— А билет он тебе купит?

— Не-а. Билет и все расходы в Москве — за свои. Но это — копейки. Билет до Москвы туда-обратно — рублей пятьсот. Возьми у родоков денег — за день заработаешь пару штук.

— Мне в понедельник надо быть в Минске — на занятия.

— Ну и будешь в понедельник. Мы утром в воскресенье приезжаем, а вечером поедешь на Минск.

В вагоне холодно. Под потолком — тусклая лампа. Через проход, на боковом, сидит тетка в зеленом пуховике. У нее под ногами — две большие сумки.

За перегородкой разговаривают два мужика.

— Ну что, товар сдал?

— Само собой. Время такое — надо крутиться.

— Да, не говори. Сейчас ребенку день рождения сделать, без выпивки — надо как минимум пятьдесят тысяч. Ну, я имею в виду — нормально сделать, чтобы не обсерали потом.

— Не то что раньше было. Я в восемьдесят девятом взял видик — и сразу отдал кенту знакомому, они там фильмы крутили, видеопрокат у них был в дэка жэдэ. Все удивлялись — не работаю, а деньги есть. Это потом уже забрал — пацан подрос, надо было ему мультфильмы всякие, «Том и Джерри»…

Антон отодвигает желтую шторку с синими буквами «Могилев», она падает на столик. Он возится, прицепляет ее на место.

Напротив нас девушка ест шоколадку, отламывая по дольке. Рядом с ней дремлет дядька в плаще.

Девушка вытирает руки носовым платком, берет со стола пачку «Bond», зажигалку, встает, идет к тамбуру.

Я спрашиваю Антона:

— Что, может, подколемся?

— Не, неохота. Не стоит у меня сегодня на это дело. Я смотри, что думал: можно нормально подняться, если телеканал открыть. Реклама, знаешь, какая дорогая? Сто долларов — минута, как минимум. Посчитай — даже если час рекламы в день, то это — шесть штук. Ну, там расходы, конечно, но если и три штуки чистыми — тоже нормально. По штуке баксов на человека, если на троих делить, прикидываешь?

— А самому что делать?

— Как «что делать»?

— Ну, если деньги будут сами капать за рекламу…

— А ничего. В институт ходить, например — диплом получать. Представляешь, какой крутняк — в институт на тачке ездить? У нас некоторые ездят, но тачки побитые, бэушные — «бээмвухи» или «мерсы». Говно, короче.

Девушка возвращается, протискивается мимо мужика, садится, кладет сигареты и зажигалку на стол.

Антон спрашивает:

— А тебя родоки без вони отпустили?

— Скажешь тоже — без вони. Уперлись рогом: никуда не поедешь, мы тебя и так не видим, а тут еще в Москву эту криминальную… Я сказал, что тогда вообще приезжать не буду. Что, может, давай стелиться?

Антон кивает.

Я снимаю с третьей полки свернутый тюфяк с подушкой внутри. Сыплются мелкие перья.

Открываю глаза. Свет не горит. Поезд стоит, хлопают двери. По вагону идут два таможенника. Они глядят на меня и проходят дальше.

Стоим в очереди в туалет. За нами — два вьетнамца в военных рубашках без погон. Лица помяты, в волосах — перья из подушек. В окне мелькает платформа. Станция «Голицыно».

Туалет открывается, выходит полная девушка в белой майке, без лифчика. Выделяются соски ее грудей.

Я захожу в туалет, закрываю дверь на задвижку. В открытое окно дует ветер.

Белорусский вокзал. Тетки держат куски сыра, пачки творога, банки сметаны. Мы переходим дорогу, сворачиваем во двор.

Садимся на лавку в беседке, я расстилаю газету. Антон достает две бутылки «жигулевского», черный хлеб, сало, вареные яйца — они раздавились, скорлупа потрескалась.

Из подъезда с кодовым замком выходит блондинка в короткой кожаной куртке, мельком смотрит на нас, идет к белой «тойоте». Она щелкает брелком, открывает дверь, садится.

Антон говорит:

— Прикинь, какая тачка.

— И тетя тоже ничего.

Я разрезаю сало перочинным ножом.

К раздвижной двери вагона прислонились два хиппана в черных пальто, с повязками на головах. У одного волосы сбоку заткнуты за повязку. Оба что-то читают в общих тетрадях.

Я спрашиваю Антона:

— До какой нам станции?

— «Китай-город».

— А он тебе точно объяснил, где этот «Марс»?

— Да. У Сташенки кореш уже год как возит «сникерсы». Едет раз в две недели, привозит две сумки. Раньше в комиссионку сдавал на Первомайской, потом сказали — сертификат нужен, он теперь в киоски сдает.

Заходим в магазин «Марс». Покупателей нет. Продавщица читает «Московский комсомолец».

Антон смотрит на полки с батончиками, шепчет:

— Бля, мы в жопе. Цены — как везде. Может, на десятку дешевле, чем у нас. Ничего не наваришь.

Он поворачивается к продавщице.

— А оптом у вас можно взять?

Она отрывается от газеты.

— Нет. У нас сейчас только розница.

— А где можно?

— Откуда я знаю?

— У вас фирменный магазин все-таки…

— Ну и что, что фирменный? Купите рекламную газету — там много фирм, они продают.

Антон покупает в киоске газету. Рядом тетка в искусственной шубе продает шоколадки, дед в зимнем пальто — пиво. Антон говорит:

— Давай — по пиву, а потом уже позвоним.

— Давай.

Антон подходит к деду.

— Два пива.

Дед сует руку в карман, вытаскивает открывалку с деревянной ручкой.

Небо — серое, в мрачных облаках. Ветер гонит по тротуару обрывки газет, конфетные обертки, бычки. На киоске — вывеска: «Товары народного потребления». В витрине — женские трусы и бутылки водки.

Стоим в телефонной будке, Антон набирает номер.

— Алё, здрасьте. Я насчет «сникерсов». Вы оптом продаете?.. От сорока коробок? А сколько в коробке?.. И сколько это всего? — Он кладет трубку. — Херовые дела. От сорока коробок — как и в той. Ладно, херня. Поехали жрать в «Макдональдс».

— Там, наверно, дорого…

— Ну и что, что дорого? Не бзди, один раз живем.

Девушка в козырьке, со значком «Юля» кричит:

— Свободная касса!

Мы подходим. Юля дежурно улыбается.

— Здравствуйте.

У нее темные волосы, широкие бедра и маленькая грудь.

Антон говорит:

— Биг-мак, картошку… и пепси-колу.

— У нас нет пепси-колы, только кока-кола.

— Ну кока-колу.

— Ваш заказ — триста тридцать четыре рубля.

Я шепчу Антону:

— Неслабо. В Минске можно пожрать в столовой за сто.

Антон отходит с подносом.

Я говорю:

— Мне то же самое.

Сидим за столиком у окна.

Антон говорит:

— Здесь раньше очереди были охерительные. Мы два года назад с родоками ездили к брату на север — через Москву. Пришли к «Макдональдсу» — попробовать, что это такое. А там очередь вокруг всей площади. Плюнули и пошли в столовую.

Я откусываю от биг-мака, на стол сыплются куски капусты. Антон спрашивает:

— Ну, как тебе?

— Так, ничего.

— А по-моему — классно. Дорого, конечно, но все равно… Сейчас пожрем — и на ВДНХ. Сташенко говорил — там всегда есть, чем затариться. Хотя бы сигаретами.

Перед воротами ВДНХ цыганка в платке с блестками лузгает семечки. В ушах — большие золотые сережки.

Она кричит нам:

— Пацаны, вешчы нужны?

— Какие вещи? — спрашивает Антон.

— Ветровки, свитера, кофты. Все хорошее. Можно продать — наваришь.

Она улыбается, во рту блестят два золотых зуба.

— Пойдем сюда, посмотрите.

За киосками, на земле — три клетчатых баула. Другая цыганка курит сигарету без фильтра.

Она говорит:

— Не сцыте, не наебем.

Первая расстегивает баул, достает вьетнамские ветровки, женские кофты-«ангоры», левые кроссовки.

Антон говорит:

— Давай возьмем, сдадим завтра на «Спартаке», не заходя домой.

— Думаешь, пойдет?

— Сто пудов.

Цыганка с сигаретой спрашивает:

— А кассеты нужны?

— Какие?

Она достает блоки с надписями «Sunny» и «Maxwel».

— Сколько?

— По пятьдесят рублей штука. Антон говорит:

— Бери, в Минске сдашь. У нас такие — по восемьдесят.

Идем по улице Горького к вокзалу. Сплошным потоком — тачки. Светится реклама «мерседеса». Навстречу — две красивые девушки с чуваками.

Я говорю Антону:

— Да, Москва есть Москва. Столица…

— Наша столица теперь — Минск.

— Ну, все равно…

На тротуаре стоит здоровый, коротко стриженный чувак, смотрит на нас.

— Добрый вечер, ребята.

— Привет, — отвечает Антон.

Я киваю.

— У меня к вам вопрос. Не хотите ли вы побольше узнать о боге?

Я повожу плечами.

У чувака в ухе болтается золотая серьга в форме крестика.

— Видите — вы точно не уверены, хотите или нет. А значит, это может оказаться для вас интересным. Здесь рядом по воскресеньям проходят собрания — специально для тех, кто еще не уверен. Приходите.

Он достает из кармана две бумажки, распечатанные на принтере, дает Антону и мне. На бумажке — крест и надпись «Беседы о Боге. 1-я Брестская, дом 3, кв. 45».

— Ну что, придете?

— Не знаю, может быть, — говорит Антон.

— Ну, приходите. Я там тоже буду, меня зовут Илья. Удачи во всем, и да поможет вам бог!

Стоим на «Спартаке» со шмотками. Антон держит ветровку и «ангору», я — кроссовок.

Ночью шел дождь. Под ногами — размокшие картонки и грязь. Восемь утра, покупателей еще мало.

Подходит красномордый курносый мужик, с ним — худой прыщавый пацан, лет четырнадцать. Мужик щупает кроссовок.

— Какой размер?

— Сорок первый.

— Сколько дерешь?

— Две с половиной.

Мужик сует пальцы внутрь кроссовка, скребет ногтем клей на подошве.

— А кожа — натуральная?

— Не знаю, наверно.

— Все равно дорого. Сколько скинешь?

— Сотню могу, но это — максимум.

Мужик проводит пальцем по подошве, кривит губы. Пацан тянет его за рукав.

— Ладно, если что — еще подойдем.

По базару идет Малиновская — она вела у нас в одиннадцатом физику. С ней муж и дочка, дочке — лет двенадцать. Она не замечает нас.

Антон говорит:

— Прикинь — если б Малиновская у нас кофту купила? Я б ей пару сотен скинул, по старой памяти… Она, в общем, ничего была тетка…

Мы смеемся.

Народу — все больше и больше. Из толпы выныривает пацан. Лет шестнадцать, пострижен налысо.

— А, вот — кроссы ничего! Какой размер, сорок второй?

— Да, — говорю я.

— Вот как раз деньги за практику получил, половину мамаше, половину себе. Мерить не буду. И так видно — самый раз.

Пацан отсчитывает деньги. Я достаю из сумки второй кроссовок, отдаю ему, сую купюры в карман. Пацан кладет кроссовки в пакет, отходит.

Антон хохочет.

— Молодец, так и надо этих лохов. Они ж у тебя сорок первый были, да?

— Может, еще назад придет…

— Не придет. А если и придет — скажешь: ничего не знаю, ты вообще не у меня покупал.

Три часа. Мы — голодные и замерзли. Я продал весь свой товар — немного дороже, чем брал, почти окупил поездку. У Антона еще много не продано.

— Все, надо сваливать, — говорит он. — А то рэкетиры доколупаются. Обычно они не трогают, у кого мало шмоток, но под конец базара могут залупнуться.

Идем с папой к остановке. Он несет мою сумку, в ней — банки с вареньем и овощными салатами.

— Ну что, не получился из тебя бизнесмен? — спрашивает папа.

— Почему «не получился»? Я ж не прогорел. Еще и на кассетах что-то заработаю…

— Дело не в этом, Володя. Надо, чтобы каждый занимался своим делом, понимаешь? Только в своем деле ты можешь чего-то добиться. А эти ребята, которые ездят на старых «фордах», — на них равняться не надо. Каждому свое, ты понимаешь? «Йедем дас зайне», как это звучит по-немецки.

— Можно подумать, я знаю, чем мне надо заниматься…

— И неудивительно, что не знаешь. Это — дело непростое. Я вон только после армии понял… Так что у тебя время еще есть.

Он сует руку в карман, вынимает потертую зеленую купюру.

— Держи.

— Что это?

— Пять долларов. Тебе на жизнь.

— Не надо.

— Бери-бери.

— Мама знает?

— Не важно.

Под навесом остановки — никого. Папа ставит сумку на лавку, садится.

Я подхожу к краю тротуара. Улица пустая, на стоянке такси — два частника: «жигули-восьмерка» и сорок первый «москвич». Со стороны магазина идет, шатаясь, мужик в очках.

Я спрашиваю папу:

— До которого часа троллейбусы ходят?

— Должны до часу ночи…

— А вдруг — уже не будет?

— Не волнуйся, что-нибудь придумаем.

Пьяный останавливается.

К нему подходит стриженый налысо бык в черной кожанке из кусков.

Пьяный спрашивает:

— Тебе налить?

Он расстегивает ветровку, достает открытую бутылку водки, в ней — почти половина. Бык улыбается.

— Ты что, тебе наливают все туда?

— Да нет, я с дня рождения… А что тебе не нравится?

— Все заебись, только ты поменьше базарь, а то я — художник неместный, попишу и поеду.

— Какой ты художник, я не знаю. А я вот электронщик хороший… Только это сейчас никому не надо…

Мужик садится на лавку. Бык смотрит на нас с папой.

— А вам куда ехать, далеко?

— На вокзал, — говорю я.

— Давайте подвезу. Мне — на Гришина, за вокзалом. Не бойтесь, бесплатно — я сегодня добрый. Пошлите.

— Поезжай, раз предлагает, — говорит папа. — Вдруг троллейбуса уже не будет?

Бык идет к частнику на «москвиче». Мы — за ним.

Папа отдает мне сумку, мы жмем друг другу руки. Бык садится спереди, я — сзади, ставлю сумку на сиденье.

— Значит так, начальник, — говорит бык водителю. — Сначала — в «ночник» на Пионерской, потом кента — на вокзал, а меня на Гришина закинешь.

Машина трогается. Бык поворачивается ко мне. У него на лбу — большой прыщ с белой гнойной серединой.

— Ты студент, да? А где учишься?

— В Минске, в инязе.

— А, знаю Минск. А особенно — ваш базар, Комаровку..

«Москвич» катится по ночному городу. Фонари не горят. Водитель, не отрываясь, смотрит на дорогу. Он невысокого роста, в кепке, с красным шарфом. Бык дремлет, откинувшись на подголовник.

Подъезжаем к мосту через Днепр. Бык открывает глаза.

— Братан, сверни на мост и останови — я посцу.

— А зачем на мосту?

— Сказал — на мосту, значит, на мосту.

Водитель сворачивает на пустой мост, тормозит на середине. Бык вылезает, подходит к перилам, расстегивает штаны. Светятся красные лампы на трубах завода Куйбышева. На небе — много звезд и ни одного облака.

Останавливаемся у «ночника». На крыльце, под светящейся вывеской «Круглосуточный магазин Эрудит» стоят два алкаша. Бык вытаскивает кошелек, дает им по купюре. Рядом, над бывшим промтоварным, — свежая вывеска «Ночной клуб». На тротуаре припаркован черный «БМВ».

Бык выходит из магазина с бутылкой коньяка и коробкой конфет, садится в машину.

— Все-таки, к девушке еду — без ничего несолидно, да?

Он подмигивает мне.

Народ толпится на перроне. В вагоны еще не пускают. Я ставлю сумку на асфальт.

Проводница в синей шинели открывает дверь, вытирает тряпкой поручень. Люди, толкая друг друга, подвигаются ближе к дверям.

Проводница спускается вниз. Длинноволосый пацан с сумкой рвется мимо нее в вагон.

Проводница орет:

— Куда?! Ну-ка назад, все успеете. Приготовили билеты.

— Какие билеты? Общий же вагон, — говорит усатый мужик.

— Кому сказала? Все приготовили билеты!

Заскакиваю в вагон. Вторые полки уже заняты.

Я ставлю сумку на свободную третью, снимаю ботинки, залезаю. Пространства мало. Я кладу куртку под голову, поворачиваюсь к стене.

— Поднимаемся! Все поднимаемся! — орет проводница. — Санитарная зона, закрываю туалет. Кто не успел — тот опоздал. В шесть ноль-две прибываем.

Открываю глаза, смотрю на пыльную лампу дневного света. На третьей полке напротив — чьи-то ботинки с коркой высохшей грязи.

Спрыгиваю вниз, влезаю в ботинки, завязываю шнурки. На нижней полке спит, подложив под голову сумку, старуха в пуховом платке. Заспанная девушка расчесывает гребнем волосы. Наверху храпит мужик в драных носках.

Сажусь рядом с девушкой. За окном темно, мелькают огни. Мужик ворочается, трет глаза. Старуха роется в сумке.

Поезд едет по пригороду, мимо цехов и бетонных заборов. У девушки — длинные светлые волосы и пухлые губы.

Вокзал. Поезд останавливается. Пассажиры скапливаются в проходе. Девушка поднимает полку, достает сумку.

Я спрашиваю:

— Тебе помочь?

— Помоги.

Ее сумка — тяжелее моей. Мы медленно двигаемся к выходу.

Она спрашивает:

— Ты тоже здесь учишься?

— Да. В инязе. А ты?

— В пединституте. На первом.

— И я на первом. А как тебя зовут?

— Таня.

— А я — Вова.

— Очень приятно.

— Мне тоже.

На ступеньках перехода, у выхода в город стоят таксисты.

Один спрашивает:

— Куда ехать, ребята?

— Никуда, — отвечает Таня.

— Что, так и будем жить на вокзале?

— Ага.

Под табло расписания бабки продают пиво. Возле них толпятся мужики.

Я спрашиваю Таню:

— Ты в общаге живешь?

— Да. А ты?

— У нас первому курсу общагу не дают — я снимаю комнату. А можно тебя проводить?

— Хорошо, проводи. У нас обычно тоже первый курс в общежитие не селят — говорят, это «маленький вертеп». Но я все равно пошла в деканат и добилась.

— И как?

— Что «как»?

— В смысле, в общаге?

— Более-менее. По крайней мере, не скучно — лучше, чем у какой-нибудь тупой старухи.

Светает. Дворничиха метет тротуар. В мусорном баке копошится кот. Впереди — три одинаковых серых пятиэтажки.

— Вот наши общежития. Мое — номер два, посредине.

У входа курит девушка в куртке поверх халата, с голыми ногами. Таня кивает ей.

Девушка спрашивает:

— Из дома?

— Ага.

Таня забирает у меня сумку.

— Ну, спасибо, что помог.

Мы молчим, смотрим друг на друга. На голом дереве каркает ворона.

— Заходи как-нибудь в гости. Комната пятьсот два.

— Спасибо. Пока.

— Пока.

Я поворачиваюсь. Хлопает дверь на пружине.

Захожу в «комок» у иняза. На стене развешены кофты и куртки из кожзаменителя. В стеклянной витрине — лезвия «Snick», «сникерсы», видеокассеты «SKC». Аудиокассет нет.

За прилавком — коротко стриженный чувак со свежим розовым шрамом над бровью. Я спрашиваю:

— Аудиокассеты нужны?

— Покажи.

Я достаю одну кассету из сумки, кладу на прилавок.

— Сколько за штуку?

— Пятьдесят. На руки.

— Ну, оставь штук десять… Деньги — когда продадутся.

— А квитанцию?

— Какую квитанцию? Что, я тебя обманывать буду?

В магазин заходят два мента.

Один говорит продавцу:

— Накладные.

Продавец достает из-под прилавка картонную папку, открывает. Мент берет бумажку.

— Так, лезвия… Цена — сто пятьдесят рублей. А почему на витрине по сто семьдесят?

Продавец пожимает плечами.

— Ты мне под дурачка не играй, ясно? Раз здесь работаешь — значит, должен знать. До хера зарабатывать хотите, спекулянты хуевы.

Я забираю кассету, иду к выходу.

Магазин «Электроника». Стучу в дверь «Прием на комиссию», заглядываю. За столом — толстая усатая тетка. У стен — коробки от видиков «Shivaki» и телевизоров «Orion».

— На комиссию принимаете?

— Что у тебя?

— Кассеты. Аудио.

— У нас были, сейчас посмотрю, сколько осталось. — Тетка роется в бумагах. — Так, две штуки. Ладно, могу принять. Давай паспорт.

Между проспектом Скорины и Комаровкой через каждые три метра стоят валютчики с картонками «$, DM». Я выбираю худого, в рыжей кожанке.

— Доллары покупаете?

— Сколько у тебя?

— Пять.

— Приму по триста пятнадцать.

К соседнему валютчику подходит невысокий мужик.

Валютчик спрашивает:

— Что интересует?

— Мне б купить долларов…

— Сколько?

— Штук двадцать.

— Двадцать штук баксов?

Валютчики хохочут.

Я сую худому мятую пятерку, он дает мне «зубра», отсчитывает «зайцев» и «белок».

Захожу в общагу пединститута. На стене — телефон-автомат.

Девушка в халате и шлепанцах говорит в трубку:

— А-а… Все с тобой ясно… Ну так что насчет завтра?

Вахтерша с пуховым платком на плечах кричит:

— Э, парень, ты к кому?

— К Тане, в пятьсот вторую.

— Документ давай.

Я вынимаю из кармана студенческий, отдаю вахтерше и иду к лестнице.

На площадке между вторым и третьим курит чувак в спортивном костюме «Nike». Он смотрит на меня, я отворачиваюсь.

Стучу в дверь пятьсот второй. Открывает Таня в спортивных штанах и синем свитере.

— Привет.

— Привет. Заходи.

Я снимаю куртку, вешаю на крюк, стаскиваю туфли.

У стен — три кровати, застеленные покрывалами.

Таня говорит:

— Садись, гостем будешь.

— Я вроде и так в гости…

— Ну, так говорят обычно.

Сажусь на кровать, Таня — на стул. На столе — открытые учебники и тетради. Над столом — картинки из журналов мод: высокие длинноногие девушки в шмотках и белье.

Таня говорит:

— Ну, что ты мне расскажешь интересного?

— Да так… Ничего особо интересного не происходит. — Я смотрю на свои ноги. К синим махровым носкам налип мусор. — А как твои дела?

Таня приподнимает плечи.

— Скучно. Большой город, а пойти некуда. Сидишь в общаге, как непонятно кто. Нет ни одной нормальной дискотеки, везде колхозники — сначала напьются, потом только смелости хватает пригласить на танец. На него смотреть противно, а он — танцевать.

На ржавой спинке кровати висят белые трусы. По ним бежит таракан.

— Любишь дискотеки?

— Ну да.

— А часто ходишь?

— Не очень. Но надо же куда-то ходить, правильно? Вообще, я здесь поступала, чтоб уехать от родителей, — они меня достали своей опекой. Хотя какая это опека? Ничего дать не могут…

— А что ты хочешь, чтоб они тебе давали?

— Как «что»? Есть родители, которые нормально зарабатывают, все покупают детям. Раз родили, то должны обеспечивать, так ведь?

— А кто твои родители?

— Да никто. Инженеры на «Сельмаше». Завод вот-вот закроется, зарплату два месяца не платят, а они держатся за эту работу, как не знаю за что… Я им говорю — вы бы лучше в Польшу ездили или бизнесом каким занимались, так нет: «У нас образование высшее, зачем надо было учиться, чтобы на базаре стоять». Образование — ерунда, это не ценится сейчас.

— А ты зачем тогда учишься?

— Ну, я уже сказала, чтобы уехать от родителей, — это во-первых. Во-вторых — я школу с серебряной медалью закончила, поступить было несложно, а в-третьих — надо же чем-то заниматься, а то офигеешь от скуки. По крайней мере, учительницей работать не собираюсь. Ни за что.

Я поворачиваюсь к окну, смотрю на окна соседней общаги.

Таня говорит:

— Ладно, что это мы все о грустном? Давай о чем-нибудь интересном поговорим, о музыке, например. Что ты слушаешь?

— Металл, еще — русский рок… «Кино», «Наутилус»…

— А как к российской эстраде относишься?

— Вообще, не очень…

— Ну почему? Есть же много групп и певцов — Богдан Титомир, «Технология»…

— Может, еще и «Ласковый май»?

— А что «Ласковый май»? Мне знаешь, как первый альбом нравился, «Белые розы»? Просто сейчас это уже не модно. Ладно, о вкусах, как говорится, не спорят…

— А где твои соседки?

— Не знаю, вышли куда-то. Они мне не отчитываются.

— Что, плохие отношения?

— Так себе, отношения как отношения. Просто они — дуры колхозные, обе из деревни. Даже по-русски нормально говорить не умеют. «Калидор», «лабалатория»…

Таня сидит молча, болтает ногой в стоптанном шлепанце.

Я говорю:

— Может, куда-нибудь сходим?

— Куда?

— Не знаю, можешь ты предложить.

— Сейчас подумаю… Здесь есть один ночной клуб — недавно открыли. Три остановки на троллейбусе в сторону вокзала. Не фонтан, конечно, но сойдет для сельской местности.

— Хорошо, пойдем.

— Только там вход стоит триста рублей. У тебя деньги есть?

— Есть.

— Тогда подожди меня пять минут в коридоре, я переоденусь…

У одной стены зала — помост, у другой — стойка бара. Играет «Кар-мэн».

Мы садимся за столик, снимаем куртки, вешаем на спинки стульев.

Таня говорит:

— Хорошо, что рано пришли. Прошлый раз была здесь с девчонками — стульев не хватило, сидели по двое. Ты не куришь?

— Нет.

— А я курю. Иногда.

Она достает пачку «Congress», кладет на стол.

Я спрашиваю:

— А зачем помост?

— Здесь иногда моды показывают, а так на нем танцуют. Ну что, закажем что-нибудь?

— А что ты будешь?

— Шампанское. Только бери по двести — что там пить по сто!

Подхожу к стойке.

— Два по двести шампанского.

Прыщавая барменша берет заткнутую пробкой бутылку, льет шампанское в пластиковые стаканы.

— Пятьсот.

Я отдаю деньги. Таня говорит:

— Ну, за знакомство.

Мы чокаемся, выпиваем.

За соседний столик садятся два быка с подругами. Таня вынимает сигарету, щелкает зажигалкой. Она затягивается, стряхивает пепел в стакан от шампанского.

Один из быков ставит на стол две бутылки водки и пакет апельсинового сока.

Таня бросает бычок в стакан.

— Пошли танцевать. Только ничего ценного не оставляй — стырят.

Она вешает сумку на плечо, я сую кошелек в задний карман джинсов.

На помосте — несколько чуваков и девушек. Мы поднимаемся по ступенькам, начинаем дрыгаться под «Технологию».

Я ору, перекрикивая музыку:

— Тебе здесь нравится?

— Так, нормально.

В клуб заходят еще люди.

Я спрашиваю:

— Наш столик не займут?

— Не должны, там же шмотки остались.

Быстрая песня заканчивается, начинается медляк.

Я говорю:

— Можно тебя пригласить?

Таня морщит лоб.

— Знаешь, я устала. Давай лучше отдохнем.

Сидим за столиком. Таня двигает по столу пачку сигарет, я слежу за ее рукой.

Она спрашивает:

— Что, так и будем сидеть? Или что-нибудь закажешь?

— Давай закажу. А что?

— Денег мало? Тогда возьми хоть водки и томатного сока.

Смотрим друг на друга, держим стаканы с водкой.

— Ну, ты б хоть тост какой сказал, а? А то без тостов пьют только, знаешь, кто? Алкоголики.

— Ну… Давай еще раз за знакомство.

— Просто полет фантазии…

Таня разбавляет водку соком. Мы чокаемся.

Недалеко от нас садятся два мужика и тетка. Им лет по тридцать пять, все в польских джинсах-«мальвинах» и турецких «половиках».

Таня говорит:

— Смотри, какие колхозники. Как только таких сюда пускают?.. Ну что, опять танцевать?

— Не, я посижу, что-то неохота.

Пью сок мелкими глотками. Водка слегка дала по мозгам. Народу уже много. Человек двадцать танцуют на помосте, остальные бухают. На столике «колхозников» — две бутылки шампанского, бутылка водки и шоколадка.

Медляк. Таня подходит к столику, садится, допивает сок.

— Не спи, замерзнешь.

— Ага.

— Проще надо быть, Вова, — и люди к тебе потянутся. — Она улыбается. — А то сидишь с таким лицом сурьезным…

Я пожимаю плечами.

Мужик из «колхозной» компании встает, подходит ко мне.

Он наклоняется к уху и шепчет:

— Послушай, братан… Можно пригласить твою даму?

От него воняет водкой и потом.

— Как хотите.

Он поворачивается к Тане:

— Приветствую. Можно вас пригласить?

— А вы шампанским угостите?

Лицо мужика кривится, он шепчет мне:

— Пусть скажет спасибо, что не одна, а с тобой. А то я бы ей показал. Одни, блядь, суки кругом.

Таня танцует с двумя чуваками. Один что-то кричит ей, она знаками показывает, что не слышит. Рядом отплясывают «колхозники». Тетка стягивает через голову свитер, расстегивает рубашку, мотает грудями в белом лифчике. Мужики скалятся.

Я поднимаюсь, надеваю куртку, иду к выходу.

На улице — дождь. К тротуару прилипли опавшие листья.

Звоню в квартиру Ивана Петровича. Открывает он сам — в халате и шлепанцах, с недовольным лицом.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, заходи.

Я переступаю порог, достаю из рюкзака «Черный замок Ольшанский» Короткевича.

— Вот, это я у вас брал почитать, еще летом…

Иван Петрович забирает книгу, кладет на телефонный столик.

— Ну и как, понравилось?

— Нормально.

— «Нормально»! Это, между прочим, единственный наш достойный писатель, не то что всякие Купалы и Коласы… Официоз!

Я поворачиваюсь у двери.

— Куда? Останься, хоть чаю попей. Вера, Володя пришел!

Вера Сергеевна выглядывает из кухни, улыбается накрашенными губами.

— Здравствуй, Володя, заходи, всегда рады тебя видеть!

Я прохожу на кухню, сажусь на табурет. Иван Петрович опускается в кресло в углу, берет со стола «Аргументы и факты».

Вера Сергеевна ставит чайник, включает плиту.

— Ну, рассказывай, как дела, студент.

— Так, нормально. Учусь…

— Да, понимаю, сложно еще что-то сказать — только начало первого курса. А вообще, учиться нравится?

— Более-менее.

— Это хорошо, очень хорошо. Только вот время такое… Что творится — просто жуть. Народ беднеет, цены растут каждый день. Стипендии вам сколько платят?

— Тысячу.

— Ну, знаешь, это еще ничего. У нас вот с Ваней пенсия всего по две тысячи. Представляешь, какая несправедливость? — Я киваю. — Всю жизнь отработали на государство, двигали науку вперед — и такой результат. Ну разве не обидно, а?