Значит, я должна разлюбить все? Еще один виток в безумие.
      Бог есть любовь, любовь завещана мне как единственное и как неоспоримое условие спасения моей души, и я должна перестать любить? Кто... не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей... а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником, - сказал Христос (Лк. 14, 26).
      Я никогда не могла объяснить, что значат эти слова. Их объяснить невозможно, их надо прожить. Христианству невозможно научить, это иное устроение ума и сердца. Это - иная жизнь. Тайны открываются только смиренным. И если мы не смиряемся, то Господь смиряет нас.
      "Как вам нравится у нас?" - спрашивает меня один из лефортовских начальников. Кто-то из нас безумен... "Тюрьма", - отвечаю я. "Вы еще не видели тюрьмы", - возражают мне.
      Они гордятся своим порядком, чистотой, жестким регламентом, - понимаю я. Здесь чисто, меняют регулярно постельное белье, водят регулярно в баню, по первой просьбе является фельдшер, еда вполне прилична для тюрьмы.
      Я вспоминаю своего знакомого эстонского писателя. Его жена была постоянно занята стиркой, глажкой, уборкой. Она буквально вылизывала свое жилище.
      "Фрейд, - говорил он мне, посмеиваясь, - Фрейд объясняет сугубую чистоплотность желанием человека спрятать свою внутреннюю нечистоту". Вымещение внутреннего во внешнее.
      Фрейд повторил по-своему сказанное в Евангелии: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. 23, 27).
      Форма не только может стать поруганием смысла, форма может обнажить внутренний смысл. Лицемерие как сущность фарисейства всегда придает особое значение форме.
      "Как вам нравится у нас?" Мне очень нравится ваша тюрьма.
      По-видимому, это лучшая тюрьма в мире...
      Мы сидим в гостиной у священника. Хозяин дома молчит, не подымает глаз на гостей, казалось бы, он не видит ничего и не слышит ничего.
      Разговор идет все о том же: сейчас не время плодов. В гостях у священника его близкий родственник, в церковных кругах родственника почитают за известного богослова и знатока церковной словесности.
      Он негодует против тех, кто думает иначе, кто полагает, что подлинное христианство неподвластно никаким обстоятельствам, кроме евангельских.
      Он негодует против тех, кто сидит в тюрьме. Кто незаконно подвизается - тот не увенчивается, - твердит богослов на все возражения. Это фраза из послания Апостола Павла к Тимофею (II Тим. 2, 5). Речь в ней идет о том, что воин Христов, христианин, не должен связывать себя делами житейскими.
      Богослов негодует против тех, кто сидит в тюрьме за христианство. Он уверен, что они "незаконно подвизаются"...
      Все так красиво, чинно, так богато в этой гостиной, все так благолепно, так и кажется, что сейчас нас спросят:
      "Как вам нравится у нас?"
      Но вот форма трещит по швам, еще немного, и окрашенный гроб обнажит свое содержимое.
      Мой соузник, мне хочется назвать его бретонским крестьянином (когда-то Пастер позавидо-вал вере бретонской крестьянки), только что отсидел свою ссылку, свой второй срок. Он - не бретонец, он - украинец, двадцать лет назад его впервые посадили за веру. С тех пор он в скитаниях вместе с семьей, у него шестеро детей... "Мне снится тюрьма, - говорит он тихо. Наверное, не миновать ее". Я говорю все то же: "Поберегите себя".
      Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, - отвечает Господь Петру.
      Бретонский крестьянин отвечает мне с кроткой улыбкой: "Ведь это блаженство". - "А дети? Дети?" - волнуюсь я. "А то Господь не знает..."
      Тюрьма - это блаженство, говорит он.
      "Как вам правится у нас?"
      Я лежу спиной к моей сокамернице, спиной к "глазку". Я не знаю, откуда во мне возникает это незнакомое сочетание знакомых слов, но они все настойчивей звучат в моем уме.
      "Как я хочу в Твой преблагословенный покой". Видно, ветер в печи был слишком стреми-тельным и жарким, и вот однажды на рассвете я впервые услышала эти слова, когда мой измученный ум, повторив бессчетное число раз бессмыслицу и ложь, атакующую мою душу на допросах, взмолился о покое...
      Но что же такое преблагословенный покой? Начало? Исток пути? Предел пути? Царство Небесное? Но у Царства Божия нет предела. Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное! - взывает Господь. Приблизился преблагословенный покой Его. Он совсем близко - у моего сердца, у моего лица, он ближе воздуха, которым я дышу, им дышит мое сердце, он в моем сердце, вместившем глубины будущего века, и я жива еще потому, что мне дано время, чтобы войти туда...
      Сними обувь, здесь земля святая. Здесь Господь. Здесь Его покой. Но войти туда можно с умом и сердцем, очищенным покаянием.
      Мое путешествие начинается вновь. Каждый день - это отрезок пути. Я должна идти, я должна пройти этот путь.
      Лефортовские коридоры стали короче.
      Меня судят за "Надежду", меня спасает "Надежда". Я читаю ее. Я учу наизусть ее тексты. Это голос Церкви. Маленькие желтые книжечки станут судебным делом. Они лягут в казенные тюремные папки. Предание Церкви. Земная жизнь Пресвятой Богородицы. Описание ее чудот-ворных икон. Жития Святых. Проповеди святых Отцов. Духовные наставления священников. Письма новомучеников своим духовным чадам, мои статьи о необходимости проповеди христианства в культуре.
      Почти десять лет напряженной работы, десять лет Христианского чтения, изучения духовного наследия Православной Церкви. Живая вода, обещанная Христом. Ее хотят заточить в казенные папки.
      Их кладут передо мной на стол. Это - мое "дело", пришла пора его закрывать.
      Я с жадностью читаю "дело", это - встреча с Церковью, с "Надеждой", с теми, кого я давно не видела, передо мной протоколы их допросов.
      Я прощаюсь с книгами "Надежды". Увижу ли я их когда-нибудь?
      Мое сердце, моя память должны вместить то, что хотят заточить в тюремные папки. Господь снова дарует мне Надежду, чтоб через нее спасти меня.
      Я возвращаюсь в камеру после каждого свидания с моим "делом". "Что с вами? Почему вы радуетесь?" - недоумевают мои соседки по камере, теперь их двое, вторую поместили к нам недавно, она рассказывает ужасы, которые ожидают меня. "Вы умрете в лагере", - говорит она чуть ли не десять раз на день.
      Страх рождается в пустоте. У него нет природы, он возникает в безводной пустыне, жажду-щей живой воды, обещанной Христом. Значит, в сердце, где Он хочет создать Себе обитель, не должно быть ни мгновения пустоты. Ибо, по Его слову, выметенная и чистая горница немедленно наполняется бесами, куда более свирепыми, чем те, которые только что были выметены оттуда. Ни одного мгновения безбожного бытия, ни одной минуты отдельного от Бога бытия...
      Это невозможно заточить в тюремные папки, это невозможно забыть, это невозможно отнять. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф. 10, 28), - говорит Господь Своим ученикам. И они проверяют эту истину жизнью. Ибо я уверен, - говорит Апостол Павел, - что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8, 38-39).
      Ни одного мига пустоты, ибо страх рождается в безбожной пустоте. У него ведь нет природы.
      Это - начало пути. Как я хочу войти в Твой преблагословенный покой!
      Но - это долгий путь, знаю я, чем больше моя жажда, тем отчетливей я понимаю свое ничтожество, свое недостоинство, свою "несовместимость" с теми, кто вошел и войдет в этот преблагословенный покой. Посему Я вознегодовал на оный род и сказал: непрестанно заблуждаются сердцем, не познали они путей Моих; посему Я поклялся во гневе Моем, что они не войдут в покой Мой (Евр. 3, 10-11).
      Лефортовские коридоры стали еще короче. Остается последний день прощания с "Надеждой". А потом - суд. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф. 10, 28), - повторяет мне Господь. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Иоан. 16, 33), - повторяет мне Господь.
      "Я боюсь больше Бога, чем прокурора", - говорю я следователю, пугающему меня прокурором. Мне все равно, что будет на суде, меня ждет другой Суд.
      Это был лес из лиц, без глаз, без ушей. Это был лес без леса.
      Это был зал суда, в котором не было ни одного лица, знакомого мне, кроме лица моей дочери.
      Этот лес был частью смертного потока вещества, он был частью больного смертью вещества.
      И потому я не знаю, чем я дышала в этом лесу два дня. Господь сказал Своим ученикам, что, когда их повлекут в суды за имя Его, Он будет с ними.
      Лес был как лес. В него вошел (только на второй день) Ф. Светов, он вошел в него, словно его втолкнули в ту самую клетку, о которой спрашивал его наш приятель: если ты христианин, то почему тебя до сих пор не сожрали львы?!
      Он вошел в лес, полный чудищ, как входит в темень дитя, желающее вопреки темноте разглядеть окружающий его мир. Он вошел в этот лес, как слепой ребенок. Он увидел меня на скамье подсудимых и пошел ко мне. Но его остановили.
      Это был лес без леса. И я вспомнила праздник Троицы. Храм, украшенный березами, лес, пришедший в храм, запахи леса, треск свечей, освещающих Божественные Лики...
      Здравствуй, Господи, это Ты?
      Почему они так боятся Тебя?
      Как-то примерно за месяц до суда меня увели с прогулки к начальнику тюрьмы. Со мной некто хочет побеседовать, объяснил начальник. Мне все равно, кто это, и я спрашиваю его: "Социолог?" - "Ну да, социолог", - с готовностью подтверждает начальник.
      Нам приносят кофе и сладости. Мой собеседник хочет угостить меня кофе. Но я не буду пить кофе и есть сладости. Я в тюрьме, меня привел на эту трапезу конвой.
      "Социологу" неловко пить кофе одному, он почему-то волнуется, много курит. Разговор начинается с комплиментов. О, это известный "вежливый стиль" допросов, угроз, обещаний, лести и лжи...
      Он начинает разговор с комплиментов "Надежде", затем объявляет, что он "православный язычник" (?!). Может быть, мне это покажется интересным?
      Он долго и охотно говорит о Боге, спрашивает меня, какое из Посланий к Коринфянам святого Апостола Павла - первое или второе - мне больше нравится. Сразу видно "православ-ного язычника". Он говорит о Священном Писании, будто о кинофильме: какая серия вам больше нравится?
      Комизм ситуации не сразу обнажает идею этого визита. "Социолог" настойчиво повторяет о своем, мягко сказать, неодобрительном отношении к хозяевам тюрьмы, но я перебиваю его. "Как вам нравится у нас?" - вспоминаю я.
      Я говорю, что здесь чисто, прилично кормят, дают таблетки, газеты и лечат зубы. Мне это нравится. Мне не нравится, что каждые пять минут на женщин смотрят офицеры, даже тогда, когда смотреть не следует. "Да, да", "социолог" соглашается со мной. И опять комплименты в адрес моей статьи, вернее, ее отдельных мест.
      "Социолог" бегает по кабинету и спрашивает меня: нет ли здесь записывающей аппарату-ры? Я, естественно, не могу этого знать. Он объясняет, что попал сюда "по блату", пишет книгу о религии, что не имеет ничего общего с хозяевами тюрьмы.
      Я помню юношеские годы моего сына. Он - артист. В институте, в котором он учился, от студентов первого курса требовали множество этюдов "на память физических действий", так они назывались. Он показывал мне их, и мы смеялись, придумывая все новые "физические действия".
      Этюд, в котором участвуем я и "социолог", задуман как серьезное действие, но комизм ситуации взрывает несостоятельность его сценария. "Социолог" каждую минуту вспоминает черта, я предупреждаю его: "Будьте осторожны, только вы вспомните о нем, и он тут как тут". Но наконец-то кое-что проясняется - "социолог" хочет меня "включить" в политику, он говорит мне что-то о ЦРУ, об американском президенте, еще о чем-то подобном...
      Но ни я, ни "Надежда" не имеем никакого отношения к политике.*
      * О целях его визита долго догадываться не пришлось. Николай Николаевич, как назвал себя "социолог", попавший "по блату" в Лефортовскую тюрьму КГБ, был автором книги "ЦРУ против СССР" и других, подобных ей. Н.Н.Яковлев принадлежит к числу журналистов, которые призываются карательными органами для того, чтобы оправдать их действия через средства массовой информации. Н.Н.Яковлев специализируется на фальшивках и клевете в адрес не только "преступников", судимых за религиозную деятельность, он специализируется на подделках и клевете, пригодных для оправдания фабрикации дел "узников совести". Так, в этой книге Н.Н.Яковлев, к примеру, утверждает, что меня наняло проповедовать Христа... ЦРУ. Н.Н.Яковлев, по-видимому, даже не потрудился согласовать свою клевету со следователем, составлявшим "уголовное дело "Надежды"", - в моем деле не упоминается ЦРУ. Между тем появление Яковлева в тюрьме было еще одной акцией гонителей "Надежды", цель которых была, как я писала, сломать мою душу и сжечь мою совесть. Посещал Н.Н.Яковлев в горьков-ской ссылке, надо думать, тоже "по блату", и академика А.Д.Сахарова, посещал после того, как в печати гнусно оклеветал жену Сахарова Е.Г.Боннэр.
      Нам пора расставаться. Я с непривычки устала так долго участвовать в этюде, но "социо-лог" не хочет со мной расставаться. "Может быть, мне еще прийти к вам?" - спрашивает он напоследок.
      Почему они так боятся Бога? Если они правы, мои обвинители, мои судьи, почему они так тщательно скрывают свою правоту?
      Почему в зал суда не пускают моих близких, почему меня возят в суд тайно, подгоняя маленький "воронок" к открытым дверям черного хода, почему меня привозят в этот загородный суд и увозят так, чтобы никто не видел меня?
      Признаюсь, что я не могу не смеяться над этим абсурдом, в котором поневоле должна участвовать. Сатана явно смеется над ними, побуждая скрывать их "правду". Сатана - создатель ложных мыслей, он и побуждает так бояться Бога, чтобы гнать за веру в Него и скрывать гонения.
      Но я не хочу ненавидеть. Я хочу любить. Мы призваны не проклинать, а благословлять. Бог населил эту землю, это Его земля, и каждая частичка мира пронизана Его неистребимым Светом.
      Он населил зал суда. Моя встреча с этими людьми угодна Ему. Каждый из тех, кто населяет этот лес без леса, собрание, образовавшее пустоту, желанен Богу. Он умер за каждого из них. Настанет час, - говорит Он Своим ученикам, - и вы будете поставлены пред судьями и пред правителями для свидетельства пред ними. Вы будете свидетельствовать для них. Для тех, кто не хочет вашего свидетельства, для тех, кто будет убивать вас за него. Но это нужно не только для вас, но и для них.
      Распни Его, распни! - кричал народ.
      Они не хотели, чтоб Он их спасал. Они не хотели воскресения, они не хотели Его любви, но жаждали Его жертвы, хотели, чтобы Его не было, потому что Он есть.
      Сатана требует от людей убийства Бога, но Бог, умирая, воскресает и Своей смертью спасает Своих убийц.
      Чем сильнее ненависть к свидетелям Христа, чем бессмысленней причина гонений, чем свирепей гонения, тем крепче и непоколебимей вера.
      Чем пустынней лес из людей без лиц, тем горестней печаль о них, тем ближе к сердцу любовь Христова и тем желанней Его преблагословенный покой.
      По-видимому, дорога к Его покою началась отсюда, из зала суда.
      Я вышла из этого леса другой. Я не знаю, как это случилось, но уже в первый день суда, столкнувшись с собранием людей без лиц, услышав своих судей, я удивилась радости, наполнившей меня.
      Мои судьи свидетельствовали своей ненавистью о Боге, свидетельствовали, что Он истинен. Радуйтесь,- вспомнила я сказанное нам Господом. "Радуйтесь! Господь победил мир", - сказала я в последнем слове себе, своим родным, своим судьям.
      Пять тюрем, похожих друг на друга, пять тюрем, отличающихся друг от друга. Наверное, их имел в виду один из лефортовских начальников, когда сказал мне: "Вы еще не видели тюрьмы".
      Всего шесть тюрем, не так уж много, всего лишь три месяца этапа, пять пересылок - пять тюрем. Две последние из них размещены в зданиях, некогда принадлежавших женским монастырям. Кельи стали камерами.
      Дьявол однообразен. Ад страшен дьявольским однообразием, монотонностью безнадежности, ад - безличное бытие, серое ничто, безбожное существование.
      Каждая тюрьма включает в себя все человечество, капля воды есть частица потока, в ней вмещается все, что вмещает поток.
      Все тюрьмы похожи адской монотонностью безобразия безбожного бытия.
      Все преступления похожи, сатана сначала учит ненавидеть Бога, отрицая Его, следующий шаг после убийства Бога в себе человек делает, убивая себя грехом, преступлением, жадноcтью. Сатана завершает дело убийства души, и человек превращается в биологический организм.
      Человек сам выбирает это. И забывает Слово. Отныне он не может "понести язык" и говорит бранью, языком, изуродованным сатанинской ненавистью к Богу, к миру, к себе подобным. Вместо слов он извергает брань, выражая свои состояния однообразным монотонным сквернословием. Так вот что такое часто встречающееся в Священном Писании определение "бессловесный". Они уподобились скотам бессловесным, - говорит Апостол.
      Бессловесность, бессмысленность скотоподобного звериного ума. Образ Божий, дарован-ный человеку, его внутренний мир, его владычественный ум, хранилище смыслов, храм Слова - все тонет, поглощается безбожной пустотой. Человек теряет словесность, вместо этого он извергает нечто, похожее на собачий лай или мычание негодующих коров. Борьба против Истины сооружает ад на земле, превращает мир в тюрьму.
      Все тюрьмы похожи пустынным безлюдьем. В такой же пустыне, в больнице, похожей на тюрьму своим безлюдьем, умирала моя мама...
      Я дышу как рыба, выброшенная на пылающую адским пламенем пустынную землю. Бесстыдство преступления, казалось бы, выжгло все живое на этой земле. Но это теперь мой мир, мое человечество, и я - частица его. Моя свобода привела меня к ним, к этим людям, моя свобода бросает меня из тюрьмы в тюрьму, с этапа на этап.
      Я должна пройти этот этап, и мне надо добраться до Твоего покоя, Господи!
      Сорок лет шел Израиль через пустыню. Сорок лет - это не число, не срок, это - отрезок пути к Вечности, это - символ человеческой жизни.
      Это путь из рабства в землю покоя, в обещанную Господом землю, которая вернет дошедшим до нее утерянный рай.
      Сорок лет - поток смертного вещества, поглотивший тех, кто не дошел, кто сложил свои кости в пустыне, не найдя в себе силы "понести свою свободу", пронести ее через пустыню, через мир, через тюрьму.
      Это - путь человечества, его должен пройти каждый человек на земле, чтоб дойти до земли обетованной, до Царства, до преблагословенного покоя. Пройти через серое ничто, через тюрьму, через ад.
      Как я хочу в Твой преблагословенный покой! - твержу я, влачась по тюремным коридорам, валяясь на нарах и под нарами на пересылках, в душных камерах зэквагонов.
      В дымных, накуренных камерах ни днем, ни ночью нет покоя. Днем грохочет радио, перекрывая сквернословие, ночью песни у "решки" (зарешеченного окна), перебранка с "дубачками" (так называют надзирательниц), не позволяющими "гонять коней" - переписываться с заключенными мужчинами из соседних камер.
      "Слушай, тюрьма!" - это позывные, с этого начинаются монологи и диалоги у "решки".
      Слушай, тюрьма!
      К этому нельзя привыкнуть, это можно только преодолеть силой Господа.
      Нужно выйти из этого "порядка бытия", - приходит мне на память мысль, посетившая меня еще в первые лефортовские недели.
      Нужно выйти из этого "масштаба", повторяю я себе, стараясь "вместить" свой ум, свою душу в эту спасительную формулу... Что это значит?
      Я должна увидеть, прозреть, наконец, должна выйти в истинный мир, прорваться сквозь кору, сквозь нереальность сатанинских искажений, войти в естественный мир, вернуться в тот мир, который сотворен Богом и исцеляется Его воскресением, верой в Его воскресение.
      Этот скверный балаган нереален, в нем может участвовать лишь малая часть человеческого существа, оболочка, его плоть, его земля, его прах.
      Но "внутренний человек", соединившийся верою с Богом, не подвластен никаким сатанинским навыкам, ему только больно от вонзающихся стрел, душно в черной копоти, в жаркой пустыне безлюдья, он страждет от бессловесности, от жажды.
      Но вот сквозь весь этот чад, черную копоть пробивается Свет.
      Откуда Он? Где Он до сих пор скрывал Себя?
      Ни одного мгновения пустоты в безлюдной пустоте! Вернуться в естественный мир во что бы то ни стало! Вернуться к естеству, прикоснувшись к Свету. Как вожделенны жилища Твои, Господи сил! (Пс. 83, 2).
      Как только возникает Свет, пронзая эту дымную завесу вещества, сжигая ее дотла, освобож-дая Свой естественный мир из плена, все обретает смысл. Серое ничто преобразуется. Эти люди жаждут Бога, они жаждут исцеления, они забудут все, как только захотят войти в Твой преблагословенный покой!
      Мир должен быть исцелен, Бог будет терпеть этот мир, эту землю, трепещущую песчинкой в Его руках, до тех пор, пока христиане не перестанут исполнять завещанное Им дело исцеления мира. Начатое Богом исцеление и порученное Богом Своим ученикам.
      В черном туннеле, выжженном грехом, преступлением, убийством, ложью, в тюремном туннеле постоянно горит электрический свет.
      Он обнажает бессилие зла, безволие ада, равнодушие к смерти, жадность к жизни. Это - человечество, текущее сквозь черный туннель.
      Кому же из тех, кто вовлечен чуждой силой сюда, удастся осознать в себе сокрытый Свет, для кого из них сквозь трещины в туннельной коре откроется Истина, Ее неистребимый, всепроникающий и всепобеждающий Свет?
      Для того, кто возжаждет этого и выйдет обновленным из огня покаяния.
      Каждый день - отрезок пути к Вечности. Туннель должен иметь конец.
      Мир, созданный Богом, прекрасен, черный туннель, через который тащит меня чуждая сила, не может убить во мне это знание. Оно еще не прочно, оно то исчезает, то возникает. Это знание - начало любви, я хватаюсь за него слабыми руками, плачущим сердцем, я приникаю к нему жаждущим обновления умом. Моя надежда помогает мне.
      И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое (Отк. 21, 5).
      Я жду обновления здесь, в черном туннеле, я снова и снова начинаю свою дорогу к Твоему преблагословенному покою, Господи.
      Здесь, на этом безнадежном пути, мне светит моя надежда. Церковь, ушедшая в пустыню.
      Последний раз вижу кресты храма сквозь трещину в крыше "воронка", везущего меня снова в тюрьму после суда (1 апреля 1983 года), приговорившего меня к шести годам лишения свободы. Кончится год тюрьмы, и меня повезут по этапам в ссылку.
      Я вижу сквозь трещину в крыше "воронка" кресты храма.
      Это церковь святых Апостолов Петра и Павла, она стоит недалеко от Лефортовской тюрьмы. Я слышала в камере иногда ее благовест, теперь она склонила надо мной свои кресты, благословляя меня. Отныне я буду видеть храмы только на открытках и фотографиях. Меня лишили свободы ходить в храм.
      Меня решили лишить Церкви. Но это отнять невозможно, Церковь мы носим в себе.
      Первыми изгнанниками были Адам и Ева. С тех пор изгнание стало карой. Родина - иллюзия Едема. Но наше же жительство - на небесах (Фил. 3, 20), ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13, 14).
      Моя надежда говорит мне: отдай земле ее долг, и тогда ты победишь земное тяготение. Служение миру - есть распятие мира в себе, - говорит нам Церковь, ушедшая в пустыню.
      Как только я даю обещание земле вернуть без сожаления данное ею мне взаймы: земля ты и в землю уйдешь (Быт. 3, 19), - земное тяготение ослабевает. Мое естество, мой "внутренний человек", освобождаясь от этого притяжения, становится способным пребывать в естественном мире, и один миг этого пребывания дает несказанную силу и радость. Оказывается, у человека есть неисчерпаемые возможности к обновлению ума и к новой жизни его, но для того, чтобы эти возможности реализовались, нужно очистить "мысленный воздух"...
      Исцеление ума и исцеление мира начинаются с очищения ума, с его обновления покаянием. Он должен уйти от лжи, греха, преступления, от навыков, навязанных себялюбием, любовью к веществу, от мыслей, прикованных к вещественным началам, освободиться от притяжения земли.
      Черный туннель - странствование в абсурде, этюд с "социологом", буффонада суда, лес без леса.
      Это - поток тленного вещества, жизнь во времени, которое ежесекундно убивает себя самого по воле Бога, даровавшего времени эту благую способность. Оно уносит себя и меня. Но я должна, я могу выйти из этого потока.
      Значит, побег в тюрьму, побег в пустыню необходим? Время проносит через туннель меня, мой мир, мою землю, данную мне взаймы. Но туннель имеет конец.
      Он имеет конец, как и этот конечный нереальный, неистинный мир, навязанный миродержцем моему уму. Он втиснул мой ум в черную бездну лжи и греха, чтобы в замкнутом нереальном пространстве мой ум задохнулся, обессилел и не смог познать мир, созданный Богом.
      Бог разрешил это миродержцу для того, чтобы я сделала свой выбор свободно. "Противя-щийся же бедам, - по словам преп. Максима Исповедника, не знает ни того, какой торг идет у нас здесь, на земле, ни того, с какой прибылью отойдет он отсюда".
      Борьба, которую ведет Господь за каждую душу, скрыта от нас. И сколь ужасно было это видение, что и Моисей сказал "я в страхе и трепете", приоткрывает эту тайну борьбы Апостол Павел и продолжает: - Но вы приступили к горе Сиону и ко граду Бога живого, к небесному Иерусалиму и тьмам Ангелов, к торжествующему собору и церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершенства, и к Ходатаю нового завета Иисусу, и к Крови кропления, говорящей лучше, нежели Авелева. Смотрите, не отвратитесь и вы от говорящего. Если те, не послушав глаголавшего на земле, не избегли наказания, то тем более не избежим мы, если отвратимся от Глаголющего с небес... Итак, мы, приемля царство непоколебимое, будем хранить благодать, которою будем служить благоугодно Богу, с благоговением и страхом (Евр. 12, 21-28).
      Мы приемлем царство непоколебимое с благоговением и страхом, приемлем в Церкви, ушедшей в пустыню из мира. В Церкви, избравшей путь исцеления мира жертвой.
      Она знает своим соборным разумом, опытом своих святых, что, только уйдя из мира, она может обрести силу для его исцеления. Для этого она и должна пройти через черный туннель мира в пустыню, сокрытую в мире. Сокрытую от мира сего, искаженного миродержцем.
      Она проходит этот путь, чтобы вернуть мое сердце и ум к их естеству, чтоб вернуть миру его собственную, созданную Богом Красоту.
      Чтобы вернуть любовь, побеждающую страх.
      Церковь ответственна за сотворенный мир, и каждый из нас, кто приемлет царство непоколебимое, кто именует себя христианином, ответствен за жизнь и смерть мира, в котором накоплен огонь для его уничтожения.
      Слушай, тюрьма! - кричу я у "решки". - Христос воскресе!
      Он расторгает крестные узы.
      Он победил мир.
      Он победил смерть.
      Август 1982 - апрель 1985
      Москва - Усть-Кан
      ПИСЬМА ИЗ ССЫЛКИ
      Моя дорогая детка, мой добрый ангел, недавно я снова побывала в Усть-Кане. Проездом.
      Мы возвращались со Световым из Горно-Алтайска, куда нас пригласили для разговора. К областному прокурору.
      Мы могли выйти на свободу, вернуться домой, к своим детям и внукам. Нам предложили в обмен на свободу дать заверение в том, что мы не будем нарушать закон. А значит, косвенно признать, что мы его нарушили, исповедуя свою веру, и, значит, признать правыми тех, кто стоял "на страже закона" и попирал его, попирая и убивая себя и свою совесть.
      Усть-канская земля в оковах гор, скрывающих горизонт, была особенно пустынна в ту ночь. Казалось, тьма и пыль поглотили все, что окружено горами. Казалось, место это безлюдно и человечеству больше не нужен Усть-Кан. Мы вышли на темную площадь и отправились в милицию отметить наши маршрутные листы. Милиция была рядом. Дежурный смотрел телевизор. Он узнал нас.
      Усть-канская пустыня пахла ссылкой, надзором, одиночеством, необходимым, желанным одиночеством. Мы забыли, что впервые встретились после моих тюрем здесь же, в усть-канской милиции.
      Тогда Усть-Кан был залит солнцем и запах ссылки, надзора, одиночества был поглощен радостью встречи, надеждой на свободу. Тогда мы еще не были уверены в том, что Светова ждет та же самая печь, тот же самый ад, чтоб, пройдя через него, оказаться через год ночью в Усть-Кане, возвращаясь оттуда, где можно отдать душу в обмен на свободу.
      Мы так устали за двенадцать часов дороги! Восемь часов - перевалы, спуски, подъемы, и четыре часа перед тем - ожидание автобуса в милицейской машине под непрерывным снегопадом. Мы так смертельно устали, что были счастливы, получив возможность укрыться одеялами и уснуть. Мы хотели поскорее забыть о том торге, в котором не захотели участвовать.
      Мы отказались от него не потому, что не могли простить жестокости расправы над нами, ни в чем не повинными перед законом. Не потому, что не могли простить бессмыслицы зла и лжи. Мы знали, что без воли Божией никто не мог бы причинить нам зла. И потому, вспоминая о слезах детей, арестах, обысках, о бесчеловечности сатанинских обманов и сатанинской бессмыслице завуалированных мучений, мы старались принять их как благо Бога.
      Светова приговорили к ссылке из "гуманных соображений", как было сказано в приговоре. Однако после "гуманного приговора" его, пожилого больного человека, протащили по семи пересыльным тюрьмам, намеренно повезли в противоположную сторону, чтобы помучить на этапах, затем в наручниках привезли в последнюю тюрьму и держали там в следовательской камере, чтоб вырвать у него отречение.
      "Мамочка, смотри, как нас любит Бог, - писала мне в ссылку наша дочь из роддома, - сегодня арестовали папу, и сегодня же родился Тимофей..."
      Через месяц после суда над Световым сожгли его архив, письма покойной матери, письма покойной жены 40-летней давности, письма покойных и ныне здравствующих писателей, книги, рукописи, черновики.