-- Вотю возьмию потрогайю -- положилаИринаего руку назаряженную смертью грудь.
      Он погладил, взял сосок нежной щепотью. Ирину снованачало забирать, и, с трудом пересиливая себя, оназашептала:
      -- Нет. Погоди. Вот, здесь. Потрогай! Вот. Шишечка. Шишечкас горошину. Чувствуешь?
      Тамаз почувствовал.
      Сновапривстал налокте. Посмотрел в лицо Ирины как-то недоверчиво.
      -- Ты же грузин, -- принялась убеждать онасебя, его ли. -- Тебе нужны дети. Я б одного, положим, еще и успела, но как я оставлю его сиротой? Саматак рослаю И как взвалю натебя свое умирание? Если б ты знал, как это некрасиво: умирать. Поверь, я видела! Ну, глупенький, -- погладилаТамаза. -- Теперь понимаешь? Полторагода. Или два. И яю уйду. Месяцев десять смогую жить. Не дольше. А теперь поцелуй меня, слышишь?.. если тебе нею не неприятною слышишь? Я хочую яю хочую 12.11.90 Тратить вместе они начали нарынке: Ириназапрокидывалаголову, аТамаз опускал в раскрытый, соблазнительный рот подруги то щепоть гурийской капусты, то дольку мандарина, набивал сумку поздним виноградом, орехами, фейхоаю
      -- Напои меня вином и освежи яблоком, -- хохоталаИрина, -- ибо я изнемогаю от любви!
      находу осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапкию
      По дороге с рынкастояладревняя церковь.
      -- Византийцы построилию -- пояснил Тамаз. -- Еще в одиннадцатом веке. Абхазы были тогдасовсем дикимию
      -- А сегодня? -- зачем-то пошутилаИрина.
      -- И у меня есть гипотеза, -- подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, -- что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
      -- А может, они правы? -- вдруг погрустнела, посерьезнелаИрина. -- Гляди: ведь стоитю 14.11.90 Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз Ираклиевич бросил свидетельство о браке наскатерть.
      -- Ты -- князь! -- провозгласил. -- Единственный наследник родаАвхледиани.
      -- Тебя не поймешь, папа, -- ответил Тамаз. -- То ты член ЦК, то снова -князью
      -- Молчать! -- стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
      Тамаз притих. Вошлаприслугас десертом. Возниклапауза.
      НатэлаСерапионовна, с некоторой опаскою поглядывая насупруга, потянулась через грязные тарелки засвидетельством, принялась изучать.
      -- Былаб хоть из Москвы, из хорошего дома, -- сказала.
      Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.
      -- И вдобавок ты -- трус!
      -- Трус? -- переспросил Тамаз.
      -- Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишкаю
      Неимоверный вид насказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, давысокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, атут усугубленная тем, что хозяин -малознакомый возлюбленный, -- напервых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.
      Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проектыю
      Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ириназавернулав спаленку, окинулахозяйским взглядом, пошлав прихожую, распаковалачемодан, и, отыскав накухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретоюю
      -- Зачем?! -- рвал с шеи Тамаз золотой крестик, -- зачем вы навесили его наменя?! Ейю ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!
      -- А если ребенок? -- спросил отец. -- Кому нужен внук с дурной наследственностью?
      -- Дане будет у нас детей! -- выкрикнул едване сквозь слезы Тамаз. -- Не будет! Онаобещалаю
      -- Онаю -- передразнил отец. -- Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?
      -- Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!.. -- и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.
      Мать припустиласледом.
      -- Натэла! -- безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.
      -- Тамаз, мальчик, -- подвывалапод нею НатэлаСерапионовна.
      Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:
      -- Открой. Поговорим как мужчинас мужчиною.
      Тамаз, видать, услышал в тоне отцакапитулянтские нотки, щелкнул ключиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну настул рядом. НатэлаСерапионовнастояланапороге.
      -- Уйди, мать! -- прикрикнул Реваз Ираклиевич. -- Значит, говоришь: больнанеизлечимо? -- переспросил, когдаони остались одни.
      -- Конечно, папа!
      -- И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?
      -- Даже меньше! Скорее всего -- меньше!
      -- И детей, клянешься, не будет?
      НатэлаСерапионовнастоялау дверей, подслушивала, асквозь щель другой двери подсматривалазаНатэлой Серапионовною прислуга.
      -- Клянусь!
      -- Хочешь испытать себя, да, сынок? -- Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глазаТамаза. -- Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб онаумиралане в одиночестве?
      -- Н-ну да, папа, -- замялся Тамаз. -- Но дело не только в этом. Мнею Мне, знаешь, очень хорошо с неюю -- и Тамаз покраснел. -- Ну, ты понимаешью
      -- Понимаю-понимаю, -- подтвердил Реваз Ираклиевич. -- Есть женщины, накоторых у мужчины почему-то особенно стот.
      Тамаз смутился.
      -- Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни матери!
      -- Что ты, папа!
      Повислапауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.
      -- Н-ную коль двагода, -- прервал ее, наконец, Реваз Ираклиевич. -- Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!
      -- Спасибо, -- пролепетал Тамаз.
      -- Но уж если взялся, -- добавил отец строго, -- не вздумай бросить, когдаонастанет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия я тебе не прощу!
      -- Нет, папа. Не брошу! -- отозвался Тамаз торжественно.
      НатэлаСерапионовнаедвауспелаотскочить, чтобы не получить дверью по лбу.
      юСказочный Тбилиси заокнами глубоко посинел, украсился огоньками. Иринасиделав кресле, напряженная и недвижная. Потом резко поднялась, зажглаэлектричество, сталасдвигать, сносить в одну линию холсты и планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви, портреты, пейзажию Выдавиланапалитру целый тюбик первой попавшейся краски. Взялакисть. И метровыми буквами, по всем планшетам и холстам, написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставилажирный восклицательный знак. Оделась. Взяласумочку. Вышлаиз мастерской, хлопнув дверью с автоматической защелкою.
      Хоть и по-грузински было написано, Иринапоняла, что небольшая, консолью над улицей вывескаобозначает кафе, скорее всего -- кооперативное, и вошлавнутрь. Лестница, которая несколькими ступенями велавниз, освещалась едва-едва: таинственно.
      Миновав прорезь тяжелых бордовых портьер, словно наавансцену попав из-зазанавеса, Иринаоказалась в еще более скупо и загадочно освещенном подвальном зальчике, стойка-бар которого под сравнительно ярко мигающим аргон-неоном тянулак себе автоматически, композиционно.
      Иринас ходу умостилась навысокий насест:
      -- Не покрмите?
      Бармен сделал круглые глазаи повел ими в сторону и назад. Иринаотследилавзгляд и наткнулась накрутого мэна, двумя руками держащего огромную пушку. Пушка -- Иринапоинтересовалась -- сторожилашестерых, стоящих, опершись нанее полуподнятыми руками, у задней стены.
      Крутой мэн оценил Ирину и взглядом же, разве добавив легкий, нервный кивок -- послал назад, к выходу. Тут Ириназаметила, что у портьеры, с внутренней ее стороны, стоит еще один мэн, не менее крутой, с коротким автоматом в руках -тоже направленным натех шестерых.
      Иринаосторожно, как по льду, скользкому и тонкому, сделаланесколько шагов и, только очутившись налестнице, перевеладух.
      -- Что ж это такое? -- подумала. -- Захват? Грабеж?
      Черная ЫВолгаы неподалеку от входа-- с госномерами и всякими там антеннками -- подсказала, что скорее всего -- захватю
      Такси еле тащилось по поздневечернему, шумному и цветному, проспекту Руставели. Назаднем диванчике полусидел Тамаз, влипнув в окно, пристально вглядывался в сумятицу тротуарной жизни.
      -- Стой! -- сказал водителю, аубедясь, что ошибся: -- Поехали. Только потихоньку. Медленною Медленною
      -- Я из-затебя все сцепление пожгу, -- вполголосаогрызнулся водитель.
      Заскрипели тормоза. Тамаз ткнулся в переднее сиденье от резкой -- даже намалой скорости -- остановки.
      -- ***, -- выругался по-грузински русский водитель. -- Дурасумасшедшая! -они, оказывается, едване сбили именно Ирину, переходящую улицу с горячим хачапури в руке, засмотревшуюся начто-то особенно привлекательное в пульсирующей атмосфере центрагорода.
      Тамаз открыл дверцу, выскочил, схватил Ирину заруку, повлек к такси.
      -- А если б у нас не было ПроспектаРуставели?! -- улыбнулся. -- Где б я искал тогдалюбимую жену, пропавшую без вести в день регистрации? -- улыбнулся и попытался поцеловать.
      Иринане сопротивлялась, но и не общалась с супругом.
      -- Поехали, -- обиженно бросил Тамаз водителю и замолчал нанекоторое время. Потом спросил: -- Поела?
      -- Спасибо, -- холодно ответилаИрина.
      -- Я, между прочим, такую баталию выдержал! Ты знаешь, что мы венчаемся?
      Иринамолчала.
      -- И свадьбабудет.
      -- Рассказал им, что я умру?
      Водитель с любопытством поглядел в зеркало заднего вида. Тамаз смолчал, потупился. Иринаотодвинулась, вжалась в угол.
      -- Направо, -- скомандовал Тамаз. -- Здесь останови.
      Машинаскрипнулатормозами. Тамаз расплатился. Вышел слева, обогнул перед капотом, открыл иринину дверцу. Взял жену заруку, потом под руку, повлек наверх, в мастерскую.
      -- Подожди минутку, -- остановил перед входом, сам скрылся внутри.
      Через мгновенье распахнул дверь: voila! -- и несколько отступил в сторону, чтобы понаблюдать задействием подготовленного эффекта.
      Общего светав мастерской не было, только несколько разноцветных прожекторов бросали узкие, мощные лучи напостаментец в центре, поддерживающий старинное резное кресло, накотором эффектно, играя складками и бисером, расположилось белое атласное платье. Работы -- по первому ощущению -началавека. Стиль модерн.
      -- Подвенечное платье прабабушки.
      Трудно было не оттаять Ирине.
      А Тамаз, выждав, сколько -- почувствовал -- надо, подкрался сзади, обнял жену, принялся ласкать все ее телою
      Одежды под ласками спадали как бы сами собою. Головау Ирины закружилась: платье, прожектора, храмы из полутьмы -- все поплыло куда-то, ашевалье -- хотя кони несли карету во весь опор -- приближался неотвратимо, и вот уже поравнялся с каретою.
      Иринаулыбнулась преследователю, аон взмахнул рукою с неизвестно откудавзявшейся плеткою и ударил красавицу по лицу. Онавскрикнула, растерянно схватилась защеку, накоторой вспухал красный рубец.
      Крики, звериные, первозданные, подобные тем, недавним, в степи, хоть и подвели к ним вовсе, кажется, другие дорожки, понеслись, ничем не смягченные, ибо Тамаз удерживал иринины руки нежно, но цепко: ни палец не закусить, ни кулачок: аи понятно: что может быть приятнее мужчине, чем услышать это, разбуженное, вызванное вроде бы им самим?!.
      -- Господи! Тамазик, -- выдохнулаИрина. -- Как же я тебя люблю. Больше жизнию 15.11.90 Они стояли наМтацминде.
      -- Вон там, видишь? вон -- пустое место, рядом с канатной дорогою. Здесь станет новый храм. Первый новый храм в Тбилиси завосемьдесят лет. И если мне повезет, если я выиграю конкурсю
      -- Ты победишь, Тамазик, -- влюбленно подхватилаИрина.
      -- Если я выиграю конкурс -- это будет мой храм.
      -- Твой храм? -- раздумчиво протянулаженщина, словно легкий порыв переменившегося вдруг в направлении ветра, переменил и ее настроение. -- А чью, интересно, кровь прольешь ты в фундаментю своего храма? 25.11.90 Сценарий и режиссурацерковного венчания придуманы давно и не нами -- стоит ли дилетантскими ремарками описывать то, что тысячу раз видано каждым: не в натуре, так по телевизору или в кино, a не видано, так читано? Заметим разве, что народу собралось не так уж мало, хоть и не битком, что и НатэлаСерапионовна, и Реваз Ираклиевич держались с большим достоинством, апо отношению к невестке с некоторою даже приветливостью (чуть, может, надменной); что Иринабылабледнаи умопомрачительно хорошав платье модерн прабабушки Тамаза; что зажгли много свечей и выключили электрические люстрыю И еще: не рискнем умолчать (даже приведем его дословно) о коротеньком, шепотом, диалоге, случившемся прямо перед аналоем, замгновенье до собственно венчанья:
      -- А можно ли, Тамазик? ведь я некрещеная. Я пелав церковном хоре, a самаю
      -- Некрещеная? -- обеспокоился Тамаз. -- Что ж раньше молчала? -- но, поведя быстрым смышленым взглядом вокруг и не рискнув даже представить, что заскандал разразится, огласи он вдруг свежую новость, шепнул: -- Ничего. Не важно. В конце концов, все это ритуал, не больше. Бог простит.
      Службашлапо-грузински. По-грузински же Иринаответилаи свое да -- с подсказки Тамаза.
      Может быть, из-завеликолепия квартиры родителей Тамаза, которое не могло не подавить Ирину (дау нее, скажем прямо, были и прочие причины для неважного настроения), и гости, и хозяева: кто в шумной суете заканчивая последние приготовления к застолью, кто -- степенно беседуя-покуривая в его ожидании, -показались ей собравшимися скорее напохороны, и взгляды, которые она, виновницаторжества, насебе ловила, были (или воображались ей) полными столь скорбного сочувствия, что она(Тамаз, как назло, решал неотложные какие-то проблемы с вином) не выдержала, скрылась в ванной, где, пристально вглядываясь в отражение, пыталась угадать знак смерти, столь поразивший гостей, и молодую долго, наверное, разыскивали, прежде чем разыскали, наконец, и усадили в середину столарядом с молодымю
      Уже стемнело, играли хрусталем люстры, и Иринаувиделароскошный этот пир как бы извне: словно картину в раме, словно сквозь уличное, без переплета, не пропускающее звукаокно, -- и медленно отлеталадальше и дальше под давнюю музыку пицундских прогулок, покаокно не уменьшилось до неразличимости с другими светящимися тбилисскими окнамию 29.11.90 Наместе будущего храмарыл канаву бульдозер, оживленно копошились строители; неподалеку, через складку между холмами, весело играя под утренним солнцем, ползали вверх-вниз яркие вагончики канатной дороги.
      Тамаз горячился, кричал налысого человечкас усиками под Микояна, прораба, что ли:
      -- Какой ресторан?! Какой может быть ресторан?!
      -- Итальянский, -- хладнокровно отвечал что ли прораб.
      -- Я тебе уже объяснял: у нас национальная программа! Храм! Возрождение! Ты грузин или не грузин?! Ты, спрашиваю, грузин?! -- тыкал Тамаз указательным в грудь лысого.
      -- А чего ты наменя орешь? Т, что ли, землю выделил? Мое вообще дело маленькоею
      -- А у нас у каждого -- дело маленькое. Потому мы все и в дерьме!..
      юИ вдруг перетянутая струнанесущего тросас глухим стуком -- чеховская бадья в шахту -- лопнула. Двавагончика, как раз поравнявшиеся во встречном движении, ухнули, смялись, ударясь друг о другаи об огромный валун, перевернулись раз-другой -- из одного при перевороте вылетело, откатилось надесяток метров тело женщины в желтом иринином плаще -- и замерли искореженной грудой металла, наткнувшись накаменное препятствие. А туда, вниз, к ним, катил кубарем верхний, переполненный, только-только отошедший от конечной.
      Тамаз смотрел завсем этим несколько ошарашенно, покавдруг безумная мысль не посетилаего. Сорвавшись с местакак скаженный, через овраг, через какую-то свалку, обдирая одежду и кожу, ринулся он к месту катастрофы.
      Завыли сиренами милицейские машины и Ыскорыеы, подкатив и к верхней площадке, и к нижней. Люди в халатах, в формах, в штатском -- одни сыпались вниз, другие -- карабкались наверх. А Тамаз: измазанный, запыхавшийся, в крови, -- надвигался с фланга.
      Милицейские все же опередили, стали заслоном. Тамаз пробивался сквозь них, бешеный, кричал:
      -- Пустите! Там моя жена! Слышите?!
      И прорвался.
      Грудатрупов и умирающих привлеклаего внимание -- и то смазанное, поверхностное, -- после того только, как он убедился, что таженщина -- вовсе не Ирина. Даи странно: как он мог перепутать? -- сходство, если и существовало -- самое поверхностное, отдаленное.
      Псевдоиринабыланепоправимо мертва, хотя внешне в ней ничего, кажется, не нарушилось: разве головавывернутакак-то не вполне естественно.
      Тут уже суетились люди с носилками, вязко плыли стоны, летели короткие распоряжения. Тамазанесколько раз отталкивали с дороги: он всем мешал. Ноги были как ватные. Следовало собраться с силами.
      Архитектор, тяжело дыша, опустился наземлю.
      -- Что с вами? -- развернул его кто-то в белом. -- Ранены?
      -- А? -- дико спросил Тамаз. -- Нетю нет, извинитею Яю Я проходил мимою Вот она, -- кивнул заспину, -- кровь в основании храмаю
      -- Что? -- не понял медик.
      -- Извините, -- ответил Тамаз, встал, побрел прочь, потом свернул, принялся карабкаться наверх.
      По мере того, как утихало нервное потрясение, возвращалась тревога, придавалаэнергии несколько, может быть, даже неестественной. Выбравшись наулицу, Тамаз бросился к автомату. В карманах не оказалось двушки, но это было не так существенно: главное, чтоб натом конце проводасняли трубку.
      Сигналы, однако, летели в пустоту, и тревогаусилилась почти до только что испытанной. Тамаз выскочил из будки, буквально бросился под колесагрузовика.
      -- Старик! -- крикнул водителю. -- Срочно! Женаумирает!
      Грузовик прыгал по тбилисским мостовым, Тамаз сидел рядом с шофером: побелевший, закусивший губу. Наконец, остановились возле мастерской.
      Тамаз взлетел по лестнице. Придавил кнопку звонка, адругой рукою лихорадочно шарил в кармане, откапывая ключи. Справился с замком. Влетел в прихожую.
      -- Это ты, Тамазик? -- легкий, нежный, светлый, как-то даже оскорбительный применительно к тамазову состоянию голосок донесся из ванной. -- Как кстатию иди сюдаю потри мне спинкую
      Тамаз сбросил куртку прямо напол, разгладил ладонью лицо, вошел в ванную. Ирина, зажмурясь от удовольствия, нежилась, только что не мурлыкала, под одеялом теплой пены. Тамаз оперся об косяк и молчал.
      Приоткрыв глаза, Иринавстревожилась:
      -- Что с тобой, миленький?
      -- Пустяки, -- ответил Тамаз. -- Упал. Н-ничего особенного, -- и, надев нагрязную, в крови, руку бело-розовую банную варежку, сильно провел по ирининой спине.
      -- Тихо, сумасшедший! Обдерешь!..
      -- Ах, ты боли боишься? -- сказал Тамаз с очень вдруг усилившимся акцентом. -- А моей боли ты не боишься?! Ты подумала, как я теперь буду жить один?! Умирать онасобралась! Как красиво! как романтично! Дазнаешь ли ты, что такое смерть?!
      -- Чего бесишься? -- прикрикнулав тон Ирина. -- Может, я и не умру теперь вовсе. Может, любовь сильнее!
      -- Еще как умрешь! Как миленькая! Страшно! По-настоящему! Любовь сильнее, -- передразнил. -- Начиталась сюсюканийю -- и, больно схватив Ирину заруку, выдернул ее из воды, вытолкал в комнату, бросил надиван -Иринаоставлялаклочья пены повсюду, словно Афродита.
      -- Одевайся! -- стал швырять тряпки без разбора, кучею. -- Одевайся! Едем к врачу!
      -- Конечно, милый, -- сказалапритихшая Ирина, прикрываясь тряпками. -Только успокойся, -- но Тамаз, имевший другую установку, продолжал, как если б Иринаответилане да, анет:
      -- Хочешь лежать в гробу куколкою!? Так вот того не допущу я!
      -- Но да, милый, да!
      -- В гробу куколок не бывает -- только трупы!
      -- Да!
      -- И я тебе умереть не дам.
      -- Да!
      -- Ты распоряжалась собою, покане вышлазаменя!
      -- Милый, -- взялаИринамужазаруку. -- Принеси, пожалуйста, полотенце.
      Тамаз очнулся, пошел в ванную.
      -- Что мне надеть? -- спросилаИринавдогонку.
      -- Ничего, -- ответил Тамаз после паузы. -- Ты быласовершенно права, что не даласебя резать этим коновалам. Мы едем во Францию.
      -- Куда-куда? -- рассмеялась Иринашутке мужа.
      -- В Нормандии живет дядя. Кинорежиссер. У него конный заводик ию прочее.
      -- Может, не надо, милый? Я слышала, там операции безумно дорогие. Кто я твоему дяде? Кто ему даже ты?!
      -- Ты не знаешь грузин! -- почти обиделся Тамаз.
      -- Знаю, милый, знаю. Я загрузином замужем. Но давай как-нибудь уж здесью Своими силамию не одалживаясь!
      -- Почему одалживаясь? Почему сразу одалживаясь? Он приезжал недавно, взял пару моих проектов. Тебе в это трудно поверить, но твой муж действительно талантливый архитектор. Он мне предлагал деньги сразу, я не взял, атеперью Ну, что смотришь? Что смотришь? Даже среди грузинов я не встречал идиотов разбрасываться валютой просто так. Принеси-кателефон. Набери международную. -И назвал номер.
      -- Увидеть Лондон и умереть? -- спросилаИрина.
      -- Что? -- не понял Тамаз.
      -- Детективю Детектив так называется, -- и Иринадосталаиз-под креслапотрепанную книжицу. 03.12.90 Машинабылатяжелая, дорогая, шикарная. Вел шофер в форменной фуражке. Иринаотодвинулась от мужа, забилась в угол заднего дивана, не гляделапо сторонам.
      -- Чего киснешь? -- спросил Тамаз. -- Франция!
      Иринапожалаплечиками.
      -- Хчешь заруль?
      -- Я? -- удивилась-загорелась Ирина. -- Неужто позволит?
      Тамаз выдал пулеметную очередь французских слов. Машинаостановилась. Водитель вышел, распахнул дверцу перед Ириною, потом, когдатазанялаего место, закрыл. Сам обошел капот, уселся рядом. Что-то Тамазу сказал.
      -- Спрашивает, имелали ты дело с автоматической коробкой? Надо просто перевести вперед этот рычаг.
      -- Не хочую -- сноваскислаИрина. -- Не надо. Мне не интересною 04.12.90 юВ сущности, это был бесконечный монолог о лошадях: о тонкостях разведения, о породах, о ценах, о чем-то там ещею А произносил его дядя то ранним серым зимним утром, нанормандском берегу, любуясь и впрямь безумно красивым табунком, скачущим по кромке прибоя; то наконной же прогулке -- втроем -- и странно даже было, как Ирине, впервые катающейся верхом, удается так ловко держаться в седле, ловко, но равнодушно; то во дворе конного заводика, навыездке; то заужином при свечах (мужчины в смокингах, Иринав декольте), внутри огромного дома, стилизованного под старинный нормандскийю
      Ирина, слушавшая с подчеркнутой вежливостью, все ж, наконец, не выдержала, перебила:
      -- ШалваГеоргиевич, извините. Все это безумно интересно. Ною Тамаз рассказывал, зачем мы сюдаприехали?
      ШалваГеоргиевич посмотрел нановую родственницу странным, холодноватым взглядом:
      -- Я дал ему денег. Мой доктор -- не специалист. Не вызывать же из Парижа. Отдохнете и поезжайте.
      -- Дане устали мы вовсе! -- выкрикнулаИрина. -- От другого устали!
      Дядя посмотрел еще холоднее:
      -- Поезжайте завтрас утра.
      -- Я сейчас хочу, сейчас же, сейчас! -- выкрикнулаИрина.
      -- Сейчас? -- повторил дядя и уставился наокно, закоторым бился ночной ветер, потом настаринные настенные часы. -- Сейчас мой водитель ужею Но если вы готовы ехать сами, берите ЫЯгуары ию -- и встал из-застола, вышел из комнаты.
      -- Как ты себя ведешь?! -- напустился нажену Тамаз. -- Как ты себя ведешь?
      -- Как он себя ведет?! -- возразилаИрина. -- И где твоя независимость?!.
      Ветер бесновался почище хакаса. Они проезжали курортный городок. Одно здание сияло огнями.
      -- Что здесь? -- спросилаИрина.
      -- Казино, -- буркнул Тамаз.
      Иринарезко затормозила, сдаланазад, вышла, приказывающе-приглашающе кивнуламужую
      -- Назеро выпадает раз в тысячу лет! -- ужаснулся Тамаз, глядя, как выгребает Иринаиз бумажникапоследние деньги и сует их в кассовое окошечко.
      -- Это твои деньги? Твои? А обратные билеты у нас, кажется, есть.
      -- Дапожалуйста, ставь начто хочешью Только ведью операцияю
      -- Вот пускай Бог и подскажет!
      Крупье произнес положенные словаи пустил шарик. Он поскакал, попрыгал и, по законам жанра, остановился, естественно, назеро. Крупье погреб лопаточкою груды фишек в сторону Ирины.
      -- А теперь? -- спросил оторопевший Тамаз. -- Начто ставим теперь?
      -- А теперь -- хватит, -- отрезалаИрина, сгребая фишки в сумочку, -поехали!
      -- Так везет же! -- изумился Тамаз.
      -- Это-то и печальною 05.12.90 НаМонмартре было холодно, дул ветер, что не мешало доброму полутору десятку художников со всего, казалось, светасидеть вокруг Ирины и рисовать ее.
      Один из них, рыжий, отложив карандаш, сказал:
      -- Может, хоть улыбнешься? -- и, видя, что Иринане понимает языка, продемонстрировал.
      Иринапослушно растянуларот.
      -- Нет, -- объяснил рыжий. -- Глазами, -- и, бросив в раздражении карандаш, обеими руками ткнул себя в глаза.
      Глазами у Ирины не получилось, и рыжий свой рисунок разорвал.
      Тамаз тем временем расплачивался с остальными, собирал портреты.
      -- Развесишь по мастерской, когдая?.. -- спросилаИрина, не договорив: умрую
      Они стояли во дворике приемного покоя L'Hotel Dieu, растерянные, не зная ли, не решаясь, кудаткнуться.
      Вкатиласкорая. Санитары понесли носилки, накоторых, прикрытая простынею, лежаламертвенно-серая красавицамулатка. Из кабины выбралась женщина-врач, бросилапару слов дежурному и тут обратилавнимание нанашу парочку, улыбнулась и, подталкивая узнавание, ударилав ладоши раз-другой в характерном ритме того, пицундского, танца, притопнуланожкою.
      -- Какие встречи! -- сказала, когдаи Тамаз, и Ирина, наконец, улыбнулись. -- Меня звать Анни!.
      Санитар катил по бесконечной древней галерее каталку с мулаткою, которую сопровождаладокторица, аТамаз и Иринасопровождали в свою очередь ее.
      -- Дура! -- кивнуланакаталку Анни. -- Не ценит жизни! Вогналав вену тройную дозу омнопона.
      -- Омнопон? -- вылущилаИринаиз невнятной ей французской речи знакомое словцо.
      -- Mais oui, oui, -- улыбнулась врачиха.
      -- Самоубийца, -- пояснил Тамаз. -- Грешница. А откудаты знаешь этотю ну как его?
      -- Омнопон? -- напомнилаИрина. -- Сильное обезболивающее. Я папу целый месяц колола. Перед смертью.
      -- Сама? -- удивился Тамаз мужеству жены.
      -- А у нас покамедсестру дождешью
      -- Онаговорит, -- перевел Тамаз для Анни, выказавшей налице заинтересованность, -- что кололаотца, когдаон умирал.
      -- Mais oui, oui! -- согласилась та. -- Как и во всем насвете, тут главное -- доза.
      -- Онаговорит, -- сказал Тамаз, -- что главное -- доза.
      -- И все-таки удивительно, -- кивнулафранцуженкав сторону мулатки. -- С одной стороны, самообладание: надо ж в такой момент в вену попасть! С другой -- непонятная в самоубийце страсть к комфорту.
      -- К комфорту? -- переспросил Тамаз.
      -- Самая приятная смерть, -- сказалаАнни. -- Сладко засыпаешь. И -эстетичная.
      -- Оначто, уже умерла? -- побледнелаИрина.
      -- Quoi?
      Тамаз перевел.
      -- Поканет. Может, и вытащимю -- качнулаврач головою с некоторым сомнением.
      -- Что онасказала? -- напряглась Ирина.
      -- Что вытащат.
      -- Нет, перед этим.
      -- Что это самая приятная смерть. Как будто сладко засыпаешь. И самая эстетичная. Только это онаговорит чушь!
      ЫРеноы Анни медленно ехал по главной улице Saint-Genevieve du Bois, Иринас Тамазом наЫягуареы следовали сзади.
      -- И чего мы к ней потащились? -- ворчалаИрина. -- Сидели б даждали результатов.
      -- Раз онасказала, что ей позвонятю Смотри как красиво!
      Городок и впрямь был очень собою хорош, и в другой раз Ирина, конечно, заметилабы это. ЫРеноы свернул направо, наверх.
      -- Старый город, -- перевел Тамаз надпись.
      ЫРеноы остановился.
      -- Ну вот, -- гордо сказалаАнни у двухэтажного коттеджакрасного кирпича. -- Тут я и живу! -- И добавилапо-русски: -- Будьте как дома.
      Ириналежалапоперек широченной кровати в гостевой комнате и переключалателевизионные программы туда-сюда. В дверях появился Тамаз:
      -- Ты точно не хочешь есть?
      Иринатолько качнулаголовою.
      -- Ты б видела, что заужин приготовилаАнни! Оливки, фаршированные анчоусами! Форель с луком! Маринованная лососина! А какое вино! А у тебя как назло пропал аппетит!
      -- Ты издеваешься надо мною, Тамаз, да? -- спросилаИрина.
      -- Почему издеваюсь? Ах! Я совсем забыл сказать: звонили из клиники. Ты совершенно здорова! Слышишь! Совершенно здорова! -- и Тамаз бросился к Ирине, поднял ее наруки, закружил.
      Улыбающаяся Анни стоялав дверях:
      -- Не так уж и совершенно! Ты забыл, что ей надо обратить серьезное внимание нагланды? 06.12.90 Преклонив колени, Иринапоставиласвечку перед ликом Богоматери.
      У придела, недалеко от дверей, замерластарушкав черном, и, когдаИринавышланазалитую солнцем улицу предместья к поджидающим ее в Ыягуареы с открытым по случаю хорошей погоды верхом Анни и Тамазу, последовалазанею.
      -- Простите, барышня, -- сказалапо-русски, но с легким каким-то налетом акцента. -- Как там в Москве? Неспокойно, да? Не опасно съездить?
      Рядом со старушкою стояладевушкалет двадцати: внучкали, правнучка, и жадно, напряженно вслушивалась в получужой язык.
      -- В Москве? -- и Иринаулыбнулась. -- А я, знаете, никогдав жизни в Москве не была. Мы из Тбилиси, правда, Тамазик?! -- крикнулавдруг навсю улицу и расхохоталась.
      -- Так вот он какой, Париж!.. -- Иринастоялау Триумфальной арки и смотреланазалитые ярким желтым светом, обдуваемые искусственным предрождественским снегом сказочные Елисейские Поля, надесятки стройных, высоких, в разные цветавыкрашенных еловых деревьев.
      -- Ты так говоришь, -- отозвался Тамаз, -- будто впервые его видишь.
      -- Конечно, впервые! Конечно, Тамазик, впервые!
      В модном салоне Иринас помощью двух продавщиц примерялаодин туалет задругим: все шли ей, каждый менял до неузнаваемости, но только, кажется, прибавлял красоты и обаяния.
      Иринины облики мелькали перед Тамазом калейдоскопом так, что аж головашлакругомю 09.12.90 Катиться вниз было страшно и весело; сильно, правда, бросало из стороны в сторону, и так вдруг бросило нанебольшой пригорок, что отвернуть, отклониться не получилось.