Все новые и новые сюиты отлетали из-под пера, нотные ряды, разбросанные в запале вокруг рояля, самопроизвольно укладывались по кучкам и сразу же забирались для тиражирования партий музыкантами из "Квартала".
      Сюиты рождались одна за другой, каждый раз становясь лучше, чище, понятней. Еще чуть-чуть, ещё усилие, и он достигнет цели. Здесь не надо думать. Думать вообще вредно. Работать и работать. Слушать и записывать. Он подскажет, Он выведет. Он слово дал. Договор был заключен. Но этот колченогий и не подозревает, кому доверил, у кого возьмет после смерти душу. Музыка Георгия подчинит и Его и тогда...
      К нему часто являлся Ницше, прячущий под смирительной рубашкой сапог с целительной жидкостью. Он садился на тюки партитуры, болтал голыми пятками и смотрел на Георгия умными, знающими ответ глазами.
      Колов уже распознавал из миллиардов звуков тот самый, который должен стать проводником. Он его чуял, как зверь чует добычу, напрягая слух и обоняние, возбуждаясь от предвкушения победы. Здесь она, совсем близко.
      Из тайников мозга с нарастанием гремели бубны, в венах пульсировала возмущенная стихия. Еще бы! Сама природа сопротивляется его напору, сама вселенная становится у него на пути.
      Но создатель и должен идти наперекор, наперерез, напролом, разрушая веками выстроенное, выстраданное и непоколебимое мироздание, чтоб быть впереди. Идти по только ему ведомому маршруту, сквозь пространство и время. И пусть заключена сделка, пусть обманом он достигнет цели. Ложь давно стала праведной, и потомкам будет все равно, был мессия честен или нет. Если совесть - бог, что ж он молчал столько лет, когда было тяжко, когда чиновники закрывали перед ним двери?
      Худощавая фигура Колова металась вокруг рояля. Черно-белые клавиши резали руки, нетронутое сединой темя пегим пятном утопало в ворохе исписанных листов, голова кружилась, словно посаженная на быстро вращающуюся карусель. Георгий, пошатываясь, подошел к окну, потянулся к форточке и уже было взялся за шпингалет, как окно вдруг с треском распахнулось, холодный ветер от Москвы-реки вихрем ворвался в комнату, подхватил его и припечатал к роялю. Крышка инструмента со звоном опустилась, накрыла всклокоченное темя композитора и, гудя и фальшивя, оглушила его. Затемненные очки упали на пол и, сползая по ребристой и полосатой бумаге, многократно увеличивали верхнюю "до".
      Оставив в покое Колова, ветер стал биться о стены, срывать ещё пахнувшие типографской краской афиши "Квартала", фотографии пасынка на фоне Большого театра, стал раскачивать графический портрет Вагнера. На люстре звенели стекляшки, кушетка и полки с компакт-дисками ходили ходуном. Воздушный поток со страшной силой раскручивал спираль, всасывая все новые предметы и изредка притрагиваясь к безжизненному телу композитора.
      Продолжая вертеться, спираль застыла над роялем, словно приготавливалась к решающему прыжку. От раскаленной сферы вырывались электрические разряды, партитура и книги, будто попадая под жернова пилорамы, с воем разрезались и превращались в труху, осколки разрывающихся бутылок бриллиантовым дождем падали на полированную крышку и выстукивали тот самый код, который под ней почти был разгадан.
      Крутясь и набухая, огненный шар медленно опустился к Колову и, будто проверяя, прошелся по спине, оставив паленую полоску на рубахе. Затем выпорхнул в окно и исчез в темных водах Борисовских прудов.
      НОЧЬ ПЛОТНИКА
      Бригадир плотников Паша Завгородный в последнее время пристрастился к странной, но приятной его телу привычке. Странной, потому что распыляла мозг, наполовину отведенный для сна, а приятной становилась в то самое мгновение, в которое настоящий мужчина чувствует себя таковым. А именно руководителем выстраданного и худо-бедно установленного им мирового порядка. Поначалу являлся мастер цеха, чернобородый, после института, являлся Дьяволом, читал громко, прямо в ухо Паше передовицы газет непонятными словами. Потом мастер исчезал и оставался один Дьявол.
      В этот миг тело Паши наполнялось невероятной силой, он превращался в Гагарина, и парил над землей, усмиряя дыхание и восхищаясь новым мировым порядком. Страсть была настолько сильна и величественна, что любовные взгляды кладовщицы и ласки жены оказывались по сравнению с нею далекими и даже чужими. Так, между прочим, проходили мимо картины сна, как телесериалы, не затрагивая и не возбуждая гармоничную натуру, слившуюся чудесным образом с первозданной природой.
      Паша, с карандашом за ухом, отмахивал молотком положенные часы в цеху, приезжал домой, ужинал и, не раздеваясь, ложился. Все равно утром одеваться, так зачем же скрадывать у себя минуты наслаждения? Не обращал внимания на ворчащую жену, с головой укрывался одеялом и закрывал глаза. Теперь ни её толчки, ни поющая под окном сигнализация не могли отвлечь от приятного времяпрепровождения.
      И вся жизнь делилась на до и после сна.
      Закрыв глаза, Паша руководил страной и с удовольствием расставлял непримиримые силы на политической карте. В его мозгу происходили подковерные игры приближенных к телу соратников, невидимые глазу электората сражения, где он, как бог, стоял над схваткой.
      Иногда спать мешала звенящая пила, иногда стук молотка, или визг дрели.
      Люди, поставленные на финансово-нефтяные потоки, щедро оплачивали очередную судьбоносную программу. Службы ФСБ и контрразведки докладывали о феноменальных победах на чужой территории и о раскрытии заговора ещё не достаточно сформировавшейся оппозиции. Соратники держались на почтенном расстоянии, а недовольные пересматривали мировоззрение и становились в ряды целиком и полностью поддерживающих новый курс.
      Электрический рубанок в минуту обрабатывал поверхность бруса.
      И все у Паши получалось. И внутренняя и внешняя политика поставлены только на достижение одной великой цели - могуществе России и благосостояния её граждан. Россию должны уважать, бояться и беспрекословно подчиняться её воле, как сильному, справедливому и снисходительному к слабым государству, действительному гаранту мира.
      Молоток в руках Паши с двух ударов вгонял гвоздь-сотку в доску.
      Легко и весело он управлял политической жизнью из огромного кабинета. Театр военных действий, транслируемый из космоса и увеличенный в тысячи раз, дополнял картинкой правильность решений сформировавшихся в сознании россиян.
      Доски, зажатые в тисках, со свистом расшивались на рейки под несколькими дисками циркулярки.
      ООН расформировали, центром мира теперь являлась Москва. И никто не мог возразить президенту, указать России, что она, мол, занимает не свое место в мировом сообществе. А все потому, что Паша обладал технологией уникального оружия, любезно предоставленного Дьяволом, как самому справедливому существу на третьей планете от Солнца.
      И это оружие перевернуло все миропостроение. Россия стала главенствовать, а США деградировали от врожденной трусости до положения страны третьего мира.
      Стамеска ловко выбирала пазы в торцах брусов.
      Сбывалась давняя мечта цивилизации, затоптанная торгашами, загнанная в недоступные болота, таившаяся в головах людей и выстраданная чудовищными лишениями. Еще с легендарных времен падения Римской империи она, обезглавленная и обугленная, из пепла и праха пробивалась ростками надежды и справедливости. А теперь мечта зашумела бескрайними садами. Избранники поменялись местами с изгоями, и гнилое хитромудрое нутро торгашей обнажилось, трусливо попискивая и зализывая раны. Как же так, мол, мыслители и предсказатели, а проморгали собственную погибель. И как дальше жить с мыслью о безвозвратной потере божества и исключительности нации. Нового Христа им уже не создать. Сколотить бригаду писателей по подобию той, что уединенно работала на Византийской чужбине уже не суждено.
      Дрель вонзалась в перекрестье двух брусов, высверливая отверстия под шипы.
      Да и где они, великие писатели, способные в наше время магистралей и информатики подтолкнуть народы к неподчинению ими же избранной власти, покорно преклонять колени перед выдуманным богом-человеком и нести тела и подношения? Писатель ныне - тот же торгаш. А от торгашей по-настоящему сплотившей и ведущей идеи не получишь. Прогресс управляет человеком, а не какая-то божья сила. Разные роботы, микропроцессоры, но не небеса. Выдумали: "да поможет вам Бог!" Ерунда все это, тома макулатуры и рифмоплетства. Как может помочь тот, которого придумали, которого нет и быть не может.
      Гремели прямоугольные из оцинкованного железа трубы вытяжки, всасывая стружку со станин деревообрабатывающих станков.
      Уж Дьявол врать не будет. Всемирный разум?.. Да. Но и они его не видели. Только прогресс и язычество, язычество и прогресс существуют во Вселенной. Прогресс - в умах, язычество - в душах. Тяга к знанию и поклонение первозданности - вот настоящая гармония, пришедшая из Космоса. А когда перекосы, нагромождения друг на друга, тогда и происходят революции и катаклизмы. Прогресс движет, а язычество сохраняет корни. Подобно Земле, открывающей благодатную почву солнечным лучам, человечество немыслимо без несущего жизнь семени, без заложенного в нем огня прародителей.
      Мы, как мошки липнущие на фонарь, принимали свет за Солнце. Выключи его и задавит нас страх и холод. Найдутся лжепророки, зычным голосом поведут дальше в темноту и невежество отыскивать новый источник света и будут навязывать свою правду. Нет, пора было с этим покончить раз и навсегда.
      Паша не останавливался. Переполняемые чувства превосходства, извергавшиеся на первых порах необузданной энергией, поглощали в нем жалость и сострадание. Погибшие невинные люди, заживо погребенные под развалинами, получали свое. Нечего было диктовать, лезть в чужой монастырь и окутывать весь мир паутиной зависимости и двойных стандартов.
      Но со временем его пыл чуть поубавился. Он почувствовал нечто иное, неведомое, задевавшее его сердце чем-то острым и горячим. Победителю, как говорят, присуще великодушие. Но это было другое. Паше жалко было терять материал, с которым работал каждую ночь. Людские ресурсы противника должны быть больше, чем технические, иначе кого тогда порабощать и с кем заключать мир.
      У Паши голова кругом шла. Ранним утром он бежал на завод, махал молотком, пилил доски и брусы. Затем заходил в заводскую библиотеку, забирал приготовленные для него топографические карты и справочники. На лестнице обязательно кого-нибудь встречал, с серьезным видом заговаривал о производственных делах, текущих вопросах и бежал домой. У постели раскладывал карты, сверялся с блокнотом, накрывался одеялом и принимался за дело.
      В эту ночь он особенно долго не мог заснуть, неистово ворочался, выживая жену на кухню, вероятно, мстил за вылитый вчера на его голову чайник воды из-под крана. Перевернул взмокшую подушку и уткнулся носом в стену, сопя и хрюкая.
      Стена бесшумно упала, и Паша увидел кабинет президента. Часы на Спасской башне пробили два часа дня. Паша с дымящейся в руке трубкой прохаживался вдоль массивного, обтянутого зеленым сукном стола. Сапоги нежно поскрипывали, довольно вздрагивали аккуратно подстриженные усы. Края топографической карты с разноцветными стрелами и пятнами свешивались к стульям. Он присел на один из них, обдал дымом распластанный земной шар и накрыл ладонью ближайший к нему материк. Затем ударил несколько раз по столу молотком, стамеской подолбил красное дерево. Достал из-за уха карандаш, разметил столешницу.
      Вдруг над рабочим столом, где во всю стену растянулся флаг СССР (Столярно-плотничьего Содружества Самоудовлетворения России) и где улыбался седовласый Путин на портрете в золотом обрамлении, появился экран. Паша надел наушники и услышал знакомый голос Дьявола.
      - Паша, с мыса Огненная земля запущена крылатая ракета, - спокойно сказал он. - Последний бастион Женских Штатов, наконец, обнаружил себя. Когда применить систему "бумеранг"?
      - Куда направлена ракета? - так же спокойно спросил Паша.
      - По траектории пока не ясно. По всей вероятности, на нашу Барбароссу.
      - Барбароссу? Это чтоб поссорить нас с братьями? Ну, янки! Ну, женщины! Продолжают политику своих мужчин. Еще не одумались? Нет, чтоб прямо в лоб, в чистом поле, щит на щит, глаза в глаза... Эйзенхауэр - вот человек был! Вы - враги! И точка. Четко, ясно, без всяких хитросплетений и стравливания. А эти? С мешками денег и чужими руками... Ну, денег уже поубавилось, но гнилые замашки остались. Они думают, что можно все купить. Для них вылавливают в сельве Амазонки карликов, хоть каких-то самцов, чтоб окончательно не вымерла нация. Унцию за мужчину дают. Мужчина - унция, унция - мужчина!
      - Минута полета, господин президент, - не меняя интонацию, перебил Дьявол.
      Паша молчал. Не любил он мастера, и молотком махал под его взглядом неохотно, как из-под палки. Паша обдумывал последствия атаки. Допустить или не допустить янки в Европу?.. Он хорошо помнил то время, когда они хозяйничали в ней, навязывали свой взгляд на вещи, регулировали финансовые потоки, покупали голоса. Россию, да и весь славянский мир, хотели поставить на колени, указывали, как жить, жилы рвали молодым развивающимся государствам. Не давали выбора и продыху.
      Здесь бы в самый раз топором поработать. Топор - универсальный русский инструмент. Им Паша и побриться может, и избу поставить, и башку отшибить басурманину какому-нибудь.
      Но после применения Россией системы "бумеранг", после частичного исчезновения в Европе мужского населения и с перспективой его не появления в ближайшие двадцать лет, Америка, не задумываясь, открестилась от союзников и, затаив обиду, наращивала мощь для главного сражения. А мы ударили и по Америке, не ударили, а её же средствами её и оскопили.
      - Две минуты полета, господин президент.
      Все на поклон приходили. Все. Но как же неожиданно поступила Германия. Оказывается, они тоже славяне, корнями из дунайских лесов. Они, как и мы, подверглись нашествию и внедрению во все слои населения торгашеского племени, у которого и родины-то своей не было. И свои были проповедники, внушавшие главенство небожителя и величие малолетней проститутки. Свои были и лжемученики. Они наши по духу и крови. Даже страну переименовали в честь великого князя Барбаросса, сражавшегося бок о бок с нами на Куликовском поле, которого сгноила потом иорданская толпа мошенников и лизоблюдов.
      - Три минуты полета, господин президент.
      А президент продолжал размышлять. В начале противостояния воротилы бизнеса то ли разгадали замысел, то ли просто из-за шкурных интересов перевели свои состояния в Приватбанк, приписали к фамилиям окончание "ко" и греются теперь на солнышке в Крыму. Выбрали-таки точку земли, где новейшее оружие не будет применено никогда. Новоиспеченные Смитко, Форденко, Бзжезинко, Бушко, Рейганко усиленно учат украинский язык, находят родственников, подкупают попов, чтобы те переписывали церковные книги. Мало им обрушенной гривны, проникновения тридцати серебреников, дешевой рабочей силы, так ещё скупили все побережье, установили таблички "частная собственность" и никого к морю не пускают. Их столько понаехало, что парламент автономии недвусмысленно указал им на Иудею, истинное для них место жительства. Паша уж кресты, что надо, сколотит! Но там-то тоже остались одни женщины!
      - С Огненной земли запущена ещё одна ракета, - монотонно произнес Дьявол. - Запуск системы включать?
      - Давай! - приказал Паша и, предвкушая захватывающее зрелище, радостно потер ладони.
      На экране возникла крылатая ракета, летящая параллельно земле и сопровождаемая двумя сверхзвуковыми лайнерами. Спутник-невидимка моментально поймал, зафиксировал и вел их, не взирая на облачность и грозовые вспышки в разных частях Атлантики. В правом нижнем углу замигал желтый прямоугольник означающий, что система "бумеранг" запущена в действие. Чтоб не испытывать сердце Паши, видоискатель спутника взял выше и показывал всю потрясающую панораму захвата.
      Объятая туманом светящаяся спираль с бешеной скоростью приближалась к цели. Она выгибалась в огромную с набалдашником сигару, выбрасывала перед собой пучки искрящихся брызг и восстанавливалась. В какой-то момент, накрыв ракету и самолеты, сигара набухла, словно проглотила и переваривает внутри себя смертоносное оружие противника.
      Секунду или две в плотном слое тумана клокотало и вспыхивало, вырывалось и буйствовало, взрывалось, освещая планету и, наконец, успокоилось.
      В центре показалась узкая черная полоска. С каждым мгновением она становилась больше, шире, чернее и загадочнее. Над дырой, как корона, возвышался бугорок слепящей плазмы. Бездна вдруг набычилась, сжалась, точно сухая изможденная кожа, развернулась и с такой силой выбросила ракету, что пролетела немного за ней, расхлестывая черноту на белоснежное тело тумана.
      Паша заворожено смотрел на происходящее. Пепел из погасшей трубки тихо упал на карту и медленно полз по Атлантическому океану.
      - Четыре минуты полета, господин президент, - напомнил о себе Дьявол. - Через минуту она достигнет братской Барбароссы.
      - Переключить спутник на нее!
      На экране появилась первая ракета. Она сияла в лучах уходящего солнца и снижалась. Узнавались черты Аравийского полуострова и Балкан. Нужно было принимать решение, но Паша не спешил.
      Немцы испокон веков сеяли смуту в России. Их деньгами куплен Ленин, Ельцин, Горбачев... Они спят и видят Украину протекторатом Великой Германии. "Немец" - всегда чужестранец, иноверец, враг. Но этот народ стал чем-то близок Паше-президенту. И прагматичностью своей, и железной волей, и ненавистью к евреям, и бог знает чем. Все мы ходили под немцами, ещё от Екатерины Второй. Всем нам понятен тот нордический непримиримый дух, помноженный с русской вольницей и неприятием чужих богов. И когда отыскали древние письмена, подтверждающие подвиг Барбароссы, Паша вздохнул облегченно.
      Он глядел в одну точку, прогоняя в памяти, словно в просмотровом зале, слайды из новейшей истории. Перед глазами вновь возник Дьявол, давший самому справедливому человеку новейшее оружие.
      - Когда получишь и применишь это оружие, - говорил он, - недруги перестанут быть воинами, государственные мужи оденутся в обноски простолюдинов, поэты не найдут вдохновения, ибо перестанут быть мужчинами. В тех краях наступит хаос, весь народ будет состоять только из женщин. Каково! Вместо смелости, бесшабашности и азарта все превратится в страх и причитания. Исчезнет культура, гармония. А какая гармония без страсти, зарождающей жизнь, ведущей и правящей? Твои противники на двадцать лет иссякнут, и ты построишь в своей стране коммунизм. В оголтелом истеричном котле они съедят друг друга, не найдя смысла в дальнейшем существовании. Другие понесут тебе подношения, умоляя о помиловании. Ты же не станешь обижать тех, у кого нет крылатых ракет? Да и система действует только при самообороне. Она отправит ракеты туда, откуда они стартовали, и ещё облучит вирусом мужского невоспроизводства.
      Но запомни, первая же неправедно пролитая кровь восстановит все, как было, а ты превратишься в дряхлую и скверную старуху.
      Дьявол, не моргая, глядел на Пашу-президента и протягивал рулоны перфокарт с болтающимися на веревках сургучами.
      - Рейхстаг горит, - доложил Дьявол.
      Паша перевел взгляд от противной старухи на экран и в этот момент что-то тяжелое и холодное обрушилось на него. Тонны льда и жидкого азота замораживали его тело, проникая во все щели и впадины, ломали кости и сдавливали дыхание. Прямоугольник на экране кричал от недопонимания. Дьявол монотонно повторял последние слова.
      Страх овладевал сознанием. Проморгать момент и так нелепо умереть может только русский человек. Одной рукой держать судьбу за вожжи, другой этими же вожжами да себе по хребту...
      Испугавшись свершившегося наказания, Паша с ужасом стал ощупывать тело. Обливаясь потом, рыча, пробирался сквозь тяжеленные глыбы и прилипшую к волосам жидкость. Вдруг на мгновение замер, улыбнулся и сбросил одеяло.
      Перед ним стояла жена с опустошенным чайником и скалкой в правой руке.
      Начинался новый день бригадира плотников Паши Завгородного, день стука молотка, распилки досок на циркулярке, раздумий и подготовки к новым сражениям.
      ОБНОВЛЕНИЕ
      Ездить на дачу зимой - безумие. Все же двести километров от Москвы. И дорога за деревнями ухабистая и не расчищена. Но жена забыла кольцо, сняла перед постирушкой, замоталась и не надела. Всю осень просила съездить за ним и после ремонта автомобиля уговорила.
      Выехал на рассвете, чтоб засветло вернуться. До Сергиева Посада шел в потоке, дальше - спокойно. "Волга" без особых усилий оставляла позади редкие легковушки и тяжелые фуры. Перелески сменялись полями, укатанные развилки - занесенными вьюгой проселками. Мелькали хрустальные, как в кино, окутанные пеленой инея, терема, спящие избы, нахохленные замерзшие полустанки.
      У поста ГАИ свернул, миновал две деревни, ферму, громоотвод и по косогору стал спускаться. Сдвинутый к обочине снег, выросший в настоящие крепостные стены, закрывал поле и дальний лесок. Яркое солнце било в глаза.
      На первой скорости и держа ногу на тормозе, как это делают дальнобойщики в горах, я медленно двигался, лавируя между примороженной колеей и глубокой траншеей от трактора. Колеса с треском давили лед, дно цеплялось о комья.
      "Черт меня дернул ехать на дачу, подумал я. - Ничего бы с ней не произошло, походила бы до весны и без кольца. Кольцо на руке - это уже и не модно. Но беременную женщину нельзя расстраивать".
      Машину бросало то влево, то вправо, непослушный руль выскакивал из рук. Брелок с ключами дребезжал, раскачивался и бился о панель, издавая отвратительный звук.
      И тут я обнаружил, что нога полностью вдавила педаль и не пружинила обратно. "Волга" все больше ускорялась и мчалась вниз, уже не выбирая удобную колею.
      Дорога катилась лыжней и в самом низу, у болота, сходилась в одну точку. Я переключал скорости, вырубал мотор, выворачивал на изнанку руль, но это было бесполезно. Машина летела, будто сани с горы. Уткнувшись в лобовое стекло, я с ужасом смотрел на быстро приближающееся болото. "Только бы успеть свернуть, бог с ним, с днищем. Только бы успеть, - повторял, как заклинание. - Или выскочить?"
      Вдруг все куда-то исчезло: колея, сугробы, звук мотора, покрытое снегом болото. Я уже никуда не торопился. Тихо играла музыка, мерно постукивал в приемнике сигнал поворота, тепло из печки приятно обдувало. Я откинул назад спинку кресла и растянулся. В блаженстве затрещали косточки, рука непроизвольно переключила скорость на нейтралку.
      Через некоторое время я почувствовал, что машина не стоит, дребезжит, чуть вздрагивает, как самолет, попадая в воздушные потоки, и движется. Кресло то втягивало, то отпускало меня, во рту пересохло, в ушах кто-то тоскливо завывал. Я боялся открыть глаза, но оглушительный скрежет заставил взглянуть на происходящее.
      Я действительно летел, не летел, а плыл в мутной воде болота. Два огромных черных атланта тянули машину вперед. Они упирались о дно, выдергивая из него железные прутья, коряги и утонувших животный, ступали по ним и раздавливали. Обтянутыми тросами, как нервами, светящимися в свете фар, они тащили меня в черное безмолвие, могучими торсами рассекая серую жижу. Тросы вонзались в напряженные мышцы, резали спины и бились о капот.
      В радиоприемнике продолжала играть музыка. Нежные скрипки отпели, и вступил величественный орган. Далее зазвучала волынка, за ней, как свирель, засвистел рожок. В конце сюиты стучал бубен, пронзительно кричали птицы, шумели деревья, выл ветер. В завершение тибетский монах оглушил салон горловым пением. Наступила тишина, как в телевизоре с отключенным звуком. Я видел происходящее, но ничего не слышал. Только поворотник все постукивал, словно отсчитывал последние минуты своей жизни.
      Атланты, выбравшись из тины, не уставая, тянули машину уже по просветленному дну. Размеренной поступью шагали по песку и гальке, камням и рифам, глотая мелкую рыбу и отпугивая акул.
      Седовласые водоросли, стелющиеся как ковыль, вздрагивали от малейшего прикосновения серебристых стаек рыб. Более крупные рыбы не попавшие под пресс исчезали, а на раздавленных молниеносно набрасывались акулы. Из скал, прошитых норами и расщелинами, выползали змеи, вонзались в тросы и, извиваясь, ползли к фарам.
      Атланты шли мимо развалин древнего города, мимо обломков затонувшего корабля, по тонкому просвету между горой и впадиной. Не было ни отчаянья, ни страха. В полном умиротворении я следил за их работой, дивился красотами подводного мира, с любопытством наблюдал за поднимающимися из блокированных дверей пузырьками воздуха.
      Обнаружив ровную поверхность, атланты увеличили шаг. Почти не касаясь дна, они побежали, синхронно оттолкнулись и подхваченные течением поплыли. С каждым взмахом рук поднимались все выше и быстрее. Руки превратились в плавники, ноги - в могучие хвосты. Мелькали острова, льдины, огромные животные. Скорость была настолько бешеной, что я не успел опомниться, как оказался высоко над водой. С атлантов падал лед, дождем лилась вода. Они то и дело оглядывались на меня и улыбались. На бесстрашных лбах развороченных льдами запеклась темная жидкость.
      Внезапно щелкнул приемник. Приятный женский голос что-то пролепетал на незнакомом языке. Я от неожиданности рухнул в кресло и уперся головой в заднее сидение. Из-под панели к рулю тянулась тонкая рука, облаченная змеевидным браслетом. За ней появилось смуглое девичье лицо с серебристой точкой на щеке, шея и черные с вплетенными стеклышками локоны. Брови, веки и ресницы сверкали искорками инея.
      Девушка, продолжая причитать, стала раскачиваться. Ее голос нарастал, тело дрожало, покрываясь испаринами, изо рта выходили струйки пара. Словно в заклинании, повторяя одну и туже фразу, находясь в каком-то наркотическом состоянии, кричала и буйствовала. Прилагая усилия, она вытягивала тело из приемника, хваталась руками за невидимые поручни и билась в экстазе. Стеклышки из волос падали на мое лицо и скатывались под пальто.
      Девушка парила надо мной, кувыркалась, как в невесомости, прижав колени к груди. Затем зависла, расправила руки, будто крылья, открыла глаза и промолвила:
      - Жизнь бесконечна, как бесконечна и я. Уходят только времена, сменяя друг друга, как дни и ночи. Уносят цивилизации, религии, континенты. И, обновляясь, возвращаются. Так и ты возвратишься, подобно времени, проживешь все, что предначертано и позовешь меня, чтоб я очистила твой мир от бренности, веры и угнетения. Твои свершения, надежды, слава, твои неудачи, ошибки, преступления, все, что окрыляло и давило сознание, затянется вместе со мной в болотной тине.
      Для жизни и смерти разницы нет: человек ты или континент, мошка-однодневка или тысячелетний храм. После ухода снова наступает утро, восходит солнце, из семени прорастают ростки. Потому что жизнь и смерть бесконечны, бесконечны, бесконечны...
      Вдруг яркий свет ослепил салон, желтым пламенем поглощая девушку, лобовое стекло, руль и панель управления. Мои возчики подлетели к огромному огненному шару и остановились, не решаясь приблизиться. Натянутые тросы въедались в тела атлантов, но они держали машину, тянувшуюся вниз земным притяжением. Они глядели на солнце, высоко подняв головы, будто ждали разрешения продолжить путь.
      - Кто у вас? - громогласно произнесло Солнце, пульсируя и обливаясь лавой при каждом слоге.
      - Утопленник из Атомного времени, - в один голос ответили атланты. Его душа ещё не завершила пребывание на Земле. Он - только третий у нее.
      - Хорошо, - пробасило Солнце. - Отпускайте!
      Они мгновенно разорвали тросы и улетели. В тот же миг окружающее пространство потряс оглушительный взрыв. Из солнца во все стороны разлетелись языки пламени, один из которых накрыл меня и расплавил. Я превратился в крохотную каплю, светящуюся звездочку в черной бездне космоса. С невероятной скоростью, всасываемый огненным шаром, я пулей летел навстречу бушующей лаве, навстречу новой, как оказалось, жизни.
      Мой сгусток энергии яростно вонзился в огонь и продолжал по инерции проникать в глубину. Миллионы таких же сгустков окружали, подталкивали, увлекали за собой и разлетались в разные стороны. Они сдавливали меня, разрывали, пронизывали электрическими разрядами. Я метался в этом аду, обжигался, восстанавливался и снова пробирался дальше, оказываясь то на гребне волн, то в пасте гривастых пучин.
      Волна за волной проносились, сметая все на своем пути, возвращались, возбуждали и без того хаотичное движение сгустков. Окончательно покорившись стихии, я перестал сопротивляться и носился в полыхающем океане вместе со всеми.
      Вдруг шар вздрогнул, покачнулся и загудел. Сгустки ещё сильнее заметались, превращаясь в вспышки. Огненное пространство раскручивалось, наращивая скорость и нагнетая волнение.
      Теперь я был частичкой всего огня. Он опускал меня в бурлящие потоки, поднимал к вершинам, проносил над бушующими грозами, и в один из моментов выплюснул из котла.
      Я оказался у окна в листве сверкающего зеленью дерева. Его ветки постукивали о стекло, как бы предупреждали кого-то о моем присутствии. Вокруг звенело зноем. Редкие машины проезжали подо мной по улице, чуть в стороне мужчина с пакетом в руке кричал чье-то имя, на ступеньках стояла девушка с младенцем.
      "Боже мой, да это же роддом, - опомнился я, - Имени Крупской, кажется, где родился мой сын. И шум эстакады у Белорусского доносится и улавливается далекий грохот электрички. Почему я здесь?"
      Но не успев об этом подумать, как горячий воздух подхватил меня, пронес вдоль дома и, отыскав открытое окно, втолкнул в темноту. Мой пучок энергии пулей промчался по коридору мимо палат и занавешенных окон, спустился по лестничному пролету вниз и, пробив стену, очутился в комнате, где трое людей в белых халатах склонились под лампой.
      В центре лежала жена с широко расставленными коленями, наполовину укрытая простыней. Бледное лицо исказилось от боли, посиневшие губы дрожали, прилипшие волосы, как шрамы, исполосовали лицо.
      - Ребенок не идет. Вероятно, запутался в пуповине и задыхается, сказал один из врачей, массируя живот и пристально глядя в монитор. - Нужно делать кесарево.
      Я находился вверху, под потолком, видел, как измученная жена из последних сил тужилась и плакала. Врачи забегали вокруг нее: надевали на лицо маску, сбрасывали простыню, смазывали живот, подкатывали тележку с инструментами.