"Приложи подорожник, и все пройдет…" – вспомнил я. И пошел искать подорожник. Но его не было. За пустырем началась густая трава. Я брел по ней, и пушистые метелки ласково трогали колени. Я слизывал с руки капельки крови. Сон угасал, как гаснет киноэкран, когда на кадрах бывает затемнение.
Я. просыпался, будто проваливаясь в светлую щель. В окно било яркое утро. Однако сон еще держал меня в мягких ладонях. Я машинально поднес к губам руку, чтобы слизнуть кровь. Но пореза не было, боль быстро проходила…
Во дворе хлопала калитка, и деловито орал соседский петух. Я вскочил, оделся и стал жужжать электробритвой.
И тут пришел Володька, с которым два дня назад мы сильно поссорились. Он был сам виноват тогда, но обиделся и ушел со слезинками на ресницах. Ушел, не сказав ничего, не ответив на оклик. Так уходят, чтобы совсем уж не возвращаться. И мне было очень горько, что он не придет, не будет, сидя в кресле, листать мои книги, не будет "давить клопов"" на моей пишущей машинке и рассказывать о своих приключениях. И я хотел даже найти Володьку, чтобы помириться, хотя и не был виноват. Но не помирился. Не потому, что я взрослый, а он маленький. Просто он уехал к своему деду на другой конец города.
И вот он пришел. Вернее, прибежал. Коричневый, в белой маечке, натянутой на мокрое тело, с влажными волосами. Легкий и тонконогий, как олененок.
– Здравствуй! – сказал он. – Ты дома? Пойдем купаться! Знаешь, какая теплая вода! Ну, пойдем… Да?
Он говорил, пританцовывая на пороге, и смотрел веселыми влажными глазами. И только в глубине этих глаз была виноватинка: "Ты не вспомнишь обиду?"
А обиды у меня не было. Была только радость, что он вернулся.
И мы, конечно, пошли купаться на пруд, к плотине, где уже собрались все мальчишки с нашей улицы. По краям тропинки цвела белая кашка, отчаянно звенели кузнечики, а в небе стояли желтые кучевые облака, похожие на дирижабли.
Володька прыгал впереди и порой оглядывался. Виноватинки в глазах еще не совсем исчезли.
Я улыбался ему и вспоминал сон. Хороший сон про возвращение в детство. Про то, как грустно бывает расставаться с другом, но тут уж ничего не поделаешь. Раз у него страна, где не доиграна битва и где он оставил свою трубу.
А может быть, он все-таки вернулся бы?
Я тоже порой ухожу в далекую страну, где живет мой друг Алька Головкин из четвертого «А» и пружинит под ногами тротуар, и сосновые кораблики с клетчатыми парусами плывут к дальним архипелагам. Там сколько хочешь можно ходить по колено в траве, запускать с крыши бумажного змея и воевать с пиратами. Там всегда выходишь победителем из поединка со злом, потому что нет оружия сильнее, чем деревянная шпага.
Но ведь я возвращаюсь. К Володьке. Ко всем.
Конечно, если бы сделать, чтобы никакие ветры, никакие годы не разделяли друзей! Если бы время не отнимало у человека детство… А может быть, это можно сделать? Если очень постараться?
– Если постараться, всего добьешься. Да, Володька? – спросил я.
– Нет, – сказал он, даже не обернувшись. – Не всего.
– Почему?
– Нипочему. Не всего, вот и все.
– Например? – начал я раздражаться,
– Например, попробуй загнать муху в мыльный пузырь, и чтобы он не лопнул.
Я обиделся, но он даже не заметил. Потом я перестал обижаться, и мы купались, пока не перемерзли до крупной дрожи. Тогда мы пошли домой.
Я насвистывал сигнал, который запомнился мне во сне: "Та'-а-та-та та'-та-а…"
– Это ты «Исполнение» свистишь? – вдруг спросил Володька.
– Что?
– Ну, сигнал. Я же знаю. Я два раза в лагере горнистом был. Это сигнал "Все исполняйте".
И он просвистел так же, как я, пять протяжных нот.
– Выдумываешь все, – проворчал я.
– Пойдем напрямик, через парк, – сказал Володька.
– А куда ты идешь? Вот где ворота!
Он вздохнул, удивляясь моей недогадливости. Отодвинул в заборе доску и показал: "Лезь".
По ту сторону забора, на опрокинутой мусорной урне, сидел рыжий котенок с удивительно знакомой мордой.
– Что-то знакомая личность, – сказал я.
– Это же Митька. Мы его в беседке нашли. Кормим по очереди. А он привык и за нами бегает, за всеми ребятами… Ну, опять сбежал из дома, разбойник!
Митька беззвучно мявкнул. Володька сгреб его и сунул под майку.
– Сиди тихо!
Я свернул на дорожку, но Володька сказал:
– Куда ты? Пойдем прямо.
Он дал мне ладошку и повел через высокую траву и кусты шиповника.
– И как ты ухитряешься не исцарапаться? – спросил я.
– Пфе, – сказал он. И шлепнул по животу, чтобы рыжий разбойник Митька сидел спокойно.
В НОЧЬ БОЛЬШОГО ПРИЛИВА
1
Я не виноват, я не хотел этого. Я убеждал себя, что непростительно забивать голову сказками. Говорил себе: “Ты взрослый человек, у тебя серьезная работа. Думай о ней”. И думал о работе. Целыми днями. Но по утрам, сам того не желая, пытался собрать в памяти обрывки сновидений.
Нет, Северо-Подольская крепость мне больше не снилась. Снился залив под желтым закатом и зализанный ветрами песчаный плоский берег. На берегу стояли каменные арки, а под ними висели сигнальные колокола – разных размеров. Заметно было, что колокола заброшены: у многих не было языков. Из песка торчали высокие травинки, и ветер пригибал их.
Еще я видел солнечные, но совершенно пустые улицы незнакомого города. А еще – внутренность круглых крепостных башен. По вогнутым стенам вились полуразбитые каменные лестницы. В узкие окна били пыльные полуденные лучи. Из поржавевших железных скоб срывались и падали погасшие факелы.
…Тех двоих я ни разу больше не видел. Но на берегу, на пустых улицах, на стертых ступенях лестниц я чувствовал: они только что были здесь. Я даже пытался найти, догнать их. И знал, что еще чуть-чуть – и догоню. Но не мог. И было очень горько. Я в этих снах был мальчишкой и не стеснялся плакать…
Нелепо тосковать по людям, которых никогда не было, которые однажды просто приснились. Но я тосковал по Валерке и Братику.
И ведь никому не расскажешь! Разве что Володьке… Но Володька – он разный. Иногда ласковый, тихий и все понимает. А иногда вдруг станет вредным таким и насмешливым. И не поймешь отчего…
И все же Володька был единственным человеком, который меня мог бы понять.
2
Мы с ним познакомились три года назад.
Я перепечатывал на машинке статью для журнала “Театральная жизнь”. Печатал я тогда плохо, работа надоела, я лениво давил на клавиши. В это время постучали.
Я неласково сказал: “Войдите”.
На пороге возникло лохматое, но симпатичное существо ростом чуть повыше спинки стула. С тонкой шеей, оттопыренными ушами и глазищами цвета густого чая. Одето оно было в мальчишечью школьную форму, крайне для него большую.
– Это вы все время тюкаете? – строго спросил гость.
– Что значит “тюкаете”? – слегка обиделся я.
Не отводя внимательного взгляда, мальчишка объяснил:
– Я внизу живу. А наверху каждый день: “тюк” да “тюк”, “тюк” да “тюк”. Будто клюет кто-то…
– Это машинка стучит, – объяснил я. – Печатаю. Работа такая. А что, мешаю?
– Да нет, тюкайте, – великодушно разрешил гость и добавил: – Просто интересно. А вы кем работаете?
– Я зав. литературной частью. Проще говоря, литературный директор.
Что-то вроде уважения мелькнуло у мальчишки в глазах. Он попытался незаметно подтянуть штаны и спросил:
– В какой школе?
– Почему в школе…
– В нашей школе исторический директор, – объяснил гость. – Он пятиклассников истории учит. У Витьки – ботаническая директорша. А вы в какой школе? Вы литературу преподаете?
Слово “преподаете” он произнес с солидностью человека, уже посвященного в премудрости школьной жизни.
Я сообщил, что работаю не в школе, а в Театре юного зрителя, отвечаю за то, как написаны пьесы.
– У-у… – сказал он. – А я думал, что в театре все люди артисты.
Я терпеливо объяснил, что в театрах много работников с разными профессиями.
– Но артисты все же самые главные? – спросил он. – Или вы главнее?
Набравшись нахальства, я сказал, что главнее: артистов много, а я один.
Он кивнул, помолчал и задал новый вопрос:
– А вы были артистом? Или сразу стали директором?
– Был.
– А кто главнее: литературный директор или знаменитый народный артист?
“Вот зануда”, – подумал я и ответил, что народный, пожалуй, главнее.
– А вы почему не стали народным? – поинтересовался он, глядя ясными янтарными глазами.
“Иди ты знаешь куда…” – чуть не сказал я и мрачно признался:
– Не получилось.
– Бывает, – посочувствовал он.
– Просто мне расхотелось играть, – заступился я за себя. – Я решил сам писать пьесы.
– Получается? – серьезно спросил мальчишка.
– Получается, – соврал я.
Он вежливо сделал вид, что поверил. Опять кивнул и посмотрел на машинку.
– А как вы печатаете?
– Проходи, – сказал я. – Что за разговор у порога… Тебя как зовут?
Он сообщил, что зовут его Володькой, скинул у дверей полуботинки и, бултыхаясь в своей форме, как одинокая горошина в кульке, подошел к столу. Забрался с ногами в мое кресло. Оглянулся на меня.
– Можно, я потюкаю?
Я с тайной радостью (есть причина не работать) вытащил недопечатанный лист и вставил чистый.
– Смотри, я покажу, как надо…
– Знаешь, я все привык делать сам, – доверительно сообщил Володька. – Я разберусь.
И он, в самом деле, быстро разобрался (правда, потом пришлось менять клавишу с буквой “ы”).
На другой день Володьку заинтересовала моя спортивная шпага (он выволок ее из-за шкафа).
– Это настоящая? – спросил он, и глаза у него сделались светлыми, золотистыми.
– Вполне, – сказал я.
– И ты умеешь сражаться?
– Конечно, – гордо ответил я. И объяснил, что в театральном училище нам преподавали фехтование, а кроме того, я занимался в спортивной секции. Один раз даже занял третье место в областной олимпиаде.
– Врешь! – восторженно сказал он.
Конечно, он просто не сдержался. И все же я решил поставить юного гостя на место.
– Во-первых, не вру. У меня диплом есть! А во-вторых, с чего это вы, сударь, начали говорить мне “ты”? Я взрослый человек.
Этот тип уселся на диван, поставил клинок между колен, прижался щекой к рукояти и задумчиво уставился на меня.
– Какой же ты взрослый? Взрослые не такие.
– А какие?
– Ну… они важные. У них жены, дети.
– Подумаешь… У меня тоже скоро будет жена. У меня невеста есть.
– А где она? – подозрительно спросил Володька.
– В Москве, в аспирантуре, – сказал я и вздохнул, вспомнив Галку.
Володька подумал и сообщил, что невеста – это не считается.
– У меня было две невесты. Одна в детском саду в меня влюбилась, а одна недавно, в сентябре. Записки писала. Печатными буквами.
– Ну, ты даешь… – только и сказал я.
– Можно, я потренируюсь шпагой?
– Тренируйся, но не шуми. Я хотя, по-твоему, не взрослый, а должен работать.
Мы подружились. Володька подрастал, перешел во второй класс, в третий, в четвертый… И почти каждый день приходил ко мне в гости. А если уезжал в лагерь или к дедушке, я скучал.
Иногда Володька печатал на моей машинке странные слова и говорил, что это названия планет, про которые он придумывает сказки. Иногда притыкался рядом и шепотом рассказывал, какую картину нарисует, когда совсем вырастет. Это будет грустная картина: кругом море, посередине маленький остров, а на острове одинокая, брошенная собака. Чтобы все поняли, что нельзя бросать собак. А еще будет картина “Девочка на дельтоплане”. Это та девочка, которая в первом классе писала ему печатными буквами записки. (“Только ты никому не говори, ладно?”)
А иногда в милого Володеньку словно бес залазил. Он начинал язвить. Чаще всего этот субъект потешался, что я считаю себя взрослым. Он заявлял, что взрослые не собирают картинки с парусными кораблями и не читают детских книжек. Взрослые не бегают с мальчишками на рыбалку и не строят игрушечные пароходы (сам подбивает меня на такие дела, а потом ехидничает!). Кроме того, взрослые умеют завязывать галстуки и не ужинают консервами из морской капусты.
Я злился и не знал, что возразить. Тем более что Галка не вернулась из Москвы, она вышла там замуж за солидного кандидата наук.
Но ссорились мы с Володькой редко. Зимой мы вместе катались на лыжах, а летом ходили купаться на большой пруд недалеко от дома.
Купались мы и в те дни, с которых я начал рассказ. Только мне было невесело и неспокойно. Володька смотрел на меня, и глаза его темнели.
– Ну, ты чего? – спрашивал он. – Чего ты такой?
– Устал, – говорил я.
– Ты же в отпуске.
– Пьесу переделываю. Не получается. Вот и устал.
– У тебя и раньше не получалось, а ты был веселый…
Я страдал из-за себя, а он из-за меня. Разве он виноват? “Расскажу”, – решил я наконец. И решив так, немного успокоился.
Но раз я повеселел, повеселел и Володька. В то утро мы опять пошли купаться, и он прыгал вокруг меня, как танцующий аистенок. И уже пару раз высказался в том смысле, что небритый подбородок – не доказательство взрослости, а всего только признак неаккуратности. Лишь когда повстречалась некая Женя Девяткина десяти с половиной лет, Володька слегка присмирел, порозовел и глянул на меня опасливо.
3
День начинался солнечный, но не жаркий. Купающихся было немного. Володька, однако, быстро скинул штаны и футболку и требовательно посмотрел на меня. Я, кряхтя, разделся. Но, поболтав ногой в воде, я твердо заявил, что купаться сейчас могут только явные психи. После того пошел на приткнувшийся к берегу плотик и с удовольствием вытянулся на сухих теплых досках.
– Пусть вода нагреется…
– Ты прямо как пенсионер, – досадливо сказал Володька.
– А ты не забывай, что я уже почти старик. У меня поясница…
– Опять ты за свое, – хмыкнул Володька.
– Конечно. Ты забыл, сколько мне лет?
– Двенадцать, – уверенно сказал он.
– Иди ты… – отмахнулся я и закрыл глаза.
…Почти сразу утих плеск воды, и смолкли крики мальчишек на недалеком островке. И шорох листьев. И откуда-то из темной дали донеслись пять ясных тактов трубы, пять ясных нот. Я узнал их сразу.
Это был сигнал Далеких Горнистов.
Я внутренне вздрогнул и стал ждать. Но сигнал не повторялся. Это был просто толчок памяти.
“Нет, хватит. Хватит пока думать об этом”, – сказал я себе. И разомкнул ресницы. Сразу вернулось летнее утро с его привычным шумом и редкими облаками над головой.
Растущий у самой воды тополь протянул над плотиком длинную могучую ветвь. Ухватившись за ветвь, надо мной висел Володька. И хитро поглядывал. Его пятки угрожающе шевелились в полуметре от моего живота.
– Без шуточек, – предупредил я.
Володька засмеялся и заболтал тощими ногами. Кожа на его груди сильно натянулась, и сквозь нее отчетливо проступили тоненькие ребра. Казалось, проведи по ним костяшками пальцев – и Володька зазвучит, как ксилофон.
– Не дитя, а шведская стенка, – сказал я. – Не кормят тебя дома, что ли?
– А-га… – неопределенно отозвался Володька. По-обезьяньи перебирая руками, он добрался почти до конца ветви и разжал пальцы.
Все брызги, которые поднял этот пират, хлопнувшись о воду рядом с плотиком, посыпались на меня! Я заорал и ползком перебрался на другой край.
– Не будешь обзываться дитем, – сказал Володька.
– Хулиган, – заявил я.
“Хулиган” радостно захихикал, потом примирительно сказал:
– Ладно, грейся. Я пока на остров к ребятам сплаваю.
– Валяй, – согласился я.
Глубина на пути до острова была Володьке не больше чем по плечи, и я за него не боялся.
Я опять вытянулся и закрыл глаза. Солнце стояло уже высоко и грело ощутимо. Я подумал, что буду долго-долго лежать так и не стану шевелиться. И, кажется, задремал.
…Кто-то ступил на плотик. Он качнулся, захлюпала вода. Кто-то легко подошел ко мне и стал рядом. Я лениво повернул голову. Я был уверен, что увижу мокрые коричневые Володькины ноги с прилипшими нитками водорослей. Но на плотике был не Володька. Я увидел ноги, обтянутые не то черной кожей, не то клеенкой. К одной был пристегнут ремнями широкий нож – в плоском, тоже черном чехле и с костяной узорной рукоятью.
Кто это? Аквалангист? В нашем-то мелководном пруду?
Я поднял глаза.
Надо мной, одетый в странный кожаный костюм, с рыцарским налокотником на левой руке, стоял Валерка.
4
Я сразу понял, что это он. Не кто-то очень похожий на него, а именно он – Валерка, которого не было на свете. Которого я лишь однажды видел в странном сне про сказку в городе Северо-Подольске (которого тоже не было).
До сих пор я очень смутно помнил его лицо, но сейчас узнал моментально: его темную косую челку над беспокойными бровями, его зеленовато-карие глаза – внимательные и почему-то слегка виноватые, и коричневую родинку на остром подбородке.
– Это ты… – шепотом сказал я.
Он склонил голову и ответил медленно, вполголоса:
– Мне больше не к кому было прийти. Не сердись, что я помешал.
“Помешал”! Боже мой… Радость и тревога поднялись во мне одной крутой волной. Радость – что он здесь. Тревога – что этот сон может оказаться коротким, мимолетным. Я торопливо оглянулся. Все было, как прежде. Та же ветка над плотиком, то же клочковатое облако в вышине, тот же синий заколоченный киоск на берегу. Вон Володькина одежда на траве, а вон, на острове, среди мальчишек сам Володька – словно оранжевая бабочка мелькают в кустах его плавки.
Это, кажется, прочный сон, очень похожий на явь. Наверно, сказка будет долгой. Я потрогал подбородок и глянул на свои ноги: может быть, я опять стал мальчишкой, как в первом сне?
Нет, я по-прежнему длинный небритый дядька… А Валерка здесь!
Я посмотрел на Валерку. Я понимал, что он пришел не просто так.
Глядя все так же – внимательно и чуть виновато, – он проговорил:
– Только ты можешь помочь.
– Я готов, – быстро сказал я и вскочил. Плотик закачался, Валерка переступил, чтобы не упасть, улыбнулся и взглянул на меня снизу вверх.
Раньше мы были одного роста, а сейчас Валерка не доставал мне до плеча. Но я вовсе не чувствовал себя старшим. Наоборот, мне было неловко за свой рост и возраст. Но наплевать, не это главное. Главное, что он пришел!
Пять высоких нот сигнала опять прозвучали во мне.
– Как помочь тебе? Что случилось?
Он вздохнул, пошевелил ногой, поправил пристегнутый нож и снова вскинул на меня глаза.
– Ты хорошо владеешь шпагой?
У меня холодок пробежал по спине.
– Ну… владею… Средне. Почему ты решил, что хорошо?
– Я же помню Железного Змея. Как ты его одним ударом…
Я улыбнулся:
– Но это же была сказка. Сон… Хотя сейчас тоже сон, – не без грусти добавил я.
Он сказал серьезно:
– Это не сон. Это переход… А у нас ты будешь мастером клинка. Я знаю, в этом искусстве вы опередили наших вояк.
Я не понял. Да не все ли равно? Главное, что мы опять встретились.
– Нужна шпага? – спросил я.
Валерка кивнул.
– Придется зайти домой, – озабоченно сказал я.
Он опять улыбнулся, и снова это была виноватая улыбка.
– Да нет, шпага найдется. Нужен ты.
Я прыгнул на берег и стал торопливо одеваться. Потом окликнул через пруд Володьку. Он помахал рукой. Я крикнул, что скоро вернусь. Спохватился и посмотрел на Валерку.
Он кивнул:
– Скоро… Если ничего не случится.
– А что может случиться? – спросил я без боязни, а просто с любопытством.
– Скорее всего, ничего не может. Ты же мастер. Но все-таки… Шпаги – не игрушки. Ты не боишься?
Я не боялся. Во мне вырастало напряженное ожидание загадочных событий, в которых мы будем вместе с Валеркой – плечом к плечу. Жаль только, что плечи у нас теперь на разной высоте…
– Идем? – спросил я у Валерки.
– Идем.
Я еще раз помахал Володьке, и мы ушли с берега.
5
Улицы были пусты. Ни людей, ни машин. Стояла тишина. Только наши шаги нарушали ее, да один раз желтый лист – предвестник недалекой осени – упал с тополя и зашуршал по асфальту. Валерка проводил его внимательными глазами.
Солнце грело уже крепко. У Валерки на лбу выступили маленькие капельки. От его тугой куртки пахло горячей кожей.
– Для чего ты в таком костюме? – спросил я.
– Это под доспехи, – сказал Валерка.
– У вас война?
– Смута, – ответил он и вздохнул.
Потом он доверчиво глянул на меня и сказал:
– Я бы не позвал тебя, но я очень боюсь за Василька.
– За кого? – удивился я.
– За брата. Ты не помнишь?
“Не помнишь”! Надо же сказать такое!
– Помню, конечно. Просто… я не знал, что его так зовут.
– Это я его так зову, – тихонько сказал Валерка и смутился.
Мне очень хотелось спросить про Братика, но я не решался. Опасение, что все может исчезнуть, не оставляло меня. Исчезнуть от неосторожного шага, от лишнего слова…
Несколько минут мы шли молча. По солнцу и тишине. От центра на окраину, мимо деревянных домов, по улицам, на которых прошло мое детство. И вдруг я понял, куда ведет меня Валерка: к старой трехэтажной школе, где я когда-то учился.
Перед школой тоже было пусто. Блестели стекла, тень от кленов лежала на красных кирпичных стенах. Странно! Ведь говорили, что школу недавно оштукатурили… На квадратном кирпичном столбике, у самых ступеней, я заметил сделанную мелом надпись: “Машка – ведьма”. Я сам это когда-то написал. Надо же, не стерлось до сих пор!
– Сколько сейчас тебе лет? – вдруг спросил Валерка.
Я остановился от неожиданности. Потом вспомнил Володьку. И, сам не зная почему, с мрачноватым юмором сказал:
– Двенадцать.
– Вот и хорошо, – серьезно откликнулся Валерка.
Мы вошли. По коридору гулко разнесся звук наших шагов – в пустых школах летом шаги всегда очень гулкие. Никого не встретив, мы подошли к спортивному залу. Валерка медленно отвел скрипучую дверь. В зале было пыльно и не прибрано. В беспорядке стояли и валялись, задрав “копыта”, спортивные “кони” и “козлы”. В затянутые сеткой высокие окна падали широкие лучи.
Мы пересекли зал и оказались у дверцы – она вела в комнатку, где хранились мячи, стойки для прыжков, кольца, спортивные маты. В эту же каморку наш физрук Василий Антонович отправлял иногда наиболее расходившихся на уроке мальчишек – “подумать и успокоить нервы”. Нам нравилось сидеть в полумраке и развлекаться потихоньку случайно найденными интересными штуками: ракетками, гантелями, деревянными гранатами и плетеными мячиками для хоккея.
Однажды за старыми матами я отыскал заржавленную рапиру…
Сейчас за дверцей была не каморка, а длинный, освещенный пыльной лампочкой коридор. Маты сплошными штабелями лежали у кирпичных стен, их хватило бы на тысячу школ. Между ними оставался лишь узкий проход, да и то не совсем свободный: кое-где почти до пола свешивались с потолка толстые канаты и рваные волейбольные сетки. Конец коридора терялся в сумраке.
– Надо пробираться, – сказал Валерка.
– Давай.
Он скользнул вперед. Я прикрыл за собой дверь и двинулся следом…
Мы шли удивительно долго. В пыли и полутьме. Редкие лампочки лишь едва светились в паутине. Веревки и обрывки сеток цеплялись за руки и за ноги, а особенно – за Валеркин налокотник. Один раз оказалось, что тяжелые кожаные маты почти завалили проход, и пришлось пробираться под ними ползком.
Когда мне стало казаться, что мы провели в этом коридоре полжизни, он уперся в стену из очень крупных и неровных кирпичей. Здесь было попросторнее и горела лампочка поярче.
В стене был узкий неровный пролом.
– Пришли, – прошептал Валерка. – Сейчас пролезем – и все.
– Мне не пролезть, – уверенно сказал я,
Дыра выглядела слишком маленькой.
Валерка улыбнулся;
– Пролезешь.
И вдруг я понял, что он прав. Лаз в стене был в самую пору для моих мальчишечьих плеч!
Я снова стал мальчишкой! Словно и не кончался тот странный сон про лунный дом в Северо-Подольске и про часы с деревянными рыцарями.
Снова были на мне легонькие разношенные кеды, выцветшие до белизны шортики, слегка распоротые у кармана, и рубашка в серо-зеленую клетку. Старенькая мальчишечья рубашка с висящей на нитке пуговкой у ворота и закатанными по локоть рукавами.
Я рассказываю об этом долго, а радостное сознание, что мне, в самом деле, двенадцать лет, пришло тогда в одну секунду. Я глубоко вздохнул и засмеялся. Во всем теле была упругая легкость.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.