В Мешке, точнее, в его отражении в проясняющем суть вещей зеркале отчетливо проступала некая местечковая, механическая ограниченность, зацикленность на земных делах, если угодно, еврейский физиологический атеизм, воинствующее отрицание мира за рамками жизни и смерти, точнее, за рамками денег, очень больших денег. Это не позволяло хорошему в общем-то парню Саше Мешковичу оторвать взор от земли, устремить его в небо. "Когда б задрать могла ты кверху свое рыло..." - вспомнил Мехмед басню Крылова о свинье, подрывающей корни дуба, с которого она жрала желуди.
      В грустной обезьяне - Халилыче - угадывалась та редкая степень цинизма, которую можно было назвать пропастью. Эта пропасть, как известно, являлась излюбленной средой обитания падших ангелов. В обезьяньем лице Халилыча было все: ум, знание, скептический критицизм, готовность к действию; не было только того, что проявляется в каждом человеке по-разному и - тоже по-разному одухотворяет его в иные мгновения бытия, а именно - Божьей искры.
      Мехмеду самому частенько случалось соскальзывать в пропасть цинизма, дышать ее разреженным наркотическим воздухом, но у него всегда доставало воли покинуть сумеречный, в мертвенных неоновых огнях мир падших ангелов до того, как в его душе окончательно угасала Божья искра. Она была неуловима, изменчива, эта искра, и зачастую представала в разных (отнюдь не божественных) образах.
      Так, сейчас Мехмед вдруг почему-то подумал о старухе, вручившей ему на берегу водохранилища, в полупроточной, красной на закате воде которого водилась форель, потертый кожаный портфель. Мехмед не давал (иногда из последних сил) искре окончательно погаснуть, потому что все тогда (в том числе и деньги) теряло смысл.
      "Нет, пожалуй, Сталин все-таки не Халилыч, а я!" - окончательно и бесповоротно решил Мехмед.
      Казалось бы, он должен был ненавидеть палача своего народа, тирана, диктатора и преступника, однако Мехмед испытывал к нему гораздо более сложные, какие-то перепутанные чувства. В этом коктейле присутствовали и восхищение, и священный, то есть панический, иррациональный, страх, и... обожание. Так Мехмед относился к людям, чьих конкретных поступков он не понимал (зачем, к примеру, нужно было уничтожать несчастных турок-лахетинцев?), но кто ставил перед собой грандиозные (нечеловеческие или сверхчеловеческие) цели и совершенно непонятным образом (допустим, уничтожая собственных граждан) умел их добиваться. Сухим остатком деятельности Сталина явилось государство, едва ли не полвека бывшее на равных с Америкой. Вряд ли это можно отрицать.
      ...Точно так же относился Мехмед к Джерри Ли Когану - формально вице-президенту консорциума, но фактически его главе, с которым иногда (на прием к Когану записывались за год) виделся в Штатах и в обход которого (Мехмед до сих пор боялся себе в этом признаться) замышлял дело с заводом в Златоусте.
      Никто доподлинно не знал (и не мог знать), каково личное состояние Джерри Ли Когана, как никто не знал (и не мог знать), хочет ли Сталин присоединить Иран, будет или не будет переселять с Кавказа за Урал адыгов. В чем-то Джерри Ли Коган был для Мехмеда даже более непостижим, нежели Сталин. Теоретически все, что делал Сталин, было подчинено цели построения единого мирового коммунистического государства. Чтобы, как писал Маяковский, в мире без Россий и Латвий жить единым человечьим общежитьем. Таким образом, те, кто не понимал тактики вождя, могли утешаться тем, что понимают стратегию.
      В случае с Джерри Ли Коганом Мехмед не понимал ни тактики, ни стратегии.
      Бывало, он наотрез отказывался финансировать стопроцентно выигрышные проекты и, подобно каравеллам Колумба, бросал миллиарды в свободное плавание, на открытие новых континентов. А то вдруг, на манер невысоких талантов военачальника, создавал на определенном участке финансового фронта десятикратный перевес сил и давил, прорывал линию обороны противника, развивал наступление, не считаясь с потерями.
      Джерри Ли Коган был занят бесконечным, как полет сквозь Вселенную, приумножением денег.
      Зачем он это делал?
      Мехмед не знал конечной (он не сомневался, что великой) цели этого полета-движения-приумножения. Может быть, деньги являлись тем самым великим Ничто, в которое, как в невидимый океан, должна была в итоге влиться река человеческой цивилизации?
      Применительно к Джерри Ли Когану не работало золотое правило психоанализа: "Посмотри на человека как можно внимательнее - и ты поймешь, кто он и чего он хочет". Понять, кто такой Джерри Ли Коган и чего он хочет, не представлялось возможным даже после изучения тысячи двухсот страниц текста, отведенных ему в Интернете.
      Например, никто не знал наверняка, какую религию он исповедует. Одни утверждали, что Джерри Ли Коган кошерный иудаист. Но это было не так. Мехмед самолично пил с ним в ресторане водку и ел зажаренную на вертеле свинину. Другие - что он то ли баптист, то ли мормон, то ли адвентист седьмого дня. Мехмед, однако, ни разу не слышал от Когана неизбежных (а Мехмеду приходилось иметь дело с этой разновидностью бизнесменов) строгих проповедей о греховной сущности человека, сладких песен о бережливости и труде (торговались они зверски за каждый цент), предостережений о приближающемся конце света (интересно, зачем тогда деньги?). Ни разу Коган не предлагал ему подписать чек для вспомоществования какой-нибудь секте или общине.
      Мехмеду случалось заставать Когана в индийском сари, случалось - в грубом шерстяном одеянии буддийского монаха. В последнюю же - несколько месяцев назад - их встречу в кабинете Когана Мехмед обнаружил на стене портрет грозного, преисполненного величия бородатого зеленоглазого человека, по виду определенно бедуина.
      - Кто сей достойнейший муж? - полюбопытствовал Мехмед.
      Приглядевшись, он увидел, что это цифровая компьютерная графика по металлу. Тончайшая пластинка ловила в воздухе невидимые краски и тени. Зеленые глаза неизвестного гневно светились, как будто кто-то только что нанес ему оскорбление.
      - Ты не поверишь, но это Магомет, пророк Аллаха, - рассмеялся Коган. - Я попросил ребят из НАСА, они сделали с одного из своих спутников молекулярный рентген могилы в Мекке. Если верить компьютеру - а как ему не верить? - пророк выглядел именно так.
      - Правоверные мусульмане, если узнают, приговорят вас к смерти, - заметил Мехмед, невольно отводя глаза от изображения на металле.
      - Если только я сам не приговорю правоверных мусульман к смерти раньше, как-то странно пошутил Джерри Ли Коган, единственный сын выехавшей в 1912 году из царской России в Америку еврейской четы.
      Метрики свидетельствовали, что, когда Джерри Ли родился, в городе Огаста, штат Мэн, его отцу было семьдесят девять, а матери - шестьдесят восемь лет. Это (в числе прочего) тоже заставляло Мехмеда (и не только его) смотреть на Когана если и не как на бога, то по крайней мере на существо, явившееся в мир с некоей целью.
      Какой?
      - В сущности, в мире остается не так уж много тайн, - заметил Джерри Ли Коган. - Иногда мне кажется, что предназначение денег - разгадывание тайн. Но что тогда станется с деньгами, когда все тайны будут разгаданы?
      - Вы полагаете, у нас есть шанс дожить до этого времени? - спросил Мехмед.
      - Теоретически - нет, - ответил Джерри Ли Коган, - но процесс можно ускорить, значительно ускорить.
      Мехмед молчал. Если Коган хотел что-либо объяснить, он делал это без наводящих вопросов.
      - Это зависит от того, сколько у нас будет денег, - продолжил Джерри Ли Коган.
      - Научно-технический прогресс - штука дорогая, - согласился Мехмед.
      - Я не имею в виду научно-технический прогресс, - возразил Коган. - Что такое тайна? Это что-то такое, что известно кому-то одному, а остальным нет. Если про это вообще никто ничего не знает, то это не тайна, узнавать ее бессмысленно. Узнавание тайны - это когда один отвечает на вопросы другого. Значит, первое, что надо сделать, - найти того, кто знает. Второе - спросить у него. Только вряд ли он захочет отвечать даром. Информация - товар. Третье: ему надо заплатить. Следовательно, дело за малым - сторговаться. Я предпринял кое-какие шаги в этом направлении, - продолжил Джерри Ли Коган. - Расценки очень высокие. Пока что я недостаточно богат, чтобы покупать эту информацию. Ты не поверишь, - понизил голос, - за точную дату конца света он просит... триллион!
      - Долларов? - автоматически уточнил Мехмед.
      - Конечно, - как бы рассуждая вслух, продолжил Коган, - это можно устроить, но для этого придется взорвать федеральную резервную систему. Кому тогда будут нужны доллары?
      В принципе Мехмед знал, что деньги и безумие - сообщающиеся сосуды. Миллиард долларов - абсолютная точка безумия. Никому из обладателей миллиарда долларов не удавалось избежать безумия. У Джерри Ли Когана долларов было больше, значительно больше.
      - Каким образом он довел до вашего сведения цену? - поинтересовался Мехмед. - Был внутренний голос?
      - Да нет же, - ответил Коган, - я вышел на него через компьютер.
      - Вы хотите сказать, что это может сделать каждый?
      - Наверное, - пожал плечами Коган, - конечно, если он знает password.
      - Если я вас правильно понял, то и я могу обратиться к нему с каким-нибудь вопросом? - заинтересовался Мехмед. - Если вы, конечно, откроете мне password?
      - Боюсь, что в данное время нет, - вздохнул Джерри Ли Коган, - но когда-нибудь... может быть...
      - Значит, не судьба, - почти ласково (как и положено при разговоре с сумасшедшим) улыбнулся Мехмед.
      - Но ты не теряй надежды, - похлопал его по плечу Джерри Ли Коган. Видишь ли, password - это индекс PA. А что такое индекс РА? Индекс РА - это сумма личных активов, которыми ты можешь распоряжаться. Пока что тебе далеко до password.
      ...Мехмед с детства знал, что ничто в голову просто так, ни с того ни с сего не приходит. Он поймал себя на мысли, что точно так же, как в иные моменты он не понимает Джерри Ли Когана, он несколько часов назад не понял... писателя-фантаста Руслана Берендеева, предложившего Мехмеду, точнее, через него Джерри Ли Когану схему передачи в управление консорциума ста шестидесяти ключевых металлургических комбинатов России. Акции были распылены среди многих держателей, но, если верить Берендееву, большинство этих подставных держателей контролировались финансовой группой "Сет-банка", и в силах Берендеева было сбросить акции консорциуму. Мехмед вдруг подумал, что сильно устал за последние дни. "Джерри Ли Коган и... Руслан Иванович Берендеев... Да, определенно устал. Надо отдохнуть. Интересно, а какой индекс РА у Берендеева? - подумал Мехмед. - Есть ли у него шансы приблизиться к password?"
      Загадочный Берендеев начинал его раздражать.
      - Начнем с того, - подал голос Мешок, оторвавшись от свежеисписанного мельчайшим почерком (когда он успел?) листа, - что господин Берендеев в мире... назовем его так... российского бизнеса абсолютно нулевая, я бы сказал, несуществующая фигура.
      - Нулевая в смысле активов? - уточнил Мехмед. - Или, - усмехнулся, - в смысле новая, как машина с чистым спидометром. Такие машины иногда быстро ездят.
      - Уносятся хрен знает куда, - добавил Халилыч.
      - Он же писатель, - сказал Мехмед. - Кто читал его произведения?
      - Я дал команду аналитикам, - сказал Мешок, - они обещали подготовить записку к концу недели. Я... - замялся, - сам полистал. По-моему... Не знаю. По доброй воле я бы не стал такое читать...
      - Неужели так плохо? - удивился Мехмед.
      - Не то чтобы плохо, - со вздохом посмотрел на часы Мешок, - как-то... не по-человечески. Я не понял, для кого он пишет. Но в любом случае это не порнография.
      - Да? А что это? - спросил Мехмед.
      - Горестная песня одинокого сердца, - не без неожиданной поэтичности сформулировал Мешок. - Одинокого и... обиженного.
      - Кем? - поинтересовался Халилыч.
      - Кто в России обижает мужиков? - усмехнулся Мешок. - Бабы и... власть.
      - Писателя легко обмануть, - сказал Мехмед. - Это хорошо. Но писатель живет в мире фантазий, поэтому он тоже может обмануть. Еще легче. Это плохо. Стало быть, пока что мы не знаем о нем ничего, кроме того, что он писатель, работает с Нестором Рыбоконем и что он предположительно обижен бабой или властью.
      - Руслан Берендеев, Нестор Рыбоконь... - вздохнул Халилыч. - Бедная Россия, похоже, в ней совсем не осталось русских, одни татары, хохлы и евреи. Что, этого Рыбоконя уже выпустили?
      - Откуда? - удивился Мехмед.
      - У него же в офисе кого-то то ли застрелили, то ли задушили...
      - Я тоже слышал, - подал голос Мешок. - Но это было давно. Тело не нашли. Нашли... гриб.
      - То есть тело похитили? - вдруг заинтересовался Халилыч. - Какой гриб? Откуда взялся... гриб?
      - Откуда я знаю? - пожал плечами Мешок. - может, спрятали? Но что-то они там сделали с его телом.
      - Что сделали? - Халилыч тревожился о неведомом человеке, как о родном брате. - Не могли же они в самом деле превратить тело... в гриб? Вмазать в бетон - да, но... превратить в гриб?
      - Тела нет, - сказал Мешок. - А гриб есть. Об этом писали во всех газетах. "Сыщики обнаружили вместо трупа гриб!"
      - Одним человеком меньше, - вздохнул Мехмед, - одним грибом больше. Какая, в сущности, разница: человек или гриб?
      - Рыбоконь, стало быть, отмазался, - сказал Мешок. - Как говорят бандиты, нет тела - нет дела. Тела нет, а гриб не дело! - проговорил гадкой какой-то скороговоркой.
      - Да, но гриб-то есть! - возразил Халилыч.
      Возникла пауза, как если бы они весело гнали по парку мелкого шкета, тот вдруг юркнул за дерево, а из-за дерева выступил оглаживающий дубину амбал. Мир российского бизнеса вполне можно было уподобить вечернему, переполненному разного рода сволочью (и грибами?) парку.
      - Гриб, - задумчиво повторил Халилыч, - но почему... гриб?
      - Какой гриб? - разозлился Мехмед. - Вы что, спятили?
      Однако по тому, как переглянулись Халилыч и Мешок, Мехмед догадался, что (в их представлении) спятил именно он. Мехмеду сделалось грустно, как и всегда, когда он не поспевал за... чем? За чем-то он определенно не поспевал. Он вдруг подумал, что, должно быть, в первые века нашей эры примерно так же переглядывались христиане, когда имели дело с каким-нибудь в общем-то хорошим парнем, но... язычником, то есть (в их представлении) человеком бесконечно темным.
      - Саша, - спросил Мехмед, - помнишь, годика полтора назад мы с тобой сидели в этой же комнате и речь у нас шла об омском судоремонтном заводе? Мы собирались возить металл на баржах по Оби вниз, перегружать на рельсы и дальше - в Китай, Индию. Тогда ты сказал мне, что Рыбоконя больше нет, что его пакет акций на этом заводишке - чистая фикция, он разорен, выходит из игры, ему бы только унести ноги, не получить срок, поэтому он отдаст свою долю за горсть фишек из нашего казино "Луна". Что сейчас с этим заводиком, Саша? Кто там заправляет?
      - Мы почти было откупили его у Рыбоконя, - ответил Мешок, - но в последний момент он задрал цену. Он тогда был чистый банкрот, поэтому мы решили пойти на понижение, ну, чтобы не переплачивать, заводишко-то был дохлый, одних долгов на сто шесть миллионов. Сбросили за день все, что у нас по нему было, девятнадцать процентов, - а он, поросенок, через владивостокскую брокерскую фирмешку, когда цена уперлась в землю, наш пакет и сцапал. Мы с утра туда-сюда, но разница во времени десять часов, он успел зарегистрировать сделку в депозитарии.
      - Как же тебя после такого оставили на работе? - удивился Халилыч.
      - Сам не знаю, - усмехнулся Мешок. - Наверное, только потому, что мы все же ничего не потеряли. Тогда доллар пер вверх, я сначала конвертнул рубли в доллары, потом доллары в иены, а иены опять в рубли. Вышло по нулям. Да и на хрен он нам, этот судоремонтный завод, когда Обь-матушка с октября по апрель подо льдом?
      - Ладно, - сказал Халилыч, - не будем о плохом. Но ты хоть узнал, где он взял деньги, чтобы купить наши девятнадцать процентов, если был почти банкрот?
      - А хрен его знает! - растянувшийся разговор о недавнем проколе не доставлял Мешку ни малейшего удовольствия, но, как профессионал, он был вынужден вместе с остальными топтать землю на поле проигранного сражения. - Я тогда больше думал, как прикрыть собственную задницу, - честно признался Мешок. - Русское чудо!
      - Хорошо, - вздохнул Мехмед, - зачем ему судоремонтный завод? Он что, решил сделаться вторым Онасисом?
      - Понятия не имею, - с неподдельным недоумением посмотрел на него Мешок. А что, "речной сибирский Онасис" - это звучит красиво.
      Мехмед подумал, что хоть Мешок и сидит в конторе по двадцать часов в сутки, не быть ему ни вторым Онасисом, ни вторым Джерри Ли Коганом. Ему бы остаться Алексом Мешком, не катапультироваться обратно в Сашу Мешковича. По тому, как едва заметно повел бровью Халилыч, Мехмед понял, что тот думает точно так же.
      - Я тут тоже кое-что обнаружил. - Халилыч извлек из внутреннего кармана плоскую, с откидывающейся крышкой пластмассовую коробку - электронную записную книжку-мини-компьютер, важно водрузил на нос очки, начал тыкать толстыми пальцами в пищащие клавиши. - Господин Рыбоконь в то время действительно был стопроцентным банкротом. Его уже выгоняли из дома, где располагался "Сет-банк". Но каким-то образом он не только оставил за собой банк и судоремонтный завод, но вообще все, что он хапнул за ваучеры и что должен был по всем признакам отдать другим ребятам не просто по дешевке, а даром.
      - Халилыч, это, конечно, ценная информация, - начал терять терпение Мехмед, - но пока что мы занимаемся тем, что бессмысленно множим вопросы. Ты хочешь сказать, что ничтожнейший Берендеев каким-то образом вывел на большие бабки такую тертую сволочь, как Рыбоконь?
      - Я не очень хорошо ориентируюсь в российском бизнесе, - Халилыч продолжал нажимать кнопки на своем мини-компьютере, но тот только пищал, как мышь, заметившая тень коршуна, - потому что...
      - Потому что российского бизнеса как такового не существует, - подхватил Мешок.
      - Настоящий бизнес, как известно, начинается с десяти миллионов долларов. В России на виду ни у кого таких денег нет! А если и есть, они спрятаны в западных банках. Малый же бизнес, едва он зашевелился, был вмертвую раздавлен бандитами, загнан исключительно в торговлю. Таким образом, в России мы имеем дело с двухполюсной моделью не развития экономики, нет, а пока что передела власти, собственности и имущества между госаппаратом и криминальным миром, что, в сущности, здесь сейчас одно и то же.
      - Берендеев - чиновник или бандит? - спросил Мехмед. И сам же ответил: Он писатель, Саша, поэтому я не понимаю, зачем ты все это нам говоришь... Это же прописные истины. Мы здесь имеем дело с чем-то другим.
      - Да, бандиты его не знают, - тихо подтвердил Халилыч. - Но ведь могут и узнать. Бандиты в России не любят, когда кто-то таскает большие деньги мимо их носа.
      - Откуда у него деньги? - не выдержал Мехмед. - Я понимаю, что из воздуха, но вы можете мне точно сказать - из какого?
      - Значит, большие деньги в России все же делаются, - глубокомысленно заметил Халилыч, - а если делаются, - перевел взгляд на Мешка, - значит, российский бизнес как таковой все же существует.
      - Русское чудо, - повторил Мешок. - Но это не бизнес.
      - Что же это? - Мехмед посмотрел на часы. Без двух минут три. Они сидели уже больше двух часов, но ни о чем не договорились, не приняли никакого решения.
      - Попробую объяснить, - с неприязнью посмотрел на него Мешок. - Ты помнишь, когда в начале девяностых тут все зашевелилось, Джерри Ли Коган велел подобрать ему ребят, которые знают, что это за страна и как в ней вести дела?
      - Помню, - кивнул Мехмед, - он тогда специально приехал в Израиль.
      - А где еще можно было найти таких ребят, кроме как на зоне и в Израиле? усмехнулся Мешок. - Естественно, помимо Батуми?
      - Я тогда жил в Штатах, - пожал плечами Мешок.
      - Джерри отобрал человек двадцать, - продолжил Мешок, - и мы с тобой оказались в их числе.
      - Он раскидал нас тогда по разным углам Союза, чтобы мы посмотрели, что там и как, и представили ему свои соображения, - продолжил упоенный полетом (куда?) Мешок. - Потом он собрал нас в Лос-Анджелесе. Ты помнишь, о чем мы там говорили?
      - В июле девяносто первого, - сказал Мехмед, - вы все утверждали, что Горбачев - великий человек, что он будет править вечно, что если кого и поддерживать, то только его. Он все сделает как надо. Ты еще, - рассмеялся Мехмед, - сказал, что ему надо поставить памятник из золота.
      - Из золота? - не поверил Халилыч. - В полный рост?
      - Представь себе. - Мехмеду доставляло неизъяснимое удовольствие топтать мнящего себя крупным политологом и философом Мешка. - Но Джерри им ответил, что Горбачев слишком слаб и мягок для такой страны, как Россия, что в России неизменно будет брать верх самая грубая, примитивная, дикая и в то же время абсолютно непригодная для решения ее коренных проблем сила. Джерри сказал, что это проклятие с России еще не снято. Он уже тогда как будто знал про ГКЧП и велел перевести все стрелки на Ельцина. Помнишь, как вы тогда все зафыркали, Саша?
      - А ты не зафыркал? - огрызнулся Мешок.
      - И я зафыркал, - был вынужден признаться Мехмед, - но я хоть не призывал ставить Горбачеву памятник из золота.
      - Зачем памятник - из золота? - почему-то этот вопрос не давал Халилычу покоя. - Где вы собирались его поставить? В Москве? Неужели памятник... понизил голос, - в виде гриба?
      - Я где-то читал про парня, утверждавшего, что Ленин - гриб, - раз и навсегда вознамерился покончить с идиотской темой Мехмед. - Так вот, Халилыч, стоило только ему сказать об этом по телевизору, как он тут же... помер. Причем от болезни, которую вызывают микробы, похожие по своей структуре на грибные споры. Мозг у этого парня сгнил и ссохся, как... гриб. Давай не будем о грибах всуе.
      - Но ведь Горбачев пока жив! - возразил Халилыч.
      Мехмед понял, что тема грибов интересует Халилыча сильнее темы смерти. "Ну да, - подумал Мехмед, - о смерти он кое-что знает".
      - Горбачев жив, - вздохнул он, - но до этого есть дело только ему и его семье.
      Честно говоря, Мехмед и сейчас до конца не понимал, зачем этот человек, имевший власть, которая не снилась ни египетским фараонам, ни американским президентам, затеял так называемую перестройку, в результате которой лишился, в сущности, всего, приобрел же (в сравнении с тем, чего лишился и что мог приобрести) смехотворно мало. "Возможно, - размышлял Мехмед, - он сделал это для того, чтобы я, Халилыч, Мешок (Джерри Ли Коган не в счет) смогли стать богатыми?" Но и в этом случае он не мог заставить себя относиться к Горбачеву с уважением. Мехмед мысленно сравнивал его с отцом семейства, который вдруг выгнал семью на улицу, продал за бесценок дом и имущество и встал на перекрестке, раздавая случайным (но в основном не случайным) прохожим сотенные (штабеля сотенных). Такого отца семейства следовало вязать, лишать права распоряжаться имуществом, везти в больницу, но никак не ставить ему в Москве памятник из золота... в полный, как предположил Халилыч, рост.
      Даже в виде... гриба.
      - Джерри тогда еще сказал, - не отказал себе в удовольствии предаться воспоминаниям Мехмед, - что президент, который принимает от рок-музыкантов чеки на сто тысяч долларов, позорит великую, пусть и переживающую трудные времена, державу. Он сказал, что дни такого президента сочтены, что не стоит иметь его в виду, когда думаешь о будущем.
      - И он оказался прав, - с отвращением (он всегда пил спиртное, как если бы в стакане был смертельный яд) пригубил "Хеннесси" Мешок, - стопроцентно прав. А в 1994 году в Бостоне уже был не прав! - поистине мысль Мешка плавала автономно (как подводная лодка от базы) от логики. - Стопроцентно не прав! Я сказал ему об этом прямо в глаза! - Должно быть, Мешок видел себя храбрым маленьким иудейским Давидом, выступившим против огромного иудейского же Голиафа. - И то, что здесь сейчас, как вонючие болотные пузыри, вспухают и лопаются все эти Рыбокони, Муровиди, теперь вот этот... Берендеев, - следствие той ошибки.
      - Саша, - неожиданно весело рассмеялся Халилыч, - ты в своем уме? На кого ты хвост поднимаешь?
      - Какой хвост? Что я, собака? - разозлился Мешок. - Что это вообще такое "поднимаешь хвост"? - Похоже, Мешок (скорее всего, обманчиво) полагал, что из них троих он (в силу принадлежности к еврейской нации, что ли?) стоит ближе всех к живому богу - Джерри Ли Когану. - Ты позвонил, - ткнул пальцем в Мехмеда, как раз отхлебнувшего "Хеннесси", - попросил приехать, поговорить о деле.
      - Мы и говорим о деле, - мягко заметил Халилыч, - другое дело, что дело, так сказать, не созрело... Или, напротив, созрело, как... гриб, и его уже срезали, а мы... - замолчал.
      - Ну и давайте, черт побери, без этого вашего азиатского чинопочитания и жополизания, - раздраженно ответил Мешок.
      "Нельзя, - подумал, глядя на него, Мехмед, - сидеть в офисе сутками. Теряешь чувство реальности".
      Еще он подумал, что среди евреев встречаются неплохие парни, но всех их (и плохих, и хороших) губит неумение вовремя затормозить. Как в благом, так и в дурном они почему-то идут до конца, до упора. Ну а какой может быть упор в бизнесе? Миллионы и миллиарды - это не упор, это бесконечность, та самая перспектива, которая, в сущности, бесперспективна. Особенно, с грустной отвагой допил бокал до дна Мехмед, по мере наступления старости, превращения организма в живой пепел. Вот разорение, пуля - это да, упор. Но, так сказать, внезапный, точнее, антиупор, к которому вдруг приходят, хотя, как кажется, идут совершенно в другую сторону. Мехмед подумал, что беда евреев заключается в том, что они очень древний народ.
      Вообще-то Мехмед был склонен считать необъяснимое стремление идти до конца, до упора не мужским, а женским качеством.
      На это, помнится, обратил его внимание еще директор стадиона "Динамо" в Батуми - мудрейший человек, пострадавший по вине "сына ястреба", который в те годы сажал тех, у кого сейчас валялся в ногах, выклянчивая деньги для своей враз без России обнищавшей и погрязшей в войнах республики.
      Мехмед пожаловался директору на буфетчицу, которая воровала и обвешивала так, как будто жила на земле последний день и при этом была совершенно уверена, что на том свете невозможно шагу ступить без денег. Мехмед один раз чудом спас ее от тюрьмы, разжалобив контролеров ее многодетностью, но буфетчица, молодая широкозадая бабища, похоже, не сделала выводов.
      - Немедленно увольняй, - сказал директор. - Мужика еще можно как-то напугать, вразумить, бабу - нет. Она не остановится. В измене, ненависти к мужу и воровстве баба идет до конца.
      - Почему? - уточнил Мехмед, который думал над этим, но пока еще не так чеканно и итогово.
      - Не знаю, - пожал плечами директор, - наверное, они так устроены. Воровство в системе торговли - единственная статья в УК, по которой баб сидит в два раза больше, чем мужиков.
      Директор стадиона "Динамо" в Батуми оказался не только мудрым, но и человеком с чувством юмора. Когда судья спросил, зачем он построил себе такой большой и высокий дом, директор ответил, что, как всякий праведник, стремился быть поближе к небу. Ни мудрость, ни отменное чувство юмора тем не менее не спасли его от тюрьмы.
      Мехмед подумал, что советская система была отвратительна тем, что карала (не важно за что) лучших, пестовала же и баловала - худших. В своей ненависти к лучшим система тоже шла до упора. Быть может, это ее и сгубило.
      "И ты туда же, - с огорчением посмотрел Мехмед на недовольного, как бы собравшегося складками Мешка. - Баб в торговле губила жадность. Советскую систему сгубила ненависть к мудрым и обладающим чувством юмора. Мешка обещали сгубить гордыня и глупость".
      - Помните, какая была в девяносто третьем инфляция? - пророческим каким-то тоном, как ветхозаветный Бог на холме ожидающим откровений, трепещущим иудеям, произнес Мешок. - В России можно было взять все быстро, грамотно, а главное, еще до того, как это все начали делить и растаскивать. На всю страну вот так, - кровожадно провел ладонью по горлу, - хватило бы десяти миллиардов долларов. Главное было не дать им опомниться. Почему вовремя не продавили через наших людей в правительстве закон о допуске иностранных банков на российский финансовый рынок? Все бы кончилось, не начавшись. Но решение не было принято. Точнее, не было принято никакого решения, что во много раз хуже. Потому что, если решение не принимается, ситуация разлагается, как труп во влажной духоте, как... гриб!
      - Если, конечно, это решение по части пересадки внутренних органов, заметил Мехмед.
      - Инерция больших чисел, - задумчиво произнес Халилыч, - миллиарды тяжелы на подъем.
      - Но легки на спуск, - вздохнул Мехмед.
      - Саша, то, что говоришь, - безумно интересно, - налил себе коньяка Халилыч, - я готов тебя слушать до утра. Но это как-то связано с тем, что нам предлагает господин Берендеев?
      - Малой кровью на чужой территории не вышло, - словно не расслышал его Мешок. - Так войны не выигрываются. Как следствие - в России создался инвестиционный, финансовый вакуум, своего рода смерч, а он, как известно, рождает опасных уродов.
      - По-моему, - смутно припомнил встречу в Бостоне или где-то еще (сколько их было, таких встреч) Мехмед, - никто ведь насчет этих уродов и не обольщался. Спорили только, когда они - "Чары", "МММ", "Хопры", "Гермесы" лопнут: через год или полтора?
      - Было и закрытое совещание, - Мешок значительно посмотрел на Мехмеда (тебя, мол, не позвали), - я на нем присутствовал, но мне не дали выступить. Там вылез этот... старый козел, ну, который еще Рейгану давал деньги, жрет в три горла, он потом еще отравился креветками!
      Мехмед и, судя по всему, Халилыч понятия не имели, кто этот таинственный старый козел, дававший Рейгану деньги, жравший в три горла и в довершение всего отравившийся креветками.
      - Он почему-то считается большим экспертом по России, хотя тогда все время называл Ельцина Леонидом и иногда путал с Лениным. Так вот, этот старый козел, - продолжил Мешок, - сказал, что, мол, даже хорошо, что разная сволочь вроде "МММ" или "Гермеса" аккумулирует огромные средства, отсасывает собственность, пухнет и даже пытается залезть в промышленность...