6

Прошло еще несколько дней. Вивиана засыпала и просыпалась с улыбкой, даже не вспоминала про Дикси, зато пригласила на ланч дочь Фаррелла, Мими, с которой в детстве очень дружила.

Джейд вылизывал ей щеки по утрам, а потом пил с ней вместе кофе на кухне. Вернее, пила она, а Джейд смотрел на нее с тихим обожанием и иногда вздыхал от счастья. Она, конечно, не обольщалась: львиную долю любви Джейда вызвали горячие тосты с сыром, которые она теперь жарила в двойном объеме.

Господи, да Дикси умерла бы при одном известии о том, что Вивиана ест на завтрак тосты с сыром. И еще яичницу с беконом, ветчину, джем и булочки с маслом.

После того вечера в душе Вивианы лопнула какая-то плотина, словно ледяной затор растаял, и теплая, веселая, бурная радость разлилась рекой по жилам. Они с Шейном, не сговариваясь, избегали вспоминать ТОТ ВЕЧЕР, но зато теперь Вивиана совершенно естественно здоровалась с Линдой, иногда передавала мальчишкам сладости и игрушки, а то и приглашала Линду выпить чашку кофе вместе с ней.

Охраннику Джошу она подарила комплект для новорожденного за бешеные деньги и удрала из гаража в легкой панике, увидев слезы на глазах здоровенного охранника. Слышать его дрожащий голос и сбивчивые слова благодарности оказалось выше ее сил.

Вивиана Олшот спешно наверстывала все то, что упустила за долгие двадцать шесть лет своей рафинированной, самодовольной и скучной жизни.

Они с Шейном и Джейдом гуляли каждый вечер в парке, и Вивиана рассказывала ему содержание всех книг, прочитанных ею с детства, описывала картины и скульптуры всех музеев мира, в которых успела побывать, напевала ему мелодии Моцарта и Вивальди. Иногда Шейн норовил подпеть ей, но мистер Джейд немедленно принимался гулко и негодующе лаять, и тогда они с хохотом убегали от него, а огромный пес несся за ними, смешно взбрыкивая мохнатыми лапами и пугая чопорных нянь с колясками.

Шейн познакомил ее со своим приятелем, стариком-шахматистом. Вивиана была потрясена, когда тот снял грязную бейсболку с седой головы и приветствовал ее словами из шекспировского сонета. Оказалось, что старик в молодости занимался английской поэзией и даже читал лекции во многих университетах. Узнав его фамилию, Вивиана ахнула. Именно по его учебнику она сдавала экзамен в колледже.

Фикус на лестничной клетке не вынес оживленной переписки между Джейдом и розовым пуделем, зачах и облетел, миссис Трент хладнокровно внесла его в счет, а Шейн съездил на своей новой машине в питомник и привез шикарный куст, усыпанный розовыми цветочками. В сопроводительной записке указывалось, что это замечательное растение обожает нечеловеческие условия и лучше всего цветет без полива и в маленьком объеме земли. Мистер Джейд и розовый пудель перенесли туда свои почтовые ящики, миссис Трент одобрила новые зеленые насаждения – и жизнь окончательно наладилась.

Ученик преуспевал, и Вивиана искренне гордилась делом рук своих. Иногда, правда, она подозревала, что все это время Шейн просто искусно прикидывался простачком, потому что его перерождение в образованного светского льва явно не могло идти такими бешеными темпами.

Три раза в неделю он уезжал к Колину Фарреллу и проводил у того в конторе по несколько часов, но никогда не рассказывал Вивиане, о чем шла речь. А Вивиана и не спрашивала. Она обновила гардероб (булочки с маслом даром не проходят), постриглась у Жозефа, накупила уйму пластинок классической и джазовой музыки – словом, чувствовала себя превосходно.

Больше Шейн ее ни разу не целовал.

Гром грянул, как положено, в понедельник. Шейн уехал к Фарреллу, Джейд отдыхал после прогулки, Вивиана собиралась полистать шикарный каталог живописи мадридского Прадо и покрасить ногти на ногах, когда надсадно зазвонил телефон.

Почему-то именно надсадно. Тревожно, настойчиво… и раздражающе. Вивиана даже поколебалась секунду, брать ли трубку, но это мог быть Шейн…

– Да? Я слушаю…

– Это квартира Генриетты Хиггинс? Позовите к телефону Эбенезера Дулитла, пожалуйста. Хи-хи-хи.

Дикси Сеймур. И голос ее напоминает электродрель.

– Дикси, это ты…

– Судя по тону, ты разочарована. Привет. Я тебя не слышала и не видела целую вечность. Вот она, трудная жизнь пролетариев.

– Не говори ерунды. Моя жизнь не сильно изменилась. Это ты пропала.

– Мы ездили на Мальорку, забыла? Классно оттянулись, но под конец было нудно. Мы с Колином бросили всю честную компанию и махнули в Париж. Слушай, я привезла оттуда отпадные сапожки, представляешь, шнурочки, шнурочки, кружевные вставочки, меховая опушка, выше колена, рисунок под крокодила, но ярко– голубые…

– Дикси, зачем на сапогах кружевные вставочки?

– А кто его знает, но это просто улет! В них можно только сидеть, желательно держа ноги на весу, но зато Рейчел умрет от зависти.

– Почему?

– Ви, ты меня пугаешь. Я даже не знаю, что тебе ответить. Умрет – и все. Ладно, что я все о себе! Как твой австралопитекантроп?

– Дикси, я бы не хотела…

– Понимаю, босс есть босс. Ничего не говори. Кристина видела вас с ним в «Боссанова» и отпала на месте. Она же не в курсе. Сказала, шикарный мэн с плечами культуриста, легкая небритость, все дела, а на тебя смотрит, как кролик на удава…

Вивиана почувствовала раздражение. В «Боссанова» они с Шейном ходили на прошлой неделе и вполне мило болтали, при чем здесь кролики?

– …Кристи сказала, что готова съесть свою сумочку, но он не из наших, а какой-то князь из Европы, возможно, русский.

– Дикси, у русских нет князей…

– Да? Очень жаль. Князь – это как-то романтично. Так как он?

– Нормально.

– Подружка, и это все, что я могу получить после двух месяцев разлуки? Ты с ним переспала?

Вивиана чуть не выронила трубку. Уши неожиданно загорелись, во рту пересохло.

– Дикси, ты с ума не сошла? С какого перепугу я должна с ним спать?

– А почему нет? Смазливый парень, смотрит тебе в рот, здоров, как конь…

– Дикси, я совершенно не собиралась, не собираюсь и не соберусь с ним спать! Очень надо! Он только-только научился салфеткой пользоваться – и туда же…

Вивиана говорила и ненавидела себя за эти трусливые, мерзкие слова, но не могла иначе.

Дикси не поймет ничего другого. Попытайся Вивиана рассказать ей правду, Дикси решит, что подруга просто влюблена по уши…

А так оно, собственно, и есть!

Эта мысль обожгла Вивиану, словно кипяток. Дикси что-то жужжала в трубке, но Вивиана ее уже не слушала. Как все просто, Господи. Значит, все это состояние полного счастья, ощущение полета, постоянно хорошее настроение – все это и есть любовь?

– …Ви, у меня такое ощущение, что я разговариваю в пустоту! Так вы придете?

– Что? Куда? Кто?

– Вы. С гориллой. В ресторан. «Антик», на Пятой. Придете?

– А почему, собственно…

– Вивиана! Послезавтра состоится торжественный бал плюс банкет в честь учреждения нового благотворительного фонда. Почетный председатель Фонда, между прочим, твоя бабка.

– Марго?

– Ну да. Ее самой не будет, она где-то у папуасов, или у маори, я их путаю, но весь бомонд будет. Господи, да почему я ТЕБЕ об этом рассказываю? Ты-то точно должна быть.

– Почему?

– Потому. Неужели ты не будешь сопровождать своего… хм… питомца на его первый бал?

– Дикси, у меня лак разлился, я что-то пропустила. Какого… Почему Шейн должен быть там?

Многозначительная пауза повисла в телефонной трубке. Щеки у Вивианы пылали, сердце колотилось. Наконец Дикси нехотя сообщила:

– Я, конечно, знаю не из первых рук, но похоже, что твой ковбой имеет к этому новому фонду самое непосредственное отношение. Ладно, Ви, ты не в настроении болтать, а я не в настроении тебя развлекать. Увидимся. Целую.

Раскаленная трубка стыла на рычажках. Вивиана мрачно смотрела на кресло.

Выход Шейна в свет она планировала под конец обучения. Он еще не готов. Только теперь, после всех этих дней безоблачного счастья, Вивиана поняла, как опасен ее мир. Мир Дикси Сеймур, мир денежных мешков, снобов и пустозвонов. Мир, где не просто оценивают по одежке, но еще и ждут малейшей оплошности, любой маленькой ошибки, чтобы растоптать, сровнять с землей…

– Ви? Ты что такая… странная?

– О, Господи, Шейн, я чуть не умерла! Почему ты так тихо вошел?

– Я вошел нормально. Не с песней, конечно, но и не на цыпочках. Ты задумалась?

– О да!

– О чем?

– Послезавтра у нас серьезное испытание.

Шейн Кримсон являл собой воплощенное спокойствие.

– Ты о приеме?

– Да, именно о нем. Ты уже знаешь?

– Естественно. Колин давно о нем говорил. Почему ты так озадачена?

Вивиана сердито взглянула на безмятежного ковбоя.

– Потому, что ты еще не готов.

– Брось, Ви. Обычный ужин в ресторане. Придут серьезные дяди и красивые тети. Все будут есть, хвалить твою бабушку и присматриваться ко мне.

– И тебе не страшно?

– А почему мне должно быть страшно? Они же меня не съедят. Ты меня выучила разным светским штучкам, я буду по возможности помалкивать – все обойдется.

– Нет! Не обойдется. Они будут смеяться над тобой, Шейн. Они будут унижать тебя. О, они умеют это делать очень хорошо, лучше всего на свете. Ты и не заметишь, как тебя сровняют с землей. А я не смогу смотреть на это… Потому что… Потому что… Я люблю тебя.

Вивиана закусила губу, а потом отчаянно выпалила:

– Ты не можешь туда идти!

– Почему, Ви?

– Ты… Ты не умеешь танцевать!

Шейн расхохотался, потом подхватил девушку на руки и закружил по комнате.

– Ви, я же боксом занимался. Не думаю, что танцы намного сложнее.

– Ты дурак, Кримсон. Я не пущу тебя. Обещала научить всему…

– Ну, так учи.

– Сейчас?

– А почему не сейчас? Музыки у нас завались, места тоже. Учи.

– Тогда поставь меня на пол, Шейн, пожалуйста.

На самом деле она боялась только одного: что сейчас не выдержит и обнимет его за шею, прижмется к этой могучей груди, вдохнет его запах – и наплюет на всю свою прошлую и нынешнюю жизнь.

– Ладно. Учить – так учить. Ставь музыку.

Сначала они попили кофе, потом Шейн переоделся, потом позвонил Колин и сообщил все подробности о предстоящем бале – одним словом, за окнами уже сгустились тоскливые августовские сумерки, когда в гостиной начался урок танцев.

Первые сорок минут прошли относительно спокойно. Без всякой музыки Вивиана учила Шейна приглашать даму и отвечать на приглашение дамы. Потом показывала ему основные движения. Потом долго выбирала музыку. Наконец момент настал.

Светловолосый красавец галантно склонил голову перед златокудрой и надменной принцессой. Принцесса сдержанно кивнула. Сладкие всхлипы саксофона заполнили гостиную.

Бывший боксер двигался уверенно и легко, словно всю жизнь провел на танцполе. Ошеломленная Вивиана с первого мгновения поняла, что ей достался, пожалуй, лучший партнер в ее жизни. Шейн Кримсон вел ее сдержанно и элегантно, уверенно и мягко, а она таяла, таяла в его руках, и сердце ныло от сладкой боли, и в глазах закипали непрошеные слезы.

В какой-то момент руки Шейна вдруг стали горячими, словно огонь, и тогда Вивиана превратилась в воск, а потом прильнула к нему, забыв про все на свете приличия…

И тогда его рука осторожно скользнула по ее спине, чуть сильнее прижала девушку, будто задавая неуверенный вопрос – а можно…

И мозг не успел среагировать, тело само ответило – да, конечно, не можно, а нужно, я так давно жду этого…

Они уже не кружились по комнате, а медленно покачивались на одном месте, в самом центре комнаты, и дыхание Шейна, шевелило золотые завитки волос у нее на виске, а рука Шейна становилась все смелее и горячее…

Она напряглась – и в то же время расслабилась, растворилась в его жаре, приникла, хотя и не обняла, раскрылась, не признаваясь в этом…

Губы коснулись ее уха. Потом шеи. Потом щеки. Потом уголка глаза…

– Ты плачешь, Ви?

– Нет.

– Я чувствую. Ты плачешь. Ты боишься меня?

– Нет! Нет, я ничего не боюсь.

– Маленькая храбрая принцесса. Но ты плачешь.

– Я не плачу.

– Не плачь, правильно. Я никогда не причиню тебе вреда, Ви. Никогда. Я просто не смог бы. Ты такая…

– Шейн… Не надо.

– Чего не надо?

Поцелуй был долгим, очень долгим. Нежным, очень нежным. Мучительно нежным. Бесконечно долгим. Потом она открыла глаза – и утонула в сиянии его серых глаз. Оно было таким нестерпимым, это сияние, что Вивиана опять поскорее закрыла глаза – и мучительное счастье повторилось. Они целовались, а саксофон им пел, пел, пел, плакал и смеялся, всхлипывал и судорожно клялся в любви, жаловался и снова смеялся, подбадривал и провоцировал, и никогда в жизни Вивиана Олшот не испытывала такого полного единения с музыкой – и с другим человеком, с мужчиной, сжимавшим ее в объятиях.

Шейн подхватил ее на руки, и она обвила его за шею, боясь отпустить, боясь открыть глаза, боясь просто перевести дыхание. Он ее нес, а потом осторожно опустил куда-то, и лег рядом, и оказался одновременно и сверху, и сбоку, и вообще везде. А потом его жесткая рука скользнула по ее плечу, почему-то обнаженному, а еще мгновение спустя губы Шейна обожгли ее напряженный до болезненности сосок, и Вивиана застонала, выгибаясь в стальных объятиях…

А потом в мозгу вспыхнула четкая и ясная картинка, которую Вивиана ненавидела. И все кончилось.

Шейн тяжело дышал, пытаясь унять дрожь в руках. Он сидел на краю дивана и беспомощно смотрел на сжавшийся, содрогающийся от рыданий комочек, который минуту назад был златокудрой принцессой Вивианой.

Шейн чувствовал себя неуклюжим, глупым и очень усталым.

– Ви… Прости… Я тебя обидел все-таки… Прости, Ви.

– Ты ни в чем не виноват.

– Но ты плачешь!

– Это не ты. Это я сама.

– Ви, я – чужой человек. Деревенщина. И вообще… Знаешь, чужим иногда легче выговориться. Что случилось? Ты плачешь так, как будто тебе больно.

– Потому что мне больно.

– Отдай мне свою боль, Ви. Просто расскажи, в чем дело. Я ведь могила, ты же знаешь. Я… мне ты можешь сказать все, что захочешь… Я думаю, Ви… Ты для меня такое… такая… Не молчи, Ви. И не плачь ты, ради Бога!

И тогда она села прямо, и вытерла распухший нос, и взяла Шейна за руку, а потом заговорила ровным, лишенным всяких интонаций голосом.

В пять лет она поняла, что мама ее не любит. Непонятно почему. Видимо, Вивиана – очень плохая девочка. Это нужно исправить, и тогда мама приедет. Вивиана отдалась делу самоисправления со всем рвением пятилетнего одинокого ребенка. Она не обращала внимания ни на бабушку, ни на деда, ни на отца, который любил ее суровой и неумелой, но истовой любовью.

Вивиана писала отчаянные письма маме, отдыхавшей в Ницце, рисовала трогательные картинки, на которых они все втроем идут, взявшись за руки, по прекрасному саду, плакала и капризничала в телефонную трубку.

Время шло, девочка росла, все больше замыкаясь в себе и постепенно проникаясь глубоким недоверием и неприязнью к странному миру взрослых, где можно так запросто бросить своего ребенка. Когда ей минуло девять лет, она, неожиданно для всех, сблизилась с отцом. Он был немногословен и даже суров, совсем не умел играть, но Вивиана к тому времени и сама разлюбила это занятие. Она ненавидела фарфоровых кукол и собственноручно выбросила всех плюшевых мишек. Ее раздражало выражение счастливого идиотизма, написанное на их пушистых мордах. Вивиана полюбила проводить вечера в кабинете отца. Он работал с бумагами, а она сидела, по-старушечьи подперев щеку кулаком, и смотрела на него, стараясь даже дышать потише.

Потом неожиданно приехала мать. Шумная, яркая, разряженная в немыслимые наряды. Провела дома три дня и сообщила, что уезжает в Вегас. Потом они с отцом поссорились в коридоре. Вивиана стояла под дверью и мрачно подслушивала. Упоминался некий Мартин, которому отец собирался отстрелить абсолютно неизвестные Вивиане части тела, а также другие дядьки, из-за которых мама, оказывается, потеряла всякое представление о достоинстве. Илси отвечала высоким, чуть визгливым голосом, так тараторя, что Вивиана совсем уж ничего не понимала.

Потом дверь распахнулась, Илси вихрем пронеслась мимо оцепеневшей девочки, а следом выбежал отец. Лицо у него было такое страшное, что Вивиана зажмурилась и присела в уголочек, за высокую китайскую вазу. Отец бежал за мамой и требовал, чтобы она вернулась, а Вивиана жмурилась изо всех сил и громко читала вслух стишок из «Винни-Пуха». Еще потом взревели сразу два мотора, и девочка кинулась на крыльцо. Красные огоньки мелькнули уже за воротами. Вивиана стояла на крыльце и тяжело дышала от ужаса, гнева и еще какого-то, очень странного, чувства. Потом рядом неслышно возник дед и осторожно положил внучке на голову свою тяжелую ручищу, вздохнул и сказал:

– Ничего не поделать, Заяц. Это любовь. И это тоже – любовь…

Как странно, думала маленькая девочка. Значит, принцы и принцессы в сказках, те самые, которые отчаянно добивались чьей-то любви, так сражались за право страшно орать друг на друга и ходить с такими жуткими чужими лицами?

Она заснула в тот вечер, так и не дождавшись отца и маму, а поздно ночью дом наполнился криками, плачем и бессвязными выкриками.

Стюарт Олшот, единственный наследник всемогущего Монти Олшота, разбился, не справившись с управлением собственной машины.

К сожалению, он не умер, ее отец. Его вынимали из искореженной машины три часа, потом на вертолете отвезли в лучшую клинику штата, потом делали многочасовую операцию, потом были месяцы ожидания – и окончательный диагноз. Полный паралич.

У красавца-плейбоя Стюарта отказало все, кроме разума и речи. Он превратился в беспомощный, искромсанный скальпелями хирургов кусок плоти, в котором бушевал израненный разум, кипели оскорбленные чувства и клокотали невыплаканные слезы.

Бабушка Марго отказалась от сиделок. Она сама ухаживала за сыном, забрав его домой. Ей помогал дед и Вивиана, повзрослевшая так стремительно, что даже железная Марго иногда пугалась, встречая неподвижный и мрачный взгляд своей внучки. В результате, через полгода после катастрофы Стюарт Олшот мог слегка двигать правой рукой и почти незаметно кивать.

В день своего десятилетия Вивиана поняла, что ненавидит свою мать.

Одного этого было бы достаточно, но судьба продолжала испытывать девочку на прочность. Через полгода вернулась Илси. Марго с ней не разговаривала, Монти цедил сквозь зубы проклятия, даже горничные смотрели на нее с презрением, но Илси Бекинсейл никогда не обращала внимания на подобные мелочи. Она заходила к своему мужу каждое утро. Никто не знал, о чем они говорили, никто, кроме Вивианы. Нет, она тоже не знала, о чем, но именно Вивиана каждое утро вытирала слезы, катящиеся по неподвижному лицу своего отца. Каждая его слеза добавляла ей ненависти к матери.

А потом настал ТОТ вечер. Илси вернулась из театра, оживленная и веселая, пахнущая духами и шампанским, сбросила невесомую шубку на пол в прихожей и направилась в комнату мужа. Почему Вивиана пошла за ней? Она до сих пор этого не знала.

Как и в прошлый раз, девочка стояла под дверью. Теперь родители говорили совсем тихо, но слух Вивианы был необычайно обострен.

– Привет, растение. Как жизнь?

– Где… ты… была?

– Ой, смотрите-ка, он все еще о своем! Какая тебе разница, муженек? Скажем, изменяла тебе.

– Ил… си… уезжай… отсюда!

– И не подумаю. Я должна быть возле моего бедного муженька. Не представляю, что со мной будет, если ты откинешь копыта, а меня не будет рядом. Я прям слезами вся изойду.

– Илси… за что… Зачем ты… меня… мучаешь? Уезжай.

– Ты дурак, Стюарт, и всегда им был. Рогатый, нелепый дурак. Я тебе объясню, чтобы не было никаких недомолвок. По законам нашего солнечного штата жена имеет право на наследство только при условии совместного проживания с мужем. Поэтому в ближайшее время мы поживем совместно.

– Илси… а если я еще не скоро умру?

– А я подожду. Я терпеливая, знаешь ли. Подожду, сколько надо.

– Я любил тебя…

– Любил? Не смеши меня, Стюарт. Кому она нужна, эта любовь. Неужели ты думаешь, что я вышла за тебя по безумной любви? Мне нужны были деньги, только и всего. Я ведь не обманывала тебя, я сразу дала тебе это понять, но ты, безмозглый дурачок, все рычал, требовал чего-то, грозил моим любовникам, ревновал, как в мелодраме… Я специально уезжала подальше от тебя, от твоей дурацкой ревности, а ты еще имел наглость следить за мной! Ты мне всю жизнь испоганил, теперь я жду компенсации.

– А наша дочь?

– А что с ней? По-моему, все в порядке. Твой папашка позаботился о том, чтобы она ни в чем не нуждалась, твоя мамашка приглядит за ней. Когда наступит время, она выскочит замуж.

– Илси, она твоя дочь!

– Стюарт, детка, почему ты никак не хочешь признать очевидного? Я не дала ей ни малейшего аванса, не приручила ее к себе, не проявила ни тени материнских чувств. У меня их и не было никогда, если честно. Единственное, что я запомнила, так это то, как меня тошнило по утрам и что нельзя было курить. Одни неудобства.

– Ты чудовище, Илси.

– Я твое любимое чудовище, не так ли? Стюарт, если без шуток, то я… я просто честна по отношению к тебе и девочке. Я не люблю вас обоих. Просто не люблю – и все. Не в смысле ненавижу, а именно не люблю.

– Уезжай. Я не позволю тебе обижать Ви.

– Она меня почти не видит. К тому же скоро ей в колледж. Я не уеду, я же сказала.

– Ты сказала, что дождешься моей смерти…

– Да, пупсик. И не надо делать из меня опереточную злодейку. Я не подсыплю тебе мышьяка и не придушу подушкой. Напротив, я буду с тобой денно и нощно, я стану беседовать с врачами и тихо плакать в саду, чтобы никто не видел, я буду твоей образцовой женушкой, и никто не посмеет сказать, когда придет скорбный час, что я не отдала тебе всю свою любовь и не была самоотверженной!

Илси развернулась на каблуках и пошла к двери, напевая под нос. Вивиана отступила в тень, растворилась в темноте. Дверь распахнулась, пропуская Илси, и тогда девочка расслышала совсем ясно:

– Боюсь, ты не успеешь побыть самоотверженной, Илси…

На следующее утро Стюарта Олшота нашли мертвым. Он ухитрился дотянуться до столика с лекарствами и выпил целый флакон снотворного. О самоубийстве официально не говорили, но подразумевали, и только Вивиана Олшот знала правду.

Илси Бекинсейл довела ее отца до самоубийства, что приравнивалось к преднамеренному убийству.

После похорон выяснилось, что Илси, как всегда, крайне небрежно прочитала закон. Там говорилось о совместном проживании не менее шести месяцев, так что ничего ей не досталось. Вернее, не досталось бы, но Марго и Монти вызвали ее в кабинет и очень спокойно разъяснили ситуацию. Илси будет получать определенную сумму, но больше никогда в жизни не приблизится ни к дому Олшотов, ни к своей дочери. Илси была не против.

С тех пор прошло пятнадцать лет. Вивиана выросла, получила диплом, превратилась в красивую молодую женщину, стала наследницей огромной нефтяной империи своего деда, но так и не смогла изжить ужас тех месяцев. С десяти лет она знала наверняка: любовь – это худшее, что может случиться с человеком.

Она сидела молча, глотая слезы и не замечая этого, а рядом сидел Шейн, такой напряженный и неловкий, что на него смотреть было больно, но она и не смотрела.

У нее так болело сердце, что даже в пятки отдавало.

Потом Шейн откашлялся и хрипло произнес:

– Ви, бедная моя… Как же можно было взвалить на себя такое! Как же ты жила с этим?

– Мне всегда казалось, что хорошо. Нормально жила. Никаких переживаний. Никаких потрясений. Здоровый секс, деловые отношения. Бабушка и дед все понимали и не заикались о браке и прочих глупостях. Не надо меня жалеть, Шейн.

– Я не жалею. То есть, что я говорю! Я не просто жалею тебя, Ви, а рвусь на куски от злости и боли. Дело не в том, что ты… Короче, детей обижать нельзя. И предавать нельзя.

Она медленно сползла с дивана, вяло застегнула растерзанную блузку, отошла к окну. Ночь уже упала на город, и огни реклам превратили его в громадную шкатулку с бриллиантами. Фальшивыми, разумеется, но очень блестящими.

– Шейн, я не знаю, что сказать. Я сама не должна была допускать этого. Слишком я расслабилась…

– Ви, разве это преступление?

Она развернулась, точно ее ошпарили.

– Да! Да, черт побери! Потому что нельзя расслабляться! Нельзя быть слабым. Нельзя допускать в свое сердце хоть крошку этого самого чувства. Ты будешь слабым и голым, беспомощным, беззащитным, и тогда об тебя вытрут ноги, выбросят тебя, как грязную тряпку, понимаешь ты это!

Шейн вдруг оказался рядом. Молча взял ее руку, поднес к губам, поцеловал в ладонь. У Вивианы защипало глаза. Она больше всего на свете хотела прижаться к нему, зажмуриться и ни о чем не думать, не вспоминать. Не бояться прошлого, не просыпаться от кошмаров.

– Ви… Пойдем-ка спать. Нет, не смотри на меня так. Я просто уложу тебя и посижу рядом, можно? Я клянусь, что…

– Шейн Кримсон! Я вовсе не боюсь за свою девичью честь. Просто не надо со мной нянчиться!

Он смотрел на нее очень серьезно и горько.

– Ви, пытаться помочь – не значит нянчиться. Принимать помощь – не унизительно. Плакать – не стыдно. Именно этим человек и отличается от зверя. Я – твой друг, Ви. Понимаю, нахальство так говорить, но я все-таки скажу еще раз: я – твой друг. Я не собираюсь вытирать тебе сопли и утешать, я просто посижу рядом, вот и все.

Она тихо всхлипнула и ничего не ответила.

Через час Шейн тихонько прикрыл дверь ее спальни, осторожно вышел на кухню, достал из бара бутылку виски и налил себе полный бокал.

Ему было очень жалко наследницу нефтяного магната Вивиану Олшот.

Он ее очень любил.

7

Наступил день банкета. Вивиана не спала с пяти утра и нервничала так, словно это ей предстоял дебют в свете. Хотя, какое там, во время своего дебюта она была спокойнее удава…

Шейн Кримсон не волновался абсолютно. Вечер накануне он провел в гостях у Колина Фаррелла, куда Вивиану не позвали, что привело ее в крайнее замешательство. К тому же она все еще чувствовала неловкость за произошедшее в тот вечер, когда они танцевали и целовались, а потом она так глупо исповедовалась ему.

Вивиана сидела дома, ждала Шейна из гостей и злилась, мистер Джейд лежал у ее ног и смотрел на нее с пониманием, а потом простучали каблуки в прихожей, и Шейн Кримсон молча высыпал ей на колени охапку мелких и ужасно душистых роз, белых и розовых. Потом наклонился, быстро поцеловал Вивиану в щеку и отскочил, шутливо прикрывшись руками.

Ей бы холодно отшить его, брезгливо стряхнуть с себя цветы и сказать что-нибудь едкое, но Вивиана была так счастлива его видеть, что только хлопала глазами и улыбалась, а потом тихо прошептала:

– Шейн, ты колдун! Они в точности такие, как в моей любимой книжке… У меня была книжка про спящую принцессу, и в самом конце, когда принц уже идет, она там среди таких же роз спала…

И всей неловкости пришел конец. Вивиана вплела несколько роз себе в волосы, и они с Шейном отправились выгуливать мистера Джейда, а потом еще играли в карты до тех пор, пока не начали зевать.

Сегодня все будет совсем не так. Шейн Кримсон просто не понимает, куда они идут. Эх, если б еще месяц тренировок…

Прекрати, сказала вдруг другая Вивиана Олшот у нее в голове. Это нечестно. Как ты смеешь относиться к нему, как к дрессированной обезьяне?

Потому что они будут смеяться над ним. Они будут его разглядывать, цедить шуточки, тонко острить, а простодушный Шейн Кримсон этого даже не поймет. Зато пойму я, и мне будет больно. Однажды уже смеялись над тем, кого я любила. Над моим отцом.