Евгений Козловский
      Я обещала, и я уйду...
      история любви и смерти
      02.11.90 Снега намело немного, и поверх его ветер со скоростью и визгом полунощного рокерагнал мелкую пыль. Здесь это называлось хакас.
      Впрочем, внутри, в белом кабинете городской больницы, воздух был тепл и недвижен -- только оконные стекламерзко позванивали под аэродинамическим напором ночной -- в пять часов дня -- наружи.
      Вертелись кассеты настареньком ЫРепортереы. Девушкав наушниках одну руку держаланаоконном стекле, другую -- с микрофоном -- у рта, и последнее явно вызывало у интервьюируемого игривые ассоциации.
      -- Но согласитесь, Антон Сергеевич, по нынешним временам совсем не обычно, когдаученый навзлете бросает московскую клинику, медицинскую академиюю
      -- Трехкомнатную наСадовом, -- в тон, хоть и не без пародийности, вставил ученый навзлете -- девушкаметнулась микрофоном в его сторону, отпустив поневоле стекло, которое тут же зазудело особенно противно, пронзительно.
      -- Хакас, -- улыбнулась, как бы извиняясь заприроду, и сновауняларукою звон, перекрутилаиспорченный хакасом кусочек записи и продолжила, пытаясь по возможности восстановить ту, репортерскую, интонацию:
      -- Ничего смешного, и квартиру тожею Чтобы в глухом сибирском городкею
      -- И-роч-каю -- перебил Антон Сергеевич и медленно пошел надевушку. -Просто я сдуру женился набляди. Набляди из провинциию Даеще прописал у себя. НаСадовомю
      -- Антон! ну что вы! опять! -- девушкадосадливо выключилазапись.
      Нудно зазвенел хакас.
      -- Мне ваше интервью -- позарез. Музыкальная школавот уже где! не педагог. А получится хороший материал -- возьмут в штат нарадио. Вы ж обещалию
      Антон Сергеевич не слушал, надвигался, бормотал:
      -- Неразборчив, сам виноват. Вот и определил себе наказание: двагодассылки. Не разменяет квартиру -- выгоню и все. С чистой совестью. Но увидев здесь, Ирочка, васю
      -- Интервью, Антон!
      -- Иди ты со своим интервью!
      Девушкапыталась высвободиться из цепких, опытных рук, но так, чтобы по возможности не испортить отношений:
      -- Войдут!
      -- Кто войдет-то?! Половинашестого!
      Тут Антону удалось заглушить девушкин рот собственным, рукапошлапод тонкий черный свитер к и впрямь притягательной большой груди.
      -- Господи! -- высвободиладевушкалицо. -- Разве не чувствуете: я в другом состоянии?!
      -- Постой-постой, -- продолжал, сопя, доктор и влек Ирину к покрытому клеенкой деревянному топчану. -- Приляг, давай-кавот тут расстегнем, наспинкею
      -- Антон же!!
      -- Дурочкаю Я и не пристаю вовсею Осмотрю просто, -- асам пытался выпутать лифчик из-под задранного свитерка. -- Осмотрю, понимаешь?! Осмотрю! Как врач!
      -- Погодите, Антон Сергеевич, -- сказалаИринахолодно: ей, кажется, уже наплевать стало насохранение отношений. -- Если как врач -- я сама, -- и принялась раздеваться. -- До поясаили совсем?
      Антон смутился. Иринаограничилась до поясаи улеглась натопчан:
      -- Ну, давайте-давайте, осматривайте.
      Доктор подошел, явно сбитый с настроения, все же тронул -- не удержался молочную железу. Тронул ещею
      -- А ну вставай!
      -- Что, осмотр окончен? -- иронически осведомилась Ирина. -- Можно одеться?
      -- Нельзя! -- почему-то вдруг заорал Антон Сергеевич. -- Нельзя! -- асам уже мыл руки в углу, над раковиной, находу накидывал белый халат. -- Так, -принялся безжалостно мять нежную полусферу. -- Что-нибудь чувствуешь? Вот здесью Здесь? Здесь? Ч-чертовапровинция! Сейчас бы томограф! Ну ничего. Главное, чтобы наверняка.
      Иринаоцепенело следила, как он достает, вскрывает одноразовый шприц, насаживает особую, страшную иглу, как, зафиксировав железными пальцами едвазаметную, с горошину, шишечку, вкалывает с размаху -- Иринане ойкнуладаже, губку не прикусила: словно бесчувственная! -- высасывает нечто, начто и смотреть неприятно: кровь, жидкость какую-то -- Иринаи отвернулась, чтоб не смотреть.
      -- Рак? -- спросилакак бы невзначай и, не дождавшись ответа, добавилас вызовом: -- Ну и отлично!
      -- Кудауж лучше! -- подтвердил Антон, проделывая с отвратительным содержимым шприцатаинственные манипуляции.
      -- Интервью закончим? -- принялась распутывать дрожащими пальцами проводаполураздетая девушка.
      -- У тебя есть любовник?
      -- А что?
      -- Хорошо бы попробовать интенсивную половую жизнь. А еще лучше -забеременеть.
      -- Уж не вы ль собираетесь помочь?
      -- Прекрати истерику!
      -- Истерику? -- расхохоталась Ирина. -- И перестаньте наменя орать!
      -- Ты, главное, не волнуйсяю скорее всего, и не подтвердится.
      -- Еще как подтвердится, -- шепнулаИрина.
      -- С чего ты взяла?! -- Антон Сергеевич понял, что наговорил лишнего.
      Иринаподставилаладошку под грудь, как бы взвесила:
      -- Отрзать? Ха! Так я вам и далась!
      -- Видывал я храбрых! -- констатировал доктор. -- А потом, когдапоздно -в ногах валяются.
      -- Успокойтесь. Я валяться не стану. А над первым вашим предложением подумаю. Побрейтесь и ждите.
      Антон машинально провел тылом ладони по и впрямь несколько колючей щеке, аИрина, наскоро натянув свитер, в охапку схватив лифчик, шубу, шапку, магнитофон -- вылетелаиз кабинета, из больничного здания, рванула, едваодолев напор хакаса, дверку Ыжигуленкаы, запустиламотор и взялас местатак, что машину аж развернуло.
      Погналапо улицам набешеной -- в контексте -- скорости, тормозилас заносом, вызывалапоходя предынфарктные состояния у встречных и попутных водителей, проносилась то под кирпич, то под красный, покавдруг -- вырвало из рук баранку -- не удариламашину задком об угол бетонного забораю
      Спряталав ладони лицо. Посидела, приходя в себя. Выбралась наружу -осмотреть повреждения. Потрогаласмятое крыло, непонятно зачем подобрала, датут же и бросила, пластмассовые осколки фонарика.
      Вернулась заруль и уже спокойненько тронулась с места.
      Театральная вахтершакивнулаИрине как знакомой, и тапошлапыльными закулисными коридорами-переходами, поднялась в звукобудочку. Запультом сидел тощий пятидесятилетний бородач в подпоясанном свитере с кожаными заплатами налоктях.
      -- А, Ириша! Привет. Заходи, -- обернулся намгновенье и сновауставился сквозь двойное звуконепроницаемое стекло в зал, надальнем конце которого, насцене, репетировали ЫДаму с камелиямиы.
      Душераздирающую сцену Маргариты Готье с отцом сожителя прервал вскочивший наподмостки режиссер, стал объяснять, показывать.
      -- Музыку, Толя! -- заорал вдруг истошно. -- Дай этим бесчувственным ослам музыку!
      -- Чувственный осел, -- буркнул бородач и нажал накнопку. В зал понеслась трогательная темаиз ЫТравиатыы. -- Что с тобой? -- глянул, наконец, наИрину внимательнее.
      -- Я, Толенька, уезжаю.
      -- Куда? когда?
      -- Насовсем.
      -- Стоп, стоп! -- донесся голос со сцены. -- Толя, дай сначала!
      Толя включил перемотку, скрипки завизжали быстро и наоборот.
      -- Холодно здесь, -- поежилась Ирина. -- Ветер. Наюг, наюг, наюгю
      -- А и правильно, -- отозвался Толя, пустив скрипочки. -- С твоими даннымию Это мы прибываем сюдаю наконечную. А тебею Благословляюю -- и сделал соответствующий жест.
      -- Почемую наконечную?
      -- Блестящий выпускник Ленинградской консерватории, -- продемонстрировал Толя себя. -- Автор симфонии ЫСлово о полку Игоревеы. Помнишь, у Чехова? Жизнь человеческая подобнацветку, пышно произрастающему в поле. Пришел козел, съел -- и нет цветка.
      Иринавстала, пошла. Но задержалась в дверях:
      -- Послушай, Толя. Анатолий Ивановичю
      Тот обернулся.
      -- Я тебе что, совсем не нравлюсь?
      -- Ты?
      -- Почему ты ни разу не попытался переспать со мною? Я ж тебе чуть не нашею вешалась.
      -- Ирочка, деточка!.. -- состроил Анатолий Иванович мину уж-жасных внутренних мучений. -- Я старый больной человек. Неудачник. Живу в общаге. Бегаю утром по крыше -- чтобы аборигенки не смеялись. А сегодня, -- развел руками, -- дует хакас.
      -- Я не жениться зову -- в постель. Впрочем, конечно: ты благороден. Ты в ответе завсех, кого приручил. Потому, наверное, и недоприручаешь. Или, может, тебе уже нечем? Возрастные изменения?
      -- О-го! -- выразил Толя восхищение. -- Злая! И не подумал бы!
      -- Я не злая! Я красивая! Я самая красивая в этом городе! Не так? И самая девственная! Смешно?
      -- Толя, Толя! ты чего, оглох?! -- неслось истеричное режиссерово из зала. -- Стоп! выруби!
      Анатолий Иванович, буркнув под нос:
      -- Мейерхольд! -- остановил скрипочки.
      Режиссер сноваполез насцену: показывать. Покрикивал, помахивал рукамию
      -- Так ты еще и девственница? -- полуспросил-полуконстатировал Анатолий Иванович. -- Как интересно! Или этою метафорически?
      -- Фактически! -- выкрикнулаИрина. -- Тьфу! шут гороховый! -- и побежалавон.
      Возле машины ждал-перетаптывался квадратный парень.
      -- Опять? -- спросилаИрина.
      -- Чо ты тут делала?
      -- А что, Васечка, нельзя?
      -- Он у меня допрыгается, твой ленинградец.
      -- Эх, был бы мой! Убьешь?
      -- А мне не страшно: я уже там побывал.
      -- Может, лучше меня убей?..
      -- Не-а. Натебе я женюсь.
      -- Точно знаешь?
      -- Точно.
      -- Ну и славаБогу.
      -- Где тачку-то раскурочила? Сколько тебе говорили: не можешь -- не гоняй. Крылышко отрихтуем, авот фонарью
      -- А ты б, когдаучил, меньше лапал, -- я б, может, уже и моглаю Ладно, инструктор, садись! Садись заруль и вези кудахочешью
      -- В смысле? -- недопонял Васечка.
      -- В том самом, -- вздохнулаИрина.
      -- Ну ты даешь!
      -- Ага, -- кивнулаи занялапассажирское сиденье.
      ЫЖигуленокы взвыл, вильнул задом, рванул заугол.
      Белые лебеди с гнутыми роскошными шеями плавали под полной луною, отражаясь от глади прудау подножья таинственного замка.
      -- Уйди, Васечка. Мне надо одеться, -- сказала, не открывая глаз, лежащая наспине Ирина.
      -- Ты чо, не останешься?
      Ириначуть качнулаголовою.
      -- Чо ж я мать тогдаотправлял?
      Помолчали.
      -- Ладно, я терпеливый, понимаю, -- татуированный Васечкавстал, собрал одежду, скрылся заситцевой занавескою, отделяющей альков от горницы.
      Иринаселанапостели.
      -- Вот я и женщина, -- выдохнулаедваслышно. Отвернулалоскутное одеяло, посмотреланарасплывающееся по простыне кровавое пятнышко. -- Фу, гадость. -Помялаладошкою грудь, ту самую, в которой Антон Сергеевич, кажется, обнаружил опухоль.
      ПодружкаТамарка, одноклассница, девицапрыщавая и вообще некрасивая, работаланаместной междугородной, в беленом толстостенном полуподвальчике старого, прошлого векаеще, купеческого дома. Иринаподошлас задворок, прильнулак стеклу, присев накорточки -- тамаркинасмена! -- и постучала.
      Тамаркаобернулась, узналаподругу, обрадовалась, отперлачерный ход.
      -- Случилось чо?
      -- Заметно?
      -- Ничо не заметно.
      -- А чо спрашиваешь? -- и Иринаповесиладолгую паузу. -- Ладно, Тамарка, беги.
      -- Ага. Постой, ачо приходила?
      -- Завтразаскочу, завтра, -- и Иринаисчезла.
      Тамаркастояла, недоумевающая, встревоженная, ав зальчике бухало, внушительно и невнятно:
      -- Астрахань, Астрахань! Пройдите во вторую кабину. Пройдите во вторую кабину.
      ПокаИринаотпиралаи открывалаворота, пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо, повизгивал восторженно.
      -- Хватит, Пиратка, хватитю Н вот, -- порылась в кармане, бросиласигарету. -- Наркоман!
      Пират поймал лакомство налету, отнес подальше, чтобы никто не отнял, принялся лизать, жевать табак.
      Ириназавеламашину во двор, вошлав сени, едване опрокинув фанерный лист с замороженными пельменями, проломилаковшиком лед, глотнулаводы.
      В доме стоял храп и несло сивухой. Иринабрезгливо скосилась накомнатку, где спал зять. Сестрадемонстративно не поднялаголовы от стопки тетрадок.
      -- Полунощничаешь? -- бросилаИринакак можно нейтральнее, проходя к себе. -- Твой опять нажрался?
      -- Сама-то где шляешься?
      -- Так, -- пожалаИринаплечами и скрылась задверью, повалилась, не сняв пальто, накровать, обернулась к стенке, накоторой висел немецкий трофейный гобелен: шестеркабелых лошадей несет во весь опор карету -- роскошная дамав окошке -- ашевалье аla д'Артаньян навороном скакуне пытается догнатью
      В дверь постучали. Иринавскочила, принялась раздеваться со всею возможной беспечностью:
      -- Войди!
      -- Доктор твой приходил. Часадвадожидал.
      Иринавнимательно глянуланасестру: знает -- не знает, сказал доктор -- не сказал? Поняла: знает.
      -- Подтвердилось?
      -- Вот, -- сестрадосталаиз карманалабораторное стеклышко.
      -- Убери, -- заоралаИрина. -- Не хочу видеть!
      -- Он тебя завтрас десяти ждет.
      Иринавзглянуланадве фотографии набольшом, накрытом салфеткою ришелье домодельном буфете: отцаи матери: обе -- в траурных рамках, перед обеими -вазочки с искусственными гвоздиками.
      -- Алька! Сколько раз маме операцию делали? И сколько онапрожила? Как ее всю измучили, изуродовали. Рентген, химияю А толку? Самарассказывала, что из их палаты ни однадольше трех лет не протянула. Ни-од-на!
      -- Ей тогдабольше сорокабылою
      -- Акселерация, -- грустно улыбнулась Ирина. -- А сколько папе делали переливаний, костный мозг пересаживалию Судьба, Алька, судьба! Наследственностью
      -- Это, -- сестрасуеверно умолчаланазвание болезни, -- по наследству не передается.
      -- Доктор сказал? -- в иронии Ирины скользнуло пренебрежение к медицине.
      -- Но бороться-то все равно надо! Обязательно бороться! Помнишь про лягушку в молоке?
      -- Ты, Алька, как масло сбивать, ученикам рассказывай. А я уже взрослая.
      -- Дая ж тебяю
      -- Знаю-знаю. Выкормила. Ты мне как мать. Я тебе по гроб. Все, все, хватит! Спать хочу! Слышишь? уйди! хочу спать!
      Алевтинанамгновенье застылав обиде и вышла, привалилась к изнанке двери, заплакала:
      -- Все гордые: умирают, умирают!.. A я -- дом тащи!
      Иринаже водилапальчиком по гобелену и шептала:
      -- Ведь вы меня вывезете снова, правда? Вывезете, а?.. 03.11.90 К утру хакас стих. Повалил мягкий, крупный снег. Иринаупихивалав багажник последние сумки. Пират носился возле.
      -- Ну-ну, Пиратка, -- потрепалаИринасобаку. -- Вот тебе, сухой паек, -полезлав карман, досталанепочатую пачку, распечатала, аккуратненько разложиласигареты в будке. Пошлав дом.
      Прощально-внимательно огляделась. Взялас комодаотцовскую фотографию, спряталав сумочку. Сорвалалисток с календаря, написаланаискосок: пианино можешь продать. Уезжаю наюг. Ира. Совсем было собралась выйти, но вернулась с порога, сняласо стены гобелен с каретою.
      Возле автомобиля стоял мрачный, похмельный зять.
      -- Раненько, -- сказалаИрина.
      -- Молодая -- учить-то! Кудазагрузилась? -- кивнул назаднее сиденье, набарахло.
      -- Развеяться. Погреться. Наюг.
      -- В ноябре?
      -- В ноябре, -- ответилаи уселась в машину.
      Зять стал перед капотом твердо, как памятник большевику.
      Иринавысунулась:
      -- Отвали!
      -- Тачку оставь и ехай кудахочешь. Наюг онасобралась. Разобьешь аппарат.
      -- Машинамоя! -- крикнулаИрина, едване плача. -- Мне ее папаоставил.
      -- Ага, твоя! Мы наей весь огород тащим, весь дом! А ну выходи!
      Иринащелкнулашпеньком-замочком, включилапередачу.
      -- Не выпущу, -- сказал зять и еще глубже врос в землю.
      Иринасжалазубы, прижмурилась и потихоньку отпустиласцепление. Зятя ткнуло капотом. Иринапритормозила. Родственник накарачках выполз из-под машины, поднялся, забарабанил по крыше. Иринаударилапо газу, оставилапозади зятя, орущего набегу:
      -- Эй! фонарь-то где разъ..ла?..
      КогдаИринавыезжалаиз города, поневоле пришлось притормозить, чтоб выпустить с автостанционной площадки громоздкий ярко-красный ЫИкарусы: шофер заложил руль недостаточно круто и тыкался туда-сюда, загораживая дорогу.
      Но Ирине наскучило ждать, и она, улучив мгновенье, заставилаЫжигуленкаы буквально выпрыгнуть из-под огромных автобусных колесю 03.11.90 -- 09.11.90 Долгого, с приключениями и встречами, поначалу -- зимнего -- пути: через пол-Сибири, через Урал и дальше: наюг, наюг, наюгю -- достало б, пожалуй, и нацелую повесть, но нас ждут нетерпеливо главные перипетии сюжета, потому длину одной только мелодии, нежной и печальной, той самой, что зазвучалаиз магнитолы, кудаИрина, разминувшись с ЫИкарусомы, вставилакассету, -- длину одной этой мелодии мы отмерим и нато, как затерянная, микроскопическая нафоне бесконечной тайги, ползла(Ирине казалось: летела) белая букашкапо белому же извилистому тракту; и нато, как у подножья изъеденной тысячелетиями каменной бабы сорвалась (Иринаменялаколесо) машинас домкратаи содралакожу с наманикюренного пальчика: горе, в сущности, пустячное, но не из-занего одного, видать, кричалаИриназвериным криком, билабессильными кулачками в холодную, равнодушную грудь земли; и нато, как в ночном коридоре грязной транзитной гостинички разбудил ее, тяжело спящую надиване, уголовного виданемытый жлоб и точно, больно -- Иринаи самане ждалаот себя такой прыти -- получил по яйцам; и нато, как бросал жгучие взгляды -- через зеркальце, под которым покачивался Микки-Маус, -- красавец-майор, алампочки наприборной доске не горели, ибо тащили Ыжигуленкаы не полстас небольшим собственных его лошадей, аполтыщи танковых, натросе, асзади-спереди гудели, ревели, чадили, рыли траками снег остальные машины дивизии; и нато, как накрупном, перекресточном посту остановил гаишник, дернул наверх, в стакан, и, поизучав документы, сообщил:
      -- Сестравашапо всей линии такой шухер навела. Вот, телефонограмма, дословно: умоляю вернуться.
      -- Это понимать так, что вы меня задерживаете? -- испугалась, обрадовалась ли Ирина.
      -- Вы совершеннолетняя, товарищ водитель, -- пожал плечами мент. -- Хотя сестра, тожею
      -- Тогдая поехала?..
      и нато, как отмечаладень рождения налесной опушке, вечером, в свете подфарников, и легкий ветерок колыхал, не задувая, двас небольшим десяткатоненьких свечек, утыкавших каравай; и нато, как вышла размяться у обелискаЫАзия-Европаы, рядом с которым высыпавшая из автобусастайкатуристов фотографировалась напамять и затянуласняться с ними, и Иринав миг щелканья затвораперекрестила, перечеркнула, похерилауказательными прелестное свое личико; и нато, как две семерки взяли ее в тиски: слеваи справа, и эскортировали, гудя, аиз окон высовывались с соответствующими репликами молодые жеребцы; и нато, наконец, как открылось вдруг: именно вдруг! -огромное, синее в этот по случаю солнечный день, вогнутое как чашаморе, и дорогапошлапо-над ним, крутясь и виляя; по сторонам выстроились странно-голые, облезлые стволы эвкалиптов; слева, во двориках, в окружении пламенеющей золотом листвы, росло что-то вечнотемнозеленое, пальмы даже; асправа, совсем по кромке прибоя, полз бесконечный поезд, долго оставаясь по отношению к ней, к Ирине, почти недвижным, покудане отполз потихоньку назад, -- длину одной этой мелодии.
      Но оназакончилась. Кассетавыскочилаиз магнитофонного зева. Иринаподвернулак заправке с надписью Абензин, полезлазакошельком и, как ни считала, как ни собиралапо сусекам оставшиеся желтенькие дазелененькие, получалось литров надвадцать пять семьдесят шестого и -- всёю 09.11.90 Иринамедленно ехалапо набережной, поглядывая по сторонам, но никто из тусующихся ей не казался, покане привлекли внимания дважгучих брюнета, прямо наулице, возле врытого в песок пустынного пляжашахматного столика, играющие огромными, по полметра, фигурами: один -- страстно, другой -- раздумчиво. То есть, внимание привлек именно раздумчивый. Онаостановилась, понаблюдалаи пропеламилым чалдонским говорком:
      -- Ребята, где тут у вас можно машину продать?
      Тот, который играл раздумчиво, тоже оценил Ирину вмиг и уже было двинулся к ней, как тот, который играл страстно, страстно же приятеля опередил.
      -- Какие проблемы?! -- сказал с легким южным акцентом и уселся в машину столь решительно, что приятелю поневоле пришлось вернуться к доске. -Поехали, что ли?
      Ирине явно жалко стало, что помочь вызвался не тот, аэтот, но ничего не оставалось делать, -- разве, врубая передачу, бросить прощальный взгляд наодинокую фигуру у столика. И поймать ответный.
      -- С какого года? -- спросил тот, который играл страстно.
      -- Я? -- несколько удивилась Иринавопросу, возвращаясь сознанием с пляжав салон.
      -- Что вы, мадмуазель! У вас не может быть возраста. Вы -- чистая женственность. Вечная весна. Боттичелли. Я имею в виду аппарат.
      -- Машина?
      -- Машина-машина.
      -- Папаее покупалю мы правильно едем?
      Тот, который играл страстно, утвердительно хмыкнул.
      -- Папаее купил, кажетсяю ну да: в семьдесят восьмом. У нас раньше старая ЫВолгаы была.
      -- В семьдесят восьмом, говорите? И задок побитю
      -- Это я напрошлой неделею -- попыталась оправдаться Ирина, но парень прервал:
      -- Каждый изъян имеет свою цену. Потому боюсь: больше двенадцати вам, мадмуазель, занее не дадут.
      -- Двенадцать?! -- обрадовалась Ирина.
      От парня не укрылась ее реакция.
      -- Но запрашивать надо четырнадцать. Сюда, сюда, налево!..
      Несмотря назначительное расстройство чувств, Иринауспелапроголодаться забезумный этот день и, обставленная сумками и чемоданами, с денежной пачкою настолике, елане без аппетитав уличной кабине ресторанчикаЫЗолотое руноы.
      Веселая компания 3 + 3, решившая, вероятно, продолжить ужин напленэре, вытаскивалаиз дверей накрытый стол, чему пытались противодействовать две официантки. Ирину привлек шум, и онамгновенно узналасреди парней того, который утром напляже играл в шахматы раздумчиво.
      Компания, усмирив официанток взяткою, утвердилась-таки во дворе и продолжилапировать, аИрине уже кусок не лез в горло. Онане выдержала, решилась: всталаиз-застолика, подошла, остановилась vis-а-vis к давешнему шахматисту. Тот поднял голову, улыбнулся в приятном узнавании:
      -- Продали машину? Давы садитесь, садитесь, -- уступил место. -- Володя! стул быстро!..
      Иринаударилашахматистапо щеке.
      -- Извините, -- сказал тот, -- но мне кажется: вы меня с кем-то спутали. Вот, -- и достал из специального кожаного чехольчикавизитную карточку с золотым обрезом. -- Тамаз Авхледиани. Архитектор из Тбилиси.
      -- Спутала?! -- изумилась Ирина. -- Может, это не вы играли там в шахматы?! Может, это не ваш приятель помог мне продать машину? Боттичеллию
      -- Дая егою я его, правда, первый раз в жизни видел.
      -- Ага, так я и поверила. Дурочкаиз провинции. Просте четырнадцать, -обиженно передразниладавешнего страстного. -- Официально оценим, остальное сразу же наруки! А потом, говорит, в милицию иди! Ты же оценку подписалаю
      -- Мамой клянусь, я его не знаю, -- апеллировал Тамаз к приятелям и приятельницам, но Ирина, плача, возвращалась уже к своему столу.
      Тамаз неловко рассмеялся и стал разливать вино, рассказывая что-то по возможности весело. Иринаковырялавилкою в тарелке, приправляя котлету слезами. Однако, веселье получалось посредственное, Тамаз встал, приблизился к Ирине:
      -- Сколько он вам недоплатил?
      -- Разве в этом дело?! -- ответилата. -- Я б и завосемь! Я б и зашесть! Папаумирал -- оставил. Только зачем обманывать?!
      -- Сколько?! -- переспросил Тамаз тверже.
      -- Вот, -- подвинулаИринаденежные пачки накрай стола. -- Можете забрать и их!
      Тамаз наглазок оценил сумму.
      -- А обещал? Четырнадцать?
      Иринанехотя кивнула.
      -- Где вы остановились?
      Иринапродемонстрироваласумки-чемоданы:
      -- Говорили: как оформим -- довезут до гостиницы, помогут. А сами сели и укатилию
      -- Пойдемте. Я вас устрою.
      -- А как же ваши?.. -- кивнулаИринанатамазов стол.
      -- Думаю: переживут. Не сразу, ною -- и Тамаз взял с земли иринино барахло.
      -- А, -- махнулаИринарукою. -- Все равно, -- и поднялась, повесиланаплечо оставшуюся сумку.
      Когдаони шли к выходу, Тамаз наминутку подвернул к своей компании.
      -- А деньги, -- сказал приятелям, -- я с этого абхазавзыщу. Исключительно в интересах Справедливости. 10.11.90 Оттого, что большую тбилисскую квартиру мы ли впервые увидим, Иринали потом, позже вспомнит-вообразит в бликах прихотливого ночного освещения и в стремительном движении, сопровождающем проход Натэлы Серапионовны через две комнаты в третью, к особо пронзительно -из-занеурочности -- трезвонящему телефону, дорогая обстановка, тусклое золото корешков книг, почерневшее серебро оружия наковрах, картины по стенам, -- все это покажется еще сказочнее и роскошнее, чем есть насамом деле.
      -- Тамаз? Это ты, Тамаз? Что случилось, мальчик?! -- биологическая материнская тревогазазвучит в этих по-грузински сказанных фразах. -- В Москве отец, в Москве. Вызвали. Зачем тебе отец? Что? Сколько? Десять тысяч? Где я тебе возьму к утру десять тысяч?! Попал в переделку? Абхазы, да?!
      -- Только не вздумай как в прошлый раз приезжать, слышишь? -- прокричит Тамаз в телефонную трубку уличного междугородного автоматанеподалеку от ночного шумящего моря. -- Я насебя руки наложу, если не перестанешь бегать замной как замаленькимю
      Сладкая медленная мелодия будет сопровождать наших героев весь следующий день: и у карстового Синего озера, в чью бездну бросит Иринакамешек под нетерпеливым присмотром вертящего ключ таксиста; и наРице, по ледяной воде которой поплывут они с Тамазом налодке; и в вагончике-малютке подземки, влекущей в глубь Новоафонских пещер; и в самих пещерах, где, по настоянию Тамазаприотставшие от экскурсии, останутся они возле разноцветно освещенных сталактитов, а, когдагруппаотойдет достаточно далеко и подсветкапогаснет, Тамаз в наступившей почти тьме попытается поцеловать Ирину, но тане дастся; и в пацхе, у стены-плетня, застолом, врытым в землю, где Тамаз не позволит Ирине выпустить рог с изабеллой, покатот не опорожнеет, сам отрежет кусок от длинной ленты козлятины, коптящейся над очагом, покажет, как зачерпывать соус ткемали кусочком лаваша: красная капельканаирининой руке; и когдаю
      -- Никогда! -- засмеется Ирина, раскинув руки: не пуская в номер, и натамазово:
      -- Ну, чаю просто попьем! -- останется непреклонна, и архитектор сновасдастся: -- Ладно, -- скажет, -- в таком случае едем к моим друзьям; вечер продолжается.
      -- Мы там будем одни? -- спросит Ирина. -- Поздно уже!
      -- Что ты, дорогая! В этом доме всегдастолько народую Только мне надо по пути заскочить напочтую
      и лишь там, у тамазовых друзей, уступит национальному грузинскому мотиву, под который архитектор, в окружении веселой, отхлопывающей такт компании (иринино внимание привлечет живое лицо немолодой женщины, особенно азартно бьющей в ладоши;
      -- Кто такая? -- поинтересуется Иринау соседа;
      -- Гостья, из Парижаю)
      станет эффектно, артистично танцевать что-то горское, но прервет танец: вдруг, внезапно, неожиданно, и, схватив Ирину заруку, потащит к выходу:
      -- Ты былакогда-нибудь ночью намаяке?
      -- Намаяке? -- снованевпопад расхохочется Ирина.
      -- Эй! кудавы?! -- понесется им вслед. 11.11.90 Большой теплоход, сияющий огнями, разворачивался в миле от берега. Реликтовые сосны ровно шумели, дезавуируемые пунктиром маячного света. Иринастояла, закинув голову, и глубоко всем этим дышала; Тамаз неподалеку пытался всучить червонец маячному смотрителю.
      -- Пошли! -- крикнул во тьму, договорившись. -- Эй, Ирина!
      Онавыпалаиз странного своего состояния.
      -- Ничего не трогать! со стороны моря лампу не перекрывать! -- по-армейски прикрикнул сторож, сторонясь от входа.
      Поднимаясь крутой лестницею, Тамаз тянул Ирину заруку. Наверху, накруговом балкончике, свет слепил почище фотовспышки, и глазазанедолгие мгновения темноты не успевали к ней привыкать.
      -- Вот, -- сказал Тамаз, доставая из многочисленных карманов кожаного пиджакапачки десятирублевок. -- Торжественно вручаю. Справедливость одержалапобеду.
      -- Не возьму, -- ответила, помрачнев вдруг, Ирина.
      -- Почему?
      Онакачнулаголовою:
      -- Значит, ты все-таки связан с ними, -- и пошлак выходу.
      -- Постой! -- крикнул Тамаз. -- Не веришь, да? Не веришь?! Ты же виделамои рисунки!..
      Иринапризадержалась.
      -- Не знаю, -- сказала, -- я уже ни-че-го-не-зна-ю.
      -- Не возьмешь, значит?
      Тамаз разорвал бандероль, пустил десятирублевки по ветру. Они, кружась как ржавые листья, разлетались вкруг маяка, то исчезая во мраке, то вспыхивая вновь -- чем дальше, тем бледнее. Тамаз хрустнул следующей пачкою, пустил по ветру и ее. Полез заследующейю
      -- Постой, -- бросилась Ирина, удержалаего руки в своих. -- Покорил! Лучше потратим вместе. Как же тебе удалось-то? Там, наверное, мафия?
      -- Мужчинадолжен иметь свои маленькие секреты, -- улыбнулся Тамаз. Потом привлек Ирину и поцеловал.
      Онаобмяклаю
      Гобеленные кони стронулись вдруг с местаи понесли карету вдаль. Шевалье во весь опор мчался вослед, ветер трепал перья наего шляпе, и Иринав прерывистом свете заоконного маяказакусилауказательный: ей стыдно было кричать, аудержаться онане могла. Зубы вдруг стиснулись так, что напальце выступилакровь: красная капельканабелой кожею
      Восторг, наконец, несколько утих. Кони замерли. Иринаприразжалазубы.
      -- Господи! что это было?! Что же это такое было?!
      -- Любовь, -- ответил Тамаз, приподнявшись налокте, глядя наИрину с большой нежностью, хоть и не без довольствасобою. -- Больше ничего. Просто любовь.
      -- Милый, единственныйю -- принялась покрывать Ириналицо Тамазапоцелуями. -- Счастье в гостинице. Как странною как нелепою
      -- И все-таки ты должназаменя выйти!
      Мгновенно лицо Ирины стянуламаскастрадания.
      -- Нет, -- сказалаженщинаочень твердо. -- Это невозможно. Нет-нет-нет! Даи зачем тебе?
      -- Нет! нет! -- передразнил Тамаз. -- Опять -- нет! По-чему?!
      -- Мелодрама, -- ответилаИрина. -- Я должнаумереть.
      -- Все должны умереть! -- не остыл еще от раздражения Тамаз, не научившийся покудаполучать в этой жизни отказы.
      -- Вотю возьмию потрогайю -- положилаИринаего руку назаряженную смертью грудь.
      Он погладил, взял сосок нежной щепотью. Ирину снованачало забирать, и, с трудом пересиливая себя, оназашептала:
      -- Нет. Погоди. Вот, здесь. Потрогай! Вот. Шишечка. Шишечкас горошину. Чувствуешь?
      Тамаз почувствовал.
      Сновапривстал налокте. Посмотрел в лицо Ирины как-то недоверчиво.
      -- Ты же грузин, -- принялась убеждать онасебя, его ли. -- Тебе нужны дети. Я б одного, положим, еще и успела, но как я оставлю его сиротой? Саматак рослаю И как взвалю натебя свое умирание? Если б ты знал, как это некрасиво: умирать. Поверь, я видела! Ну, глупенький, -- погладилаТамаза. -- Теперь понимаешь? Полторагода. Или два. И яю уйду. Месяцев десять смогую жить. Не дольше. А теперь поцелуй меня, слышишь?.. если тебе нею не неприятною слышишь? Я хочую яю хочую 12.11.90 Тратить вместе они начали нарынке: Ириназапрокидывалаголову, аТамаз опускал в раскрытый, соблазнительный рот подруги то щепоть гурийской капусты, то дольку мандарина, набивал сумку поздним виноградом, орехами, фейхоаю
      -- Напои меня вином и освежи яблоком, -- хохоталаИрина, -- ибо я изнемогаю от любви!
      находу осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапкию
      По дороге с рынкастояладревняя церковь.
      -- Византийцы построилию -- пояснил Тамаз. -- Еще в одиннадцатом веке. Абхазы были тогдасовсем дикимию
      -- А сегодня? -- зачем-то пошутилаИрина.
      -- И у меня есть гипотеза, -- подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, -- что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
      -- А может, они правы? -- вдруг погрустнела, посерьезнелаИрина. -- Гляди: ведь стоитю 14.11.90 Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз Ираклиевич бросил свидетельство о браке наскатерть.
      -- Ты -- князь! -- провозгласил. -- Единственный наследник родаАвхледиани.
      -- Тебя не поймешь, папа, -- ответил Тамаз. -- То ты член ЦК, то снова -князью
      -- Молчать! -- стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
      Тамаз притих. Вошлаприслугас десертом. Возниклапауза.
      НатэлаСерапионовна, с некоторой опаскою поглядывая насупруга, потянулась через грязные тарелки засвидетельством, принялась изучать.
      -- Былаб хоть из Москвы, из хорошего дома, -- сказала.
      Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.
      -- И вдобавок ты -- трус!
      -- Трус? -- переспросил Тамаз.
      -- Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишкаю
      Неимоверный вид насказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, давысокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, атут усугубленная тем, что хозяин -малознакомый возлюбленный, -- напервых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.
      Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проектыю
      Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ириназавернулав спаленку, окинулахозяйским взглядом, пошлав прихожую, распаковалачемодан, и, отыскав накухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретоюю
      -- Зачем?! -- рвал с шеи Тамаз золотой крестик, -- зачем вы навесили его наменя?! Ейю ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!
      -- А если ребенок? -- спросил отец. -- Кому нужен внук с дурной наследственностью?
      -- Дане будет у нас детей! -- выкрикнул едване сквозь слезы Тамаз. -- Не будет! Онаобещалаю
      -- Онаю -- передразнил отец. -- Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?
      -- Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!.. -- и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.
      Мать припустиласледом.
      -- Натэла! -- безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.
      -- Тамаз, мальчик, -- подвывалапод нею НатэлаСерапионовна.
      Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:
      -- Открой. Поговорим как мужчинас мужчиною.
      Тамаз, видать, услышал в тоне отцакапитулянтские нотки, щелкнул ключиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну настул рядом. НатэлаСерапионовнастояланапороге.
      -- Уйди, мать! -- прикрикнул Реваз Ираклиевич. -- Значит, говоришь: больнанеизлечимо? -- переспросил, когдаони остались одни.
      -- Конечно, папа!
      -- И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?
      -- Даже меньше! Скорее всего -- меньше!
      -- И детей, клянешься, не будет?
      НатэлаСерапионовнастоялау дверей, подслушивала, асквозь щель другой двери подсматривалазаНатэлой Серапионовною прислуга.
      -- Клянусь!
      -- Хочешь испытать себя, да, сынок? -- Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глазаТамаза. -- Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб онаумиралане в одиночестве?
      -- Н-ну да, папа, -- замялся Тамаз. -- Но дело не только в этом. Мнею Мне, знаешь, очень хорошо с неюю -- и Тамаз покраснел. -- Ну, ты понимаешью
      -- Понимаю-понимаю, -- подтвердил Реваз Ираклиевич. -- Есть женщины, накоторых у мужчины почему-то особенно стот.
      Тамаз смутился.
      -- Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни матери!
      -- Что ты, папа!
      Повислапауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.
      -- Н-ную коль двагода, -- прервал ее, наконец, Реваз Ираклиевич. -- Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!
      -- Спасибо, -- пролепетал Тамаз.
      -- Но уж если взялся, -- добавил отец строго, -- не вздумай бросить, когдаонастанет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия я тебе не прощу!
      -- Нет, папа. Не брошу! -- отозвался Тамаз торжественно.
      НатэлаСерапионовнаедвауспелаотскочить, чтобы не получить дверью по лбу.
      юСказочный Тбилиси заокнами глубоко посинел, украсился огоньками. Иринасиделав кресле, напряженная и недвижная. Потом резко поднялась, зажглаэлектричество, сталасдвигать, сносить в одну линию холсты и планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви, портреты, пейзажию Выдавиланапалитру целый тюбик первой попавшейся краски. Взялакисть. И метровыми буквами, по всем планшетам и холстам, написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставилажирный восклицательный знак. Оделась. Взяласумочку. Вышлаиз мастерской, хлопнув дверью с автоматической защелкою.
      Хоть и по-грузински было написано, Иринапоняла, что небольшая, консолью над улицей вывескаобозначает кафе, скорее всего -- кооперативное, и вошлавнутрь. Лестница, которая несколькими ступенями велавниз, освещалась едва-едва: таинственно.
      Миновав прорезь тяжелых бордовых портьер, словно наавансцену попав из-зазанавеса, Иринаоказалась в еще более скупо и загадочно освещенном подвальном зальчике, стойка-бар которого под сравнительно ярко мигающим аргон-неоном тянулак себе автоматически, композиционно.
      Иринас ходу умостилась навысокий насест:
      -- Не покрмите?
      Бармен сделал круглые глазаи повел ими в сторону и назад. Иринаотследилавзгляд и наткнулась накрутого мэна, двумя руками держащего огромную пушку. Пушка -- Иринапоинтересовалась -- сторожилашестерых, стоящих, опершись нанее полуподнятыми руками, у задней стены.
      Крутой мэн оценил Ирину и взглядом же, разве добавив легкий, нервный кивок -- послал назад, к выходу. Тут Ириназаметила, что у портьеры, с внутренней ее стороны, стоит еще один мэн, не менее крутой, с коротким автоматом в руках -тоже направленным натех шестерых.
      Иринаосторожно, как по льду, скользкому и тонкому, сделаланесколько шагов и, только очутившись налестнице, перевеладух.
      -- Что ж это такое? -- подумала. -- Захват? Грабеж?
      Черная ЫВолгаы неподалеку от входа-- с госномерами и всякими там антеннками -- подсказала, что скорее всего -- захватю
      Такси еле тащилось по поздневечернему, шумному и цветному, проспекту Руставели. Назаднем диванчике полусидел Тамаз, влипнув в окно, пристально вглядывался в сумятицу тротуарной жизни.
      -- Стой! -- сказал водителю, аубедясь, что ошибся: -- Поехали. Только потихоньку. Медленною Медленною
      -- Я из-затебя все сцепление пожгу, -- вполголосаогрызнулся водитель.
      Заскрипели тормоза. Тамаз ткнулся в переднее сиденье от резкой -- даже намалой скорости -- остановки.
      -- ***, -- выругался по-грузински русский водитель. -- Дурасумасшедшая! -они, оказывается, едване сбили именно Ирину, переходящую улицу с горячим хачапури в руке, засмотревшуюся начто-то особенно привлекательное в пульсирующей атмосфере центрагорода.
      Тамаз открыл дверцу, выскочил, схватил Ирину заруку, повлек к такси.
      -- А если б у нас не было ПроспектаРуставели?! -- улыбнулся. -- Где б я искал тогдалюбимую жену, пропавшую без вести в день регистрации? -- улыбнулся и попытался поцеловать.
      Иринане сопротивлялась, но и не общалась с супругом.
      -- Поехали, -- обиженно бросил Тамаз водителю и замолчал нанекоторое время. Потом спросил: -- Поела?
      -- Спасибо, -- холодно ответилаИрина.
      -- Я, между прочим, такую баталию выдержал! Ты знаешь, что мы венчаемся?
      Иринамолчала.
      -- И свадьбабудет.
      -- Рассказал им, что я умру?
      Водитель с любопытством поглядел в зеркало заднего вида. Тамаз смолчал, потупился. Иринаотодвинулась, вжалась в угол.
      -- Направо, -- скомандовал Тамаз. -- Здесь останови.
      Машинаскрипнулатормозами. Тамаз расплатился. Вышел слева, обогнул перед капотом, открыл иринину дверцу. Взял жену заруку, потом под руку, повлек наверх, в мастерскую.
      -- Подожди минутку, -- остановил перед входом, сам скрылся внутри.
      Через мгновенье распахнул дверь: voila! -- и несколько отступил в сторону, чтобы понаблюдать задействием подготовленного эффекта.
      Общего светав мастерской не было, только несколько разноцветных прожекторов бросали узкие, мощные лучи напостаментец в центре, поддерживающий старинное резное кресло, накотором эффектно, играя складками и бисером, расположилось белое атласное платье. Работы -- по первому ощущению -началавека. Стиль модерн.
      -- Подвенечное платье прабабушки.
      Трудно было не оттаять Ирине.
      А Тамаз, выждав, сколько -- почувствовал -- надо, подкрался сзади, обнял жену, принялся ласкать все ее телою
      Одежды под ласками спадали как бы сами собою. Головау Ирины закружилась: платье, прожектора, храмы из полутьмы -- все поплыло куда-то, ашевалье -- хотя кони несли карету во весь опор -- приближался неотвратимо, и вот уже поравнялся с каретою.
      Иринаулыбнулась преследователю, аон взмахнул рукою с неизвестно откудавзявшейся плеткою и ударил красавицу по лицу. Онавскрикнула, растерянно схватилась защеку, накоторой вспухал красный рубец.
      Крики, звериные, первозданные, подобные тем, недавним, в степи, хоть и подвели к ним вовсе, кажется, другие дорожки, понеслись, ничем не смягченные, ибо Тамаз удерживал иринины руки нежно, но цепко: ни палец не закусить, ни кулачок: аи понятно: что может быть приятнее мужчине, чем услышать это, разбуженное, вызванное вроде бы им самим?!.
      -- Господи! Тамазик, -- выдохнулаИрина. -- Как же я тебя люблю. Больше жизнию 15.11.90 Они стояли наМтацминде.
      -- Вон там, видишь? вон -- пустое место, рядом с канатной дорогою. Здесь станет новый храм. Первый новый храм в Тбилиси завосемьдесят лет. И если мне повезет, если я выиграю конкурсю
      -- Ты победишь, Тамазик, -- влюбленно подхватилаИрина.
      -- Если я выиграю конкурс -- это будет мой храм.
      -- Твой храм? -- раздумчиво протянулаженщина, словно легкий порыв переменившегося вдруг в направлении ветра, переменил и ее настроение. -- А чью, интересно, кровь прольешь ты в фундаментю своего храма? 25.11.90 Сценарий и режиссурацерковного венчания придуманы давно и не нами -- стоит ли дилетантскими ремарками описывать то, что тысячу раз видано каждым: не в натуре, так по телевизору или в кино, a не видано, так читано? Заметим разве, что народу собралось не так уж мало, хоть и не битком, что и НатэлаСерапионовна, и Реваз Ираклиевич держались с большим достоинством, апо отношению к невестке с некоторою даже приветливостью (чуть, может, надменной); что Иринабылабледнаи умопомрачительно хорошав платье модерн прабабушки Тамаза; что зажгли много свечей и выключили электрические люстрыю И еще: не рискнем умолчать (даже приведем его дословно) о коротеньком, шепотом, диалоге, случившемся прямо перед аналоем, замгновенье до собственно венчанья:
      -- А можно ли, Тамазик? ведь я некрещеная. Я пелав церковном хоре, a самаю
      -- Некрещеная? -- обеспокоился Тамаз. -- Что ж раньше молчала? -- но, поведя быстрым смышленым взглядом вокруг и не рискнув даже представить, что заскандал разразится, огласи он вдруг свежую новость, шепнул: -- Ничего. Не важно. В конце концов, все это ритуал, не больше. Бог простит.
      Службашлапо-грузински. По-грузински же Иринаответилаи свое да -- с подсказки Тамаза.
      Может быть, из-завеликолепия квартиры родителей Тамаза, которое не могло не подавить Ирину (дау нее, скажем прямо, были и прочие причины для неважного настроения), и гости, и хозяева: кто в шумной суете заканчивая последние приготовления к застолью, кто -- степенно беседуя-покуривая в его ожидании, -показались ей собравшимися скорее напохороны, и взгляды, которые она, виновницаторжества, насебе ловила, были (или воображались ей) полными столь скорбного сочувствия, что она(Тамаз, как назло, решал неотложные какие-то проблемы с вином) не выдержала, скрылась в ванной, где, пристально вглядываясь в отражение, пыталась угадать знак смерти, столь поразивший гостей, и молодую долго, наверное, разыскивали, прежде чем разыскали, наконец, и усадили в середину столарядом с молодымю
      Уже стемнело, играли хрусталем люстры, и Иринаувиделароскошный этот пир как бы извне: словно картину в раме, словно сквозь уличное, без переплета, не пропускающее звукаокно, -- и медленно отлеталадальше и дальше под давнюю музыку пицундских прогулок, покаокно не уменьшилось до неразличимости с другими светящимися тбилисскими окнамию 29.11.90 Наместе будущего храмарыл канаву бульдозер, оживленно копошились строители; неподалеку, через складку между холмами, весело играя под утренним солнцем, ползали вверх-вниз яркие вагончики канатной дороги.
      Тамаз горячился, кричал налысого человечкас усиками под Микояна, прораба, что ли:
      -- Какой ресторан?! Какой может быть ресторан?!
      -- Итальянский, -- хладнокровно отвечал что ли прораб.
      -- Я тебе уже объяснял: у нас национальная программа! Храм! Возрождение! Ты грузин или не грузин?! Ты, спрашиваю, грузин?! -- тыкал Тамаз указательным в грудь лысого.
      -- А чего ты наменя орешь? Т, что ли, землю выделил? Мое вообще дело маленькоею
      -- А у нас у каждого -- дело маленькое. Потому мы все и в дерьме!..
      юИ вдруг перетянутая струнанесущего тросас глухим стуком -- чеховская бадья в шахту -- лопнула. Двавагончика, как раз поравнявшиеся во встречном движении, ухнули, смялись, ударясь друг о другаи об огромный валун, перевернулись раз-другой -- из одного при перевороте вылетело, откатилось надесяток метров тело женщины в желтом иринином плаще -- и замерли искореженной грудой металла, наткнувшись накаменное препятствие. А туда, вниз, к ним, катил кубарем верхний, переполненный, только-только отошедший от конечной.
      Тамаз смотрел завсем этим несколько ошарашенно, покавдруг безумная мысль не посетилаего. Сорвавшись с местакак скаженный, через овраг, через какую-то свалку, обдирая одежду и кожу, ринулся он к месту катастрофы.
      Завыли сиренами милицейские машины и Ыскорыеы, подкатив и к верхней площадке, и к нижней. Люди в халатах, в формах, в штатском -- одни сыпались вниз, другие -- карабкались наверх. А Тамаз: измазанный, запыхавшийся, в крови, -- надвигался с фланга.
      Милицейские все же опередили, стали заслоном. Тамаз пробивался сквозь них, бешеный, кричал:
      -- Пустите! Там моя жена! Слышите?!
      И прорвался.
      Грудатрупов и умирающих привлеклаего внимание -- и то смазанное, поверхностное, -- после того только, как он убедился, что таженщина -- вовсе не Ирина. Даи странно: как он мог перепутать? -- сходство, если и существовало -- самое поверхностное, отдаленное.
      Псевдоиринабыланепоправимо мертва, хотя внешне в ней ничего, кажется, не нарушилось: разве головавывернутакак-то не вполне естественно.
      Тут уже суетились люди с носилками, вязко плыли стоны, летели короткие распоряжения. Тамазанесколько раз отталкивали с дороги: он всем мешал. Ноги были как ватные. Следовало собраться с силами.
      Архитектор, тяжело дыша, опустился наземлю.
      -- Что с вами? -- развернул его кто-то в белом. -- Ранены?
      -- А? -- дико спросил Тамаз. -- Нетю нет, извинитею Яю Я проходил мимою Вот она, -- кивнул заспину, -- кровь в основании храмаю
      -- Что? -- не понял медик.
      -- Извините, -- ответил Тамаз, встал, побрел прочь, потом свернул, принялся карабкаться наверх.
      По мере того, как утихало нервное потрясение, возвращалась тревога, придавалаэнергии несколько, может быть, даже неестественной. Выбравшись наулицу, Тамаз бросился к автомату. В карманах не оказалось двушки, но это было не так существенно: главное, чтоб натом конце проводасняли трубку.
      Сигналы, однако, летели в пустоту, и тревогаусилилась почти до только что испытанной. Тамаз выскочил из будки, буквально бросился под колесагрузовика.
      -- Старик! -- крикнул водителю. -- Срочно! Женаумирает!
      Грузовик прыгал по тбилисским мостовым, Тамаз сидел рядом с шофером: побелевший, закусивший губу. Наконец, остановились возле мастерской.
      Тамаз взлетел по лестнице. Придавил кнопку звонка, адругой рукою лихорадочно шарил в кармане, откапывая ключи. Справился с замком. Влетел в прихожую.
      -- Это ты, Тамазик? -- легкий, нежный, светлый, как-то даже оскорбительный применительно к тамазову состоянию голосок донесся из ванной. -- Как кстатию иди сюдаю потри мне спинкую
      Тамаз сбросил куртку прямо напол, разгладил ладонью лицо, вошел в ванную. Ирина, зажмурясь от удовольствия, нежилась, только что не мурлыкала, под одеялом теплой пены. Тамаз оперся об косяк и молчал.
      Приоткрыв глаза, Иринавстревожилась:
      -- Что с тобой, миленький?
      -- Пустяки, -- ответил Тамаз. -- Упал. Н-ничего особенного, -- и, надев нагрязную, в крови, руку бело-розовую банную варежку, сильно провел по ирининой спине.
      -- Тихо, сумасшедший! Обдерешь!..
      -- Ах, ты боли боишься? -- сказал Тамаз с очень вдруг усилившимся акцентом. -- А моей боли ты не боишься?! Ты подумала, как я теперь буду жить один?! Умирать онасобралась! Как красиво! как романтично! Дазнаешь ли ты, что такое смерть?!
      -- Чего бесишься? -- прикрикнулав тон Ирина. -- Может, я и не умру теперь вовсе. Может, любовь сильнее!
      -- Еще как умрешь! Как миленькая! Страшно! По-настоящему! Любовь сильнее, -- передразнил. -- Начиталась сюсюканийю -- и, больно схватив Ирину заруку, выдернул ее из воды, вытолкал в комнату, бросил надиван -Иринаоставлялаклочья пены повсюду, словно Афродита.
      -- Одевайся! -- стал швырять тряпки без разбора, кучею. -- Одевайся! Едем к врачу!
      -- Конечно, милый, -- сказалапритихшая Ирина, прикрываясь тряпками. -Только успокойся, -- но Тамаз, имевший другую установку, продолжал, как если б Иринаответилане да, анет:
      -- Хочешь лежать в гробу куколкою!? Так вот того не допущу я!
      -- Но да, милый, да!
      -- В гробу куколок не бывает -- только трупы!
      -- Да!
      -- И я тебе умереть не дам.
      -- Да!
      -- Ты распоряжалась собою, покане вышлазаменя!
      -- Милый, -- взялаИринамужазаруку. -- Принеси, пожалуйста, полотенце.
      Тамаз очнулся, пошел в ванную.
      -- Что мне надеть? -- спросилаИринавдогонку.
      -- Ничего, -- ответил Тамаз после паузы. -- Ты быласовершенно права, что не даласебя резать этим коновалам. Мы едем во Францию.
      -- Куда-куда? -- рассмеялась Иринашутке мужа.
      -- В Нормандии живет дядя. Кинорежиссер. У него конный заводик ию прочее.
      -- Может, не надо, милый? Я слышала, там операции безумно дорогие. Кто я твоему дяде? Кто ему даже ты?!
      -- Ты не знаешь грузин! -- почти обиделся Тамаз.
      -- Знаю, милый, знаю. Я загрузином замужем. Но давай как-нибудь уж здесью Своими силамию не одалживаясь!
      -- Почему одалживаясь? Почему сразу одалживаясь? Он приезжал недавно, взял пару моих проектов. Тебе в это трудно поверить, но твой муж действительно талантливый архитектор. Он мне предлагал деньги сразу, я не взял, атеперью Ну, что смотришь? Что смотришь? Даже среди грузинов я не встречал идиотов разбрасываться валютой просто так. Принеси-кателефон. Набери международную. -И назвал номер.
      -- Увидеть Лондон и умереть? -- спросилаИрина.
      -- Что? -- не понял Тамаз.
      -- Детективю Детектив так называется, -- и Иринадосталаиз-под креслапотрепанную книжицу. 03.12.90 Машинабылатяжелая, дорогая, шикарная. Вел шофер в форменной фуражке. Иринаотодвинулась от мужа, забилась в угол заднего дивана, не гляделапо сторонам.
      -- Чего киснешь? -- спросил Тамаз. -- Франция!
      Иринапожалаплечиками.
      -- Хчешь заруль?
      -- Я? -- удивилась-загорелась Ирина. -- Неужто позволит?
      Тамаз выдал пулеметную очередь французских слов. Машинаостановилась. Водитель вышел, распахнул дверцу перед Ириною, потом, когдатазанялаего место, закрыл. Сам обошел капот, уселся рядом. Что-то Тамазу сказал.
      -- Спрашивает, имелали ты дело с автоматической коробкой? Надо просто перевести вперед этот рычаг.
      -- Не хочую -- сноваскислаИрина. -- Не надо. Мне не интересною 04.12.90 юВ сущности, это был бесконечный монолог о лошадях: о тонкостях разведения, о породах, о ценах, о чем-то там ещею А произносил его дядя то ранним серым зимним утром, нанормандском берегу, любуясь и впрямь безумно красивым табунком, скачущим по кромке прибоя; то наконной же прогулке -- втроем -- и странно даже было, как Ирине, впервые катающейся верхом, удается так ловко держаться в седле, ловко, но равнодушно; то во дворе конного заводика, навыездке; то заужином при свечах (мужчины в смокингах, Иринав декольте), внутри огромного дома, стилизованного под старинный нормандскийю
      Ирина, слушавшая с подчеркнутой вежливостью, все ж, наконец, не выдержала, перебила:
      -- ШалваГеоргиевич, извините. Все это безумно интересно. Ною Тамаз рассказывал, зачем мы сюдаприехали?
      ШалваГеоргиевич посмотрел нановую родственницу странным, холодноватым взглядом:
      -- Я дал ему денег. Мой доктор -- не специалист. Не вызывать же из Парижа. Отдохнете и поезжайте.
      -- Дане устали мы вовсе! -- выкрикнулаИрина. -- От другого устали!
      Дядя посмотрел еще холоднее:
      -- Поезжайте завтрас утра.
      -- Я сейчас хочу, сейчас же, сейчас! -- выкрикнулаИрина.
      -- Сейчас? -- повторил дядя и уставился наокно, закоторым бился ночной ветер, потом настаринные настенные часы. -- Сейчас мой водитель ужею Но если вы готовы ехать сами, берите ЫЯгуары ию -- и встал из-застола, вышел из комнаты.
      -- Как ты себя ведешь?! -- напустился нажену Тамаз. -- Как ты себя ведешь?
      -- Как он себя ведет?! -- возразилаИрина. -- И где твоя независимость?!.
      Ветер бесновался почище хакаса. Они проезжали курортный городок. Одно здание сияло огнями.
      -- Что здесь? -- спросилаИрина.
      -- Казино, -- буркнул Тамаз.
      Иринарезко затормозила, сдаланазад, вышла, приказывающе-приглашающе кивнуламужую
      -- Назеро выпадает раз в тысячу лет! -- ужаснулся Тамаз, глядя, как выгребает Иринаиз бумажникапоследние деньги и сует их в кассовое окошечко.
      -- Это твои деньги? Твои? А обратные билеты у нас, кажется, есть.
      -- Дапожалуйста, ставь начто хочешью Только ведью операцияю
      -- Вот пускай Бог и подскажет!
      Крупье произнес положенные словаи пустил шарик. Он поскакал, попрыгал и, по законам жанра, остановился, естественно, назеро. Крупье погреб лопаточкою груды фишек в сторону Ирины.
      -- А теперь? -- спросил оторопевший Тамаз. -- Начто ставим теперь?
      -- А теперь -- хватит, -- отрезалаИрина, сгребая фишки в сумочку, -поехали!
      -- Так везет же! -- изумился Тамаз.
      -- Это-то и печальною 05.12.90 НаМонмартре было холодно, дул ветер, что не мешало доброму полутору десятку художников со всего, казалось, светасидеть вокруг Ирины и рисовать ее.
      Один из них, рыжий, отложив карандаш, сказал:
      -- Может, хоть улыбнешься? -- и, видя, что Иринане понимает языка, продемонстрировал.
      Иринапослушно растянуларот.
      -- Нет, -- объяснил рыжий. -- Глазами, -- и, бросив в раздражении карандаш, обеими руками ткнул себя в глаза.
      Глазами у Ирины не получилось, и рыжий свой рисунок разорвал.
      Тамаз тем временем расплачивался с остальными, собирал портреты.
      -- Развесишь по мастерской, когдая?.. -- спросилаИрина, не договорив: умрую
      Они стояли во дворике приемного покоя L'Hotel Dieu, растерянные, не зная ли, не решаясь, кудаткнуться.
      Вкатиласкорая. Санитары понесли носилки, накоторых, прикрытая простынею, лежаламертвенно-серая красавицамулатка. Из кабины выбралась женщина-врач, бросилапару слов дежурному и тут обратилавнимание нанашу парочку, улыбнулась и, подталкивая узнавание, ударилав ладоши раз-другой в характерном ритме того, пицундского, танца, притопнуланожкою.
      -- Какие встречи! -- сказала, когдаи Тамаз, и Ирина, наконец, улыбнулись. -- Меня звать Анни!.
      Санитар катил по бесконечной древней галерее каталку с мулаткою, которую сопровождаладокторица, аТамаз и Иринасопровождали в свою очередь ее.
      -- Дура! -- кивнуланакаталку Анни. -- Не ценит жизни! Вогналав вену тройную дозу омнопона.
      -- Омнопон? -- вылущилаИринаиз невнятной ей французской речи знакомое словцо.
      -- Mais oui, oui, -- улыбнулась врачиха.
      -- Самоубийца, -- пояснил Тамаз. -- Грешница. А откудаты знаешь этотю ну как его?
      -- Омнопон? -- напомнилаИрина. -- Сильное обезболивающее. Я папу целый месяц колола. Перед смертью.
      -- Сама? -- удивился Тамаз мужеству жены.
      -- А у нас покамедсестру дождешью
      -- Онаговорит, -- перевел Тамаз для Анни, выказавшей налице заинтересованность, -- что кололаотца, когдаон умирал.
      -- Mais oui, oui! -- согласилась та. -- Как и во всем насвете, тут главное -- доза.
      -- Онаговорит, -- сказал Тамаз, -- что главное -- доза.
      -- И все-таки удивительно, -- кивнулафранцуженкав сторону мулатки. -- С одной стороны, самообладание: надо ж в такой момент в вену попасть! С другой -- непонятная в самоубийце страсть к комфорту.
      -- К комфорту? -- переспросил Тамаз.
      -- Самая приятная смерть, -- сказалаАнни. -- Сладко засыпаешь. И -эстетичная.
      -- Оначто, уже умерла? -- побледнелаИрина.
      -- Quoi?
      Тамаз перевел.
      -- Поканет. Может, и вытащимю -- качнулаврач головою с некоторым сомнением.
      -- Что онасказала? -- напряглась Ирина.
      -- Что вытащат.
      -- Нет, перед этим.
      -- Что это самая приятная смерть. Как будто сладко засыпаешь. И самая эстетичная. Только это онаговорит чушь!
      ЫРеноы Анни медленно ехал по главной улице Saint-Genevieve du Bois, Иринас Тамазом наЫягуареы следовали сзади.
      -- И чего мы к ней потащились? -- ворчалаИрина. -- Сидели б даждали результатов.
      -- Раз онасказала, что ей позвонятю Смотри как красиво!
      Городок и впрямь был очень собою хорош, и в другой раз Ирина, конечно, заметилабы это. ЫРеноы свернул направо, наверх.
      -- Старый город, -- перевел Тамаз надпись.
      ЫРеноы остановился.
      -- Ну вот, -- гордо сказалаАнни у двухэтажного коттеджакрасного кирпича. -- Тут я и живу! -- И добавилапо-русски: -- Будьте как дома.
      Ириналежалапоперек широченной кровати в гостевой комнате и переключалателевизионные программы туда-сюда. В дверях появился Тамаз:
      -- Ты точно не хочешь есть?
      Иринатолько качнулаголовою.
      -- Ты б видела, что заужин приготовилаАнни! Оливки, фаршированные анчоусами! Форель с луком! Маринованная лососина! А какое вино! А у тебя как назло пропал аппетит!
      -- Ты издеваешься надо мною, Тамаз, да? -- спросилаИрина.
      -- Почему издеваюсь? Ах! Я совсем забыл сказать: звонили из клиники. Ты совершенно здорова! Слышишь! Совершенно здорова! -- и Тамаз бросился к Ирине, поднял ее наруки, закружил.
      Улыбающаяся Анни стоялав дверях:
      -- Не так уж и совершенно! Ты забыл, что ей надо обратить серьезное внимание нагланды? 06.12.90 Преклонив колени, Иринапоставиласвечку перед ликом Богоматери.
      У придела, недалеко от дверей, замерластарушкав черном, и, когдаИринавышланазалитую солнцем улицу предместья к поджидающим ее в Ыягуареы с открытым по случаю хорошей погоды верхом Анни и Тамазу, последовалазанею.
      -- Простите, барышня, -- сказалапо-русски, но с легким каким-то налетом акцента. -- Как там в Москве? Неспокойно, да? Не опасно съездить?
      Рядом со старушкою стояладевушкалет двадцати: внучкали, правнучка, и жадно, напряженно вслушивалась в получужой язык.
      -- В Москве? -- и Иринаулыбнулась. -- А я, знаете, никогдав жизни в Москве не была. Мы из Тбилиси, правда, Тамазик?! -- крикнулавдруг навсю улицу и расхохоталась.
      -- Так вот он какой, Париж!.. -- Иринастоялау Триумфальной арки и смотреланазалитые ярким желтым светом, обдуваемые искусственным предрождественским снегом сказочные Елисейские Поля, надесятки стройных, высоких, в разные цветавыкрашенных еловых деревьев.
      -- Ты так говоришь, -- отозвался Тамаз, -- будто впервые его видишь.
      -- Конечно, впервые! Конечно, Тамазик, впервые!
      В модном салоне Иринас помощью двух продавщиц примерялаодин туалет задругим: все шли ей, каждый менял до неузнаваемости, но только, кажется, прибавлял красоты и обаяния.
      Иринины облики мелькали перед Тамазом калейдоскопом так, что аж головашлакругомю 09.12.90 Катиться вниз было страшно и весело; сильно, правда, бросало из стороны в сторону, и так вдруг бросило нанебольшой пригорок, что отвернуть, отклониться не получилось.
      Лыжанаткнулась налыжу, ускакала, освобожденная автоматическим креплением, Иринаполетелакубарем, зарылась в снег.
      Но Тамаз уже был тут как тут: лихо вспорол белую целину прямо перед женою.
      А онаулыбалась, обметая варежкою выбившиеся из-под шапочки волосы. Тамаз повалился рядом, принялся целовать Ирину.
      Онаотбрыкивалась, счастливо хохотала, покавдруг не попала, затихла: это были те же самые кони, только каретастоялауже наполозьях и вместо выгоревшего ковраосенней травы расстилалась кругом белая целина.
      Шевалье насвоем вороном ускакал далеко вперед, и теперь уже дамапыталась его нагнать, покрикивая накучера. Шевалье даже не оборачивался.
      -- Herr Awchlediani! Herr Awchlediani! RuЯland! -- голос отельного служителя не вдруг пробился в сознание Ирины сквозь топот коней: служитель стоял наверху, возле игрушечного шале, держал наотлете трубку-радиотелефон.
      И, хотя звонок из России мог означать что угодно, самое приятное -тревогакольнулаИрину.
      Тамаз тоже встревожился: бросил жене лыжи, закарабкался наверх. Иринане поспевала.
      Когдаже выбралась к гостиничке, Тамаз уже переговорил: служитель с телефоном как раз исчезал в дверях.
      -- Маме очень плохо, -- объяснил Тамаз. -- И еще: проект наконкурсе провалилию 12.12.90 Такси остановилось возле тамазовародительского домапод вечер. Иринаналадилась выходить.
      -- Погоди, -- сказал архитектор. -- Видишь лию -- и замялся. -- Я очень надеюсь -- ты не обидишься. Но давай я лучше схожу один. А? -- и как-то заискивающе заглянул Ирине в лицо. -- А ты поезжай в мастерскуюю Видишь лию -повторил. -- Наши, грузинские дела. Не все тут так простою Ну?.. Я или заеду затобой, или позвоню. Или пришлю кого-нибудью
      -- Но, можетю -- гордость боролась в Ирине с тревогою, обида -- с любовью, -- может, я подожду в машине?
      -- Не надо, -- качнул головою Тамаз. -- Все равно ничего хорошего из этого не выйдет. Поезжай, -- и слишком как-то резко выбрался из такси, скрылся в парадной.
      -- Тамаз! -- крикнулаИринавдогонку отчаянно. -- Тамаз! У меня даже денег нет -- расплатиться.
      Хлопнула, ухнулаподъздная тяжелая дверь.
      -- Он оставил, -- сказал водитель, не оборачиваясь. -- Поехали.
      -- Раз оставил -- поехали, -- согласилась Ирина.
      Такси тронулось. Иринапокусывалапальчик: все равно ничего хорошего из этого не выйдетю 13.12.90 Тамаз появился под утро. Вошел в мастерскую крадучись, и Ирине, которая, конечно же, бодрствовала, показалось, что не потому крадучись, что заботится о ее покое, апотому, что чувствует себя виноватым.
      Оналежалаякобы во сне, дышаларовно, покаТамаз беззвучно раздевался, а, когдаон осторожно, стараясь не задеть, не притронуться, устроился рядом, спокойно произнесла:
      -- Что мама?
      Тамаз даже вздрогнул:
      -- Мама?
      -- Ну да, -- пояснилас легкой издевкою в голосе. -- Мама.
      Тамаз заикался очень редко -- и вот, это был как раз тот случай:
      -- П-п-по=м-м-моему в п-п-по-рядке.
      -- Ее сильно расстроило, что я выздоровела? -- спросилаИрина.
      Тамаз спрятал глаза, не нашелся что ответить. 17.12.90 НатэлаСерапионовнадавиланазвонковую кнопку: Иринапристально рассматриваласвекровь сквозь широкоугольный, искажающий мир глазок. Потом открыла.
      -- Здравствуй, милочка, -- сказалаНатэлаСерапионовна, входя в мастерскую решительно и по-хозяйски, нисколько не беря во внимание отнюдь не пригласительную позу невестки. -- Что не отпиралатак долго? Любовникапрятала?
      Иринапроглотилаоскорбительную шутку, прошлазагостьей. Тапоправиласкособоченную картину, переставилацветочный горшок, смахнулас подчеркнутой брезгливостью невидимую пылинку со столаи, наконец, устроилась надиване. Иринас ногами, по-домашнему, селанапротив, в большое кожаное кресло:
      -- Как вы себя чувствуете?
      -- Как бы я себя ни чувствовала, умирать к сроку никому не обещала. А пообещаю -- выполню.
      Ирине страшно сделалось воспринять эти словазанамек.
      -- Я вам кофе сварю, НатэлаСерапионовнаю
      Встала, пошланакухню, всыпалагорсть зерен в старинную деревянную мельницу, принялась методично, глядя в окно, вертеть ручку. Спиною почувствовалапристальный взгляд свекрови и, не обернувшись даже, спросила:
      -- Что-нибудь не так?
      -- Наблюдаю, -- ответилаНатэлаСерапионовна. -- Я многое в жизни повидала: и как намнимую девственность ловят, и как набеременность. Но чтобы насмерть!..
      Иринаурониламельницу. Деревянный корпус раскололся, кофейные зерназаскакали по полу.
      -- Ладно-ладно! Не делай большие глаза. Не строй святую Инессу.
      Иринавзяласовок, веник, принялась подметать.
      -- Не то что бы меня твой цинизм поразил -- цинизму границ не бывает. Но как тебе не страшно словами было такими играть? Сглазить ведь можно!
      -- Вы что, убить меня собираетесь? -- с попыткой улыбки поднялаИринаголову.
      -- Много чести будет -- душу из-затебя губить! Собираюсь только, чтоб ты знала: никого ты не обманула: ни меня, ни РевазаИраклиевичаю Тамаз -- мальчик, конечно, глупый. Он -- художник, простая душа. Но и у него глазаоткроются, уж я позабочусь. У тебя какие-нибудь анализы, снимки -- есть? Что ты действительно болелараком?
      -- Уходите отсюда, НатэлаСерапионовна, -- сказалаИринатихо.
      -- Я? Отсюда? Дас какой это стати?! Мастерскую сняламальчику я. Наденьги РевазаИраклиевича. С какой это стати отсюдауйду?!
      -- Хорошо, -- согласилась Ирина. -- Вы, я вижу, хотите, чтобы уехала. Я уеду, если мне это скажет Тамаз.
      -- Ах, какая хитрая! Тамаз мальчик гордый! Тамаз никогдане признается, что его провели как ребенка. Не-ет! ты уедешь сама!
      -- Не уеду, -- ответилаИринатвердо. -- Сама -- не уеду.
      -- Еще как уедешь! -- возразилаНатэлаСерапионовна. -- И не просто уедешь, априведешь мужика, устроишь, чтобы Тамаз застал тебяю не беспокойся: он -- не убьет! -- застал и выгналю к ебеней матери!
      -- Давыю -- поразилась Ирина. -- Выю сумасшедшая!
      -- Я?! -- расхохоталась НатэлаСерапионовна.
      -- Сумасшедшая, -- тихо повторилаИрина: не свекрови уже -- себе.
      -- Не-ет, милочка! Я очень даже нормальная. Реваз Ираклиевич собрал все подробности насчет тех десяти тысячю
      -- Каких еще тысяч? -- удивилась Ирина.
      -- Таких, что ты вымогалау Тамазав Пицунде. Ты в тбилисской тюрьме еще не бывала?
      -- Десять тысяч?.. Вымогала?.. -- Иринаопустилась настул.
      -- Вот, смотри! -- досталаНатэлаСерапионовнабумажку из сумочки, помахаланад Ириною в высоко вытянутой руке. -- У меня есть документы! Тамазик попросил эти деньги откупиться от абхазов. А Реваз Ираклиевич все выяснил: это ты с него требовала, ты!
      юКрасные купюры закружились, полетели, как ржавые листья, во тьме, то и дело высвечиваемые пронзительным сиянием маяка; Тамаз шел по базару, осыпая Ирину лепестками розю
      -- Хорошо, НатэлаСерапионовна, -- сказалаИрина. -- Я подумаю. Только оставьте меня сейчас одну.
      Свекровь пикнулаэлектронными часами:
      -- Сегодня среда? В понедельник передаю документы следователю. -- И, задержавшись намгновенье в дверях, произнеслаэдак проникновенно: -- И послушай моего доброго совета, милочка: никогданикого не лови больше насмерть. Это грех. Кощунство. Ах, да!.. -- как будто вдруг вспомнила. -- Ты ж некрещенаяю
      -- Откудавы знаете?! -- простоналаИрина.
      -- Как откуда? -- спросиласвекровь так наивно, как только сумела. -Конечно, от Тамазика.
      И ушла.
      Все плыло у Ирины перед глазамию Онавытащилаиз-под кровати чемодан, сумку, стала, как сомнамбула, бросать в них одно, другоею Приостановилась намгновенье, огляделась в задумчивости. Взялабанан-двухкассетник. Включила. Ожиламелодия, тасамая, под которую добиралась Иринаот Сибири до Грузии.
      Сновапринялась было засборы, но вернулась к магнитофону, поставиланапол, посреди комнаты, приселанакорточки. Вырубиламузыку, нажаланакрасную кнопку записи. Сказала:
      -- Тамазик, я еду домой: надо выписаться, попрощаться, вообще: уладить дела. Сам знаешь: все у нас с тобою случилось такю внезапно. Позвони мне туда. Я вернусь, как только позовешь. Мой телефон: дваноль двадвадцать два. Смешной телефон, правда?
      Иринадумала, что бы добавить еще, пленкавертелась беззвучно, но тут внизу хлопнули дверцы подъехавшего автомобиля.
      Иринаглянулав окно: Тамаз с приятелем извлекали из багажникауниверсалаогромный макет храма, возвращенный с конкурса. Водитель помогал изнутри.
      Ириназасуетилась: бросилав чемодан какое-то платье, побежалав спальню снимать гобеленю
      Храм уже стоял у подъезда, мужчины прилаживались поднять его, чтоб нести. Иринапоняла, что ничего больше не успеет, так и оставилагобелен повисшим наугловом гвоздике. Наскоро щелкнулачемоданными замочками, дернуласумочную молнию, накинулапальто, сунулав карман шапку. Выскочиланаплощадку.
      Храм полз, надвигаясь по ближнему пролету, но, славаБогу, загораживал Ирину от Тамаза. Иринаскакнулабесшумно наверхнюю площадку, осторожненько перегнулась через перила, увидела, как вплывает храм в мастерскуюю
      Когдадверь захлопнулась, легко и быстро сбежалавниз.
      Выбралась из такси. Досталавещи. Пошлав здание. Намгновенье задержалась в дверях, обернулась.
      Обернулась и от кассового окошечкав самый момент, когданужно было отдавать забилет деньги, и -- последней входя в загон надосмотр, и -- едваудерживаясь накрайней ступеньке аэродромного автобуса, и даже -- наверхней площадке трапа, раздражая подгоняющую не задерживать стюардессу.
      Тамазане было. 21.12.90 В родном городке снегу успело навалить столько, что Иринаедвапробралась к полуподвальному оконцу междугородной.
      -- Ой, Ирка, -- выскочилаТамарка, -- какие дела! Явилась -- не запылилась! Ну ты, подруга, даешь! Щас чаю поставлю.
      Иринавытащиладвапузыря ЫСибирскойы.
      -- Ну ты даешь! -- повторилаТамарка. -- Щас, сядем тихонечко. Связи нету. Тишина-покойю -- чай, закусочка, стакан -- все это между прочим, в процессе разговора. -- Ну чо ты, где, говори, давно приехала?
      -- Я сейчас, Тамарка, княгиня, -- сказалаИрина.
      -- Ну? Треплешься!
      -- Зуб даю. Княгиня Авхледиани. Во, смотри, -- и протянулаподруге свидетельство о браке.
      -- Ой, Ирка! Ну давай, давай, рассказывай! Умру щас! -- и Тамарка, вытерев руки о юбку, осторожно тронулаиринину кофточку.
      -- Из Парижа. Хочешь померить? -- Иринапринялась расстегивать пуговицы.
      -- Ой! -- запунцовелась Тамаркаи наделакофточку, осмотреласебя.
      -- Нравится? -- спросилаИрина. -- Дарю, -- и набросиланаголые плечи облезлое тамаркино.
      -- Чо, обалдела? -- не поверилата.
      -- Дау меня такихю -- совралаИрина, чьи вещи остались в Тбилиси скорее всего навсегда.
      -- Ой, подруга! Ну, я теперь!.. -- не находилаТамаркаслов.
      -- Я, в общем, тут временно, -- как-то само собою взялаИринаподружкин тон, стиль. -- Замною муж должен приехатью
      -- Ой, муж! Он чо, правда -- князь?
      -- Правда-правда. Постой, послушай. Вот. Я, значит, домой, атам уже забито. В моей комнате зять спит. Ну, племянники. В общем, я -- в театр, аТоля уволился. Помнишь -- Анатолий Иванович, из Ленинграда?
      -- Ага. Псих такой. По крыше бегал.
      -- Вот. Меня наего место позвали. И комнату. Знаешь -- театральная общага, рядом с перчаточкой?
      -- Ой, азачем тебе? Место, комната, если муж?
      -- Постой, расскажу. Ты слушай. А он мне, в общем, должен звонить. По сестрину телефону. Сечешь?
      -- Ну? -- продемонстрировалаТамарка, что сечет не очень.
      -- Междугородные все через вас проходят?
      -- Ну.
      -- Ну вот ты, и девочкам тоже скажи, что, если из Тбилиси будет чо по алькиному номеру, чтоб поговорили, записали чо передать. Ну, и мне в театр или я там загляную Просекаешь?
      -- Ага. А чо это затайны затакие?
      -- Никакие, подруга, не тайны. Назятя нарветсяю Я ж машину папину продалаю
      -- Машину? Ну ты, подруга, даешь!.. У него-то, небось, у твоего князя машин этихю
      юСловарастворились, растаялию
      юОднабутылкауже опустела, переполовинилась другаяю
      -- юау них, понимаешь, подруга, такие обычаи. Отец с кинжалом, страшный! Я, говорит, тебя прокляну! А Тамазик меня так к себе прижимает, любовь, говорит, сильнее проклятия!
      -- Здрово!..
      юИ вот: по последнему глоточку осталось надонышках стаканвю
      -- юя, значит, сто, аТамазик с ними дерется. Одного бросил, другогою
      -- Каратэ, да?
      -- Ага. Чо-то вроде. И тут тачкаподкатываетю
      -- Агаю -- открывает Тамаркарот. -- И чо дальше?
      -- Тамазик вынимает пачку денегю
      юТак и досидели они, наверное, до самого утра. 27.12.90 ШлаЫДамас камелиямиыю Народу в зале собралось средне, впрочем, женщины постарше и девицы пострашнее всхлипывали, утирались платочками, не в силах спокойно перенести сцену объяснения Маргариты с отцом сожителя. Иринасиделанадо всеми, в звукобудке, и в нужных местах давалавердиевы скрипочки.
      Охнуладверь. Иринамедленно-медленно, боясь и надеясь, надеясь и боясь, повернулаголову.
      Это был, конечно, Тамаз: парижский, наколесиках, чемодан в руке, ворох роз -- в другой.
      -- Ой! -- сказалаИринаи заплакала.
      -- Вот, -- кивнул Тамаз начемодан. -- Платья твои привез.
      В пустом и почти темном зрительном зале -- только рваные клочья тусклого дежурного светаедвадолетали со сцены -- сидели, держась заруки, Тамаз и Ирина. Порожняя шампанская бутылка, стаканы -- рядышком, наполу; насоседнем кресле -ворох цветов.
      Рабочие, переговариваясь матом, разбирали декорацию. Иринаполушептала, задышливо, как в бреду:
      -- Поверь, поверь, я ни в чем тебя не обвиняю, Тамазик. Я никогдани в чем тебя не обвиню. Человек, когдаон взваливает насебя что-то, рассчитывает силы. Хоть интуитивно. Ты знал, что я должнаумереть, тебя хватило бы надвагодадля любого сопротивленияю
      -- Неправда, -- так же шепотом, лихорадочно возразил Тамаз. -- Я первый раз сделал тебе предложение, когданичего не зналю
      -- Нет-нет, не перебивай, это не так, это не такю Ты сделал предложение. Но ничем бы это не кончилось. Ведь все были против: друзья, родителию Ничем бы и не кончилось -- вот и все!
      -- Кончилось бы, кончилось! -- убеждал Тамаз.
      -- Вот именно -- кончилось бы! -- поймалаИринавозлюбленного наневольном каламбуре. -- А тут надвагодаю Я и саматакая ж. Мне, когдапоставили диагноз, предложили операцию -- я почему отказалась? Тоже -- рассчитываласилы. Знала, что умереть -- мне их хватит, авот бороться зажизнью Человек не обязан быть железным. Подвиг -- это мгновенная концентрация духа. Во всяком случае -ограниченная во времению
      -- Почему мы сидим здсь?
      -- А ты что? -- чувствовалось: Ириназадаст сейчас главный вопрос, -- ты приехалю надолго?
      -- Навсегда, -- твердо ответил Тамаз. -- Если тебе плохо в Тбилисию
      -- Нет, Тамазик, нет! -- продолжалабить Ирину лихорадка. -- Я благодарназатвой приезд. Но это тоже только хорошие намерения. Родные, друзьяю Работа, в конце концов!..
      юРазговор казался бесконечным, ходил кругами, поэтому, когдамы увидели наших героев бредущими зимними ночными улицами -- беззащитные цветы наморозе, парижское чудище навязнущих в снегу колесиках: очень эффектно! -- выяснилось, что продолжается он как бы с той самой точки, с того самого многоточия, накотором оставили мы его в зале:
      -- юТбилиси сказка, СтранаЧудес, Зазеркальею Но маленькую Алису тудане пропишутю
      -- Как не пропишут?! Как, то есть, не пропишут?!
      -- Подожди, подожди, миленький! Я не в том смысле. Дахоть бы и в том. НатэлаСкорпионовнаю
      -- Зачем ты ее так назвала?!
      -- Извини, Тамазик, само сорвалось. И ты прав, что одернул. Это твоя матью Ты здесь все равно не выживешью
      -- Совсем меня презираешь, да? Не считаешь мужчиной?
      -- Считаю, миленький, считаю. Я верю: ты способен навсе. Ради меня, ради любвию Ради своей гордости. Но ты сломаешься тут, один, и я никогдасебе этого не прощу.
      -- Как один? А ты?
      -- А я не в счет. Я -- с минусом. Меня самое надо поддерживатью
      юФигурки уменьшались, таяли. Словазатихалию
      У подъездаподжидал квадратный Васечка.
      -- Эй, парень, -- сказал Тамазу. -- Отойдем? А ты, Ираю давай. Давай-давай отсюдова!
      -- Васечка! -- бросилась к нему перепуганная Ирина. -- Это ж муж мой! Оставь нас, пожалуйста, в покое!
      -- Я сказал: чеши! Я тебя предупреждал? Предупреждал, спрашиваю?
      -- Тамаз, не надо! -- крикнулаИрина. -- Не связывайся! Беги! -- и кивнуланадверь парадной. -- Я его подержу!
      Но тут и сам Тамаз прикрикнул:
      -- Уйди-уйди! Подожди в подъезде! Ну! Кому сказано?!
      -- Если что с ним случится, Васечкаю -- тихо произнеслаИрина.
      -- Слушай, -- добавил Тамаз. -- Кто тебя просит заменя заступаться, а? Я тебе кто: ребенок? женщина?! Уйди!..
      Иринаубежалав парадную.
      Тамаз пошел наВасечку.
      Иринабросилацветы назаплеванный пол, принялась трезвонить, кулачком колотить во все двери подряд. И, перелетая навторой этаж, увиделамельком в окне, как блеснул зайчик предподъездного фонаря наполоске отточенной стали, которою ударяет ВасечкаТамаза.
      У Ирины буквально отнялись ноги, и Тамаз успел уже осесть, аВасечкаподчеркнуто спокойным шагом полураствориться в темноте, покаонанашлав себе силы выбежать наулицу, броситься к супругу.
      Напервом этаже однаиз дверей, наконец, отворилась. Заспанный мордоворот в трусах высунул голову:
      -- Эй, кто тут народ будоражит?!
      -- Ты что, правдаспалас ним? -- Тамаз приоткрыл глаза, приходя в себя после шока, и это были первые его словаю 28.12.90 Вымыв и с психопатической тщательностью вытерев руки, сопровождаемый Ириною, одетой в умопомрачительное парижское nйgligй, брезгливо лавируя меж мокрыми пеленками, корытами и детскими велосипедами, бормочапод нос:
      -- Ужель тасамая Татьяна? -- Антон Сергеевич шел коммунальным общежитским коридором и только в конце его, у последнего, квартирного, выходаприостановился, взял Ирину заплечи, развернул, запустил руку в распах ее халатикаи внимательно, не глазами -- пальцами, осмотрел грудь.
      -- М-даю -- хмыкнул.
      Высунувшись из кухни, заними давно уже наблюдаланечесаная соседка, исполнявшая в ЫДаме с камелиямиы заглавную роль. Но Ирину не смутило и это, как не смутил докторов жест.
      Антон Сергеевич вынул руку из распаха, сказал:
      -- Прости, пожалуйста, затот вечерю Задурацкие приставания: как к горничнойю
      -- Бросьте, Антон. Я уж и думать забыла.
      -- А я все помню, помню, помнюю -- с несколько наигранной страстью просопел доктор. -- Недооценил тебя. -- И промурлыкал не то иронически, не то всерьез: -- Я так ошибся, я так наказан. Выходи заменя.
      -- Что? -- не поверилаушам Ирина. -- Вы ж только что лечили моего мужа.
      -- Ну, этою -- пренебрежительно махнул Антон рукою.
      -- Что? -- до смерти перепугалась Ирина. -- Он не выживет?
      -- Он-то? -- сейчас дктор не вдруг врубился в логику ирининых мыслей. -Он-то выживет, успокойся.
      -- Ага, успокойся! С вашим умением ставить диагнозы!..
      -- Дура! -- вдруг сильно обозлился Антон. -- У меня гистограммасохранилась, у меня фотографиию Я уже во все журналы послал! Это ж уникальный случай: ты выздоровела, потому что очень захотела!
      -- А может, -- припомнилаИрина, -- просто повелаинтенсивную половую жизнь?
      -- Натебе чудо свершилось!
      -- А если, -- кивнулаИринав конец коридора, -- нанем не свершится?
      -- Нанем тоже уже свершилось: ребро оказалось скользкое. А то б действительною Просто я имел в виду, что мужья приходят и уходятю
      -- А вы остаетесь? -- докончила-спросилаИрина.
      -- А я -- остаюсь. Я еще и вскрывать тебя буду, -- пошутил напрощанье. 31.12.90 Хоть и освещение свечное, праздничное, новогоднее, аот нашего взглядане вполне укроется убого-богемно-провинциальная обстановкапятидесяти= с гаком =летнего временного жильца: Ириназдесь вторую неделю только, -- с засаленными и изодранными обоями, с картинками, фотографиями и афишками, налепленными вкривь-вкось, с осколком зеркаланаподоконнике давно не мытого окна, с широким продавленным матрасом настопках кирпичных половинокю
      Столик с рождественской елочкою и нехитрыми выпивками-закусками (даже шампанского раздобыть не удалось) придвинут к матрасу, накотором полусидит полуодетый раненый, vis-а-vis -- Иринав вечернем туалете и в украшениях. Сбоку, стоя, произносит торжественный тост одетая в парижскую кофточку Тамарка:
      -- юи пусть, значица, этот год, принесший вам, -- удар глазками в сторону Тамаза, -- столько счастья, станет только первым в счастливой их череде, и пусть отец ваш выздоровеет и проживет еще сто двадцать летю
      -- Как: выздоровеет?! -- прерывает Тамаз, аИрина, глянув наподругу коротко и выразительно, поворачивает у вискапальцем.
      -- Ой, -- смущается Тамарка. -- Правда. Чо ж это я?!
      -- Вы мне можете объяснить, что тут происходит?! -- взрывается Тамаз.
      -- Ничего не происходит, -- огрызается Ирина. -НатэлаСкорпионовназвонила, сказала, что у РевазаИраклиевичаинфаркт.
      -- И ты посмеласмолчать?! Дахоть бы это тысячу раз былаее хитрость -- я не имею праване ехать!
      -- Ты не имеешь правакричать наменя, -- холодно возражает Ирина. -- Вот начто ты не имеешь права.
      -- Вы успокойтесь, пожалуйста, -- встревает Тамарка, готовая зареветь. -Онатут же побежала! Онабилет досталаиз брони, самый ближний билет. Онатолько наНовый Год не хотеларасстраивать. Где билет, Ирка?! Ну, покажи же ему билет! 02.01.91 Едваудерживаясь под напором ветра, торчаланаплощади каркасная елкас горящими среди беладня разноцветными лампочками, окруженная крепостью из крупных ледяных кирпичей. Паразакаленных ребятишек катались по бороде ледяного же ДедаМороза.
      Иринас Тамазом стояли наостановке-платформе, возле ярко-красного междугородного ЫИкарусаы, того, кажется, самого, что пытался перегородить белому Ыжигуленкуы дорогу жизнь назад.
      -- Я все понимаю, -- говорилаИрина, гладя грудь мужа. -- Не больно? -спросилакак бы в скобках и, не дожидаясь ответа, продолжила. -- Не надо ничего объяснять, ни оправдываться ни в чем. Я б их раздражала. Так? Правильно, миленький? Я все правильно говорю?
      Тамаз молчал.
      -- Ты только позвони сразу, как будет возможность. Позвони и прилетай, да? Мы переберемся куда-нибудь далеко-далеко и заживем до самой смерти. Ладно? А насчет Васи ты все правильно сделал, что простил: он теперь, если сказал, -не появится.
      В автобус поднялся водитель, запустил мотор.
      -- Ну все, порауже, -- легонечко подтолкнулаИринамужа. -- Дай поцелую. Напрощаньею -- и впилась губами в тамазов рот: исступленно, надолго. Потом оттолкнула: -- Езжай! Езжайю
      Дверь закрылась.
      -- Звони, слышишь?! -- крикнулаИрина.
      Автобус медленно тронулся, вывернул и поехал по длинной улице, переходящей в хакасскую степью
      07.01.91 Сновадавали ЫДаму с камелиямиы. МаргаритаГотье, утопая в кисее и кружевах, умираламедленно, печально и очень красивою Когданапороге появился ее возлюбленный, Ириназапустилав зал музыкую
      11.01.91 -- Ну чо? -- засунулаИринаголову в телефонное окошечко.
      -- Не-а, -- откликнулась Тамарка. -- Чо, опять не зайдешь?
      -- И вчеране звонил, точно спросила? Ой, погоди-ка! -Ириназаметиланастоле свежий номер ЫИзвестийы, потянулась заним.
      -- Ты чего это, княгиня? -- удивилась Тамарка. -- Политикой, что ли, увлеклась?
      -- Сейчас, постой. Показалось: фамилия знакомая, -- Ириналихорадочно пробегалаглазами, пальчиком им помогая, столбец застолбцом. -- Вот, точно! Навстрече с Президентом присутствовалию э-эю э-эю вот: Р. И. Авхледиани.
      -- Это чо, тесть твой, что ли? А! -- догадалась Тамарка. -- Значит, он и не больной вовсе?! Ну, подруга, они дают!.. 13.01.91 Службаподходилак концу.
      -- Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, поми-и-луйю -- пелаИринав церковном хоре, если можно так назвать десяток старушек дапарочку неудачливых в жизни молодиц. Отец Евгений бубнил свое приятным баритоном. Дьяк ходил сзади и важно кадил.
      Когдавсе стали расходиться, отец Евгений остановил Ирину:
      -- Чего тянешь? Может, прямо сейчас и окрестимся?
      Ириназадумалась намгновенье:
      -- Все-таки подождите, батюшка. Я еще не совсемю готова. 15.01.91 Иринаприближалась к общаге в потемках.
      Тамаркаперетаптывалась у подъезда.
      -- Целый час дожидаю: где носит? Звонил, звонил! Сказал: конкурс пересмотрели, что он победил и что должен присутствовать наю как это? во! -досталашпаргалку, -- назакладке, так что задержится недели надве -- натри. А здоровье в порядке. И что завтрав двапо нашему будет звонить, чтоб ты былау аппарата. Придешь? Я Верку предупредила.
      Иринарасхохоталась: громко, надолго.
      -- Эю -- испугалась Тамарка. -- Чо ты? Чо эт' с тобой?!
      -- Ну, НатэлаСкорпионовна! -- сквозь смех выдавилаИрина. -- Это ж надо ж! Конкурс перевернула! Вот энергия! Вот жизненная сила!
      -- Эю чего ты?
      -- Ничего-ничего. Слушай, Тамарка: ты можешь вместо меня с ним завтрапоговорить?
      -- А чо т?
      -- Н-ную -- замялась Ирина. -- У меня спектакль.
      -- Днем?
      -- Ага, выезд.
      -- Брось ты! Такая любовь, подруга, аты: спектакль.
      -- Ладно, короче: можешь?
      -- Ну.
      -- Скажи ему только одно. Не перепутай. Скажи: онасказала, что выполняет обещание. Повтори.
      -- Чо я, дуракакая?
      -- Повтори! -- закричалаИрина.
      -- Н-ную -- опешилаТамарка. -- Онасказала, что выполняет обещание. Она -это ты, что ли?
      -- Я, яю
      -- Ладною Только какая-то ты, подруга, сталапсихованная. Комната, чо ли, действует? По крыше скоро бегать начнешь? 16.01.91 -- Я не стану креститься, -- сказалаИринаотцу Евгению, подкараулив-перехватив его назаснеженной дорожке, возле церкви, когдаон направлялся в свой тут же -- в ограде -- домик.
      -- Почему?
      -- Я грешница, грешница, -- затараторилаИрина. -- Не спрашивайте, скоро сами узнаете, -- и побежала.
      -- Эй, Ирина, -- сделал вдогонку несколько неловких из-зарясы шажков отец Евгений, но юная женщиналетела, не оборачиваясью
      Пират бесился от восторга.
      -- Нету, нету, Пиратка, -- развелаИринаруками. -- Забылая про тебя, ты уж прости.
      Вошлав дом. Зять сидел накровати, в майке и в дырявых тренировочных, смотрел по телевизору съезд.
      -- А, княгиня! -- проявил неожиданную способность к сарказму. -- Чо позабыла?
      Иринане ответила, прошлав бывшую свою комнату, тут же и появилась назад:
      -- Где папин стол?
      -- А зачем тебе?
      -- Где папин стол?!
      Энергия ирининых слов несколько смутилазятя:
      -- В сарашке. Тут и так местанету.
      Иринаразвернулась, направилась во двор.
      Пират сновабросился к ней.
      Зять, накинув телогрейку, стал в дверях, наблюдая.
      Ирина, отпихнув с дороги полуосыпавшуюся елку, подошлак сарайчику: стол, действительно, стоял тут. Дернулаверхний левый ящик -- оказалось назапоре.
      -- Ключ где? -- высунувшись, крикнулазятю.
      -- А я к нему приставленный?
      Иринапошарилавзглядом, взялабольшой ржавый капустный секач, подделараз, другой. Замок хрустнул. Выдвинула. Отцовские награды, документы какие-то, письмаю Иринаразгребалаих, забираясь рукою дальше, в глубину, к задней стенке.
      Вот! Досталакоробочку омнопона, металлический стерилизатор. Открылакрышку: все наместе: шприц, иглы, жгут. Положилав сумочку.
      -- Чо взяла? -- заступил дорогу зять.
      -- Датебе что задело?!
      -- То! Покажи чо взяла!
      -- Смотри, -- протянулаИринасумочку.
      Зять порылся, вернул:
      -- Ежели чо ценное сперла -- управу найдем!
      -- Ладно-ладно. Альке привет передай. И ребятам.
      -- Опять наюг уезжаешь? Поблядовать?
      Пират в третий раз бросился к Ирине. Онаприселанакорточки, сжаласобачью голову ладонями, поцеловалачерный влажный нос.
      И -- ушлаю
      НатэлаСерапионовнакричалачто-то в полутьме коридора, но Тамаз, не слушая, хлопнув дверью, через две ступеньки натретью несся внизю
      -- До Красноярскаеще есть места? -- заглянулаИринав кассовое окошечкою
      Тамаз бежал по летному полю: уже откатывали трапю
      Иринапрошлачерез весь длинный салон, устроилась напоследнем двуместном сиденьи, у окна.
      Автобус тронулся. Иринаувиделаидущую мимо Тамарку. Подругамахнуларукою, крикнулачто-то, но сквозь стекло не слышно было чтою
      Самолет приземлился.
      Тамаз выскочил из аэровокзала, бросился к такси, находу доставая денежные бумажкию
      Автобус плавно покачивало. Пассажиры дремали.
      Иринаснялапальто, закаталарукав черного свитерочка -- того самого, в котором увидели мы ее впервые, -- обмоталавокруг плечажгутю
      Тамаз мчался снежной степной дорогой. Встречь с ревом, оставляя смерч белой пыли, пролетел ярко-красный ЫИкарусыю
      Иринааккуратно надпилилагорлышко, обломиластекло. Ввелав ампулу иголку, вобралав шприц прозрачную жидкость. Осторожно положилашприц назад в стерилизатор, принялась заследующуюю
      Тамаркачто-то втолковывалаТамазу посреди улицы, объясняла, размахиваларуками, и тот вдруг, не дослушав, опрометью вернулся в машину, которая тут же сорвалась с местаю
      Иринавзялась закончик жгутазубами, натянулаю
      Водитель гнал вовсю. Заповоротом мелькнул, наконец, ЫИкарусы, который прошел им навстречу десятью минутами раньше.
      Машинаобогналаего, резко, с заносом, развернулась, сталапоперек. Шофер ЫИкарусаы покрылся мелким потом и вовсю давил натормозную педаль.
      Тамаз подскочил к двери и так сумел объясниться, что вместо заслуженного ударамонтировкою по голове получил приглашающий жест и пошел по проходу, лихорадочно вглядываясь в лицаспящих.
      Автобус тронулся. Напоследнем сиденьи, привалясь головою к стеклу, дремалаИрина. Выдохнув с облегчением, Тамаз сел рядом.
      -- Ира, -- легонько потряс заплечо.
      Ириналениво, медленно разлепилаглаза.
      -- Аю -- сказалачуть слышно. -- Тамазикю Ты здесью Я тебя очень ждалаю Яю я счастливаю Только дай капельку поспать, ладно? Я так усталаю -- и Иринасновапривалилась к стеклу.
      Тамаз взял руку жены, наклонился над нею, прильнул губами.
      Автобус катил по ленточке дороги среди ровного операционного столазаснеженной степи, огороженного зубчатым бордюром Саян.
      А навстречу шестеркачерных, черными же плюмажами украшенных коней неслакарету насанном ходу: тоже черную, в золотом позументе, с траурно задернутыми шторамию