.. Так и написано: первый человек Адам стал душою живущею (Быт. 2, 7), а последний Адам есть дух животворящий. Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное (1 Кор. 15, 42-46). Ты видишь, как св. Апостол Павел разворачивает эту мысль о непременном для воскресения преображении душевного тела в духовное? Тление, уничижение, немощь - вот определения душевного тела, душевности. Душевное подвержено смерти, оно преображается, приняв смерть. Духовное же умереть не может, оно рождается в смерти душевного. Сеется, значит, по-видимому, в этом контексте - хоронится, погребается. Основной признак душевности - чувственное восприятие окружающе-го мира, диктующее определенный статус пребывания в этом мире, участие в его жизни. Это эмоциональное восприятие всего видимого и невидимого. Духовное - это сверхчувственное восприятие сотворенного мира, созерцание сущностей, корней, проникновение в глубины вещей и явлений. В становлении этого восприятия, как говорят св. Отцы, существует как бы своеобраз-ная лестница. Переход от одной ступени к другой - ввысь - зависит от "выключения" страстей и чувств, желаний, вплоть до смерти, душевного тела - мертвости Господа Иисуса (II Кор. 4, 10). Это восхождение связано с непрестанной борьбой за мертвость, борьбой с дьявольской ратью, ибо они побеждают нас, воздействуя на душевное тело.
      Духовное творчество неисчерпаемо, у него, по сути, нет границ, канонические границы отдельных жанров (например, церковной поэзии, иконографии и различных форм свидетельств) существуют лишь до тех пор, пока они не мешают свободе выражения духовного опыта, питаемого благодатной силой Бога. Эта сила всегда созидает новое, в отличие от душевной культуры, в лучших своих образцах свидетельствующей о новых приметах не раз уже описанных душевных состояний. Калейдоскоп новых примет, знаков, образов, новые варианты старых сюжетов.
      Но возможно ли духовное творчество, если душевное тело еще не предано смерти? Думаю, что в христианстве, как ином бытии, всегда идет напряженный процесс умирания тленного, уничиженного, немощного. Воскресение грандиозная работа, завещанная человеку Богом, на нее ему и дана жизнь; время размерено Богом так, чтобы успеть сделать эту работу (при всех искушениях, отвлекающих от нее) или отказаться от неё наотрез. Поскольку этот процесс неостановим в христианстве, то духовное творчество столь же необходимо для воскресения, сколь воздух необходим для жизни тела. Несомненно, душевное не умирает само по себе, оно не может вдруг уйти, уступив место духовному. Сеется в тлении, уничижении, немощи, - говорит Апостол. Сеется в муках смертных. Распинается, возносится на крест мукой человеческой, согласной с волей Божественной, ради воскресения того, что неподвержено смерти. Это и есть христианство, закваска мира, соль земли. Христианство, которое не может исчезнуть, хотя оно и исчезло из глаз мира сего. Это - изменение ума, взошедшего на крест. Без такого изменения невозможно исполнение первых двух заповедей Спасителя о любви к Богу и любви к ближнему. Значит, невозможна и духовная деятельность, плодом которой становится и духовное творчест-во. Но только в духовном творчестве человек может реализовать дарованные ему свободу и любовь. Кто не собирает со Мной, тот расточает. Собирание Божественных идей в себе есть начало духовной жизни, начало творчества. Человек умирает для себя, чтобы жить с Богом, собирая с Ним самого себя, он отвечает на любовь Бога и своим ответом участвует в домострои-тельстве Бога. Это - умножение любви в мире через подвиг самособирания, а затем самоотре-чения в духовном творчестве. Конечно же, идеи, порождаемые Божественной любовью, не могут исчезнуть. И независимо от того, запечатлены они в вещественной форме или нет, они остаются в духовном "космосе идей".
      В многочисленных пророчествах огня, "огненной гибели" человечества, всего, что создано им, в пророчествах, пронизывающих Ветхий и Новый Заветы, всегда указывается на то, что в огне открывается то, что подлежит уничтожению, и то, что устоит, ибо огонь испытает дело каждого. Форма, вещество - лишь тленные облачения идей, которые не могут быть сожжены, если они являются отражениями Божественной любви, принятыми душами, жаждущими ответить Богу на Его любовь. Все прочее сгорает, и пусть сгорает.
      Но пора вернуться к "Побегу". Жалость по поводу его утраты мучила меня недолго отнюдь не потому, что я надеялась на то, что идеи, которые я задумала облечь в некоторую форму, не могут сгореть и войдут в "космос негибнущих идей". Дело было, по-видимому, в другом. Может быть, побег должен был стать моей личной судьбой...
      Героем повести был врач-психиатр Калмыков. Она начиналась так: "Калмыков решил умереть".
      Нет, Калмыков не собирался покончить с собой. Он решил совершить побег из этого мира, он решил умереть, чтобы остаться в живых.
      Смерть - это тоже в некотором роде побег. Душа покидает мир, а тело прячут в землю.
      Калмыков решил умереть, чтобы воскреснуть. Его душа изнемогала, он понял, что в этом мире не может остаться живым, потому что эта реальность не может вместить другую Реальность - вечное бытие, которого жаждала его душа.
      Когда же он узнал эту жажду? Наверное, еще не тогда... когда понял, что душа человеческая бессмертна, и еще не тогда, когда допустил возможность воскресения из мертвых. Эта жажда возникла в нем, по-видимому, тогда, когда он понял, что невозможно вписать христианство в контекст окружающего его мира, что христианство исчезло и он должен его найти. Прежде всего в себе. Он решил умереть, чтобы воскреснуть, он решил исчезнуть, как исчезает христианство, когда оно не может вписаться в контекст окружающего мира, выталкивающего его из себя. Вот идет князь мира сего и во Мне не имеет ничего, - сказал Господь незадолго перед тем, как за ним пришла стража. Слова эти понять мало, их необходимо вместить. Они не только подводят итог земному бытию Спасителя, они выражают смысл этого бытия, смысл пребывания в мире, в котором господствует князь мира сего, не имеющий при всем мнимом господстве никакой власти над душами тех, кто до исхода своего должен пребывать в этом мире. Князь мира сего не имеет ничего во Христе. Не может иметь. Но он хочет иметь, раз Господь говорит эти слова. Князь мира сего, имеющий державу смерти, не имеет ничего в Том, Кто победил смерть. Это - разные порядки бытия, бытие смертное и бытие, преодолевающее смерть как наказание за грех. Бытие видимое и невидимое. Бытие души и бытие духа. Сатана не может, не должен, не имеет ничего, ни одной уступки, ни одного "да" в том, кто во Христе. Кто во Христе, тот новая тварь. Новое творение знает иное бытие. Этот духовный опыт присущ каждой душе, жительствующей в Царстве Пресвятой Троицы, в царстве Непоколебимом.
      Калмыков, видимо, предузнал, что обрести этот опыт возможно только тогда, когда он совершит побег.
      Я ненавижу ложь, - сказал себе Калмыков, герой ненаписанного "Побега", - я буду бежать от нее до тех пор, пока не упаду замертво. В тех трех или четырех написанных главах он не успел осознать видимый мир как ложь, как цепь сатанинских обманов, искажений, навязан-ных уму. Держава смерти... Мир сей есть держава лжи. А смерть - расплата за жизнь во лжи. В тех первых главах Калмыков спешит на прием в поликлинику и чуть не попадает под гильотину - в метро на эскалаторе авария, эскалатор превращается в гильотину и втягивает несколько жертв под нож.
      Калмыков успел проскочить и остаться невредимым. Он узнает об этом только на следую-щей станции, случившееся ужасает его. Наверное, он ужаснулся тому, что мог умереть, не успев совершить побег.
      Он хотел умереть, но близость смерти потрясла его. Он хотел умереть, оставаясь жить. По-видимому, если бы я записала до конца этот сюжет с Калмыковым, то вместо побега был бы записан "бег на месте".
      Все уплотнилось в его жизни после встречи с гильотиной, казалось, обострились все смыслы его жизненной драмы. Все побежало вскачь и вовне, и внутри, все связи натянулись и напряглись. Многолетний разрыв с женой, к которому они оба уже привыкли, оказалось, изменил не только его судьбу, но и судьбу его детей. Сыну пришла пора идти в армию, но он надеется ее избежать, боится гибели в Афганистане. Он надеется на помощь отца.
      Дочь Калмыкова внезапно объявляет ему, что отказывается от свадьбы и всю оставшуюся жизнь посвятит ожиданию Христа, Его второго пришествия. Отношения с его сослуживицей, главврачом той поликлиники, где принимает Калмыков, стали невыносимыми. Связь эта была делом прошлой жизни, но она мешала жизни настоящей. Она предлагает ему дать ложное заключение, чтобы упрятать в психбольницу человека, который мешает кому-то, кто обладает властью.
      И все же не это побуждает его к побегу. Не это. В последний вечер перед побегом сын привел его в дом к своему знакомому поэту. "Поэт видит чудищ", - сказал Калмыкову хозяин дома, когда они глядели на гигантский ночной город. Поэт намекал на видение тайн. Но чудища наполнили и его дом. И лучше Калмыкову было бы не видеть их. Он бежал не только от распада, от чудищ, от лжи, от ада, наступающего на душу.
      Он должен был умереть, уйдя из истории, из времени, из видимого порядка бытия. Для чего же?
      Для того чтобы отдышаться и все начать сначала. Разглядеть тьму в себе и вокруг себя. Умереть для тьмы и воскреснуть для Вечного света. Он надеялся, что перед ним разверзнется небо.
      Красивая мечта? Томление духа? Необходимость.
      На другой день он сел в поезд и оказался в городе, где жила его пациентка. С ее помощью он нашел себе жилье.
      В полубарачном помещении, в каком-то общежитии, промучившись на раскладушке всю ночь без сна, он с ужасом понял, что для того, чтобы воскреснуть, надо умереть.
      Он должен был оправдать свой побег перед самим собой. Он понял, что, скорее всего, его романтическая мечта о побеге будет развенчана и попрана действительностью наступающего дня.
      Под утро в дверь постучали. Он открыл. Это был странник. Но разве теперь есть странники? Конечно, есть, несмотря на строгий паспортный режим. Только они редко ходят пешком. Они странствуют в самолетах, поездах, автобусах, на попутках.
      Странник, постучавшийся к Калмыкову, был, как оказалось впоследствии, беглым монахом. Его звали Ардалион. Так звали одного мученика, бывшего лицедеем.
      Ардалион просидел несколько часов на стуле спиной к Калмыкову, и только когда они сели пить кипяток на раскладушке Калмыкова, они начали разговаривать.
      Ардалион был так же, как и Калмыков, беглецом. Он бежал из монастыря. Видимо, душа его жаждала совершить побег, видимо, монастырь, который он покинул, был для нее тем миром, который (как и для Калмыкова) не мог вместить в себя Христа. В мире непрестанно продолжается бегство душ...
      Ардалион, так же как и Калмыков, был сжигаем жаждой расторгнуть узы ада, узы смерти, выйти из времени, из "смертного потока вещества" для того, чтобы найти исчезнувшее христианство.
      Последней фразой ненаписанного "Побега" была фраза, которую сказал Ардалион Калмыкову: "Бывает так, что Дух Святой побуждает тебя умереть".
      В переводе с подлинника эти слова преп. Исаака Сириянина звучат так: "Некто из святых сказал, что другом греха делается тело, которое боится искушений, чтобы не дойти ему до крайности и не лишиться жизни своей. Посему Дух Святый побуждает его умереть".
      Ты, наверно, уже устала читать это письмо. Поэтому я на сем и заканчиваю. Постараюсь в ближайшее время написать тебе еще. Храни тебя Христос. Молись обо мне и Феликсе.
      Зоя
      Устъ-Кокса,
      18 марта 87 г.
      * * *
      Мой добрый ангел! Я не ожидала, что ты так быстро ответишь мне. Письма идут сюда то неожиданно быстро, то непомерно долго. Ты услышала мою печаль и даже заметила нечто похожее на уныние... Это касается моего замечания об "исчезнувшем христианстве". Как я догадалась, ты связываешь это замечание с моим особым положением: ссылка, отторгнутость от всего близкого... "Слишком круто сказано", - замечаешь ты.
      Я рассталась наконец с романтическим восприятием христианства. Раньше я боялась утратить чувства неофита - все Апостолы были неофитами, - уверяла я, но неофитский восторг, на крыльях которого летала моя душа, уступил место другим чувствам и понятиям. Это отнюдь не значит, что неофитская ревность совсем покинула мою душу. Не приведи, Господи, это было бы для меня тяжким искушением.
      "Что же ты называешь христианством?" - спрашиваешь ты. Смогу ли я ответить на этот вопрос? Не знаю. Христианство - не позиция, не мировоззрение, не диссидентство (т. е. инакомыслие), не моральный кодекс и даже не свод нравственных идеалов.
      Все эти модификации христианства знакомы мне, их знает мое сознание по опыту приближения к ним.
      "Христианство - это океан", - сказал мне один францисканский монах. Это должно было стать ответом на один из моих вопросов. Но в словах францисканца я скорее услышала изумление перед глубиной и непостижимостью того бытия, в которое погружалась его душа, вступившая на путь единения со Христом.
      Напряженным поискам христианства были отданы все мои дни в тюрьме и здесь, в ссылке. Но и это было только началом. Иногда я понимаю, что конца этим поискам не будет. Они закончатся для меня с моим уходом из этой жизни.
      Да, христианство - не позиция, потому что это - вера, которая соединяет со Христом. Да, христианство - не моральный кодекс, не диссидентство, не свод нравственных императивов и не мировоззрение. Это иная жизнь, жизнь веры. Это - бытие сердца и ума, бытие внутреннего человека в ином, невидимом мире, когда внешний человек пребывает еще в пространстве и времени, то есть в видимом мире. Потому-то Господь и говорит, что Его учеником может стать только тот, кто захочет отрешиться от себя и от своего, от того, что он имеет в этом мире. Отрешиться, чтобы войти в непостижимое, в невидимый Океан, в нем размещен наш маленький мир, крупица, песчинка, трепещущая в Божественной деснице.
      Душа скитается по мракам бездн, пребывая в "духовном космосе" в неведомой полноте бытия, независимо от того, знает ли ум о жизни души или пока не знает... Да и можно ли определить это словами? Есть ли на языке этого мира понятия, которыми мы могли бы описать этот Океан?
      Перед лицом зверя, в аду, в печи, отдавая все, что у тебя есть, отдавая себя, свое, отрешаясь от всего, что ты любил и любишь, ты подходишь к огнедышащему Океану. Кто близ Меня, тот близ огня...
      Вера есть уверенность в невидимом и осуществление ожидаемого (Евр. 11, 1). "Что-то есть", - чаще всего говорят мечтательно о вере те, кто размышляет: а не войти ли им в христианство? Что-то у кого-то было. Кто-то что-то знает. Не уверенность в невидимом. А предположение о возможности невидимого. Сны и черные кошки, вертящиеся блюдца и прочие чудеса. Сколько пройдет времени, пока ум, сознание (не душа, душа это знает), обретет уверенность и невидимом.
      Уже в первые дни в тюремном аду я начала с особым упорством "выпрашивать Царство". Я уже писала об этом. До тюрьмы у меня не было такой дерзости. Я старалась приблизиться к христианству, к православию, я хотела научиться идти путем, заповеданным нам, православным, Отцами Церкви. О, как темна, как неразумна была моя душа!
      "Это нам не по зубам!" - говорил мой духовник, узнав, что я читаю Отцов Церкви. "Сейчас не время преподобных", - говорил мне другой священник, тоже называвшийся моим духовником. "Отцы устарели", - говорил третий, узнав о моем интересе к "Добротолюбию".
      Православие устарело. Христианство исчезло. Нам христианство не по зубам.
      Теперь я вижу странную, но прочную связь между теми, кто должен жить православием, однако считает, что в настоящий "момент истории" нам не до православия, и теми, кто на деле истребляет православие, уничтожая записанное в книгах Предание, уничтожая Книги, уничто-жая "Надежду", целью которой была проповедь православия. Какая странная связь между ненавидящими Бога и теми, кто считает себя служителями Его!
      "Это гордыня, прелесть, это - тщеславие", - шептали вокруг. "Зачем Отцы?!", "Все это устарело", "Мы спасаемся другим - скорбями".
      Я думаю, что ни один из тех священников, а они, конечно же, выражали не собственное мнение, они выражали церковное сознание нашего времени, столь определенно заявившие, что нам, православным, православие сегодня "не по зубам", - не знал, что такое православие. Не знали и знать не хотели. По-видимому, их устраивало другое христианство. Однако же путь святых Отцов нашей Церкви и то христианство, суть которого они раскрывают в своих творениях, свидетельствуют о том, что это никому не под силу без благодати Св. Духа. Но благодать, свидетельствуют Отцы, неизменно сопутствует тем, кто настойчиво ищет ее. Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святаго просящим у Него (Лк. 11, 13). Но как же просить Духа Святаго и получить Его, если ты не хочешь идти путем, заповеданным Церковью, считая, что он тебе "не по зубам"?!
      "Тщеславие", - говорят священники. "Тщеславие", - говорят те, кто называет себя христианами. Другое время, другое христианство. Без преподобных.
      "Дай мне Царство!" - кричу я в тюрьме, позабыв, что мне говорили мои духовники. У меня нет другого пути, у меня нет другого христианства. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам (Мф. 6, 33). Тщеславие. И следователь меня в том же подозревает.
      Они правы. Я не спорю. "Дай мне Царство! - кричу я. - Дай мне веру как осуществление ожидаемого! Я хуже всех, я хуже тех, кто осуждает меня, они даже не знают, только Ты знаешь, как я ничтожна и как я мерзка перед Тобой, но дай мне Твое Царство!"
      И снова я должна спросить себя: зачем я пишу это? Я борюсь за христианство. "Против кого?" - спросишь ты меня. Против лжехристианства, не побоюсь ответить я тебе, - оно торжествует сегодня в мире, оно может восторжествовать во мне и в тебе. "Тщеславие", - скажет мой следователь и мой обвинитель. Пусть говорит.
      Я ищу христианства, я выпрашиваю его у Бога. Уверенность в невидимом начало. Это еще не вера, начало веры. "Конечно, что-то есть". Моя соседка по нарам, узнав, что я верующая, шепчет: "У меня есть молитва: помяни, Господи, царя Давида и его бабушку Степаниду".
      Я переписываю для тех, кто просит, молитвы и псалмы, несмотря на то что начальник тюрьмы, узнав об этом, угрожает мне. "Что-то есть", - говорят те, кто просит переписать молитвы. Чаще всего они не понимают, о чем говорят слова молитв, но сам факт молитвы, сама бумага с переписанным псалмом - сакральна.
      Душа жаждет христианства. Она хочет подойти к Океану Света и Любви, но скована кандалами. "Я тебе покажу, - говорит мне начальник пересыльной тюрьмы, - у нас Церковь отделена от государства!" Значит, пусть убивают, воруют, грабят, пусть извергают черную матерную брань, лишь бы не молились.
      "У нас попы разрешены", - говорят мне те, кто не хочет молитв. Может быть, они не верят "разрешенным попам"? Разрешенные попы не ходят в тюрьмы и лагеря. Это нам не по зубам...
      Я выпрашиваю веру. Уже не только уверенность и невидимом, Бог уверил меня в этом. Я выпрашиваю возможность взойти на следующую ступень лестницы веры, может быть, она даст мне возможность приблизиться к Океану Света Я выпрашиваю осуществление ожидаемо-го. Но рано, рано просить осуществления Царства. Оно внутри вас, - говорит Господь. Но нужно пройти через плен.
      Скажи мне, почему Господь так настойчиво требовал от своего народа, чтобы он шел в вавилонский плен? Он требовал смиренно принять наказание. Он угрожал смертью тем, кто не пойдет в плен, и обещал жизнь тем, кто послушает Его повеления. С раннего утра увещевал пророк Иеремия преступный, грешный, жестоковыйный народ, призывая идти в плен к Навуходоносору.
      Понять это невозможно, принять необходимо. Ибо только Я знаю намерение, какое имею о вас, говорит Господь, намерение во благо, а не на зло, чтобы дать вам будущность и надежду (Иер. 29, 11). Чтобы обрести будущность и надежду, надо идти в рабство? Только рабы знают истинную цену свободы.
      Это происходило и происходит в истории и вне ее. В истории и в метаистории, "поверх" истории. Моя душа, конечно же, знает вавилонский плен, как знает его твоя душа. Плен выстраивает отношение к плену. Раб свободен в Господе, - говорит Апостол. Или не свободен. Плен - это "сито", через которое должны быть просеяны души, пшеница Господня, ее встряхивает в сите сатана. Сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу, - говорит Господь Симону, - но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя" (Лк. 22, 31-32).
      Три отрока в Вавилонской печи остались свободными, будучи опаляемы нестерпимым огнем. Они не стали бы столь свободными, если бы не узнали огонь Вавилонской печи. Значит, плен - это милость?
      Путь к свободе лежит через тюрьму, - сказал один из узников совести, скончавшийся в лагере. Он сказал это на суде. Учини, Господи, душу раба Твоего Алексия в селениях покоя...
      Путь к свободе лежит через рабство. Или нет. Это - выбор. И чем пышнее будет расцветать и развиваться новое христианство, которое сегодня увлекает людей, не только в нашем Отечестве, но и во всем мире, тем жарче будет огонь в печи для тех, кому Господь по Своей великой милости позволит войти в эту печь, в этот плен к огню, чтоб сожжена была рабская привязанность к себе и ко всему, что дает этот мир для утверждения себя и своего.
      Лжехристианство - отнюдь не новое явление в жизни этого мира. Оно утверждалось, питаясь ересями, распрями, всяческими расколами, схизмами. Лжехристианство началось вместе с христианством. И восстанут лжехристы и прельстят многих, - предупреждает Господь (Мф. 24, 24). И многие последуют их разврату (надо полагать, "мысленному разврату" лжеучителей от христианства), и через них путь истины будет в поношении. Это написано на заре христианства (II Пет. 2, 2).
      Сегодняшняя форма псевдохристианства характерна очевидным отступлением от евангельского откровения о христианстве и Церкви, так же как и прочие, известные в истории христианства типы поношения истины. Это некая ревизия Евангелия, приспособление его к моменту истории, измена кардинальным основам евангельской жизни путем подмены их.
      Понятно, что приспособление псевдохристианства к "моменту истории" в жизни того или иного общества формирует определенный тип сознания.
      Сознания, позволяющего для себя сделать "поправки" к Евангелию, выбирая из него то, что кажется выполнимым для данного периода в жизни общества. В самом этом акте приспосо-бления, компромисса ради "выживания христианства" уже посеяно дьяволом семя смерти. Это поношение евангельской истины. Евангелие открывает непоколебимую целостность христианства, христианское сознание в его евангельском смысле не может опустить ни одну йоту из Закона, данного Богом для спасения души. Этот максимализм есть проявление Божественной любви к падшему человеку. Измена единой йоте грозит духовной смертью.
      По плодам узнаете их! - дает совет Господь, зная, что восстанут лжепророки и прель-стят многих. Плоды лжехристианства, так же как и псевдодуховности, скрыть невозможно, сколь бы ни рядились они в верность обрядам, аскетизм и во мнимое благочестие. Ибо дьявол, как известно, не брезгует ничем - ни постами, ни бдениями, ни долгими молитвословиями, ни доброделаньем. Но цель этих действий обнаруживается в плодах. В стремлении уцелеть, в самозащите, самоутверждении, в малодушии, во лжи. Грех однообразен. И плоды псевдохристи-анства однообразны. Поэтому они легко узнаются на всех уровнях и во всех сословиях. И у иерархии Церкви, у мирян и монахов, у клириков, у простолюдинов и у "культурной элиты". Одно и то же. Вместо любви к Богу и ближнему до креста - страх креста, вместо отвержения от себя, своего мира - утверждение себя в мире, вместо милосердия - осмотрительность и равнодушие, вместо доброго пастырства, отдающего жизнь за овец словесного стада, - наемничество и трусость, вместо сострадания к узникам - осуждение и презрение к ним.
      Но, пожалуй, хватит продолжать этот позорный перечень признаков нашей духовной смерти. Очевидно только одно, что тот вид лжехристианства, который мы наблюдаем сегодня, а именно так называемое новое христианство, или "обновленчество", посеянное князем мира сего на нашей почве, есть безумие перед Богом. Теперь, когда завершено его создание, когда оно упрочилось и признано властями века сего, так как вошло наконец в пору своей зрелости, плоды его предстали во всем своем безобразии. Пред очами тех, кто хочет видеть.
      "Я посещу вас по плодам дел ваших, - говорит Господь, - и зажгу огонь в лесу вашем, и пожрет все вокруг него" (Мер. 21, 14).
      Господь открывает нам глаза, показывая плоды. Зачем же? Почему сегодня так очевидно безобразие лжехристианства? Почему именно сегодня стали невыносимы для нас ложь и безумие перед Богом?
      И сказал Господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе (Быт. 12, 1).
      Авраам послушался Бога и стал отцом веры. Он знал осуществление ожидаемого. Легко ли ему было? Легко ли оставить все и выйти из родства своего, из земли, из мира, решиться на долгое странствование по чужим пространствам для того, чтобы обрести желаемое - землю обетованную? В поисках "обительного града" проходят годы и годы, вся жизнь. Этот мир пересылка, и надо тащить себя, свою ношу по этапам...
      Душа рвется из плена. Но разум медлит. Он хочет вернуться в Египет, в плен, там сытно, и безопасно, и привычно. Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего (Рим. 12, 2), - учит св. Апостол Павел. Преобразуйтесь познанием воли Божией, познанием реальности, познанием того, что видимо, и того, что невидимо. Познанием плодов...
      Господь говорит Своим ученикам, тем, кто войдет в христианство, вы соль земли и свет миру. Соль, предохраняющая мир от гниения, от распада, от энтропии. Свет, разгоняющий тьму и ужас безысходности жизни в этом падшем мире.
      Ум должен узнать то, что знает душа. Ум должен соединиться с сердцем, они должны быть едины. Для познания Истины. Тогда плоды лжехристианства будут не только явны, они перестанут нас ужасать. И нам станет ясно, что неохристианство процветает сегодня именно потому, что оно - не соль земли и не свет миру. Оно отказалось от любви и жертвы, заменив жертву собой жертвой отдельными удобствами или преодолением отдельных недостатков, терпением их в себе и ближних, терпением порочных навыков, страстей и т. д.
      Князя мира сего, специально занимающегося извращением христианства, его ревизией, вполне устраивает подмена креста Христова, жертвы собой компромиссом с собой, с миром и с Богом. Ведь подмена никогда не даст веры как осуществление ожидаемого, веры как духовного таинства в единении и любви с Христом.
      Св. Апостол Павел дает определение веры в Послании к Евреям перед тем, как показать, как действовала вера в тех, кто побеждал верой мир, дает описание плодов веры.
      Вся эта глава раскрывает, что такое вера и ее осуществление в видимом и невидимом мирах.
      На первом же допросе я попросила у следователя Библию, чтобы переписать эту главу. Я унесла свои записи в камеру. Но читать и знать тексты мало, надо получить возможность от Бога их осуществить. "Сергианство" читает и почитает тексты, однако же не имеет духовной силы их исполнить.
      Компромисс лишает духовной силы, взамен он обещает комфорт и удачу, относительные, конечно. Удачу и там, и там. И в мире, и в христианстве. "Вели бы вы себя хорошо, стали бы епископом", - сказал митрополит Ювеналий христианину, отсидевшему восемь лет в лагерях за бескомпромиссное исповедание веры. Митрополит выразил в этих чудовищных по цинизму словах принцип неохристианства, то есть "сергианства". "Евангелие Евангелием, а жизнь есть жизнь", - любил повторять эту сентенцию, по смыслу очень близкую к словам митрополита Ювеналия, мой знакомый священник. Дьявол однообразен, плоды греха и лжи однообразны.
      Да, компромисс обещает хоть малую удачу христианству в этом погибающем мире. И мы не можем пренебречь этой удачей, - уверяет себя "новое христианство". К тому же мы достойны удачи, ведь мы соль земли. Мы - свет миру, мы - сливки общества, мы не язычники, мы будем просвещать мир собой, каждый из нас несет свет, мир болен, и мы будем исцелять мир своим присутствием в нем. Но для этого мир должен принять нас, признать нас за своих, мы не хотим быть людьми "второго сорта", иначе он нам не поверит, он должен увидеть, что мы такие же, как и все, только лучше, чище, светлее, честнее, тем более мы обладаем тайной спасения, мы будем жить вечно, а мир погибает. Но, если мир захочет, он может, несмотря на всю свою ненависть ко Христу, быть спасенным, если он станет таким же, как мы. Для этого мы и будем сотрудничать с ним, спасая его. Однако для этой миссии важно никого не раздражать, никуда не торопиться, ничего не провозглашать, ничем особо не отличаться, быть такими, как все, чтоб не прослыть экстремистами. "Сидели бы себе тихо и молились", - отечески увещевал меня начальник Лефортовской тюрьмы. Сидели бы себе под кроватью и молились, чтобы никто не видел. Или ходили бы, на худой конец, в церковь. "Как моя бабушка, она верующая", - говорил мой следователь. "Моя бабушка - верующая", - сказал мне еще один сотрудник того же ведомства, когда приехал ко мне в ссылку. По-видимому, у них у всех бабушки - верующие. И они хотят, чтобы мы веровали так, как веруют их бабушки... Одним словом, "мы исправим подвиг Твой" (Великий Инквизитор), "вели бы себя хорошо, никто бы вас не посадил", "вели бы себя хорошо, были бы епископом"!
      Всякая болезнь от Бога, как и всякая власть от Бога. И всякий плен от Бога.
      Ум заболевает невозможностью видеть сущность вещей и явлений, заболевает неведением.
      Он заболевает забвением. "Мир возлюблен Богом", - говорят те, кто хочет спасать мир современным христианством. Бог так возлюбил мир, что мир был спасен. Да, Сын Божий спас мир крестом. Жертвой. "Се бо придет крестом радость всему миру", - поет Церковь. Христос спасает нас, утверждая, что только крестом, жертвой мы можем спасти свою душу. Показывает путь и открывает смысл воскресения Своего и нашего.
      Православие открывает главные смыслы бытия, смыслы Воплощения, Креста и Воскресе-ния. Оно раскрывает смысл жертвенной любви к миру. Истинной любви.