Первые несколько минут ушли на то, чтобы перезнакомиться, пожать друг другу руки, улыбнуться, неловко задеть кого-то локтем, извиниться, поправить прическу, глупо улыбнуться, сделать неловкий комплимент, окинуть друг друга мимолетным взглядом, и, наконец, застыть в неловкой паузе.
      Больше всех суетилась Юлина мама - Марья Тихоновна. Она одна из всех чувствовала себя абсолютно к месту. Она бесцеремонно осмотрела Нику и Макса, глянула на Никин багаж, проохав на ходу, "вишь Юлька, отец говорил тебе, что надо поменьше вещей брать, а ты набрАла, как на Северный полюс...".
      - А где ваши-то родители? - обратилась она ко всем сразу.
      - А мы, Марья Тихоновна, уже большие, - ответил за всех Макс.
      Он потешался, глядя на эту нелепую женщину, но держал себя подчеркнуто вежливо, обнажая хорошие манеры. Его больше занимала мама Лели. Было видно, что Евгения Викторовна наслышана о нем. Ей, лишенной бесцеремонности Марьи Тихоновны, претило уставиться на Макса, чтобы разглядеть его повнимательней. Она стояла и молчала, изредка вздрагивая от зычных раскатов голоса беспокойной женщины . Но Макс, как будто читая её желания, сам незаметно оказался рядом с ней:
      - Евгения Викторовна, позвольте ещё раз отрекомендоваться - Максим, приятель и однокашник Вашей дочери.
      - Да, я слышала про Вас. Леля говорила, что Вы очень обаятельный молодой человек, и я вижу, что она не преувеличивала.
      - Я польщен, что уже заслужил хорошую репутацию. Могу только добавить, что я хороший спортсмен, надежный товарищ и добросовестный студент.
      - Вот, мама, он все время шутит. Мы иногда просто лежим от смеха, вмешалась Леля. Она испытывала некую неловкость, потому что Марья Тихоновна, наконец, добралась до неё и теперь пытала её вопросами, где она обычно покупает одежду, объясняя свой интерес тем, что "все выходные провела на рынке в Коньково, хотела Юльке купить босоножки на следующий год, но там одно барахло, а цены как в этих "бунтикАх".
      Ника не принимала участие в разговоре. Она достала из сумки пачку сигарет и, усевшись на Лехин чемодан, который тот уже успел принести из машины, задумчиво закурила. Ей что-то мешало. Она не могла понять, что. Сначала она подумала, что её достала Юлина мама, но это было не то. Ее мучили не звуки, а внутреннее напряжение. Ей казалось, что её препарируют, разглядывая под микроскопом отсеченные внутренности. Неожиданно она резко повернулась и уткнулась взглядом в глаза Евгении Викторовны, которая стояла у неё за спиной. Хотя их и отделяла тучная фигура Марьи Тихоновны, находившейся в состоянии броуновского движения, но холодный, как замерзший клинок, взгляд Лериной матери пронзал любые препятствия и, пробежав по строго прямой траектории, утыкался в Никин затылок. Встретившись с Никой взглядом, от неожиданности замерев на доли мгновения, Евгения Викторовна резко отвернулась. Ника продолжала нагло смотреть на неё в упор.
      "Какая мерзкая девка", - подумала про себя Евгения Викторовна, - и как похожа на отца!"
      Наконец, раздался долгожданный приказ грузиться в автобусы. Студенты рванули с земли свои чемоданы, сумки, пакеты и другую поклажу и потянулись к "мерседесам". Компания расположилась на задних сидениях, завалив проход Никиным багажом. Рядом с Максом с обеих сторон устроились Леля и Юля. Ника вытянулась на сиденье, устроив голову на коленях Лехи, а ноги свесила в проход на чемоданы. Минуты оставались до отъезда. В передней двери показалась голова куратора курса Сергея Матвеевича Збарского, который, придерживая на коленях планшет со списком студентов, отмечал присутствующих. Студенты дурачились, отвечали друг за друга, невозможно было понять, кто пришел, кто опоздал. Збарский нервничал, от негодования у него подрагивала правая щека, он призывал к сознательности, хотя сам понимал, что эта добродетель встречается ещё реже, чем девственность у современных невест.
      - Французская группа, - не оставляя своих попыток уточнить список, надрывался он, - Беклешова...
      - Здесь, - раздавался мужской бас, смешанный с девичьим писком.
      - Лобанов...
      - Здесь! - мстительно реагировал голос Беклешовой.
      - Голдина...
      - Ушла в туалет, - под общий гогот продолжал откликаться за всех студент Лобанов.
      - Лобанов, если Вы не прекратите поясничать, я вынужден буду высадить Вас из автобуса. Поедете на электричке, - устало наставлял Збарский.
      - У него "Шеврале - Блейзер", он на электричке на ездит, - парировали из автобуса.
      - Шнуровский...
      - Я... - отозвался Макс. - А со мной дамы - студентки Шкарупина, Осмолина и Рижская Валерия Алексеевна.
      Збарский торопливо занес в список новые достоверные данные.
      - Хромов..Хромов здесь? - куратор щурил близорукие глаза, осматривая автобус. - Хромов Алексей, только что здесь был.
      Ника пихнула Леху в бок.
      - Отзовись, спящая красавица...
      Леха сонно встряхнул головой. Он, разомлев, от бившего в окно солнца, спокойно дремал, откинув голову на спинку сиденья.
      - И этот студент здесь, - ответил за него Макс. - По крайней мере его телесное воплощение.
      - Беккер, - ведя пальцем в конец списка вопрошал Збрарский.
      И тут все вдруг осознали, что Сони-то как раз и не было. В суматохе о ней как-то позабыли. Ника, вдруг начала суетливо рыться в сумке, отыскивая "мобильник". Выхватив его, она быстро набрала комбинацию цифр, и застыла в ожидании. На том конце провода никто не отвечал. Она дождалась металлического голоса автоответчика, но оставлять сообщение не стала.
      За ней пристально наблюдал Макс:
      - Наша Соня где-то в четвертом измерении. Мы её не видим, зато она наблюдает за нами с небес. Ника, брось ей названивать. Она не ребенок.
      - Макс, я вчера с ней говорила, она сказала, что поедет. Я даже хотела её разбудить с утра, да сама проспала.
      - Ой, девочки, а мне кажется, что Соня какая-то странная, - вмешалась Юля. - Мне все время кажется, что она не выспалась.
      - Юль, ты гашиш пробовала? - встрял Леха.
      - Чего? - не поняла Юля. - Это же наркотик...
      - Даже это ты знаешь, а говоришь не пробовала, - гнул свое Леха.
      - Дурак, я не пробовала ничего... Что ты издеваешься? Я даже не знаю, что с ним делают - курят или колют.
      - Его в нос закапывают, - вмешался Макс.
      - А чего это вы вдруг про наркотики заговорили? - смутно начав что-то подозревать, спросила Юля.
      - Чтоб у тебя при проверки багажа на Можайском таможенном терминале случайно не нашли упаковку экстази. А то мы все пойдем как соучастники лениво объяснил Макс.
      Юля чувствовала, что всем, кроме неё известна какая-то тайна, о содержании которой она даже не решалась строить предположения, настолько дикой ей казалась эта мысль. По лицам ребят она поняла, что на все её вопросы они и дальше будут отвечать в намеренно придурковатом тоне, только чтобы избежать прямого разговора о Соне.
      - Опа! А вот и Соня приперлась, - радостно вскрикнул Леха, прижавшись к оконному стеклу так, что нос расплющился в белую, красноватую по краям блямбу.
      Через пару минут в передней двери автобуса показалась Соня Беккер, путешествующая налегке. Кроме уже известного рюкзака и умеренных размеров спортивной сумки у неё не было ничего. Она протискивалась через проход к своим. Збарский, посылая ей вдогонку свое негодование, уже распоряжался об отъезде.
      Соня плюхнулась на свободное место, образованное передислокацией Никиных чемоданов, и победно осмотрела товарищей.
      - Успела, ядрена матрена. Проспала сильно, думала, что придется своим ходом ехать, - пояснила она. - Как дела, что происходит?
      - Все обыденно. Разве что Леху выдвинули на Гамсуновскую премию за цикл коротких рассказов о природе родного края, - отозвался Макс.
      Девочки засмеялись, обстановка разрядилась, и на всех вдруг нахлынула необыкновенная легкость и первобытное счастье. Турецкий "мерседес" уносил их из уже начавшей моросить противным осенним дождем Москвы на волю, в бескрайние поля Подмосковья. Их ждали три недели абсолютного покоя, заслуженного одиночества и радости подневольного труда. Через полчаса, убаюканные неспешным ходом автобуса, они уже дремали, видя в своих грезах только детские безмятежные сюжеты.
      5
      Телефон дал уже несколько гудков, прежде чем Евгения Викторовна услышала его. Она выходила из ванной, промокая полотенцем рассыпавшиеся по плечам влажные волосы.
      - Слушаю Вас, - протяжным голосом ответила она.
      - Здравствуй, Женя.
      - Господи, Генрих, - Евгения Викторовна чуть не выронила трубку. - Мы же договорились, что сюда ты не будешь звонить, только моей маме. Здесь же все прослушивают.
      - Прости Женя, я думал, что ты хотела со мной поговорить. Я видел тебя вчера, когда девчонки уезжали. Мы с Региной поздно приехали - автобусы уже ушли. Заметил, что тебе тяжело далась встреча с Машкой.
      - Боже мой, Генрих, как она постарела и распустила себя несносно. Я бы её ни за что не узнала, если бы не глаза. Глаза все также бездонны, можно утонуть.
      - Женя, ты все такая же тургеневская барышня.
      - Жизнь вносит свои коррективы, Генрих. Я скорее уже бальзаковская мадам.
      - Ты сейчас ещё красивее, чем была.
      - Генрих, ты никогда не делал банальных комплиментов.
      - Я потерял форму.
      Евгения Викторовна, подавив вздох, замолчала на мгновение.
      - Кстати, Генрих, открой тайну, как это случилось, что они все втроем на одном факультете, прямо мистика какая-то.
      - Мистика заключается в том, что с ними оказалась твоя Леля. Вот этого я совсем не ожидал. Хотя она стихи ещё в третьем классе сочиняла. Ты же хотела, чтоб она в МГИМО поступала на экономический.
      - Я хотела, но не она. Она показала себя полным профаном в математике. Чистый гуманитарий. Даже с нашими связями, ей невозможно было бы сдать вступительный экзамен. А потом, зачем девочку пять лет мучить? Пускай пишет, может станет талантливым журналистом... Но ты не ответил на мой вопрос. Как там оказались Ника с Юлей?
      - Секрета нет. Помнишь Иванцова? Ну, полный такой, уже тогда лысеть начинал. Был каким-то инструктором в райкоме. Вот, он теперь председатель приемной комиссии. Я с ним ловко договорился. Поступали оптом. Все поступили, за кого я хлопотал.
      - А что Юлей и Никой не исчерпывается список?
      - Да нет, вроде все... Кстати, Машке хватило ума не лезть к тебе с ностальгическими воспоминаниями?
      - Она проявила завидный такт, Генрих. Все-таки часть жизни среди актеров провела. И бровью не повела. Мой муж, правда, удивился, что мама подруги Лели почти из низов. Он не одобрил Машу.
      - Он у тебя строг. Знал бы, что своим счастьем обязан ей.
      - Ему это знать ни к чему, а тебе тоже не стоит ворошить прошлые жизни. Мне пора, Генрих, я на прием в Исландское посольство опаздываю.
      - Смотри не подавись там вяленой рыбой. Ладно, Женя. Спасибо, что не послала к черту.
      - К черту я тебя послала только один раз, зато навсегда. Да, я хотела сказать, что дочь твоя ослепительная красавица, только курит много.
      Студентов разместили в летнем лагере, в котором десяток лет назад жили пионеры, а теперь беспартийные. Помещения сохраняли трогательные приметы бушующего здесь в летнюю пору детства в виде качелей, песочниц, не по размеру студентов маленьких столов и стульев в столовой, а также наивных надписей, начертанных на стенах уборных и душевых - "Богданов - дурак", "Иваненко + Лачина = любовь", "Саша, я тебя люблю"...
      - Вот по такой ерунде будущие поколения будут судить о нашем умственном развитии, откопав наш культурный слой, - с нарочитой грустью заметил Макс. Они спросят себя: "Почему Богданов был дураком? Разве нельзя было имплантировать ему искусственный интеллект, чтобы сделать его умней?".
      - Максимушка, Вы чем болтать, лучше бы с вещичками помогли. - сказала проходящая мимо Ника. - И Вы уже решили, где Вы будете жить, с мальчиками или девочками? Леха заселяется к нам. Правда, обещает ходить в мужской туалет.
      - Я, уважаемая Ника, не терплю назойливой женской опеки. Хочу быть в здоровом мужском коллективе. А то, поживешь с вами неделю другую, потом начнешь переживать за сломанный ноготь.
      - Как знаешь, как знаешь, а то бы пристроили твою кровать между Шурупчиком и Лелечкой. Рассказывал бы им сказки по ночам, - пропела Ника, удаляясь по коридору в поисках своей комнаты.
      Первый день "картошки" (вспомнили слово бывшее в большом ходу у студентов предыдущих поколений) уже почти совсем растаял. Все уже устроились, разложили по местам вещи, кое-кто вздремнул, не выдержав напряжения переезда, кто-то повис на телефоне, пытаясь дозвониться домой. С первых же минут стало ясно, что не один сотовый телефон не работает в этой первобытной глуши. Один из студентов, приехавший на собственном автомобиле, который он пристроил на площадке для игры в волейбол, жаловался, что даже радио в машине отказывается принимать какие-либо сигналы и молчит, как в Марианской впадине. "Мы находимся в информационной блокаде, - заявил Макс. - Любой, кто раздобудет крупицу информации об окружающем нас мире, обязан будет сдать крупицу нашему куратору".
      Небольшая компания студентов собралась на крылечке у здания корпуса, чтобы покурить и обсудить последние новости. Вдруг, как-то сама собой возникла бутылка водки, пара бутылок вина и незатейливая закуска из чипсов, нарезанной колбаски и почему-то фрукта киви. Леха ловко разливал напитки по пластиковым стаканчикам, скупо комментируя свои действия:
      - Бабцам - вино, водка для мужиков... Ника, не на зажимай колбасу, ты не одна в этом маленьком мире... Леля, вино не водка, его надо смаковать, а не пить залпом. Эх, извращенцы, даже выпить толком не можете.
      Вокруг стояла зябкая подмосковная ночь. Небо было щедро, как на астрономическом атласе, осыпано звездами. Полная луна рассеянно отливала холодным, туманящимся светом, подсвечивая нечеткие абрисы деревьев и кустов, окаймлявших жилой корпус. Настроение было задумчивое, неразговорчивое. Алкоголь не возбуждал, а убаюкивал, путал мысли и замедлял речь. Никто ещё не успел понять, стало ли им лучше здесь, в богом и людьми забытой картофельной дыре. Или все-таки домашняя постель, следующая за сытным маминым ужином в городской квартире, и было то, не понятое сначала, но настоящее человеческое счастье, познаваемое только в сравнении.
      Ника резко поднялась. Поеживаясь, она одной рукой тушила сигарету, а другой пыталась одеревеневшими от холода пальцами застегнуть молнию куртки.
      - Ну, все, я задубела. Пойду вздремну. Сонька уже десятый сон видит... Слышали, завтра подъем в полседьмого? В такую рань я последний раз вставала в первом классе.
      И, повернувшись к Лехе:
      - Пойдем, киска, согреешь постель, пока я буду душ принимать.
      Леха, находившийся уже в сладкой, но беспокойной дреме, встрепенулся от звуков Никиного голоса, и как дрессированный медведь из уголка Дурова, ведомый приманкой Никиной близости, поднялся, обхватил Нику за плечи и бросил на ходу
      - Пойдем, мать, спать. Всем пока.
      Ника и Леха ушли. Остальные тоже начали подниматься, лениво прощаясь. Юле единственной не хотелось спать. К тому же был шанс остаться наедине с Максом, который пока сидел напротив, свернувшись коконом для сохранения тепла в теле.
      - С утра должны выдать какую-то специальную одежду, - Юля сделала попытку завязать разговор. - Я думаю, что она будет кошмарная. Я видела, что ихние женщины носят, ни за что такое на себя не одену.
      - Да, уж кутюрье от Дольче и Габана ещё не освоили производственный костюм, - полусонно отреагировал Макс. - Придется тебе, Шурупчик, примерить ватное пальто, в просторечии именуемое "телага", и резиновые боты, которые годятся для широкого спектра возрастов - от младенцев до студентов ПТУ.
      Потом, немного помолчав, он не выдержал:
      - Юля, тебе как будущему филологу полезно знать, что слово "ихние" не существует, нужно говорить "их", а на себя ты все-таки "надеваешь", одевать можно ребенка, собирая его в детский сад.
      Было видно, как покраснела Юля, заалев до корней волос. Деликатная Леля сделала вид, что ничего не слышала.
      Затем Макс шевельнулся, встал, с трудом удерживая равновесие на затекших и одеревеневших от холода ногах, и, попрыгав, добавил:
      - Пойду и я вздремну, пожалуй. К Виктории в кровать забраться не удастся месячный абонемент куплен Лехой. Да и беспокойно там - не выспишься. Я по-холостятски - в походной койке без простыней, раз никто не хочет делить со мной ложе.
      - Я хочу... - вдруг не к месту выпалила Юля и страшно покраснела.
      - Я не топчу невинность, - бросил Макс и вслед за Никой и Лехой исчез в подъезде здания.
      - Ты что, с ума сошла?! - расширив до предела от удивления глаза, зашипела на подругу Леля. - Как ты такое ему могла сказать?
      - Да я пошутила, не злись.
      - Ничего себе шутки. Что он о тебе подумает? - Леля алела от негодования.
      - Ну ведь он тебе тоже нравится, - нехорошо прищурившись бросила Юля.
      - Нравится, - согласилась Леля. - Но это не значит, что я буду предлагать себя, как публичная женщина.
      - Я тебя, между прочим не обзывала.
      - Я тебя не обзываю. Просто ты должна обдумывать свои слова. Тем более с Максом.
      - Ладно, я обдумаю в следующий раз. Только как мы его теперь будем делить? - продолжала Юля.
      - Он не кекс, чтобы его делить. - Было видно что Леля начинает тяготиьтся своей внезапной откровенностью и разговор для неё становится неприятен. Пускай все идет, как есть. Он сам решит. К тому же выбор для него не исчерпывается только мной и тобой. Еще есть Ника, не говоря уже о других девочках.
      - Ты ещё Соню включи в список. А Ника не в его вкусе - она слишком доступна.
      Картофельные будни уже текли целую неделю. С самого начала было ясно, что работать всем влом. Колхозные власти для порядку установили какие-то заготовительные нормы для студентов, взяв, очевидно корень квадратный из того, что полагается собирать колхозникам. Но и этот облегченный наряд был не по силам будущим филологам. В конце концов не работать же они сюда приехали. День, восходивший из предрассветной морозной дымки, обычно начинался с мучительного пробуждения. Часы сна казались мимолетными. После бессонной ночи - попробуй проснись в ещё не рассеявшейся темноте. Збарский и пара аспирантов-филологов, напоминавших санитаров из дурдома с утра устраивала дикий шмон по палатам, силясь разбудить студентов. Сделать это с первого раза почти никогда не удавалось. Как правило у пятидесяти процентов девиц в этот день были менструации, и им полагался выходной. Збарский даже подумывал, что надо пригласить в лагерь штатного гинеколога, чтобы выявлять тунеядок. Еще процентов десять делали прозрачные намеки на беременность, и на таких тоже рука не поднималась. С ребятами было полегче. У них кроме воспаления простаты других серьезных отмазок обычно не было, но они просто прятались от начальства в женском туалете до отхода автобуса. Через несколько дней Збарский изобрел кару, базирующуюся на известной русской присказке "Кто не работает, тот не ест". Он с санитарами-аспирантами блокировал вход в столовую и лично по списку допускал до трапезы только тех, кто изволил накануне побывать на поле. Резко возросло число выезжающих в поля, зато резко сократился процент тех, кто на поле появлялся. В окрестных лесах запылали костры, где удобно устроившись на телогреечке, можно было хлебнуть пивка, закусив какой-нибудь нехитрой, подрумяненной на огоньке снедью. В это время только студенты с врожденной тягой к земле ковырялись в замерзшем грунте, выковыривая из вспаханной трактором борозды окоченевшие корнеплоды. Дело шло ни шатко ни валко, но всем было в сущности по-барабану. Законным предлогом, позволяющим в любую минуту отлынивать от работы, была необходимость отлучиться в туалет и выкурить сигарету. Отлучки "до ветру" занимали столько времени, что можно было, сидя под кустом прочитать "Сагу о Фарсайтах". Перекуры тянулись не меньше. Збарский зло шагая размашистым шагом по междугрядьям от одной прикурившей фигуры до другой, не мог, как ни старался, выбить трудовую искру, которая бы зажгла пламя трудового энтузиазма, позволившего бы наконец отработать картофельные нормативы, заложенные наивным колхозным руководством.
      - Беклешова, что вы расселись на земле и не работаете?
      - Я курю, Сергей Матвеич.
      - Я вижу, это уже вторая пачка за день. Вы бы сделали короткий перерыв на работу.
      - Я же сигареты курю, не марихуану, Сергей Матвеич. Что ж уже и покурить нельзя?
      И так до бесконечности. И за всеми нужен был глаз да глаз. Ведь уже не маленькие дети. Все бреются уже, спят друг с другом, водку пьют, а элементарных средств безопасности не соблюдают. На второй же день двое разомлевших от солнца и внезапно вспыхнувшей любви молодых людей уснули прямо на земле, где-то в густой траве на краю поля. Только чудом подъезжавший к полю трактор на раздавил их, как полевых мышей. Говорят, тракторист, обнаруживший детей в метре от гусениц своей многотонной "Беларуси", потом запил на неделю не хотел грех на душу брать.
      Потом ещё как-то приехали на поле с утра, высадились из автобуса, а у края поля был вырыт огромный котлован, заполненный до краев водой после проливных дождей. Студент и студентка устроили около него смешливую возню, в шутку толкая друг друга к краю. Не прошло и минуты, как оба свалились в эту мерзкую лужу, увлекая за собой и третьего товарища, не вовремя подоспевшего на подмогу. Конечно, все заржали, как сивые мерины, а Збарский уже по привычке потянулся к карману, где лежала упаковка валидола. Купальщиков, конечно, из котлована выудили - дрожащих, матерящихся, со стекающими с них потоками грязной, протухшей воды. Автобусы уже ушли и надеяться на транспортную оказию было бессмысленно - здесь цивилизация как таковая ещё переживала эпоху становления общинно-племенных отношений и достижений никаких кроме лопаты, кирки и отборного мата пока не имела. Пришлось студентов сушить около костра, собрав с остальных по какой-то одежде. Излишне говорить, что в этот день никто не работал, настолько возбуждающим оказалось происшествие.
      Вечерами руководство просто удалялось к себе в апартаменты, заглушая напряжение рабочего дня нечеловеческими дозами спиртного. В пьяном угаре все проблемы уменьшались до пренебрежимо малых размеров и уже не волновали так как в светлое время суток. Студенты были предоставлены сами себе. Развлечений в лагере было не больше, чем в селении поморов во времена Екатерины. Можно было выпить, но это уже не помогало. Можно было сделать маникюр, но все ногти были сломаны, можно было собраться - послушать Offspring, но все привезенные кассеты быстро опостылели, как чай с молоком в детском саду. Однажды, группа студентов загрузилась в машину и поехала искать развлечения в находившийся в 40 километрах районный центр. Вернулись они оттуда, к счастью, живые, но сильно потрепанные. Двое ребят были профессионально побиты местной районной братвой, девушку, бывшую с ними, еле отбили от пьяных насильников, а машина была безнадежно изуродована металлической монтировкой, которой, тоже видно сильно скучающие местные балбесы, хорошенько отходили красную "девятку" с московскими номерами. Получив совет "шоб больше мы вас здесь не видели, а то убьем на х...", группа филологов-авантюристов спешно покинула гостеприимный районный центр, существенно сузив тем самым набор лагерных развлечений.
      От скуки стали стремительно раскручиваться романы. Тяга к противоположному полу вдруг стала настолько сильна, что лагерь начал напоминать семейное общежитие. В палату к Юле, Леле, Нике и Соне с самого начала поселился Леха, который, придвинув свою койку к Никиной, соорудил вполне приемлемый "кинг сайз". О происходящем в Никиной спальне старались не думать. Только ночью Леля или Юля, иногда разбуженные позывами по малой нужде, могли с ужасом и в то же время извращенным интересом послушать возню и вздохи, доносившиеся из Никиного угла. Было ясно, что Леха хорошо знал свое дело и доставлял своей партнерше неземное удовольствие.
      Соня никогда ничего не слышала, она всегда спала, как убитая. Вот уже десять дней ей удалось продержаться. Вечерами, она тянула немного травы, но колоться не кололась. Настроение у неё из-за этого было всегда подавленное. Ее все раздражали, она даже как-то сорвалась на Лелю. Та от ужаса широко распахнула глаза цвета южной лазури и через секунду разрыдалась. Соня почувствовала непереносимую муку от того, что она обидела Лелю. Вот, если бы Нику или Юлю, тогда бы ничего, а Лелю обижать нельзя - это все равно что избить ногами комнатную левретку.
      Через пару недель в их палату перебрался и Макс, объяснив свой переезд просто: "Я остался в комнате один, как лермонтовский парус. Скучно, девушки". Его устроили в углу, рядом с Юлиной кроватью. С его переездом в жизненном укладе девушек произошли некоторые изменения. К присутствию Лехи уже все давно привыкли, и никто, не относился к нему как к мужчине. При нем не стеснялись переодеваться, обсуждать нюансы женского здоровья, его иногда просили застегнуть сзади бюстгальтер или принести пилочку для ногтей. Ника брала его с собой в душ, потому что ей нравилось, как он трет спину.
      Макс требовал другого обращения. Его почему-то стеснялись. Если он заходил в палату без стука, его встреча надрывный визг, перемешанный с криками: "Я не одета!...", несмотря на то, что на Юлиной кровати в этот же момент, развалясь, лежал Леха, и спокойно наблюдал, как девочки переодеваются после работы. Еще Макса с самого начала окружили незаслуженным вниманием, сделав его пребывание у них приятным и комфортным, как медовый месяц наследника золотых копий, проведенный в пяти-звездочном люксе на Лазурном берегу. С утра, ещё до ефрейторского крика Збарского, его будило ласковое прикосновение Лели, встававшей раньше всех. Потом, после утреннего туалета, на его тумбочке уже дымился в чашке растворимый кофе. Постель его заправляла уже вставшая к тому времени Юля. Никина обязанность, которую, кстати сказать, она выполняла с неприсущей ей безропотностью, заключалась в том, что ей надо было сходить на первый этаж в сушилку и принести Максу ватник, штаны и сапоги. Только Соня и Леха не принимали никакого участия в общем обожании. Леха из-за того, что сам все ещё считал себя мужчиной, а Соня от врожденного пофигизма. Она не всегда ухаживала за собой, не говоря уже о близких.
      6
      В один из выходных в лагерь неожиданно нагрянули Лелины родители. Об этом первым узнал Макс, дежуривший в этот день на кухне и как раз поехавший в Можайск за продовольствием. На привокзальной площади, на которую выходил задний двор продуктового склада, где он в это время контролировал загрузку разной снеди, Макс увидел серебристого цвета БМВ с московскими номерами, из которого, оправдывая его неожиданно вспыхнувшие предчувствия, вышел Лелин папа с картой в руке и направился к постовому милиционеру с намерением, как стало ясно Максу, узнать дорогу в лагерь. Макс бросился к машине, постучал костяшками пальцев по стеклу, и увидел испуганные глаза Евгении Викторовны, которая не сразу узнала его в том виде, которого он достиг за две недели жизни в полях. Потом, рассмеявшись, она опустила стекло. Макс почувствовал, что она ему рада.
      - Боже мой, Максим, на что Вы стали похожи.
      - Не только я, Евгения Викторовна. Леля тоже сильно изменилась. Теперь она скорее напоминает работницу узкоколейки на Южном Урале.
      - Ужас, что Вы говорите. А что Вы здесь делаете?
      - Решаю продовольственный вопрос. Командирован кухней на закупку продуктов. А Вы какими судьбами - в отпуск, или по государственным делам?
      - Бог с Вами, Максим, какой отпуск. Лелю навестить. Вот, запутались совершенно. Муж так плохо ориентируется. Сам за рулем нечасто - все шофер возит. Вы не объясните нам дорогу?
      - С превеликим удовольствием, дражайшая Евгения Викторовна. Не побрезгуете посадить меня в салон?
      - Вы грязный какой-то, Максим. Подождите, у нас в багажнике старое одеяло. Муж Вам постелет.
      В это время муж Евгении Викторовны - Алексей Эдуардович, оторвавшись от постового, засеменил к машине. Он увидел грязную, небритую фигуру в телогрейке, склонившуюся к окну. За Алексеем Эдуардовичем, не торопясь, с достоинством, шел милиционер. Признав Макса, Лелин папа постового отпустил, достал из багажника клетчатый плед и уселся за руль. Макс отпросился на минутку сказать ребятам, чтобы ехали без него. Через несколько минут, они, разбрызгивая по тротуарам грязь, вылетавшую из под колес, неслись в сторону деревеньки Ховрино. Макс, рассеяно отвечая на вопросы Евгении Викторовны, мучительно соображал, как бы предупредить своих о неожиданном визите. Он предчувствовал, что вид женской комнаты с очевидными следами проживания нескольких мужчин, вряд ли понравится Лелиным родителям. К тому же Ника имела особенность ходить по палате в чем мать родила, слегка прикрывшись топом и шортами, смахивающими на трусы, а также лежать в обнимку с Лехой на кровати, и рассматривать журнал "XXL" с обнаженной натурщицей на обложке. Комната, к тому же, благодаря ежедневным усилиям Лехи, напоминала пункт приема стеклотары опустошенные разномастные бутылки были выстроены рядами вдоль балконной двери.
      Макс радел исключительно за себя. Он не хотел в глазах Лелиных родителей ассоциироваться с этим безобразием. Ему пришла в голову неплохая мысль. Посмотрев на часы, он решил, что это был единственный шанс.
      - Евгения Викторовна, простите мне нескромное любопытство, а что Вы везете Леле?
      - Всего понемногу, мы даже не знали, что нужно. Безобразие - конец двадцатого века, а с вами невозможно связаться по телефону.
      - Вы знаете, досадно, но Леля пыталась Вам дозвониться из колхозной конторы, видимо, не смогла. Ей очень были нужны резиновые сапоги. Ее постоянно промокают. Может застудить детородные органы.
      - Кошмар, - ужаснулась Евгения Викторовна. - Что же у вас там и сапоги купить негде?
      - Есть где. Только у нас закончились деньги, - краснея сказал Макс. - А кредитные карточки они почему-то не принимают.