Евгений Козловский
      Я обещала, и я уйду...
      история любви и смерти
      02.11.90 Снега намело немного, и поверх его ветер со скоростью и визгом полунощного рокерагнал мелкую пыль. Здесь это называлось хакас.
      Впрочем, внутри, в белом кабинете городской больницы, воздух был тепл и недвижен -- только оконные стекламерзко позванивали под аэродинамическим напором ночной -- в пять часов дня -- наружи.
      Вертелись кассеты настареньком ЫРепортереы. Девушкав наушниках одну руку держаланаоконном стекле, другую -- с микрофоном -- у рта, и последнее явно вызывало у интервьюируемого игривые ассоциации.
      -- Но согласитесь, Антон Сергеевич, по нынешним временам совсем не обычно, когдаученый навзлете бросает московскую клинику, медицинскую академиюю
      -- Трехкомнатную наСадовом, -- в тон, хоть и не без пародийности, вставил ученый навзлете -- девушкаметнулась микрофоном в его сторону, отпустив поневоле стекло, которое тут же зазудело особенно противно, пронзительно.
      -- Хакас, -- улыбнулась, как бы извиняясь заприроду, и сновауняларукою звон, перекрутилаиспорченный хакасом кусочек записи и продолжила, пытаясь по возможности восстановить ту, репортерскую, интонацию:
      -- Ничего смешного, и квартиру тожею Чтобы в глухом сибирском городкею
      -- И-роч-каю -- перебил Антон Сергеевич и медленно пошел надевушку. -Просто я сдуру женился набляди. Набляди из провинциию Даеще прописал у себя. НаСадовомю
      -- Антон! ну что вы! опять! -- девушкадосадливо выключилазапись.
      Нудно зазвенел хакас.
      -- Мне ваше интервью -- позарез. Музыкальная школавот уже где! не педагог. А получится хороший материал -- возьмут в штат нарадио. Вы ж обещалию
      Антон Сергеевич не слушал, надвигался, бормотал:
      -- Неразборчив, сам виноват. Вот и определил себе наказание: двагодассылки. Не разменяет квартиру -- выгоню и все. С чистой совестью. Но увидев здесь, Ирочка, васю
      -- Интервью, Антон!
      -- Иди ты со своим интервью!
      Девушкапыталась высвободиться из цепких, опытных рук, но так, чтобы по возможности не испортить отношений:
      -- Войдут!
      -- Кто войдет-то?! Половинашестого!
      Тут Антону удалось заглушить девушкин рот собственным, рукапошлапод тонкий черный свитер к и впрямь притягательной большой груди.
      -- Господи! -- высвободиладевушкалицо. -- Разве не чувствуете: я в другом состоянии?!
      -- Постой-постой, -- продолжал, сопя, доктор и влек Ирину к покрытому клеенкой деревянному топчану. -- Приляг, давай-кавот тут расстегнем, наспинкею
      -- Антон же!!
      -- Дурочкаю Я и не пристаю вовсею Осмотрю просто, -- асам пытался выпутать лифчик из-под задранного свитерка. -- Осмотрю, понимаешь?! Осмотрю! Как врач!
      -- Погодите, Антон Сергеевич, -- сказалаИринахолодно: ей, кажется, уже наплевать стало насохранение отношений. -- Если как врач -- я сама, -- и принялась раздеваться. -- До поясаили совсем?
      Антон смутился. Иринаограничилась до поясаи улеглась натопчан:
      -- Ну, давайте-давайте, осматривайте.
      Доктор подошел, явно сбитый с настроения, все же тронул -- не удержался молочную железу. Тронул ещею
      -- А ну вставай!
      -- Что, осмотр окончен? -- иронически осведомилась Ирина. -- Можно одеться?
      -- Нельзя! -- почему-то вдруг заорал Антон Сергеевич. -- Нельзя! -- асам уже мыл руки в углу, над раковиной, находу накидывал белый халат. -- Так, -принялся безжалостно мять нежную полусферу. -- Что-нибудь чувствуешь? Вот здесью Здесь? Здесь? Ч-чертовапровинция! Сейчас бы томограф! Ну ничего. Главное, чтобы наверняка.
      Иринаоцепенело следила, как он достает, вскрывает одноразовый шприц, насаживает особую, страшную иглу, как, зафиксировав железными пальцами едвазаметную, с горошину, шишечку, вкалывает с размаху -- Иринане ойкнуладаже, губку не прикусила: словно бесчувственная! -- высасывает нечто, начто и смотреть неприятно: кровь, жидкость какую-то -- Иринаи отвернулась, чтоб не смотреть.
      -- Рак? -- спросилакак бы невзначай и, не дождавшись ответа, добавилас вызовом: -- Ну и отлично!
      -- Кудауж лучше! -- подтвердил Антон, проделывая с отвратительным содержимым шприцатаинственные манипуляции.
      -- Интервью закончим? -- принялась распутывать дрожащими пальцами проводаполураздетая девушка.
      -- У тебя есть любовник?
      -- А что?
      -- Хорошо бы попробовать интенсивную половую жизнь. А еще лучше -забеременеть.
      -- Уж не вы ль собираетесь помочь?
      -- Прекрати истерику!
      -- Истерику? -- расхохоталась Ирина. -- И перестаньте наменя орать!
      -- Ты, главное, не волнуйсяю скорее всего, и не подтвердится.
      -- Еще как подтвердится, -- шепнулаИрина.
      -- С чего ты взяла?! -- Антон Сергеевич понял, что наговорил лишнего.
      Иринаподставилаладошку под грудь, как бы взвесила:
      -- Отрзать? Ха! Так я вам и далась!
      -- Видывал я храбрых! -- констатировал доктор. -- А потом, когдапоздно -в ногах валяются.
      -- Успокойтесь. Я валяться не стану. А над первым вашим предложением подумаю. Побрейтесь и ждите.
      Антон машинально провел тылом ладони по и впрямь несколько колючей щеке, аИрина, наскоро натянув свитер, в охапку схватив лифчик, шубу, шапку, магнитофон -- вылетелаиз кабинета, из больничного здания, рванула, едваодолев напор хакаса, дверку Ыжигуленкаы, запустиламотор и взялас местатак, что машину аж развернуло.
      Погналапо улицам набешеной -- в контексте -- скорости, тормозилас заносом, вызывалапоходя предынфарктные состояния у встречных и попутных водителей, проносилась то под кирпич, то под красный, покавдруг -- вырвало из рук баранку -- не удариламашину задком об угол бетонного забораю
      Спряталав ладони лицо. Посидела, приходя в себя. Выбралась наружу -осмотреть повреждения. Потрогаласмятое крыло, непонятно зачем подобрала, датут же и бросила, пластмассовые осколки фонарика.
      Вернулась заруль и уже спокойненько тронулась с места.
      Театральная вахтершакивнулаИрине как знакомой, и тапошлапыльными закулисными коридорами-переходами, поднялась в звукобудочку. Запультом сидел тощий пятидесятилетний бородач в подпоясанном свитере с кожаными заплатами налоктях.
      -- А, Ириша! Привет. Заходи, -- обернулся намгновенье и сновауставился сквозь двойное звуконепроницаемое стекло в зал, надальнем конце которого, насцене, репетировали ЫДаму с камелиямиы.
      Душераздирающую сцену Маргариты Готье с отцом сожителя прервал вскочивший наподмостки режиссер, стал объяснять, показывать.
      -- Музыку, Толя! -- заорал вдруг истошно. -- Дай этим бесчувственным ослам музыку!
      -- Чувственный осел, -- буркнул бородач и нажал накнопку. В зал понеслась трогательная темаиз ЫТравиатыы. -- Что с тобой? -- глянул, наконец, наИрину внимательнее.
      -- Я, Толенька, уезжаю.
      -- Куда? когда?
      -- Насовсем.
      -- Стоп, стоп! -- донесся голос со сцены. -- Толя, дай сначала!
      Толя включил перемотку, скрипки завизжали быстро и наоборот.
      -- Холодно здесь, -- поежилась Ирина. -- Ветер. Наюг, наюг, наюгю
      -- А и правильно, -- отозвался Толя, пустив скрипочки. -- С твоими даннымию Это мы прибываем сюдаю наконечную. А тебею Благословляюю -- и сделал соответствующий жест.
      -- Почемую наконечную?
      -- Блестящий выпускник Ленинградской консерватории, -- продемонстрировал Толя себя. -- Автор симфонии ЫСлово о полку Игоревеы. Помнишь, у Чехова? Жизнь человеческая подобнацветку, пышно произрастающему в поле. Пришел козел, съел -- и нет цветка.
      Иринавстала, пошла. Но задержалась в дверях:
      -- Послушай, Толя. Анатолий Ивановичю
      Тот обернулся.
      -- Я тебе что, совсем не нравлюсь?
      -- Ты?
      -- Почему ты ни разу не попытался переспать со мною? Я ж тебе чуть не нашею вешалась.
      -- Ирочка, деточка!.. -- состроил Анатолий Иванович мину уж-жасных внутренних мучений. -- Я старый больной человек. Неудачник. Живу в общаге. Бегаю утром по крыше -- чтобы аборигенки не смеялись. А сегодня, -- развел руками, -- дует хакас.
      -- Я не жениться зову -- в постель. Впрочем, конечно: ты благороден. Ты в ответе завсех, кого приручил. Потому, наверное, и недоприручаешь. Или, может, тебе уже нечем? Возрастные изменения?
      -- О-го! -- выразил Толя восхищение. -- Злая! И не подумал бы!
      -- Я не злая! Я красивая! Я самая красивая в этом городе! Не так? И самая девственная! Смешно?
      -- Толя, Толя! ты чего, оглох?! -- неслось истеричное режиссерово из зала. -- Стоп! выруби!
      Анатолий Иванович, буркнув под нос:
      -- Мейерхольд! -- остановил скрипочки.
      Режиссер сноваполез насцену: показывать. Покрикивал, помахивал рукамию
      -- Так ты еще и девственница? -- полуспросил-полуконстатировал Анатолий Иванович. -- Как интересно! Или этою метафорически?
      -- Фактически! -- выкрикнулаИрина. -- Тьфу! шут гороховый! -- и побежалавон.
      Возле машины ждал-перетаптывался квадратный парень.
      -- Опять? -- спросилаИрина.
      -- Чо ты тут делала?
      -- А что, Васечка, нельзя?
      -- Он у меня допрыгается, твой ленинградец.
      -- Эх, был бы мой! Убьешь?
      -- А мне не страшно: я уже там побывал.
      -- Может, лучше меня убей?..
      -- Не-а. Натебе я женюсь.
      -- Точно знаешь?
      -- Точно.
      -- Ну и славаБогу.
      -- Где тачку-то раскурочила? Сколько тебе говорили: не можешь -- не гоняй. Крылышко отрихтуем, авот фонарью
      -- А ты б, когдаучил, меньше лапал, -- я б, может, уже и моглаю Ладно, инструктор, садись! Садись заруль и вези кудахочешью
      -- В смысле? -- недопонял Васечка.
      -- В том самом, -- вздохнулаИрина.
      -- Ну ты даешь!
      -- Ага, -- кивнулаи занялапассажирское сиденье.
      ЫЖигуленокы взвыл, вильнул задом, рванул заугол.
      Белые лебеди с гнутыми роскошными шеями плавали под полной луною, отражаясь от глади прудау подножья таинственного замка.
      -- Уйди, Васечка. Мне надо одеться, -- сказала, не открывая глаз, лежащая наспине Ирина.
      -- Ты чо, не останешься?
      Ириначуть качнулаголовою.
      -- Чо ж я мать тогдаотправлял?
      Помолчали.
      -- Ладно, я терпеливый, понимаю, -- татуированный Васечкавстал, собрал одежду, скрылся заситцевой занавескою, отделяющей альков от горницы.
      Иринаселанапостели.
      -- Вот я и женщина, -- выдохнулаедваслышно. Отвернулалоскутное одеяло, посмотреланарасплывающееся по простыне кровавое пятнышко. -- Фу, гадость. -Помялаладошкою грудь, ту самую, в которой Антон Сергеевич, кажется, обнаружил опухоль.
      ПодружкаТамарка, одноклассница, девицапрыщавая и вообще некрасивая, работаланаместной междугородной, в беленом толстостенном полуподвальчике старого, прошлого векаеще, купеческого дома. Иринаподошлас задворок, прильнулак стеклу, присев накорточки -- тамаркинасмена! -- и постучала.
      Тамаркаобернулась, узналаподругу, обрадовалась, отперлачерный ход.
      -- Случилось чо?
      -- Заметно?
      -- Ничо не заметно.
      -- А чо спрашиваешь? -- и Иринаповесиладолгую паузу. -- Ладно, Тамарка, беги.
      -- Ага. Постой, ачо приходила?
      -- Завтразаскочу, завтра, -- и Иринаисчезла.
      Тамаркастояла, недоумевающая, встревоженная, ав зальчике бухало, внушительно и невнятно:
      -- Астрахань, Астрахань! Пройдите во вторую кабину. Пройдите во вторую кабину.
      ПокаИринаотпиралаи открывалаворота, пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо, повизгивал восторженно.
      -- Хватит, Пиратка, хватитю Н вот, -- порылась в кармане, бросиласигарету. -- Наркоман!
      Пират поймал лакомство налету, отнес подальше, чтобы никто не отнял, принялся лизать, жевать табак.
      Ириназавеламашину во двор, вошлав сени, едване опрокинув фанерный лист с замороженными пельменями, проломилаковшиком лед, глотнулаводы.
      В доме стоял храп и несло сивухой. Иринабрезгливо скосилась накомнатку, где спал зять. Сестрадемонстративно не поднялаголовы от стопки тетрадок.
      -- Полунощничаешь? -- бросилаИринакак можно нейтральнее, проходя к себе. -- Твой опять нажрался?
      -- Сама-то где шляешься?
      -- Так, -- пожалаИринаплечами и скрылась задверью, повалилась, не сняв пальто, накровать, обернулась к стенке, накоторой висел немецкий трофейный гобелен: шестеркабелых лошадей несет во весь опор карету -- роскошная дамав окошке -- ашевалье аla д'Артаньян навороном скакуне пытается догнатью
      В дверь постучали. Иринавскочила, принялась раздеваться со всею возможной беспечностью:
      -- Войди!
      -- Доктор твой приходил. Часадвадожидал.
      Иринавнимательно глянуланасестру: знает -- не знает, сказал доктор -- не сказал? Поняла: знает.
      -- Подтвердилось?
      -- Вот, -- сестрадосталаиз карманалабораторное стеклышко.
      -- Убери, -- заоралаИрина. -- Не хочу видеть!
      -- Он тебя завтрас десяти ждет.
      Иринавзглянуланадве фотографии набольшом, накрытом салфеткою ришелье домодельном буфете: отцаи матери: обе -- в траурных рамках, перед обеими -вазочки с искусственными гвоздиками.
      -- Алька! Сколько раз маме операцию делали? И сколько онапрожила? Как ее всю измучили, изуродовали. Рентген, химияю А толку? Самарассказывала, что из их палаты ни однадольше трех лет не протянула. Ни-од-на!
      -- Ей тогдабольше сорокабылою
      -- Акселерация, -- грустно улыбнулась Ирина. -- А сколько папе делали переливаний, костный мозг пересаживалию Судьба, Алька, судьба! Наследственностью
      -- Это, -- сестрасуеверно умолчаланазвание болезни, -- по наследству не передается.
      -- Доктор сказал? -- в иронии Ирины скользнуло пренебрежение к медицине.
      -- Но бороться-то все равно надо! Обязательно бороться! Помнишь про лягушку в молоке?
      -- Ты, Алька, как масло сбивать, ученикам рассказывай. А я уже взрослая.
      -- Дая ж тебяю
      -- Знаю-знаю. Выкормила. Ты мне как мать. Я тебе по гроб. Все, все, хватит! Спать хочу! Слышишь? уйди! хочу спать!
      Алевтинанамгновенье застылав обиде и вышла, привалилась к изнанке двери, заплакала:
      -- Все гордые: умирают, умирают!.. A я -- дом тащи!
      Иринаже водилапальчиком по гобелену и шептала:
      -- Ведь вы меня вывезете снова, правда? Вывезете, а?.. 03.11.90 К утру хакас стих. Повалил мягкий, крупный снег. Иринаупихивалав багажник последние сумки. Пират носился возле.
      -- Ну-ну, Пиратка, -- потрепалаИринасобаку. -- Вот тебе, сухой паек, -полезлав карман, досталанепочатую пачку, распечатала, аккуратненько разложиласигареты в будке. Пошлав дом.
      Прощально-внимательно огляделась. Взялас комодаотцовскую фотографию, спряталав сумочку. Сорвалалисток с календаря, написаланаискосок: пианино можешь продать. Уезжаю наюг. Ира. Совсем было собралась выйти, но вернулась с порога, сняласо стены гобелен с каретою.
      Возле автомобиля стоял мрачный, похмельный зять.
      -- Раненько, -- сказалаИрина.
      -- Молодая -- учить-то! Кудазагрузилась? -- кивнул назаднее сиденье, набарахло.
      -- Развеяться. Погреться. Наюг.
      -- В ноябре?
      -- В ноябре, -- ответилаи уселась в машину.
      Зять стал перед капотом твердо, как памятник большевику.
      Иринавысунулась:
      -- Отвали!
      -- Тачку оставь и ехай кудахочешь. Наюг онасобралась. Разобьешь аппарат.
      -- Машинамоя! -- крикнулаИрина, едване плача. -- Мне ее папаоставил.
      -- Ага, твоя! Мы наей весь огород тащим, весь дом! А ну выходи!
      Иринащелкнулашпеньком-замочком, включилапередачу.
      -- Не выпущу, -- сказал зять и еще глубже врос в землю.
      Иринасжалазубы, прижмурилась и потихоньку отпустиласцепление. Зятя ткнуло капотом. Иринапритормозила. Родственник накарачках выполз из-под машины, поднялся, забарабанил по крыше. Иринаударилапо газу, оставилапозади зятя, орущего набегу:
      -- Эй! фонарь-то где разъ..ла?..
      КогдаИринавыезжалаиз города, поневоле пришлось притормозить, чтоб выпустить с автостанционной площадки громоздкий ярко-красный ЫИкарусы: шофер заложил руль недостаточно круто и тыкался туда-сюда, загораживая дорогу.
      Но Ирине наскучило ждать, и она, улучив мгновенье, заставилаЫжигуленкаы буквально выпрыгнуть из-под огромных автобусных колесю 03.11.90 -- 09.11.90 Долгого, с приключениями и встречами, поначалу -- зимнего -- пути: через пол-Сибири, через Урал и дальше: наюг, наюг, наюгю -- достало б, пожалуй, и нацелую повесть, но нас ждут нетерпеливо главные перипетии сюжета, потому длину одной только мелодии, нежной и печальной, той самой, что зазвучалаиз магнитолы, кудаИрина, разминувшись с ЫИкарусомы, вставилакассету, -- длину одной этой мелодии мы отмерим и нато, как затерянная, микроскопическая нафоне бесконечной тайги, ползла(Ирине казалось: летела) белая букашкапо белому же извилистому тракту; и нато, как у подножья изъеденной тысячелетиями каменной бабы сорвалась (Иринаменялаколесо) машинас домкратаи содралакожу с наманикюренного пальчика: горе, в сущности, пустячное, но не из-занего одного, видать, кричалаИриназвериным криком, билабессильными кулачками в холодную, равнодушную грудь земли; и нато, как в ночном коридоре грязной транзитной гостинички разбудил ее, тяжело спящую надиване, уголовного виданемытый жлоб и точно, больно -- Иринаи самане ждалаот себя такой прыти -- получил по яйцам; и нато, как бросал жгучие взгляды -- через зеркальце, под которым покачивался Микки-Маус, -- красавец-майор, алампочки наприборной доске не горели, ибо тащили Ыжигуленкаы не полстас небольшим собственных его лошадей, аполтыщи танковых, натросе, асзади-спереди гудели, ревели, чадили, рыли траками снег остальные машины дивизии; и нато, как накрупном, перекресточном посту остановил гаишник, дернул наверх, в стакан, и, поизучав документы, сообщил:
      -- Сестравашапо всей линии такой шухер навела. Вот, телефонограмма, дословно: умоляю вернуться.
      -- Это понимать так, что вы меня задерживаете? -- испугалась, обрадовалась ли Ирина.
      -- Вы совершеннолетняя, товарищ водитель, -- пожал плечами мент. -- Хотя сестра, тожею
      -- Тогдая поехала?..
      и нато, как отмечаладень рождения налесной опушке, вечером, в свете подфарников, и легкий ветерок колыхал, не задувая, двас небольшим десяткатоненьких свечек, утыкавших каравай; и нато, как вышла размяться у обелискаЫАзия-Европаы, рядом с которым высыпавшая из автобусастайкатуристов фотографировалась напамять и затянуласняться с ними, и Иринав миг щелканья затвораперекрестила, перечеркнула, похерилауказательными прелестное свое личико; и нато, как две семерки взяли ее в тиски: слеваи справа, и эскортировали, гудя, аиз окон высовывались с соответствующими репликами молодые жеребцы; и нато, наконец, как открылось вдруг: именно вдруг! -огромное, синее в этот по случаю солнечный день, вогнутое как чашаморе, и дорогапошлапо-над ним, крутясь и виляя; по сторонам выстроились странно-голые, облезлые стволы эвкалиптов; слева, во двориках, в окружении пламенеющей золотом листвы, росло что-то вечнотемнозеленое, пальмы даже; асправа, совсем по кромке прибоя, полз бесконечный поезд, долго оставаясь по отношению к ней, к Ирине, почти недвижным, покудане отполз потихоньку назад, -- длину одной этой мелодии.
      Но оназакончилась. Кассетавыскочилаиз магнитофонного зева. Иринаподвернулак заправке с надписью Абензин, полезлазакошельком и, как ни считала, как ни собиралапо сусекам оставшиеся желтенькие дазелененькие, получалось литров надвадцать пять семьдесят шестого и -- всёю 09.11.90 Иринамедленно ехалапо набережной, поглядывая по сторонам, но никто из тусующихся ей не казался, покане привлекли внимания дважгучих брюнета, прямо наулице, возле врытого в песок пустынного пляжашахматного столика, играющие огромными, по полметра, фигурами: один -- страстно, другой -- раздумчиво. То есть, внимание привлек именно раздумчивый. Онаостановилась, понаблюдалаи пропеламилым чалдонским говорком:
      -- Ребята, где тут у вас можно машину продать?
      Тот, который играл раздумчиво, тоже оценил Ирину вмиг и уже было двинулся к ней, как тот, который играл страстно, страстно же приятеля опередил.
      -- Какие проблемы?! -- сказал с легким южным акцентом и уселся в машину столь решительно, что приятелю поневоле пришлось вернуться к доске. -Поехали, что ли?
      Ирине явно жалко стало, что помочь вызвался не тот, аэтот, но ничего не оставалось делать, -- разве, врубая передачу, бросить прощальный взгляд наодинокую фигуру у столика. И поймать ответный.
      -- С какого года? -- спросил тот, который играл страстно.
      -- Я? -- несколько удивилась Иринавопросу, возвращаясь сознанием с пляжав салон.
      -- Что вы, мадмуазель! У вас не может быть возраста. Вы -- чистая женственность. Вечная весна. Боттичелли. Я имею в виду аппарат.
      -- Машина?
      -- Машина-машина.
      -- Папаее покупалю мы правильно едем?
      Тот, который играл страстно, утвердительно хмыкнул.
      -- Папаее купил, кажетсяю ну да: в семьдесят восьмом. У нас раньше старая ЫВолгаы была.
      -- В семьдесят восьмом, говорите? И задок побитю
      -- Это я напрошлой неделею -- попыталась оправдаться Ирина, но парень прервал:
      -- Каждый изъян имеет свою цену. Потому боюсь: больше двенадцати вам, мадмуазель, занее не дадут.
      -- Двенадцать?! -- обрадовалась Ирина.
      От парня не укрылась ее реакция.
      -- Но запрашивать надо четырнадцать. Сюда, сюда, налево!..
      Несмотря назначительное расстройство чувств, Иринауспелапроголодаться забезумный этот день и, обставленная сумками и чемоданами, с денежной пачкою настолике, елане без аппетитав уличной кабине ресторанчикаЫЗолотое руноы.
      Веселая компания 3 + 3, решившая, вероятно, продолжить ужин напленэре, вытаскивалаиз дверей накрытый стол, чему пытались противодействовать две официантки. Ирину привлек шум, и онамгновенно узналасреди парней того, который утром напляже играл в шахматы раздумчиво.
      Компания, усмирив официанток взяткою, утвердилась-таки во дворе и продолжилапировать, аИрине уже кусок не лез в горло. Онане выдержала, решилась: всталаиз-застолика, подошла, остановилась vis-а-vis к давешнему шахматисту. Тот поднял голову, улыбнулся в приятном узнавании:
      -- Продали машину? Давы садитесь, садитесь, -- уступил место. -- Володя! стул быстро!..
      Иринаударилашахматистапо щеке.
      -- Извините, -- сказал тот, -- но мне кажется: вы меня с кем-то спутали. Вот, -- и достал из специального кожаного чехольчикавизитную карточку с золотым обрезом. -- Тамаз Авхледиани. Архитектор из Тбилиси.
      -- Спутала?! -- изумилась Ирина. -- Может, это не вы играли там в шахматы?! Может, это не ваш приятель помог мне продать машину? Боттичеллию
      -- Дая егою я его, правда, первый раз в жизни видел.
      -- Ага, так я и поверила. Дурочкаиз провинции. Просте четырнадцать, -обиженно передразниладавешнего страстного. -- Официально оценим, остальное сразу же наруки! А потом, говорит, в милицию иди! Ты же оценку подписалаю
      -- Мамой клянусь, я его не знаю, -- апеллировал Тамаз к приятелям и приятельницам, но Ирина, плача, возвращалась уже к своему столу.
      Тамаз неловко рассмеялся и стал разливать вино, рассказывая что-то по возможности весело. Иринаковырялавилкою в тарелке, приправляя котлету слезами. Однако, веселье получалось посредственное, Тамаз встал, приблизился к Ирине:
      -- Сколько он вам недоплатил?
      -- Разве в этом дело?! -- ответилата. -- Я б и завосемь! Я б и зашесть! Папаумирал -- оставил. Только зачем обманывать?!
      -- Сколько?! -- переспросил Тамаз тверже.
      -- Вот, -- подвинулаИринаденежные пачки накрай стола. -- Можете забрать и их!
      Тамаз наглазок оценил сумму.
      -- А обещал? Четырнадцать?
      Иринанехотя кивнула.
      -- Где вы остановились?
      Иринапродемонстрироваласумки-чемоданы:
      -- Говорили: как оформим -- довезут до гостиницы, помогут. А сами сели и укатилию
      -- Пойдемте. Я вас устрою.
      -- А как же ваши?.. -- кивнулаИринанатамазов стол.
      -- Думаю: переживут. Не сразу, ною -- и Тамаз взял с земли иринино барахло.
      -- А, -- махнулаИринарукою. -- Все равно, -- и поднялась, повесиланаплечо оставшуюся сумку.
      Когдаони шли к выходу, Тамаз наминутку подвернул к своей компании.
      -- А деньги, -- сказал приятелям, -- я с этого абхазавзыщу. Исключительно в интересах Справедливости. 10.11.90 Оттого, что большую тбилисскую квартиру мы ли впервые увидим, Иринали потом, позже вспомнит-вообразит в бликах прихотливого ночного освещения и в стремительном движении, сопровождающем проход Натэлы Серапионовны через две комнаты в третью, к особо пронзительно -из-занеурочности -- трезвонящему телефону, дорогая обстановка, тусклое золото корешков книг, почерневшее серебро оружия наковрах, картины по стенам, -- все это покажется еще сказочнее и роскошнее, чем есть насамом деле.
      -- Тамаз? Это ты, Тамаз? Что случилось, мальчик?! -- биологическая материнская тревогазазвучит в этих по-грузински сказанных фразах. -- В Москве отец, в Москве. Вызвали. Зачем тебе отец? Что? Сколько? Десять тысяч? Где я тебе возьму к утру десять тысяч?! Попал в переделку? Абхазы, да?!
      -- Только не вздумай как в прошлый раз приезжать, слышишь? -- прокричит Тамаз в телефонную трубку уличного междугородного автоматанеподалеку от ночного шумящего моря. -- Я насебя руки наложу, если не перестанешь бегать замной как замаленькимю
      Сладкая медленная мелодия будет сопровождать наших героев весь следующий день: и у карстового Синего озера, в чью бездну бросит Иринакамешек под нетерпеливым присмотром вертящего ключ таксиста; и наРице, по ледяной воде которой поплывут они с Тамазом налодке; и в вагончике-малютке подземки, влекущей в глубь Новоафонских пещер; и в самих пещерах, где, по настоянию Тамазаприотставшие от экскурсии, останутся они возле разноцветно освещенных сталактитов, а, когдагруппаотойдет достаточно далеко и подсветкапогаснет, Тамаз в наступившей почти тьме попытается поцеловать Ирину, но тане дастся; и в пацхе, у стены-плетня, застолом, врытым в землю, где Тамаз не позволит Ирине выпустить рог с изабеллой, покатот не опорожнеет, сам отрежет кусок от длинной ленты козлятины, коптящейся над очагом, покажет, как зачерпывать соус ткемали кусочком лаваша: красная капельканаирининой руке; и когдаю
      -- Никогда! -- засмеется Ирина, раскинув руки: не пуская в номер, и натамазово:
      -- Ну, чаю просто попьем! -- останется непреклонна, и архитектор сновасдастся: -- Ладно, -- скажет, -- в таком случае едем к моим друзьям; вечер продолжается.
      -- Мы там будем одни? -- спросит Ирина. -- Поздно уже!
      -- Что ты, дорогая! В этом доме всегдастолько народую Только мне надо по пути заскочить напочтую
      и лишь там, у тамазовых друзей, уступит национальному грузинскому мотиву, под который архитектор, в окружении веселой, отхлопывающей такт компании (иринино внимание привлечет живое лицо немолодой женщины, особенно азартно бьющей в ладоши;
      -- Кто такая? -- поинтересуется Иринау соседа;
      -- Гостья, из Парижаю)
      станет эффектно, артистично танцевать что-то горское, но прервет танец: вдруг, внезапно, неожиданно, и, схватив Ирину заруку, потащит к выходу:
      -- Ты былакогда-нибудь ночью намаяке?
      -- Намаяке? -- снованевпопад расхохочется Ирина.
      -- Эй! кудавы?! -- понесется им вслед. 11.11.90 Большой теплоход, сияющий огнями, разворачивался в миле от берега. Реликтовые сосны ровно шумели, дезавуируемые пунктиром маячного света. Иринастояла, закинув голову, и глубоко всем этим дышала; Тамаз неподалеку пытался всучить червонец маячному смотрителю.
      -- Пошли! -- крикнул во тьму, договорившись. -- Эй, Ирина!
      Онавыпалаиз странного своего состояния.
      -- Ничего не трогать! со стороны моря лампу не перекрывать! -- по-армейски прикрикнул сторож, сторонясь от входа.
      Поднимаясь крутой лестницею, Тамаз тянул Ирину заруку. Наверху, накруговом балкончике, свет слепил почище фотовспышки, и глазазанедолгие мгновения темноты не успевали к ней привыкать.
      -- Вот, -- сказал Тамаз, доставая из многочисленных карманов кожаного пиджакапачки десятирублевок. -- Торжественно вручаю. Справедливость одержалапобеду.
      -- Не возьму, -- ответила, помрачнев вдруг, Ирина.
      -- Почему?
      Онакачнулаголовою:
      -- Значит, ты все-таки связан с ними, -- и пошлак выходу.
      -- Постой! -- крикнул Тамаз. -- Не веришь, да? Не веришь?! Ты же виделамои рисунки!..
      Иринапризадержалась.
      -- Не знаю, -- сказала, -- я уже ни-че-го-не-зна-ю.
      -- Не возьмешь, значит?
      Тамаз разорвал бандероль, пустил десятирублевки по ветру. Они, кружась как ржавые листья, разлетались вкруг маяка, то исчезая во мраке, то вспыхивая вновь -- чем дальше, тем бледнее. Тамаз хрустнул следующей пачкою, пустил по ветру и ее. Полез заследующейю
      -- Постой, -- бросилась Ирина, удержалаего руки в своих. -- Покорил! Лучше потратим вместе. Как же тебе удалось-то? Там, наверное, мафия?
      -- Мужчинадолжен иметь свои маленькие секреты, -- улыбнулся Тамаз. Потом привлек Ирину и поцеловал.
      Онаобмяклаю
      Гобеленные кони стронулись вдруг с местаи понесли карету вдаль. Шевалье во весь опор мчался вослед, ветер трепал перья наего шляпе, и Иринав прерывистом свете заоконного маяказакусилауказательный: ей стыдно было кричать, аудержаться онане могла. Зубы вдруг стиснулись так, что напальце выступилакровь: красная капельканабелой кожею
      Восторг, наконец, несколько утих. Кони замерли. Иринаприразжалазубы.
      -- Господи! что это было?! Что же это такое было?!
      -- Любовь, -- ответил Тамаз, приподнявшись налокте, глядя наИрину с большой нежностью, хоть и не без довольствасобою. -- Больше ничего. Просто любовь.
      -- Милый, единственныйю -- принялась покрывать Ириналицо Тамазапоцелуями. -- Счастье в гостинице. Как странною как нелепою
      -- И все-таки ты должназаменя выйти!
      Мгновенно лицо Ирины стянуламаскастрадания.
      -- Нет, -- сказалаженщинаочень твердо. -- Это невозможно. Нет-нет-нет! Даи зачем тебе?
      -- Нет! нет! -- передразнил Тамаз. -- Опять -- нет! По-чему?!
      -- Мелодрама, -- ответилаИрина. -- Я должнаумереть.
      -- Все должны умереть! -- не остыл еще от раздражения Тамаз, не научившийся покудаполучать в этой жизни отказы.