Против «мессеров» и «сейбров»

      Обычно боевые порядки пары были двух видов. При поиске противника – это был фронт или тупой пеленг, с расстоянием между самолетами 150—200 м и с дистанцией в 20—50 метров. Такое построение позволяло обоим летчикам просматривать пространство и вперед, и особенно назад, но при этом ведущий больше времени смотрел вперед, а ведомый назад. При обнаружении противника или при сообщении о его возможном появлении пара вытягивалась, ведомый оттягивался назад и становился в острый пеленг почти сзади ведущего: на удалении 100—150 м и на 20—50 метров сбоку. Это позволяло ведомому легко удержаться в хвосте у ведущего и повторять все его маневры. В случае необходимости ведомый поддерживал ведущего огнем, атакуя вместе с ним бомбардировщики или другие самолеты противника.
      Таковы были основные принципы взаимодействия в новых боевых порядках. Понимание всего этого могло прийти только в процессе практических полетов и реальных воздушных боев. До этих пор летчики в парах держались в более плотном строю, что ухудшало их маневренность и значительно снижало боевые возможности...

* * *

      Наш полк располагался на аэродроме возле деревни Рысня, откуда и пошло название аэродрома. Раньше это, видимо, было поле, затем его укатали и засеяли травой. С северной стороны был небольшой лесок, где между деревьев стояли наши самолеты, а за лесом и была деревня Рысня. Жителей в деревне не было. Домов в деревушке было чуть больше десятка, поэтому в домах разместился летный состав, штаб части и различные службы, а технический и рядовой состав размещался в вырытых в лесу больших землянках, на 30—40 человек каждая. В землянках помещались также столовая и штабы эскадрилий, где в свободное от полетов время находились летчики. Конечно, в хорошую погоду все вылезали из землянок и располагались возле своих самолетов.
      В эти дни мы небольшими группами прикрывали наступление наших войск. Немцы большой активности не проявляли: лишь изредка небольшие группы бомбардировщиков Ю-87 налетали на места боев, сбрасывали бомбы и уходили на свои аэродромы.
      В один из таких февральских дней я вылетел в составе звена под командованием Михаила Барановского. Моим ведущим был младший лейтенант Юрий Рыжов. Подлетая к линии фронта, мы увидели группу бомбардировщиков Ю-87. Барановский приказал:
      – Атакуем!
      Видимо, еще до команды он дал полный газ, так как его пара и мой ведущий стали уходить быстро вперед. Я тоже дал газ, но с запозданием и отстал метров на 500. В этот момент я вижу, что впереди меня, с левым разворотом метрах в 100—150 выходят два незнакомых зеленых самолета – на их фюзеляжах и плоскостях кресты. Хотя я и видел их первый раз, но опознал сразу: два ФВ-190. Закончив разворот, они устремляются к моему ведущему. Я открыл огонь по заднему самолету, вижу разрывы моих снарядов на самолете, смотрю: он резко рванул вверх с разворотом, а за ним последовал и ведущий.
      В этот момент впереди меня, слева впереди, проходит трасса. Я посмотрел влево – вижу: метрах в трехстах сзади-слева два «фокке-вульфа». Передний стреляет по мне, и трасса из его пушек приближается к моему самолету. Что делать? Вверх нельзя, там два «фокке-вульфа». Сразу делаю левый переворот под трассу. Пикирую, посмотрел назад – вижу, что «фоккеры» устремились за мной и начинают нагонять.
      Вывожу из пикирования на высоте метров 800 и начинаю левый боевой разворот. Смотрю – эти самолеты идут за мной. Маневренность у них лучше, они срезают и вверху подходят ко мне метров на 300 и открывают огонь. Но я пилотировал самолет с большой перегрузкой и сильным скольжением, и трасса проходит впереди и чуть справа. Я снова делаю переворот, затем боевой разворот. Их ведущий сокращает быстро расстояние и в верхней части боевого разворота вновь открывает огонь. Трасса от его снарядов проходит немного впереди и справа. Я снова повторяю переворот и отрываюсь от противника. Затем, когда они начинают меня догонять, я резко выхожу вверх, но там меня догоняют и открывают огонь, и тогда я снова ухожу переворотом.
      С каждым таким маневром противник приближается ко мне все ближе и ближе. Мне стало ясно, что больше такие маневры делать нельзя. Еще один-два переворота и боевых разворота, и меня собьют. Спасало то, что на вираже «фоккеры» вынуждены были выносить прицел впереди моего самолета, закрывая при этом мой самолет капотом. Я же, идя со скольжением, смещался не только вперед, но и в сторону, и трассы проходили рядом. Кроме того, сейчас я понимаю то, что немецкие летчики из-за больших перегрузок не могли правильно прицелиться, поэтому и не смогли попасть в мой самолет за 4 или 5 атак.
      Я решаюсь применить хитрость и уходить: делаю переворот и ввожу самолет почти в вертикальное пикирование. Когда до леса, на который я пикирую, остается метров 500, делаю резкий поворот на 180°, или «полубочку» вправо, и что есть силы тяну ручку на себя. Самолет, стремительно приближаясь к земле, весь дрожит, но начинает выходить из пикирования. Назад уже смотреть некогда, да и невозможно, меня вдавливает в сиденье, и я с трудом удерживаю голову. Наконец нос подходит к горизонту – высота в этот момент метров 30. Я снижаюсь почти до вершин деревьев и, делая небольшие развороты влево и вправо, осматриваю заднюю полусферу. Никого! Пройдя еще немного, я перехожу в набор высоты. Впереди железнодорожный узел – это Сухиничи. Я выхожу на аэродром и иду на посадку...
      Через много лет, прочтя описание этого эпизода, мой знакомый журналист сказал, что в немецких мемуарах он видел доклад этого командира немецкого звена. В докладе сообщалось о том, что его группа вела бой со звеном советских истребителей и сбила один Ла-5, который упал в лес за линией фронта в районе г. Жиздра. После боя, при возвращении домой, один из его летчиков по непонятной причине перешел в пикирование и врезался в землю. Я полагаю, что один из выпущенных мною снарядов попал в кабину самолета и ранил летчика, который из-за потери крови потерял сознание и разбился. Это спасло меня, так как бой со мной вела только одна пара, а вторая пара лишь ходила вверху и не принимала участия в бою.
      На аэродроме меня отругали за отрыв от ведущего. Мой рассказ о проведенном воздушном бое поставили под сомнение, а докладу о подбитом «фокке-вульфе» вообще не поверили. Но первый бой показал мне, молодому младшему лейтенанту, что «лавочкин» не уступает «фокке-вульфам», а также то, что когда противника увидишь вовремя, то в бою всегда можно выйти из-под удара. Этот вывод оправдывался впоследствии во многих случаях.
      Зато в одном из следующих вылетов, когда мы атаковали группу «фокке-вульфов», ведущий стал атаковать противника, я повторил его маневр и в это время увидел, что трасса проходит впереди. Затем последовал удар, и мотор моего самолета чихнул и перестал тянуть. Прозевал атаку! В это время я находился над линией фронта. Резко развернувшись от солнца, в свою сторону, я начал снижаться. Кругом подо мною лес. По всем правилам, надо было прыгать, но я заметил впереди, немного слева, что-то вроде большой поляны и, подвернув нос самолета, продолжил снижение. Сосны уже подо мной, я начинаю выводить самолет из планирования, а до поля еще метров 100—150. Наконец лес кончается, подо мной овраг. Самолет перелетает его, касается земли, вихрь снега, – самолет проползает метров 200 и останавливается. Я оглядываюсь, впереди ко мне бегут люди. Кто – еще непонятно, поэтому я вытаскиваю пистолет и продолжаю всматриваться, пока не вижу родные ушанки. Я спасен!
      Наши солдаты помогли мне добраться до Сухиничей, а оттуда я уже вернулся в полк и через несколько дней снова продолжал участвовать в полетах. Самолет же был вывезен и отправлен на ремонт.

* * *

      Наступила весна. Все мы понимали, что предстоят решающие бои. После разгрома немцев под Сталинградом немецкое командование начало готовить летнее наступление 1943 года на Курской дуге. Наш полк находился на северном участке, откуда наше командование планировало осуществить наступление на втянутые в бои силы немцев. В результате Западный фронт из вспомогательного становился главным. Результаты мы почувствовали сразу: в полк стали прибывать летчики и поступать новые самолеты.
      Среди прибывших был ставший командиром звена майор Мишенков. Из пехоты прибыл капитан Максимов – там он находился в штрафной роте, куда был направлен, кажется, за попытку удрать из летного училища на фронт. Прибыли и несколько молодых летчиков. Среди них выделялись два: Машников и Волгин. С первых полетов они очень хорошо зарекомендовали себя, быстро вошли в строй и стали принимать участие в боевых вылетах.
      Наступил май. Для ослабления готовящегося наступления немцев наше командование решило провести несколько ударов по немецким аэродромам и железнодорожным узлам. Полку было поставлено задание прикрыть большую группу бомбардировщиков, наносящих массированный удар по Брянскому аэродромному узлу. Вылетели мы рано утром с рассветом. Над аэродромом проходили несколько групп бомбардировщиков, и наша эскадрилья должна была прикрывать замыкающие девятки. После взлета мы быстро набрали высоту и заняли свое место в боевом порядке сзади бомбардировщиков. До цели противник противодействия не оказывал, но над Брянском нас встретили сильнейшим зенитным огнем. Бомбардировщики тем не менее прорывались сквозь разрывы и успешно сбрасывали бомбы. На аэродроме, где стояли немецкие самолеты, было видно множество разрывов – там возникло много пожаров. Зенитная артиллерия открыла сильный огонь, один из наших «лавочкиных» попал в разрыв снаряда и перешел в пикирование. Парашюта видно не было...
      Немецкие самолеты появились позднее, и атаки истребителей нам пришлось отбивать, уже когда мы легли на обратный курс. Характерно, что атаки немецкие истребители производили снизу, маскируясь, видимо, под темный фон земли. Обычно этот прием дает хорошие результаты, но на обратном пути облегченные «петляковы» шли с небольшим снижением на максимальной скорости. Поэтому противника, подходившего на малой скорости, мы замечали вовремя и каждый раз обращали его в бегство.
      Я летел немного сзади командира 1-й эскадрильи Толкачева и увидел, что два «фокке-вульфа» нагоняют снизу нашу группу. Поняв, что они собираются нас атаковать, я с набором высоты отошел в сторону. Когда же немецкие истребители оказались почти подо мной, я атаковал их сверху и, оказавшись сзади, открыл огонь по одному из немецких самолетов, тот резко перевернулся и ушел вниз. Затем я перенес огонь на самолет ведущего, после второй моей очереди на нем появились вспышки взрывов, и он, перевернувшись, также ушел вниз. Мне осталось только догнать своего ведущего капитана Толкачева, который по прилету на аэродром похвалил меня за умелые действия.
      Из этого вылета у нас не вернулся один самолет – Вартана Аветяна. Значит, это его самолет был сбит зениткой. Вартан прибыл в полк вместе со мной. Очень жизнерадостный, всегда веселый и искренний, он был любимцем всего полка. В далекой Армении его ожидал зарытый при его рождении бурдюк с вином, и он живописно рассказывал, какими блюдами и каким вином нас будут угощать его родные, когда мы после войны приедем к нему в гости.
      Иногда случается, что по одному человеку складывается представление о целом народе. Разговаривая с жителями далекой Армении, я всегда вспоминаю о моем фронтовом друге. Мы долго ждали его, но никаких следов и известий так и не было...

* * *

      Затем был вылет полка на штурмовку Сещинского аэродрома. Хотя вылет был произведен рано утром, но на подлете к аэродрому нас встретили немецкие истребители. В серой предрассветной дымке я увидел, что нашу группу слева атакует звено «фокке-вульфов», и, резко развернувшись влево, открыл по ведущему огонь. Трасса прошла через самолет, и немецкий летчик переворотом ушел вниз. В этот момент прямо перед собой я увидел трассу: это стрелял по мне его ведомый. Сделав резкий разворот со снижением, я оказался сзади стрелявшего по мне немецкого летчика и открыл по нему огонь. Немец ушел пикированием вниз, а далее последовала настоящая кутерьма: раньше ее называли «собачья свалка». Наши и немецкие самолеты носились в воздухе, чуть не сталкиваясь между собой. Только и видны были то мелькающие звезды, то кресты. Трассы переходили то спереди, то сзади. В конце концов, поддерживая огнем друг друга, наши самолеты вышли с набором высоты из боя и направились домой, но и на обратном пути нам неоднократно пришлось вступать в воздушные бои с преследовавшими нас немецкими истребителями.
      В воздушном бою и огнем с земли было сбито несколько наших самолетов, в том числе командира эскадрильи Степана Харченко и моего ведущего Дмитрия Савинова. Степан Харченко, видимо, погиб, а мой ведущий выпрыгнул, был взят в плен и только после войны был освобожден и вернулся домой.
      Неудачу этого вылета можно, вероятно, объяснить тем, что немцы, проморгав первый налет на Брянск, резко усилили боевую готовность и успели поднять в воздух свои истребители. Действия по шаблону успеха, как правило, не приносят. Произошедшее стало для нас уроком, и потом мы этого не забывали.
      В последующем мы стали практиковать налеты небольших групп истребителей и бомбардировщиков на станции и эшелоны. Этот способ ведения боевых действий был эффективен, но довольно опасен. Впрочем, неопасных полетов не бывает.
      Однажды нам с Рыжовым была поставлена задача: поиск и уничтожение железнодорожных эшелонов на дороге Брянск – Рославль. Линию фронта мы перелетели на высоте около 5000 метров, за кучевыми облаками, и после этого начали снижение, развив максимальную скорость. При подлете к железной дороге еще издали мы увидели дымок паровоза, тащившего довольно длинный состав – около 40 теплушек. Вдвоем (я за Рыжовым) мы атаковали паровоз. Вот уже метров 500, я прицеливаюсь и открываю огонь. Паровоз окутался паром, и во втором заходе мы обстреляли теплушки, из которых стали выбегать солдаты. На бреющем полете мы ушли обратно. При приближении к линии фронта по нам открыли огонь зенитки со стороны как немцев, так и наших войск, но все обошлось благополучно.
      В эти летние дни к нам на фронт стали прибывать новые части. Прибывали штурмовики, истребители. Немцы усилили полеты своих разведчиков. Наш полк перебросили на аэродром со странным названием «Серен-завод», располагавшийся ближе к линии фронта, на берегу чудесной речки. Оттуда мы парами или звеньями вылетали к линии фронта и атаковывали там разведчиков ФВ-189 . Кроме них, нашим войскам особенно досаждали немецкие привязные аэростаты. Они поднимались то на одном, то на другом участке фронта, корректировали огонь немецкой артиллерии. При приближении же наших истребителей аэростаты быстро опускались на землю и маскировались среди местных предметов. Наши самолеты неоднократно пытались найти и уничтожить их, но безрезультатно.

* * *

      Однажды в полку получили сообщение, что немецкий аэростат поднят километрах в двадцати южнее города Козельска. Мы вылетели звеном во главе с Мишенковым и к линии фронта шли на бреющем полете, чтобы скрытно подойти к цели: ведь чем позднее заметит нас противник, тем позднее он начнет опускать аэростат. Мы пересекли реку Жиздра, и как раз в это время впереди и слева я увидел начавший снижаться аэростат. Я резко разворачиваюсь влево и, покачав крыльями, начинаю атаку. Аэростат стремительно приближается, увеличиваясь в размерах. Открыв огонь, я вижу разрывы снарядов на его оболочке – появляются языки пламени и дымок. Аэростат уже близко, и, дав последнюю очередь и отвернув вправо, я проношусь в стороне от него. Сзади открывает огонь Мишенков, его снаряды также прошивают оболочку, она съеживается – и вдруг аэростат превращается в огромный язык пламени и стремительно несется к земле. Зенитные пушки открывают огонь, но мы резко пикируем и стремительно уносимся на свою территорию.
      На другой день Совинформбюро скупо сообщает, что на Западном фронте наши летчики сбили аэростат противника. Утром этого же дня меня вызывают в штаб, и там я узнаю, что получено приказание отправить одного лучшего летчика на аэродром Сейма для формирования особого полка.
      – Командование решило направить вас, – сообщает мне адъютант эскадрильи. – Вот документы, сейчас собирайте вещи, через час прилетит самолет.
      Такой аврал меня изумляет, но делать нечего, – я получаю документы, захватываю небольшой чемоданчик и на ходу прощаюсь с боевыми друзьями. Самолет По-2 уже заходит на посадку. Я быстро влезаю в заднюю кабину самолета и прошу летчика сделать круг над аэродромом. Внизу застыли самолеты, возле них машут мне руками мои боевые друзья, я машу им сверху. Слезы навертываются на глаза. Что ждет меня и их впереди? Наши пути резко расходятся. Я лечу в тыл, а они остаются на фронте...
      Самолет По-2, на котором я улетел из полка, привез меня в штаб 303-й дивизии. Там я получил предписание: убыть на станцию Сейма под г. Горький в пункт формирования особого полка «охотников», куда я и отправился уже по железной дороге.
      Судьбу остальных летчиков, приехавших со мной в полк, я узнал позже по рассказам техников полка – все они погибли. На фронт в 523-й полк приехали 8 молодых летчиков и 7 из них погибли в 1942—1943 годах. Первым погиб летчик по имени Михаил (я уже не помню его фамилию). Будучи пессимистом, он не раз говорил мне, что не надеется дожить до конца войны.
      – Все равно собьют, – отвечал он на мои возражения.
      И погиб он даже не в бою, а в учебном полете. После получения новых самолетов он, как и все мы, после полетов по кругу полетел выполнять сложный пилотаж в зоне. В задание входили виражи с креном 45° и 60°, перевороты, петли и боевые развороты. Из полета он не вернулся. Самолет нашли врезавшимся в землю с углом пикирования около 60°. Михаил не выпрыгнул с парашютом и погиб вместе с самолетом. Свидетелей падения не было, и причину катастрофы мы тогда установить не смогли.
      После многих часов, налетанных мною и другими летчиками на этом и других типах самолетов, и выявления всех его особенностей я могу сказать, что наиболее вероятной причиной этого происшествия была ошибка летчика: попадание в глубокую нисходящую спираль с креном 30 и более градусов. В этом случае самолет не выходит из пикирования, а несется вниз, крутясь по спирали. Требуется убрать крен и только тогда выводить самолет из пикирования, но летчик, не видя горизонта, не понимает, что происходит, и чем больше тянет ручку на себя, тем энергичнее вращается самолет. Он стремительно снижается и в конце концов врезается в землю.
      Вторым среди молодых летчиков погиб мой товарищ Венгеров. К нашему аэродрому мы, возвращаясь из учебных и боевых полетов, всегда подлетали на малой высоте: 30—50 метров. Это делалось для маскировки аэродрома, чтобы противнику было труднее обнаружить место базирования наших истребителей.
      Как правило, приход нашей пары самолетов на аэродром выполнялся в правом пеленге. В этом случае ведомый находится справа от ведущего и на левых разворотах, немного (на 15—20 метров) поднимаясь вверх, будет застрахован от столкновения с наземными препятствиями. В этот день ведущий пары, подлетая к аэродрому для посадки, на высоте 20—30 м не учел, что самолет Венгерова находился в левом пеленге, то есть слева от него. В начавшемся левом развороте самолет Венгерова опустился ниже ведущего и задел крылом за высокое дерево. Результат – разбитый самолет.
      Самый закадычный мой друг Виктор Безбородов погиб уже после моего отъезда из полка. Он был прекрасный летчик и хороший товарищ. К сожалению, немецкие летчики в эти годы еще превосходили наших в умении воевать – и тем более превосходили нас, молодых пилотов. В одном из воздушных боев зимой в конце 1943 года Виктор был сбит в районе Ржева. В Москве остались его безутешные родители и любимая девушка.
      Кроме нас, товарищей погибших первыми двух ребят, очень горевала еще одна девушка. Она работала, кажется, в столовой и особое внимание уделяла Михаилу. Мне запомнилось, что она даже подарила ему заколку. На одежде погибшего была найдена эта безделушка, которую возвратили владелице. После гибели Михаила эта девушка перенесла свое внимание на Венгерова, и рассказывали, что она подарила ему эту же заколку. Когда же и он разбился, все летчики стали сторониться ее, и она долгое время горевала в одиночестве. Все летчики (люди, как правило, суеверные) старались обходить ее, и когда наш полк перелетел на аэродром «Серен-завод», все облегченно вздохнули.
      Это были первые и притом небоевые потери. Но произошли они закономерно, так как летчики прибыли на фронт недоученными, и те из них, кто оказался слабее по своим летным качествам, просто погибали. Ибо одно дело школьный инструктор, а другое – молодой ведущий пары или даже звена в боевом полку. Первый провел несколько лет за обучением молодых летчиков искусству летать и не только видел допускаемые обучаемым летчиком ошибки, но даже знал, какие ошибки могут возникнуть и как их надо предупреждать. Но молодые летчики часто становились ведущими пар и звеньев уже через несколько месяцев и даже недель участия в боевых действиях: так, я стал старшим летчиком уже в апреле 1943 г. Совершив несколько десятков, может быть, 30—40 боевых вылетов, они после прибытия из школ более молодых пилотов назначались ведущими пар, и им давали в ведомые новоприбывших. Но, не имея никакого опыта обучения, не зная методики и не постигнув знания всех особенностей боевого самолета, они не могли рассказать молодому летчику, как ему действовать в полете, показать, как это делать.
      Результатом была гибель молодых летчиков, которые в каждом полете должны были сами решать, как поступать в том или другом случае. Немногие летчики выдерживали такие испытания, но зато из самых сообразительных, которых называли «везучими», из налетавших 100—200 часов или сделавших 80—100 боевых вылетов, получались закаленные летчики, прекрасные бойцы. Получив не уступающие немецким самолетам истребители Як-1 и Ла-5, они в тяжелейших боях сумели отвоевать у врага превосходство в воздухе.

В боях на Курской дуге

      Летом 1943 года я прибыл в 19-й Краснознаменный истребительный авиационный полк на станцию Сейма под г. Горьким. Зимой 1942—1943 года этот полк защищал Сталинград и Воронеж, был обескровлен и теперь был выведен в тыл для пополнения. Здесь полк получил от главнокомандующего ВВС главного маршала авиации Александра Александровича Новикова приказ о переформировании в специальный полк «охотников».
      Из всех частей в 19-й иап прибывали опытные летчики, имевшие по нескольку сбитых самолетов. По замыслу маршала Новикова, в ВВС должен был быть полк «охотников». Видимо, его предполагалось создать в противовес немецким эскадрам «Удет» и «Рихтгофен», состоявшим из отборных летчиков. Появляясь обычно парами в нашем тылу, они атаковывали наши самолеты в районе аэродромов и многих сбивали. Не упускали они возможности атаковать и группы самолетов, особенно штурмовиков и бомбардировщиков.
      Однажды весной 1943 года мне пришлось наблюдать подобную атаку. Тогда мы звеном из 4 самолетов сопровождали 3 бомбардировщика Пе-2. Отбомбившись по железнодорожному узлу, бомбардировщики благополучно пересекли линию фронта и были уже на полпути домой. Наша четверка шла сзади бомбардировщиков, как вдруг с правой стороны из-за облака вынырнула пара «фокке-вульфов». На большой скорости ее ведущий подошел к бомбардировщику сзади-снизу и с дистанции 100—120 метров открыл огонь. Его ведомый открыл огонь по нашему истребителю, бросившемуся отбивать атаку немца. Очередь «фокке-вульфов» была длинной, и в несколько секунд «петляков» превратился в горящий факел, из которого выпрыгивал экипаж. А атакующие «охотники» уже глубоким пикированием уходили от преследовавших их наших истребителей...
      В этой атаке проявились все основные принципы действия «охотников». Обнаружив цель, они сближались с ней, маскируясь облачностью, солнцем, фоном земли. Выбрав удобный момент, «охотник» на большой скорости стремительно атаковывал цель. Ведущий при этом всегда сближался с ней на большой скорости на минимальную дистанцию, обычно давал одну очередь и уходил. Ведомый обеспечивал атаку ведущего, а при отсутствии прикрытия также участвовал в атаке (обычно по другому самолету) и затем следовал за ведущим. Для выполнения таких задач, естественно, такие летчики-«охотники» должны были иметь хорошую летную и прекрасную стрелковую подготовку.
      «Свободная охота» – это наиболее сложный вид боевой деятельности, требующий умения поражать противника с первой очереди. Летчик должен обладать многими важными качествами: смелостью и отвагой, решительностью и способностью моментально оценивать обстановку и принимать правильное решение. Необходимо помнить, что «охотник» действует в основном в тылу противника, поэтому он должен хорошо знать все аэродромы противника, распорядок вылетов вражеской авиации, маршруты их полета к цели, районы сбора и расхождения. Короче говоря, «охотник» один в глубоком тылу противника, ни одна радиостанция наведения помочь ему не может, а сам он должен отвечать еще и за своего ведомого. «Свободная охота» дополняет действия основных сил воздушных армий в борьбе за господство в воздухе, которое достигается уничтожением противника в воздушных боях, обычно в прифронтовой полосе, а также ее уничтожением на аэродромах базирования. Действия «охотников» имеют целью деморализовать летный состав противника, заставить его постоянно быть в напряжении, чувствовать свою уязвимость все время полета – от взлета до посадки. Результатом является появление чувства неуверенности, подавление воли к активному сопротивлению.
      Немецкие летчики первые два года войны широко применяли метод «свободной охоты» и добивались неплохих результатов. Обычно они атаковывали наши бомбардировщики или штурмовики, сбивали один или два самолета и уходили пикированием. Если же им попадались цели без прикрытия, то наши потери были значительно больше.
      Ясно, что мы, прибыв в 19-й иап, никак не соответствовали званию «охотников». Право на это звание нам предстояло завоевать в тяжелых боях.

* * *

      Прибыв в полк, я был определен в 1-ю эскадрилью, которой командовал капитан Корень. Командиром звена был старший лейтенант Микиренков, а моим ведущим стал лейтенант Алексей Симонов. Командиром полка временно был назначен майор Пустовойт.
      В полк прибывали летчики, и, пробыв недели две на станции Сейма, полк перебазировался на аэродром Чкаловская, где и начались полеты. Получив обязательный контрольный полет, мы начали летать сначала по кругу, затем в зону – то есть выполнять полеты для отработки техники пилотирования. В это время в полк прибыл новый командир – это был подполковник Лев Львович Шестаков. В авиации я видел много прекрасных летчиков и грамотных командиров, но по-настоящему талантливых, прирожденных летчиков и командиров мне встречалось не так уж много. Лев Львович как командир был именно талантлив. Пройдя боевую школу в Испании, участвуя и побеждая в тяжелых боях под Одессой, он обобщил накопленный боевой опыт и резко изменил всю методику нашего обучения.
      Нас стали учить боевому маневрированию в составе пары и звена. Отрабатывались развороты влево, вправо на 90° и разворот на 180° «все вдруг». Ранее истребители совершали разворот по ведущему, держа обычно тот же крен, что и ведущий. Основное внимание при этом уделялось сохранению боевого порядка, и из-за этого группа становилась уязвимой для внезапных атак истребителей. Новый способ боевого маневрирования был гораздо сложнее, но обеспечивал более быстрый разворот и взаимное наблюдение. При этом способе при развороте «на ведущего» его начинал ведомый. Находясь справа, он с большим креном разворачивался на 90°, затем выводил и наблюдал за выполнением разворота ведущим, после чего подстраивался к нему уже с другой стороны. Звено делало такой разворот поочередно и после разворота оказывалось в другом пеленге.
      Разворот на 180° выполнялся сразу всеми самолетами. После разворота пеленг также менялся. Разворот этот был довольно сложен, и при развороте наблюдение за «хвостом» осуществлялось не полностью. Поэтому хоть такой разворот и смотрелся красиво, но в поиске он применялся редко.
      В основу ведения группового воздушного боя была поставлена борьба за преимущество в высоте. Для этого группа самолетов должна была располагаться на разных высотах. Нижние группы вели бой с противником, а верхние не давали самолетам противника находиться выше наших самолетов. При удобном случае верхние эшелоны вступали в бой и внезапными ударами уничтожали или повреждали самолеты противника и часто вынуждали противника к выходу из боя.
      Как ни странно, эта тактика базировалась на прежнем опыте Шестакова, когда он на более тихоходных, но зато очень маневренных истребителях И-16 сражался со скоростными немецкими истребителями Ме-109. Но наш 19-й иап формировался как полк «охотников», а для этого нужна была совсем другая тактика. Здесь нужна была не эшелонированная по высоте большая группа самолетов, а действующая в районе вражеских аэродромов пара истребителей, летящая на большой, почти максимальной скорости и маскирующаяся облачностью, местностью и солнцем. Кроме «охотников», естественно, действовать должны были и обычные группы истребителей – особенно для прикрытия районов главного удара наземных войск, мест их сосредоточения, групп штурмовиков и бомбардировщиков. И Шестаков как раз и обучал летчиков искусству вести групповые воздушные бои. Весь свой накопленный за 2 года войны опыт он передавал нам, и мы жадно впитывали его. Это обучение очень помогло в последующих воздушных боях, когда группы самолетов нашего полка дрались с превосходящими силами противника. И большинство встреч с немцами заканчивалось их полным разгромом!
      Одной из главных заслуг Шестакова я считаю именно то, что он разработал принципы обучения летчиков-истребителей групповым боям. Сейчас можно сказать, что Шестаков был инициатором освоения тактики групповых воздушных боев и предварительного боевого маневрирования для обеспечения лучших условий начала боя.

* * *

      Уже впоследствии, проведя множество воздушных боев, и уже после гибели Шестакова главное внимание мы стали уделять групповой слетанности пары в боевом порядке. В этом случае ведомый занимал положение в 150—200 м позади ведущего и должен был удержаться там при всех его маневрах: разворотах, пикированиях, боевых разворотах. Только после таких тренировок пара летчиков считалась подготовленной и допускалась к воздушному бою. Ничего подобного раньше не было: летчиков в лучшем случае учили одиночному воздушному бою.