Сейчас Толик Краснодарский звался Ашотом Хачатряном, жил в Сан-Франциско, возглавлял американо-армянскую энергетическую корпорацию.
      Бывший мэр одного из российских городов, учредивший в Штатах фонд по сбору средств на восстановление исторических святынь родного города да и перекачавший в этот фонд немалые суммы из городского бюджета. Уголовное дело в отношении мэра, с треском провалившегося на очередных выборах, тлело, то затухая, то разгораясь. Сам же мэр жил не тужил, читая в университете штата Айдахо студентам лекции по политологии, время от времени пугая американцев заявлениями об окончательном и бесповоротном поражении демократии и свободы в России.
      Следовало отдать должное президенту с ястребиной фамилией. Увидев, кто пришел от имени американцев крепить деловые связи с его молодым государством, он быстро взял себя в руки, держался молодцом. Только посмотрел на готовивших встречу помощников и сотрудников посольства долгим, ничего не выражающим взглядом. Но те, судя по выступившей на лицах испарине, правильно истолковали этот якобы ничего не выражающий взгляд.
      В бытность председателем республиканского КГБ президент по меньшей мере троих из присутствующих допрашивал лично, а одного так даже бил по морде так, что тому потом вставляли за казенный счет зубы и накладывали швы.
      - А постарел наш ястребочек, постарел... - заметил Толик Краснодарский (Ашот Хачатрян), даже особо и не понижая голоса. - Три волосины на лысине и глазенки стеклянные, как у алкаша... Да какой он ястреб? - изумленно добавил после паузы, как будто эта истина только что ему открылась во всей своей непреложности. - Приехал просить у нас денег! Мне тетка пишет из Кутаиси: холод, тьма и жрать нечего! Что же ты, падла, сотворил со страной? - громко и с презрением осведомился у приближающегося президента.
      Мехмед едва успел натужным кашлем заглушить ошалевшего от кокаина и старой обиды Толика, оттащить его к столу, налить в стакан воды. Толик вырывался. Ему было трудно смириться с тем, что враг так близко, а он ничего не может ему сделать. Толик, похоже, забыл, что они не в зоне. А если и в зоне, то в чужой. Здесь другие паханы.
      После произнесения речей и изъявлений взаимных симпатий президент с фужером доброго имеретинского вина решил обойти всех (благо их было не так уж и много) присутствующих на банкете. Все-таки он был крепким мужиком, и, возможно, сложись его жизнь иначе, из него бы получился авторитет покруче Толика. Впрочем (Мехмеду говорил об этом и Халилыч), большинство президентов бывших советских республик, а ныне суверенных государств совершенно не терялись в обществе блатных авторитетов, точнее, бывших блатных авторитетов.
      Толик к этому времени вроде бы пришел в себя, но вдруг, увидев прямо перед собой белого как лунь, со свинцовым взглядом, в металлического цвета, как в кольчуге, костюме президента, опять разволновался.
      - Не забыл, - обратился он к нему по-армянски (чтобы окружающие не поняли, а если бы поняли, то хотя бы не все), - как ты распорядился выдавать содержащимся под стражей в следственном изоляторе КГБ в Тбилиси из тюремной библиотеки только литературу по политэкономии и научному коммунизму?
      - Напомни, Толик, или как там тебя сейчас... когда мы перешли с тобой на "ты"? - по-армянски же ответил ему президент, глядя на Толика, как если бы дело происходило в том самом следственном изоляторе и Толик посмел бы обратиться к нему во время обхода с жалобой на плохое питание или грубость персонала.
      Охранник за спиной президента расстегнул пуговицу на пиджаке.
      Мехмед подумал, что взмахни Толик резко рукой, схвати со стола фужер или вилку - лежать бы ему с простреленной башкой на ковре.
      Очевидно, это дошло и до Толика.
      - Господин президент, - он сбавил тон, криво, как волк, улыбнулся, - я только хочу уточнить: за кем историческая правота? За нами, гонимыми, или вами - гонителями? Кто, как оказалось, держал парус по ветру истории, а кто, извиняюсь, ссал против этого самого ветра? И, Бога ради, попросите обезьяну сзади не хвататься за пушку. Или я отключу на х... три ваших района от моей энергосистемы на Севане! Ваши люди не платят мне уже третий месяц. Кто, вообще, победитель в этом семидесятилетнем сражении, господин президент? Кто просит деньги? Или тот, кто их дает, точнее, хочет - дает, хочет - не дает?
      - Ты невнимательно читал в следственном изоляторе классиков марксизма, Толик, - отхлебнул президент из бокала красного вина. (как вода в водохранилище на месте деревни Лати, подумал Мехмед. "Ребенцзиуле", определил он по цвету. Это было очень редкое и очень дорогое вино из подвалов Баграти. Насколько мог судить Мехмед, гостям предлагалось тоже хорошее вино, но попроще. Белый, с крючковатым носом, стеклянными от ненависти глазами, с бокалом красного вина в руке президент вдруг напомнил Мехмеду вампира из фильма ужасов.) - В мире существует один-единственный способ определения победителя. Победитель тот, у кого власть. Деньги - всего лишь приложение к власти, они следуют за ней как тень. Разве что... иногда немного отстают. Тебе ли, столько лет парившемуся на зоне, этого не знать?
      - Тогда почему вы, господин президент, - ухмыльнулся Толик, - не поленились перелететь через океан, чтобы попросить у меня денег?
      - Увы, Толик, - президенту, казалось, доставлял удовольствие этот разговор, - власть, как и человек, рождается слабой и беззащитной. Она плачет и просит молока. Пока не окрепнет. Потом уже ничего не просит, все приносят сами. Не буду скрывать, моя власть еще слаба. Я вырвал ее из грязных и подлых рук. Надо мной как топор висит чудовищная, непредсказуемая Россия. Государство разорено и расколото. Мне еще только предстоит его объединить. Это так. Но я не прошу у вас денег. Я всего лишь иду вам навстречу. Вы сами, как вши, ползете ко мне, потому что логика ваших воровских капиталов такова, что вы не можете без того, чтобы не скатиться в стопроцентный криминал, не можете приумножать их на Западе. Вы можете делать деньги только там, где знаете, как их делать, то есть в бывшем СССР. Вас здесь терпят только потому, что вы канал, по которому деньги идут оттуда сюда и, в редких случаях, отсюда туда. Поэтому, Толик-джан, у тебя просто нет другого выхода, кроме как давать мне деньги. Историческая закономерность заключается в том, что мы нужны друг другу. Хотя не могу сказать, что это меня сильно радует. - президент двинулся дальше.
      Теперь он был в нескольких шагах от Мехмеда.
      - Тебе заплатят за электроэнергию, - обернулся президент к Толику, - если я не ошибаюсь, речь идет о шести миллионах. Но за это ты возьмешь на баланс Колхинский район. Там три ГЭС, можешь взять их себе.
      - Спасибо, не надо, - возразил Толик, - сваны взорвали их еще в прошлом году.
      - Вот ты их мне и отремонтируешь, - улыбнулся президент и, не дожидаясь ответа Толика, повернулся к нему спиной.
      Лицом к Мехмеду.
      - Но ведь власть, господин президент, - заметил Мехмед, - у вас была и прежде. Чем вас не устраивала та, прежняя власть, когда по вашей команде в камерах читали классиков марксизма?
      В рукаве у Мехмеда был спрятан, точнее, свернут вокруг манжеты, тончайший, из китового уса стилет. Всех входящих, естественно, пропускали через рамку, оглаживали металлоискателем, но металлоискатели не реагировали на китовый ус. Мехмед специально положил в карман внушительную связку ключей, которую и обнаружили (как топор под лавкой) сначала рамка, а потом металлоискатель.
      Жизнь президента была в его руках.
      Она висела в воздухе, подвешенная на одну-единственную букву - букву "В".
      Если бы его отчество начиналось на "Д"...
      Впрочем, в глубине души Мехмед не сомневался, что президент - именно тот человек, который ему нужен, которого он ищет. Точнее, который ему не нужен, которого он не ищет.
      Но почему-то находит.
      Зачем-то же Мехмед обмотал манжету рубашки тончайшим, из китового уса стилетом. И вот наконец он смотрел прямо в глаза человеку, отнявшему у него Родину, дом, родителей, народ. Ему не хотелось, чтобы президент умер, так и не осознав, кто и за что его убивает. Но, с другой стороны (Мехмеду опять-таки не хотелось в этом сознаваться, но, увы, это было именно так - буква "В" являлась всего лишь мнимым тормозом), он отдавал себе отчет, что, не отними старший лейтенант госбезопасности в сорок шестом году у него Родину, дом, родителей и народ, вряд ли бы у него был семизначный счет в банке, не жить бы ему в лучших отелях, не отдыхать на Фиджи, не пользоваться услугами самых дорогих проституток, не пить и не жрать на золоте, как султану. Отняв у Мехмеда Родину, дом, родителей и народ, старший лейтенант госбезопасности отдал ему остальной мир.
      И был этот мир прекрасен.
      Мехмед как бы смотрел на невидимые чаши невидимых весов и не знал, какая из невидимых чаш перевешивает.
      Что-то в его взгляде, видимо, насторожило "сына ястреба".
      - Вы не армянин, - скорее констатировал, нежели уточнил. он.
      - Я турок-лахетинец, - ответил Мехмед, чувствуя биение в рукаве стилета, как будто пульс, покинув руку, переместился, оживив его, в китовый ус.
      - Вот как? - приветливо улыбнувшись, президент протянул руку. - На нашем бывшем большом государстве лежит вина перед вашим народом. Соответственно, на нынешнем нашем маленьком государстве - тень той давней вины. Я делаю все от меня зависящее для того, чтобы восстановить историческую справедливость...
      "Ну да, - подумал Мехмед, - смыть водохранилищем самую память о народе это верный путь к исторической справедливости".
      - Надеюсь, что трагедия прошлого не омрачит наши отношения в настоящем. президент шагнул с фужером к следующему приглашенному.
      - Вы не ответили на мой вопрос, господин президент, - вежливо напомнил Мехмед, едва удержавшись от другого вопроса: как звали вашего отца, господин президент? Честно говоря, Мехмед был уверен: отца президента звали не Вальтер. Или Вальтер, но в сталинские (в особенности военные и предвоенные) годы негоже было проживающему на территории СССР отцу носить имя Вальтер, а сыну отчество Вальтерович. Вот "сын ястреба", сын Вальтера (или все-таки не Вальтера?), и не носил.
      В любом случае это было легко выяснить.
      Но Мехмед почему-то медлил.
      Не сомневался Мехмед и в том, что ему не составит труда подобрать подходящего киллера для выполнения этого задания. Смущало только, что ни один киллер не разъяснит президенту его вину, не зачитает приговор. "Киллер палач, но не судья. Один привлеченный специалист, - подумал Мехмед, - рано или поздно разберется с "В" и "Д", которые сидели на трубе. Другой - продырявит в случае "Д" ему голову. И первое, и второе сделают деньги. При чем тогда тут я?"
      - Неужели? - остановился президент. - Время на этом приеме движется так медленно, что ваш вопрос как будто остался в другой жизни. - светлые (ожившие) его глаза более не казались стеклянными.
      Мехмед вдруг понял, что именно напоминают ему глаза президента. Бегущие по поверхности водохранилища волны, как будто подгоняемые последним закатным лучом. По тому, что президент повернулся к нему сразу всем корпусом, Мехмед догадался, что он в бронежилете. Ударить стилетом точно в шею с одного шага Мехмед уже не мог. Предстояло сделать два шага. Судя по повадкам - шарящим глазам, вертящейся, как на шарнире, голове, - телохранитель президента проходил выучку в Израиле. До недавнего времени (второго подряд убийства их премьера) израильтяне считались хорошими телохранителями. В последнее время, впрочем, лучшими уже считались кубинцы.
      "На втором шаге он убьет меня выстрелом в глаз, - с грустью подумал Мехмед. - Неужели все-таки придется препоручить это дело специалистам и деньгам?" У него мелькнула совершенно идиотская мысль, что, быть может, ответ президента на его вопрос вынудит его пощадить президента, так сказать, объявить ему амнистию.
      - А я решил, что вы меня поняли, - перешел на грузинский президент. - Не по врожденной злобе грузины резали турок-лахетинцев, а турки-лахетинцы лезгин и наоборот, а потому, что на то была воля верховной власти, империи, принимающей окончательные или промежуточные решения в отношении тех или иных народов. Мы все служили империи, потому что империя давала жизнь и власть. Да, с каждой новой ступенькой в карьере объем власти увеличивался, но лишь в одном направлении - в исполнении решений, принятых свыше. Допуск к власти был пропорционален личной интеграции в плоть и кровь империи. Она же была задумана так, что в ее крови, как в серной кислоте, растворялось все национальное. Это была власть без воли, точнее, власть внутри чужой воли. Впрочем... - президент поиграл в воздухе пальцами, - народы, нивелируясь и теряя отличия, могли бы и дальше существовать в империи, если бы она сама себя раком не поставила поперек экономических законов. Беда СССР заключалась в том, что он уподобил себя целому миру, вознамерился дать ответы на все вопросы. Господь Бог этого не прощает никому. Когда это стало очевидно, империи пришел конец. Да, у меня была власть, когда по моей команде заключенным выдавали исключительно книги классиков марксизма, но это была всего лишь довольно ограниченная власть над отдельными жизнями, но не над сутью вещей. Истинная власть - власть над сутью вещей, которая никому не подвластна. Вы поняли мою мысль?
      - Да, - ответил Мехмед, - истинная власть - от Бога. Но это не новая мысль. И потом, разве кому-нибудь доподлинно известно, в чем суть вещей, господин президент?
      - Не скажите, - рассмеялся президент. - Раньше я мог всего лишь лишить человека жизни. Сейчас я могу не только лишить его жизни, но и сделать... понизил голос, - миллионером. Деньги, видите ли, оказываются сильнее ненависти, сильнее, - пристально посмотрел на Мехмеда, - жизни и смерти, а иной раз, не сочтите это за кощунство, и сильнее... Господа Бога. Вот почему вы все, точнее, те, кого я выберу, будете на меня работать! Согласитесь, это покруче "Фауста" Гёте или конспектирования Энгельса в камере! Приезжайте в Имеретию, не прогадаете! Мне кажется, мы с вами поладим. - небрежно, как пахан в зоне мелкого воришку, потрепав Мехмеда по плечу, "сын ястреба" пошел (полетел?) дальше.
      ...Еще раз оглядев лики на темной зеркальной фреске, Мехмед подумал, что ему надо выходить из игры (или не входить в игру), замысленной человеком с тревожной фамилией Берендеев. Мехмед не любил участвовать в играх, которые придумывали другие люди. Даже если речь шла о фантастических выигрышах. Мехмед твердо знал, что не для того одни люди затевают игры, чтобы другие выигрывали. К тому же у Мехмеда была своя - с российским премьером - игра. И вторая - с президентом Имеретии.
      В которых у него были неплохие шансы сломать шею.
      Еще он подумал, что капиталы текут по миру одними им ведомыми путями, дорогами, реками, каналами и т. д. Чем-чем, а звуконепроницаемостью и темнотой эти пути-дороги-реки-каналы и т. д. удивительно напоминали зеркально-металлическую фреску напротив стола.
      Знал Мехмед и свойство денег как пробку выталкивать человека в обыденный мир, а то и в мир иной, если тот нарушал некие неписаные, но определенно существующие каноны.
      Странным образом, каноны были для всех разные. Одному легко сходило с рук то, за что другого убивали. Один вытворял совершенно дикие вещи, но считался при этом добропорядочным бизнесменом. Другой объявлялся подонком и мошенником за в общем-то совершенно безобидный поступок. Выходило, что каждый, существующий в мире денег, как бы определял (думал, что определял) эти каноны для себя сам, но некая высшая сила как бы утверждала или не утверждала персональный моральный кодекс.
      Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Но кто (что) решает, кому ходить в Юпитерах, а кому в быках?
      Эта высшая сила через внутренний голос подсказывала Мехмеду, что он будет наказан в случае, если станет проливать слишком уж много крови - в особенности людей, не имеющих прямого отношения к деньгам; если слишком сильно обнаглеет захочет быстрых денег на пустом месте; если, преследуя деньги, как охотник дичь, рыбак рыбу, как в незнакомый лес, в темный омут, влезет в сектор-сегмент-сферу, где доселе не бывал. Не бывал, потому что ему там быть не положено. Мир денег, таким образом, хоть и был, подобно миру власти, иррационален, все же не был чужд некоему специфическому консерватизму.
      Теоретически в мире денег любое мыслимое ничтожество (пешка) могло проскочить в ферзи. Но это случалось крайне редко. А если и случалось, то в новоявленном ферзе никто не видел прежнюю пешку. Так что можно сказать, подобного не случалось никогда.
      Мехмед имел дело с деньгами довольно долго (всю жизнь), но единственное, что совершенно точно насчет них уяснил, так это то, что деньги назначают (выбирают?) себе в помощники, проводники и повелители (бывает, что сразу в три ипостаси одновременно) людей по иным критериям, нежели, скажем, в Академию наук, в депутаты парламента или на соискание Нобелевской премии.
      За примером не надо было далеко ходить.
      Мехмед не знал более разных людей, нежели он сам, бывший заместитель директора стадиона "Динамо" в Батуми, Халилыч, несостоявшийся Герой Социалистического Труда, и Мешок, взяточник из жилищно-строительного кооператива работников культуры "Муза". Казалось, нет в мире силы, способной объединить их, сплавить воедино их взаимонесочетаемый жизненный опыт, разлить его (как жидкий металл) по формам согласованных, совместно принимаемых решений. Но эта сила была, сильнее любой другой силы в мире.
      И называлась она - деньги.
      Или... суть вещей?
      Выходило, в чем-то "сын ястреба" был прав.
      Мехмед подумал, что далеко не все люди в этом мире выдерживают испытание деньгами. Деньги можно было уподобить лифту. Одних он возносил вверх, других спускал вниз. Ему показалось вполне уместным перефразировать великого Маяковского. Вместо: "Я себя под Лениным чищу" - "Я себя под деньгами чищу". Воистину, деньги меняли, точнее, безошибочно проявляли сущность людей.
      Алекс Мешок - дешевка, воришка, вполне возможно, что и стукач, изумляя всех своей работоспособностью, сутками сидел в офисе на телефонах, меняя сорочки и бреясь за рабочим столом электробритвой, отслеживал процессы акционирования металлургических предприятий на территории СНГ, перебрасывал миллионы долларов из Нью-Йорка и Бостона в Норильск и Воркуту, Братск и Красноярск, формируя для консорциума пакеты акций, позволяющие в случае необходимости форсированно, в считанные дни заполучить контроль над тем или иным предприятием, быстро вдохнуть в него жизнь или, напротив, задуть ее, как свечу перед сном. У Мешка, насколько было известно Мехмеду, не было семьи. И не было времени тратить заработанные деньги.
      Мехмед подумал, что, пожалуй, деньги выше, точнее, совершеннее любой идеологии. На вершине идеологии находится вождь, который направляет и оценивает деятельность многочисленных фанатиков. Деньги правят людьми посредством самоорганизации самих людей.
      Мехмед перевел взгляд на сонного Халилыча - невзрачного, сентиментального то ли татарина, то ли казаха, а может, уйгура, которому, казалось бы, на роду написано весь век мыкать горе где-нибудь в Караганде или в Астраханской области, но который вместо того, чтобы безропотно мыкать горе, взял да перевел непостижимым образом фактически все ведущие добывающие и металлургические комплексы бывших среднеазиатских советских республик под контроль консорциума. То, чего сравнительно быстро и мягко добился Халилыч в Средней Азии, не мог добиться президент Соединенных Штатов Америки, прилетавший с официальным визитом в Ташкент или в Бишкек на огромном, набитом долларами и советниками "Боинге".
      И здесь деньги таинственным образом находили, выдергивали из океана ничтожества, тьмы невежества человека, который одному ему (и только ему) ведомыми путями-методами обеспечивал им в нужном месте и в нужное время режим наибольшего благоприятствования в решении поставленных задач. Каким-то образом Халилыч втирался в доверие к недоверчивым, превыше смерти опасающимся потерять власть среднеазиатским президентам-ханам, брал на себя выполнение их деликатных финансовых поручений, выстраивал в их подозревающем всех и вся окружении сложнейшую систему противовесов, суть которой сводилась к тому, что последней и окончательной гирькой на весах решения того или иного хана оказывалось ненавязчиво высказанное мнение Халилыча.
      Мехмеду уже не казалось странным, что Мешок, которому, казалось бы, нельзя доверить и доллар, добивался наибольших успехов именно в доверительном управлении миллионами чужих долларов, где проверить его было фактически невозможно. Балансы Мешка всегда были чисты, как слезы девственницы. Как не казалось странным и то, что Халилыч - безвольная тряпка, слезливый мелкий потаскун, напрочь лишенный воли к власти и сопротивлению, всегда (с кем бы он ни общался, да с распоследней б...) занимавший подчиненное положение (Мехмед не сомневался, что окажись Халилыч на зоне да будь помоложе, его бы немедленно "опустили"), столь блистательно и безошибочно ориентируется и действует в иррациональном мире власти (родильном доме денег), с железной последовательностью добивается осуществления намеченных планов. И хотя Россия не входила в круг курируемых Халилычем государств СНГ, именно ему было поручено организовать встречу вице-президента консорциума с любимой племянницей нового президента страны, без которой, как всем было известно, никакое большое дело в России невозможно было сдвинуть с мертвой точки.
      Точно так же не казалось Мехмеду странным и то, что он сам, прежде знавший о металле только то, что при столкновении с ним разбиваются пивные бутылки да еще что из металла изготовляются столь необходимые в обыденной жизни пистолеты и пули, вдруг сделался специалистом по продаже этого самого металла.
      Едва только оказавшись на каком-нибудь горно-обогатительном комбинате, металлургическом заводе - в Индии, Нигерии, Казахстане, Бразилии, - Мехмед уже интуитивно знал, что и в какой последовательности необходимо предпринять, чтобы производимый здесь металл смог быстро превратиться в деньги. Познакомившись с документами, Мехмед без труда выстраивал в голове (а если было необходимо, то и на бумаге) схему, с помощью которой предприятие можно было привести к процветанию или (если стояла такая цель) к мгновенному (естественно, в силу "объективных" причин) упадку, банкротству и ликвидации.
      Собственно, выбор невелик, утешал себя Мехмед, испытующе поглядывая на Халилыча.
      Он не сомневался в успехе своей игры в случае, если удастся вовлечь в дело Халилыча, но не был уверен, достаточно ли для этого той услуги, которую он некогда оказал Халилычу в отеле "Кристофер". Как минимум - Халилыч должен был молчать. Как максимум - взять на себя половину хлопот. Но тогда, естественно, вставал вопрос о вознаграждении. Вряд ли Халилыч согласится меньше чем на половину.
      Мехмед не был к этому готов.
      ...Между тем Александер Мешок и Халил Халилович Халилов закончили изучение слегка помятых документов, принесенных под бронежилетом странным человеком с тревожной фамилией Берендеев. Оба явно не торопились делиться впечатлениями, поэтому Мехмед достал из бара бутылку коньяка "Хеннесси", стаканы, орешки, из холодильного отделения - нарезанный кружками лимон на пластмассовой тарелочке под пленкой. Он сам во всех случаях жизни предпочитал сухое красное вино (Халилычу и Мешку это было известно), но в данный момент хотел подчеркнуть, что они делают общее дело, поэтому и пить должны одно.
      - На дворе как будто... десятое июня сорок первого года, - нарушил молчание Халилыч, разглядывая на свет маслянистый коньяк, - мы сидим в Кремле, как Сталин, Молотов и... - покосился на Мешка, - Каганович. И вот нам приносят документы от перебежчика, свидетельствующие, что Германия нападет на СССР двадцать второго июня ровно в четыре часа. Разве можно в это поверить?
      - Нельзя, - согласился Мехмед. - В это поверить нельзя.
      - Раз нельзя, - усмехнулся Халилыч, - остается что? Проверить личность перебежчика. И естественно, документы. Надо послать людей на каждое предприятие. Пусть даже на это уйдут месяцы. Дело стоящее.
      - Но перебежчик предоставил нам не только документы, - озабоченно произнес "Каганович" - Мешок. - Здесь изложен в высшей степени остроумный план, как нам, не позволяя немцам перейти границу, выиграть вторую мировую войну!
      "Кто из нас Сталин?" - посмотрел на устало потирающего виски Халилыча Мехмед.
      Халилыч был одутловат, бледен, расслаблен. Если он и походил на Сталина, то первой половины войны. На волевого, собранного Сталина второй половины войны Халилыч никак не походил.
      - Сколько времени он нам дал на раздумья? - поинтересовался Халилыч.
      - Неделю, - ответил Мехмед. - Через неделю мы должны определиться, будем или нет с ним работать. Потом, естественно, потребуется время, чтобы все проверить, договориться о сумме, решить организационные и технические вопросы.
      - Меня крайне смущает размер комиссионных, - подал голос Мешок. - Когда два года назад мы покупали оптом правительство Нигерии, они и то запросили меньше. Зачем парню столько денег?
      - Давай позовем и спросим, - пожал плечами Мехмед.
      Как будто Мешок не знал, что спрашивать, зачем человеку деньги, все равно что спрашивать, почему вода жидкая, а камень твердый.
      - Займись этим, Саша, - повернулся к Мешку Халилыч, - это действительно интересно.
      - Чем заняться? - удивился Мешок. По занимаемому в фирме положению он был вовсе не обязан выполнять распоряжения Халилыча. Выслушать его мнение, принять к сведению - да, выполнять - нет. Если, конечно, мнение Халилыча не совпадало с мнением самого Мешка. - Не нам с тобой, Халилыч, принимать решение по такой сумме. Это будет - если будет - решение всех шести вице-президентов. А то и... - посмотрел на белоснежный, решетчатый, со вделанными светильниками потолок, бери выше... много выше...
      ""Таня, - снова вспомнил глупейшую песню Мехмед, - не выпить нам с тобой вина в Вальпараисо..." Мешку точно не выпить, а вот Халилыч, похоже, не только выпьет, но и трахнет эту самую неведомую Таню..." - подумалось ему.
      - Саша, - улыбающийся Халилыч был удивительно похож на грустную, умудренную опытом, пожилую обезьяну, - путь к совершенству бесконечен, на каждую идеальную схему находится еще более идеальная контрсхема. Это закон Божьего мира. Я всего лишь прошу тебя помыслить в единственно возможном в данном случае направлении: как, взяв у этого... как его... Берендеева все, не дать ему ничего! Ребята, вы же взрослые люди, неужели вы не понимаете, что такие деньги не выплачиваются никому, как говорится, по определению, какими бы гарантиями этот "никто" ни обставлялся, как бы ни хитрил, чего бы ни обещал!
      - Слишком простое решение, - покачал головой Мехмед.
      - Бог любит простые решения, - ответил Халилыч с такой уверенностью, как если бы Бог засвидетельствовал это ему лично. - Простые решения - самые правильные. Жизнь и такие деньги - я имею в виду сколько он хочет - вещи несовместные.
      - Ой ли? - усмехнулся Мешок.
      - Когда из ничего разом в один присест - да! - словно гвоздь вбил в дубовый стол Халилыч.
      - Ты думаешь, господин Берендеев этого не понимает? - спросил Мехмед. Лично на меня он произвел впечатление странного человека - да, но глупого нет.
      - Еще как понимает, - усмехнулся Мешок, - он же расписал этапы и технологию операции. И потом, вы ведь знаете, в бизнесе меня, как Иммануила Канта в философии, волнуют две вещи: звездное небо надо мной и моральный закон во мне. Моральный закон - хрен с ним, ладно, он простит, как любящая жена, но что помешает этому парню, если у нас не сработает, сделать нас самих частицей звездного неба? Моральный закон? Вдруг он найдет киллера покруче нашего?
      - Сомневаюсь, - ответил Мехмед. - Но не сомневаюсь, что он не может не думать на эту тему.
      - Ну... - осуждающе покачал головой Халилыч, - если рассматривать мифический моральный закон как оправдание трусости...
      - Осторожности, - поправил Мешок. - Если все это всплывет, нам хана.
      - Ты мыслишь сиюминутными категориями, - не согласился Халилыч. - Жизнь так устроена, что в конечном итоге забывается все. Эка невидаль - разорение одной-единственной страны, пусть даже и занимающей одну восьмую часть суши... Крушение Римской империи, поражение Германии во второй мировой войне были куда более масштабными событиями, а кто про них сейчас помнит?
      - Халилыч, ты, похоже, собрался жить вечно, - рассмеялся Мехмед. "Или... умереть завтра", - вспомнил отель "Кристофер". Но ничего не сказал.
      - Но поделиться-то он обязан! - воскликнул Халилыч.
      - Не уверен, что он захочет, - сказал Мехмед. - Видишь ли, у меня создалось впечатление, что он знает, как потратить полученные деньги.
      Пауза.
      Все присутствовавшие в комнате знали, что потратить такие деньги невозможно. То есть, конечно, возможно, но... на что?
      На нечто выходящее за рамки сложившихся представлений.
      Все знали, что деньги, в особенности огромные деньги, заключают в себе революционный момент собственного отрицания; знали, что цивилизация - их цивилизация - может быть погублена неконтролируемой концентрацией денег во времени, пространстве, а главное, в непредсказуемых руках. Хотя слово "руки" здесь вряд ли было уместно. Мехмед ждал, кто произнесет фразу: "Мы не можем согласиться на эту сделку до тех пор, пока не выясним, как он намерен распорядиться вырученными деньгами".
      Но никто ее не произносил.
      Мехмед подумал, что, пожалуй, цивилизация - их цивилизация - обречена.
      - Я же просил вас перед встречей разузнать, - отхлебнул коньяка Мехмед, откуда он взялся, этот симпатичный Руслан Иванович Берендеев, как он сделал если, конечно, сделал - свои деньги, сколько их у него, чего он или те, кто за ним стоит, добиваются.
      - Слишком мало времени, - вздохнул Мешок, - этот писатель - такой ничтожный малек, который проскакивает сквозь сети.
      - Никто, и имя ему - Ничто, - задумчиво добавил опять сделавшийся похожим на грустную обезьяну Халилыч.
      "На обезьяну, которая любит коньяк "Хеннесси"", - подумал Мехмед.
      Исподволь наблюдая за своим отражением в темном звукопоглащающем зеркале, Мехмед с удовольствием отметил, что он говорит и смотрится совсем не плохо.