Глава 7

Билл тонул, тонул в какой-то темной воде, проваливался в тартарары, но при этом радостно улыбался. Тьма была шоколадной, как глаза Мэри, нестрашной и бархатной, теплой и ласкающей. Глаза больше не болели, и ушел из виска тупой, ноющий гул. Тело было легким и невесомым.

Он не мог пошевелить руками, но знал наверняка, что это даже и хорошо, потому что в руках он сжимает что-то очень важное и безмерно ценное.

Потом тьма закончилась, вернее, превратилась в обычную лесную темноту, и по хорошо знакомой тропинке он вышел в свой собственный сад, прямо к древней и корявой яблоне.

Под яблоней стояла девочка в светлом платье, босая, темноволосая. При появлении Билла она подняла голову и радостно засмеялась, протягивая к нему руки, а он – прямо во сне – испуганно зажмурился, боясь увидеть на месте лица девочки прежнее туманное пятно.

Прохладные нежные руки провели по его щеке. Билл робко открыл глаза.

Под старой яблоней, в заросшем дедовом саду перед ним стояла и смеялась Мэри Райан, и льдинки звенели в хрустальном бокале, рассыпая во все стороны золотистые пузырьки…

Билл рассмеялся, вторя ей, – и проснулся окончательно.

Было совсем раннее утро. Солнце пробивалось сквозь заросли, разбрасывая пригоршнями бриллианты и изумруды, повисающие на траве и ветках ожерельями росы.

Птицы распевали на все лады, и даже ворона – весьма неважный певец – жизнерадостно каркала на кусте боярышника.

Мэри открыла глаза – и утонула в счастливом взгляде Билла. Серые глаза светились таким восторгом и преклонением, что девушка немедленно ощутила себя королевой.

Странно… Смущения не было. Совсем. Хотя из одежды на ней была только юбка, а Билл по-прежнему обнимал ее.

Теперь, одарив Мэри сияющим взглядом, он снова прижался щекой к ее груди и блаженно затих. Мэри осторожно вытянула вверх затекшие руки и потянулась.

– Кошмар! Я заснула.

– Я тоже.

– Я заснула голая, с малознакомым офицером полиции, в лесу, на берегу озера, куда в любой момент может примчаться орда детей.

– Мэри?

– Чего тебе?

– Я тоже заснул.

– Да, но ты-то заснул одетый, к тому же с уважаемым человеком, врачом Грин-Вэлли…

БИЛЛ! Ты заснул?!

– Да.

– И проспал всю ночь?

– Как убитый.

– И тебе не снились кошмары?

– Мне снилась ты.

– Ох… А мне ты. Кажется. Потому что точно я не помню. Я помню только, что была очень и очень счастлива.

– Мэри?

– Что?

– Ты вчера сказала…, что тебе кажется…, ну… что ты меня…

– Я тебя люблю?

– Я…

– Так я тебя люблю.

– Мэри?

– Ну?

– Я тебя люблю.

– Ох, Билл…

– И я не могу без тебя жить. Я умру без тебя. Я умру за тебя. Я умру с твоим именем на губах. Я вообще никогда не умру, если рядом будешь ты!

– Билл… У меня сердце сейчас разорвется. Я такая счастливая, что прямо ужас. Господи, как я разговариваю! Билл!

– Мэри…

– Я люблю тебя. И я всегда буду с тобой.

Всегда. И тоже никогда не умру. Мы будем абсолютно бессмертные и вечно влюбленные.

Он опять поцеловал ее, на этот раз нежно и осторожно, а потом она без всякого смущения выскользнула из его рук, скинула юбку – и через пару секунд они вдвоем нарушили многолетнее табу Грин-Вэлли, с хохотом и криком нырнув в теплую коричневую воду лесного озера.

Полчаса спустя они шли по еле заметной тропинке к дому Уиллингтонов. Билл отводил ветки в сторону и отшвыривал коряги, попадающиеся по пути, а Мэри держала его за руку и утопала в собственном счастье.

Любовь накрыла ее сверкающей волной, оглушила, ослепила – и подбросила к самому солнцу. Мир цвел совершенно иными красками, у всех птиц были другие голоса. Мэри ощущала себя частью этого мира, и мир был прекрасен.

Правда, не весь.

На веранде старого дома их ждал карающий меч.

Гортензия Вейл и Харли Уиллингтон поднялись с кресел, в которых, совершенно очевидно, провели эту ночь. Рядом со столом валялась пустая бутыль в соломенной оплетке, на столе стояла еще одна. Из-за покрывавшей бутыль пыли невозможно было понять, сколько чудодейственного напитка в ней осталось, но старики выглядели вполне бодро и достаточно воинственно. Мэри ойкнула и спряталась за спину Билла. Билл едва заметно расправил плечи.

Харли возвышался над Гортензией, как дуб над кустиком, но наибольший трепет внушала именно названная бабка Мэри. Она и выступила вперед, уперев сухонькие кулачки в бока и пронзительно сверкая очами.

– Та-ак! Вот, значит, мы и приперлись, здрасте! Всеобщая радость в этом месте, фанфары и ценные подарки. Ну! И что это значит?

Билл кашлянул.

– Миссис Вейл, очень жаль, что так получилось, но…

– А ты вообще помолчи, Билл Уиллингтон!

Я спрашиваю сейчас свою, прости Господи, внучку, а у тебя свой дед имеется.

– Да уж, Билли, внучок, как-то…

– Помолчи, Харли! Мэри, как я должна ко всему этому относиться?!

– Бабушка, я…

– Бабка старая, больная насквозь, места себе не находит, мечется по дому, а внучка по лесу гуляет! Лютики собирает!

– Бабушка, мы…

– Бабка старая, на ладан дышит, еле ноги носит! В ночь поперлась, на гору влезла, искала внучку по темным кустам!

– Горти, я же тебе светил…

– Помолчи, Харли! У меня чуть инфаркта не случилось, я уже все передумала, ночь не спала, а внучка выходит из кустов, вся в росе и рубашка наизнанку!

Мэри охнула и испуганно уставилась на свою блузку. Трюк был старый как мир. Блузка была в полном порядке, и Гортензия победно усмехнулась.

– Что и требовалось доказать! Как ты можешь, Мэри! Ты знаешь этого молодого человека без году неделю…

– Горти, ну ты уж…

– Бабушка, я знаю его с детства!

– Ты знаешь этого молодого человека с детства и прекрасно понимаешь, что он из себя представляет! Ты знаешь, что с ним произошло…

– Бабушка!

– Горти!

– Миссис Вейл!

– И после этого ты заставляешь его всю ночь таскаться по лесу, чтоб у него еще и воспаление легких случилось! Ты, врач!

– Я фельдшер…

– Ты, фельдшер! Я в ужасе. Молодой Уиллингтон, относительно тебя могу сказать только одно: в мое время молодые люди так себя не вели.

– Миссис Вейл, поверьте, я и Мэри…

– В МОЕ ВРЕМЯ молодые люди не впадали в истерики и не хлопали дверями так, что эти двери ломались. В мое время молодые люди спокойно и честно говорили девушкам о своих чувствах.

Билл ошеломленно смотрел на старуху, Харли несколько оторопело переминался с ноги на ногу, а Мэри осмелилась наконец выползти из-за плеча Билла. Голос Гортензии достиг патетических высот.

– Но я не буду тебе ничего говорить, молодой человек. На это у тебя есть дед…, помолчи, Харли! Я скажу тебе, Мэри, поскольку ты моя внучка. Так вести себя нельзя!

– Бабушка, я больше не буду.

– Будешь, будешь. То есть, я на это очень рассчитываю. Стать внучатой тещей Ника Грейсона мне никогда не улыбалось, но ты же никогда не слушаешь умных людей. Да, и в следующий раз, когда соберешься ночевать в лесу, оставь записку. Фу, устала. Харли! Почему ты молчишь? Тебя что, это все не касается?

Харли затравленно огляделся, потом крякнул, расправил пышные усы и изрек:

– Стало быть, Билли, ты и сам все прекрасно понимаешь, так что и нечего об этом разговаривать! Завтракать будете?

Мэри и Билл переглянулись и захохотали.

Через три четверти часа на веранде воцарились мир и покой. Харли курил трубку, Гортензия намазывала маслом пятую по счету булочку, Мэри и Билл смотрели друг на друга. Потом Мэри задумчиво сказала:

– Страшно подумать: если бы не Ник с его предложением…

Гортензия упустила булочку.

– Ой! Я совершенно забыла о юных героях!

– О чем ты, бабушка?

– О Грейсоне и Дотти.

– О Боже! Дотти! Я же обещала ей прийти пораньше…

На лице Гортензии расцвела ехидная ухмылка.

– Поскольку сейчас начало шестого, ты не наврала. Уж пораньше, так пораньше. Дело в другом. Они пошли тебя искать.

– Кто?

– Дотти и Ник. Он собирался извиниться и сделать тебе предложение еще раз, а Дотти решила сопровождать его, чтобы не было так страшно.

– И чем все закончилось?

– А я почем знаю! Судя по всему, они тебя не нашли. Придем домой – узнаем, не надо ли теперь искать их самих.

Домой отправились все вместе. Харли возглавлял процессию, за ним бодро топала Гортензия, а замыкали шествие Билл и Мэри, державшиеся за руки.

У калитки Кривого домишки их встретила толпа народа. Суровая, но спокойная миссис Хоул, мать Дотти, растрепанная и заплаканная миссис Грейсон, а также группа сочувствующих под предводительством миссис Стейн и миссис Бримуорти. Последняя при виде Уиллингтона старшего издала душераздирающий крик и метнулась на противоположную сторону улицы.

Харли ухмыльнулся абсолютно волчьей улыбкой.

– Доброе утро, дамы.

Гортензия шагнула вперед и сердито уставилась мимо миссис Грейсон.

– Чему обязана? Неужто кто-то из вас рожает, леди?

Миссис Грейсон облизнула губы.

– Миссис Вейл, я понимаю, мы никогда не были дружны, но… Гортензия, Боже мой, я места себе не нахожу! Умоляю, скажите, вы не видели Ника?

Щуплая Гортензия ухитрилась посмотреть на дородную миссис Грейсон сверху вниз и высокомерно процедила:

– Я видела молодого Грейсона, как и все в этой деревне, и не один раз. Если вы имеете в виду последние полчаса – то нет. Не видела. И не понимаю, с чего бы мне его видеть. Вы его из дома выгнали?

Миссис Грейсон взмахнула руками и залилась плачем. Высокая и строгая миссис Хоул нетерпеливо взмахнула рукой.

– Хватит, Гортензия. Имей немного такта.

Мы все знаем о вашей размолвке, но сейчас не время. К тому же уж я-то доподлинно знаю, что Дотти собиралась ночевать у вас. Мэри, это правда?

– Да, миссис Хоул, но я…

– Помолчи, Мэри. Твоя дочка, Летиция, была у нас вчера вечером, мы с ней пили чай и болтали, то есть болтала, в основном, она. Мэри задержалась на работе. Потом к нам вломился молодой Грейсон…

– Боже, Ник не мог…

– Мог! И вломился! Он был малость не в себе, если спросите мое мнение, как медицинского работника. Порывался бежать в ночь и кого-то спасать. Твоя дочь, Летиция, изъявила немедленное желание спасти самого молодого Грейсона, и они оба удалились в ночь. Это все.

– Но…

– Об остальном спросите своих детей сами.

– Но как…

– Очень просто!

Гортензия выпрямилась и бросила красноречивый взгляд за спины собравшихся. Все обернулись.

Красивый молодой человек в синем помятом костюме и золотоволосая пухленькая девушка брели по Центральной улице, взявшись за руки. Они были в грязи, в волосах застряли стебли травы, светлая блузка девушки напоминала рубище театрального нищего. Молодой человек был столь же чумаз. Тем удивительнее выглядело выражение, застывшее на их лицах.

Дотти Хоул и Ник Грейсон, если судить по их лицам, были полностью и абсолютно счастливы.

Ник совершенно случайно поднял голову и с отстраненным изумлением обозрел молчаливую группу дам Грин-Вэлли. При виде Мэри он несколько ожил.

– О, Мэри, ты нашлась? Хорошо. Здравствуйте, мистер Уиллингтон. И вы…, мистер Уиллингтон. Мама, почему ты здесь в такую рань?

Не дождавшись ответа, молодой Грейсон увел за собой Дотти. Когда они скрылись за поворотом, тишина была нарушена общим вздохом. Затем Гортензия заявила:

– На твоем месте, Летиция, я бы подумала о приданом.

Миссис Хоул подпрыгнула на месте.

– Что ты несешь, Гортензия Вейл! Моя дочь честная девушка…

– Вот именно. Как честная девушка, она теперь должна выйти за него замуж.

– Дотти и Ник очень дружат…

Голосок миссис Бримуорти напоминал уксус, в котором растворили килограмм сахарина.

– Мне тоже так кажется, милая Летиция.

ОЧЕНЬ дружат. Это прямо-таки бросается в глаза.

Дамы Грин-Вэлли прошли отличную жизненную школу Они прекрасно знали, когда и чью сторону следует занимать. Петиция Хоул была достойным противником миссис Бримуорти, так что голоса были поделены поровну. Надвигалась буря, и под ее прикрытием Гортензия и Мэри торопливо распрощались с обоими Уиллингтонами и юркнули в калитку.

Мэри с наслаждением рухнула в свою постель и проспала до полудня. Разбудил ее голос Гортензии, о чем-то споривший с Харли. Тот возражал, но как-то безнадежно.

– ., пусть едет. Он должен покончить с этим, вот и все. Ну да, да, можно просто послать письмо с просьбой об увольнении, можно спрятаться у тебя на холме – и что дальше? Им с девочкой здесь жить. Или ты хочешь, чтобы они удрали из родных мест?

– Горти, я разве говорю чего? Просто боязно мне. Он ведь первый день, как спит нормально, вот прям по приходе и завалился! А,тут это письмо. Я уж и над паром хотел подержать, да струхнул. Билли ведь легавый, сразу поймет, что я лазил в конверт.

– Отдай ему письмо и спроси, в чем там дело. Ой, Харли Уиллингтон, не знала я, что ты такой нерешительный теленок!

Мэри торопливо натянула футболку и джинсы, задержалась на миг перед зеркалом, осторожно провела пальцами по груди… Здесь несколько часов назад покоилась голова Билла. Ее любимого. Ее единственного.

Она слегка покраснела и бросилась вниз.

Гортензия расхаживала по дорожке, Харли сидел на ступеньках. При виде Мэри он просиял.

– Проснулась, коза? А мой спит до сих пор.

Вылечила ты его.

– Я очень на это надеюсь. А что за письмо?

Я случайно услышала наверху…

Гортензия фыркнула.

– Ха! Случайно! Ладно врать-то. Из Лондона письмо, официальное. Со штампом Скотланд-Ярда. Харли его спрятал и теперь гадает, отдавать его Биллу или нет.

– Дядя Харли, конечно отдавать! Ведь Билл ждет решения…

– Так-то оно так, дочка, да ведь смотря какое решение.

– Любое! Ему нужно покончить с этой историей, освободиться от этого раз и навсегда.

Отдавайте и не сомневайтесь. Хотите, я отдам?

– Хочу!

– Еще чего! У, старый браконьер! Ты, значит, письмо спер, а она должна отвечать?

– А мы не скажем, что я его спер…

Мэри взяла письмо и направилась к калитке…

Позади нее разгоралась война насмерть. Девушка с улыбкой слушала доносившиеся до нее фразы и вспоминала бабушку Аманду. Как они ругались с Гортензией! Гомер и Шекспир обзавидовались бы!

– Ох, и вредная же ты бабка, Горти Вейл!

– А ты дед, сто лет в обед, обалдуй и пьяница. Нахлестался сегодня ночью своих декоктов, а теперь робеешь.

– Да ты ж со мной пила!

– Я? Да что это ты такое говоришь, Харли Уиллингтон! Сколько я выпила? А ты сколько?

– Да уж выпила…

– Попрекаешь, значит? Скопидом несчастный!

– Это я-то скопидом?…

Мэри усмехнулась и торопливо направилась к дому на холме.

Билл читал письмо, сигарета дотлевала у него в пальцах, а Мэри сидела напротив за столом и терпеливо ждала.

Лицо Билла не выражало абсолютно ничего, только скулы немного заострились. Дочитав и перечитав, он протянул листок бумаги Мэри.

– Я не понимаю, Билл. Тут очень много каких-то номеров…

– Это номер уголовного дела, номер моего личного дела, ну и всякие исходящие-входящие. Смысл в том, что расследование закончено, и меня приглашают явиться для оглашения решения комиссии. Если не явлюсь, пришлют письменно, еще через пару недель.

– А если поедешь сам?

– Тогда завтра. Может, послезавтра.

– Поезжай.

Он вскинул на нее серые, тревожные глаза.

– Ты считаешь?

– Конечно. И думать нечего. Покончишь со всем этим раз и навсегда. Примешь решение.

– Мэри… А ты?

– Что?

– Какое решение примешь ты?

Она склонила голову на плечо, обласкала шоколадным взглядом, улыбнулась.

– Я приму любое ТВОЕ решение, Билл.

– Если меня оставят на службе…

– Значит, поеду за тобой. Впрочем, ты меня еще никуда не звал.

Билл задохнулся, словно воздух стал стеной, в которую он врезался.

– Мэри, я ведь… Черт, ну что ж я за идиот, в самом деле! Мэри!

– Что, Билл?

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Да.

Она встала, обошла стол, положила руки на плечи Биллу. Сказала спокойно и тихо:

– Я выйду за тебя замуж, Билл. Прямо сейчас. Здесь. Пойдем.

Она повела его в сад. Билл шел, чувствуя, как стучит в висках сердце, как дыхание то и дело сбивается, как горит в жилах серебряным огнем кровь.

Маленькая женщина с искристыми глазами вела его за собой, и впервые за много лет он чувствовал себя счастливым и немного испуганным. Он боялся только одного – причинить ей боль. Обидеть неловкостью. Испугать резкостью. Он слишком долго жил в жестоком мире мужчин, чтобы вот так, сразу и насовсем поверить в счастье.

Трава оплетала им ноги. Птицы пели над головами. Цветы обволакивали ароматом.

Их собственный маленький Эдем звал своих Адама и Еву. Потому что во все времена это бывает впервые, когда нет никого и ничего вокруг, есть только ты и я.

Я люблю тебя, говоришь ты.

Я люблю тебя, отвечаю я.

Иначе мир давно остановился бы.

Харли пил чай, Гортензия отдыхала. Спор вымотал обоих, тем более что и спорили-то ни о чем. Теперь двое стариков наслаждались тишиной и покоем. Как выяснилось, очень недолгим.

Дотти Хоул тенью проскользнула в калитку.

Не поднимая глаз, поздоровалась с Харли, а потом умоляюще взглянула на Гортензию. Во взгляде девушки было столько отчаяния и тоски, что Гортензия прикусила язык и удержалась от ядовитого замечания. Молча кивнула в сторону дома и сама пошла вперед.