Глава 7

Следующие две недели были посвящены беседам с врачами, знавшими Лактионова. И снова — ничего. Все отмечали его высокий профессионализм, готовность прийти на помощь советом и делом, человеческую порядочность. Но все это майор уже слышал много раз. При упоминании о «Велане» коллеги Лактионова либо пожимали плечами, либо удивленно поднимали брови. Полный ноль. Было от чего опустить руки и впасть в отчаяние. Но однажды блеснул слабый лучик надежды, что расследование все-таки сдвинется с мертвой точки.

Губарев вел беседу с Крутиковым Павлом Диогеновичем. Крупнейшим хирургом в области эстетической медицины. Директором косметологического центра «Лики красоты». Членом-корреспондентом Академии медицинских наук, как было написано на визитной карточке, которую Крутиков вручил Губареву, едва они успели обменяться стандартным рукопожатием. Павел Диогенович первым протянул руку, и Губареву ничего не оставалось, как пожать ее. Рука была пухлой и безжизненной. Такое рукопожатие майор обычно называл про себя «рыбий поцелуй».

— Садитесь, — указал широким жестом Крутиков на большое кожаное кресло. Губарев как сел, так просто утонул в нем.

— Я хотел поговорить с вами о Лактионове Николае Дмитриевиче, — начал Губарев. — Вы уже, конечно, знаете о его смерти.

Крутиков смотрел на майора, склонив голову набок. Он словно не слушал его, а думал о чем-то своем. Наступило молчание.

— Да, естественно, — спохватившись, выпалил он.

— Что вы можете сказать о покойном? И снова — пауза.

— Николай Дмитриевич был сложным человеком. Непростым. — Крутиков закашлялся. Губарев внимательно посмотрел на него. Он был круглым и гладким.

Как гриб-боровик. Большие очки в золотой оправе. Большая голова. Толстые губы. — Сложным, — повторил он.

— Все говорили о его заслугах в области медицины.

— Кто — все? — перебил Крутиков майора.

— Коллеги, врачи.

Майору показалось, что Крутиков вот-вот фыркнет.

— Давление авторитета. В узком кругу мы знаем цену друг другу. Красивыми словами нас не обмануть. И очки не втереть.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что слухи о профессионализме Николая Дмитриевича сильно преувеличены. Знаете, как бывает? Создается на ровном месте миф. И он растет, растет. Уже живого человека не видно за этим дутым мифом.

— Вы полагаете, что Лактионов не был хорошим хирургом?

— Хорошим, может быть. — Крутиков поднял вверх палец. — Или, точнее, неплохим. Но не выдающимся или великолепным. Как говорилось в некоторых откликах на его смерть. Надо быть точными в формулировках, чтобы никого не вводить в заблуждение.

— Но тот факт, что у него не было ни одной неудачной операции, разве не говорит сам за себя?

И тут Крутиков рассмеялся каким-то мелким, рассыпающимся смехом.

— Почему вы так думаете?

— Я беседовал с его сотрудниками, коллегами.

— Сотрудники — вассалы. Они будут молчать, как рабы. Коллеги заняты своими делами. Нет, это все неправда. У Лактионова был крупнейший провал. Операция, в результате которой он просто изуродовал пациентку. Искалечил, исковеркал, сломал ей жизнь.

Губарев подумал, что, если не остановить Крутикова, он будет без конца искать синонимы слову «изуродовал». Как по словарю Даля.

— У вас есть доказательства?

— Конечно! Я бы не стал голословно бросаться такими обвинениями.

У Губарева пересохло в горле. Он подумал: неужели проделана брешь в безупречном облике Лактионова? Вот она, ниточка, за которую можно уцепиться. Неудачная операция — это уже кое-что!

— И какие доказательства?

— У меня есть человек, который видел все это собственными глазами. Он работал в то время в клинике «Ваш шанс» и ассистировал Лактионову во время операции.

— И где же этот человек? — майор старался скрыть свое волнение.

— Он теперь работает у меня. Лактионов вышвырнул его на улицу, свалив на этого беднягу собственную ошибку. Вот вам и талантливый хирург! Светило в области медицины, — сказал Крутиков, растягивая слова, словно передразнивая кого-то.

— Я могу побеседовать с этим хирургом? Как его, кстати, зовут?

— Беликов Валерий Михайлович. Я его приглашу сюда. Позвать? — Крутиков уже встал из-за своего стола и вопросительно смотрел на Губарева.

— Да.

Дело обещало дать новый неожиданный поворот!

Бывает такой тип людей, на котором написано крупными буквами — «неудачник». Стоявший перед Губаревым мужчина принадлежал к их числу. Тусклый взгляд, поникшие плечи, во всей фигуре читались растерянность и уныние. Единственным достоинством Беликова были пышные усы, которые он поминутно трогал, как бы желая удостовериться, что они еще на месте.

— Беликов Валерий Михайлович? — спросил Губарев.

— Да. — Голос у Беликова был низким, хриплым. Он сел на стул напротив Губарева и сложил руки на коленях.

— Вы работали с Лактионовым?

— Да.

— Сколько времени?

— Два года.

— Когда вас уволили?

— В мае.

— Что вы можете сказать о Лактионове? Беликов бросил быстрый взгляд на Крутикова.

— Жесткий, твердый человек. Безжалостный.

— В чем выражалась его безжалостность?

— В том, как он поступил со мной, — выпалил Беликов.

— А как он поступил с вами?

— Я вам только что рассказывал об этом, — вмешался в разговор Крутиков. — Лактионов неудачно провел операцию и свалил все на Валерия Михайловича.

— Я разговариваю не с вами, — одернул его Губарев.

— Да, конечно. Извините.

— Вышвырнул меня на улицу, — повторил Беликов за Крутиковым. Губарев мог поспорить, что «инструктаж» от своего начальника он уже получил.

— Расскажите поподробнее об этой операции. Когда она была?

— В конце мая.

— Что там было?

— Пришла к нам пациентка, — кашлянул Беликов, — молодая девушка. Лактионов ее проконсультировал и направил на операцию. Я ему ассистировал. Ну и…

— Что?

— Операция была сделана крайне неудачно. Лактионов изуродовал пациентку. Исковеркал, — старательно выговаривал Беликов.

— … сломал ей жизнь, — закончил майор. Эти слова он уже слышал от Крутикова. — Почему, по-вашему, это случилось?

Ну… ошибся он. Провалил операцию. Сделал ее на очень низком профессиональном уровне. — Беликов говорил медленно, размеренно, как будто читал лекцию в аудитории.

— Как звали эту пациентку?

— Не знаю. Не запомнил. Я не имел дела с документами. Это оформляла Юлия Константиновна.

Ага! Значит, Юлька-пулька должна знать эту пациентку. Ее данные наверняка сохранились в компьютерной базе данных.

— И после этой неудачной операции Лактионов уволил вас?

— Да. На другой же день.

— Это просто чудовищно! — встрял Крутиков. — Так обойтись со своим сотрудником только потому, что сам оплошал! Этот поступок лежит вне сферы профессиональной этики.

— И теперь вы работаете здесь?

— Да.

— Кем? Хирургом? Беликов обменялся взглядом с Крутиковым.

— Нет. Помощником главного администратора.

— Почему?

— Ну… тот случай сильно повлиял на меня. Я так и не смог от него оправиться.

— Понятно. Спасибо за информацию. Оставьте ваш телефон. Если мне понадобится что-то уточнить, я свяжусь с вами.

Крутиков вырвал из блокнота, лежавшего на столе, маленький желтый листок и протянул его Беликову. Тот нацарапал на бумаге телефон и отдал листок Губареву.

— И еще один вопрос: кто-нибудь из вас знает такую медицинскую фирму «Велан»?

Крутиков посмотрел на Беликова. Беликов — на Крутикова. И почти одновременно они отрицательно покачали головами и сказали в одни голос:

— Нет. Покинув кабинет Крутикова, майор посмотрел на наручные часы. Половина пятого. Он еще успеет подъехать в «Ваш шанс».

Первой, кого он увидел в клинике, была Ирина Владимировна. Измученный взгляд, горькие складки у рта. Нелегко ей приходится сейчас, подумал Губарев. Вся клиника на ней. Одно дело — быть правой рукой и заместителем. Другое — возглавлять и руководить. Большая разница. Наткнувшись на Губарева, Лазарева остановилась как вкопанная.

— Здравствуйте, — сказал Губарев.

— Добрый вечер. Вы к кому?

— К вам. И к Юлии Константиновне.

— Надолго? Извините, у меня дела… Работа.

— Я думаю, что не займу у вас много времени.

Ни слова не говоря, Лазарева пошла вперед, майор — за ней. Они пришли в кабинет к Лазаревой. Она села за стол. Губарев напротив. Он решил сразу приступить к делу:

— Я только что узнал, что Лактионов примерно полгода назад, в конце мая, сделал одну неудачную пластическую операцию. Мне нужны координаты этой пациентки.

С минуту-другую Ирина Владимировна смотрела на Губарева.

— Кто вам сказал эту чушь?

— У меня существуют свои источники информации.

— Мне нечего сказать по этому поводу.

— В самом деле? Ирина Владимировна, вы же неглупая женщина. Зачем отпираться от очевидных вещей? Что было, то было. И у выдающихся людей бывают свои проколы. Это нормально. Поэтому я прошу вас рассказать все как было. Без утайки.

Ирина Владимировна достала из кармана халата сигареты и закурила.

— Это слишком неприятная история… — Она замолчала.

— Лактионов совершил профессиональную ошибку?

Если бы… Во всем был виноват ассистент. Горький пьяница! Зачем его Николай Дмитриевич взял к себе, ума не приложу. Как же — однокашник. Вместе учились! Старая дружба! Вот и поплатился за это. « Я ему столько раз говорила, что надо расстаться с этим алкашом. Но он — ни в какую. Валера — способный хирург. В свое время ему прочили большое будущее. Просто до поры до времени все обходилось. Честно говоря, Валера вообще редко допускался до операционного стола. Можно сказать, Николай Дмитриевич ему просто выплачивал зарплату. У того жена больная, двое детей. А в тот день Валера допустил грубейшую ошибку. Операция была очень сложной, трудоемкой. Я, к сожалению, не могла присутствовать в клинике по семейным обстоятельствам. Потом Лактионов казнил себя за то, что доверился Валере. Но толку-то! Сделанного не воротишь! После операции они долго говорили в его кабинете. Я поинтересовалась потом, о чем. Николай Дмитриевич сказал, что она просила вторично „подправить“ лицо. Но там должно было пройти определенное количество времени. Не меньше полугода. А то и год. Такие вещи сразу не делаются. Она, естественно, впала в отчаяние. Молодая девушка, мне было жаль ее. Из-за идиота Валеры она влипла в такую, извините за выражение, хреновую ситуацию.

— И где сейчас эта пациентка?

— Не знаю. Пару раз она приходила к Лактионову с угрозами. Но это мы быстро пресекли. У нас были посетители, и такого рода шумиха нам, сами понимаете, ни к чему. — Лазарева стряхнула пепел с сигареты в темно-зеленую пепельницу. — Вот и вся история. Еще вопросы есть?

— Есть. Мне нужны данные этой пациентки.

— Ничем не могу помочь. Дело в том, что Николай Дмитриевич сам лично изъял все документы, связанные с этой операцией. Может быть, они хранились у него дома? Правда, это всего лишь мое предположение…

— Зачем он это сделал?

— Мы боялись, что она подаст на нас в суд. Могло быть и такое.

— Но этого не случилось.

— Не случилось, — подтвердила Лазарева. — И слава богу!

— Как же мне найти эту девушку?

— Вы думаете, это она убила Николая Дмитриевича?

— Я ничего не думаю, я веду расследование. И в мою задачу входит собрать все факты и улики, имеющие отношение к следствию. Как ее зовут, вы не помните?

Лазарева покачала головой.

— Нет. Такая темноволосая. Молодая. Среднего роста. Не толстая и не худая. Вот и все, что я могу сказать о ней.

— Н-да… А Юлия Константиновна может помочь мне?

— Не знаю.

— Она у себя? В приемной?

— Да.

— Ну, если вы мне больше ничего не можете сказать о той пациентке, тогда я хотел бы поговорить с Юлией Константиновной.

Когда Губарев уже встал, Лазарева спросила его:

— Откуда вы узнали об этой истории?

— От Беликова.

— От Беликова? Где он сейчас? Неужели по-прежнему работает хирургом?

— Работает. Но не хирургом. А помощником администратора. У Крутикова. Вам знакома эта фамилия?

— Ес-тест-вен-но! Это же сволочь натуральная! При каждом удобном случае ставил подножки Николаю Дмитриевичу. Ненавидел его люто. Потому что завидовал. У Лактионова клиентура была круче. Известности — больше. Вот Крутиков и задыхался от зависти. Немудрено, что он приютил Беликова. Наверное, рассказывает всем, что Лактионов сделал халтурную операцию, а все свалил на Беликова. Да еще выгнал несчастного, ни в чем не повинного человека. Правда? Ведь все было именно так?

— Не отрицаю.

Ирина Владимировна кратко рассмеялась:

— Ход его мыслей известен. Побольше нагадить. Я еще удивляюсь, как он клинику свою открыл… Наверное, заместитель талантлив. И все вывозит на себе. Один бы Крутиков точно не справился. Дуб дубом! Простите, я все время срываюсь. Просто очень устала.

— Ладно, не буду вас больше задерживать. Может быть, у Юлии Константиновны мне повезет больше, — сказал майор.

Юлия Константиновна разговаривала по телефону. Она поздоровалась с Губаревым и кивком головы указала ему на диван для посетителей. Больше всего на свете майору хотелось размазать эту заносчивую соплюшку по стенке. Но это была нелегкая задача!

Освободившись, Юлия Константиновна встала из-за секретарской стойки и спросила:

— Чай, кофе?

— Ни того ни другого, — пробурчал Губарев. — Идите сюда. Мне надо с вами поговорить.

Она подошла и, взяв стул, стоявший у стенки, села рядом. Сегодня на ней был серый костюм. Юбка и жакет. И ослепительно белая блузка.

— Вы знали о неудачной операции, которую сделал Лактионов в этом году в конце мая?

— Да, знала.

— Почему же вы мне ничего не сказали? — рассердился Губарев. — Я еще в первый раз, когда с вами беседовал, спросил: «Были ли у Лактионова провалы в работе, неудачные операции?» А вы мне ответили: он — гений. Талант!

— Корпоративная солидарность, — лаконично ответила секретарь.

— Ах, корпоративная солидарность! Вы знаете, что я могу вас подвести под статью о сокрытии от следствия важных улик? Что вы со мной в молчанку-то играете?

Его гневный выпад Юлия Константиновна попросту проигнорировала.

— Мне нужны данные этой пациентки, — заявил майор.

— Их нет.

— Почему? — Губарев чувствовал, как в нем закипает глухое раздражение.

— Николай Дмитриевич их уничтожил.

— Уничтожил или изъял?

— В фирме их нет.

— И что мне теперь делать? — задал вопрос Губарев. — Как выглядела эта девушка? Вы ее помните?

— Помню. Она пыталась ворваться в кабинет Николая Дмитриевича. Я ее не пустила. Она порвала мне рукав блузки. И мне пришлось применить прием карате, чтобы ее утихомирить. А потом вызвать охранника. Девушка была темноволосой… рост, пожалуй, средний, глаза — серые.

— Как же вы цвет глаз запомнили?

— Человека, который осмелился порвать мне блузку, я запомню хорошо. На всю жизнь.

— А фамилию? Может, вы и фамилию запомнили?

— Может быть, — загадочно сказала секретарша.

— И какая у нее фамилия? — встрепенулся майор.

— Она может всплыть в самый неожиданный момент. Я изучаю мнемонику. Науку о памяти. Чтобы что-то лучше запомнить, надо пользоваться методом ассоциативного мышления.

Для майора все это было несколько туманно и сложновато.

— И вы им воспользовались?

— Мне же не нужно было запоминать ее фамилию. Но я могла в тот момент что-то печатать на компьютере или читать бумаги. И какая-то строчка или название могли прочно «приклеиться» к имени и фамилии девушки, которую вы разыскиваете.

— Ну?

— Вопрос только за тем, как снова наткнуться на тот текст или строчку.

— Ясно, — разочарованно протянул майор. — Это все написано вилами на воде.

Он почувствовал невольное раздражение, и ему захотелось поддеть секретаршу.

— Юлия Константиновна, откуда у вас деньги на джип? Зарплаты секретаря вряд ли хватило бы на такую машину?

— Отец помогает.

— И кем же он у вас работает?

— По коммерческой части.

— А где конкретно?

— В закрытой нефтяной корпорации.

«Я даже не буду пытать, где, чтобы не вспугнуть тебя, — злорадно подумал Губарев. — Я перепроверю твои слова. Если наврала — берегись! Живого места не оставлю».

Зазвонил телефон.

— Извините, — бросила ему секретарша и поднялась со стула. Она продефилировала к секретарской стойке и, изящно перегнувшись через нее, сняла телефонную трубку. — Алло! — раздался ее звонкий голос. — Добрый день! Вы позвонили в клинику «Ваш шанс», и мы рады выслушать вас…

Губарев поднялся со стула и размашистыми шагами прошествовал к выходу. Он был твердо намерен нокаутировать Юлию Константиновну и не откладывать это дело в долгий ящик. Надо было еще позвонить Лактионовой и спросить: знала ли она о неудачной операции своего мужа? Не может быть, чтобы он не поделился с ней своим промахом. Если бы возникла огласка, то неизвестно, чем могло кончиться это дело. Не случайно какое-то время все в клинике тряслись, что пациентка подаст в суд. Она могла бы это сделать. Но почему-то не захотела… Почему?

С работы Губарев позвонил Дине Александровне. Она была дома.

— Губарев, — кратко представился майор. — Почему вы мне ничего не рассказали об операции, которую ваш муж сделал одной девушке в конце мая этого года? И в результате которой ее состояние резко ухудшилось? Она еще несколько раз потом приходила в клинику. Я вас спрашивал: были ли у Николая Дмитриевича неудачные операции, а вы мне ничего не сказали.

В трубке молчали.

— Алло! Вы слышите меня?

— Да. Слышу.

— А почему молчите?

— А что я могу сказать? — почти сердито сказала Дина Александровна.

Если лучшая тактика — это нападение, то сейчас вдова Лактионова с успехом применяла этот распространенный и безотказно действующий метод.

— Правду. Все, как было.

— Это могло бросить тень на репутацию Николая Дмитриевича.

Майор хотел сказать, что хирург уже мертв. Его убили, а он, Губарев, занимается расследованием этого убийства, и говорить сейчас о репутации мертвого человека, по крайней мере, нелепо.

— В данный момент это не имеет никакого значения, — сказал майор.

— Имеет, — упрямо возразили ему. — Зачем посмертно ворошить грязное белье? Николай Дмитриевич был выдающимся профессионалом своего дела. Это — общепризнанный факт.

— Не спорю. Но один-единственный провал не может загубить репутацию, создававшуюся годами.

— Может. В области, где работал мой муж, у него были конкуренты, завистники. Они с радостью ухватились бы за этот случай и раздули его. Сейчас это делается очень просто. Пара заказных статеек, привлечение внимания общественности, запрос в соответствующую комиссию при Госдуме или мэрии. И все. Можно удаляться на покой!

— Какую мрачную картину вы нарисовали! А вам не приходит в голову, что эта девушка могла убить Лактионова?

В трубке вторично воцарилось молчание.

— Поэтому скрывать нелицеприятные факты из биографии Лактионова нет смысла. Этим вы только покрываете убийцу. Мне нужно знать, кто эта девушка. Что говорил о ней Николай Дмитриевич?

До майора донесся легкий вздох.

— Ну… хорошо… я расскажу. В тот день Николай Дмитриевич пришел сам не свой. Я, естественно, спросила его: что случилось? Он ответил: крупная неприятность. Неудачная операция. Я задала вопрос: почему это произошло? Виноват только я, ответил он. И никто больше. Доверился этому халтурщику. Больше ноги его не будет в моей клинике. Я спросила: какому халтурщику? Беликову. Это твой старый друг, спросила я, о котором ты мне рассказывал? Да, ответил муж. А пациент кто? Девушка. Жалко ее. Пострадала ни за что. Больше он ничего не сказал. Кто она, откуда. Ее данные, наверное, сохранились в компьютерной базе клиники. Спросите у Юлии Константиновны.

— В том-то и дело, что их там нет. Мне сказали, что, возможно, они хранятся у вас дома. После Николая Дмитриевича остались какие-нибудь бумаги? У него был домашний компьютер?

— Нет. Он все хранил на работе. Если было нужно, он приносил ноутбук домой.

Губарев распрощался, чувствуя, как его душит злость. Единственная ниточка, которая могла распутать клубок расследования, была, похоже, безвозвратно утеряна.

Люди делятся не на мужчин и женщин. И не на умных и глупых. Люди четко делятся на три категории: тех, кто отоваривается на рынках, в дорогих универмагах и бутиках. Это истину Надя поняла, когда стала получать зарплату на новой работе. Она перестала ездить на продовольственные и вещевые рынки, где были вечная толчея, гам и все время приходилось увиливать от покупателей с тележками на колесиках. Они так и норовили проехаться по твоим ногам. Нет, прелесть шопинга можно в полной мере ощутить только в хороших магазинах с просторными светлыми залами. Где тебе не отдавят ноги и не пихнут в бок. Ты можешь не спеша катить тележку вдоль лотков и выбирать то, что тебе нужно. Присмотреться к товару, взять его в руки. Какой кайф: примерять одежду в центральных универмагах с яркими неоновыми вывесками. Зайдя в кабинку, ты можешь рассмотреть себя в зеркале со всех сторон. И пробыть там столько, сколько тебе надо. Ты не услышишь назойливых голосов рыночных продавщиц: «Как вам это идет!» и «Эта вещь создана специально для вас!»

Прошли осень, зима, наступила весна. Надя лежала на кровати в выходной день и листала журнал «Стиль и красота». Анна Семеновна ушла в магазин: купить стиральные порошки и другие хозяйственные мелочи. Надя была одна и наслаждалась одиночеством и тишиной.

Сейчас в моде яркие расцветки! Розовый, бирюзовый! Ей пойдут эти нежно-розовые «капри» и блузка в розовую клетку! Еще неплохо бы купить к этому прикиду шелковый платок с лилово-сиреневыми разводами… Она пролистала журнал. Ее взгляд остановился на статье, рекламирующей отдых в Испании. Испания… Когда Олег подсел к ней в кафе, он что-то говорил про Испанию. Надо поехать туда, чтобы почувствовать вкус… как же называется это блюдо? Да, вспомнила Надя — паэлья! Андалусия… Надя пробежала глазами статью. Сами названия курортных городов звучали, как варварская музыка: интригующе и завораживающе: Марбелья, Торремолинос, Коста Брава… Может быть, плюнуть на все и… рвануть! Сколько ей еще ждать долгожданного часа, когда она накопит нужную сумму на пластическую операцию? Она и так тратится только на еду и одежду. За границу не ездит и современную бытовую технику не покупает. Исключение она сделала только для стиральной машины. Одна-единственная поездка в Испанию — всего лишь небольшая заминка, пауза на пути реализации ее планов. Это же так просто — сделать себе такой подарок. Надя вскочила с кровати и зашагала по комнате. Мысль о том, что она может просто взять и купить себе путевку в Испанию, взбудоражила ее. Она закрыла глаза: в лицо ей словно ударил соленый морской ветер и донесся аромат апельсиновых деревьев, растущих прямо на улицах. Да, решено. Она поедет в Испанию! Скоро наступает пора отпуска. И она устроит себе этот праздник.

Надя почувствовала волнение и прилив энергии. Ей захотелось выйти из дома и прогуляться по улице.

Она давно жила, не выходя за очерченные ею рамки. Работа, дом. Дом, работа. Походы в магазины. Один раз она уже обожглась с Олегом и поэтому больше никуда не выходила. Но сейчас ей захотелось просто пройтись. Прогуляться. Она мельком посмотрела на себя в зеркало и покрасила губы бледно-розовой помадой. Она по-прежнему не задерживала долгого взгляда на отражении в зеркале, но у нее уже не было чувства горечи и отчаяния, когда она видела свое лицо. Потому что теперь у нее была надежда, что скоро все это кончится.

Надя надела черное пальто, бежевый берет и, схватив сумочку, висевшую на вешалке, захлопнула посильнее дверь. Поеду в центр, решила она. Да, чуть не забыла. Темные очки, где они? Она пошарила в сумке. Здесь! Не придется возвращаться. Это хорошо! Три месяца назад она купила себе дорогие темные очки. Когда она надевала их, ей становилось спокойнее.

Она гуляла по московским улицам, сворачивала в переулки, петляла в них, часто останавливалась и рассматривала старинные дома. Стояла хорошая погода. Солнце заливало по-весеннему ярким, слепящим светом окна домов, отражаясь на асфальте и прохожих тысячами солнечных зайчиков. И еще как-то по-особому пахло. Нежно и вместе с тем остро, возбуждающе. Неожиданно она вспомнила, как познакомилась с Олегом. Весной. Два года назад. И передернула плечами. Нет, к черту воспоминания. Внезапно Надя ощутила приступ легкого голода. Почему бы не зайти в какое-нибудь кафе и не поесть, мелькнула мысль. Домой ехать не хочется. Поесть, а потом продолжить прогулку. В одном из переулков она натолкнулась на кафе со странной вывеской «Жером». Ниже была надпись: кафе французского стиля.

Надя вошла. Внутри все было белым. Стулья, столики, стены, тончайшие полупрозрачные занавеси.

В кафе почти никого не было. Надя повесила пальто на вешалку в углу и села за столик. Девушка в белом платье до колен и белом кружевном переднике принесла меню.

Надя стала просматривать его. И здесь… Она ощутила глухое внутреннее беспокойство. Она подняла голову. Через два столика от нее сидел молодой парень и рассматривал ее. Нагло. В упор. Ей показалось, что сейчас он встанет и подойдет к ней. Она хотела крикнуть на весь зал: «Нет!», но голос отказался повиноваться ей. «Что это, — испуганно подумала она, — я чуть не закричала». Она опустила голову, и тут приступ тошноты скрутил ей живот. Она поднялась со стула и нетвердыми шагами направилась к вешалке. Сорвала с нее пальто и быстро прошла к выходу. На улице она, не стесняясь прохожих, побежала. Она боялась оглянуться: вдруг этот незнакомый парень бежит за ней?

Около метро она перевела дух. Нет, какая Испания! Ей надо не отвлекаться от своей цели. Скоро она накопит нужную ей сумму. Осталось совсем немного. Пока она не «сделает» себе лицо, нормальная жизнь невозможна для нее. Тени прошлого будут преследовать ее. Надо поскорее закрыть эту страницу. И — навсегда!

— Витька, мы должны сделать основательный подкоп под Юлию Константиновну.

— Слушаюсь и повинуюсь. А как мы это сделаем?

— Проверим ее насчет богатого отца. Я спросил у нее: откуда деньги на джип, а она в ответ: папаша помогает. По ее словам, он работает в крупной нефтяной корпорации. Так ли это? Или она вешает всем на уши крутую лапшу? С нее станется. Попробуем поймать на слове.

Адрес ее отца — Меркурьева Константина Федоровича — они нашли сразу. На компьютерном диске московских адресов.

— Вот, — сказал Губарев, откинувшись на стуле назад и потянувшись так, что хрустнули кости. — Улица Юных Ленинцев, дом двадцать шесть, квартира четырнадцать.

— Это где?

— В Кузьминках. А матери — нет. Написано: умерла.

— Давно?

— Десять лет назад.

— Сейчас ей двадцать четыре. Десять лет назад было четырнадцать.

— Самый нежный возраст.

— Чувствуется, что нет матери. Слишком она самостоятельная, свободная.

— Да? — У Губарева неприятно засосало под ложечкой. Он вспомнил свою Дашку. Он бывает у своих, ездит к ним, навещает. Но это все не то! Не случайно, что Наташка все больше и больше жалуется на дочь! И еще этот мальчишка! Будь он неладен! Майор недовольно засопел: — Ладно, поехали. Чего тут рассуждать.

Витька замолк, почуяв перемену в его настроении.

— Выезжаем?

Губарев кратко кивнул головой.

Дом двадцать шесть оказался кирпичной хрущевкой.

— Обитель нефтяного магната! — иронично хмыкнул Витька.

— Похоже на то!

Дверь им открыл мужчина маленького роста, в старых тренировочных штанах и выгоревшей футболке непонятного цвета. Руки его были в земле.

— Вы к кому?

— Вы — Меркурьев Константин Федорович?

— Да.

— Тогда к вам.

— Вы откуда?

— Из милиции. — Они представились.

— Да? — удивился он. — А что случилось?

— Ничего. Просто хотим с вами побеседовать.

— Проходите, — засуетился он. — Извините, я тут цветы пересаживаю.

Сказка о нефтяном магнате лопнула, как мыльный пузырь.

— Вы живете с дочерью? — спросил Губарев, проходя в комнату, находившуюся в жутком беспорядке. Впечатление было такое, словно люди собирались куда-то переезжать. И свалили вещи в одну кучу. Из кухни доносился запах кислой капусты.

— Нет. Юленька живет отдельно.

— У вас две квартиры?

— Что? — не понял мужчина. — Нет. Юля снимает. Дело молодое, хочется жить отдельно. Так лучше. А я уж здесь, потихоньку…

— Где вы работаете?

— Нигде. Сижу без работы. Наш завод пять лет назад закрыли. Перепрофилировали. Я там инженером был. Хорошая работа. Была. А сейчас… — Он махнул рукой. — И хотел бы куда-то пристроиться. Да не берут. Никому моя специальность не нужна. Не на рынок же идти торговать!

— Кто вас содержит? Дочь?

— А кто же? Конечно, она. Дай бог ей здоровья!

Девочка она самостоятельная, умненькая. Своего в жизни добьется. Раньше я переживал за нее. Такой тихий домашний ребенок был. Все время сидела дома да книжки читала. Ну а как жена моя умерла, пришлось моей Юле за хозяйку становиться. Ничего не поделаешь. Куда ж деваться. — Мужчина говорил спокойным, размеренным тоном. — Юла, фу! Отойди!