Владислав Крапивин

Давно закончилась осада…

Севастопольская фантазия

Первая часть

Сказки развалин

Стрельба на Пятом бастионе

У Фрола был пистолет.

– На пути не стой, у меня писто?ль… – приговаривал иногда тощий тонкошеий Фрол и поглаживал за пазухой кривую рукоять. При этом голос его звучал шутливо и даже ласково, но в прищуренных глазах ласки не было.

Старинное слово «пистоль» очень подходило для этого грозного предмета. Пистолеты подобного образца даже до войны считались устаревшими. Конечно, во время осады ими еще пользовались – и русские, и французы, и, особенно, турки (у тех вообще встречалось оружие времен покорения Крыма), однако пользы в бою от таких кремневых громыхальников было немного. Что они по сравнению с шестизарядными французскими револьверами!

Впрочем, и Фролкин пистолет оказался из Франции. На внутренней стороне фигурно выгнутой скобы были различимы буквы: «Paris 1837».

Фрол отыскал этот трофей на пустоши перед бывшим люнетом Белкина, недалеко от кладбища, среди груд мусора и земли. Здесь много чего можно было отыскать. Во время осады русские минеры заложили на этой пустоши фугасы, и сигнал электрической искры в один миг обратил в прах атакующую французскую колонну…

Впрочем, все это Коля Лазунов узнал позже. А со стрельбы из старого пистолета началось его прочное знакомство с компанией из Боцманского погребка.

В тот ноябрьский день Татьяна Фаддеевна впервые позволила Коле погулять одному. До сей поры не решалась: всюду развалины, черные окна пустых домов, изгибы каменных заборов и переулков, где чудится неведомое. И мальчики, которые порой встречались ей, вызывали невольный страх. Неумытые, верткие, с быстрыми уклончивыми взглядами, в немыслимом каком-то платье. Конечно, дети всегда дети, но кто знает, сколько дурного впитали они от здешней неустроенной жизни…

Однако нельзя постоянно держать у своей юбки племянника, которому скоро двенадцать.

Все-таки она сказала от калитки:

– Николя?, я умоляю. Не ходи далеко и не гуляй долго. На первый раз хватит и получаса…

Думала, он станет ершиться: что, мол, я разве маленький! Но Коля отозвался покладисто:

– Тё-Таня, я только до спуска к дороге и обратно. Не бойтесь, никуда не денусь.

Поправил капитанскую фуражку, простучал сапожками по плитам с подсохшей грязью и свернул (не оглянувшись!) в проход между известняковой изгородью и бугристой туфовой стеной разбитой казармы.

Татьяна Фаддеевна сделала усилие, чтобы не пойти следом. Глянула на приколотые к блузке часики и ушла в дом. Коля же, избавившись от тревожного взгляда в спину, попрыгал вниз по скругленным выступам каменистой тропинки.

День был холодный, ветреный, но сухой. Солнце то и дело выскакивало из серых облаков. Кое-где зеленела трава и желтела храбрая упрямая сурепка, но высокие сорняки были уже сухие и серые. Бурьян и полынь… Впрочем, ведь и летом полынь кажется сероватой. Коля сам не видел, но читал про это.

У крепостного палисада
Седеет древняя полынь…

Он дернул пальцами хрупкий куст, растер в ладонях зернышки, поднес руки к лицу. Полынный запах знойного лета сразу будто пропитал его насквозь. Коля постоял зажмурившись. А когда опустил ладони и открыл глаза, увидел мальчишек.

Разумеется, это были местные жители, хозяева здешних пустырей и переулков.

Идти навстречу Коля не решился. Повернуться и зашагать назад – тем более (хватит с него прежнего малодушия!). Оставалось смотреть, как подходят они. И стараться выглядеть при этом независимо.

Ребят было пятеро. Самый большой двигался посредине. Был он длинный, постарше Коли, в замызганной чиновничьей тужурке до колен, из-под которой торчали серые лохматые штаны. А из них – голые (видать, озябшие) щиколотки. Башмаки были из рыжей кожи, разбитые и чересчур большие. Из ворота тужурки высовывалась немытая шея с головой, похожей на покрытое рыжеватым пухом яйцо (шапки не было).

Слева от длинного шли круглолицый татарчонок в бархатной затертой шапчонке, в стеганом рванье до пят и смуглый, верткий мальчишка с быстрым веселым взглядом – про такого говорят «востроглазый». Был востроглазый в косо надетом рваном треухе и в серой, без приметных деталей одежке. И он, и татарчонок – чуть поменьше Коли.

С другого «фланга» двигались двое. Один – видимо, Колин одногодок, другой – лет восьми. Кажется, братья. Оба круглощекие, светлоглазые, с похожими на кукольные башмачки носами. В аккуратных бушлатиках (наверно, перешитых из взрослой флотской одежды), в мятых матросских фуражках без козырьков – слишком больших, как и Колина «ропитовская» капитанка. Штаны братьев украшали на коленях одинаковые квадратные заплаты, а сапожки были без заплат – грязные, но вполне справные.

Братья смотрели с любопытством и, кажется, без вражды. Татарчонок – непонятно. Востроглазый – подозрительно. Длинный оттопырил большую нижнюю губу и на ходу щелкал по ней мизинцем.

Остановились в трех шагах. Длинный еще раз щелкнул по губе и прошелся по Коле скучноватым взглядом.

– Ишь какой… Раньше не встречались. Кто таков и откуда взялся?

– Из Петербурга. – Коля постарался говорить независимо, но без задиристости. Глядишь, встреча обойдется миром.

– У-у… – с дурашливым удивлением отозвался длинный. И остальные (кроме маленького) вытянули губы трубками, словно тоже хотели сказать «у-у».

Длинный опять щелкнул по губе.

– А фуражка-то капитанская откуль? Небось папенька подарил?

– Папеньки у меня нет… – Коля понимал, что в ответ на это спокойное признание насмешки не последует. Ведь не злодеи же, хотя и обтрепанного вида.

И в самом деле, смущение скользнуло по всем лицам. Но его тут же как бы стер своими словами востроглазый:

– Значит, маменька купила. В «ропитовской» лавке.

– Маменьки тоже нет… А фуражку подарил капитанский помощник на пароходе «Андрей Первозванный», когда мы плыли сюда из Одессы.

– Это за какие твои красивые глаза? – с прежней скукою в голосе не поверил длинный. Как бы специально не придавая значения тому, что нет у мальчика ни отца, ни маменьки.

– Не за глаза, а… потому что был шторм, многие укачались, а я вышел гулять и забрался на мостик. Там были моряки, один и говорит: «Вот тебе за то, что не боишься волны…»

– Ай как врешь! – радостно сказал татарчонок.

– А вот и не вру!.. Если не верите, пойдем спросим у тетушки. У моей… Это рядом.

– То-то тетушка обрадуется таким гостям… – усмехнулся длинный. И потрогал нижнюю губу языком.

– Вы же не чай пить придете, а только спросить, – усмехнулся и Коля. Страху у него поубавилось.

Длинный сказал сумрачно:

– Да уж где нам с вами чай пить. Вы небось из дворян.

– Фрол, это, видать, те, кто у Кондратихи дом сняли! – вмешался старший из братьев. Тощий Фрол эту догадку пропустил мимо ушей. Спросил деловито:

– Может, сшибемся?

– Это как?.. Драться, да? – дошло до Коли. И внутри у него тоскливо заныло.

– Ага, – заулыбался Фрол. – Один на один, по-честному. Или в коленках заслабило?

– Нигде не заслабило… Только я не понимаю. Зачем? Я же ничего худого вам не сделал… – И вдруг вспомнил: похожий разговор уже был. Три месяца назад. С него-то и начались в корпусе те невыносимые дни отчаянья и стыда… Нет уж, второму разу не бывать! И стиснул кулаки: – Ну, давай, ежели у тебя чешется!

– Снаружи петух, а внутри мышонок, – хмыкнул Фрол. – Видно ведь, что вспотел с перепугу. В Петербурге все такие боязливые?

– Зато ты какой храбрый! – Коля злостью старался перебить внутреннюю дрожь. – С теми, кто меньше ростом!

– Да неужто я сам буду с тобой сшибаться! – Фрол сделал вид, что очень удивлен. – Пускай вот хоть он, Макарка…

Уже после, вспоминая эту встречу, Коля сообразил: тут Фрол дал ошибку. Если бы он сказал «пускай Макарка дерется, да только он ведь не захочет», востроглазый мальчишка тут же взвинтился бы: «Как это не захочу!» И полез бы в драку. Потому что был он великий спорщик, отчего и носил кличку «Поперешный». А сейчас Макарка взъелся на Фрола:

– Чего ты меня науськиваешь, как цуцика на кошку! Себе для потехи?

– Не хочешь – не надо, – миролюбиво откликнулся Фрол. – Тогда пускай Федюня…

Но старший из круглощеких братьев кулаком вытер под носом и рассудил:

– А чего зря махаться-то? Он же и правда худого не сделал.

«Татарчонок тоже не станет драться. Мелковат и не сердит», – смекнул Коля и ободрился. Кивнул на самого маленького:

– Ты еще вот его на драку подвинь…

Федюня обнял того за плечо. И вдруг улыбнулся (а глаза у обоих васильковые):

– Не, Савушка никогда не дерется, у него злости ни к кому не бывает…

Савушка смущенно засопел.

Фрол заметно пошел на попятную:

– А я чего… Это же не по злости, а по обычаю, для знакомства. Чтобы видно сразу было – герой или трус… Ты какой?

Коля пожал плечами. То, что трус, знать они не должны.

– Я, наверно, не тот и не другой. Обыкновенный…

– Хитрый! – весело сказал татарчонок.

– Ничуть я не хитрый. Кабы хитрый был, сказал бы, что герой…

– Здесь героями никого не удивишь, – с легким зевком заметил Фрол. – Целый год держали город одним геройством…

– Ну, не ты же держал! – не стерпел Коля, хотя спорить было неразумно.

– Не я, конечно, мне тогда всего год был от роду, мамка от бомб в погребе прятала. А дед погиб на Втором бастионе. И мамкин брат, то есть дядюшка мой, тоже здесь голову положил…

– Ну и мой дядя тоже… Артиллерийский поручик Весли Андрей Фаддеевич. На Северном кладбище похоронен. Мы с тетушкой потому и приехали, что здесь его могила…

В лицах у всех сразу что-то изменилось.

– А на какой он был батарее? – живо спросил востроглазый Макарка.

– Тетушка не знает точно, а я тем более. Давно же было… А погиб он не на батарее, а просто на улице. Бомба прямо под ноги – вот и все…

Конечно, можно было сказать, что Андрей Фаддеевич героически погиб при отражении штурма на Малаховом кургане, но врать про такое было грешно. И Коля добавил себе военной славы с другой стороны:

– А папенька тоже воевал. Вернее, лечил раненых прямо под обстрелом. Только не здесь, а в Бомарзунде…

– Это где же? – недоверчиво спросил Фрол.

– На Балтийском море.

– Разве там тоже воевали? – опять усомнился Фрол.

– А как же! И там, и на Белом море, и даже на Тихом океане, где Петропавловск. Адмирал Непир почти к самому Петербургу эскадру подвел, грозился взять Кронштадт, да его хорошо отогнали…

– И здесь бы отогнали, кабы сил хватило, – ревниво встрял Макарка.

– Кто же спорит… – с пониманием сказал Коля. И этим как бы поставил себя уже не против мальчишек, а рядом с ними.

– А папеньку тоже убило? – участливо спросил синеглазый Федюня. – В этом, в Бом… зун…

– Нет, он уже после умер, когда мне было три года…

– Хочешь с нами пойти в одно дело? – спросил Фрол.

Коля понял: драки окончательно не будет и вроде бы его берут в приятели. И все же не сдержал опаски:

– А что за дело-то?

– Опять забоялся, – съехидничал проницательный Макарка.

Но Фрол добродушно хлопнул его по треуху:

– Заноза… – А Коле разъяснил: – Знатное дело… Побожись, что не разболтаешь.

Да, его принимали в компанию, но и проверяли при этом. Что было делать? Коля охнул про себя и широко перекрестился:

– Ей-богу, вот… Никому ни словечка.

– Тогда гляди, – и Фрол распахнул тужурку. Из-под рваной подкладки торчала изогнутая рукоять с частой резьбой и медной головкой. Сразу ясно – что.

– Ух ты! Настоящий?

– А то!.. Хочешь стре?льнуть?

Коля не знал, хочет ли. Вернее, знал, что… не очень хочет. В жизни стрелять еще не приходилось. Небось эта штука грохает, как пушка. А ежели разорвет от ржавости или неправильного заряда?

– Я… хочу, конечно…

– Тогда идем. Здесь не с руки, услышат – крик подымут…

– Далеко ли идти-то? – последний раз поосторожничал Коля.

– Недалече.

Пошли ватагой по улице, что тянулась по западному склону Артиллерийского холма. Мимо побеленных домиков и каменных заборов, мимо серой стены порохового склада. К началу осады порох отсюда был почти весь развезен по батарейным погребам, и это спасло слободку. Иначе калёные французские ядра могли бы учинить немалую беду. А так – пронесло. Остатки пороха, что хранились глубоко под землею, взорвали уже сами русские матросы, когда оставляли город. От взрыва длинное здание треснуло и осело, но соседние дома почти не пострадали. Конечно, немало из них и без того было порушено – бомбами, что летели со стороны Херсонеса и горы Рудольфа. Но все же стрельба по этому флангу обороны была не в пример слабее, чем, скажем, по Четвертому бастиону или Малахову. Седьмой бастион и Восьмая батарея уцелели, Шестой бастион тоже сохранил свои каменные башни. И многие постройки слободки тоже остались целы. А разбитые дома заново сложили вернувшиеся хозяева или те, кто перебрался сюда с полностью разрушенных улиц Городского холма и Корабельной стороны.

Сейчас Артиллерийская слободка казалась почти нетронутой обстрелами, тогда как остальной город по-прежнему лежал в руинах и там лишь ближнему внимательному взгляду открывались посреди развалин явления жизни…

«Недалече» оказалось довольно-таки отдаленным, и Коля понимал, что едва ли через полчаса окажется дома и что объяснения с Тё-Таней не миновать. Однако разговор отвлекал от беспокойства. В разговоре спросили наконец, как его, новичка, зовут, и назвали себя. Коля узнал «поперешное» прозвище Макарки и то, что татарчонка кличут Ибрагимкой. А еще услыхал небрежный, с приплевыванием рассказ Фрола, как он отыскал «пистоль».

Фрол деловито разъяснил, что с боевыми припасами для пистолета никаких трудностей нет. Даже сейчас, через одиннадцать лет после осады, в старых орудийных погребах можно еще найти картузы с порохом. Снаружи они покрыты затвердевшей коркой, но внутри порох вполне пригодный, надо только размолоть, если шибко крупные зерна.

Хуже с кремнями для курка, но их тоже можно отыскать или выменять.

А пули для ствола (в который свободно входит указательный палец) годятся всякие – и конические «миньки» от иностранных нарезных ружей, и русские «полушарки», что наши солдаты отливали прямо в окопах. Этого добра можно было при старании накопать в земляных брустверах целую горсть за один поход. Назывались пули «орехи» и летним туристам продавались по алтыну за десяток…

Порох Фрол держал в круглой жестянке от леденцов фабрики «Бургеръ и бр.», «миньки» – прямо в кармане, а серый кремешок был закреплен в винтовом зажиме пистолетной собачки. Все это Фрол на ходу показал Коле и погладил гнутую ручку.

На пути не стой,
У меня пистоль…

А Коля успел заметить на металлической щечке пистолета гравированную картинку: оленя и нападавших на него собак.

Наконец глинистая дорога пошла под уклон, разделилась на несколько тропинок, и тропинка, которую выбрал Фрол, завиляла среди каменных и земляных груд. Привела к сложенной из желтых брусьев стене – низкой, с разбитым верхом (позже Коля узнал, что это остаток казармы Пятого бастиона).

Вдоль стены шла осевшая насыпь, где желтела все та же храбрая сурепка. Между стеною и насыпью был неширокий проход, и его с одной стороны замыкало кирпичное сооружение – что-то вроде большой разбитой печи. В двух аршинах от земли кирпичи образовали широкий выступ. Проворный Савушка подбежал и поставил туда квадратную бутылку мутного стекла (и где взял – неужто нес за пазухой?).

Потом Савушка – он, видать, крепко знал свои задачи – вспрыгнул в разбитый проем казарменной амбразуры и стал на часах. Фрол же начал заряжать пистоль.

Все, притихнув, смотрели, как он с клочка бумаги высыпает в дуло черную крупу, как сворачивает и забивает шомполом бумажный пыж, а затем – похожую на пробку с узким рыльцем пулю. Он подсыпал пороху на полочку у затравки, щелкнул над нею железным лепестком, оттянул курок.

– На пути не стой… – и навел пистолет на бутылку. Шагов с семи.

Савушка в амбразуре зажал уши. Ибрагимка тоже – с виновато-дурашливой улыбкой. Другие не стали. И Коля не посмел, хотя понимал: ох и грянет!

И грянуло!

Вспухло синее облако. Но за миг до того Коля заметил, как искрами брызнуло горлышко бутылки. А она даже не упала!

Сквозь упругий гул в ушах Коля услыхал обрадованные крики и довольные слова Фрола:

– Во как надо! Бах из ствола – и нету горла?… А теперь давай ты. – Это он Коле.

Коля судорожно кивнул. И пока опять заряжали пистолет, он догадливо думал, что Фрол целил в середину бутылки, а в горлышко попал случайно. И теперь скажет: «Бутылку я оставил для тебя…»

– Бутылку-то я оставил для тебя. Во какая большая, не промажь…

Коля знал, что промажет.

Когда он поднял тяжелый пистолет, конец ствола заплясал перед глазами и начал выписывать восьмерки. А бутылка – ее и совсем не разглядеть. Коля решил с обмиранием: нажму поскорее – и будь что будет. Но Фрол оказался рядом.

– Ты руку-то согни в локте, а локоть подопри левой. Вот так… И дыши спокойно, не как загнанная курица. Неужто раньше никогда не держал такой? Уметь должон, это же самое дворянское оружие. Говорят, из такого Пушкин стрелялся на дуели…

Коля глянул удивленно: ишь ты, про Пушкина знает! Фрол тут же прочитал его мысль:

– Ты думал, только в петербургских гимназиях все шибко умные, а здесь темнота?

– Ничего я такого не думал… – И Коля начал сердито целиться сызнова. И ствол плясал. Коля со злостью и страхом зажмурился и наугад надавил спуск.

Ахнуло пуще прежнего! Рвануло назад и вверх руку. Вновь заложило уши. Но сквозь плотную воздушную вату Коля расслышал опять радостные вопли. И разглядел сквозь дым, что бутылки нет, а есть на кирпичах лишь зазубренное донышко.

– Знатно, – снисходительно сказал Фрол. – Не зря я тебя учил.

Коля на радостях решил было признаться, что попал случайно и даже с перепугу. Но тут же сообразил, что такая честность сейчас едва ли на пользу. Дунул в ствол (чуть не чихнул при этом), подкинул пистолет, перехватил за ствол и протянул оружие Фролу рукояткой вперед. Этаким гвардейским жестом:

– Благодарю.

– Теперь я! – сунулся вперед Ибрагимка.

– Смотрите-ка: уши зажимал, а стрелять просится!

Бутылок больше не было, и Федюня приволок из мусора гнилой обрезок доски. Ибрагимка в доску не попал. Да и мудрено попасть, ежели стрелял, отвернувши лицо совсем за спину. Федюня тоже промазал, хотя целился по правилам. А Макаркина пуля отломила от доски щепку. И он дунул в ствол почти так же, как Коля.

Фрол начал заряжать сызнова, для второй очереди, но тут сдавленно крикнул от стены Савушка:

– Полундер! Семибас идет!..

Фрол в один миг сунул пистолет за кирпичи. За ним – жестянку с порохом. Прикрыл щель пучком сухого чертополоха. Коле сказал тихой скороговоркой:

– Про пистоль помалкивай. Пошел, мол, с ребятами «орехи» собирать…

После этого все со старательно беззаботным видом вышли из-за стены. У Коли беспорядочно тюкало в груди. Не от страха – от приключений.

По тропинке меж мусорных куч двигался к разбитой казарме дядька в полицейской шинели. Щуплый и невысокий, но седые усы и бакенбарды – что у генерала! Это был околоточный надзиратель Семибас. Коля несколько раз видел его издалека и прежде и от соседской девочки Саши знал, что зовут надзирателя Куприян Филиппыч.

– Доброго здоровья, дядя Куприян! – громко и наперебой заговорила вся (кроме Коли) компания. Макарка даже стянул с головы треух.

– И вам того же, спасибо на добром слове… – Голос у околоточного был похож на сиплый паровозный свисток. – А что за стрельба-пальба? Будто снова маршал Пелисье объявился! А? Фрол, это ты небось устроил штурм Пятого бастиона?

– Да что вы, Куприян Филиппыч! – с достоинством оскорбился Фрол. – Мы пошли за «орешками», а там незнакомые мальчишки. Видать, «корабельщики». У себя на Малахове все повыбрали и лезут на чужие места, да еще со стрельбой балуются. Мы подходим, а они бежать. А теперь будто мы виноватые!..

– Уж больно складно ты все излагаешь. А покажи-ка, любезный, что у тебя за пазухой? Может, там целый арсенал?

Фрол с тем же обиженным видом расстегнул чиновничий лапсердак, распахнул, как крылья. То же самое сделали, не дожидаясь приказа, и остальные, даже Савушка. Глядя на других, начал расстегиваться и Коля. Понимал: надо быть сейчас, как все.

Семибас зашевелил под лаковым козырьком кустистыми бровями:

– А тебя я, голубчик, что-то не примечал до сей поры. Откуда ты… откуда вы, молодой человек?

Опытный полицейский глаз почти сразу подметил отличие незнакомого мальчика от других. Белый шарфик под воротом аккуратно сшитого (хотя и «простонародного») армячка, ладные суконные штанишки с медными пуговицами под коленками, новенькие чулки в сине-красную поперечную полоску, чистые сапожки с узкими невысокими голенищами и тонким рантом. Только вот фуражка не по размеру, но и та не матросская, а с командирской эмблемою РОПИТа. И лицо – умытое с привычной тщательностью, не то что у здешних огольцов. Пухлогубое, но тонкое, с широко сидящими серыми глазами, которые могут с боязнью глядеть на незнакомых мальчишек, но уж никак не на околоточного надзирателя.

– Он из Петербурга! – сунулся вперед Макарка, посчитавший, что это сообщение уведет Семибаса от опасного разговора про стрельбу.

– А! Так вы, верно, племянник Татьяны Фаддеевны Лазуновой, что сняла квартиру у вдовы Кондратьевой?

– Да, сударь…

– Весьма приятное пополнение состава местных жителей… Однако же смею заметить, существование здесь не лишено трудностей. В городе ведь и гимназии нет, а вам, я полагаю, именно в ней следует обучаться…

– Меня записали в ремесленную школу.

– Да разве же такая школа для вас? Неужто вы собираетесь в мастеровые?

– Но я и в гимназию записан, в Симферополе. Туда, однако, надо ездить всего дважды в году, перед Рождеством и после Пасхи, чтобы сдать экзамены. Называется «экстернат». А школа… ну, чего же болтаться без дела? К тому же там обещают корабельное изучение.

– Похвально, весьма похвально… – И околоточный обвел остальных назидательным взглядом: вот, мол, учитесь истинному прилежанию. Затем пообещал: – На этой неделе осмелюсь навестить вас и тетушку. По долгу службы и чтобы узнать, нет ли в чем нужды.

– Милости просим, – светски сказал Коля.

– А с этими друзьями-приятелями советую держать ухо востро. Можете невольно оказаться участником недозволенных поступков и проказ…

Коля дипломатично улыбнулся.

Куприян Филиппыч Семибас тронул двумя пальцами козырек суконной фуражки и зашагал прочь, позванивая прикрепленными к шинели медалями и цепляя тяжелой саблей сухой бурьян.

– А сабля-то французская, – вполголоса сообщил Коле Макарка. – За лихость ему пожаловали и разрешили носить на службе. Он ее у ихнего офицера отнял, когда ходил в вылазку.

– Разве же полиция тоже воевала? Или он был тогда солдат?

– Он был городовой, – разъяснил Фрол, – а в вылазку напросился добровольно, с отрядом мичмана Завалихина. Отсюда ходили, с Центрального…

(После Коля узнал, что Центральным иногда именовали Пятый бастион, так же как Четвертый – Мачтовым, а Шестой – Карантинным или, иногда, Музыкальным.)

– И не отсюда вовсе, с редута Шварца, Маркелыч сказывал! – взвинтился Макарка.

– Помолчи, Поперешный!.. Он, Семибас-то, даром что росту небольшого, а скрутил французского капитана, как рыношного жулика, и приволок его. Сам Нахимов медаль ему приколол и про саблю сказал: «Оставь себе на всю жизнь»… Ладно, пошли, ребята, к дому…

– А пистолет-то! – напомнил Коля. Хотелось еще раз подержать оружие, из которого выпалил так удачно.

– Пущай пока там полежит. Семибас-то, он не глупее нас. Повстречает сызнова: «А ну-ка покажите запазухи еще раз!»

Когда шагали обратно, Федюня спросил:

– А ты, что ли, вправду пойдешь в ремесленную школу?

– А чего же такого? Сказано: пойду. Записали уже.

– Фрола и меня тоже записали. А Ибрагимку и Макарку не взяли. И Савушку не взяли, мало?й еще.

– Я и не просился! – опять выпустил колючки Макарка.

– А татаров никуда не берут, – сумрачно сказал Ибрагимка.

– Не в том беда, татар ты или нет, а надо хоть маленько грамоте знать, – внес разъяснение Фрол. – Тебя же вместе с Макаркой отец Кирилл звал к себе азбуку учить, хоть ты и другой веры. А вам обоим лишь бы по бастионам за добычей свистать.

– А сам-то! – возмутился Макарка. – Тоже ведь не пошел!

– А мне зачем? Меня Адам и без того чтению обучил! Не хуже, чем в гимназии!

Оказалось, что одно время в доме у Фрола снимал комнату корабельный инженер Адам Вишневский, поляк. В ту пору Российское Общество Пароходства и Торговли (тот самый РОПИТ) начало восстанавливать на берегу Южной бухты старые доки, Адам там и работал. А по вечерам учил приятеля Фролку книжной премудрости и рассказывал про все, что есть на свете интересного. От него Фрол узнал и про Пушкина, получил в подарок толстую книгу со стихами и повестями. Да вот незадача – полгода назад пришел Семибас и сказал: «Я прошу прощения, Адам Станиславович, только вас просят к себе господин пристав».

И пошли они к господину участковому приставу, и более инженер Вишневский не вернулся. Сказывали, будто умышлял он с другими поляками возмущение против государя императора.

– Так оно или нет, не знаю, а человек он все равно хороший, – сумрачно закончил рассказ Фрол. – Может, за то и невзлюбили, а никакого возмущения он не хотел.

– Чего возмущаться-то, ежели государь народу волю дал и обещает военную службу короче сделать во много раз… – вставил солидное суждение Федюня.

«Однако же поляки возмущались», – вздумал напомнить Коля, да не стал. Непонятно было, как отнесется Фрол. Тот шел и слегка кривил губу. Ибрагимка усмехался и смотрел в сторону. Кажется, у него было к государю императору свое отношение.

Макарка вдруг оглянулся на Колю:

– А ты правда в гимназии записан?

– Зачем же мне врать!

– И охота тебе в двух школах надрываться!

– Отчего же не хотеть, ежели интересно. Я сам попросился, когда узнал. Разве худо, если будешь понимать, как молотком да пилой орудовать? Вон царь Петр Первый это лучше всех бояр и генералов умел.

Фрол сказал с усмешкой:

– Царем тебе все равно не бывать. Да и мастеровым тоже…

– А я и не хочу. Ни тем ни другим. Я буду плавать по белу свету, открывать новые страны. А ежели попаду на необитаемый остров, как Робинзон, там любое ремесло будет не лишнее.

– Хитер, – сказал Фрол. Оказалось, он и о Робинзоне знал. Опять же из рассказов Адама. А остальные не слыхали.

У Коли была книжка «Новый Робинзон» – известный роман, пересказанный немецким писателем Генрихом Кампе. С множеством картинок, которые Коля в давние годы сам раскрасил цветными карандашами.

– Если хотите, я покажу. Можно собраться и почитать всем вместе.

– Давайте в нашем погребке! – предложил простодушный Федюня. Фрол глянул на него косо, но потом сказал:

– Можно и там…

Татьяна Фаддеевна была, конечно, уже вся не своя. Ходила туда-сюда перед калиткой. Впрочем, углядевши издалека племянника, сделала вид, что гуляет просто так. Он подошел, а ребята стали поодаль, сами по себе.

– Николя?! Ты, мне кажется, обещал вернуться через полчаса…

– Тё-Таня, простите. Заигрался с мальчиками, а часов-то ни у кого нет… Зато познакомился. Вон, Фрол и Федя тоже будут учиться в ремесленной школе.

Наверно, тетушка содрогнулась внутри себя, разглядев обтрепанного Фрола. Однако улыбнулась издалека:

– Рада вас видеть, мальчики… Я волновалась за Колю, места? для него незнакомые. А тут еще, кажется, слышалась где-то стрельба…

Ребята подошли поближе. Фрол сказал с неожиданной учтивостью:

– Стрельбою тут, сударыня, никого не удивишь. Нынче было чье-то мелкое баловство. А вот ежели к делу приступит Маркелыч…

Николкины мортиры

Ранним вечером Николина дня, когда над выходом из Северной бухты зажглась, подобно маяку, переливчатая Венера, над слободкой ударил орудийный выстрел. Чугунное «бум-м» раскатилось над каменными лестницами-трапами, над ребристыми односкатными крышами, вымело из желобков черепицы жиденькую снеговую пыль.

Загавкали псы, но не испуганно, а скорей с одобрением. В каком-то сарайчике азартно заорал петух. Людское население слободки тоже отнеслось к пушечному грому без страха. Хотя давно уже минуло осадное время, но почти все здешние жители его помнили и пальбой их было не удивить. К тому же все знали: нынешний выстрел к военным делам отношения не имеет. Тетушки всплескивали руками и весело ругались. Успевшие подвыпить мужички поматывали головами и усмехались: «Ай да Маркелыч!»

Лишь околоточный надзиратель Куприян Филиппыч Семибас, обходивший в ту пору вверенную ему территорию, не одобрил случившегося. Крякнул, пропустил сквозь кулак левый ус, поправил саблю и зашагал в сторону «имевшего место нарушения мирного порядка». Адрес был известен околоточному точно. Он поднялся по разбитой каменной лестнице, именуемой Вельботным спуском, прошагал среди скученных домишек по дороге, которая называлась Боцманским переулком, миновал еще один переулок (без названия), пересек пустырь, носивший имя Пушечной площади (здесь играла в «конный бой» ватага мальчишек), обошел пустовавший пороховой склад и еще по одному трапу достиг каменной изгороди с глубоко сидящей калиткой. Эту калитку он решительно толкнул и оказался на дворе, украшенном двумя кривыми вишневыми деревьями.

Меж деревьев стоял зажженный корабельный фонарь с пузатым стеклом. В свете фонаря хорошо было видно, как хозяин двора и стоявшего в нем домика тащит в сарай мортиру. Точнее, мортирку. Из таких малюток «кегорнов» во время обороны осажденные вели стрельбу с батарей по передовым траншеям англичан и французов. Ствол «кегорна» формою напоминал широкую ступку для размельчения зерен, а размером был не более полуведерного самовара. Однако тяжел! Хозяин тащил укрепленную на дубовом брусе мортирку за веревку, как упрямую козу. Любовно начищенный медный ствол отражал фонарь ярким бликом.

Увидев околоточного, хозяин орудия не растерялся. Стал прямо, заулыбался. Был он молод, худощав, с небольшими «унтерскими» усами пшеничного цвета.

– С праздником, дядя Куприян!

– С праздником-то оно с праздником, только я тебе на нынешний момент не дядя Куприян, а господин околоточный надзиратель, потому как нахожусь при соблюдении тишины и порядка. А ты опять эту тишину рушишь самым бессовестным образом, хотя были с тобой на сей счет уже немалые разговоры!