Со стороны ванной комнаты и кухни громко галдели голоса, так что из чистого чувства самосохранения, больная голова устроила мне краткий сеанс топографического кретинизма, и вместо уборной зачем-то завела меня в гостиную. Там я выпучил красные мутные глаза на спящий вповалку прямо на остатках нашей вчерашней трапезы мало поддающийся опознанию народ. Медленно, как в плохом сне, я понял, где нахожусь. Логически сообразил, что мне нужно совсем в другое место и, предусмотрительно разжившись из чьих-то ослабевших пальцев только начатой бутылкой «Столичной», героически направил стопы свои навстречу шуму. Галдела, как выяснилось, толпа где-то из девяти человек, наглухо обступившая все подступы к вожделенному мною туалету.
Дверь туда была распахнута настежь, но никто не входил и не выходил, а что происходило внутри, было невозможно рассмотреть из-за спин.
Впрочем, по большому счету, мне было на это наплевать. Поняв, что в туалет я так просто не прорвусь, подгоняемый потребностями организма, я ломанулся мимо этих козлов в ванную. Там я, наконец, поочередно опорожнил мочевой пузырь и желудок в ближайшее подходящее отверстие.
Чуть позже, смывая с себя следы предыдущей деятельности, я угрюмо интересовался, неужели кому-то там наверху было так в падлу сделать процесс блевания ну хоть самую чуточку приятным?
Вот сделал бы и, клянусь, я не посмел бы после этого быть атеистом. Как сейчас.
Отплевываясь от зубной пасты с мятным вкусом, я скорее снова завладел оставленной впопыхах бутылкой. Крики и брань из-за стены со стороны туалета остро ранили мой вскрытый похмельем мозг и гнали найти укрытие и аспирин на кухне.
Чтобы добраться до аптечки, мне пришлось согнать с кухонного стола Леху, совокуплявшегося там с какой-то девицей, и напрочь перекрывшего мне доступ к желанной белой и круглой.
И сказал Вещему Олегу кудесник - любимец богов: «Чтобы аспирин скорее подействовал его надо разжевать».
Вот я и давился этой дрянью, в полном упоении от неповторимого вкуса. По меньшей мере, пока добрый гений не подсказал мне, что можно попробовать смыть остатки этой пакости из зубов с помощью «Столичной».
Минут десять бодания с оконным стеклом, философского созерцания голых кленов по другую его сторону и специальной дыхательной техники Шен, которой научил меня Саха, и вроде как меня отпустило.
Даже настроение поднялось немного. Звало на подвиг.
Что ж, вери гуд…
И я пошел разобраться с митингом у туалета.
При виде моей просветленной опохмелом физиономии задние ряды демонстрантов немедля расступились, пропуская меня к центру событий. Любопытные глаза обожгли мне лицо жадным до зрелищ блеском.
– Что здесь происходит? - потребовал я объяснений от «могучей кучки», почти что сумевшей втроем втиснуться непосредственно в кабинку туалета.
При звуке моего голоса Демыч с Татарином мгновенно оказались снаружи. Оставшийся внутри Степан, замешкался, отчаянно соображая, в какую сторону ему податься.
– Стас, мы… эээ… - замялся Демыч, не зная, что сказать, чтобы не обозлить меня еще больше.
Спас его Татарин, просто ткнув пальцем в сторону толчка и незамысловато сообщив:
– Не вылазит он. И вынуть не получается. Помоги?
На мгновение у меня мелькнула глупая мысль, что кого-то из ребят «засосало» в слив, я ошарашено глянул на унитаз и только теперь заметил виновника всей этой акции.
Никогда не думал, что можно втиснуться в одну из этих щелей, что сбоку и сзади от толчка. Тем более скорчиться там комочком и при этом наполовину заползти под бачок. Если бы я не видел этого своими глазами, сказал бы, что это невозможно.
Но так все и было.
Скрюченный, бледный, кожа почти такая же белая, как керамика унитаза. Острое плечо, будто пик ощетинилось на нас, защищая голову. Ободранные, все в ссадинах, крепко сжатые друг с другом коленки, криком, протестом: «Ни за что! Никогда!»
Больше ничего видно не было, но и без того было не сложно догадаться, что обеими руками он, что есть сил, цепляется за трубы.
– Шура, - я просто позвал его по имени, но в повисшей тишине мой голос накатил, как волна прибоя.
Все отодвинулось куда-то далеко, и не было алкающей толпы за моей спиной, не было ничего, кроме него и меня и белой холодной преграды между нами.
Не знаю, наверное, он тоже это почувствовал. Шевельнувшись, дрогнули коленки, скрипом открывающейся двери сдвинулось назад плечо и из-под налипших на лоб волос меня обжег его взгляд.
Тугой комок страха, боли, беспомощности и отчаянной надежды ударил меня в грудь, в солнечное сплетение, лишая права на вдох, разрывая легкие. И в ответ на его взор я безмолвно протянул ему руку.
Шура.
Как разворачивается из тугого, готового к броску клубка маленькая змейка, его рука несмело, но с такой надеждой потянулась навстречу к моей. Тонкие пальцы - ледышечки - в моей ладони, тающие, текущие своей раненой слабостью мне на кожу.
Не отрывая глаз от моего лица он поднялся на ноги, выпрямил спину. Я взял его за плечи, поднял и поставил прямо перед собой. Шурка едва мог держаться на ногах, босые ступни разъезжались на кафельном полу. Он обжигал меня своим холодом, недвижный, покорный в моих объятиях, как мертвец, и только глаза его сияли безмерным множеством спутанных, противоречащих друг другу эмоций. Но в том, как он прижался ко мне, нет, почти повалился на меня было искреннее чистое доверие. Вера в меня и мою способность защитить. Я крепче сжал его, обеими руками впитывая его холод и зарождающуюся дрожь во всем его теле. Я был могуч и всевластен, как Зевс.
Его подбородок, слабенький, как вареная птичья косточка, в захвате моих пальцев. Лицом ко мне. Хочу видеть. Все видеть.
Боль - видеть. Пот - видеть. Синяки под глазами, на челюсти, засосы на шее и плечах - все видеть! Губы в смазанных, как сама скверна, следах помады. Темные потеки косметики на щеках.
Его раскрашивали словно куклу, пока я спал. Раскрашивали… я почувствовал, что меня трясет. Как будто его слабая несмелая дрожь десятикратно отдавалась во мне. Нет, это смех.
Порывистый и яростный, как собачий лай.
Бледная кожа, женская помада, голые холодные плечи и полные страхом и надеждой глаза.
Я хотел его.
Прямо сейчас.
Бог - любовь. Любовь бывает порой безжалостной, разрушительной и ужасной.
Все произошло ослепительно быстро. Он не сопротивлялся, даже не пикнул, когда я, резко развернув, поставил его на колени, грудью на унитаз и без долгих проволочек вошел в него. Он был весь открытый - шлюха! - и мокрый внутри. И именно это взбесило меня, как ничто другое. Дрянь! Мне было мало, мне не хватало трения его мышц, его привычной знакомой тесноты и узости. Рывком освободив его, я рукой довел себя до комплекции и снова ввел ему лишь для того, чтобы кончить.
Одно мгновение мне было хорошо, а потом сразу схлынуло. Я поднялся над скорчившимся, сползшим на пол у моих ног братишкой, посмотрел сверху, и мне вдруг стало так гадко и противно, что и непонятно, зачем жить-то вообще? Мне был отвратителен этот туалет, и эти люди, сопящие за моей спиной, и я сам, и жалкий, часто вздрагивающий мальчик, судорожно вцепившийся белыми от напряжения пальцами в край унитаза. Я понял, что мне срочно надо выпить водки. Это единственное лекарство, способное вернуть мне вкус жизни.
Размышляя, где еще в квартире можно сейчас найти бухло, и не лучше ли просто послать кого-нибудь сразу вниз, в ларек, я устремил стопы свои прочь от туалета.
И беспомощное, слабое «Стася!» мне вслед прозвучало так тихо, что очень легко было убедить себя, будто я ничего и не слышал.
Провал памяти (День предположительно третий или четвертый)
Новый день начался, как и предыдущий - с жуткого угрюмого похмелья. Впрочем, это и не удивительно, поскольку кончился мой вчерашний день точно так же, как и его собственный предшественник - беспросветной, совершенно свинячьей пьянкой.
Мои последние проявления гостеприимства, из которых самым невинным была драка, порядком пораспугали народ.
Впрочем, я и не подумал расстраиваться из-за этого. В любом случае, уже пора было выгонять всех их на фиг.
В коридоре шарахнулась от меня чья-то забытая девица, с зареванными красными глазами испуганно натягивавшая на себя разодранную блузку. Туалет был облеван прямо таки на мировом уровне: не то что со стен, кажется, даже с потолка стекало.
Исполненный светлых дум о том, что все это теперь придется как-то убирать, я взирал на разгромленную квартиру.
В довершение радостей доброе зеркало явило мне призрак некоей не вполне человеческой твари, в которой я с большим трудом, кое-как, неохотно опознал себя. Все суставы ныли довольно и сыто после драки. Костяшки пальцев были содраны просто в кровь. Поход в ванную увенчался успехом, и уже через пять минут я, все еще похмельный и злой, но уже мокрый и даже относительно бодрый продолжил мой долгий путь на кухню.
Где меня ожидал сюрприз.
Прямо на обеденном столе, среди объедков и растерзанной одноразовой посуды трахали Шурку. И делал это Малыш. Его спина в полосатом свитере расцветки «Улица Вязов» надежно загораживала обзор, но задранные в воздух тощие бледные ноги и ритмично движущаяся между ними голая волосатая задница не оставляли сомнений в сущности происходящих событий.
Услышав, как я вошел, Малыш обернулся, кивнул мне и, не прекращая сопеть, поздоровался:
– Привет, Стас.
Полагаю, он что-то еще хотел сказать, но я не оставил ему возможности сделать это.
Спокойно и собранно, не чувствуя даже какой-то особенной ненависти конкретно к Малышу (на его месте мог оказаться любой другой), а только густую и холодную злобу, я оттащил насильника от его добычи и вышвырнул в коридор.
– Стас, ты чего? - растерянно спросил он, пытаясь подняться: спущенные штаны не очень-то способствовали особой грации.
– Вон, - коротко приказал я, понимая, что еще слово - и я начну бить его, все еще простертого на полу ногами. И буду бить, пока не убью.
Малыш, видимо, тоже это понял.
Через пять минут вместо последних задержавшихся гостей в квартире осталось только эхо топота их торопливых ног.
Тяжело дыша от не нашедшей себе выхода ярости и спазмами схватывающей головной боли, я вернулся на кухню.
К своему братику.
Он по-прежнему так и лежал на столе, там, где оставил его Малыш. Только поджал коленки к груди и весь свернулся в маленький дрожащий комочек. Худенькое бледное тело словно гжель покрыто лиловыми цветами синяков. Бедра изнутри в засохшей бурой коросте.
Одним коротким ударом заткнув сразу и слюнявую жалость и не менее крутую, чем я сам, мою единоличную совесть, я поднял вялого, покорного, как оглушенный ягненочек на бойне, братика на руки и перенес его к нам в комнату. Мелькнула и исчезла мысль, что стоило бы его сначала вымыть, но угроза того, что в горячей ванне кровотечение может возобновиться показалась мне чересчур серьезной. Уложив и закутав одеялами Шурку, я сразу же схватился за трубку.
Сначала Изя, домашний доктор, с которым свел меня Саха после одной серьезной разборки. Человек понимающий и отзывчивый, а главное, умеющий точно оценить в денежном эквиваленте как свои услуги, так и свое молчание. Изи не было дома, но его жена без вопросов дала мне рабочий телефон. В клинике, конечно же, было занято. Я звонил, звонил и звонил, не позволяя эмоциям сбивать мои пальцы. Когда я наконец пробился, и сальная медсестра соединила меня с Изей, понадобилось менее трех минут, чтобы убедить его немедленно приехать ко мне. Думаю, мой голос всерьез встревожил его, поскольку уже отключая телефон, я услышал, как он говорит сестре, что вынужден будет отлучиться.
Закончив с этой проблемой, я позвонил Ленке и предложил ей за хорошие деньги привести в порядок обосранную квартиру. Мудрый человек Ленка, выяснив с моих слов масштабы разрушений, решительно отказалась, но дала мне телефон одной тетки, пенсионерки, за деньги согласной на любую работу. Я вызвал тетку.
Все, больше от меня лично ничего не зависело. И все же… Выудив из шкафа ветхого вида наволочку, я разорвал ее на тряпки и, набрав миску воды, пошел к Шурке. Братик лежал на нашей кровати в той же позе, в которой я его оставил чуть раньше.
Даже не вздрогнул, когда влажная ткань коснулась его лица. Не шевельнулся и не издал ни единого звука, пока я осторожными движениями смывал остатки краски с его лица. И не только краски…
Поднимать одеяло, которым я его укрыл после того, как перенес в комнату, я все-таки не решился.
Впрочем, полагаю, я все равно бы не успел смыть с него все следы: Изя прилетел уже минут через двадцать. Собранный, сухощавый, чем-то похожий на Чехова, с большим старомодным и даже на вид очень тяжелым саквояжем в руке. Приветственно кивнув мне с порога, он тут же окинул оценивающим взглядом сначала мою разбитую вчера физиономию, затем погромленную перспективу квартиры у меня за спиной, и прямиком направился в ванную.
– Лучше на кухню, - угрюмо посоветовал я.
Изя понимающе кивнул.
Потом все такой же малословный и беспристрастный, как и всегда, он смотрел Шурку. То есть, всего. Я ему помогал. Я тоже все видел. Прохладные на ощупь конечности братика казались мертвенно неживыми в моих ладонях, безразлично-покорными, как щупальца задохнувшегося малюска.
– Помимо разрыва сфинктера других серьезных повреждений у него нет, - после продолжительного и с моей точки зрения достаточно унизительного осмотра, наконец, заключил Изя. - Швы я наложу, можешь не беспокоиться, но я рекомендовал бы тебе некоторое время воздержаться от употребления его… подобным образом.
Сугубо профессиональный подход Изи одновременно и восхищал, и ужасал меня. Ему было совершенно наплевать, каким образом и от кого Шурка получил побои и, что уж выбирать выражения, кто порвал ему задницу. Изю даже не волновало, если всю эту красоту сделал непосредственно лично я.
Он оставил мне инструкции и лекарства касательно Шурки, а затем без вопросов занялся моими собственными разбитыми руками и лицом - глупыми мелочами, о которых я сам, наверное, и не подумал бы.
Терпеливо снося, пока он промокал жгучим раствором мои ссадины, я все же не удержался от одного вопроса:
– Изя, а долго он будет таким… неживым?
– It depends, - передернул узкими хилыми плечами Изя. - У него шок. Со временем пройдет, но как скоро - это в целом зависит от тебя и твоего обращения с ним.
Уже в дверях, после получения соответственной суммы денег, он коротко уточнил, что же имел в виду:
– Будь с ним, как бы это сказать… помягче, Стас. Если что, звони.
Я только кивнул.
Даже самому себе я не смел признаться, как пугала меня безмолвная недвижная кукла в моей постели. Впрочем, есть ли смысл заигрывать с совестью? Тем более, когда четко знаешь, кто во всем этом виноват.
– Ох, Шурка, - пальцы сами скользнули в спутанные волосы моей куколке, разбирая, расплетая перепутанные пряди. - И как же оно так вышло.
Шурка молчал, остановившиеся глаза пустым взглядом смотрели мимо меня в стену.
– Шура!
Так остро, почти болезненно захотелось обнять его, прижать к своей груди, крепко-крепко. Я виноват. Я! Шурка мой. Нет смысла просить прощенья. Просить пощады. Уже не изменить, не исправить, не оправдать, не вернуть того, что я сам разрушил.
Шурка.
Я сполз на пол у кровати, уткнулся головой ему в бок, как будто одно уже тепло его тела могло даровать мне столь желанное, столь незаслуженное прощение.
Я был бессилен и это убивало.
Убивало и убивало меня час за часом, пока я с ложечки поил его горячим чаем, как ребенка, предварительно остужая каждую порцию своим дыханием. Я кутал его в одеяла и растирал ладонями, но ничто не согревало его, а он замерзал. Я это чувствовал. Я это знал.
Я только не знал, что делать.
Изя вколол ему обезболивающие и оставил еще три ампулы, но велел этим не злоупотреблять, чтобы не приучить Шурку. Может быть, действие препарата уже прошло? Но по брату не скажешь, чтобы он мучился в корчах.
Поднявшись с пола, я как пойманный зверь метался по комнате, ежеминутно припадая к окну. Но и там не было мне спасенья - только небо затянутое низкими облаками, да нагие ветки с каждым порывом ветра будто хлестали меня по щекам.
Коротко промелькнула мысль использовать одну ампулку для себя, но она пропала почти сразу же. Недостойно нас думать такие мысли.
Брат.
Ангелом искупления, наконец, явилась уборщица-пенсионерка.
Приятная, опрятного вида бабушка с заранее заготовленными ведром и тряпкой. В общем-то, я, конечно, не собирался сам принимать участие в уборке (иначе не вызвал бы ее), но как-то так получилось, что я стал ей помогать. Я просто не мог быть наедине с Шуркой. Я не знаю, что бы я сделал. Было желание взять нож и резать себя в знак сожаления. Но мы же не самураи.
Да и Шурке легче от этого не станет.
Так или иначе, нашими с бабкой совместными усилиями ближе к полуночи несчастная квартира начала наконец приобретать более-менее нормальный вид. Мы договорились, что она придет завтра и тогда закончит.
Все, устал, с ног валюсь. Падаю в кровать к непохожему на живого Шурке, но мне уже все равно. Я так хочу спать.
Спать. Обнимать его.
Греть своим теплом.
Все будет хорошо, обещаю. Я все исправлю.
Обещаю.
А теперь спать…
ЭПОХА ЧЕТВЕРТАЯ
Эра убегающих песчинок. День - 0,36
Проснулся утром, протянул руку, а его нет. Мне, как из чайника кипятка за шиворот плесканули. Вскочил, куда бежать, не представляю. Изя вчера сказал, ему, мол, пока и ходить особенно не стоит. Швы могут разойтись. Да и потом…
Блиииииннн…
Спотыкаясь обо все подряд, я, полуслепой со сна, голый, вылетел в коридор. Дверь в туалете по-прежнему отсутствовала: вчера я так и не успел навесить ее обратно, так что братика я, слава тебе господи, нашел достаточно быстро.
Шурка страдал над унитазом, пытаясь помочиться. Я подошел ближе и сразу увидел их - четкие алые потеки на белизне только вчера отмытого кафеля. Кровь…
Первой мыслью было: «Почки ему, суки, отбили». Но об этом бы Изя мне сказал… А если нет, то откуда тогда кровь в моче?
Чтобы я хоть чего-то в этом понимал… Твою мать…
Чувствуя себя, как никогда, беспомощным и бесполезным, я оперся рукой о косяк, сам не зная, стоит ли мне войти туда или лучше подождать здесь, снаружи. Впрочем, сосредоточенный - нахмуренный лоб, суровые складки возле рта - Шурка меня, казалось, даже и не заметил. Не обернулся, ничего не сказал.
Просто стоял и медленно, мучительно, пытался сделать свое дело.
Когда, наконец, закончил, то также безразлично повернулся и, опираясь руками о стены, начал передвигаться. Я ему этого не позволил: поднял на руки, хотел нести в комнату, но, повинуясь недовольному жесту его руки, доставил братика в ванну. Не позволяя садиться, ополоснул его под душем, вымыл голову, помог почистить зубы, а потом также, на руках, доставил обратно в кровать.
Я не знал, что сделать, чтоб угодить ему, но бледное существо под одеялом ни в какую не желало становиться живым, реагировать, откликаться. Я сходил с ума.
После полудня начал настойчиво звонить телефон, но я ни с кем не мог разговаривать и вырубил поганую тварь.
В конце концов я сообразил - вытащил с полки одну из его любимых книжек, открыл посредине и стал читать.
Эра убегающих песчинок. День - 0,34
Весна идет, блин, весне дорогу.
Весна приперлась к нам в лице тихо перепуганного Хиппи.
Я все-таки включил ненадолго телефон, чтобы связаться с ним и дать поручение, а затем снова отрубил аппарат. Повинуясь моим словам Хиппи привез нам детское питание, заварные каши и черную икру. Даже не спросил, зачем. Через порог отдав ему деньги, я захлопнул дверь. Прямо ему в физиономию.
Видеть их не могу теперь. Трясет просто.
Но оставить Шурку совсем одного в квартире сейчас страшнее.
Эра убегающих песчинок. День - 0,33
Радость! Шурка заговорил со мной!
Глори аллилуйя!
Сказал, что не хочет кушать кашу. Хочет бутерброд с сыром. И в его голосе при этом присутствовала интонация недовольства!
Клянусь, я слышал ее. Хоть сейчас могу зажмурить глаза и заставить свою память воспроизвести для меня этот звук.
Слава богу! Как я счастлив!
Шурка!
Эра убегающих песчинок. День - 0,32
Сегодня у нас был Изя.
– И что же я скажу тебе? - улыбнулся он мне после осмотра. - Твой брат молодец, Стас. - Он покачал головой. - Юный организм… Его способности восстанавливать себя пока еще почти безграничны. - С рассеянным видом он взял у меня и пересчитал полагающиеся ему за визит деньги. - Есть мнение, что моя помощь, как врача, ему уже собственно больше и не нужна. Еще недельку пусть побудет дома, а там отправляй его в школу.
Опять же экзамены, наверно, как никак скоро.
По выражению моего лица он видимо понял, что об этом я как раз не подумал, и совсем уже в дверях, прощаясь, доверительно сжал мне руку и тихо, наставительно произнес:
– И перестань сходить с ума, Стас. Мир не рухнул, земля крутиться, солнце светит. А тебе не мешало бы сходить на футбол, выпить пива, снять девочку… или мальчика - тут уже кому что нравится. Главное, не упекай себя сам навек в эту келью. Снаружи лежит огромный мир, и ты, Стас, можешь взять его.
Я молчал.
– Что ж, - вздохнул Изя. - Если тебе это не нравится, можешь, конечно, прямо сейчас пойти купить колокольчик, чтобы твой брат всегда мог вызвать тебя, если что-нибудь понадобиться. Но я все же советовал бы тебе оценить и сравнить все возможные перспективы.
На этом мы и простились.
Но я не позволил себе даже задуматься над его словами. Это казалось кощунственным.
Эра убегающих песчинок. День - 0,22
С возвращеницем. Саха отлепился от своей девки и соблаговолил осчастливить своим присутствием родные стены.
Деньги, наверно, у него кончились.
Я расплатился с ним за его часть работы, как это и было оговорено. Но помимо этого ничего ему не сказал. Я имею в виду о той вечеринке, когда его не было. Ни единого слова.
И что самое смешное, Шурка повел себя с ним, как будто бы ни в чем не бывало. Я тут неделями от него довольствуюсь двумя-тремя фразами, а с Сахой он болтает, будто бы ничего и не было. Не замолкает фактически.
Я зол?
Нет, скорее рассержен. И еще расстроен.
В этой картине есть какая-то часть, какая-то деталь, пока еще не доступная мне. Какая-то фальшь…
Но я не могу поймать ее за хвост.
Черт, я же просил у него прощения. Я на коленях стоял!
Но почему его улыбка сияет Сашке, а я получаю в лучшем случае недовольство и язвы. Впрочем, не стоит. Я не имею права. Я действительно перед ним виноват.
И Саха тут ни при чем.
Эра убегающих песчинок. День - 0,16
Весна красна.
Сижу дома. Смотрю в окно. От нечего делать решил бросить курить и теперь страдаю. Это здорово.
Устал, хотя и не понятно от чего. Я ведь ничего не делаю.
Мысли текут, как гавно по течению, тупые, неповоротливые…
Стараюсь не замечать удивленные взгляды Сахи.
Почти два уже. Надо бы суп поставить. Картошки можно начистить, сварить сосисок. Только кожицу надо снять, а то полопаются. В прошлый раз забыл - Шурка был недоволен.
У него сегодня шесть уроков. Скоро уже придет.
Эра убегающих песчинок. День - 0,15
Видел странный сон. Рассердился.
Эра убегающих песчинок. День - 0,13
Пора оживать. Не думал, что это будет так тяжко. Тело, мозг, все суставы, все мысли будто парализованные от долгой спячки.
Трудно, почти даже больно. Но злоба помогает.
Плюс, конечно, Саха.
Я бы ему памятник воздвиг, дорогому, нерукотворный. Сахе цены нет! Не знаю, кто бы еще сумел меня так, как он расшевелить.
Не знаю уж чего он там понял… не знаю и не хочу знать. Да и не это важно. Но невинными вопросами, только по существу, только по делу, он опять стал вовлекать меня в «азартный мир бизнеса».
Мне просто надо будет набрать новую команду. Это не так трудно.
Тогда, может быть, и Шурок не будет так уж сильно мной недоволен.
Эра убегающих песчинок. День - 0,10
Первые цветочки, первая трогательная зелень. Клен осторожно открывает за окном крылышки-листочки. Боится грядущих холодов, сука.
А холода будут. Я ему это обещал. Нечего расслабляться.
Эра убегающих песчинок. День - 0,4
Поверить не могу. У нас с Шуркой снова был секс!
Просто ночью я коснулся его, и он не отстранился. И были поцелуи, и были ласки и его тело сомкнулось вокруг меня, и я захлебнулся и сгорел в этом огне и несказанной нежности, которую я испытываю к моему братику. Только к нему.
Боже, неужели, все налаживается?
Все обязательно должно быть как раньше. И даже лучше.
Я знаю. Я верю.
Шурка!
Эра убегающих песчинок. День - 0,1
Звонят в дверь. Надо пойти открыть…
ЭПОХА ПЯТАЯ
Эра времени подсчитанного за нас (День не важно какой)
Когда оглашали приговор, я сидел и счастливо улыбался. До сих пор удивляюсь, как меня тогда не сочли за психа. Потому что я улыбался и потом, и в машине, когда нас везли на зону, и все первые дни уже там. Не знаю уж, какая часть меня соображала, что надо говорить, что делать, кому бить морду, потому что моя душа была занята только тем, что бесконечно представляла день моего возвращения, то как я переступлю порог, посмотрю Шурке в глаза, улыбнусь и возоплю: «ПРОСТИ!».
Потому что люблю его.
А он нас сдал. Всех. Никого не пропустил. Даже Саху.
Сдал за наши дела, те, которые я крутил, а не за что бы там ни было другое.
Он все как следует спланировал, мой братишка. Умный мальчик. Я всегда это знал. И стоило следователю затянуть свою песню, я сразу все понял.
На суде его не было, но это и не важно. Я и не ждал его. Мне вовсе не было так нужно видеть его лицо, чтобы понять… как я люблю его и…
Я вернусь.
ЭПОХА ШЕСТАЯ
Эра настоящего (Спустя много времени)
Родной город встретил меня усталым равнодушием умирающей осени две тысячи очередного затертого года. Пахло мокрой листвой и выхлопными газами. Над неизменной улицей Ленина бодрый ветер трепал оптимистичные транспаранты, призывающие купить себе отапливаемый кирпичный гараж. Чума капитализма вольно расползалась по нашей родной земле.
В отстранено лазоревом небе над моей головой с песнями носились вороны. Вольные птицы хотели жрать. Глазами я проследил их полет по направлению к нависающей над центром города подобно Вавилонской башне конструкции из трех ослепительных новостроек. По прихоти архитекторов окрашенные в бледно-лимонный, бледно-розовый и бледно-салатовый цвета, издалека они походили на колоссальный торт, обильно покрытый жирными сливочными розами.
Растворяя легкие тошнотворные ассоциации в безмятежной свежести субботнего утра я направлялся в их сторону.
Вопреки всем моим ожиданиям после нескольких лет отсутствия найти в родном городе родного брата оказалось на удивление непросто. Но я его все же нашел. Вот. Совсем рядом с вавилонскими башнями. Хороший дом. Старый купецкий особняк.
После роскошного ремонта.
Шурка теперь здесь живет.
Следующая потенциальная проблема на моем пути сама себя устранила: швейцар доблестно спал в своей будке и, видимо, наблюдал во сне, как он стойко выполняет свои прямые обязанности. Я не стал его отвлекать. Пусть я и без цветов (тюльпаны в это время года у нас в городе не найти, а размениваться на бабские гвоздики или розы я счел ниже нашего уровня), но я и сам по себе буду такой сюрприз, какой жалко портить.
Я решил не ждать лифта чтобы подняться на 3-й этаж и пешком полетел туда по лестнице. Возле нужной двери меня ждал коврик, бронзовая ручка и безвкусно декорированный под старину звонок в стиль к ней. Только мемориальной доски не хватало: «Здесь бывал/живал/едал/пивал признанный/народный/обласканный властью и т.д.»…
Я медленно провел ладонью вниз по лицу: по лбу, по глазам, носу, губам, подбородку. Прочь, демоны! Я пришел к брату.
Нажать на звонок было трудно только в первый раз, потом я добросовестно давил и давил на кнопочку, выстукивал на ней пальцем универсальную мелодию во славу Спартака еще, наверное, минут в течение пяти. Мысли о том, что никого может просто не быть дома даже и не возникло: суббота, восемь утра, это нормально, что человек еще спит.
Наконец по ту сторону смутно проявились признаки человеческого присутствия, щелкнул один замок, второй, дверь приоткрылась, и я оказался лицом к лицу с совершенно незнакомым мне белобрысым молодым человеком.
– Утро доброе, - независимо от раздраженного выражения лица вежливо поздоровался он со мной. - Могу ли я узнать, с какой стати Вам угодно было побеспокоить нас в такую несусветную рань?
Парень стоял так, что его складное спортивное телосложение вполне позволяло ему без труда перегородить вход в квартиру, и несмотря на элегантные очки и интеллигентное лицо выглядел вполне себе боеспособным. Но я был слишком близок к своей цели, чтобы позволить чему бы то ни было помешать мне. Я решительно выступил вперед, он нахмурился.
– Константин, оставь, - холодно и лениво прозвучал из-за плеча блондина знакомый голос. - Это ко мне.
