Серебристое дерево с поющим котом

Владислав Крапивин

Серебристое дерево с поющим котом

ВСТУПЛЕНИЕ

Кап

На ночь Кап устроился в зарослях опушки. На лесной паутине. Он прилёг на скрещение двух упругих шёлковых ниток и сразу уснул – как в чёрную воронку упал. Но и тогда он продолжал тихонько вздрагивать от всех дневных огорчений и, главное, от одиночества, которое ощущалось даже сквозь беспамятный сон…

А утром стало легче. Лучше. Очнулся Кап от ласкового щекотания. Оказалось, что здешнее Лау-ццоло (очень по­хожее на то, что дома у Капа) просунуло сквозь листья жёлто-белый луч. Потрогало им прозрачное тельце Капа. Может быть, хотело поиграть с малышом. Кап обрадовался. Живая искорка в нём благодарно разгорелась в ответ. Кап решил, что нет никакого резона унывать раньше времени. Просто случилось приключение. В приключениях всегда так: сперва неприятности и опасности, а потом всё конча­ется хорошо. И, конечно, его найдут. Вернутся домой, за­метят, что одного путешественника нет, и тут же бросятся назад, на поиски… Да, разумеется, такие поиски – дело непростое. Очень даже непростое: кое-кому покажется да­же, что совсем безнадёжное. Но сам Кап вовсе так не ду­мает…

А есть ещё и другая надежда! Кап сам отыщет разум­ных существ и попросит о помощи. Правда, пока он их не видел. Но ведь он здесь всего сутки. Не может быть, чтобы на такой громадной и красивой планете не нашлось никого, кому известны законы движения в Пространстве… Да, ко­нечно, старая ворчливая тули-ббуба утверждает, что ра­зумная жизнь во Вселенной крайне редка. Но ясно же: эти слова, для того, чтобы маленькие капли не шастали без спросу где не надо…

Шёлковые нитки закачались. Кап увидел, что к нему подбирается существо. Страшилище! С мохнатым телом, на восьми кривых ногах, со множеством свирепых глаз на бе­зобразной голове. Ну и создание!.. Но кто его знает? Мо­жет, по здешним меркам это красавец. Кап на всякий слу­чай послал навстречу существу осторожный магнитный импульс:

– Здравствуй. Ты разумный?

Существо не ответило и продолжало подбираться. Кап не испугался. Страшилище ничего не могло ему сделать. Впрочем, и он страшилищу тоже. Разве что кольнуть его насмешливым лучом своей искорки, слегка подразнить. Кап так и сделал. Потом нащупал тельцем силовую линию здешнего магнитного поля и скользнул по ней с паутины. На простор, на свет!

Мир, открывшийся Капу, был зелёным и голубым. При­ветливым. Веял ветерок. Вот и прекрасно! Кап растянул прозрачное тельце в прозрачную плёнку, сомкнул её в не­весомый пузырёк, вобрал внутрь пузырька тепло утренних лучей. Воздух в нём нагрелся. Летучий искрящийся шарик, поднимаясь всё выше, поплыл в мягком воздушном потоке.

С высоты здешняя планета была похожа на Ллиму-зину. Только зелень посветлее и не такая густая. И в реке (Кап чуял это издалека), кроме воды, было много каких-то незнакомых смесей. Но голубое небо отражалось в реке яр­ко и весело. Знакомо… Кап оглядел небо. Оно было почти пустое, только напротив яркого Лау-ццоло, у горизонта, желтело небольшое облако. Кап слегка похолодел от гру­сти: нет, он больше не обманется. Вчера он с надеждой и радостью кинулся в гущу облаков, но не встретил там ни­кого. Ни одна – понимаете, ни одна! – из миллионов ка­пелек не отозвалась на его зов. И не потому, что они не понимали языка. Нет, они вообще были какие-то… или на­глухо уснувшие, или ненастоящие. Страшно сказать – не­живые…

И Кап – он, хотя ещё не взрослый и не очень-то об­разованный – но всё же сообразил (вернее, почувствовал), что в облаках никого он не найдёт. Грустно и непонятно, да что поделаешь. Видимо, здесь свои законы, своя жизнь…

Воздушный поток нёс Капа вдоль речного русла. Кап отдался теплу и полёту бездумно, лениво. Тревога его рас­таяла. Он был словно в полудрёме. И сперва не обратил внимания, что по берегам всё чаще стали возникать гро­мадные сооружения. Наконец их стало гораздо больше, чем зелени. Тогда Кап встряхнулся и стал соображать: куда его принесло?

Сооружения безусловно были жилищами. Кап и вчера видел такие, только издалека. В жилищах обитали велика­ны, которые двигались на двух конечностях. Такие води­лись и на поверхности Ллиму-зины, они назывались уу-гы. Правда, там жилища уу-гы были гораздо меньше – из дре­весной коры и веток. И ещё различие: на Ллиму-зине ве­ликаны поросли шерстью, а на здешних шкуры были явно искусственные. Но это, конечно, ничего не меняло. Ника­кого контакта между летучими каплями и жителями пла­нетной поверхности быть не могло. Это два совершенно разных мира, два совсем непохожих разума. Если вообще можно допустить, что двуногие обладают разумом. Скорее всего – нет. Известно, что они и охотятся на других су­ществ и друг на друга, нечувствительны к голосам магни­тосферы и не в состоянии подняться даже до нижнего об­лачного слоя… Короче говоря, пользы и помощи от этих существ не могло быть ни малейшей.

Кап хотел поскорей покинуть это неприятное место. Но вдруг уловил в хаотическом дрожании здешнего магнитного поля что-то необычное. Какую-то стройность и осмыслен­ность!

Ничего он, конечно, не понял в услышанных сигналах, но это были именно сигналы. Их посылали друг другу явно разумные существа!

Кап так заволновался, что забыл о температурном ре­жиме. Воздух внутри шарика резко нагрелся и разнёс обо­лочку на мельчайшие брызги! Но центральная магнитная точка тут же собрала водяную пыль обратно в каплю. Кап, обмерев на секунду, начал падать в реку. Однако тут же пришёл в себя. Опять нащупал одну из линий планетного силового поля и помчался по ней к жилищам двуногих ве­ликанов: в то место, откуда доносился особенно явный сиг­нал.

Сквозь прямоугольный проем Кап влетел в громадное помещение, замкнутое квадратными плоскостями. Здесь было много непонятного. Но Кап не стал оглядываться. Главное – сам обитатель жилища. Он сидел перед каким-то блестящим предметом, от которого как раз и шли сиг­налы. Перед глазами великана блестели две круглые пла­стины – словно линзы из неживой затвердевшей воды. Такой же материал покрывал слегка выпуклую переднюю стенку той штуки, с которой великан общался. Над этой штукой торчал металлический стержень, на которой горела искра от Лау-ццоло (или как оно тут называется).

Конечно, Кап не умел рассуждать логично, как взрос­лая капля. Но инстинкты и способность к догадкам – они ведь от рождения. И чутьё подсказало Капу, что, если он сядет на шарик стержня и пошлет великану магнитный им­пульс посильнее, этот житель здешнего мира услышит его, Капа. И может быть, даже поймёт.

И Кап сел – словно на шарике зажглась ещё одна ис­корка. Сгустил внутри себя заряд помощнее и бросил его наружу невидимым лучом:

– Здравствуй. Ты – разумный?

«Профессор Тачкин уже вторую неделю налаживал свой контакт с “Аликом”. “Алик” – это “Анализатор лингвисти­ческих структур с полным профилем саморегулирующихся блоков”. Короче говоря, компьютер, предназначенный для разбора всяких загадок и хитростей, связанных с языками – современными и древними, земными и (на всякий случай) инопланетными. Машина была, конечно, гениальная, но характер имела вредный, с чисто человеческими каприза­ми. Когда пришлось расшифровывать надписи на глиняных табличках, найденных недавно в одной пещере у Красного моря, “Алик” разделался с этим шутя. Но когда профессор задал ему какой-то пустяковый вопрос, тот выдал в ответ светящуюся строчку:

“Сам-то не можешь мозгами пошевелить, что ли?”

Сегодня утром профессор ввёл в “Алика” программу, необходимую для разгадки древнего колдовского заклина­ния жрецов племени Юго-туго. Сперва “Алик” добросове­стно замигал цветными лампочками, но потом вдруг выдал на дисплей какие-то загогулины. А следом – весьма обид­ную фразу:

“Здравствуй. Ты – разумный?”

– Ну, знаешь ли!.. – возмутился профессор Тачкин. – Я-то разумный, а ты ведёшь себя совершенно несерьёзно. Неинтеллигентно даже…

Тогда “Алик” включил акустический блок и сообщил механическим, но с капризной ноткой, голоском:

– А при чём тут я? Это какой-то тип сел на внешний вывод и лезет со своим излучением…

– Что ты городишь! – рассердился Тачкин.

– Сам посмотри! Вверх, на антенну!

Профессор посмотрел и ничего не увидел. Только горе­ли на хромированном шарике две солнечные искры.

– Ты меня неумно разыгрываешь, – с упреком сказал профессор.

– Очки надень!

Очки были на профессоре. Он поправил их и пригляделся. Одна из искорок странно вибрировала. Она дрожала внутри крошечной капли. Словно в росинке.

– Н-ну и что? – произнёс профессор Тачкин.

Капелька вдруг снялась с шарика и стала описывать вокруг него кольца, как спутник вокруг планеты. Потом нарисовала в воздухе несколько сложных фигур. В её по­ведении определенно угадывался какой-то смысл.

Профессор был широко образованный человек. Он ни­когда не сомневался, что формы жизни во Вселенной могут быть самыми разными. Поэтому не очень удивился. Но всё-таки заволновался.

– Простите… С кем имею честь?

Капелька опять опустилась на шарик. А по экрану по­бежали зелёные буквы:

“Я – Кап… Мы с классом полетели на экскурсию в Широкое пространство и на минуту присели у вас… Я уви­дел что-то разноцветное; оно летело. Я полетел за ним. На­верно, никто не заметил, что меня нет, капсула ушла… А я здесь… Ты можешь мне помочь?”

– Э-э… простите, но как?

“Ты же разумный! Нужен магнитный транслятор с ав­томатическим определителем координат… А то ипу-ннани и ипу-ддули там совсем высохнут от страха за меня…”

И профессору показалось, что кто-то всхлипнул. То ли “Алик”, то ли кто-то ещё…»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вице-президент

Прошлой весной в городе Ново-Калошине случалось много необычного. Такого, что в газетах называется ано­мальными явлениями. То выпадут на асфальт разноцветные дождики, то прокатится слух, что над стадионом зависла летающая тарелка; то летающие тарелки и сковородки объ­явятся у кого-нибудь в доме. Подобное случилось, например, у домохозяйки бабки Кручининой на улице Малой Ко­лодезной. В комнате ожили давно не работавшие часы с кукушкой, а кухонная и столовая посуда принялась носить­ся кругами по воздуху. При этом большая сковородка за­цепила голову участкового милиционера Кутузова, кото­рый пришёл наводить порядок. Младший лейтенант Кутузов два дня ходил с бинтом под фуражкой и скромно гордился ранением, полученным при исполнении. Правда, порядка он так и не навёл, но чашки-миски успокоились вскоре сами по себе (а часы продолжали идти и тикают до сих пор).

В середине мая на окраинных переулках вымахали не­обычного размера лопухи. Будто в тропиках! Среди них свободно прятались шелудивые окрестные козы.

В местной роще дважды видели снежного человека (хо­тя, конечно, название “снежный” в такое время года звучит не совсем оправданно).

Но эти события были интересные и неопасные (за ис­ключением ссадины на лбу младшего лейтенанта). А слу­чились и другие – весьма пакостные.

На городских помойках, на пустырях и в скверах поя­вились большущие вороны – раза в два крупнее обычных. Видимо, мутанты. Орали они препогано, причем в их кар­канье отчётливо слышались человечьи слова – в основном ругательные. Вели себя эти птицы по-бандитски. Случа­лось, что выхватывали из рук у женщин блестящие сумоч­ки, срывали с прохожих шапки, устраивали налёты на ры­ночные прилавки. А первоклассников, которые спешили по утрам на уроки, порой просто сбивали с ног… Но скоро жи­тель Ново-Калошина по имени Маркони нашёл на перна­тых разбойников управу. Оказалось, они ужасно боятся обыкновенных пищалок. Надо взять катушку от ниток, на­тянуть на отверстие резиновую ленточку и дуть посильнее. От такого звука вороны-мутанты (в отличие от обыкновен­ных) с воплями разлетаются кто куда. Поэтому каждое ут­ро, когда школьный народ топал на занятия, весенние ули­цы наполнялись стонущим, берущим за душу гуденьем… И в середине мая пернатые злодеи не выдержали: собрались в многотысячную стаю и тучей улетели в неизвестные края.

Но, к сожалению, никакого сладу не было с другими мутантами. На ближних ново-калошинских болотах выве­лись в первые тёплые дни необычные комары. По комари­ным понятиям – тоже великаны. Размером с кузнечика. Маркони прозвал их супер-кулексами. Потому что “кулекс” – это название обыкновенного комара. По латыни.

И до чего же хитрые паразиты были эти супер-кулексы! Летали в одиночку и, несмотря на свои размеры, садились на человека незаметно. И жало вгоняли безболезненно, причем, прямо сквозь одежду. И в одну секунду накачивали себе в брюхо целый наперсток крови. Увидишь на себе та­кую жуть, бах с размаху, а из-под руки – брызги, как из переспелой клюквы. Бр-р… А на майке или на рубашке– пятно, будто в тебя выпалили из ковбойского смит-вессона. Сперва место укуса не болело и не чесалось, но через несколько часов, обычно среди ночи, появлялось зудящее жжение. Вертишься во сне и царапаешь себя, будто оказал­ся в муравейнике.

И никакие мази, никакие жидкости от супер-кулексов не защищали. В какой-то мере помогало только заклина­ние:

Егер-маркер,
Пустота,
Восемь кошек,
Три хвоста.
Шиш на мыло,
Кукуруза.
Не садись, комар,
На пузо!

Но годилось оно только для отпугивания подлетающих комаров. А уж если уселся и укусил, ничем не спасёшься от чесания…

Хорошо хоть, что пиратничали супер-кулексы не круг­лосуточно, а главным образом по вечерам, когда солнце съезжало к самым крышам и в городе становилось прохлад­нее.

Днём зато мучила новокалошинцев небывалая жара. Её тоже следовало признать аномальным явлением. Всем из­вестен закон природы: зацвела черёмуха – жди майского холода. А здесь черёмуха цвела (и цвела бурно!), когда термо­метры в тени показывали тридцать один градус, а на солн­це вообще была Сахара.

…Но жара жарой, а традиции клуба “Рагал” (“Радиус Галактики”) были незыблемы. На все заседания члены клу­ба приходили в отутюженных костюмах и строгих платьях. Мужчины – при галстуках. “Рагал” был литературным клубом любителей фантастики.

Только недалёкие люди считают, что любовь к фанта­стике и её изучение – дело несерьёзное. Рагальцы же были уверены, что всё наоборот. И официальностью облика под­чёркивали важность своих собраний.

А сегодня собрание было важным вдвойне. Во-первых – последнее перед летними каникулами. Во-вторых – стоял вопрос о приеме одного из членов “Рагала” в секцию вы­сшей ступени.

Ступеней (и секций) было три. Низшая называлась “Любители”. Следующая – “Знатоки”. А самая высокая – “Авторы”. В неё принимали тех, кто не только читает и знает фантастические книги, но и сам сочиняет рассказы и повести. Причем сочинять полагалось хорошо, интересно. Лучшие произведения Авторов печатались в клубном аль­манахе “Звёздное копыто”, а некоторые даже в городской газете “Вечерний Ново-Калошин”.

Ну и понятно, что принимали в “Авторы” после стро­гого экзамена. Кандидат читал новый рассказ или отрывок из повести, а потом их (и текст, и его автора) обсуждали. И голосовали. И если голосование было положительным, счастливчику вручали значок: чёрный квадратик с золотой спиралью Галактики и белой буквой А. Их по особому за­казу изготовили для “Рагала” в артели “Эмаль”…

На этот раз принимали Егора Николаевича Телегу. Это был человек известный, профессор. Он преподавал в мест­ном университете лингвистику. Несмотря на относительно молодой возраст, имел степень доктора филологических на­ук, то есть занимался всякими науками о языках. Его док­торская диссертация наделала много шуму в академических кругах. Называлась она “Прямое и опосредованное воздей­ствие фольклорно-ритуальных лингвистических построений на явления и события материального мира”. Непонятно, да? Ну, если попроще, то работа эта рассказывала о всяких за­клинаниях, заговорах и ворожбе. В ней доказывалось, что все эти нашёптывания, скороговорки и четверостишия при­думаны в народе не просто так, а действительно могут иногда быть полезны. Если они составлены верно и произ­носятся вовремя…

Студенты и знакомые за глаза называли иногда Егора Николаевича Телегой. Но сам профессор утверждал, что фамилия его произносится с ударением на первом слоге – Телега. И сдержанно обижался, если ударение путали.

Был профессор Телега, моложав, строен, лицо имел ху­дое и очень интеллигентное. Острый подбородок его, пожа­луй, чересчур выдавался вперёд (как у сказочного месяца), но это лишь придавало профессору особую симпатичность. Так же как и привычка почесывать подбородок в ответст­венные минуты.

Ещё следует сказать, что характером профессор Телега был стеснителен и добр, хотя порой и ставил “неуды” особо ленивым питомцам филологического факультета.

Теперь же профессору выпало не принимать, а сдавать экзамен. Он волновался не меньше, чем на защите диссер­тации. Когда стал читать начало своей повести о приклю­чениях маленького Капа, голос у него дрожал и несколько раз прерывался. А когда чтение закончилось, бедный Теле­га, несмотря на жару, ощутил озноб. Потому что в жаре этой висело строгое безмолвие.

Клуб заседал в читальном зале районной библиотеки имени Братьев Карамазовых. Основной состав потел на стульях, расставленных вдоль стен, а члены секции “Авто­ры” сидели за старинным овальным столом, на котором белела гипсовая статуэтка Аэлиты. А Егор Николаевич Теле­га маялся смущением за маленькой деревянной кафедрой.

Всего было человек тридцать. И все молчали. Никто не спешил: торопливой и необдуманной фразой можно было подпортить свой авторитет.

– Ну, что же… – начал наконец один из Авторов – Сергей Сергеевич Будкин, заместитель директора киноте­атра “Солнышко”. – В какой-то степени это… конечно… может быть…

– Но с другой стороны… – подала голос Анна Эдуар­довна Кнопп, работница исполкома. В решительные момен­ты она обязательно говорила эту фразу, которая всегда зву­чала весомо и кстати…

Бухгалтер ново-калошинского химкомбината “Красная резина” Борис Борисович Боб высказался определённее:

– Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, здесь в на­личии определенный рост литературного мастерства…

На него посмотрели по-разному: кто вопросительно, кто строго, и он сказал:

– Хотя, конечно, я могу ошибаться, тогда пусть кол­леги меня поправят…

Слово взял студент-пятикурсник Женя Красавцев из секции “Знатоки”. В прошлом году он получил у профес­сора “незачет”, но теперь у него уже не учился. Поэтому сказал вежливо и мстительно:

– Мне кажется, коллега Телега… э, простите, коллега Телега несколько поторопился вынести на суд уважаемых слушателей своё творение. Всякий литературный труд мож­но оценивать, когда он завершен. А пока мы видим лишь попытку завязать традиционный сюжет, не выходящий, на мой взгляд, за рамки любительского уровня…

– Но с другой стороны… – возгласила Анна Эдуардов­на Кнопп.

И затем высказывания посыпались без перерыва. Кто-то хвалил профессора. Кто-то поддерживал студента Красавцева. Кто-то с ними спорил. Несмотря на солидность собра­ния, в споре начал ощущаться накал. Настолько, что пред­седатель – лысый, с седыми буклями, Климентий Олегович Мумин-Ковальский, бывший заведующий городским загсом, а ныне заслуженный пенсионер, – постучал о стол своей курительной трубкой (разумеется, незажжённой).

– Коллеги, коллеги! Мы же не на съезде депутатов. В любом случае следует сохранять выдержку и уважать разные мнения. Их, кстати, высказано достаточно. Почему бы нам не послушать наконец уважаемого вице-президента?

И наступило почтительное молчание,

Вице-президент был главным. И все понимали, что его слово – решающее.

Конечно, имелся в “Рагале” и президент. Но он был почетным, потому что жил в столице. Это известный автор космических романов Никодим Лопушанцев. По причине большой занятости появлялся он в клубе нечасто. Всеми де­лами клуба заправлял общественный директор Ким Льво­вич Пограничный, подполковник в отставке. Но он ведал именно делами: хозяйством, библиотекой, собраниями и выступлениями. А в литературной области неоспоримым авторитетом был вице-президент.

Кстати, он и сейчас был “на высоте положения”. Сидел не за столом, а на верхней ступеньке раздвижной лестни­цы, которая стояла у стеллажа с фантастической литерату­рой. Он устроился там с легкостью залётной пичуги и ка­чал покрытой весенним загаром ногой с пятнышками-зе­лёнками и расчёсами укушенных супер-кулексами мест. На ноге свободно болтался и грозил упасть зашнурованный лишь до половины растоптанный кед. Значок Автора у ви­це-президента был приколот не к строгому пиджаку, а к жёлто-зелёной клетчатой рубашке с подвёрнутыми рукава­ми. Внизу у лестницы валялся потёртый, явно не академи­ческого вида, портфель. Чтобы успеть к началу заседания, вице-президент отпросился с последнего урока и появился в клубе запыхавшийся и встрёпанный. Эта встрёпанность до сих пор сохранялась в его соломенной прическе… Короче говоря, вице-президент внешностью своей весьма отличался от коллег.

Было вице-президенту одиннадцать лет, и он справед­ливо полагал, что истинный талант всегда должен оставать­ся самим собой – и внутри, и снаружи.

А то, что пятиклассник Сеня Персиков – талант, было установлено давно и не подлежало сомнению.

Дело вот в чём. Рассказы и повести всех, даже самых известных Авторов “Рагала” начинались примерно так: “Звездолёт “Тайфун” (или “Радуга”, или “Циклон”, или “303-Х-Эталон-бенц” и т. д.) после долгого перелёта опу­стился на незнакомую планету. “Роботы взяли пробу, – сказал командир. – Здешний воздух годен для дыхания. Выходим, друзья…” Далее речь шла о контакте с местными обитателями. Конец мог быть хороший или трагический, но так или иначе торжествовала идея космического братства, единства гуманных ценностей и любви ко всему живому. И ничего плохого тут, конечно, не было, только очень уж… как-то одно и то же. Сами Авторы признавали это со стыд­ливой самокритичностью.

На фоне общего “рагальского” творчества рассказы ви­це-президента производили ошарашивающий эффект. Вот, например, начало одного:

“Тихий шестилунный вечер лёг на планету Каррамба-Нуэрва. Ласково мерцали обсидиановые площади Кренкас-саты. Профессор Оо Утри Кауп устало влетел к себе домой, на четырнадцатый этаж уютного жилого дупла в стволе ты­сячелетнего белого кочебапа. Двенадцать хвостов он сразу отстегнул и положил в холодильник, чтобы хранившаяся в них мудрость не растаяла до завтрашнего утра. Тринадца­тый хвост, с разумом домашнего уровня, профессор оставил на себе. Это необходимо было, чтобы разобраться с млад­шим сыном по поводу его школьных дел.

Младший сын, Оо Каврунги по прозвищу Зелёная Пуба, ходил во второй класс, и у него было всего два хвоста, при­чем оба коротенькие. И тем не менее на всякие фокусы ума у негодника хватало. А вот на учёбу…

– А ну, иди сюда, шишкабула, двоечник несчастный, – сказал профессор нехорошим стереофоническим ультразву­ком. – Иди, иди…

Зелёная Пуба на всякий случай сразу заревел:

– Ага, “двоечник”. А как быть семёрочником, если все­го два хвоста? Сколько прошу, купи ещё…

– В наше время, – сказал профессор, – мы не клян­чили деньги на хвосты у родителей. Каждый хвост мы вы­ращивали сами…”

Или вот ещё:

«Машину времени бабка Анюта сделала сама, из дре­безжащих часов-ходиков. Ей не так уж и хотелось в про­шлое, но цены в магазинах и на рынке в наше время сде­лались такие, что полетишь хоть куда: хоть в средневе­ковье, хоть в “донашу эру”. Но далеко бабка не собиралась, только в тыща девятьсот тринадцатый год, с которым у нас любят всё сравнивать… Однако у главной шестерёнки отломился один зуб, и машина приземлилась не где-нибудь, а прямёхонько на палубе флибустьерской каракки “Ла Ме­дуза”, в шестнадцатом веке. Пёстрая толпа одноногих и одноглазых злодеев тут же окружила бабку.

– Добро пожаловать, мадам, – с хихиканьем раскланялся крючконосый капитан в драном колете и рыжих ботфортах. – В нашей компании так не хватает красавиц.

– Я те дам “мадам”, мафия недорезанная! – рявкнула бабка Анюта и клюкой пробила гнилую палубную доску. – Он тут ишшо комплименты разводить будет! А ну, стать по росту в одну шеренгу!..

Пираты не знали, что раньше бабка была уборщицей в сто тринадцатой средней школе…»

Были у Сени Персикова и лирические произведения. Больше всех нравился читателям рассказ “На рассвете”. В нём говорилось, как мальчик летом жил у бабушки и од­нажды ночью, когда спал на сеновале, проснулся от непо­нятного чувства. От ожидания, что очень скоро случится что-то чудесное.

“В щели сочился странный свет: ни луна, ни заря, а что-то совсем непривычное. Мальчик выскользнул с сено­вала. Над ближней рощей поднимались несколько разно­цветных лучей. Мальчик пошёл туда по холодной, усыпан­ной предутренней росою траве…

Пройдя опушку, он увидел на поляне… какое-то соору­жение. Нет, не летающую тарелку, не звёздный корабль, а что-то похожее на круглый терем. Разноцветные лучи били с крыши. Светились в тереме окошки. На поляне было светло.

По траве ходила рыжая девочка и собирала ромашки.

Девочку окликнули из открытой двери. Она оглянулась и что-то ответила на непонятном языке. Видимо, была не­довольна. Её окликнули снова. Девочка взбежала на крыль­цо, и мальчик очень опечалился, что больше не увидит её. Но девочка скоро вышла опять. Посмотрела в ту сторону, где в кустах прятался мальчик (заметила или нет?).

Потом она что-то развесила на отдельно растущей мох­натой сосенке. Как на новогодней ёлочке. И вбежала в те­рем.

Лучи и окошки погасли. И он… он расплылся, стал ту­манным и поднялся в небо, как тёмное облако.

Мальчик подошёл к сосенке. На ветках висели бубен­чики из тонкой листовой меди. Они были похожи на цветы купавки.

Мальчик задел ветку, бубенчики тихо и доверчиво за­звенели.

Долго мальчик стоял и слушал этот звон. И ему казалось, что вот-вот опять появится на поляне девочка с мед­ными волосами. Уже солнце пробилось через листья, заиск­рилась роса, а в бубенчиках зажглись жёлтые огоньки.

Мальчик не стал трогать все бубенчики, но два из них снял и унёс с собой. Чтобы потом не казалось, что всё слу­чившееся – сон.

Иногда по ночам бубенчики начинают звонить сами по себе, тихо-тихо, так, что слышно лишь мальчику. Словно кто-то подаёт издалека непонятный сигнал…”

Рассказ “На рассвете” был напечатан в “Вечернем Ново-Калошине” под рубрикой “Творчество наших фанта­стов”. Согласитесь, что не каждого удостаивают подобной известности…

Понятно, что в “Рагале” творчество Сени Персикова це­нилось по высшей категории. Потому он, как безусловный литературный лидер, и был избран вице-президентом. Правда, почтительное отношение к нему было смешано с ласковостью. Всех тут называли по имени-отчеству или коллегой с прибавлением фамилии. А вице-президента – Сенечкой. В более же официальных случаях – “коллега Сенечка”; Но в самые ответственные моменты обращались как подобает: “Уважаемый вице-президент”.

… – Почему бы нам не послушать нашего уважаемого вице-президента?

И все взоры обратились вверх.

Коллега Сенечка перестал качать изжаленной ногой. Пригладил солому причёски. Задумчиво покусал нижнюю губу. “Рагал” притих и потел (а профессор Телега зябко вздрагивал) в томительном ожидании.

– Ну что же, – наконец произнёс коллега Сенечка. – По-моему, ничего. По-моему, вполне… Ну и что же, что это лишь начало? Если начало хорошее, почему конец дол­жен быть хуже? Егор Николаевич и раньше писал неплохо, мы все знаем. По-моему, мы должны доверять человеку…

“Радиус Галактики” облегченно зашевелился, раздались голоса. В том смысле, что да, конечно, какое же литера­турное творчество может быть без доверия к товарищам по перу. Судьба профессора Телеги была быстро и счастливо решена открытым голосованием. Почти единогласно, только студент Женя Красавцев насупленно воздержался.

Клим Львович Пограничный, общественный директор, вручил Егору Николаевичу значок Автора, а строгая Анна Эдуардовна Кнопп – алую гвоздику. Все похлопали, и клуб “Рагал” распустился на каникулы.

Ново-Калошин получил название от резиновой фабри­ки. Её до революции поставил на реке Лосихе местный за­водчик Тимофей Помидорников. Ближние деревни разрос­лись вокруг фабрики, вот и образовали город. Никакого другого Калошина в здешних местах никогда не было – ни простого, ни со словом “Старо”. А приставка “Ново” при­клеилась к названию оттого, что очень уж блестящие но­венькие калоши выпускало предприятие Помидорникова.

Но всё это было в давние-давние времена. С той поры фабрика выросла в большущий комбинат, который отравил немало воды в Лосихе и природы в окрестностях. Появи­лись и другие комбинаты и заводы. И Ново-Калошин сделался крупным промышленным центром. В нём даже метро начали строить, но затем незаметно оставили эту затею, денег не хватило. (Кстати, ещё об аномальных явлениях: пошёл слух, что в недостроенных туннелях появились кро­вожадные существа, похожие на исполинских муравьев, по­росших рыжей шерстью. Метровые! Не от слова “метро”, а от такого роста.)

Разумеется, выросло в городе много высоких современ­ных зданий, целые районы. Однако и старых кварталов со­хранилось немало – с уютными улицами, столетними бе­рёзами и густыми клёнами, с одноэтажными и двухэтаж­ными пожилыми домами… На одной из таких улиц – на Гончарной – жили недалеко друг от друга пятиклассник Персиков и профессор Е. Н. Телега.

…Домой они пошли вместе. Солнце палило, асфальт размяк, и листья обвисли от жары. Егор Николаевич стра­дал в своём наряде. Вертел тонкой шеей в твёрдом ворот­ничке и галстуке.

– Да снимите вы пиджак, – пожалел его Сеня. – А то сваритесь…

– Что?.. А-а… Нет, ничего, – Егор Николаевич стес­нённо заулыбался. – Жарковато, но зато вот… – Он кос­нулся ногтем значка с буквой А. – Понимаю, что это не­сколько детское тщеславие, но всё равно… Для меня сегод­ня крайне знаменательный день. Пожалуй, такой же, как при защите диссертации… Ох, на вас комар, Сенечка!

Сеня согнал с плеча невесть откуда взявшегося супер-кулекса.

– Вот псих! Все к вечеру на охоту вылетают, а этот…

– Не укусил? – заботливо поинтересовался профес­сор.

– Не успел… Егор Николаевич, а вы ведь обещали проверить на своём “Алике” заклинание. Ну, то самое, про­тив комаров, “Егер-маркер…” А то оно почти не действует.

– Да-да! Очевидно, в нём какая-то неточность. Я зай­мусь безотлагательно. Обещаю, что раньше, чем сяду за своего “Капа”… Кстати, коллега Сенечка, я крайне благо­дарен вам за поддержку. За высказанную вами уверенность, что продолжение повести будет не менее удачным, чем начало. Хотя сам я, по правде говоря…

Вице-президент Персиков искоса, но со значением глянул на профессора Телегу. Потом пнул на ходу портфель и, глядя на свои пыльные кеды, сказал увесисто:

– Вот о продолжении я как раз и хотел поговорить.

– Да? Я… конечно… У вас есть какие-то советы?

– У меня есть вопрос, – ответствовал коллега Сенечка с угрюмой ноткой.

– И прекрасно! Я готов! Спрашивайте прямо, не стес­няйтесь!

Коллега Сенечка воткнул в собеседника строгий синий взгляд:

– Спрашиваю прямо. Где он ?

Профессор Телега был высок и тонок телом, но от воп­роса коллеги он словно похудел ещё в два раза. Костюм обвис на нём, шея вытянулась, подбородок устремился впе­рёд, словно корабельный бушприт.

– Э-э… коллега Сенечка… Вы не могли бы сформули­ровать вопрос несколько конкретнее?

Вице-президент обогнул профессора на шаг. Остановил­ся, расставил запятнанные выцветшей зелёнкой ноги, на­клонил к плечу растрёпанно-соломенную голову. И сфор­мулировал вопрос вполне конкретно:

– Я спрашиваю: где вы прячете Капа?

– Но… видите ли… Вы же разумный человек, Сенечка, и должны понимать, что такое авторский вымысел… – Егор Николаевич неловко затоптался на мягком асфаль­те. – Вы же сами прекрасно владеете фантазией и…

– Я – это я, – снисходительно отозвался вице-пре­зидент. – А вы, Егор Николаевич, – это вы… Не обижай­тесь, пожалуйста, но я же знаю уровень ваших возможно­стей.

Подбородок профессора задергался самолюбиво и беспо­мощно.

– Что вы имеете в виду, коллега?

– То, что придумать такое вы не могли. Списать с натуры – другое дело…

– Я всегда, Сенечка, считал вас воспитанным челове­ком, – жалобно сказал Егор Николаевич. – Да… И вдруг… Право, не ожидал… – Он осторожно обошёл вице-президента и двинулся прочь, отгородившись обидой. Но Сеня не отстал. Шагая в ногу с профессором, он повторил упрямо и в такт шагам:

– Где он?

– Я… конечно, счастлив, что моё сочинение убедило вас, так сказать, в полной реальности событий, но…

– Значит, будете отпираться? – тихо, но с нехорошей ноткой сказал Сеня.

– Но, коллега… Извините, однако продолжать беседу в таком тоне…

– Хорошо, – печально отозвался вице-президент Пер­сиков. – Тогда я на первом же заседании официально по­требую пересмотра. Чтобы вас из “Авторов” обратно…

Профессор Телега дёрнулся на ходу:

– Простите, на каком основании?

– А на таком! В “Авторы” принимают за фантастиче­ские рассказы, а у вас – про то, что по правде было! Зна­чит, не имеете права!

– Это, молодой человек, надо ещё доказать!

– Докажу, – горько и упрямо пообещал коллега Се­нечка. – На основе… как его… ли-те-ра-ту-ро-вед-че-ско-го анализа! Всё равно вас разоблачат! И насчёт рассказа, и насчёт Капа!

– Это… знаете, Сенечка, как называется? Шан-таж! Никогда не ожидал от вас такого… такой, простите, непо­рядочности! Неужели вы сами не понимаете, как это не­благородно?!

– Понимаю, – вздохнул Сеня и повесил соломенную голову. – Только у меня нет выхода. Потому что Капа жалко… А вы, что ли, благородно поступаете? Спрятали его! – Он опять воткнул в профессора возмущённый взгляд.

Егор Николаевич сказал весьма неуверенно:

– Это… просто неприлично. Извините, но если бы я был ваш родственник, я бы… дал вам подзатыльник. Или даже два…

– Ну, хоть три, – отозвался Сеня опять с грустью. – Только не прячьте Капа…

– Знаете, Арсений, у меня даже слов нет…

– Вы даже и права такого не имеете! – возвысил Сеня голос. – Да! Прятать пришельца с другой планеты от кон­тактов с землянами!

– А если он сам не желает никаких контактов?

– Вот видите! Вы и признались!

– Ничего я не признался! Я это… чисто теоретически!

– А я практически! Он же ещё совсем пацан! По родителям скучает! Вы себя маленького совсем, что ли, забы­ли? Вот представьте, что вы пятиклассник и оказались где-то один-одинёшенек. Ревели бы небось в три ручья…

– Но… даже если допустить, что Кап действительно су­ществует… Всё равно ведь нет никаких средств ему помочь. Земная цивилизация не нашла ещё способа межзвёздных перемещений. И, к сожалению, никто не может…

Сеня перебил снисходительно:

– Да бросьте вы. Маркони всё может.

– Ну, знаете ли… Я весьма ценю способности этого мо­лодого человека, он очень помог мне в наладке “Алика”, нетрадиционность его методов достойна удивления и всякой похвалы, но…

– Он много раз уже запускал в космос всякие предме­ты, – сообщил Сеня. – Хоть на какое расстояние. Только возвращать их ещё не может. Но сейчас ведь и не надо, чтобы обратно. Главное, чтобы Кап оказался дома… Егор Николаевич, я в прошлом году из лагеря возвращался, и у нас на полдня автобус застрял, дак знаете какая паника дома была? Маму валокордином отпаивали. А Кап ведь не за тридцать километров, а, наверно, за тыщу световых лет… от мамы…

Профессор Телега на ходу смотрел себе под ноги и чесал длинный подбородок.

Сеня сказал негромко:

– Вы меня простите, что я наговорил вам всякого… Ну, про новое заседание, чтобы вас из “Авторов”… Но ведь Кап… Егор Николаевич, а его правда зовут Капом?

ГЛАВА ВТОРАЯ

Институт Маркони

Капу снилась родная планета. Влажные проблески Лау-ццоло. Радуги среди лиловых туч, вспышки мокрой зелени далеко внизу… И как он с ипу-ннани и с ипу-ддули весело мчится по прямой магнитной линии, чтобы зажечь и свою искорку в новой многоцветной дуге. И смеётся, смеётся…

А когда сон уже начал таять, смех этот перешёл в горь­кое безутешное вздрагивание. Потому что нет своей плане­ты и радуг, нет рядом ипу-ддули и ипу-ннани…

Но проснувшись окончательно, Кап решительным толч­ком прогнал от себя тоску. Потому что вспомнил: есть друзья. И есть надежда.

Кап уже десять суток обитал в прозрачном круглом жи­лище, которое на здешнем языке называется “поллитровая банка”. Жилище стояло не под открытым небом. Оно рас­полагалось в другом помещении, которое больше пол-литровой банки во много-много-много раз. Это был “Институт Маркони”. Иначе он именовался “чердак”.

Кап удивлялся свойствам здешнего языка. Одно и то же слово могло означать совсем разные понятия. Например, чердаком называлось не только верхнее пространство жи­лища, но и то место, где у человеков (то есть у “лю-дей”) располагался аппарат разума. Если аппарат работал хоро­шо, про человека говорили: “Чердак у него варит”…

Без сомнения, лучше всех чердак варил у Маркони. И это – несмотря на юный возраст. Маркони существовал в этом мире всего двенадцать оборотов, которые планета де­лает вокруг здешнего Лау-ццоло. По местным понятиями —­ совсем немного. Если бы можно было сравнивать лю-дей с капельками, директор чердачного института оказался бы лишь чуть постарше Капа.

Кап уже знал, что полное имя директора института – Марк Афанасьевич Шило. А сокращённое – Марик. Но все звали Марика не иначе как Маркони, потому что такое же имя в давние времена носил известный учёный муж. Он был один из тех, кто придумал для планеты Земля способ электромагнитных переговоров. Марик Шило разбирался в электромагнитных делах не хуже того Маркони. А может, и получше, потому что времена теперь были другие: науч­ных знаний накопилась уйма.

Впрочем, нельзя сказать, что нынешний Маркони впи­тал в себя знания всех наук. Зато смелых идей у него рож­далось множество. А способы, как осуществлять эти идеи, он придумывал такие, что академики попадали бы в обмо­рок, если бы узнали. Но они про Маркони не знали. А он чаще всего не знал про них. И работал самостоятельно, на свой страх и риск. И порой помогало ему именно незнание. Судите сами. Если бы дошкольнику Марику было в своё время известно, что вечный двигатель невозможен, никогда бы он и не взялся за его строительство. Но Марик по ма­лолетству в законах механики не разбирался и соорудил нехитрый механизм из колеса от детского велосипеда, не­скольких шарикоподшипников и маятника. Не исключено, конечно, что этот двигатель не совсем вечный, но построен он был семь лет назад, а маятник плавно качается и колесо потихоньку вертится до сих пор…

Если бы наш Маркони, по примеру других учёных, ве­рил, что скорость света преодолеть нельзя, он, конечно, не придумал бы МПП-транслятор (МПП – мгновенный прокалыватель пространства). Но Маркони отмахнулся от фор­мул Эйнштейна, как от надоедливых замечаний классной руководительницы, и соорудил модель транслятора за две недели. Причем главная трудность была в том, чтобы до­стать хорошие, с очень гладкими стёклами зеркала… С по­мощью этой модели Маркони молниеносно переправил в открытый космос дневник второклассника Пеки Тонколука. Дело в том, что Пеке ужасно не хотелось показывать этот дневник своей тётушке. А на расстоянии ближе трёх пар­секов тётушка дневник всё равно отыскала бы…

Но нельзя сказать, что Маркони совсем не признавал научные законы и открытия. Наоборот. Он отлично разби­рался в радиотехнике, астрономии и во многих других об­ластях знаний. Кстати, Капу казалось даже, что многие проблемы Маркони понимает лучше, чем профессор Телега, у которого он, Кап, жил до того дня, когда приятель Мар­кони по имени Абрикос (иначе – Сеня Персиков) пересе­лил его сюда, в институт.

Кап ничего не имел против профессора Телеги. Даже наоборот, он к нему привязался. Профессор многому на­учил Капа и дал ему массу знаний про планету Земля и про всю здешнюю звёздную систему. Но одного Егор Ни­колаевич дать не мог – надежды, что Кап когда-нибудь возвратится домой. Он горестно разводил руками: “Увы, малыш, но наша цивилизация пока не достигла нужного уровня. И едва ли достигнет скоро…”

А с теми землянами, которые назывались “ребята”, бы­ло гораздо проще. Во-первых, Кап сам был “ребята” (на капельном языке – “лито-длиндо”). Во-вторых, насчёт воз­вращения домой Маркони сразу сказал: “Раз плюнуть”. И объяснил, что самое сложное – это определить точные ко­ординаты звёзды Лау-ццоло и той планеты, откуда явился Кап.

Кап координат не знал и виновато печалился.

Маркони решил:

– Тогда нужны звёздные карты нашего трёхмерного Космоса.

Эти карты Маркони и составлял до нынешнего дня. Он работал добросовестно и вдохновенно.

Ребята иногда переговаривались шёпотом:

– Пусть вкалывает. Может, забудет эту дуру…

– И что он в ней нашёл? Такая лошадь…

– Да ну, “лошадь”. Она красивая, ничего не скажешь.

– Но она же старуха! Семнадцатый год…

– Сердцу не прикажешь, – понимающе вздыхала кур­носая белобрысая девочка Варя.

О безнадёжной любви Маркони знали все. Даже Кап. Хотя понять полностью, что такое земная любовь, он ещё не мог. Здесь выявлялось противоречие: с одной стороны, это вроде бы радость, а с другой – страдание. В любви Маркони страдания было гораздо больше. Впрочем, была и польза. Душевную боль Маркони старался глушить неисто­вой работой, а это приближало возвращение Капа домой.

Клочковатые тёмные волосы Маркони стояли торчком. Круглые очки на остром носу сверкали и, кажется, даже раскалялись. Большой компьютер “Проныра” (собственной Маркониной конструкции) тоже раскалялся и несколько раз даже дымил. Потому что Маркони заставлял его тайными путями подключаться к магнитным архивам разных обсерваторий, а потом решать задачи по созданию пространственных межзвёздных структур.

Капу же был выделен маленький компьютер “Сверчок”. С его помощью Кап и беседовал с ребятами. Банку ставили в фокусе специальной вогнуто-решётчатой антенны. Кап садился на стеклянный край и старательно излучал мысли, которые буквами печатались на экране. Это сначала. Вско­ре же Маркони научил “Сверчок” произносить мысли Капа тонким кукольным голоском. И всем уже казалось, что это разговаривает сам Кап.

А речь собеседников Кап быстро научился воспринимать на слух.

Компания собеседников всегда была одна и та же. Во-первых, сам Маркони. Но его можно было назвать собесед­ником лишь с натяжкой. Чаще всего он молча сопел над своим гудящим и дымящим “Пронырой”. Потом – Сеня Абрикос, Матвей-с-гитарой, Варя Ромашкина и три второклассника – Пека, Андрюша и Олик. (Что такое “второ– классник”, было Капу уже понятно; он даже уточнил про себя, что правильнее называть их “третьеклассники”, ведь во втором-то они уже кончили учиться.)

Матвей-с-гитарой был старший, его все слушались (кроме Маркони, разумеется). Он был спокойный, рассудительиый и умел извлекать из гитарных струн такую вибрацию, которую можно назвать звуковой радугой. Варя тоже была сдержанным и рассудительным человеком. Второклассники – они все разные, но в общем-то одинаково непоседливые: то прибегут, то умчатся. Они вели свою беспокойную жизнь.

А Сеня Абрикос… Он был непонятный. То весёлый и любопытный, то вдруг сядет неподвижно и отключится, как перегруженный компьютер. И глаза странные. Словно он, Абрикос, вдруг оказался где-то далеко и потерялся так же, как маленький Кап…

Иногда к этой компании прибавлялся совсем юный представитель человечества – Никита Персиков, Сенин брат. От роду ему было– год и восемь месяцев. В ясли Никита не ходил, воспитывали его дома. Этим занималась ба­бушка. Но она уехала на неделю в деревню, и все воспи­тательные задачи перешли на эти дни к Сене. Родители-то на работе. Вот Сеня и таскал братца с собой.

Братец не был чересчур капризным, но по малолетству требовал постоянного внимания. Он всё время чего-нибудь хотел: “Хочу пить… Хочу на учки” (на ручки то есть; а тяжеленный ведь, потаскай такого!), “Хочу писать…” Хо­рошо ещё, если это “хочу” вовремя, а чаще бывало, когда уже штаны мокрые.

– Наказанье ты моё, – постанывал Сеня. Но сильно брата не ругал: что возьмешь с малыша? Хоть и бестолко­вый, а родной.

В “институте” Никите нравилось. То и дело он требо­вал:

– Хочу гхушку… – игрушку то есть.

“Гхушек” было полным-полно. На полках и столах вся­кие приборы, блестящие штучки, катушки с проволокой, трансформаторы, конденсаторы, генераторы… Сеня, спросив предварительно Маркони, давал брату какую-нибудь без­опасную штучку, и тот на время притихал.

Но однажды Никита самостоятельно стянул с полки за­ряженный электролит. Этакую серебристую баночку с дву­мя штырьками. Все тихо беседовали, а Матвей звякал стру­нами и покачивал ступней в отвисшей босоножке. Никита с “гхушкой” подобрался к музыканту и коснулся штырька­ми его голой пятки. Матвей уронил гитару и с воплем взле­тел под крышу.

Минут пять все, даже Маркони, вповалку лежали от хо­хота. А Матвей по-обезьяньи висел на верхней балке и плачущим голосом рассказывал, каким уголовником станет Никита, когда вырастет.

Кап ничего не понял в этой истории. Когда успокои­лись, он спросил через “Сверчок”:

– Матвей, тебе неприятно?

– Ещё бы!

– “Ещё бы” это значит “да”?

– Вот именно!

– Тогда почему все обрадовались?

Народ на чердаке притих. Как объяснить инопланетя­нину странности человеческой психики? Наконец Матвей хмуро растолковал:

– Потому что могло быть ещё хуже: если бы это чу­чело ткнуло не меня, а себя…

Сеня виновато засопел и запоздало дал Никите воспи­тательного шлепка.

– Хочу гхушку, – сказал неисправимый Никита.

Сеня сунул брату бобину от магнитофона, а сам задумался. Присел на чурбак и стал смотреть перед собой – словно в какое-то ему одному видное пространство.

“Может быть, у него тоже любовь? – подумал Кап. – Ему грустно”.

Кап уже умел читать человеческие настроения по гла­зам, хотя у него самого глаз не было.

Порой, чтобы хоть немного походить на здешних жите­лей, Кап вытягивал из себя пять отростков: круглый – го­лову и четыре длинных – ручки и ножки. И в таком виде сидел на краю банки. Но этого не замечали. Как им, лю­дям, разглядеть в подробностях такую кроху? Искорка го­рит – вот и всё…

А Кап настолько привык жить среди ребят, что иногда у него в сознании менялись масштабы. Казалось, что чер­дак не так уж велик, а ребята – почти одного роста с ним, с Капом. Особенно когда завязывалась беспорядочная, пры­гучая такая беседа, которая называлась “трёп”. Вот как се­годня, например:

– Кап, а вам двойки ставят, если урок не знаете?

Капу было известно, что такое “двойка”.

– Не-а, не ставят. В угол могут поставить…

– Откуда у вас там углы, в тучах-то?

– Ну, не в такой угол, как здесь, а в магнитный. Из него никуда не денешься, пока не выучишь… Торчишь там, а тули-ббуба висит над душой и долбит: “Учи, учи, а то вырастешь и никакой пользы от тебя…”

– А много предметов в вашей школе?

– Ага. Куча.

– А какой самый главный?

– Главный… Я не знаю, как одним словом сказать.

– Ну, скажи несколькими.

– Это… взаимодействие сбалансированной системы жи­вой капли с магнитно-силовой структурой планетарного и космического пространства…

– Ну-у, Кап, ты даёшь!

– Помудрёней, чем Маркони…

– Не урок, а диссертация…

– Ой, подождите!. – Кап взбрыкнул прозрачными нож­ками. – Можно проще: “Как жить в окружающем мире”!

– Кап, а в дальний космос вы часто летаете на экс­курсии?

– Каждый год. Это по программе… Такого понятия “дальний космос” у нас нет. Что дальний, что ближний – это всё равно. Пространство прокалывается в один миг…

– Вашей тули-ббубе, наверно, здорово попадёт за то, что ты потерялся…

Кап сразу начал печалиться:

– Дело не в том, что попадёт. Она ведь переживает ужасно… Видимо, хватились меня слишком поздно, а коор­динаты Земли тули-ббуба не отметила в памяти. Мы ведь залетели сюда на минутку, случайно… Теперь, небось, ищут по всей Галактике…

– Ты, Кап, не унывай, – сказал Матвей. – Скоро Маркони отыщет ваше Лау-ццоло, и полетишь домой. Толь­ко нас там не забывай…

– Нет, я никогда… Матвей… А ты уже сочинил песен­ку про мою планету?

– Не совсем…

– Ну, спой хоть “не совсем”.

Матвей начал наигрывать, потом запел тихонько:

Почему-то этим летом
Я грущу невыразимо.
Снится, снится мне планета
Под названьем Ллиму-зина
(Вы не путайте с машиной).


К небу подниму лицо я —
Вижу радуги и тучи.
Светит, светит Лау-ццоло
Среди дождиков летучих
(И они там все живые)…

Он был вообще-то даже хмуроватый на вид, семикласс­ник Матвей Шапников. Но песни умел сочинять хорошие, улыбчивые…

Матвей прихлопнул струны, слегка насупился.

– Вот… А дальше ещё не придумал… Маркони, сколько ты ещё будешь возиться со своими картами? Кап уже из­вёлся от нетерпения, да и мы тоже.

Маркони буднично сказал:

– Всё готово. Остальное от тебя зависит, Кап. Ближай­шие-то окрестности вокруг Лау-ццоло помнишь? Я буду участок за участком показывать, а ты смотри внимательно, узнавай…

“Участков” в нашей Галактике великое множество. Все понимали, что скорого открытия ждать не приходится. На­дежда разве что на счастливый случай да на великое везе­ние, которое не оставляло Маркони в его научных делах.

На экране в густой черноте появились искры звёзд. Медленно поплыли. Замигали, изменили свой рисунок. Ещё, ещё… Все молча сопели. Даже “Сверчок” сопел, от­ражая волнение Капа. Потом подал голос Никита:

– Хочу какать…

– О-о, несчастье ты моё! – Сеня поволок братца на двор…

А когда он вернулся, в институте Маркони царило бур­ное ликование.

– Вот оно, Лау-ццоло! – верещал “Сверчок”. – Вот она, моя планета! Ллиму-зина!

Везение не оставило Маркони и на этот раз.

На экране алмазным шариком переливалась крупная звезда, по сторонам от неё светились капельки-планеты. Одна из них сияла изумрудным светом. В нижнем углу дис­плея громоздились значки и цифры галактических коорди­нат.

Маркони, однако, поубавил веселье:

– Хорошо, конечно, что нашлась она, эта Ллиму-зина. Только поглядите. Она теперь на обратной стороне, Лау-ццоло закрывает её от Земли. Луч транслятора через звезду не пойдёт. А если и пойдёт, Кап там испарится, как про­стая капля на сковородке… Можно стартовать, когда Лли­му-зина окажется сбоку от своего солнца. А это через два месяца, не раньше…

– Ну так и что? – беззаботно отозвался Пека. – Кап на каникулах с нами поживёт! Верно, Кап?

– Ещё шестьдесят суток, – вздохнул Кап почти по-человечески. – С ума сойти…

– Ну, потерпи уж, – виновато сказала Варя. – Зато у тебя сейчас полная уверенность, что вернёшься.

– А это обязательно-обязательно, что вернусь?

– Само собой, – успокоил Маркони. – За это время мы транслятор так отладим, что двести процентов гарантии.

– Ты путаешь. Двести процентов не бывает, – опас­ливо, сказал Кап.

– Это юмор, – объяснил Матвей. – Чисто земное по­нятие. Вроде как с электролитом… – Он пошевелил пят­кой. – Поживёшь с нами и сам поймёшь.

– А юмор делу не мешает? – неуверенно спросил Кап. Его заверили, что юмор всячески способствует любому успеху.

– Тогда ладно… – утешился Кап. – Только пусть мультики по телевизору будут каждый день.

Капу наперебой пообещали, что программа его пребы­вания на Земле будет насыщена интересными делами и зре­лищами до предела.

– И чтобы взрослые про меня не узнали. Кроме Егора Николаевича, конечно… А то замучают исследованиями.

– Да что ты! Ни одна живая душа! – воскликнула Варя.

Сеня сказал:

– Взрослым сейчас не до того. Даже ученые политикой занялись, до космических пришельцев никому дела нет. В Старо-Каменке три тарелки садились, зелёные человечки, вроде гномов, из них вылезали. Ну и что? Написали про это в районной газете и забыли через день…

– Егор Николаевич вчера меня повстречал, про Капа интересовался, – вспомнил Сеня. – Спрашивал: можно ли зайти навестить.

– Кто ему не даёт… – грустно отозвался Маркони. Отыскав Ллиму-зину, он, кажется, опять вспомнил о своей безответной любви.

Кап весело сказал:

– Конечно, пусть приходит! Я его недавно во сне ви­дел!

– Разве вы видите сны, Кап? – вежливо удивился вто­роклассник Олик.

– Разумеется! Каждую ночь. Чаще всего мультики снятся. А иногда, как я дома… – Он опять пригорюнился, но тут же встряхнулся. Вспомнил: – А ещё я знаете что видел? Будто я – как вы! Вместе с вами. Бегаю и катаюсь на этом… на ве-ло-си-пе-де…

Все как-то странно примолкли. Второклассник Андрюша неосторожно спросил:

– А тебе хотелось бы так?

Транзисторный “Сверчок” опять по-человечески вздох­нул. И отозвался:

– Это же за пределами реальных возможностей…

Сеня Абрикос грустно пошутил:

– А может, у Егора Николаевича найдётся заклинание, чтобы Капа превратить в человека? Не во взрослого, а вро­де нас…

Или… не совсем пошутил?

Маркони отвлекся от любовных страданий.

– Зачем тут профессор-то? Десять метров экранирован­ного кабеля – и никаких проблем.

Второклассники Пека, Андрюша и Олик выжидательно приоткрыли рты (у Олика он был как красная буква О).

Матвей спросил:

– По правде, что ли?

– А чего! Преобразователь – это самая простая систе­ма. Перестройка структуры биополя, вот и всё.

– Ой, Маркошенька! – обрадовалась Варя. – Сделай такой подарок Капу!.. Кап, ты представляешь? Проведёшь каникулы в виде земного жителя! Будешь потом всю жизнь у себя на Ллиму-зине рассказывать!.. – Она очень радовалась. Во-первых, за Капа. Во-вторых, потому, что новая работа отвлечет Маркони от мыслей о красавице Глории, которую Варя в душе терпеть не могла. Она тай­но мечтала, что когда-нибудь Маркони поймёт всю пус­тоту и сердечную жестокость Глории. И тогда он, может быть, взглянет на неё, на Варю, повнимательнее. Не как на давнего приятеля из мальчишечьей компании, а чу­точку иначе…

Кап запрыгал ни краю банки:

– Я и не знал, что ваша наука может такое!

– Это смотря какая наука, – сказал Сеня с гордо­стью. – Маркони всё может. Он работает на творческом вдохновении.

Маркони сосредоточенно заметил, что вдохновения ма­ло. Главное – кабель.

– Это условие номер один. А где его взять? На свалку теперь не сунешься, там с весны сторожа завели. С берданкой…

– Может, через Пим-Копытыча попробовать? – посо­ветовал Матвей.

Маркони согласился, что это, пожалуй, самый верный путь.

– К Пим-Копытычу пойдём мы! – заявил Пека. Если что-то разведать или раздобыть, он был всегда готов. Андрюша же – всегда с Пекой. А Олик – следом за ними.

– Отнесите Пим-Копытычу молока и хлеба, – сказала Варя. – Ох и бессовестные мы, столько времени не наве­щали старика… Подождите, я соберу пакет.

Глава третья

Ямской пустырь

Пека, Андрюша и Олик шли хлопотать насчёт кабеля и разговаривали. Вернее, разговаривал Олик. Он совсем не­давно переехал на Гончарную улицу, случайно познако­мился с Пекой и Андрюшей и теперь вслух радовался:

– Вы даже не представляете, как я счастлив, что вы решили со мной подружиться! Правда-правда! Я даже ночью иногда просыпаюсь и просто таю от счастья…

– Постель не промокает? – буркнул Пека. Он был су­ров снаружи и даже внутри.

Олик не расслышал вопроса и продолжал:

– Дело в том, что я всегда знал: настоящая дружба – это самая большая ценность на свете. Вы ведь согласны, не так ли? – Худой и вдохновенный, как уменьшенный в раз­мерах Дон Кихот, на тонких длинных ногах, с растрёпан­ными рыжими локонами, Олик по-журавлиному шагал между приятелями, иногда обгонял их, чуть сутулился и заглядывал им в лица.

Пека смотрел перед собой.

Андрюша смотрел под ноги.

Олик не умолкал:

– Теперь я даже не представляю, как сумел прожить девять лет без единого настоящего друга. Должен признать­ся, что с друзьями мне до сих пор фатально не везло…

– Как не везло? – спросил Пека с сумрачным инте­ресом.

– Фатально, – вздохнул Андрюша. – То есть судьба такая. – Он был начитанный мальчик и с пониманием от­носился к людям. Можно сказать, философски.

– Раз судьба, тогда понятно, – пожалел Пека Олика. Потому что в глубине души Пека был добрый. Только очень в глубине.

Сначала Пека не хотел близко знакомиться с Оликом. С какой стати? Ну, подумаешь, не хватило однажды чело­века для игры в “качалу-вышибалу”, вот и кликнули ры­жего новичка, который топтался у своей калитки. А он с той поры: “Можно, я снова с вами поиграю?.. Вы не будете возражать, если я с вами покачаюсь на досках?.. А давайте сделаем вместе воздушного змея…” Пека дулся и морщил­ся. Но не врубишь ведь в упор человеку: “А ну катись да­вай подальше”. Неловко всё-таки. К тому же Андрюша ска­зал однажды:

– Ну что поделаешь, раз он такой? Пусть бегает с на­ми, если хочет.

Пека возразил, что этот Олик прилипала и неженка.

– С чего ты взял, что неженка?

– Вежливый и незагорелый.

– Чего же плохого, если вежливый, – рассудил Анд­рюша. – А незагорелый потому, что к таким загар всегда плохо пристает. У кого волосы такого цвета…

– Имя какое-то девчоночье…

– А полное знаешь какое? Ольгерд! Он говорит, что родители так его назвали в честь предка. Тот был какой-то князь. Давным-давно.

– Пфы, князь… Вермишелина.

– Зато у него фамилия для нас подходящая. Будет тре­тий Ук.

Дело в том, что Андрюша был Сухорук, а Пека – Тонколук. Оба они ценили такое сходство: “Мы – два Ука”.

– А у этого князя какая фамилия?

– Ковальчук.

– Ха! “Ковальчук” же на “юк” оканчивается!

– Ох, Пека-Пека… – пожалел его Андрюша за без­грамотность.

Пека слегка смутился и сказал:

– Ну и фиг с ним…

С той поры Олик с утра до вечера был с друзьями. И не уставал радоваться. Вот и сейчас:

– Нет, в самом деле! Я знаете что думаю? Нам обяза­тельно-обязательно надо сделать так, чтобы…

– Стоп, – велел Пека. Встал перед Оликом. Деловито выдернул у него из-под модных белых штанишек голубую матроску и майку. Пригляделся к животу.

– Это… зачем? – оробел Олик.

– Смотрю, нет ли у тебя на пупу регулятора. Чтобы убавить громкость. И длинность речи…

– Ну чего ты, – тихонько сказал Андрюша Пеке. – Он же не виноват, что такой…

А Олик наконец спохватился:

– Ой… Я опять разболтался, да? Не обижайтесь, по­жалуйста, я постараюсь следить за собой.

– Ты тоже не обижайся, – попросил Андрюша. И по­мог Олику заправить матроску. А на Пеку посмотрел вы­разительно.

Олик вроде бы даже обрадовался:

– Что вы! И не думаю обижаться! На дружескую кри­тику не может быть никакой досады, это было бы не­справедливо. А тем более среди тех, у кого даже фамилии похожие… Так вот, я продолжаю свою мысль. Нам обяза­тельно надо придумать свою эмблему! Например, такую: серебряный рыцарский щит, на нём голубые буквы “у” и “ка”, а наверху полное название нашей организации.

– Какой ещё организации? – сказал Пека.

– Это мы должны придумать! Например, “Три мушке­тёра”. Или “Три танкиста” – есть такая песня старинная, очень хорошая: “Три танкиста, три весёлых друга…” В об­щем, что-нибудь литературное, чтобы всем было ясно…

– “Три толстяка”, – усмехнулся Андрюша.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.