Солнечный зайчик щекотал Валентину угол глаза. Это на подоконнике сверкал под лучом медный край подзорной трубы. Валентин вспомнил про найденный винтик и слегка насупился в душе на Сопливика. «Хотя чего с него взять, с несчастного», – подумал он. И вдруг осенило:

– Слушай, завтракать еще рано. Сделай сейчас для меня одно дело, а?

– Ладно! – Сопливик спустил с кровати ноги.

– Там, где ты нашел трубу, должно валяться медное кольцо с узором. Наверно, оно свинтилось с трубы. Поищи в траве, пожалуйста…

Может быть, если Сопливик и правда стащил и спрятал венчик, он его сейчас принесет – словно и в самом деле нашел в траве. Оба они будут знать, что это не так, и со стороны Сопливика получится молчаливое признание, а со стороны Валентина такое же молчаливое прощение. И для обоих это будет хорошо.

– Ладно, я сейчас, – отозвался Сопливик так бесхитростно, что Валентин засомневался: может, и ни при чем он?

Сопливик босиком скакнул к двери и там оглянулся:

– А если Мухобой меня увидит?

– Сразу тогда бегом ко мне!

– Ладно. А то начнет… как Илюшку…

– Слушай, – мрачнея, сказал Валентин. – А как ты думаешь, почему он не поставил Илюшку со всеми у флага, а начал отдельно… воспитывать?

Сопливик тоже насупился:

– Наверно, допрашивать хотел…

– Про что?

– Может, чтобы узнать, кто еще с ними ходил. Или как дорогу найти на поляну…

– Разве это секрет?

– Для кого как… – Сопливик босой пяткой зацарапал пластик пола.

– А ты думаешь… Илюшка сказал бы?

Сопливик быстро поднял и опустил угольные глаза.

– Я как могу знать… про другого-то… Я бы не сказал, хоть он убей. Но мне-то ведь все равно. Меня никто не усынавли… не усыновлял…

– Ну, беги, – вздохнул Валентин. И когда захлопнулась дверь, вдруг подумал: «Боже мой, а я ведь даже не помню, как его зовут по-человечески. Сопливик да Сопливик…»

Он умылся, расчесал бородку, убрал постели. Прошло еще минут пятнадцать, и Сопливик явился. Встрепанный, с прилипшими к мокрым ногам травинкам и без кольца.

– Нету нигде, всю траву обшарил… А вас тут какой-то дяденька спрашивает.

Дяденька оказался высоким, лысоватым и бледноглазым незнакомцем в очень аккуратном сером костюме. У Валентина неприятно засосало под сердцем.

– Валентин Валерьевич, я прошу прощения, что беспокою… Можно побеседовать? – Незнакомец мельком глянул на Сопливика. Тот смотрел недовольно и выжидательно.

– Ты беги завтракать без меня, – сказал Валентин и вспомнил вдруг: – Женька… Если что, заходи потом.

Сопливик молча взял у порога свои сандалии.

Свирский

1

Чувствуя за поясом неудобный, слишком округлый «бергман», Валентин сел на край кровати. Гостю показал на откидушку. Молча. Несколько секунд оба без симпатии и ожидающе смотрели друг на друга. С нарочитой неторопливостью гость полез во внутренний карман и достал коричневые «корочки».

– Я следователь группы уголовного сектора Абов… Вот… – Он держал удостоверение так, словно ожидал, что Валентин вежливо откажется смотреть. Валентин, однако, дотянулся, взял корочки, изучил фотографию и печать. Отдал. Изобразил полускрытый зевок.

– Ну и чем могу служить… Семен Семенович?

Следователь Абов сказал с деланной ноткой сочувствия:

– Поступило заявление от работника лагеря гражданина Фокина о вашем нападении на него с применением оружия…

Глядя Абову в переносицу, Валентин бесцветно произнес:

– Полагаю, он не только работник лагеря, но и ваш…

Следователь Абов не то чтобы изменился в лице, но как-то внутренне шевельнулся.

– С чего вы взяли?

– Как бы иначе он сумел так быстро просигналить?

– Элементарно, по телефону.

– Отключенному из-за грозы!

– Он позвонил с автомата на шоссе.

– Бегал туда под ливнем? Как спешил, бедняга!

– Он звонил на рассвете, когда дождь кончился!

– И вы сразу примчались!

– Во-первых, не так уж сразу. А во-вторых, речь об оружии все-таки…

– Будто вы не знаете, кто владелец оружия…

Абов смягчился и сказал неофициально:

– Да знаю, конечно, чего там… Иначе бы приехал с опергруппой.

– Имейте в виду, я сдам револьвер только по акту и при свидетелях. С письменным заявлением, как он ко мне попал.

Абов отозвался небрежно, словно думая о другом:

– А черт с ним, с револьвером, оставьте пока себе, если хотите. А потом можете утопить, все равно он нигде не зарегистрирован.

– Что значит «оставьте пока»?

– Ну… пока вы здесь.

– Договаривайте уж, – нервно бросил Валентин.

– Видите ли… – начал Абов, постукивая подошвой.

«Сейчас он повторит: «Видите ли, Валентин Валерьевич…»»

– Видите ли, Валентин Валерьевич… У нас есть к вам просьба.

– У группы уголовного сектора? – осведомился Валентин.

– Ну… да.

Лениво и со слегка наигранной досадой Валентин сказал:

– Не валяйте же дурака… Семен Семенович. Неужели я не отличу сотрудника Ведомства от чиновника уголовного сектора.

В Абове словно лопнули какие-то ниточки. Он повозился, сел удобнее.

– Ну и ладушки. Тогда сразу к делу. Хорошо?

– А вот не знаю. – Валентин ощутил напряжение и знакомую по старым временам противную зависимость. – Не знаю, хорошо ли. Я давно уже деликатно, но решительно проинформировал вашу службу, что никаких дел с Ведомством больше иметь не хочу.

– А что так? – вроде бы по-настоящему обиделся и растерялся Абов.

– Те, кому надо, знают, «что», – усмехнулся Валентин.

– Я не знаю… Мне, наоборот, рекомендовали вас как… – Он замялся.

– Как стукача со стажем и опытом? – спросил Валентин, ясным взглядом изучая лицо Абова.

Тот отвел глаза, пальцами забарабанил по колену.

– Право же… Зачем вы так? И себя, и нас…

– А я не себя. Только вас. Ваш ведомственный, извините, примитивизм в подходе к людям. Он, видимо, неискореним, хотя, казалось бы, и работники есть у вас вполне интеллигентные, и опыт колоссальный… Просто феномен какой-то…

– Ну… допустим, – покладисто сказал Абов, хотя и поморщился. – А к вам-то какое это имеет отношение? Тем более, что у нас нет термина «стукач», а есть вполне уважительное «необъявленный сотрудник»…

– И всех «необъявленных» вы меряете одним аршином…

– Я понял: вы чем-то обижены…

– На Ведомство? – сказал Валентин.

Абов повозился опять. Спросил понимающе:

– Тогда… на себя?

– Господи, ну почему я должен перед вами исповедоваться?

– Да ничего вы не должны… Но мне-то что делать? – Абов был огорчен, видимо, по-настоящему. – Что я должен ответить шефу? В отделе мне ни словечка не сказали, что вы…

– Завязал, – подсказал Валентин.

– Ну да, черт возьми! Меня же спросят, почему вернулся несолоно хлебавши. Дело-то намечается серьезное…

«Думает, сейчас заинтересуюсь: что за дело?»

– Сочувствую, – сказал Валентин. – И догадываюсь, что последует дальше: «Раз вы, гражданин Свирский, отказываетесь от контактов, мы, к сожалению, не сможем воспрепятствовать уголовному сектору раскрутить дело с револьвером, как им захочется. А они, сами знаете, не всегда объективны…»

– Да бросьте, – вздохнул Абов. – Несмотря на всю свою, как вы говорите, примитивность, не такие уж мы идиоты… А что, Свирский – это ваш псевдоним?

– Будто вы не знаете!

– Я же недавно в этой группе… И там, честно говоря, такой кавардак в связи с последними событиями…

– Известная доля доверительности – один из методов достижения нужного уровня коммуникабельности с вербуемым субъектом, – усмехнулся Валентин. – Но я-то не новичок…

– Мне сейчас не до «методов», – досадливо отозвался Абов. – Думаю, как быть… Без ножа режете… Ну, хоть коротко объясните, что произошло? Чтобы на меня меньше шишек… И в конце концов, мне это интересно как профессионалу: почему человек уходит от нас?

– Ладно! – резко сказал Валентин. И толкнулся спиной от стены (Абов чуть вздрогнул). – Только выньте и отключите машинку.

– Вы… собственно, что имеете в виду? Пистолет? У меня нет, честное слово…

– Я имею в виду звукозапись, – снисходительно сказал Валентин.

– А, это… – Абов послушно полез за пазуху, достал плоский, как блокнот, диктофон, положил на кровать рядом с Валентином. – Он на «стопе», убедитесь сами.

– Благодарю… – Валентину опять расхотелось говорить. И он произнес почти через силу:

– Главная ваша ошибка, что слишком большой расчет вы делаете на страх. Даже при научной разработке «индекса вербуемости необъявленных агентов» фактору страха вы отводите основную роль: чем больше человек вами напуган, тем скорее он согласится стать… сотрудником…

Абов помигал, но сказал терпеливо:

– Разве это так? Не уверен… И к вам-то, полагаю, это в любом случае не относится…

2

Но это относилось к Валентину. Именно «фактор страха». С боязнью и ощущением казенной зависимости шел он восемь лет назад в муниципальную комиссию воинского резерва, когда его вызвали по телефону. И не зря боялся. В комиссии сказали то, чего он опасался больше всего: Валентин Волынов, как подпоручик запаса, в силу государственной необходимости призывается на строевую службу на три года.

До сих пор тошно вспоминать, как суетливо и чересчур горячо начал он доказывать, что это нелепо и бессмысленно. Как пожимал плечами и с напускной независимостью даже хихикал над абсурдностью такого решения. Штатский человек, художник, зачем он нужен армии? Конечно, почетная обязанность, он понимает, но есть же и здравый смысл. Все его военное образование – формальный курс в архитектурном институте, который в течение трех месяцев вели отставные полковники времен Второй мировой… Если бы сейчас, не дай Бог, война – другое дело. А в мирное время каждый должен быть на своем месте! У него творческие планы, издательские договоры, фильм… В конце концов, семейные условия! На его иждивении парализованная тетя…

Молоденький военный чиновник с погонами инженер-поручика и гладкой уставной прической перекладывал на столе бумаги. Потом сказал, оглянувшись на портрет Верного Продолжателя:

– У всех или тетя, или жена, или… еще кто-то. А как быть с пользой отечеству?

Такие были времена. Сейчас Валентин сказал бы этому писарю, что пользу отечеству, которому давно уже никто не грозит, он, Волынов, и зажравшиеся генералы понимают по-разному. А тогда сумел только с жалким апломбом возразить, что художник полезнее для отечества в своей роли творческой личности.

– Отечеству виднее, – с зевком сказал инженер-поручик. – Впрочем, решение насчет вас, кажется, еще не окончательно. С вами хотят побеседовать… там… – Он кивнул на внутреннюю дверь. – Пройдите…

Там, в комнате с голыми стенами, с пустым конторским столом и тремя стульями, сидели двое. С неуловимой одинаковостью лиц, хотя и совершенно не похожие. Один – пожилой, с бульдожистой умной мордой, второй – тощий, ушастый, ровесник Валентина. С клоунским изломом бровей над очками. Характерная физиономия. «С этакой запоминающейся рожей – и работать в такой конторе», – первое, что подумал Валентин.

Его вежливо попросили сесть. Бульдожистый дядька излишне старательно пощупал бедного Валентина Волынова глазами.

– Ну и как вы, Валентин Валерьевич, относитесь к службе в славном оборонительном корпусе Восточной Федерации?

У Валентина нервно подрагивали пальцы, но, несмотря на это, он чувствовал облегчение. Потому что понял уже: игра.

«И не очень умная к тому же…»

Он сказал, подбирая слова:

– Трудно говорить об отношении… когда предлагают разом сменить образ жизни, все поломать…

– Ну а как же с патриотическим долгом! – старательно вскинулся лопоухий.

Его пожилой коллега (видимо, начальник) поморщился:

– Ладно тебе… – И сказал Валентину: – Мы не из армии.

– Вижу, – вздохнул Валентин.

– Почему?! – вскинулся опять лопоухий.

Валентин помолчал, сколько позволяла ситуация, потом позволил себе улыбнуться чуть снисходительно (хотя внутренняя дрожь не совсем еще улеглась).

– Я мог бы изобразить проницательность, сослаться на интуицию и так далее. Но дело проще: я вас вспомнил. – Он смотрел на лопоухого. – Мы оба учились в архитектурном, только я у дизайнеров, а вы на градостроительном факультете, в новом корпусе. А потом, по слухам, вас… пригласили работать в Ведомство.

Бульдожистый обрадовался искренне, как-то по-домашнему:

– Узнал! Я же говорил – узнает! Профессиональная зоркость у человека!

Лопоухий натянуто улыбнулся. Валентин сказал:

– Косиков Артур… Отчества, конечно, не знаю.

– Львович… – Артур вдруг заулыбался по-настоящему, снял очки, пощелкал ими по кончику утиного носа. – Мы на втором курсе были вместе в жюри конкурса «Сумасшедшие проекты», даже поспорили малость…

«Идиллия юности…» – горько мелькнуло у Валентина.

Бульдожистый приподнялся с заскрипевшего конторского стула, протянул руку:

– А я Аким Данилович… – Рука была мягкая, теплая. – Давайте, значит, к делу… Вы, Валентин Валерьевич, как относитесь к нашему Ведомству? – Он и Артур неуловимо насторожились, несмотря на улыбки.

– Ну, как… – начал Валентин столь индифферентно, что при желании можно было заподозрить легкую иронию. В допустимой мере. – Видимо, как и положено лояльному гражданину. С пониманием важности вашей миссии и должной мерой почтения…

– Без предубеждения, значит, – уточнил Аким Данилович.

– А чего мне «предубеждаться»? – отозвался Валентин с хорошо рассчитанной мальчишеской беспечностью. – Вы – те, кто знает все и про всех, и вам наверняка известно, что я далек от всякой политической возни. В бесцензурных альманахах не участвую, с иностранными издательствами отношения поддерживаю строго через наших бдительных посредников из Бюро по охране авторства. И даже, победив в Амстердамском конкурсе, за медалью в Голландию не летал. По причине тетушкиной хвори. Здесь медаль вручали, на собрании творческого актива… С активистами из столичной оппозиции тоже не в контакте.

– По причине идейного несогласия с ними? – с интересом уточнил Аким Данилович.

– И по причине образа жизни, – пожал плечами Валентин. – Я же для детских книжек картинки рисую. Это работа достаточно отрешенная от политической остроты…

– Как ни старайся, а совсем от нее не отрешишься, от остроты-то, – повздыхал Аким Данилович. И спросил без перехода: – Вы как насчет того, чтобы помочь нам?

То ли от растерянности, то ли от желания кончить все разом, Валентин брякнул хмуро и дерзко:

– Вербуете, что ли?

Артур вздернул клоунские брови и напружинился опять, а добродушный Данилыч пояснил доверительно:

– До зарезу нужен знающий человек. Сами понимаете, искусство – это идеология, наша важнейшая сфера. И нужна объективная информация. Так сказать, с анализом, что там происходит, в творческих мирах. Не выдумки и сплетни дураков стукачей (таких у нас достаточно), не доносы завистников, а реальная и масштабная картина. С обобщениями. Не для каких-то мер или карательных акций, упаси Господи. Просто чтобы ориентироваться в этих процессах. Для профилактики, для помощи хорошим людям, в конце концов… А?

Валентину казалось, что он увязает в чем-то холодно-липком, без надежды на помощь.

– Видите ли… круг моих знакомств очень ограничен. Вы, наверно, думаете, что я кручусь в среде артистов, режиссеров, живописцев, а я…

– Да знаем, знаем, – сказал Аким Данилович. – И все же… Ну а если надо, можно немножко и расширить круг-то. Для пользы дела… Вы же понимаете, Валентин Валерьевич, что никакая страна не может существовать без системы безопасности, и обязанность сознательных людей – помогать нам. Уж простите за громкие слова, но гражданский долг… Артур Львович тут правильно напоминал…

Ненавидя себя, Валентин пробормотал:

– Долг-то долгом, но надо к этому и склонность иметь, способности… Опять же и время требуется, а у меня работа с утра до ночи…

Лопоухий Артур насадил на утиный нос очки и проговорил вроде с сочувствием, однако и с иезуитской вкрадчивостью:

– Времени у художника всегда, конечно, мало… Однако, если им… – Он посмотрел на дверь, за которой стучал на машинке инженер-поручик Ряжский. – Если им не захочется оставить вас в покое, времени может не оказаться вовсе. Для творческого процесса…

«Сволочь», – тоскливо выругался про себя Валентин.

Аким Данилович не спеша поднялся.

– Мы ведь вас, голубчик, не торопим, вы подумайте. А денька через три, с вашего позволения, позвоним…

И Валентин думал. Целый день и целую ночь. И еще день. Ощущение ловушки, безысходности не исчезало, и Валентин безуспешно пытался найти хоть какой-то выход.

Что ему грозит, если откажется? Судьба «недоделанного» подпоручика в каком-нибудь строительном гарнизоне под командой полуспившихся кадровых солдафонов? Гадко, но, в конце концов, это не на всю жизнь. Рисовать худо-бедно он сумеет и там. Жены-детей пока, слава Аллаху, нет, а тетку старушки-подружки одну не оставят… А может, еще его и не заберут, может, просто пугают? Едва ли… И могут не просто в казарму загнать, а еще и закрыть перед художником Волыновым издательства, пришить какое-нибудь дело, и доказывай, что ты не жираф во фраке… Но, как ни странно, даже такой поворот не очень пугает, только озноб от злости. Главное – не это. Есть причина, которая любому здравомыслящему человеку показалась бы в такой ситуации самой пустяковой, не второстепенной даже, а «десятистепенной». Вообще не причиной… Было Валентину до боли, до слез жаль расставаться с «Репейником».

…С этой компанией он познакомился случайно. В начале июня. В тот день он с утра прихватил альбом и пустился в «свободный поиск» – делать наброски с играющих в переулках и скверах ребятишек. Это была необходимая, черновая работа иллюстратора. Впрочем, говорить «черновая» неверно. В этом слове есть что-то сумрачное, а она приносила Валентину радость. И веселый азарт охотника, хотя и смешанный со смущением.

Дело в том, что эти вот беглые зарисовки, это наблюдение со стороны за ребячьей жизнью заменяло художнику Волынову непосредственное общение с детьми (которое, казалось бы, так необходимо тому, кто работает над иллюстрациями для детских книжек).