидев удаляющуюся фигуру Софьи Петровны, понимающе улыбнулся.
      * * *
      Мужчина поставил машину на сигнализацию и быстрыми шагами направился к дому, стоявшему в глубине двора за низкой чугунной оградой. Это был дом элитной застройки с двухэтажными квартирами, огромными лоджиями и просторными холлами. Дом был сдан к эксплуатации недавно, и ещё не все квартиры в нем были проданы. Огни горели в редких окнах, и поэтому издали дом напоминал гигантскую шахматную доску со светлыми и черными клетками. Мужчина набрал код и вошел в подъезд. Лифт остановился на пятом этаже. Он достал из кейса ключи и вставил их в замок двери, обитой светло-коричневой кожей. Дверь была тугой, и мужчина с силой налег на нее. В коридоре было темно. - Вика, - негромко позвал он. - Да, - раздалось откуда-то из глубины квартиры. - Вика, это я. - Я уже поняла, - в голосе женщины звучала ирония. - Поставь что-нибудь поесть. Устал как собака. - Сейчас. Все уже почти готово.
      Мужчина разделся, прошел в гостиную, взял в руки пульт телевизора, но затем передумал и положил его обратно на журнальный столик. - Бедный, женщина подошла сзади и нежно провела рукой по его волосам. - И не говори. Сядь ко мне, Вика, - он взял женщину за руку и, притянув к себе, посадил на колени.
      Каждый раз, когда он смотрел на Викторию Кричевскую, его охватывало чувство глубокого удовлетворения, словно он был спортсменом, в трудной борьбе завоевавшим олимпийское золото. Виктория Кричевская по праву считалась одной из красивейших женщин Москвы. Ее фотографии украшали страницы модных журналов и газет. Раньше Виктория любила фотографироваться со своим мужем, известным телемагнатом Андреем Кричевским и сыном, прелестным белокурым мальчиком. Ее нарядам и украшениям завидовали многие светские дамы и жены знаменитостей. Все знали, что Андрей обожал свою жену и потакал её многочисленным капризам.
      Несколько ходячих журналистских баек кочевали по страницам прессы и охотно перемалывались в различных кулуарах. Рассказывали, как однажды в Мехико, Андрей арендовал на ночь все прибрежные рестораны и развлекался тем, что переезжал с Викторией и ещё одной супружеской парой из ресторана в ресторан. Темные воды Мексиканского залива оглашали "Очи черные" и "Таганка". А на другое утро обалдевшие официанты подсчитывали щедрые чаевые, оставленные заезжим русским нуворишем. К числу красивых легенд также относилась история о том, как в Париже на показах Кристиана Лакруа, Андрей скупил почти всю весенне-летнюю коллекцию мэтра и преподнес её жене. Любили вспоминать и об антикварном аукционе в Лондоне, на котором Кричевский приобрел старинное колье с изумрудами, и потом Викторию несколько раз видели на светских вечеринках в этих редкой красоты камнях. Виктория была умной расчетливой женщиной, отлично знавшей цену и выгоду рекламы. Она знала, что надо мелькать на престижных мероприятиях, делать так, чтобы о тебе писали, говорили...
      C легкой руки Виктории в Кремлевском Дворце съездов ежегодно открывался весенний бал прессы, на котором журналисты получали памятные подарки и сувениры. Виктория знала - кого надо приветить, а кому точно рассчитанным движением указать на дверь. Она интуитивно распознавала людей и мгновенно выстраивала свою модель поведения с ними.
      Мужчина внимательно посмотрел на Викторию, сидевшую у него на коленях. В уголках глаз он неожиданно заметил мелкие морщинки. "Раньше их не было, подумал он. - Впрочем все понятно. Сейчас наступила другая жизнь. Борьба за выживание. Балы прессы, рестораны Мехико, - все осталось в прошлом. Андрей убит, а Виктории приходится отчаянно бороться за сохранение и развитие телевизионной империи, доставшейся ей от мужа. Надо ежедневно и ежечасно доказывать матерым акулам бизнеса, что ты - равная им во всем и не потерпишь ни малейшего ущемления своих интересов". Мужчина прижал к себе Викторию, и, целуя руку выше локтя, спросил прерывистым шепотом: - Вика, милая, тебе не кажется, что ты немножко поторопилась?
      Она непонимающе вскинула на него глаза. - О чем ты говоришь? - Я говорю о том... - его пальцы скользили по загорелой душистой коже. - Я хочу сказать, зайка, может быть, ты поторопилась с Андреем? - Что ты имеешь в виду? - нахмурилась Виктория. - Мужчина глубоко вздохнул. - Ну, хорошо, не буду. - Нет, почему же, договаривай, - женщина отстранилась от него, и он почувствовал, как напряглось её тело. - Я не хотел, вырвалось, извиняющимся шепотом сказал он. - Твои отговорки неубедительны, - голос Виктории прозвучал резко и холодно. - Я просто подумал, что ты поторопилась... убрать Андрея, надо было чуть попозже.
      Виктория почувствовала, как к горлу подступила черная удушливая волна, которая через мгновение затопила её слепой яростью и гневом. - Я не убивала его, не убивала, - закричала Виктория, оседая на пол.
      Он едва успел перехватить её, иначе она свалилась бы к его ногам. - Не убивала, не убивала, - кричала Виктория, мотая головой в разные стороны.
      "Господи, опять припадок, - стрельнуло в его голове, - и даже "скорую" не вызовешь. Никто не должен знать об этой квартире".
      Он взял на руки сопротивлявшуюся Викторию и понес в спальню. Там он положил её на кровать и накрыл одеялом. Виктория постепенно затихла. Она робко всхлипывала как испуганный ребенок и притягивала к себе его руку. Да, да, отдыхай, моя девочка. Спи, а я поеду, мне уже пора. Завтра позвоню.
      * * *
      Вечером Катя заехала к Ярину, предварительно позвонив и убедившись, что он дома. Его мать умерла несколько лет назад, и Алексею пришлось учиться жить одному: осваивать нехитрую науку кулинарии, обзавестись стиральной машиной, чтобы не тратить драгоценное время на никчемную стирку и вовремя убираться в квартире, не дожидаясь пока пыль внушительным слоем покроет мебель и пол. Со всем этим он справился довольно быстро. Куда трудней и неразрешимей, на первый взгляд, была задача разгрести завалы, оставленные матерью, которая имела склонность не совсем разумному накопительству. В результате чего многие предметы в квартире выглядели случайными и абсолютно не нужными. После мучительных раздумий и размышлений половину мебели Алексей отправил на помойку, оставшуюся часть - подарил соседке. По тем же адресам, в конце концов, отправились и другие вещи: старые отцовские рубашки, рваные полотенца, треснувшая посуда и, особенно раздражавший Алексея с детских лет, большой кувшин с аляповатым изображением горластого петуха. Без этого "антиквариата" квартира приобрела вполне благопристойный вид, а дышать в ней стало намного легче. Когда же Алексей сделал ремонт и купил новую мебель, его квартира стала предметом белой зависти друзей и знакомых.
      По образованию Алексей был учителем истории, но свою работу в школе он вспоминал как детскую страшилку - смешную и одновременно ужасную В "Белом грифе" его ценили как блестящего аналитика, успешно расследовавшего многие запутанные дела. С Катей Алексея связывала нежная дружба. Несмотря на периоды охлаждения, которые у них случались, время от времени, они испытывали друг к другу чувство искренней симпатии. По дороге Катя купила маленький торт, и сейчас Алексей хлопотал на кухне, расставляя чашки из материнского сервиза. - Давай я, - неоднократно порывалась Катя. - Сиди, осаживал её Алексей, - у тебя пора бегов наступает, ещё насуетишься. - Ну не могу я так, - возражала Катя, - мужчина работает, а я сижу как безрукая. - Отдыхай.
      Катя обвела глазами небольшую кухню в светло-золотистых тонах. Итальянская? - кивнула она на мебель. - Белорусская, просто хорошо сделана. Нравится? - Очень, - призналась Катя. - У тебя тоже красивая кухня. - Мы с Артуром хотели поменять, - начала Катя и осеклась. Это была запретная тема. У неё задрожали губы.
      Ярин мгновенно оценил ситуацию. - Не пишет?
      Катя отчаянно замотала головой. - И не звонит?
      Ответом была такая судорожная тряска головы, что Алексей всерьез испугался за её целостность и сохранность. - Паразит, - c чувством сказал он, но тут же спохватился, - ты же знаешь, как это бывает. Франция - не подмосковная деревня. Так просто оттуда с Москвой не свяжешься. - Как раз с подмосковной деревней связаться гораздо труднее. У меня одна знакомая недавно звонила в Париж. Слышимость как из соседнего дома. - Значит, какие-то особые обстоятельства. - Какие? - с обидой спросила Катя, - какие тут могут быть особые обстоятельства? Неужели трудно позвонить или написать. Уже третий месяц нет никаких вестей. - А матери его звонила, спрашивала? - Да ну её. Она во всем и виновата. Не хочу её видеть.
      Ярин понял, что надо срочно переключать внимание. - Значит, шеф все подписал?
      Катя ответила не сразу, погруженная в свои невеселые мысли. Подписал.
      Неожиданно запахло горелым. - Что-то пригорает! - Черт! Котлеты по-киевски. Поставил в духовку и забыл.
      На противне лежали аккуратные темно-коричневые горки. - Ничего, есть вроде можно, - упавшим голосом сказал Алексей, смотря на них. - Конечно, можно, - успокоила его Катя, - остынут и поедим. А сейчас давай чай попьем с тортом. - Я хотел начать с котлет. - Никуда они не денутся. Дай мне нож.
      Катя поделила торт на красивый шестиугольник, и положила два куска на тарелку. Алексею. - Куда мне столько, не съем, - запротестовал он. Cправишься. - Подпись шефа есть, энтузиазм имеется, значит, от нового дела скоро полетят пух и перья. - Не знаю, что там полетит, - уклончиво ответила Катя. - С чего думаешь начинать? Каков план действий? - Справку по конторе я уже затребовала в агентстве - раз. Завтра пойду ещё раз персонально беседовать с сотрудниками - два. - Какое они на тебя произвели впечатление? Помнишь, мы как-то говорили с тобой, что первое впечатление бывает самым верным. - Честно говоря, пока никакого. Надо ещё присмотреться, поэтому я не стану развивать данную тему. А третье... я принесла тебе, посоветоваться. Вот, смотри. - Катя достала из сумки записную книжку и протянула её Алексею, - это записная книжка убитого директора фирмы "Антиквариат и ломбард" Макеева Олега Васильевича. Мне её передала Оля, которая и обратилась ко мне с просьбой заняться расследованием этого убийства. Полистай. Что это?
      Алексей внимательно пробегал глазами страницы. - Ни на один язык, который я знаю, не похож. Тайнопись какая-то. Но зачем она была нужна Макееву? - В этом и вопрос. Может быть, он занимался шпионской деятельностью?
      Алексей недоверчиво усмехнулся. - Навряд ли. - Тогда что это такое? Надо разобраться. Попробую отдать на расшифровку. У нас, в агентстве штатных сотрудников по этому профилю нет. Но мы привлекаем людей из других контор, по мере необходимости. Я её завтра передам специалисту, и только после расшифровки можно будет сказать что-то определенное. - Долго будут расшифровывать? - Не знаю, зависит от сложности шифра и других специфических особенностей. Любопытнейшая вещь! Зачем директор рядовой, ничем не примечательной фирмы пользовался шифром? Загадка. - Начинаются загадки, тайны... - Так это самое интересное! Чем бы стала наша жизнь без них? Сплошной серостью. - Ты, как всегда, прав. - Котлеты уже остыли. Бери.
      Кате совсем не хотелось после сладкого торта есть пригоревшие котлеты, но она не могла обидеть Алексея, и поэтому, подцепив одну из них вилкой, храбро вонзила в котлету зубы. Ей показалось, что она укусила проржавевшее железо. Но Катя быстро пришла в себя и бодро улыбнулась Алексею. - Ничего? - поинтересовался он. - Отлично. Слушай, я забыла одну вещь. Принеси мне из коридора полиэтиленовый пакет.
      Когда Алексей вышел из кухни, Катя мгновенно распахнула форточку, и незадачливая котлета полетела в темноту.
      * * *
      Виктория открыла глаза. Было утро, и свет пробивался через плотные темно-бордовые шторы. "Где я? - было её первой мыслью. - Ах да, в квартире на проспекте Вернадского. Но почему я одна? Где он?". Внезапно она все вспомнила и нахмурилась. Резкий звонок мобильного телефона прорезал тишину.
      Виктория повернула голову: на тумбочке надрывался мобильник. Она схватила трубку.
      - Алле! Алле!
      - Это Виктория Кричевская? - раздался приглушенный мужской голос.
      - Да. - Это я. Узнала?
      Виктории показалось, что её разыгрывают. Когда-то в детстве она играла в "угадайку". Но сейчас было другое. - Нет. - Ты подумала? - Над чем? Голос был гнусавым. Чувствовалось, что мужчина зажимает себе нос. - Над тем, что прислали тебе в конверте. Газетной заметке.
      Викторию охватила безудержная ярость. Она схватила телефон и хотела с размаху швырнуть его о стенку, но во время остановилась и с силой нажала на кнопку. Раздались частые гудки. Виктория тяжело дышала. Она перекатилась на другой конец кровати и задумалась. Судя по всему, за неё взялись всерьез. С некоторых пор в её квартире раздавались анонимные звонки. Иногда на том конце трубки молчали, иногда делали намеки на её причастность к убийству мужа. Эти звонки выводили Викторию из себя. Она понимала, что её хотят выбить из колеи, психологически сломать и заставить уйти из холдинга. "Главное, сохранять хладнокровие, - твердила себе Виктория, но ей удавалось это с трудом. У Виктории был взрывной характер, и она легко закипала. Правда, также быстро отходила. Люди, работавшие с Викторией, знали об этом и старались не попадаться ей под горячую руку.
      Виктория почувствовала, что ей стало немного легче. Она встала с кровати и накинула на себя халат, лежавший на стуле. "Пойду приму ванну, потом завтрак и - на работу" - решила она.
      За завтраком Виктория смотрела в окно. День был пасмурным. "Интересно, какая погода в Лондоне? Бедный мальчик! Растет без матери. Когда мы с ним говорили в последний раз, по телефону у него даже голос дрожал". Ей показалось, что снова зазвонил телефон. Она прислушалась. Так и есть. Виктория бегом направилась в спальню. "Если опять этот, я не знаю, что с ним сделаю..." - Вика, это я. - А, привет. - Как ты себя чувствуешь? Плохо. - Может, обратишься к врачу? - Пока не стоит. - Ты не представляешь, как я вчера перенервничал за тебя. - В следующий раз не говори ерунды. Да, конечно, просто мне казалось... - Что? - Да так, ничего. Для меня главное - ты и твое самочувствие. Я тебя люблю, Вика. - Я тебя тоже.
      Где-то с силой хлопнула дверь. - Да... опять звонил он. Теперь уже по мобильному. Из-за этого идиота мне придется менять номер. Правда, мне кажется, что их - двое. И сегодня звонил другой. - Ты только не волнуйся. Береги себя. Все постепенно образуется. Если что с тобой случится - я не переживу. Я тебе ещё сегодня позвоню. А завтра мы опять встречаемся в этой квартире. Пока. Целую. - Пока. - Я хочу тебя.
      Виктория рассмеялась. - Пока, пока.
      "Может быть, и правда все образуется". Но она прекрасно понимала, что это - только начало.
      ГЛАВА 3
      Самым первым смутным ощущением детства, которое помнила маленькая Вика, был блеск серебряных ложек и вилок на большом круглом столе. Солнечные зайчики играли на серебре, а Вика радостно смеялась, стуча кулачком по столу. Ее родители всегда обедали в комнате, и маленькая Вика сидела рядом с ними.
      Ее мать Диана Ашотовна была армянкой, и позже она часами рассказывала подрастающей Виктории о родном Ереване, выстроенном из розового туфа, красивых узких улочках, нарядных церквях, старинных кофейных мельничках, кристально-прозрачных водах Севана. Отец Вики Cергей Константинович был крупным ученым в области биологии и занимал большой пост в Академии наук. Дочь он почти не видел, так как приходил домой поздно, когда Вика уже спала, убаюканная материнскими сказками. Она засыпала прямо у матери на коленях, слушая бесконечные истории о храбром воине Тигране, его прекрасной невесте Алите и верном друге, хитром лисе Баури.
      Виктория часто слышала как мать тихо говорила отцу: "Ты с ней поосторожней, у неё формируется характер". Характер Виктории стоил десяти мальчишек. Она не терпела никаких возражений и привыкла все делать по-своему. Виктория мгновенно насупливалась, когда чувствовала, что её безоговорочное первенство кем-то оспаривается, а желания - игнорируются. Если эта угроза исходила от детей, то Виктория шла напролом: могла подраться, заорать. Но если в противостояние с ней вступали взрослые, то Виктория меняла тактику - она беспрерывно канючила, дергала, требовала, и рано или поздно добивалась своего. - Вика, - пыталась призвать её к порядку Диана Ашотовна, - Валентина Сергеевна пожаловалась, что ты опять подралась с Витей. Разве так можно! - Пусть не лезет к моим игрушкам и идет играть в другую песочницу, - возражала Вика, - он же первый начал. - Все равно девочке нехорошо драться. - Если он ещё полезет, - и Вика выразительно потрясала маленьким, но крепким кулачком.
      Диана Ашотовна смущенно улыбалась и разводила руками. Она пыталась быть строгой, но у неё это получалось плохо. Вике, несравненному окошку её жизни, прощалось абсолютно все.
      Когда Вика пошла в школу, то она обнаружила, что её лидерство, к которому она привыкла как к чему-то само собой разумеющемуся, здесь надо завоевывать и утверждать. И ей пришлось приложить немало сил, ума и изворотливости, чтобы добиться своего почетного первого места. Мальчишки соревновались за честь донести её портфель до дома, а девчонки поверяли свои тайны и секреты.
      Окружающих поражала её внешность: темные волосы, бледное лицо и светло-голубые глаза. Знатоки-этнографы сказали бы, что тип её лица ближе всего к уэлльскому. Такие лица можно было встретить на рыцарском турнире в средневековой Англии или в старинном шотландском замке.
      Учеба давалась Вике легко. "Способная девочка" - говорили учителя. "Кем ты хочешь стать?" - спрашивали знакомые. Вика пожимала плечами: "Наверное, геологом". - "Почему?" - "Люблю путешествовать. Нет, - в ту же минуту передумывала Вика, - летчицей или космонавтом". Жизнь была проста и понятна, и в этой удивительно легкой и волнующей жизни она, Виктория Беланина, была обречена быть первой.
      Но однажды произошло событие, надолго оставившее след в Викиной душе. В школу, где училась Вика , в её класс, пришла новенькая девочка, до этого жившая с родителями несколько лет в Англии. Девочка сразу выделилась из толпы Викиных одноклассников своим надменным, царственно - неприступным видом. Виктория была мгновенно свергнута с пьедестала. Мальчишки ходили за новенькой гурьбой, а бывшие Викины подружки наперебой предлагали Юле шоколадки, новые тетради и билеты в кино. Юля разговаривала со всеми высокомерно и вежливо. Виктория почувствовала болезненный укол ревности и досады. Первое время Виктория старалась не замечать соперницу , но потом не вытерпела. - Как там в Англии? - небрежно подъехала Виктория к Юле на перемене.
      Та даже не повернулась к ней, стоя у окна. - Не слышу, - продолжала допытываться Виктория. - Хорошо, - холодно сказала новенькая и отвернулась.
      Девчонки стоявшие поодаль, переглянулись и подтянулись ближе к ним. Что, значит хорошо? - возвысила голос Вика. - Хорошо, значит, хорошо. Что тебе рассказывать, ты все равно там никогда не будешь.
      Викторию захлестнула ненависть. Она с криком вцепилось в Юлино лицо, стараясь повалить её на пол и хорошенько отколотить. Она ничего не слышала и не видела вокруг. Виктория не помнила как их разнимали, как завуч громко при всех стыдила её, как плакала мать, которую срочно вызвали в школу. Она только видела перед собой белое Юлино лицо с алыми царапинами. Дома мать плакала, пила валокордин и прижимала руку к сердцу. - Вика! Как ты могла!
      Виктория почувствовала как у неё защипало в носу. - Прости, мамочка, я больше никогда не буду. - Подумай, что станет с папой, когда он узнает об этом. Его надо беречь. У него больное сердце.
      В последнее время отец действительно чувствовал себя неважно, часто болел. Но продолжал по-прежнему ходить на работу. Ему предлагали лечь в хороший санаторий и пройти тщательное обследование, но отец только махал руками и отнекивался: "Как они там без меня! Не смогут!". Он заведовал аспирантурой, переживал за своих питомцев и был вечно поглощен научными и околонаучными делами. Беречь себя отец не мог и не умел. Таким он и остался в Викиной памяти - рассеянным чудаком с отрешенным взглядом. - Как ты, Викуленька? - обычно спрашивал он по вечерам, целуя дочь в щечку. - Хорошо, - неизменно отвечала Вика. - Ну и славно, - говорил отец, торопясь уйти в свой кабинет. Что-то писать, анализировать, составлять научные отчеты. Именно с тех пор Вика прониклась уважением и вместе с тем легким презрением к тем, кого она снисходительно называла "романтиками".
      Отец умер от второго инфаркта, когда Вике было четырнадцать лет. После его смерти они с матерью быстро впали, если не в бедность, то в весьма ощутимую нужду. - Мама, папа хорошо зарабатывал, где же деньги? настойчиво спрашивала Вика.
      Диана Ашотовна краснела и смущенно пожимала плечами. - Может быть у папы осталась сберкнижка? - пытала мать Виктория. - Не знаю.
      Мать стыдилась обратиться за помощью к старым отцовым друзьям, и только по Викиному настоянию она позвонила секретарю Академии наук с просьбой подыскать ей работу. После недолгого замешательства он устроил её, нигде до сих пор не работавшую, младшим сотрудником в один научно-исследовательский институт, где не требовалось никаких особенных навыков: ни научных, ни исследовательских. Но денег все равно не хватало. Вика подрастала, и мать потихоньку распродавала вещи, прослужившие семье много лет: красивую мебель из карельской березы, старинный сервиз кузнецовского фарфора, большой морской бинокль, библиотеку отца. Только столовое серебро Виктория не разрешила продавать. Сама мысль о том, что она уже больше никогда его не увидит, была просто невыносима. Виктория понимала, что ей тоже надо думать о заработках и помогать матери, а не сидеть на её шее.
      Первые свои деньги Виктория заработала на летней школьной практике. Они всем классом ездили в Краснодар убирать абрикосы и виноград. Но этого, конечно, было недостаточно. Вскоре одна подруга свела Викторию с фарцовщиком, и она стала время от времени выполнять его мелкие поручения. Виктория страшно боялась, что об этом узнает мать, которая не смогла бы пережить такого "падения". Но тут произошло одно непредвиденное событие, обернувшееся для Вики и Дианы Ашотовны настоящим кошмаром. Оказалось, что у отца была ещё вторая семья и ребенок, куда он и отдавала половину своих заработков. В тот вечер Вика пришла домой пораньше и увидела странную картину - заплаканную мать и незнакомую женщину, державшую за руку бледную девочку лет восьми. - Вика, - обратилась к ней мать, - эта женщина жила с твоим отцом, а это их ребенок, - и снова заплакала.
      Вика непонимающе смотрела на нее. - Мы хотим, - начала незнакомка, чтобы вы поделились с нами. - Чем? - спросила Диана Ашотовна - Мебелью, драгоценностями, квартирой. У нас очень плохое жилье, а тут трехкомнатная...
      Виктория вплотную подошла к женщине и тихо сказала сквозь зубы. Уходите немедленно.
      Та с удивлением вскинула на неё глаза и усмехнулась - Еще чего? Я должна получить свое. И никуда не уйду. Иначе я вас просто опозорю.
      Не помня себя, Вика схватила женщину за рукав платья. Послышался треск рвущейся материи. - Чтобы я тебя здесь больше никогда не видела. Убирайся!
      От неожиданного нападения женщина опешила, а девочка заплакала, прижимаясь к матери. Увидев побелевшие от напряжения губы Виктории и ненависть, горевшую в холодных голубых глазах, женщина торопливо покинула квартиру, посылая им на ходу проклятия и угрозы. - Мамочка, ты только не плачь, - успокаивала Виктория мать. - Ну оказался отец... подонком. А мы-то думали, куда деньги делись.
      При этих словах Диана Ашотовна дернулась, но Вика ещё крепче прижала её к себе. "Бедная мама, - думала Вика, - такой это для неё удар. Мне надо беречь её, больше у меня никого нет". - Иди спать, мамочка, я думаю, что эта тварь сюда больше не явится.
      Уже лежа в постели, Вика предалась невеселым размышлениям. "Я взрослею, - с грустью думала она. Мои одноклассники влюбляются, веселятся, а я добываю деньги на жизнь и не знаю, что будет дальше. Так и пройдет моя молодость. Но я же Виктория, а это, значит, победа. Я должна победить", - и Вика резко натянула одеяло на подбородок.. Через минуту она уже спала.
      * * *
      Мила восседала за своим столом как пифия на треножнике и прищурившись, смотрела на Катю.
      - Вешалка в углу.
      Раздевшись, Катя внимательно обвела глазами помещение. Судя по всему, контора "Антиквариат и ломбард" принадлежала к числу тех славных заведений, где экономили на всем, даже на гвоздях и скрепках. Катю это не удивило. Она хорошо помнила как однажды попала в редакцию крупнейшей московской газеты, ютившейся в полуразвалившемся здании с лестницей сомнительной надежности. Катя ступала осторожно, боясь, что в любую минуту ступеньки под ней провалятся, и она полетит, если не в тартарары, то в типичный московский подвал с трухлявыми досками и крысами. На робкий Катин вопрос о невзрачной обстановке, в газете ответили, что главный экономит на аренде и других "мелочах", считая лишние помещения и соответствующий антураж напрасной тратой денег. При этом журналистка, многозначительно понизив голос, сказала, что газета процветает и приносит солидную прибыль. Катя живо нарисовала в своем воображении образ вальяжного господина, который подкатывает на "Мерседесе" к крысятнику-голубятнику и поднимается по шаткой лестнице в свой кабинет. Впрочем, как Катя и думала, кабинета в этом здании у главреда не было. Здесь трудился рядовой класс журналистики. Судя по ироничной улыбке Катиной собеседницы, кабинета у главного не было вообще. Очевидно, он являлся небожителем в прямом и переносном смысле этого слова. - Извините, я вчера была немного не в себе. Нервы, - и Мила натянуто улыбнулась Кате.
      Высокая, худая Мила вполне могла считаться симпатичной девушкой, если бы не крупный нос и слишком узкие губы. Катя м села за узкий столик перед окном и одарила Милу широкой улыбкой. - Можно чайку? Не успела позавтракать.
      На самом деле Катя даже и не представляла себе, как в её желудок после двух чашек кофе вместится ещё и "чаек". Просто Кате надо было, по мере возможностей, создать непринужденную атмосферу и снять с Милы налет официальности.
      - Уютно у вас тут, - изобразила на лице восторг Катя.
      - Да? - Мила включила в розетку электрический чайник и вернулась обратно к своему столу.
      - За этой комнатой ещё одна?
      - Две, - поправила Мила, - но комнаты небольшие. Раньше я сидела в той, - кивнула Мила назад, - а теперь в этой. - Не шумно от Покровки? Привыкли. - Вы давно работаете у Олега Васильевича? - С момента открытия фирмы. - А когда это было? - Ну, - Мила посмотрела в стену, - месяцев семь назад. - Как я понимаю, к вам приходили люди, желающие сдать в ломбард свои вещи или купить антиквариат. - В общем так. Правда, мы принимали только драгоценности. В некоторых ломбардах берут ещё аудиовидеотехнику, шубы, хрусталь. В последнее время мы в основном оказывали услуги информационного характера, создавали базу данных по московским антикварным магазинам и ломбардам. - А может быть убийца из числа ваших клиентов? Может быть Олег Васильевич слишком низко оценил какое-нибудь ювелирное изделие, и клиент понес серьезные убытки? И поэтому он решил расквитаться с вашим начальником? - рассуждала вслух Катя. Она перевела взгляд на Милу и увидела, что та, давится от смеха, зажимая себе рот рукой. - Извините, выдавила из себя Мила, - просто ваше предположение показалось мне ... таким странным. - Версии бывают разными, - назидательно сказала Катя . "Неужели я и впрямь сморозила несусветную чушь". - Вот ваш чай, возьмите, - и Мила протянула Кате чашку ароматного чая. - Вы попали в фирму по объявлению или по знакомству? - Нет, - Мила запнулась, я и раньше работала с Олегом Васильевичем в одной юридической фирме. - Давно? - Два года назад. - Долго вы там работали? - Около четырех месяцев. - Как называлась фирма? - Не помню, она быстро лопнула. - А где находилась?