«Переплыл! Почти… Там до берега-то оставалось всего чуть-чуть!»

«Во-первых, не чуть-чуть. Во-вторых, никакое «почти» не считается… А в третьих…»

«Ну что? Что?!»

«Сам знаешь, что. Как ни крутись, Зуёк, это было все-таки купание. Какая разница, в штанах или без…»

Теперь Симка понимал, что это и в самом деле так. Никуда не денешься. Хмуро спросил у Которого Всегда Рядом : «Ну и что теперь?»

Тот сказал снова: «Сам знаешь, что»

Симка знал: придется признаваться маме. Иначе совесть заест. Ее, совесть-то, не утопишь, в землю не зароешь, и обманывать ее – себе дороже. По крайней мере, в отношениях с мамой.

«Ага! Боишься, что попадет!» – злорадно сказал Который Всегда Рядом .

«Идиот! Не боюсь я, что попадет! Мне и не попадает никогда по-настоящему. Только… признаваться и прощенья просить всегда тошно. И расстроится она…»

«Это уж точно», – отозвался Который Всегда Рядом с ноткой сочувствия.

«А что, если… если я признаюсь не в эти дни, а когда-нибудь потом?»

«Это, пожалуй, можно, – рассудил Который Всегда Рядом . – В признавании важно не когда , а только чтобы обязательно »

«Я обязательно… но попозже…»

«Когда вырастешь?» – хихикнул Который Всегда Рядом .

«Вовсе нет! Просто выберу подходящий момент!»

«Ну, выбирай, выбирай», – хихикнул он снова.

«Язва какая, – сказал Симка уже с облегчением. – Вот был бы ты настоящий и видимый, дал бы я тебе башмаком ниже спины и прогнал бы… за тридевять земель».

«Куда ты от меня денешься…»

Симка знал, что никуда не денется. Скорее всего, Который Всегда Рядом – рядом навсегда. Хотя появился-то он совсем недавно: в первый вечер, когда мама и Андрюшка оказались в больнице, а Симка остался в двух комнатах и кухне один.

Ох, как не по себе было тогда Симке. И от одиночества, и от тоски и от пустоты квартиры, которая сразу сделалась необыкновенно большой. И от шорохов за печкой. И от резкого света лампочек, который не разгонял страх, а лишь подчеркивал пустоту выросшего пространства комнат. А выключишь свет – сгустки белесых сумерек заползают в окна и по-хозяйски устраиваются в углах. И похожи эти сгустки… даже страшно думать, на кого они похожи.

Симка сделал «среднее» освещение: чтобы и не резкий свет, и не сумерки. Включил лампочку на кухне, растворил дверь так, чтобы лучи из нее падали в комнату. Лег на кровать не раздеваясь. Тоскливый страх не уходил. Не помогал ни диктор, вещавший из маленького динамика «Москвич» об успехах в выполнении семилетнего плана, ни веселая ругачка соседа дяди Миши и его жены тети Томы, что доносилась со двора через распахнутое кухонное окно. Симка сжал зубы и с остатками храбрости замычал:

Сражайтесь, кубинцы …

Однако не помогли и кубинцы.

Оставалось пустить слезу. Но… неслышно и все-таки очень отчетливо кто-то сказал рядом:

«Не вздумай, Зуёк. От этого бывает только хуже».

Симка перепугался еще больше. Замотал головой и сел. Не рвануть ли из дома на двор?

«Сиди, не дергайся. Надо себя пересиливать».

– Ты… кто? – слабея так, что вот-вот из него побежит, прошептал (вернее, шепотом простонал) Симка.

«Не все ли равно? Я… тот, Который Всегда Рядом ».

Удивительно, что Симке стало полегче, хотя следовало бы ужаснуться окончательно. Нет, не стал он ужасаться окончательно! Все-таки сейчас не средние века, где всякие колдуны и ведьмы, а двадцатый век, когда телевизоры, атомные ледоколы и спутники и всему есть научные объяснения.

«Понял. Ты, наверно, мой внутренний голос. Или… это… мое отражение в моих собственных мозгах. Да?»

«В твоих птичьих мозгах я не поместился бы, – проворчал неслышный голос. – Не умничай. Просто я – Который Всегда Рядом» . – Теперь все слова были как бы с большой буквы, и Симка понял, что это – имя. И еще понял, что ни бояться, ни удивляться больше нет сил. Всхлипнул и уснул.

Утром он, конечно, решил, что Который Всегда Рядом ему приснился. Но тот по-прежнему неслышно и отчетливо сообщил:

«Не надейся. Я от тебя не отвяжусь».

В свете яркого утра для страха не оставалось места, и Симка лишь спросил:

«А зачем я тебе?»

«Потому что я всегда рядом . Не ясно, что ли?»

Ясности не было, но… и тревоги не было. Симка подумал: «Пусть. Может, так даже лучше».

И в самом деле стало лучше. По крайней мере, не так одиноко. От страхов Который Всегда Рядом Симку не спасал, но порой уменьшал их ехидными репликами. И случалось, давал полезные советы. Разговаривал он тоном парня, который снисходительно учит уму-разуму младшего пацаненка. Но Симка чувствовал, что Который Всегда Рядом притворяется. Скорее всего это был Симкин ровесник, только… ну, из иного какого-то мира. Может быть, он проскользнул из того мира в Симкин через волшебную дверь, как мальчик Тони проникал через свою дверь в старинную страну индейцев… А может, все-таки он состоял из Симкиных мыслей, которые появлялись сами по себе и отзывались в ушах. Обсуждать эти вопросы Который Всегда Рядом отказывался, отвечал одинаково: «Отвяжись, зараза!»

Так ответил он и сейчас, когда Симка лежал на кровати после удачных опытов с линзами. Симка снова попытался обсудить вопрос «кто ты?», но услышал уже знакомые слова.

«Ну и фиг с тобой», – сказал Симка. Лег поудобнее и… заснул.

Тайник за глазастым пнем

Который Всегда Рядом разбудил Симку, когда на часах было без пятнадцати семь. «Вставай, а то тетя Капа опять начнет в стенку молотить!..»

Ого, сколько времени Симка давил подушку! Часа четыре! Даже в детском саду дневной «мертвый час» в два раза меньше…

И дяде Мише с дровами он не помог, забыл! Хотя, если бы это было очень надо, дядя Миша сам Симку позвал бы, без церемоний.

Симка вскочил, на кухне ополоснул перед рукомойником щеки и нос. Попробовал отмыть от чернил мизинец (наверно, уже пора), но те крепко въелись в кожу. Видать, надолго. Побледнели, но не смылись. Пришлось замотать палец чистым бинтом.

На ужин оказалась все та же пшенная каша, а не обещанные макароны с квашеной капустой (ну и хорошо, а то капуста эта всегда почему-то пахнет гнилой мешковиной).

После ужина Симка еще повозился с большой линзой и маленьким окуляром, поразглядывал через них всякие мелочи на крышах и дворах. На одной из крыш увидел рыжего котенка, который, сидя вниз головой, вылизывал растопыренную лапу. Будто совсем под носом у Симки. «Кис-кис», – позвал его Симка, но котенок на самом деле был в дальней дали и, конечно, не услышал…

В конце июня солнце садится за крыши только в десятом часу. А пока еще был день-деньской. И надо было этот день как-то тянуть до конца. Симка пошел на школьную спортплощадку. Там ребята гоняли футбольный мяч. Они были большие, класса из седьмого-восьмого, и почти незнакомые, но разрешили Симке занять место на левом краю в одной из команд. И Симка играл не хуже других. Но потом пришел парень по имени Гуся, и Симке вежливо предложили перейти в запасные. Симка не обиделся. Все-таки дали поиграть больше часа, спасибо и на том. Да и не хотелось больше. Снова гудели ноги, опять заболела косточка. Симка, прихрамывая, побрел по улице Луначарского к Аккумуляторному заводу – посмотреть, какое завтра в заводском клубе кино. Оказалось, что старая мура – «Богатая невеста».

Симка отправился домой.

Заниматься оптическими опытами больше не хотелось. Читать знакомые книжки тоже не хотелось, а нового не было (все никак не соберется в библиотеку обменять «Человека-амфибию» на что-то другое).

«Мама уже, наверно, уложила Андрюшку, – подумал Симка. – А Соня, скорей всего, собирается в Тобольск. Интересно, на чем она завтра поедет: на автобусе или на пароходе?»

Чтобы грусть не взяла его в окончательный плен, Симка включил в себе бодрую мелодию со словами:

Был чудак у нас Данила,
Вместо водки пил чернила…

«Ты, Зуёк, хотел приберечь эту песню для другого», – с подначкой напомнил Который Всегда Рядом .

«Для чего?» – буркнул Симка. И сразу ослабел.

«Сам знаешь, для чего. Для борьбы со страхами…»

Черт его дернул напоминать о страхах!

Впрочем, они и сами напомнят о себе, никуда не денутся. Солнце уже скатилось за низкие крыши, бросало из-за них последние лучи, которые покрывали бронзовой пудрой листья и пух на тополях. Скоро исчезнут и эти отблески. В небе еще надолго сохранятся отсветы заката, да и потом, до самой утренней зари, оно останется светлым, но в дом проберется похожая на рассеянный в воздухе зубной порошок полумгла. И в ней будет растворена томительная боязнь.

От того, что в ночи не обычная темнота, а эта вот белесая полумгла, смешанная с печалью и одиночеством, еще хуже. Темноту можно прогнать электрическим светом. А сейчас он казался ненужным (ведь все вокруг различимо и так!) и потому жестким, недружелюбным. И таким же недружелюбным, чем-то грозящим, делалось все вокруг. И Симка включал свет лишь на кухне… А облепившие Симку сумерки словно впитывались в кожу, в глаза, в душу и спрашивали не то с насмешкой, не то с сочувствием: «Что, стра-ашно?» Он съеженно сидел на кровати и отвечал с самым последним остатком гордости: «Ни капельки…»

А на самом деле было ох как страшно. Казалось, шевельнешься, и случится что-нибудь . Но он заставлял себя шевелиться. Иначе совсем окостенеешь от страха, прежде чем тебя сморит спасительный сон…

Симка думал даже: не устроить ли себе убежище для ночлега под лестницей? Там нет пустоты ночных комнат, рядом дверь на двор, куда можно выскочить, если угрожающее что-то подберется вплотную. Можно позвать к себе и уложить в ногах дяди-Мишиного кота Тимофея, который часто ночует на дворе (словно он дворняга, а не кот!).

Спасительная была мысль! И все же Симка не поддался ей. Потому что это означало сдаться страхам совсем. Окончательно унизиться перед ними. И… перед собой. А унижения Симка боялся больше чем страхов и боли. Их он тоже очень боялся, но самолюбие было все-таки на капельку сильнее. Что же это получится? Бежать из собственного дома в конуру и ежиться там, как улизнувшему от волка зайчонку?

Да, а чего он боялся-то?

Ну не детсадовский младенец же и не старая бабка, которая верит в чертей и привидения! Книжки про науку читает, красный галстук носит, даже состоит в совете отряда, который борется за звание «Отряд – спутник семилетки». Пионеры – они разве имеют право бояться нечистой силы, которой нет на белом свете!

Но Симка и не боялся ни ведьм, ни призраков, ни вампиров. Он боялся непонятности . Такая непонятность, скорее всего, обитала в этом доме с давних пор. Днем спала, а к ночи оживала…

Дом был построен лет сто назад. В нем до революции жил купец Красильников, тогда все комнаты двух этажей соединялись между собой. Потом дом разделили на четыре квартиры, кое-что в них перестроили, в каждую проделали свой вход со двора. Жильцов стало в пять раз больше, чем в купеческие времена. Давным-давно дом не ремонтировали, его карнизы с деревянным орнаментом перекосились, водосточные трубы с жестяным узором поржавели и обвисли. Но люди не жаловались. Им еще повезло! Ведь не у каждого в Турени была отдельная квартира, пускай даже такая ветхая…

А дом жаловался.

По ночам он кряхтел, постанывал и, наверно, вспоминал старину. Может быть, именно воспоминания о прежних временах и давно умерших людях пропитывали по ночам воздух слегка перекошенных комнат с обширными печами и стонущими дверьми.

Потом уже Симка понял: дом жил сам по себе, и его воспоминаниям не было дела до обмирающего от страха мальчонки, они его не замечали. Но Симка-то замечал всю эту «одушевленность» дома. И вещи замечали. И порой тоже становились странными.

Иногда по ночам сам по себе начинал брякать умывальник. Неожиданно громким и сбивчивым делался стук ходиков. Начинали шелестеть в темноте листы оставленной на столе раскрытой книги – словно по ним пробежал ветерок (или кто-то переворачивал страницы). При маме и Андрюшке Симка почти не обращал на это внимания. По крайней мере, не пугался. А когда один…

А потом жутковато повело себя зеркало.

Зеркало было старое, даже старинное. Мама говорила, что оно висело еще в большой казенной квартире ее отца, когда он служил начальником станции Галахово. Шириною оно было в полметра, а высотою как Симка. В облезлой деревянной раме с завитушками. Его расположили не в «общей» комнате, где спал Симка, а в маленькой, где устроились мама и Андрюшка. Повесили повыше пола и наклонно. Благодаря этому любой человек отражался в нем в полный рост. Симка, когда он оставался в доме один, порой вертелся перед зеркалом, чтобы разглядеть получше – что он за человек? Но так бывало днем, при ярком свете. А по вечерам глубина за мутноватым и с пятнышками стеклом делалась темной и непонятной. Заглядывать в нее не хотелось.

Но несколько дней назад Симка все-таки заглянул. Это Который Всегда Рядом подначил его. Когда очередной тягучий страх стал обволакивать Симку, Который хмыкнул:

«До чего боязливый червяк, смотреть тошно…»

«Ну и не смотри!»

«Я и не смотрю. А ты сам на себя погляди. Бледная козявка, уши от страха прозрачные…»

«Сам ты…»

«Ну, взгляни, взгляни в зеркало, но кого ты похож… Боишься? Даже посмотреть боишься!»

Чтобы поставить на место зарвавшегося Которого и чтобы не капитулировать перед страхом безоговорочно, Симка решил посмотреть. В комнате, где зеркало, свет включать он не стал, включил в «общей» – так, чтобы лучи падали в широкую дверь, со спины. Тогда они будут освещать не самого Симку, а его отражение (об этом способе написано в «Занимательной оптике»).

Потом Симка стиснул кулаки и встал перед зеркалом.

А в темном прямоугольнике, наклонившись навстречу, встал обрисованный лучами лампочки мальчишка – в точности такой же.

Ну и что? По виду ничуть не скажешь, что испуганный. Симка как Симка. Такой же, как другие ребята. Ну разве что чересчур аккуратный – не туреньский, а скорее московский или ленинградский мальчик. В ладном таком, заграничного покроя, пиджачке, в торчащих из-под пиджачка коротеньких брючках с отглаженными стрелками, в тугих светлых гольфах и новеньких сандалиях. С гладко зачесанной набок прической пенькового цвета. С блестящим стеклянным значком на лацкане. Мальчик только что вернулся с выставки в московском Манеже…

…Господи, какой Манеж? Это было в прошлом году! Пиджачок с обтрепанными обшлагами висит в шкафу, на сморщенных штанах давно никаких стрелок, ноги босые, в синяках и длинных царапинах, волосы не чесаны неделю, а значок… он не на груди, а в кармане!

Симка попятился, ощущая под ребрами пулеметную трескотню сердца. Его отражение (теперь такое же взъерошенное, как он сам) попятилось тоже. Симка выскочил в другую комнату. Сел верхом на подоконник открытого окна – одна нога в помещении, другая снаружи. Получилось, что он левым боком в доме, а правым на улице. В случае чего можно сигануть на тротуар, не высоко…

«Что, перетрухнул, Зуёк?» – хихикнул Который Всегда Рядом .

«Пошел ты на фиг… Что это было?»

«Это было необъяснимое свойство зеркальной памяти … Про такие штуки немало написано в разных книжках. Стра-ашных…»

«Заткнись, идиот…»

Симка просидел на подоконнике с полчаса. На светлой улице было хорошо. Прошли парни с гитарой, два раза проехали мотоциклисты, где-то раздавались удары по волейбольному мячу и веселые голоса. Симка малость успокоился. Стала вспоминаться прошлогодняя поездка, Нора Аркадьевна… Нет, про нее не надо. Она была очень хорошая, но думать про нее… лучше не сейчас. А то вдруг окажется рядом…

К Симке подкралась наконец спасительная сонливость, он брякнулся на кровать, накрыл голову подушкой, чтобы не слышать кряхтенья и скрипов дома. И уснул так – не раздевшись, не выключив света, не затворив окна…

Это было дней пять назад.

А нынче спасительного сна не было, как говорится, ни в одном глазу.

«Не надо было дрыхнуть днем», – сказал Который Всегда Рядом .

«Помолчи. Шибко умный…»

Симка ощущал непонятное раздражение. И решил, что сегодня бояться не будет. Назло «Которому », назло себе, назло всем на свете страхам.

Был чудак у нас Данила:
В животе его звонило,
Потому что утром он
Съел на завтрак телефон!
Тра-та-та и тра-та-та!..

Чтобы доказать себе, что с этого момента он – совсем другой, ничего не боящийся человек, Симка решил посмотреть в зеркало. Как тогда . И убедиться, что в прошлый раз ему просто все почудилось.

«Ох, не надо…» – язвительно предостерег Который Всегда Рядом . А что еще он мог сказать? Он такой…

Конечно, опять стало «стра-а-ашно». Однако теперь в страхе чудилось что-то новое. Какая-то… да, притягательность. Боишься, а делаешь. Ноги сами идут…

Ну и что?

Вот оно, обыкновенное зеркало, вот он, обыкновенный Симка в нем. Никакого пиджачка, привычная майка с дырой на боку. Ох, а где он ее заработал, дыру-ту? Не заметил даже… Симка озадаченно поскреб пятерней затылок. Вернее, хотел поскрести, но помешала сдвинутая назад фуражка. Симка забыл ее снять, вернувшись с улицы… Да, но… на Симке в зеркале фуражки не было. Просто растрепанные вихры. Впрочем, тут же фуражка – мятая, с якорьками и заштопанным козырьком – появилась. А дыра на майке пропала!

«Мама!» – Симка рванул из маленькой комнаты через большую на кухню. И хотел толкнуть дверь, чтобы вылететь на лестницу и на двор. Но… а потом что? Так и сидеть на дворе, не решаясь вернуться в собственную квартиру? Симка замер, упершись в дверь ладонями. Сердце колотилось, как гремучий пластмассовый шарик, который в полугодовалом возрасте любил трясти Андрюшка.

Который Всегда Рядом сказал без насмешки, спокойно так: «Ну, что за паника, Зуёк? Дедушкино зеркало пошутило с внуком. Оно и с мамой раньше так шутило… наверно… Отдышись».

Симка отдышался.

Был чудак у нас Данила,
Все боялся крокодила:
Как бы этот крокодил
Что-нибудь не откусил…

Симка зажал в себе все нервы и показал крокодилу язык. А также – себе и Которому . И чуть-чуть не дал себе слово, что сейчас пойдет к зеркалу опять. Который Всегда Рядом на язык не обиделся и добродушно посоветовал:

«Да оставь ты зеркало в покое, оно малость спятило на старости лет. Лучше разберись с пнем ».

И Симка, отвернувшись от двери, посмотрел на пень.

Пень был нарисован на холсте. Такая картина без рамы. Она была прибита по краям к стене между кухонным шкафом и вешалкой. Осталась от прежних жильцов, когда мама, дядя Саша и Симка въехали сюда два года назад. Мама решила, что убирать ее не стоит – все-таки украшение, хотя и обшарпанное. Картина была, судя по всему, очень давняя. Края обмохнатились, краска местами потрескалась, потемнела. Однако все на ней было хорошо различимо. Художник («Наверно, какой-то самоучка», – сказала однажды Нора Аркадьевна) изобразил летний пейзаж – там была вырубка, окаймленная недалеким лесом, кривые березки, трава с лиловыми цветами, солнечные облака. Через траву шли две охотничьи собаки с висячими ушами – рыжая и черная. А на переднем плане торчал замшелый пень.

Может, художник и был самоучка, но пень у него получился отлично. Кривой, покрытый остатками коры и всякой порослью, он опирался на вылезшие из травы изогнутые корни. Словно сердитый сказочный осьминог попытался выбраться из-под земли и застрял. В верхней части пня виднелись два сучка с ровными срезами. Эти срезы, как два круглых глаза, с досадой и угрозой смотрели на весь белый свет. И прежде всего на Симку!

То есть днем они никак не смотрели – два сучка, вот и все. А после заката, при лампочке… Куда ни пойдешь, где ни сядешь – подземное существо следит за тобой неотрывно. Как портрет в известной повести Гоголя. Может, за этой картиной тоже скрывается тайник? А что! Вдруг купец перед революцией спрятал кубышку с золотом?!

Симка однажды поделился этими мыслями с мамой. Не следует ли отодрать холст и проверить? Ну, если не тайник там, то, может быть, дверца, как в книжке про Буратино…

Мама, однако, сказала: «Давай как-нибудь потом. А пока тебе пора на молочную кухню». И Симка пошел за спецпитанием для Андрюшки. А потом одно, другое, и мысли про тайник стали казаться чепухой. Тем более что при маме пень-осьминог следить за Симкой не решался, притворялся просто пнем. А вот сейчас – опять…

Симке вдруг подумалось, что этот пень – он, возможно, и есть источник всех страхов. Их сгусток, их сердцевина. Конечно, никакого тайника за холстом нет, но если этот холст отодрать, свернуть в трубку, засунуть за шкаф, замшелое чудовище-спрут перестанет следить за Симкой. И все страхи отомрут, развеются, угаснут… А кроме того, всякая активная работа сама по себе позволяет забыть про глупые боязни! Как ему это раньше в голову не пришло?!

И Симка занялся работой.

Из нижнего ящика в кухонном шкафу он вытащил инструменты. Молоток с гвоздодером, расхлябанные кусачки (старые, тоже еще дедушкины) и тупую стамеску. Стамеской отколупал присохшие к штукатурке края холста, очистил от краски и ржавчины головки гвоздиков. Кусачками повытягивал один гвоздик за другим (гвоздодер и не понадобился). При этом Симка старался не встречаться глазами с пнем. И страхов почти не осталось. Тем более что за открытым окном где-то играла пластинка («Говорят, родилась я недаром на излучине реки Монтанары…»), а на дворе жена дяди Миши тетя Тома ругала за что-то кота Тимофея…

Картина все еще держалась на стене, присохла местами. От нее пахло сухой краской и пылью. Симка потянул за угол. Холст отодрался, хлопнул Симку по ногам. Симка не мешкая скатал его узким цилиндром, затолкал за шкаф. Вот и все! Пусть глазастый дурак теперь пялится в темноту! Больше – никаких страхов!..

Правда, никаких?

Симка прислушался к себе. К тишине. Кажется, внутри Симки никакой боязни сейчас не было. И тишины не было. Пластинка бодро голосила:

Но только пускаюсь я в пляску
И кастаньеты мои стучат,
Вижу, как нежною лаской
Блестит Родриго влюбленный взгляд…

А дяди-Мишина супруга Тамара кричала:

– Чтоб ты подавился этой рыбой, ворюга! Чтоб она вылезла у тебя из-под хвоста всеми колючими костями!