Юрий Козлов
      Случай на объекте С
      Рассказ
      1
      В дальнем конце военного аэродрома почти сливался с травой транспортник защитного цвета. Утром на нем прилетел с проверкой генерал из Москвы. Самолеты заходили на посадку со стороны моря. Сначала под выпущенными шасси бежали синие волны, потом - раскаленная белая взлетно-посадочная полоса. В правительственном санатории, где отдыхало множество знакомых генерала, имелись отменные теннисные корты. Главную стоянку занимал красивый шестиместный реактивный "Барритрон". "Наверное, какой-нибудь военный араб с гаремом, - уязвленно подумал генерал. - Не могут научиться пользоваться оружием, навести порядок на Ближнем Востоке!" Когда генерал усаживался в присланную из округа черную "Волгу", из окна кабины "Барритрона" ударила песня. "Марш-марш левой! разнеслось над аэродромом.- Я не видел толпы страшней, чем толпа цвета хаки! Марш-марш правой!" Генерал придерживался на этот счет иного мнения. "Должно быть, одна из жен - советская", - решил он. Такой песне не полагалось звучать на военном аэродроме. Даже из иностранного самолета. Трава напоминала выгоревший брезент. Осенний крымский ветер был горяч, словно нажрался бензина. В траве возились скворцы. Они летели в Северную Африку. На них нацелился специальный распугивающий локатор. То ли потому, что не было полетов, то ли по какой другой причине локатор бездействовал, не вселял в скворцов ужас. Солнце садилось. Воздух был красным. Предметы отбрасывали длинные тени. Зала ожидания при военном аэродроме не предусматривалось. Для улетающих и провожающих прямо на траву был поставлен стеклянный куб со скамейками вдоль стен. Пол" застелили синтетическим ковром. Сейчас куб светился. Там находились двое: молодой человек и девушка. У молодого человека было довольно невыразительное лицо. Он был одет в пятнистые, псевдодесантные брюки с многочисленными карманами, мятую тенниску, стоптанные резиновые тапочки отечественного производства. Девушка была вызывающе красива, изысканно одета. По идее ее никак не мог интересовать непримечательный молодой человек в пионерских тапочках, не иначе как обманом пробравшийся на военный аэродром. Место девушки было среди богатых людей, там, где не встретишь ничего отечественного, за исключением разве лишь черной и красной икры. Однако девушка стояла рядом с подозрительным молодым человеком, и на лице ее не было досады или скуки. - Сколько тебе лет, Митя? - вдруг спросила девушка. - Двадцать девять, - молодой человек отворил стеклянную дверцу. В куб ворвался ветер. - Неплохо,- сказала девушка,- иметь в двадцать девять лет свой самолет в такой стране, как наша.- Она хотела уточнить: самолет и пятерых лакеев, но сдержалась, так как не была окончательно уверена, что все эти люди лакеи. Некоторые так точно не лакеи. В подобных случаях - когда не было ясности девушка предпочитала помалкивать. - Да-да,- рассеянно подтвердил молодой человек,- только самолет у меня был уже шесть лет назад. ...Он тогда заканчивал аспирантуру мехмата. Ему сообщили, что военное ведомство интересуется его темой. Он пожал плечами. Это было ему в высшей степени безразлично. Он как раз завершал теоретическое обоснование Закона единого и неделимого пространства, собирался опубликовать основные тезисы в математическом журнале. Бородатый генерал (это был первый и последний бородатый генерал из всех им виденных) отыскал его в Хлебникове - в бабушкином доме на берегу водохранилища. Вместе с ним приехал полковник с железными бесцветными глазами. Был июль, стояла чудовищная жара. Митя увидел из окна двух военных у калитки, длинную черную машину, едва втиснувшуюся в узенькую дачную улицу. "Хорошо, бабушка уехала в Москву,- подумал он,- черная машина, военные - это бы ей не понравилось..." Полковник стал задавать нелепые вопросы: что за машинистка, в скольких экземплярах перепечатывала работу? Генерал изъявил желание искупаться. Они пошли к воде. Оставшись в широченных сатиновых трусах, генерал произнес: "Поздравляю вас с защитой кандидатской диссертации, - потом добавил: - А если хотите, докторской, как вам будет угодно". Митя молчал. Это интересовало его, но не в первую очередь. "Вы уполномочены единолично присуждать ученые степени? Вдруг я захочу стать академиком?" - "Не придирайтесь к словам, - неожиданно добродушно засмеялся генерал,- я хоть и ученый, но военный, привык, понимаете, решать вопросы по-быстрому. Особенно вопросы второстепенные.- Он поплыл на спине. Борода то исчезала, то вылезала из воды. Позже генерал расскажет Мите, каких трудов стоило ему отстоять бороду. Вопрос решался на уровне заместителя министра.- Есть вещи более серьезные. Вы, конечно, знаете цену своей идее. Вы стоите на пороге открытия, которое может изменить жизнь человечества. Расщепление атомного ядра в сравнении с ним игрушка. Атом - это энергия, Земля, сегодняшний день. Ваше открытие - время, Вселенная, будущее. Сейчас вы теоретизируете. Это прекрасно. Но все должно проверяться, испытываться на практике. Нужна база, причем база могучая. Я здесь затем, чтобы предоставить в ваше распоряжение ресурсы... не лаборатории, нет, не какого-нибудь опытного производства, даже не института. Государства, слышите, государства! А если речь идет о таком государстве, как наше, значит, ресурсы почти что всего мира!" Тогда-то и появился у него самолет. ...Прощание затягивалось. "Барритрон" уже подрулил к кубу. Молчание, бесцельно уходящее время, казалось, не тяготили молодого человека. Не тяготили они и девушку, хоть было очевидно: она не из тех, кто теряет попусту время. - Чего ты ждешь, Митя? - спросила девушка. - Ровно в восемь мне откроют коридор на высоте семь тысяч двести. - Тебе... коридор? - Я сам поведу самолет. - Ты умеешь? - Это не очень трудно. Хочешь, когда вернусь, слетаем в Батуми? - Почему именно в Батуми? - Не знаю. Просто пришло в голову. - А сейчас ты... - В Калининград, на побережье Балтийского моря, - А потом? - Во Владивосток, на Тихий океан. Если потребуется. - Этот... как его... Фомин взял с меня расписку, что я не буду выспрашивать тебя о работе, но ты объясни: в чем суть эксперимента? Однажды я восстал против Фомина,- словно не расслышал ее Митя. - мне тут же принесли секретную американскую режимную инструкцию по группе доктора Камерона. Этот тип занимается там примерно тем же, чем я здесь. Не знаю, настоящую или поддельную. Там сказано, что, как только возникнет реальная опасность захвата Камерона или любого другого члена группы агентами иностранных разведок, гангстерами, террористами, ученого следует немедленно пристрелить. - Стало быть, Фомин твой добрый гений? Ты должен благодарить его, что до сих пор жив? - Фомин, к сожалению, неизбежен, как физические отправления,- сказал Митя.- Суть эксперимента вот в чем: я придумал штуку, она определенным образом воздействует на пространство, как бы скручивает его в спираль. Мы берем предмет в Калининграде, и в это же самое мгновение, а в идеале еще и раньше, он оказывается во Владивостоке. Ты поняла? Вроде невидимой искры в зажигании. Мотор начинает работать раньше, чем поворачивается ключ. - И этот таинственный предмет,- усмехнулась девушка,- конечно же ракета, неуловимая для обороны противника? - Это интересует их. Меня - Закон. - Ну и что за предмет... выбрали? - Еще не выбрали. Что-нибудь небольшое. Живое - мышь, крысу - рано. Железное - неинтересно. Надо среднее. Вот думаю. - Хочешь подскажу? - спросила девушка.- Только это уже передано из Калининграда во Владивосток и обратно в Калининград. Да и во все другие города. Даже если эксперимент не удастся, это пребудет везде. - Интересно. - Банка икры минтая. Как раз - среднее. Жрать нельзя, а считается едой. - А что? Это идея.- серьезно ответил Митя.- С меня причитается. - Что причитается? - с тоской и даже каким-то отчаяньем взглянула на него девушка.- Что причитается, Митя? - А чего бы тебе хотелось? - спросил Митя.- Может быть, мы вам надоели? - Это решать тебе,- ответила девушка,- где ракеты, там я, как Шахерезада, прекращаю дозволенные речи. Митя подумал: должно быть, она проклинает день, когда он приблизился к ней в фойе интуристовской гостиницы. С ним был Серов. Серов был молод, знал языки, заграничную жизнь. В совершенстве владел наукой нападения на людей и обороны от людей же, ловил пальцами муху, кулаком вышибал замки из дверей, стрелял быстро и без промаха. Был почти что приятель. Если, конечно, бывают приятели, которых не выбирают. Мите частенько вспоминалась свирепая американская режимная инструкция. Отплавав в бассейне, они спускались по застланной ковром лестнице. Девушка стояла у газетного киоска - невозможно красивая, свободная, недоступная. У Мити дух захватило. "Иностранка?" - спросил у Серова. "Наша, - ухмыльнулся Серов.- Знаешь сколько тут таких иностранок?" Митя что-то спросил у нее. Она брезгливо скосилась на его мятые брюки. "Могу одолжить сто долларов,громко сказал Серов,- но лучше решить этот вопрос по-другому. Валюту надо экономить!" - злобно подмигнул девушке. Митя тогда не понял. Понял позже, когда вдруг увидел ее в зале приемов дома отдыха Академии наук. Только что прошли выборы, чествовали новоизбранных. "Митя, поздравляю, ты членкор! бросился к нему кто-то из знакомых.- Не поверишь, Митенька, этот козел Глуздо голосовал против!" Тут он увидел ее. Она была одна за столиком с бутылкой минеральной воды. И почему-то вся в черном. "Справляете траур по нашей науке?" - подсел к ней. "Вот медицинское освидетельствование,- она выложила на стол справку.- СПИДа и вензаболеваний не обнаружено. Я справляю траур по самой себе".- "По-моему, тут надо радоваться",- заметил Митя. "Я бы радовалась, - вздохнула девушка,- если бы не вы"."Прямолинейность хороша в математике,- растерялся Митя,- в жизни это выглядит не так изящно".- "Может быть, я и прямолинейна,- согласилась девушка,- но не вам меня укорять. Вы действуете, как бандит. Хотя, что бандит? Он хоть рискует. Вы - хуже!" - "Я?.." - смутился Митя, но вспомнил про Серова. "Вот-вот,- подтвердила девушка,- альтернативный, в случае моего отказа, вариант с выездом на постоянное место жительства в Вологду был совершенно неприемлем. Ваш дружок взял меня за горло. Так что вы хуже бандита. Бандит рассчитывает на себя. А вы?" - Смотри, Митя, полно звезд, - тронула его за руку девушка,- уже пятнадцать минут девятого. Лети, а то закроют персональный коридор. Митя подумал, что их близость, поначалу вынужденная для девушки, постепенно обрела хоть и смутное, но человеческое содержание. Они теперь были интересны друг другу, и, похоже, оба не знали, как с этим быть. Знал Митя, что и девушку мучает неопределенность. Пока она с ним - это одно. Ну а что потом? Митя сам не знал: что потом? Он подумал: даже если он больше никогда не вспомнит о девушке, ей все равно не вырваться. Она причастна. Таких не отпускают. Они в неравном положении, и он цинично этим пользуется. "Может, жениться на ней? - подумал Митя.- Только... женятся ли на таких?" Девушка нравилась ему. В ней было столько недостатков, что количество их переводило девушку в иное качество, где недостатки в их прежнем понимании уже значения не имели. Но в жизни, в шахматах, в науке качеством сплошь и рядом приходилось жертвовать. В математике - особенно. Какое-либо из ничего возникшее уравнение вбирало в себя вселенскую энергию, казалось самим совершенством, откровением, хотелось отвлечься от главного, работать только с ним. Но избранное направление неумолимо выводило яркое уравнение за границы расчета, делало некорректным. Мите казалось, он видит, как гаснут краски и торжествует серый цвет. Красота приносилась в жертву итогу. Митя думал: точно так же и в симфонической музыке бесконечное множество блистательных вариаций приносится в жертву тяжелому финалу. У него закрадывались сомнения в полноценности научных и прочих способов познания действительности без красоты. Сейчас он сомневался в полноценности жизни, если при любом раскладе такая девушка должна была страдать. Но в жизни, как и в математике, Митя мог позволить себе больше, нежели простой смертный. Поэтому и не торопился решать. - Я вернусь через две недели,- ласково сказал он,- слетаем с тобой в Батуми. Не волнуйся, тебя никто здесь не обидит. Хочешь, живи в моем номере в академической гостинице, хочешь - в домике на объекте. Если эксперимент удастся, за банку минтая включу тебя в состав научной группы. Получишь награду. Хочешь стать орденоносцем? - Митя, - тихо произнесла девушка,- зачем ты надо мною издеваешься? - Вероятно, потому, что не знаю, что тебе сказать. - Неужели власть - это так сладко? - Над человеком - не очень. Это для маньяков. Над вырываемым из пустоты Законом - да. Тебя как бы избирает Бог, чтобы первому сказать. Через тебя его тайна начинает править миром. - Бог - это здорово, Митя. Но что будет со мной? - О, вариантов бесконечное множество. Эксперимент должен подтвердить обратимость времени. Мы с тобой выберем минутку где-нибудь в подходящем местечке, скажем, в саду Семирамиды,- на острове Корфу, и превратим ее в вечность. Прошлое, люди, сплетни, Фомины-Серовы - в нашей новой жизни это не будет иметь никакого значения... Адама и Еву Бог изгнал из рая. Нас примет обратно. Это выговорилось легко, так как едва ли было исполнимо. Так возник в их блудницы и атеиста - разговоре Бог. "Во всяком случае, - подумал Митя,если ему не нравится, он может поразить самолет молнией. До Калининграда путь неблизкий". Поднимаясь по трапу, Митя оглянулся. Девушка стояла на выгоревшей траве, русые волосы метались на ветру. Что-то хищное и одновременно беспомощное было в лице девушки. "Она просчитала все возможные варианты,- подумал Митя,- но нынешний - со мной - даже не мог прийти ей в голову. Такую программу ей пока не осилить. Но она пытается". Митя не видел ничего противоестественного в сравнении человека с компьютером, ибо не существовало на свете ничего более похожего. Выруливая на взлетную, он еще подумал, что вряд ли после знакомства с ним девушка сделалась счастливее. Однако в сравнении с чем? С детством, которое навсегда кануло? Или с прежней жизнью, где едва ли могла идти речь о счастье? Точно так же Митя не представлял, станет ли счастливее от его Закона человечество? Опять-таки, какое? Идеальное, то есть несуществующее? Или какое есть: жертвующее красотой во имя... чего? Над этим следовало подумать. "Барритрон" легко оторвался от бетона и через насколько секунд оказался над морем. Еще раньше оказался там истребитель, которому предстояло вести "Барритрон" первую половину пути, а в небе над Львовом передать другому истребителю.
      II
      Некоторое время было относительно светло. Самолет летел на запад. Но чтобы догнать падающее солнце, надо было лететь гораздо быстрее. Такой скоростью "Барритрон" не обладал. Вскоре он отстал от света. Накатили звезды. Внизу ненормально и мощно горели газовые факелы. Заданная высота была набрана, делать за штурвалом стало нечего. Митя решил пойти в салон, посмотреть новейшую компьютерную подсистему. Пока Митя в Крыму на объекте С. делал последние расчеты, Серов смотался на "Барритроне" в Стамбул, где одна турецкая компания продала не подлежащую продаже подсистему. Она разместилась в четырнадцати коробках. "Теперь они будут доставать нам все, что попросим,- уверенно сказал Серов,- и не за такие бешеные деньги. По турецким законам, если всплывет - им пожизненное, а то и расстрел. Они на крючке!" - "Мне нужна "Яшида",- ответил Митя,одна-единственная "Яшида". У доктора Камерона день и ночь работают четыре. Я его обогнал, но технология способна сама рождать идеи. Д. К. может получить все на блюдечке. Тогда нам останется только повыгоднее продать лицензию. Без технологии будущего нет. У нас нет технологии".- "Люди работают,- помрачнел Серов,- нашли что-то в Иокогаме. Да что толку в чертежах, если все равно сделать не сможем? Просись, Митя, в Японию, я с тобой, на месте пошарим, может, чего и подберем..." Подсистему следовало соединить с главным компьютером, но и без подсоединения можно было начать предварительную прикидку на икру минтая. "У нас есть в холодильнике икра минтая?" - поинтересовался Митя. "Такого дерьма не держим, - с отвращением отозвался Серов, - крабы, нормальная икра, печень трески - пожалуйста". - "Сообщи в Калининград на главный, будем передавать банку минтая. Это то, что нужно". Внизу поблескивал Днепр. Судоходный фарватер был размечен огнями бакенов. Большой туристический теплоход стоял на черной воде, как подсвечник. На палубе, должно быть, играла музыка, в баре выпивали и заводили знакомства, в каютах... Страшно представить, что творилось в каютах. Митя подумал, что шесть лет назад бородатый генерал несколько преувеличил насчет ресурсов всего мира. Мир с тех пор еще дальше убежал вперед, схватив под мышку ресурсы. Его позвали в салон к радиотелефону. Звонила мать. Через коммутаторы, высоко- и низкочастотную связь она отыскала его, летящего над Днепром в коридоре на высоте семь тысяч двести. Мать не вполне представляла себе, чем он занимается. Почему-то считала генералом, хоть он не имел никакого воинского звания. "Ах, Митя, почему ты не носишь форму? - спросила в одну из редких встреч.- Мне так хочется пройтись с тобой по двору. Чтобы все увидели!" Голос матери звучал напористо, звонко. "Хоть бы помехи", - подумал он. Но эта связь действовала без помех. Митя не сразу понял, зачем понадобился матери, а когда понял, бросать трубку было поздно. "Митя, это безобразие, до сих пор не привезли!" - "Не привезли?" - "Ты что, забыл? Панели в спальню! Я заказала в этой мастерской, неделю назад должны были привезти, где они, Митя?" - "Где... что?" - "Митя, я понимаю, ты занятой человек, но умоляю: прими меры! Скажи адъютантам. Мы с папой неделю сидим на жаре как привязанные, а они не чешутся! И последнее, Митя, они сказали, что на складе только наши унитазы. Это убожество, Митя, каменный век. Не говоря о том, какое это неуважение к тебе. Для какого-то ничтожества из горкома у них нашлось все, абсолютно все! Я сама видела. Черт с ним, с финским, но чешский-то, чешский! Они могут достать? Как ты думаешь?" - "Да-да, мама, больше нельзя занимать линию, чешский они могут". Он положил трубку, попросил радиста соединять только в случае крайней необходимости. Единственным человеком, с которым он всегда был рад говорить, была бабушка. Но она не научилась ему звонить, сколько он ни объяснял. Сейчас бабушка лежала в больнице. Каждый раз, когда Митя вспоминал ее голову в пластмассовом коконе под проводами, смуглое острое личико, усыхающее с каждым месяцем, настроение портилось. Даже работа, единственное, что интересовало, казалась постылой. Полгода назад у бабушки начались дикие головные боли. Она ничего не говорила, но когда однажды прямо на его глазах потеряла сознание, он настоял на обследовании. Виной всему оказалась давняя черепно-мозговая травма. Много лет она не давала о себе знать. "В старости в головном мозге идут весьма активные процессы. Мозг перестраивает свою энергетическую основу, готовится к загробной жизни, - объяснил французский нейрохирург, приглашенный для консультации. - Процесс обнажил давнее поражение, необходима сложнейшая операция. Смешно говорить о гарантиях, когда речь идет об операции на открытом мозге. Гарантий нет". После консилиума француз поинтересовался, верует ли пациентка в Бога. Лечащие врачи пожали плечами. "Верует", - ответил Митя. "Для подобной операции, - сказал француз,- необходимо письменное, нотариально заверенное согласие больного. Мой опыт свидетельствует, что верующие люди соглашаются на эти операции менее охотно, нежели убежденные атеисты. Впрочем, все зависит от человека, твердых правил тут нет". Пока что он сумел как бы отключить пораженный участок. Бабушка спала и, по утверждению француза, не чувствовала во сне боли. Какая такая давняя травма? Бабушка прожила суровую жизнь. В тридцать восьмом была взята как германская шпионка. После заключения с Гитлером пакта о ненападении получила замену лагеря на ссылку там же, в Карелии. С началом финской войны местом жительства ей был определен Красноярский край, а потом Магаданская область. В Москве, точнее, под Москвой, в Хлебникове, бабушка оказалась в пятьдесят седьмом. Таким образом, возможностей за эти годы получить черепно-мозговую травму у нее было более чем достаточно. Француз сказал, что необходимо установить время и характер травмы. Это позволит подобрать наиболее эффективные препараты в предоперационный период. Еще сказал, что у него операция в Аргентине. Он вернется через две недели, и у него будут два свободных дня. К этому времени следует окончательно решить. Так что сразу после эксперимента Мите предстояло лететь в Москву, испрашивать у бабушки согласие на операцию. Как только Митя задумывался о семейных делах, сразу словно оказывался в темном лесу. Он проблуждал в нем все детство и совершенно не имел охоты блуждать сейчас. Ему хотелось и одновременно не хотелось разобраться. Словно кто-то дикий, безграмотный изуродовал, обессмыслил семейное уравнение, внес в него чуждые - из других разделов - элементы. Мать и бабушка не ладили. Бабушка родила мать в ссылке. От кого - неизвестно. Помнится, у него был на эту тему разговор с Фоминым. "Я знаю, что ваша бабушка была необоснованно репрессирована,- сказал Фомин,- и, поверьте, искренне об этом сожалею". Установить подробности, по словам Фомина, не представлялось возможным. Вместе с лагерями уничтожались архивы. А какие не уничтожались, пришли от времени в негодность. Бумага была дрянь, да и чернил не хватало, разбавляли водой. "Хранить вечно" - это кто-то пошутил. Фомин сказал, что даже весьма высокопоставленные люди не могут ничего доподлинно узнать о судьбе репрессированных родственников. "У меня самого отец расстрелян, - вздохнул Фомин,- а я понятия не имею, где его могила". Митя не дослушал, пошел к себе работать. Странное дело, математический мир был более познаваем. Единственно возможным в нем движением было движение внутри законов: от познанных к непознанным. Математический мир был тоже противоречив, но не трагедийно. Вопрос: быть или не быть законам, правде в нем не стоял. Стоило забыть, утратить, сознательно пренебречь единственной формулой, все обращалось в абсурд, бессмысленную кабалистику. Человеческий мир как бы цинично игнорировал эту очевидность. Со времени Сократа и Платона мир мучился вопросом: быть или не быть правде, справедливости на земле? И каждый раз как-то так оказывалось, что не быть. Это "не быть" изувечило жизнь бабушки, двадцать лет за воду и баланду валившую лес, добывавшую уголь в Сибири. Матери - сознательно выбравшей путь безмыслия, растительно-бытового существования. Его самого охраняемого, засекреченного, летающего на персональном - со всеми удобствами - иностранном самолете, в то время как подавляющее большинство сограждан стояло в суточных очередях за авиабилетами, коротало ночи на застеленных газетами полах аэровокзалов. "Не быть" признавало единственный путь: от трагедии через фарс снова к трагедии. Это вело к тому, что чистый математический Закон, материализуясь, ускользал из его рук, превращался в тяжелый груз для все тех же вечных весов - быть или не быть правде на земле. И вовсе не Мите, оказывается, решать, на какую чашу класть. Было время, он ненавидел действительность за ее тупое противостояние правде. Человек, поднявшийся до правды, был обречен. Что оставалось не желающему погибать человеку? Ему оставалось искать крупицы правды в обыденном, то есть в понятном, привычном большинству. А что более всего понятно, привычно большинству? А то, что есть, ну разве с исправлением совсем уж вопиющего зла. Таким образом, приверженцу правды, не желающему погибать, оставался единственный путь: не соглашаясь в мелочах, в целом принимать и даже защищать то, что есть. Довольствуясь тем, что есть, опасаться, как бы не стало хуже. Скучный, а главное, старый как мир, путь. Так живут миллионы. Странный этот расклад открылся Мите в юности. Тогда ему было четырнадцать. Он был первым учеником по математике и физике. То вдруг увлекался теорией пределов, штудировал труд Валлиса, пугал учительницу невероятными мыслями, то напрочь забывал про математику, играл днями напролет в футбол, лепил ошибки в элементарных задачках. Но и когда штудировал Валлиса и когда играл в футбол - в комсомол ему не хотелось. Всю жизнь единственным его другом была бабушка. С матерью серьезно говорить о чем-то было невозможно. Она или действительно ничего не понимала, или делала вид. Наверное, поначалу делала вид, потом и в самом деле перестала понимать. Отец считался историком, специализировался по новейшей истории Вьетнама. К юбилейным датам в газетах появлялись его статьи о Хо Ши Мине, о крепнущем вьетнамском социализме. Во время заседаний Общества советско-вьетнамской дружбы отец, случалось, сиживал в президиуме. "Видите? Вон я - слева от трибуны! - кричал, если сборище мимолетно показывали в конце программы "Время". - На мне дольше всех держали камеру!" Отец был воинственно чужд Митиным представлениям. Глубокомысленно вчитывался в информационные бюллетени "Для служебного пользования". Делал вид, что причастен. Когда объявили о вводе войск в Афганистан, он раз десять повторил за завтраком: "Гениальное решение!" По молодости лет Митя задирался с отцом. Тот не принимал его всерьез, снисходительно ухмылялся: "Хорошо бы тебе, дружок, в армию, там бы вправили мозги! Да боюсь, объедешь службу с этой своей математикой..." Все свободное время Митя проводил в Хлебникове. Водохранилище, небольшие домики, сады, палисадники, узкие улицы, заборы стали милее каменной Москвы. Митя переехал бы жить к бабушке, если бы не школа. Иногда бабушка приезжала в Москву. Домой к ним не заходила. Они встречались возле церкви на набережной Яузы. Митя стоял в церкви в сторонке, пока шла служба. Потом провожал бабушку до метро или автобуса. Бабушка была немногословна. Митя ценил ее немногословие. Мать топила в словах смысл. Отец говорил о вещах, не существующих в действительности, слова его как бы умножались на ноль и, следовательно, цены не имели. Бабушка молчала. Митя извелся с этим комсомолом. Вступать не хотелось, но и отказаться было страшновато. Он носил в портфеле чистую анкету. Она уже истрепалась, а Митя не решался ни заполнить ее, ни выбросить. Как сейчас помнил: они вышли с бабушкой из церкви на набережную. Митя поделился сомнениями. Некоторое время бабушка молчала. Сухая, легкая, она ходила очень быстро. В тот день она была в белом платье и казалась летящим вдоль чугунной ограды пером. "Вот думаю,- сказал Митя,- а что делать, не знаю". - "О чем думаешь?" - спросила бабушка. - "Да я же сказал о чем!" "Сам-то как? Хочешь или нет?" - "Нет, конечно!" - "Тогда чего думать? пожала плечами бабушка. - Нет, так и нет. Тут вредно думать".- "А когда не вредно?" - "А когда чего-нибудь сильно хочешь. Вот тут думать и думать". На следующий день Митя вернул анкету комсомольскому секретарю. "Не буду". - "Почему?" - "Не хочу!" К нему подходили еще, и каждый раз он твердо отвечал: "Не хочу!" Митина непреклонность произвела впечатление. К тому же сами уговаривальщики, вероятно, были не вполне искренни, убеждая Митю. В столкновении с непреклонностью это обнажилось. Уговаривальщики давно забыли, что в жизни можно по-другому. Митя им напомнил. Возникла неловкость. Его оставили в покое. Но вопрос "как жить?" по-прежнему занимал Митю. Он в общем-то знал, как не надо. Но как надо? В церкви он всегда стоял в сторонке. Пока шла служба, в голове у него роились математические формулы и символы. Теперь он старался понять, что происходит вокруг. Но церковного полумрака, колеблющихся свечечных язычков, золотых икон, коленопреклоненного шепота, жалобного пения было явно недостаточно для "как надо". Мнимое это неприятие было густо замешано на смирении. Глядя на скорбно поджатые бабушкины губы, сурово нахмуренный лоб, Митя подумал, что бабушка сильный человек и ходит сюда не за утешением. Но и она, и все, кто здесь, смирились, что правде на земле не быть. Митя вдруг понял, что и сам почти смирился, что дальше отказа от комсомола не пойдет. Он - капелька, ничтожная частичка в неведомо куда стремящемся потоке. Митя успел только подумать, что имя потоку - смирение и что тем, кто смирился, не дано знать, зачем и куда поток, как наваждение кончилось. Перед глазами вновь запрыгали формулы и символы. Но на сей раз отнюдь не хаотично. Пунктирно они оконтурили идею, от которой у Мити дух захватило. Чем пристальнее всматривался Митя в иконы, тем яснее становилась идея. "Неужели Бог хочет, чтобы я - неверующий - открыл Закон единого и неделимого пространства? - растерялся Митя. - Но тогда при чем здесь смирение? Разве поиск Закона смирение? Стало быть, он выбирает меня, а вместе со мной русский народ, чтобы мы шагнули вперед! Да как шагнули!" Митя ни к селу ни к городу вспомнил, как однажды, проходя мимо церкви, увидел спускающегося по ступенькам багрового милицейского полковника. На асфальте его дожидалась черная "Волга". За полковником угодливо поспешал батюшка. Оба были навеселе. Перед тем как погрузиться в "Волгу", полковник одобрительно похлопал батюшку по плечу. Тот заливисто засмеялся. "Волга" рванула, а батюшка, икая, все топтался на тротуаре, улыбаясь холуйски и в то же время как-то хитренько. А между тем было время поста. "Как же Бог терпит это издевательство?" - подумал Митя тогда. "Может, потому и терпит, что вместе с ним терпит бедная Россия? - подумал сейчас.- Да только можно ли вознаграждать за... терпение, пусть и безмерное? Что это за добродетель?" На набережной Яузы он рассказал бабушке о том, что случилось. "Что за Закон такой?" - спросила бабушка. Митя, как мог, объяснил. Бабушка поняла. "Знать, изверился Господь, хочет вывести нас в иные, светлые времена. Тебе, стало быть, Моисеев посох..." - "Да есть ли они где, светлые-то времена?" - усмехнулся Митя. "На что воля Божья, то светло,- ответила бабушка.- Благодать, Митенька, как тюремный приговор надо принимать - ликуя. Не нам, Митенька, Его судить". - "А вот я бы посудил", -вдруг сказал Митя. "Ты уж, Митенька, сам решай, от кого на тебя эта благодать", - словно не расслышала его бабушка. Митя совсем забыл, что сегодня у него городская математическая олимпиада. Посмотрел на часы: уже на полчаса опоздал. "Черт с ней, не пойду". - "Да нет, Митенька, - бабушка достала из кошелька деньги, - нехорошо лениться. Давай-ка на такси!" Митя без особой охоты поехал, его не хотели пускать, потом все-таки пустили. Задачи показались интересными, он решил их по-своему, в теоретической части поразмышлял о формуле Бернулли. Через неделю Митя забыл о церкви, мифическом Законе единого пространства, олимпиаде. Вскоре его вызвали к директору. Директор недоуменно вручил Мите диплом победителя олимпиады, сказал, что его приглашают на собеседование в математическую школу. Митя перешел учиться в эту школу и с тех пор занимался только математикой.
      III
      Митя сам точно не знал, когда ему явился план. Может быть, под Калининградом, на песчаной косе, где они заканчивали последние приготовления к эксперименту. Они планировали начать в двенадцать дня. В десять пришел телекс, что доктор Камерон вчера в восемнадцать ноль-ноль вылетел на своем "Боинге" из Сан-Франциско в Рим. Вся касающаяся доктора Камерона и его группы информация немедленно передавалась Мите. "К бабе намылился", - ухмыльнулся Серов. Все знали: в Риме проживает любовница д. К. Лаура Постум, к которой он гоняет тяжелый "Боинг" каждые две недели. Доктор Камерон был лысоват, носил коротенькую бородку, чуть затемненные очки. Он был похож на того, кем и являлся в действительности: шестидесятилетнего американца мексиканского происхождения. Митя так долго изучал снятые скрытой и открытой камерой видеоматериалы, что ему казалось: между ним и д. К. установился мысленный контакт. Митя очень опасался, как бы этот контакт не привел к насильственному обмену научными идеями. Пока что д. К. серьезно отставал. Но у него четыре "Яшиды". Они сами способны думать. У Мити - ни одной. Ситуация складывалась тревожная. Была на пленке и Лаура Постум, полноватая итальянка тридцати с небольшим лет. Серов бесстрастно сообщил, что она бывшая проститутка. Еще и это, помимо конечной цели - Закона, странно сближало Митю и д. К. "Наверное, Бог избрал не только меня и Россию, но и д. К. с американским народом,подумал Митя,- только зачем так примитивно дублировать ситуацию?" Через некоторое время пришел телекс, что "Боинг" д. К., по всей вероятности, приземлился не на базе итальянских ВВС под Римом, а где-то в другом месте. "Чего они темнят? - возмутился Серов. - В другом месте! Не могут запросить данные со спутника?" Перед самым началом эксперимента поступил третий телекс: д. К. и Лауру видели в клубном римском ресторане. "Козлы, - сказал Серов, - они потеряли его почти на полсуток! Гнать из Италии!" Митя похолодел. Он понял то, чего не мог понять Серов. "Боинг" вообще не приземлялся - спутник это подтвердит! - доктор Камерон попал к Лауре иным путем: сквозь пространство! Митя отдал должное романтическому мужеству старого мексиканца. "Воздушный путь" сам Митя всесторонне проработал полтора года назад. Разреженный, почти стратосферный воздух обещал хорошее свертывание пространства. Но этим все и ограничивалось. Коэффициент соединения со временем был ничтожно низок, а если говорить точнее, попросту отсутствовал. Д. К. с неземной скоростью пронесся по воздуху, но... не сквозь время! Митя, помнится, даже не стал экспериментировать, настолько это было очевидно. Хотя, конечно, забавно было бы полетать демоном! Коэффициент времени следовало искать не в воздухе, а на земле. Американцы не могли пройти спокойно мимо скорости. Митя подумал, пока они увлечены скоростью, "Яшиды" автоматом просчитывают бесчисленное множество возможных коэффициентов соединения со временем, ловят в темной комнате черную кошку, ищут иголку в стоге сена. При круглосуточной работе "Яшиды" выдадут единственно правильный ответ не раньше чем через полгода. Доктор Камерон на блюдечке получит Закон, который Митя выстрадал, на который положил жизнь. Это было не очень справедливо. Еще полгода уйдет у них на создание установки. "Год, подумал Митя,- у меня всего год, чтобы покончить с этим делом". Ему захотелось отменить эксперимент, чтобы потом поставить его по-другому, но слишком много людей и техники было задействовано от Калининграда до Владивостока. "Начинаем!" - скомандовал Митя. И в ту же секунду ему явился план. Тогда это еще был не весь план. Весь план в технических и прочих подробностях явился после разговора с бабушкой. Француз, как и обещал, прилетел в Москву в назначенный день. Кроме него и Мити в палату вошли лечащие врачи, медсестра, Серов, вызвавшийся быть переводчиком. Медсестра сделала в почти прозрачную бабушкину руку укол, отключила электроды, сняла с бабушкиной головы пластмассовый колпак. Под колпаком бабушка была в белом платочке. Митя чуть не расплакался, такая родная и одновременно беспомощная она была. "Сейчас придет в сознание. Не злоупотребляйте разговорами, у нее сразу же начнутся сильные головные боли. Мы вас оставляем. Войдем через пять минут. Она должна подписать согласие на операцию добровольно, в присутствии свидетелей, то есть нас. У вас пять минут",- француз приглашающе повел рукой в сторону двери. Все вышли. Серов замешкался. Ему не хотелось. Француз угрюмо посмотрел на Серова. Серов вышел, пропустив француза вперед. Бабушка открыла глаза, улыбнулась, увидев Митю. Улыбка вышла мученическая. Митя почувствовал, как чудовищно болит у нее голова. Заговорил сбивчиво, быстро: необходима операция, хирург считает, что всему виной давняя черепно-мозговая травма, была ли такая, когда, как ее лечили, он берется сделать операцию, необходимо ее согласие, надо соглашаться, вот форма надо подписать, единственное, что может случиться: она кое-что забудет, какие-нибудь второстепенные события из жизни, станет немного другой, но только на короткое время, это обычное дело при нейрохирургических операциях, потом образуется, это ведь несущественно в сравнении с тем, что болей не будет, она практически выздоровеет. "Но ведь это буду уже не я", - чуть слышно произнесла бабушка. Она всегда верно схватывала суть. Даже когда Митя объяснял сложные научные вещи. И он, в свою очередь, как бы проверял: что понимала бабушка, то было истинно. "Не надо, Митя, обойдемся. Как ты живешь?" - "Да не обо мне сейчас речь! Надо делать операцию!" - "Зачем? Что я буду? Ты вырос, у тебя своя жизнь. А... что я? Жениться не надумал? Показал бы невесту", - она говорила спокойно, словно у нее не раскалывалась от боли голова. Митя понял: если ее не убеждает боль, он тем более не сумеет. Они вдруг заговорили о чем-то несущественном. Что в саду в Хлебникове пропадают яблоки. "Ты бы съездил, Митя, сказал соседям, чтобы брали". Мите казалось, стены рушатся, надо куда-то бежать, спасаться, а он тупо и старательно шнурует ботинки. Какие яблоки? "Так что пожалей меня, Митенька, - сказала бабушка,- не хочу, чтобы голову распиливали, копались в мозгах. Докторам-то нашим я не сильно верю, ты уж заступись... Чтобы без обмана..." - закрыла глаза, видимо, боль сделалась нестерпимой. "Не отказывайся, прошу тебя!" - "Нет, Митя. Хватит об этом". Митя понял, что не уговорит. "Что хоть за травма-то была? И когда?" - "Да кому это сейчас интересно, Митенька? В конце тридцать восьмого... Под Новый год как раз. Дубиной по башке, а сказали потом, сама, мол, под падающую сосну сунулась. Пять часов валялась в снегу, думали - замерзла, а вот выжила как-то..." "Кто ударил?" - "Уголовная одна, здоровая, бритвой всех полосовала. Велели ей..." - "Кто велел? Как фамилия начальника лагеря? Он жив? Я добьюсь, у меня есть возможности, его привлекут!" - "Нет, Митенька, ушел тот поезд... Осталась же живая. И ребеночка родила... А ты хочешь, чтобы опять череп ломали. Хватит, пожила всласть. Домой бы, а, Митя?" За спиной кашлянули. Медсестра снова сделала бабушке укол, приладила к голове колпак. "Она не соглашается",- глухо произнес Митя. "Я думаю, в таком деле не надо слушать больную, - выразительно посмотрел на него Серов, - надо все взвесить, всесторонне обсудить..." "У нее действительно была черепно-мозговая травма пятьдесят лет назад, когда она находилась в заключении, - повернулся Митя к французу. - Никто ее там, конечно, не лечил. Можно обойтись без операции?" Француз ответил: операция - единственный шанс. Ну а лечение... Что лечение? Чередование сильных - вплоть до наркотических - снимающих боль препаратов, постоянное наблюдение. "Да-да, санаторий, уход, покой", - закивали лечащие врачи. "Мне кажется, месье, вы бросаете больную на произвол судьбы", - заметил Серов. "Я зарабатываю на жизнь операциями, - задумчиво ответил хирург,- но не скрою: каждый раз испытываю облегчение, если операцию делать не надо..." - "Еще бы, консультация у него ненамного дешевле!" - шепнул Мите Серов. "Мне все же непонятно, месье, - Серов уже не считал нужным скрывать свое презрение, - что нам делать? Ждать, когда она умрет?" - "Молиться, серьезно ответил француз, - молиться за нее и за всех остальных". Серов поморщился, словно у него вдруг заболели зубы. "Митя, не мое, конечно, дело, - сказал он в больничном коридоре,- но ты совершаешь ошибку. Французишка - спец. Сделал бы по-быстрому операцию, она бы очнулась и знать не знала: делали, не делали... Не делали! Зато была бы здоровая, Митя! - помолчав, добавил: - А так ты сам обрек ее на страдания". Митя не ответил. В Серове, безусловно, было что-то человеческое. Но куда больше было в нем от машины, работающей в заданном режиме. Серова беспокоило, что, отвлекаясь на бабушку, Митя теряет время. А надо спешить. Таков режим. Фраза: "А так ты сам обрек ее на страдания" - изрядно позабавила Митю. Он вспомнил, как однажды крепко выпил с Серовым в Крыму на объекте С. Разговор зашел о "Яшиде". Серов сказал, что почти ухватил ее в Японии, но его засветили - даже не японцы, а американцы. Раскрут был суровый, у него не было дипломатической неприкосновенности, пришлось все бросать, сматываться через Южную Корею по чужому паспорту. А все три его японца попались. Это был провал, настоящий провал. Какой-то козел в центре решил выслужиться, дал приказ форсировать "Яшиду". Дофорсировались. Теперь ее стерегут в три глаза. "А кем были эти японцы?" - спросил Митя. Серов на мгновение замкнулся, протрезвел, остро взглянул на Митю ясными глазами: "Бизнесмены, Митя, это были бизнесмены". - "То есть богатые люди? Сколько же ты им платил?" - Митя не верил, что Серов располагал большими суммами. "Конечно, в сравнении с тем, что они имели, крохи, - ответил Серов,- ну там еще кое-какие выгодные контракты в соцстранишках через подставных лиц. Вообще-то ты прав, тут какая-то загадка. Работаешь - не задумываешься, а вот на досуге... Митя, ты даже представить себе не можешь, как дешев человек! Ну совсем как песок!" - взял горсть, сыпанул из ладони в ладонь. Последнюю бутылку они пили на пляже. "Человек дешев,- напомнил Митя Серову в коридоре, - неужели забыл?" "Дешев-то дешев,- согласился Серов,- но иногда лучше вовремя заплатить много, чтобы потом не платить совсем уж непомерно". Митя хотел возразить, что дешевизна и человек понятия несовместные, как гений и злодейство. Все, основанное на "человек дешев", кончается крахом. Но промолчал. Это был бессмысленный разговор, из тех, что если и вести, то не с Серовым. "Боюсь, придется платить непомерно,- вздохнул Митя. - Без "Яшиды" мне никак". ...Без "Яшиды" его план был неосуществим.
      IV
      Когда Митя вновь появился в Крыму, бархатный сезон заканчивался. Но еще можно было купаться, и генеральский транспортник с зачехленным носом опять маячил в дальнем конце военного аэродрома. Перед самым отлетом из Москвы Митя вспомнил, что девушка просила привезти последние записи советских рок-групп. Разъярившийся Серов приволок целую сумку кассет. "Тут все какие есть! Самолично конфисковал у спекулянтов!" Когда набрали высоту, легли на курс, Митя сунул одну в магнитофон. "Товарищ, верь, взойдет она - звезда пленительного счастья, и на обломках самовластья взойдет над миром русский рок!" Серов выругался. Митя подумал, что доктор Камерон дарит Лауре Постум более ценные подарки. "Ишь, зачастил с проверками! - недовольно покосился на транспортник Серов. - Из Афганистана не на чем военное имущество вывозить, а он жирует... Шугануть?" - "Шугани,- пожал плечами Митя,- будет летать в Сочи". Эксперимент прошел хоть и с неожиданностями, но в целом успешно. Попутно сделали крупное открытие в области физики. Это усложнило работу. Опять Бог испытывал Митю. На "воздушный путь" Митя не купился. Теперь - "невидимый путь". Почти по Герберту Уэллсу. А от Мити ждали результата. От результата зависела политика государства. Государство блефовало, как бы имея в кармане результат. Но результата не было. В кармане у государства был пока что кукиш. Да и тот - невидимый. После эксперимента Митя, как от него и требовали, составил список отличившихся, включил девушку, включил Серова. Награды получили все, кроме Серова. Девушке дали даже более почетный орден, чем предполагалось. Напротив фамилии Серова обнаружилась стертая ластиком карандашная приписка: "Где "Яшида"... мать?" Серов рассвирепел, расценил это как вызов. "Опять форсируют!" По последним сведениям, американцы самостоятельно склепали-скопировали две или три "Яшиды". Отступать было некуда. Все чаще Серов заводил речь об Афганистане. Там горела земля, гибли люди, а, по Серову, самый верный путь к "Яшиде" лежал через Афганистан. "Можно еще через Ливан, - угрюмо добавлял Серов, - но сионисты настороже". Чем ближе был конец, тем призрачнее становилась Митина связь с действительностью. Ему казалось, он летят, связанный по рукам и ногам, в аэродинамической трубе, не в силах ничего изменить. Митя забыл о Боге. Забыл о людях. Он сознавал, что сделался маньяком, но это мало беспокоило его. Митя требовал от Серова "Яшиды" любой ценой, то есть проводил в жизнь ненавистную идею дешевизны человека. Он сам, его помощники едва ли спали больше четырех часов в сутки. Работы на объекте С. велись безостановочно. Даже девушка-орденоносец стала раздражать Митю. Она раздражала тем, что безропотно смирилась со своей участью. Лаура Постум, случалось, захлопывала дверь перед носом доктора Камерона, спускала его с лестницы. Ей было плевать, что он ученый с мировым именем, да к тому же миллионер. Девушка слишком уж терпеливо несла службу. Митин самолет, мнимая его власть приводили ее в трепет. Лаура Постум никогда не говорила с д. К. о правах человека, проблемах выезда за рубеж, социальной несправедливости, государственном и политическом устройстве Соединенных Штатов или Италии. Она говорила д. К., что любила в жизни только одного человека - уругвайского богослова, пятнадцать лет назад стажировавшегося в Ватикане. Девушка, напротив, все время заводила речь о том, о чем Митя во время работы предпочитал не думать. Он, как и все, смирялся, внутренне не соглашаясь. Эта язва разъедала все вокруг, превращала страну в хлев, людей - в говорящих животных. Митя убеждал себя, что он выше этого, но девушка заронила сомнение. - Сверли лацкан для ордена, - сказал Митя, когда вернулся. - Славный минтай оправдал надежды? - девушка за время его отсутствия еще больше загорела и в сумерках напоминала негритянку, если только возможны светлоглазые, русоволосые негритянки. - Еще как! Митя вспомнил, что поначалу эксперимент казался блистательно проваленным. Икра минтая, исчезнув с песчаной косы под Калининградом, не возникла в указанном квадрате неподалеку от Владивостока. Ни раньше, ни позже. Время шло. Над косой кричали чайки. Связь с Владивостоком была непрерывной. С Москвой тоже. Не было только банки минтая. Это обстоятельство делало связь с Москвой несколько тягостной. "Пусть ищут, - распорядился Митя,- должна быть. Надо разбить квадрат на сантиметры, вызвать солдат, желательно первого года службы. Пусть пообещают: кто найдет - немедленно на дембель!" Где-то в тех краях служил младший брат девушки. Он присылал ей на Главпочтамт до востребования полные тоски и ужаса письма. "Может, повезет малому", - подумал Митя. По мере того как во Владивостоке ничего не происходило, в Калининграде через Москву - атмосфера сгущалась. Помощники попрятались. Серов мрачно ходил из угла в угол, мускулы под белой рубашкой шевелились. Наверное, ему хотелось выявить виновного и убить на месте. Вошел еще более спокойный, чем обычно, Фомин, посмотрел на Митю, как на пустое место, велел представить копии всех компьютерных программ, вполголоса распорядился, чтобы никто никуда не отлучался до выяснения. Митя обозвал его бериевцем, заорал, чтобы убирался. "Зачем горячитесь? равнодушно спросил Фомин.- Вы делаете свое дело, я - свое". От бессонницы, напряжения Мите в голосе Фомина почудился грузинский акцент. Он расхохотался. Смех его в придавленной, трусливой тишине звучал странно. По белому с золотым гербом на диске телефону позвонил из Москвы помощник руководителя, курирующего их работу. Если к самому руководителю Митя относился нормально, во всяком случае между ними была ясность, то с помощником ясности не было. Митя старался его избегать, но это было невозможно - все дела шли через него. Помощник сказал, что Сергей Сергеевич (так звали руководителя) просит доложить ему результат. Как только это случится. В любое время дня и ночи. Почему-то Митя был уверен, что Сергей Сергеевич ничего не просит, во всяком случае в данный момент не просит, помощник давит по собственной инициативе. Но разобраться, дойти до истины был бессилен. Бессилие угнетало. "Вам доложат", - бросил трубку Митя. Мысли стали путаться. Банка могла быть где угодно: на Марсе, в походном шатре князя Игоря, в Бермудском треугольнике. Когда Митя под бдительным взглядом Фомина, якобы ожидающего звонка министра обороны по правительственному телефону, наливал в фужер коньяк, из Владивостока растерянно сообщили, что банка вроде бы найдена, но она... невидима. То есть они чувствуют руками, внутри булькает, но она... невидима, потому и не могли столько времени найти. А лежит, видать, давно, вся в росе. "Немедленно подключите датчики истечения энергии! - заорал Митя, забыв про коньяк. - Диктую формулу. Вводите в программу, начинайте рассчитывать временной коэффициент!" Забегали помощники. Фомин и Серов встали навытяжку, ожидая приказаний. Митя давно заметил: когда получалось, он был всемогущий Бог, когда нет сомнительный подозреваемый смертный. "Я думаю, - перевел дух Митя, - скоро она станет видимой". И действительно, минут через десять ошеломленные владивостокцы сообщили, что банка стала "как из студня", а еще через минуту, что она "совершенно нормальная, только какая-то бледная". Так было экспериментально установлено, что, пройдя через единое пространство, предмет некоторое время остается невидимым. Оптическое изображение движется через единое пространство медленнее, чем материя. Но потом нагоняет, налепляется, как этикетка на коробок. - Эксперимент прошел блистательно, - повторил Митя.- Банку долго не могли найти, она вдруг стала невидимой. - Как невидимой? В самом деле? - удивилась девушка. - Правда, ненадолго. Но достаточно, чтобы все там взбесились. - Теперь тебя упрячут под землю,- вздохнула девушка. Все это время она жила в его домике на объекте С. Митя обнаружил кое-какую перестановку мебели в комнатах. На кухне был сделан ремонт. Везде стояли цветы. Терпкий степной запах был удушающ. Как и то, что теперь Митя не мог быть в домике один, рядом все время была девушка. Он допоздна работал на объекте. Вернувшись к себе, посидел еще за персональным компьютером. Это была детская в сравнении с "Яшидой" машинка, но и она кое на что годилась. В общих чертах план представлялся хоть и рискованным, но вполне выполнимым. Кратковременная невидимость давала дополнительные преимущества. Митя вдруг подумал, что, если его действиями движет Бог, он должен в ближайшие же дни позаботиться о "Яшиде", чтобы Митя смог рассчитать так называемый "коэффициент судьбы" - понятие в математике абсолютно новое, можно сказать революционное. Богу было нелегко открыть Мите свою, быть может, последнюю тайну. Потому он и не торопился с "Яшидой". Почему-то Митя был уверен, что коэффициент судьбы - величина ничтожно малая, близкая к абсолютному нулю, но весьма склонная к обратной прогрессии. То есть что бы ни произошло с человеком ли, с отдельной страной или целым миром, Бог уже как бы это предусмотрел и решил. Неужто Бог - недобросовестный прокурор, задним числом утверждающий любой приговор, эдакий Вышинский? Мите не хотелось так думать. Но он не мог отделаться от мысли, что коэффициент судьбы - величина не только бесконечно малая, но еще и постоянная, неизменная. Как отношение окружности к диаметру, как ускорение, с каким падает в пространстве по отношению к своему весу предмет. Поэтому: что бы ни было предпринято во изменение судьбы человека ли, общества ли, результат будет ничтожен. Мите хотелось вычислить коэффициент судьбы и тем самым математически это доказать. Налицо была явная странность: Митя желал научного подтверждения того, что его план хоть и осуществим теоретически, но... бесполезен, как попытка привести в чувство скончавшегося с помощью нашатыря. Зачем? Митя не знал. Шевелилась смутная надежда, что Бог не оставит, выручит. Так было до сего дня. "Выполнить в виде исключения",- такую резолюцию накладывали на Митины рапорты высокие руководители. Может, и Бог выполнит "в виде исключения"? Компьютер между тем начал выдавать галиматью. Митя забылся, поставил ему непосильные задачи. Выключил, подошел к окну, увидел кусок доцветающей степи, узкую полоску белого песка, гладкое, как экран, море. Над морем стояла луна. Море фосфоресцировало, словно Бог на огромном дисплее решал какую-то свою задачу. Услышав то ли всхлип, то ли вздох, Митя обернулся. В глубине комнаты на белых простынях тело девушки казалось темным. Глаза блестели. Блеск не обещал ничего хорошего. - Я все думала... - сказала девушка, подтянув колени к подбородку. - О чем? - Митя подумал, вероятно, она будет делиться с ним какими-то иными мыслями. Не теми, какими делилась с многочисленными иностранными клиентами, а в дождливое межсезонье - с седыми золотозубыми азербайджанцами, отваливающими по пятьсот рублей за сутки. "Но разве от этого ее мысли менее интересны? - усмехнулся про себя Митя.- Может, она расскажет мне про своего уругвайского богослова?" Но он ошибся. - Я думала, как они ухватятся за эту невидимость, - продолжила девушка. Столько дополнительных возможностей. - Вероятно, - ответил Митя,- но этим будут заниматься другие люди. Меня интересует единое пространство. - Но ты хоть представляешь, что ты им даешь? Как они распорядятся? Ведь это попадет в руки Фомину! - Фомину? - удивился Митя.- Ну даже если и Фомину, что дальше? - А то, - шепотом произнесла девушка,- что ты своими открытиями усиливаешь царюющее зло, делаешь его неуязвимым. Разве мы свободные люди, Митя? Неужели наша жизнь кажется тебе столь привлекательной, что ты хочешь, чтобы она длилась... всегда? Чтобы твои дети, внуки тоже так жили? Ты, Митя, ты собираешься дать им все для того, чтобы они... законсервировали нас... как банку минтая от Калининграда до Владивостока! Если они сделаются самыми сильными, мы - самыми несчастными. Зачем им тогда что-то менять? "Царюющее зло,- подумал Митя,- это... Добролюбов? Или Чернышевский? Не хватает нам устроить диспут о свободе". - Не понимаю, тебе-то нужна какая свобода? - усмехнулся Митя.- Доллары, что ли, легально менять? Глаза девушки наполнились слезами. Как-то очень быстро она утратила профессиональные навыки: острый язык, настороженность, готовность к отпору. Стала обидчивой и изнеженной. Своим поведением она опровергала пословицу: "Сколько волка ни корми..." Девушка явно не смотрела в сторону леса. - Говоришь прямо как Фомин,- вздохнула она.- Мне нужна такая свобода, чтобы, как твою бабушку, не сажали неизвестно за что, не били в лагере дубиной по черепу. Слишком многого хочу? Митя подумал, что, в сущности, свободен во всем, что касается работы. На остальное времени нет. "В виде исключения, - вспомнил резолюцию на рапортах. - Я существую в этом мире в виде исключения..." - В том, что ты говоришь, безусловно, есть резон, - ответил Митя,- но ты как-то слишком уж непримиримо разграничиваешь: "они" и "мы". А это части единого целого. "Они" такие, потому что такие "мы", потому что позволяем им быть такими. Меняться нам можно только вместе, порознь не получится... ...Митя вспомнил белые стены в огромном кабинете Сергея Сергеевича, чистые окна, вид на собор, золотые купола. Купола в тот день сверкали нестерпимо. По блестящей, как начищенное голенище, брусчатке ползли желтые и красные осенние листья. Все здесь дышало покоем, казалось незыблемым и вечным. Митя подумал: начнись завтра война, взлети все на воздух, и на то окажется воля Божья, столь ничтожен в мире коэффициент судьбы. "А как, интересно, усмехнулся Митя, - соотносится коэффициент судьбы с коэффициентом власти?" Сергей Сергеевич был бодрым человеком лет шестидесяти с небольшим. Митя застал его посреди кабинета делающим подобие зарядки. Сергей Сергеевич был в белой рубашке. У него было утомленное, несколько капризное выражение лица человека, сжившегося с властью и в то же время постоянно помнящего, как легко эту власть потерять. Однако терять отнюдь не собирающегося. Поэтому в его лице была еще и твердость. На большом письменном столе стоял всего один телефон. Прочие находились в приемной. Митя коротко рассказал об эксперименте, охарактеризовал общее положение на сегодняшний день. Сергей Сергеевич слушал внимательно. С ним было легко говорить. Он разбирался в математике и физике примерно на уровне студента-третьекурсника, скажем, энергетического института. Этого было достаточно. "Эффект невидимости в сочетании с единым пространством, - задумчиво произнес Сергей Сергеевич,- все равно что эликсир вечной юности в придачу к философскому камню. Даже Фаусту так не везло. Не страшно?" - "Хотите посадить меня как американского шпиона?" - Митя подумал, в случае необходимости Фомин и Серов вполне могли бы дать нужные показания. "Неужели наша обновляющаяся действительность дает основания для столь мрачных предположений?"- засмеялся Сергей Сергеевич, но как-то не победительно. "Она неопределенна,- пожал плечами Митя,- а всякая неопределенность, согласитесь, чревата..." - "Чревата,- согласился Сергей Сергеевич,- конечно, чревата, я даже знаю, чем именно чревата,- и, помолчав, добавил: - Но в наших с вами силах покончить с неопределенностью, сделать жизнь более человечной".- "Сделаться всем невидимыми и уйти за границу?" - "Боюсь, такой вариант никак не устроит заграницу, - вздохнул Сергей Сергеевич.- Я сейчас объясню, что имею в виду. Но сначала два неизбежных вопроса: всем ли вы обеспечены, когда можно ждать результата?" Митя ответил, что обеспечен в общем-то всем. За исключением новейшего суперкомпьютера "Яшида". "Мы делаем все от нас зависящее, - пометил что-то в блокноте Сергей Сергеевич,- в ближайшее время должно решиться. Но это не по моей линии. Со своей стороны могу предложить такой вариант. Мы собираемся заключить соглашение с одной японской электронной фирмой. Они согласны принять делегацию наших экспертов. Поезжайте, может, удастся собрать по частям? Возьмите с собой двух или трех помощников, остальные члены делегации, - развел руками, охрана". Митя объяснил, что "Яшида" - принципиально новый компьютер, японцы никого к нему не подпускают. Только американцы сумели вырвать четыре штуки, да вот еще, говорят, несколько штук сами склепали. Вряд ли от такой поездки будет толк, хотя, конечно, ему бы хотелось побывать в Японии. Митя сделал значительную паузу. "Вы молоды, у вас все впереди", неопределенно отозвался Сергей Сергеевич. Митя понял, что этот вопрос волнует его не в первую очередь. "Я надеюсь, результат будет к первому марта, - сказал Митя, - в феврале закончим последнюю серию испытаний". "К первому марта, - повторил Сергей Сергеевич,- к первому марта... Теперь попробую объяснить: каким образом мы могли бы покончить со столь надоевшей всем нам неопределенностью? Вам известно, каким тяжким бременем ложатся на наш бюджет военные расходы. Я полагаю, ни для кого не секрет, что экономическая реформа, которую мы начали проводить, означает в действительности демонтаж прежней административно-крепостнической модели экстенсивного, экологически самоубийственного развития. Начальная стадия реформы неизбежно вызовет спад, ухудшение общего и без того неблестящего положения. Начальная стадия - самая опасная. Мы как бы попадаем в замкнутый круг. Останавливаем ряд предприятий. Чтобы быстро их модернизировать, резко повысить производительность, выкарабкаться из спада, нужны колоссальные средства. Где взять? На нефть и газ цены упали. Еще за трубы не расплатились. Древесины самим не хватает. Торговать нечем. Значит, необходимо снять средства с военной промышленности. Поставить об этом вопрос можно будет только в случае достижения соглашения, в результате которого противная сторона откажется от своего космического варианта, мы - от альтернативной программы. Не будет соглашения - не будет дополнительных миллиардов для реформы. Не будет миллиардов - не будет модернизации промышленности, самой экономической реформы. Не будет экономической реформы - не будет демократии. Какая при крепостничестве демократия? Не будет демократии - настанет экологическая катастрофа. При безгласии-то кто будет думать о природе? Затопчут даже те робкие ростки, которые мы с таким трудом сейчас оберегаем. Нас сметут. Придут другие. И тогда вы действительно можете оказаться американским шпионом. О себе я уже не говорю,- мрачно посмотрел на Митю Сергей Сергеевич. И продолжил: - Как мы можем убедить противную сторону отказаться от космического варианта? Только если докажем: у нас есть возможность доставлять боевые заряды на околоземные платформы вопреки самой совершенной противоракетной обороне. Каким образом? Благодаря использованию открытого нашим ученым Закона единого пространства. Наш ученый опередил группу доктора Камерона. Мы первые создали установку, позволяющую ракетам преодолевать единое пространство. Платформы будут уничтожены раньше, чем сигнал поступит на локаторы! От единого пространства защиты нет! Только это сможет их остановить. Таким образом, Митя, в ваших руках в некотором роде судьба социализма. Не того, безрадостного, какой был, а будущего - светлого, счастливого, свободного, который мы мечтаем построить. И что самое на сегодняшний день великое научное открытие сделал молодой русский ученый, родившийся после пятьдесят шестого года, не изведавший ужасов сталинизма, это, Митя, уже довод в пользу того, будущего социализма. Такое открытие могло быть сделано только в стране, у которой великое будущее. Какие еще нужны доказательства, что свобода лучше крепостничества? Мы только начинаем! Мы еще скажем свое слово! Ваше открытие, Митя,- камень в фундамент, с которого мы начинаем строить новое демократическое общество. Единственно, Митя,- доверительно обнял его рукой за плечи Сергей Сергеевич,- мы очень просим вас поторопиться. В январе возобновятся переговоры. Они будут продолжаться месяц. Результат должен быть к концу января! Мы не можем выйти на переговоры с пустыми руками. Потом, конечно, у вас еще будет время..." Митя хотел поговорить с Сергеем Сергеевичем об удушающем отставании в науке, о новоизбранных академиках, о бессмысленной, унижающей его достоинство опеке со стороны Фомина, о ненормальном количестве бумаг, которое ему приходится сочинять чуть ли не каждый день, наконец, о девушке, чтобы ее не замуровывали в стену секретности, о путешествиях Мите давно хотелось побывать в других странах, познакомиться с их институтами, лабораториями, повстречаться с учеными. Но какими-то мелкими оказывались каждый раз эти проблемы в сравнении с тем, о чем говорил, на какие высоты взмывал Сергей Сергеевич. Митя бы не молчал, возражал бы, если бы в чем-то был не согласен. Но Сергей Сергеевич говорил так, как говорил бы на его месте сам Митя. Спорить, следовательно, было не о чем. Митя пообещал, что сделает все от него зависящее, чтобы результат был к концу января. "Если будет что-то важное, обращайтесь прямо ко мне, протянул на прощание руку Сергей Сергеевич, - со всеми другими вопросами к помощнику". Митя вспомнил, что давно хотел поговорить и об этом помощнике, но опять смолчал. Во-первых, они уже попрощались. Во-вторых, помощник был мелкой сошкой, а речь шла о том, быть или не быть новому социализму. Помощник Сергея Сергеевича выслушал Митю с неизменной улыбкой. Поначалу Митя не обращал внимания на эту противную улыбку, считал помощника не более чем исполнителем воли начальника. Но быстро понял, что ошибается. Помощник был не исполнителем - толкователем воли Сергея Сергеевича. Он толковал ее так, как находил нужным. Спорить с ним было бесполезно. У помощника было куда больше возможностей доказать Сергею Сергеевичу, что он толкует его волю правильно, нежели у Мити, кричащего что-то через тысячи километров в трубку телефона с золотым гербом. Какой-то он был безликий, этот помощник. В толпе на улице Митя не узнал бы его. Худощавый, лысеющий, остролицый, в сером костюме, он, казалось, не владел в нужном объеме человеческой речью, изъяснялся коротко, казенно, убого. Он понятия не имел о новом социализме, общечеловеческом значении Митиного открытия. Когда Митя ссылался на Сергея Сергеевича, помощник лукаво разводил руками: "Сергей Сергеевич - это... идеализатор. Луну с неба пообещает. Надо смотреть на этот вопрос практически". Когда Митя звонил по телефону, помощник сам решал, соединять или нет. Это было утомительно. У Мити не было желания справляться о здоровье жены помощника, интересоваться, не нужно ли чего помощнику из Крыма. Каждый решенный на высоком уровне вопрос, как днище корабля ракушками, обрастал десятками дополнительных, мелких, унизительных. Сергей Сергеевич тревожился о судьбах социализма, существовал в мире высоких, чистых идей. Идеи спускались в руки косноязычного помощника и странным образом утрачивали высокую чистоту, превращались в обычную текущую рутину. Над рутиной власть помощника была императорской. Он мог двинуть дело в минуту, мог придушить на месяцы. Причем во втором случае установить его вину было крайне затруднительно, так отлаженно действовала машина бессмысленных согласований, ссылок на объективные обстоятельства. Как-то Митя спросил у Сергея Сергеевича: зачем рядом с ним такой человек? Сергей Сергеевич ответил: "Нам бы с вами, Митя, разобраться со своими проблемами. Если мы начнем еще обсуждать кадровые..." Митя был готов поклясться, что Сергей Сергеевич после этого стал относиться к нему прохладнее. И помощнику каким-то образом сделались известными его слова. Он смотрел на Митю с нескрываемой иронией, чуть было не отобрал у него самолет. Митя навел справки, узнал, что Сергей Сергеевич - четвертый по счету шеф помощника. Первый умер. Второго тихо сняли. Третьего отправили на пенсию за развал работы. А помощник переходил от одного к другому, как оклад, как черная могучая машина, как госдача за зеленым забором. В чем незаменимость этого человека? Почему он ни за что не отвечает? Встречаясь с Сергеем Сергеевичем, затем с помощником или сначала с помощником, затем с Сергеем Сергеевичем, Митя не мог отделаться от впечатления, что стоит перед двуликим Янусом и если хочет чего-нибудь добиться, должен ладить с обоими ликами божества. Но не получалось. Митя вспомнил, как однажды прямо из Кремля ему надо было попасть в Крым на объект С. Оттуда позвонили: метеопрогноз на ближайшие четыре часа идеально соответствует условиям эксперимента. У них все готово, надо начинать. Но Митя был в Москве. Тут была совсем другая погода. Бушевала летняя гроза. В окне - серая стена падающей воды. Только когда вспыхивали молнии, из серого небытия возникали купола, редкие, вставленные в брусчатку деревья. Сергей Сергеевич позвонил министру гражданской авиации. Тот доложил: грозовой фронт невиданного насыщения протянулся над Европой. От Украины до Норвегии в небе сейчас нет ни одного самолета. В таких условиях взлет невозможен. Как только будет просвет, он даст знать. Сергей Сергеевич связался с командующим ВВС. Истребитель отпадает, сказал командующий, там нет места для пассажира. Можно, конечно, поднять стратегический бомбардировщик. Но. Во-первых, взлетная под Москвой заливается водой, взлет небезопасен. Во-вторых, специальная посадочная в Крыму сейчас ремонтируется, бомбардировщик сможет доставить пассажира только на Черноморское побережье Кавказа. В-третьих, в этом случае придется давать оповещение, иначе ВВС НАТО в Турции будут приведены в боевую готовность. Оповещение передается по каналам МИДа. У него нет полномочий единолично решать этот вопрос, необходимо согласовать. "Не имеет смысла,- сказал Митя,- не успею за четыре часа. Ладно, пусть проводят без меня". Сергей Сергеевич развел руками: "К сожалению, бессилен помочь. Стихия не в моей власти". Митя вышел в приемную. "Соедините с объектом С.", - попросил помощника. Гроза усиливалась. Молнии сверкали ежесекундно. Меньше всего Митя думал в эти минуты о помощнике: крысистом, перекладывающем на столе бумажки. "Очень надо в Крым?" - вдруг услышал его голос. Помощник смотрел ему в глаза, но не снисходительно-иронично, как раньше, а испытующе-серьезно. Митя всегда знал, что помощник - непростой человек. "Очень, - вздохнул Митя,- но не судьба".- "Подожди, не суетись",- в одностороннем порядке перешел на "ты" помощник. Снял трубку, набрал номер: "Федорыч? На хозяйстве? Что там у тебя с самолетами? Есть это... в боевой готовности? Да вижу, что дождь. Надо. Дело государственной важности. Министр с командующим не сумели, а мы отправим товарища. Да уж пригодится, пригодится... - подмигнул Мите. - Что ты заладил: дождь-дождь! Это тут дождь. А взлетит, там сухо и светло! Да. Выезжает. Будет через полчаса. Он скажет, куда лететь. Ничего-ничего, риск - благородное дело. И это... чтобы побыстрее. Кто не рискует, тот в тюрьме не сидит, - положил трубку, повернулся к Мите: - Через два с половиной часа будешь на месте. Я позвоню на объект, что вылетаешь". Казалось бы, Митя должен был испытывать благодарность, он же почувствовал тревогу. Внутри одной - видимой - власти скрывалась иная - невидимая. Невидимая была сильнее. И не особенно это скрывала. Он бы отказался лететь, если бы так не нужно было на объект. Другой случай произошел, когда Митя составлял наряд на японскую компьютерную технику. Он должен был встретиться с Сергеем Сергеевичем, но того вызвали на срочное совещание. Митя оказался в кабинете у помощника. Его, помнится, удивило, с какой оперативностью помощник решал все вопросы. Бабушку в клинику? Пожалуйста. Нужна консультация зарубежного специалиста? Как фамилия? Ага, француз. Уже приезжал к нам. Много берет, пес. Будет консультация. Изыщем средства. Девушка просит однокомнатную квартиру в Ялте? Позвоним в горисполком, решим. Как-то незаметно в руках у помощника оказался перечень заказанной Митей аппаратуры. "Сегодня же завизируем, оформим в международном банке платежное поручение, вечером уйдет дипломатической почтой в Токио, в посольство". Помощник выдержал значительную паузу. Митя понял, что это не просто так. "Ну да,- подумал он,- французский специалист, квартира для девушки... Специалиста можно пригласить на следующей неделе, а можно и через полгода. Квартиру можно дать сразу, а можно в очередной пятилетке, в доме на окраине, на первом этаже". - Я понимаю,- сказал Митя,- будут брать оптом, выйдет экономия. Пожалуйста, я впишу. Что вам нужно: видеомагнитофон, телевизор, камера, персональный компьютер? - достал ручку, чтобы внести в список. - Вы это... не вполне понимаете...- недоуменно посмотрел на ручку помощник, рассчитанным ударом ноги подкатил Мите кресло на колесиках: Садись! Слушай сюда! - заговорил азартно, быстро, опять в одностороннем порядке перейдя на "ты": - В Сингапуре торговым атташе сидит мой кореш. Вместе начинали в комсомоле. Я его и пихнул в посольство, когда он погорел на девочках. Я тут говорил с ним по телефону: он берется все, что там у тебя в списке, даже с перехватом, взять у местных китайцев в два раза дешевле! Документы, номера, бирки будут японские, как из Токио. Это не бойся, верняк. Ты вот мне от щедрот персональный компьютер предлагаешь, а у меня на даче пять штук лежат, распечатать некогда. Сам могу тебе подарить. Мы с ним прикинули: экономия триста тысяч! Врубился? - Чего... триста тысяч? - Зеленых! Долларов! Немного возьмем, остальные кинем в банк, пусть нарастут проценты. Годика через два поделим. Ты сейчас засекреченный, я тебя рассекречу. После Женевы поедешь в Европу. Хочешь с этой... бабой ялтинской, хотя там этого добра навалом. Копейки считать не будешь. Ну? Меняем адрес: Токио на Сингапур? Только быстро, быстро, у меня дела! Пока он говорил, в голове у Мити гремело, как в погремушке. Вопрос провалиться ли миру или ему пить чай - помощник решал в пользу чая. "Какой, к черту, новый социализм, - подумал Митя,- когда... тут такие люди?" Он и раньше замечал в речи помощника блатные словечки. Мите захотелось плюнуть ему в морду, только имел ли право он, требующий "Яшиду" любой ценой, плевать кому бы то ни было в морду? - Сингапурское вакуумное производство не идет в сравнение с японским, сказал Митя помощнику, - это халтура, они штампуют схемы. Оборудование выйдет из строя, назначат комиссию, хлопот не оберешься, - и не прощаясь вышел. ...Митя не стал рассказывать об этом девушке. Он вдруг подумал, что напрасно она тревожится, что открытие попадет не в те руки. "Они, подумал Митя, - не приобретатели, а растратчики. Руки у них устроены не так, чтобы удержать случайно доставшееся. Только чтобы украсть, промотать, загубить, отдать за бесценок..." Несколько дней на объекте С. все шло своим чередом. Нарушил покой Серов, среди ночи доставивший на конфискованном генеральском транспортнике "Яшиду". Часть проводов была обрезана, на дисплеях запеклась кровь. "Не сошлись, понимаешь, в цене",- усмехнулся Серов. Это было поправимо. Провода заменили. Кровь оттерли. Теперь Мите ничто не могло помешать.
      V
      ...Асфальта в подмосковном городе Булине пятьдесят лет назад почти не, было. Мите показалось, лица у женщин в ту пору были проще и добрее. Мысли читались без труда. Среди мужчин было много бородатых. Одеты почти все были убого. Но пьяных не было заметно, хотя в бревенчатом сарае под вывеской "Магазин" продавались водка, вино, пиво. Даже импортный германский "доппель-кюммель" в красивой - черного стекла - квадратной бутылке. Мите все время приходилось осторожничать, хотя в принципе он мог этого не делать. Те, с кем он соприкасался, ощущали что-то похожее на порыв ветра. Они, конечно, могли удивиться: откуда ветер при полном безветрии? Но увидеть Митю никак не могли. Полностью физические параметры вернутся к нему через четыре часа. Он станет абсолютно видимым. А еще через час подключенная к установке "Яшида" вернет его обратно. Мите, честно говоря, хотелось, чтобы это случилось раньше. Что ему - видимому - целый час делать в жутком тридцать восьмом году? Но коэффициент времени превращал пять минут, которые Митя отсутствовал в настоящем, в пять часов в прошлом. Только начиная с этого - "пять минут - пять часов" - уровня в работе с единым пространством начинала наблюдаться относительная стабильность. Сократи Митя время, он вполне мог бы угодить в другой век, и не в Подмосковье, а куда-нибудь .в Прованс или в Ирландию. Митя бы и рад не сидеть в прошлом лишний час, да не получалось. Первое, что сделал Митя, заполучив "Яшиду", заменив обрезанные провода, оттерев дисплеи от крови, рассчитал так называемый "коэффициент судьбы". Результат превзошел ожидания. Коэффициент оказался величиной не просто бесконечно малой, но отрицательной, то есть почти что иррациональной. Все было предопределено и одновременно непредсказуемо. Митя не рисковал изменить прошлое, пытаясь уберечь бабушку от чудовищного ареста и как следствие - удара дубиной по голове. Он рисковал лишь поверить в Бога, если путешествие окажется удачным. Улица, где жила бабушка, называлась Воздвиженской. Но сколько Митя ни ходил по городу, такой улицы не было. У него закралось сомнение: тридцать восьмой ли это год? Но городская газета "Сталинский путь" свидетельствовала: 30 июня 1938 года. Митя оказался на окраине. Тут стояли черные заколоченные дома. На огородах, небольших полях перед домами росли в человеческий рост сорняки. Возвращаясь в центр по пыльной главной улице, Митя внимательно вглядывался в лица прохожих. Прежде он как-то не задумывался, что он русский. Сейчас вдруг чуть не заплакал от жалости к этим людям, таким непохожим на тех, которые окружали его в его время. Эти люди с малолетства жили трудом, а не словами. Среди них не было белолицых, глад-коруких. Митя читал на лицах страх, складкой засевшее меж бровей сомнение. И - покорность. Она главенствовала надо всем. Завоевателей вроде не было видно, но городок казался оккупированным. Митя подумал, что присутствует при генетическом перерождении людей. Возможно, то были ощущения, навеянные знанием истории. В действительности же люди были обычными. Им хотелось жить, а их понуждали умирать. Умом этого не постигнуть. Это хуже, чем вражеская оккупация. Под столь жестким излучением изменится душа любого народа. На одном из угловых домов Митя разглядел свежую табличку: улица Гусева. Прежнее название было густо закрашено. Но Митя разобрал: Воздвиженская. "Ну да,- вспомнил он,- я же смотрел архивы. Гусев - тогдашний секретарь горкома, его расстреляют в следующем году. Улица станет Четвертой Пролетарской". Митя пошел по улице, заглядывая в окна. Наконец отыскал дом по почтовому ящику, на котором было выведено: Ярцевы. Это была бабушкина фамилия. Дома никого не было. Бабушка училась в техникуме на вечернем, ее родители, должно быть, косили сено. Им оставалось жить чуть более трех лет. Поздней осенью сорок первого немецкий снаряд похоронит их под обломками дома. Неожиданно Митя понял, почему ему удался план, почему он первым среди смертных преодолел единое пространство, почему он сейчас стоит перед домом своей двадцатилетней бабушки. Это Бог снова выбрал его, но на сей раз чтобы не тайну открыть, а горько посетовать: каково вот так смотреть на людей, зная не только их судьбу, но и то, что как ее ни изменяй, она не изменится. Коэффициент судьбы - величина иррациональная! Митя вдруг ощутил порыв ветра, невозможный при полном безветрии. Кто-то куда более могущественный и невидимый, чем он сам, дружески прикоснулся к нему. Митя похолодел: это мог быть только Бог - властелин единого пространства. Да, между ними определенно установились доверительные, "в виде исключения", отношения. Митя подумал, они всегда худо заканчиваются не для того, кто снизошел, а кто осмелился. Но, может, и тут Мите - "в виде исключения"? Будет о чем поговорить с девушкой по возвращении. Митя словно очнулся, посмотрел на часы. Все было бы прекрасно, если бы не одно обстоятельство: сегодня вечером бабушку возьмут, а он еще ничего не предпринял. А времени оставалось все меньше. Митя решительно зашагал к центру, к одному из немногих в Булине каменному зданию. Там помещался горотдел НКВД. Проходя мимо инвалида, скучавшего возле бочки с квасом, Митя снова почувствовал -встречный, как бы предостерегающий его ветер, но не придал этому значения. Каким-то суетливым, бестолковым показалось ему учреждение. Ходили точно такие же, как на улице, люди, только сплошь с красными глазами. В кабинетах шла будничная работа. Допрашивали перепуганного священника. Обсуждали: остановится или нет выпечка, если возьмут все руководство хлебзавода. Решили: пока не брать главного инженера. Какого-то туповатого малого убеждали перейти из конвоиров в следователи. Собственно, тут была надводная часть айсберга. Имелся еще огромный подвал, куда вела железная дверь. Оттуда приводили, туда уводили людей. Там шла черновая работа. Туда Митя не решился. Слишком часто ходили через дверь заключенные и конвоиры. Каждый раз, когда дверь открывалась, из подвала доносилось зловоние. Митя проник в приемную начальника. Два кожаных дивана показались ему продавленными до пола. Много, видать, пересидело на них людей в бессмысленном ожидании. Секретарша отвечала на все звонки, что Ивана Петровича нет, вызвали в Москву. "Иван Петрович... Косицын... Или Косичкин? - с трудом припомнил Митя. - Начальник горотдела. Зимой, что ли, расстреляют? Почему мне стоило таких трудов получить эту тощую папку из архива? Фомин прав: чернила разбавляли водой и бумага - гниль! Так Косицын или Косичкин?" Секретарша обманывала. Иван Петрович был у себя. Из кабинета доносилось покашливание. Пока Митя размышлял, как туда пробраться, дверь распахнулась. Иван Петрович был в штатском. Серый костюм, хоть и сидел мешковато, не мог скрыть молодой спортивной фигуры. Должно быть, тренировался в бытность комсомольцем, подумал Митя. Осоавиахимовец, ворошиловский стрелок! Вот только рубашка была на Иване Петровиче несвежая, да обострившимся обонянием уловил Митя сладковатый запашок разложения, какой сопровождает людей, выпивающих на жаре, подолгу не моющихся, спящих в одежде, одним словом, махнувших на себя рукой, опустившихся людей. Глаза у Ивана Петровича были такие же красные, как у остальных в этом учреждении. "Маша, они там взбесились, в Москве,проговорил он, - кто такой Шерман? Кто Хлоплянников? Меня не поставили в известность о назначении этих людей, а теперь идут от них приказы упрекают в бездействии. Каком, к черту, бездействии? Полгорода пересажал! Мало им?" В коридоре послышались громкие голоса. В приемную вошли двое. Один щеголеватый, в ремнях и в фуражке. Во втором Митя узнал конвоира, которого, судя по всему, убедили перейти в следователи. "Ваня! обрадовался щеголеватый.- Хорошо, что застал тебя, тут вот какое дело, Ваня. Дьяконову из финотдела мы позавчера взяли. Муж дал показания. Тут их бывшая домработница притащилась с мальчишкой, куда, спрашивает, девать шпионского выблядка, орет, говорит, кормить нечем, и еще говорит, они ей за два месяца не заплатили..." - "Сколько?" - хмуро перебил Иван Петрович. "Не заплатили сколько?" - удивился щеголеватый. "Да нет, ему сколько?" "Кому? - опять не понял щеголеватый.- Дьяконову? Ваня, ты же сам ОСО подписывал - расстрел".- "Мальчишке, спрашиваю, сколько лет?" - "А черт его знает! В пеленках, сосунок. Да не об нем речь, Ваня".- "О чем?" - "А вот слушай, Ваня. Вчера четырех в пересылку отправил. Сегодня у нас всего двое на пополнение. Два места остаются. А завтра из Москвы комиссия. Там же все новые люди, Ваня. Вонь поднимут: врагов жалеете, камеры пустуют! Давай я эту сучоыку как пособницу оформлю. Сама же притащилась! Ишь ты, за два месяца не заплатили. А что люди пропали, ей дела нет... Вот..." щеголеватый выругался. "Гы..." - хмыкнул конвоир-следователь. Иван Петрович зевнул, пожаловался неизвестно кому: "Глаза слипаются, не высыпаюсь. А лягу - ну, хоть убей, не могу заснуть! Может, снотворное какое попробовать?" Щеголеватый ткнул в бок конвоира-следователя: "Задержи эту, а то уйдет еще!" Они вышли. Иван Петрович запер дверь на ключ, поманил к себе пальчиком секретаршу. "Хочешь, чтобы и меня вот так же, с сосунком? - усмехнулась она.- Вслед за тобой?" Иван Петрович вздохнул. У него было красивое, мужественное, но какое-то нехорошее лицо. На нем лежала печать обреченности. Запах тления усилился. "Ты бы в баню сходил", - пожалела его секретарша. "В баню? В баню это хорошо..." - Иван Петрович заглянул в шкафчик у окна. Руки его дрожали. "Вчера, Ваня, допил",- отвернулась, чтобы он на нее не дышал, секретарша. "Возьми две штуки, - Иван Петрович положил на стол синие, с пропеллерами деньги,- если магазин закрыт, заскочи к Хорькову, скажи, я просил". - "Ваня,- словно не расслышала его секретарша,- уеду-ка я на Дальний Восток, а? Кто там найдет? Мне в этой квартире... ну до того погано! Хоть бы вещи, что ли, увезли? Там же их фотографии еще висят! Девчонка какая-то с косой!" - "Ты сними фотографии-то,- посоветовал Иван Петрович,- а вещами пользуйся, не стесняйся".- "Я боюсь,- прошептала секретарша,- вдруг вернутся?" - "Вот этого можешь не бояться,- уверенно ответил Иван Петрович.- Эти точно не вернутся". Пока они разговаривали, Мите удалось войти в зашторенный кабинет. Тут, однако, ничего интересного не было. Разве что снятый с предохранителя пистолет, почему-то лежавший прямо на столе. Вернулся в кабинет и Иван Петрович. Он все время морщился, потирал пальцами виски. С какой-то странной задумчивостью смотрел из окна, как Маша пересекла площадь, прошла мимо закрытого магазина, свернула в переулок. Неподалеку протекала река. К вечеру сделалось прохладнее. Комары звенели даже здесь, в зашторенном кабинете. Митя тоже взглянул в окно. Над городом, над заброшенными полями сгорал закат. Неземное спокойствие было разлито над землей, но не было жизни на этой земле. По площади, по улицам - с ведрами и мешками - ходили, покуривали, посмеивались люди, делающие вид, что живут. Происходило что-то неладное. Митя и раньше догадывался, что коэффициент судьбы - своего рода защитная система. Теперь ему открылось, что это система замкнутая, то есть существующая сама по себе, для себя, внутри себя, охраняющая лишь самое себя. "Зачем Бог терпит этот кошмар? - подумал Митя.- Какой смысл в массовом насилии? Ужели это и есть мир Божий?" Тем временем Иван Петрович извлек из сейфа пачку чистых - с печатями ордеров на арест и обыск, уселся за стол, положил их перед собой. Взял ручку и тяжело задумался. Он вставал, ходил по кабинету, снова садился за стол. Смотрел в окно, но Маша задерживалась. Иван Петрович и стакан приготовил, и огурец разрезал и посолил, а ее все не было. Вздохнув, принялся за работу. Первые десять ордеров заполнил, сверяясь с записями в блокноте. Потом дело застопорилось. Иван Петрович позвонил в сельхозотдел райкома, уточнил фамилию какого-то бригадира. Затем поинтересовался, с кем разговаривает. "Рерберг",- вписал прямо в ордер фамилию незадачливого райкомовца. Еще два ордера. Стало совсем невмоготу. Глаза у Ивана Петровича налились, на лбу вспухли синие жилы. Он стоял у открытой форточки, крестьянский сын, комсомолец, хватал воздух, но прохладный вечерний воздух не приносил облегчения. Где-то далеко отбивали косу. Тонкий железный и жалобный звук был явственно слышен в кабинете. Тут тоже шел сенокос. Наконец вернулась Маша, угрюмо поставила на стол бутылки. "Выпьешь со мной?" Секретарша вышла, не удостоив ответом. Иван Петрович осушил в один присест стакан, заел огурцом. Взгляд прояснился, неуверенность, сомнения ушли с лица. Он даже улыбнулся. Достал из стола папку: "г. Булин. Список жителей. Адреса. (Секретно.)". И пошел заполнять ордера один за другим. Он был уже на букве "П", когда до Мити дошло, что до "Я" осталось совсем немного, что единственная возможность спасти бабушку - украсть страницу, где ее фамилия - Ярцева. Митя тихонько приоткрыл дверь кабинета. "Маша? Еще не ушла?" - оторвался от писания Иван Петрович. В приемной надсаживались все три телефона. Митя громко хлопнул дверью, выходящей в коридор. Потом еще раз. "Да кто там... вашу мать!" - заорал Иван Петрович. Митя опрокинул стул. Иван Петрович поднялся из-за стола, вышел в приемную. Пока он смотрел в коридор, где не было ни души, Митя на цыпочках пробежал в кабинет, быстро нашел нужную страницу, вырвал, скомкал, забросил за сейф. После чего отошел в угол. Ему хотелось убедиться, что Иван Петрович заполнит все ордера. Может быть, Мите показалось, но Иван Петрович как-то уж очень пристально вдруг уставился в угол, где он стоял. Даже сделал несколько шагов в ту сторону. Но остановился, провел рукой по воздуху, как бы прогоняя наваждение. Налил водки, выпил. Опять внимательно посмотрел в угол. Митя понял, что пора сматываться. Он становился видимым. Митя осторожно двинулся к двери. Путь лежал мимо стола. Иван Петрович как раз изготовился заполнить последний ордер. "Я..." - вывел он, рука мелко задергалась, на лбу выступил пот. Он дико посмотрел по сторонам. Иван Петрович должен был написать - Ярцева. Но не мог. Такой фамилии не было. Иррациональный коэффициент судьбы тряс его, словно он ухватился за оголенный провод. Три раза Иван Петрович пробегал глазами по столбику фамилий на "Я". "Ялуторовская" - наконец вывел с неимоверным трудом, обессиленно ткнулся грудью в стол. Митя легонько приоткрыл дверь, выскользнул в коридор, а оттуда на улицу. Его тоже пошатывало. Должно быть, он был сейчас "как из студня". А вскоре станет "совершенно нормальным, но каким-то бледным". Время истекало, а он еще не видел бабушку. Спасенную ли? Неужели из-за нее вскоре пострадает неведомая Ялуторовская? Митя преодолел единое пространство, чтобы спасти бабушку, но не такой ценой. Думать над всем этим можно было бесконечно, а можно было вовсе не думать. Через полтора часа "Яшида" вернет Митю в его время - в домик на объекте С. Тогда и будет ясен результат. Митя поспешил на улицу Гусева, бывшую Воздвиженскую, будущую Четвертую Пролетарскую. Было на удивление тихо. Издали было не очень заметно, что церковь на горе изуродовали: сорвали кресты, исписали стены ругательствами. Церковь все еще была неотъемлемой частью пейзажа. В отличие от похожего на гигантскую летучую мышь репродуктора на столбе. Он вдруг похабнейшим образом нарушил тишину - заиграл, захрипел, потребовал смерти вредителям, подсыпавшим в борщ рабочим толченое стекло. Над рекой поднимался туман. Закат сгорел, но небо осталось светлым. С реки возвращались утки и гуси. Мир был так хорош, чист, промыт, что всякая человеческая деятельность в нем, в особенности слова, вызывала отвращение. Дом напротив бабушкиного по бывшей Воздвиженской стоял заколоченный. Митя сел на лавочку. Калитка была как на ладони. Он то ли заснул, то ли задумался. Очнулся, услышав тихий смех. Возле калитки стояли две девушки. Митя сразу узнал бабушку. Вот только лицо ее не мог рассмотреть в сумерках. Девушки шептались, смеялись, зажимая ладошками рты. "Как же можно... таких молодых?" - Митя подумал, что, вполне возможно, вторая девушка та самая Ялуторовская. Он чуть не закричал: бегите, спасайтесь! Девушки наконец расстались. Митя побрел в сторону леса. Делать в городе Булине больше было нечего. Кратчайший путь к лесу лежал через заросшее сорняками поле. Там была тропинка. Митя в общем-то не удивился, когда на опушке к нему подошли двое: Иван Петрович и щеголеватый в ремнях. Дурных предчувствий не было. Как во время кошмарного сна, когда краешком сознания понимаешь, что это сон, что скоро проснешься. - Оружие есть? - буднично поинтересовался щеголеватый. - Каким образом вы проникли в мой кабинет? Кто вам помогал? - спросил Иван Петрович, в то время как щеголеватый быстро обшаривал Митины карманы. "Значит, увидел, - подумал Митя,- пьяный-пьяный, а глаз - ватерпас!" Потом они велели Мите раздеться. - Германское производство,- обрадованно показал щеголеватый Ивану Петровичу Митину рубашку.- Руки за голову! - совсем другим голосом крикнул Мите. - Пошел вперед! Шаг в сторону - стреляю! Мите показалось, комедия затянулась. К тому же нещадно жрали комары. Подключенные к "Яшиде" электронные часы показывали, что осталось сорок минут и двадцать секунд этого бреда. Скорей бы. Он шел, положив руки на голову, по опушке леса и не мог слышать о чем говорили Иван Петрович и щеголеватый. - Ясно как божий день, Ваня, это связной, - горячился щеголеватый. - Раз связной, значит, здесь разведгруппа. Нельзя его в Москву, Ваня! Там же сразу: в городе столько времени орудовала вражеская разведгруппа, где были органы? Просмотрели? А почему просмотрели? У нас тоже его нельзя оставлять. Завтра же комиссия. Не сносить, Ваня, нам головы! - Что предлагаешь? - При попытке к бегству, Ваня, единственный выход. Это же парашютист, тренированный бандит! С чего это ему сдаваться без сопротивления? А все, кого раньше взяли и еще возьмем, пойдут как разведгруппа. Всё! Группа ликвидирована, мы давно за ней следили. А если его в Москву, хрен знает, какие он даст показания... А так ордена получим, Ваня! - Я за машиной,- сказал Иван Петрович. - Медэксперта захвати, - попросил щеголеватый. ...Митя обернулся. Дальше идти было некуда. Стеной стояли деревья. Щеголеватый был на тропинке один. - Можешь одеться. Митя торопливо оделся. - Опусти руки, - разрешил щеголеватый. Митя опустил. - Отвернись и стой спокойно! Митя отвернулся. Он и так был спокойнее некуда. Щеголеватый достал из кармана пистолет, спустил предохранитель и выстрелил Мите в затылок. Через пятнадцать минут приехал Иван Петрович с сотрудниками и медэкспертом. Медэксперт констатировал смерть. Машина уехала. Иван Петрович и щеголеватый пошли пешком. Пока шагали через поле, сапоги намокли от росы. - Да, - зевнул Иван Петрович,- надо взять этих девиц, с которыми он выходил на связь. У нас на сегодня двое? Вот их и возьми. Но запиши арест и допрос вчерашним днем. Они сообщили место, время, пароль для встречи со связным. А он при задержании оказал вооруженное сопротивление. - Не волнуйся, Ваня, все будет в лучшем виде,- ответно зевнул щеголеватый и подумал, что выспаться сегодня опять не удастся.
      VI
      ...Серов стучал, но Митя не отзывался. Серов подергал ручку двери. Дверь была заперта изнутри. Серов обошел вокруг, забрался в дом через открытое окно. Митя сидел в кресле, уткнувшись носом в дисплей "Яшиды". "Спит?" подумал Серов, но тут же устыдился. Он был опытным человеком. Ему ли не отличить спящего от того, кто уже никогда не проснется?
      Юрий Козлов - московский прозаик, автор романов "Изобретение велосипеда", "Наши годы", "Пустыня отрочества", "Условие", многих повестей и рассказов. Его книги переводились в других странах, выходили на языках народов СССР. В рассказе "Случай на объекте С." автору путем синтеза фантастики и реализма удалось воссоздать яркую, причудливую картину нашей действительности, ее прошлого, настоящего и будущего, которое, по мнению автора, имеет все шансы снова превратиться в прошлое.