ОБИДА

К голой спине будто ледяную глыбу приложили. Юрка ловит рукой ускользающую фуфайку, но поздно: фуфайка шлепается с печки на пол. Он вскакивает и больно ударяется головой в потолок.

— У-у-у-у, черт! — Юрка яростно скребет зудящую макушку.

— Не смей, говорю, чертыхаться! Грех! — ворчит бабка из-под вороха одежек, прикрытых сверху серой овчиной.

— Пощупай, какая шишка вскочила! А ты — грех! — огрызается Юрка. Ему не хочется слезать с нагретой печки. Внизу морозно, как на улице. Печку топить нечем. Дрова кончились, жерди от забора тоже. Такой ненасытной печки Юрка еще сроду не видал. В последний раз она сожрала хромую табуретку, доску от Жоркиного крыльца, рассохшуюся кадку из-под соленых грибов.

Дрожа, Юрка напялил на себя кофту (опять пригодилась!), гимнастерку, обмотал шею бабкиным шерстяным чулком и храбро соскочил на холодный пол. На замороженных окнах пышно расцвели узоры, похожие на елочные лапы. За окном мороз. Не мороз, а собака. На двор выйдешь — набросится, искусает. Юрка хотел было зачерпнуть из ведра воды, но ковш скребнул по льду. Ткнул ладонью сосок умывальника — примерз.

Тяжелые дни наступили для бабки Василисы и Юрки Гуся. Кроме картошки, в доме ничего не было. Хлеба хватало только на обед. Если бы не военные, которые иногда останавливались на постой, совсем было бы плохо. А так нет-нет да что-нибудь и перепадет от них: то буханка хлеба, то банка консервов, то сухари.

Немецкие самолеты каждую ночь наведывались на станцию. Но бомбы кидали редко. Видно, поджало, жалеют. Бабка спрашивала военных, как там дела на фронте. Военные говорили, что кончилась для фашистов масленица — наступил великий пост. И по радио передавали, что немцев остановили. И люди на станции, несмотря на холод и голод, заметно повеселели. Перестали прятаться от самолетов в щели. Крутит над станцией немецкий самолет, а люди занимаются своими делами и внимания не обращают. Будто это не бомбардировщик, а так, чепуха. Каждый вечер, перед тем как улечься спать, бабка долго простаивала на коленях перед иконой и молилась за нашу победу, за сына-танкиста.

Юрке все время хотелось есть. Об этом он думал вечером, ложась спать, и утром, вставая. Он еще больше похудел, глаза его стали вдвое больше, и в них появился голодный блеск.

А вот Жорка Ширин был все такой же круглощекий и самодовольный. Он с матерью недавно вернулся из деревни. Бомбить-то стали реже. Насчет ракетницы пока не заикался. Жорка как-то похвастался, что они из деревни привезли целую кадку свинины. Мамка на что-то выменяла. Это она умеет. Где, интересно, эта кадка у них стоит? В чулане или в подполье?

— Господи, неужто так и помру на печи… — зашуршала овчиной бабка Василиса.

Косая упрямая морщинка появилась на Юркином лбу, глаза хмуро впились в светлое оконное стекло.

— Я сичас, — пробормотал он и, плечом распахнув заиндевевшую дверь, выскочил в сени.

Вернулся не скоро. Зато в руках — выше носа — охапка тонких поленьев. С грохотом свалил их, крикнул:

— Иди, баб, затопляй. — И снова за дверь.

Бабка выбрала из поленьев самое легкое, сухое, нащепала лучины.

— Баб! — надрывался Юрка за дверью. — Открой же!

Грохнув бабке под ноги еще охапку звонких поленьев, Юрка вытер рукавом фуфайки мокрый красный нос.

— Опять на станцию эшелон прибыл. Бензовозы сгружают… Баб, я пойду, а? Надо снег расчищать, а то им не попасть на аэродром.

Бабушка нащупала на шестке коробку со спичками, чиркнула.

— Какой из тебя расчищатель? И лопату-то в руках не удержишь. Сиди уж…

— «Сиди», «сиди»… Надоело.

Робкий язычок пламени лизнул лучину, и она вспыхнула, затрещала.

— Где поленья-то раздобыл? Небось опять украл? — Бабка подержала над трескучим огнем озябшие пальцы. По морщинистому печальному лицу ее запрыгал красный отблеск.

— Нашел… — уклончиво сказал Юрка. — Я же знаю, что красть — грех.

Поленья весело потрескивали в печи, когда пришла Шириха. Вернее, не пришла, а влетела как вихрь. Из-за ее спины выглядывала круглая физиономия Жорки.

— Куда, паразит, девал мое корыто? — Шириха подскочила к Юрке, норовя схватить его за ухо. Гусь прижался к окну, загородился табуреткой.

— Только тронь — худо будет! — пригрозил он, блестя кошачьими глазами.

— Отдай, говорю, корыто, вражина! — Длинное лицо Ширихи перекосилось.

Это дубовое корыто Юрке совсем случайно попалось на глаза. Понадеявшись на мороз, разукрасивший елочными лапами Ширихины окна, он, не таясь, перетащил его на свой двор. И здесь топором в два счета превратил корыто в поленья. Ишь как знатно пощелкивают!

— Мам, оторви ему ухо — сказу скажет! — подал голос Жорка.

— Вон твое корыто, — кивнул Юрка на полыхающую печь, — бери.

— Что же это такое, Петровна? — запричитала Шириха. — Вешь жабор, жлодей, ражобрал… Теперича — нате! — корыто иж-под шамого ноша утянул.

— Он у меня ракетницу спер, — торопливо ввернул Жорка.

Бабка, кряхтя, задвинула ухватом в печь чугун с картошкой.

— Что ты руками-то машешь, Марфа? Не слышу… Иль Юрка что напроказил?

— Он жавтра в ижбу жаберется, — причитала Шириха.

— Заберется, — поддакивал Жорка.

— Ох, на швою ты головушку пригрела, Петровна, этого оборванча… Он тебе когда-нибудь дом шпалит!

— Он такой! И наш спалит, — бубнил Жорка.

— Господи, и соль-то вся! — Бабка вытряхнула из мешка в солонку остатки серой крупной соли. — Что ты все такое говоришь, Марфа?

— Шунь только, штервеч, нош на мой двор — кипятком обварю! — Шириха ткнула костлявым пальцем в окно. — Я ужо Егорову все рашшкажу. Он тебя жа мое корыто в тюрьму пощадит.

— Вор, мою ракетницу украл! — пятясь за матерью, выкрикнул Жорка.

— Топай отсюда, гнида! — огрызнулся Юрка и двинулся из-за табуретки. Жорка пулей вылетел за дверь. Пошумев еще, ушла и Шириха.

— Кто-то боится их! — презрительно произнес Юрка и покосился на бабку, подкладывавшую в печь дрова. «Кажись, и вправду ничего не слыхала», — подумал он и только отвернулся к окну, как бабкин ухват огрел его по спине.

— Брось срамить меня на весь поселок, брось… брось! — охаживая притихшего Юрку, приговаривала бабка. — Дожила… стыдно людям на глаза показаться. В один голос твердят: «Уйми своего разбойника, не то сами найдем на него управу…»

Ухват с грохотом полетел в угол. Губы у бабки затряслись, на морщинистой щеке блеснула слеза. А Юрка, вытаращив свои большущие глаза, смотрел на нее.

— За что?!

И бабка Василиса, обмякнув перед этим удивленным, растерянным взглядом, ступила вперед и коснулась рукой жестких Юркиных волос.

— Неужто, Юрушка, не можешь ты без этого… воровства? Не зарься ты, сынок, на чужое добро… Грех красть чужое, грех! Руки тебе оторвут за это дело. В тюрьму упекут… И сгниешь там ни за грош!

Юрка шмыгнул носом, провел кулаком под глазом и высвободил голову из бабкиных рук.

— Чего дерешься? Я же из-за тебя… Чтоб ты не померла на холодной печке… А ты… ухватом!

Юркины глаза стали колючими.

— Не буду у тебя больше жить… Уйду к летчикам!

— Нужен ты летчикам.

— Они драться ухватом не будут.

Бабка достала чугун из печи.

— Садись, ешь.

— Сама ешь…

Он оделся и, на ходу затягивая поверх фуфайки ремень, выскочил за дверь. Но сразу вернулся. Не глядя на бабку, одиноко сгорбившуюся за столом с дымящейся картофелиной в руке, нагнулся, заглянул под буфет, вытащил оттуда колоду старых карт.

— У твоей Ширихи, — Юрка положил карты в карман, — полные сени дров… И в сарае полно. И корыто у ней еще одно осталось.

Хлопнув дверью, он ушел.

У КОСТРА

Близ путей полыхал жаркий костер. Колкая поземка налетала на него то с одной, то с другой стороны, шипела и, опаленная, убегала по сугробам дальше. Что за чудо? Юрка протер глаза: без дров, прямо на оттаявшем черном кругу земли клокотало пламя. Огонь жадно лизал ребристые бока железной бочки, стоявшей посредине. Вокруг кто на чем сидели бойцы. Дым от их самокруток смешивался с черным огнистым дымом удивительного костра.

Юрка присел на корточки и протянул к огню негнущиеся пальцы. По снегу расползались черно-коричневые пятна. «Отработанное масло палят», — догадался он.

Боец с пучками густых черных, как у цыгана, бровей в желто-белом полушубке с масляными разводами на рукавах и полах покосился на Юрку и хриплым басом спросил:

— Ты откуда взялся, Огурец?

Гусь пошевелил пальцами, потер свои острые колени и повернулся к бойцу спиной.

— Гляди-ка, парень-то с характером! — усмехнулся тот. — Может, ты немой, а?

— А что попусту языком на морозе трепать? — не поворачиваясь, буркнул Юрка. — Кури себе, я тебя не трогаю.

— Ну парень! — захохотал другой боец с добродушным широким лицом и большим носом. — Крепенько отбрил Семена… Не дразнись Огурцом!

От Юркиной фуфайки шел пар, щеки и нос будто кирпичом натерли. За спиной бесится поземка, острым штыком колется мороз, а тут пламя бурлит, обжигает.

— Дяденька, скоро поедете? — спросил Юрка у большеносого и мотнул головой в сторону сгрудившихся на товарной платформе бензовозов.

— Здесь будем жить… — вместо него сказал чернобровый, похожий на цыгана Семен. — А в этих, — показал он глазами на машины, — в этих банках будем воду возить… Как это поется? «Без воды-ы ни-и туды-ы и ни сюды-ы…»

— Ладно врать-то. — Юрка плюнул на бочку — зашипело. — Я и так знаю, что вы на аэродром поедете.

— Нам и тут хорошо. Тепло, курево есть…

— Фриц вот прилетит — он вам покурит! — припугнул Юрка.

— И частенько он к вам наведывается? — спросил большеносый.

— Сколько время?

Боец задрал рукав полушубка и глянул на циферблат.

— Первый час… А что?

— Скоро заявится. — Юрка взглянул на клубящееся небо. — Вот разве что погода помешает, а то каждый день прилетает в это время.

— Вообще-то, пора и трогаться. — Большеносый поднялся.

— Давай жми! — засмеялся Семен. — Тебя первого накроет.

Железная бочка загудела, заворчала и вдруг плюнула в небо закипевшей водой и паром.

— Выкатывай, ребята, — скомандовал чернобровый.

Шоферы нацелились на бочку бревном, поднажали — и она, окутанная паром, покатилась по шипящему снегу. Булькающая струя кипятка, взорвавшись белым облаком, брызнула в первое ведро. Кипяток залили в радиаторы. От гула автомобильных моторов задрожал морозный воздух. С треском хлопали дверцы кабин, и машины одна за другой сползали с высокой платформы на дорогу. Юрка подошел к маленькому бойцу с увесистым носом и деловито сказал:

— Давай сюда ведро, сам привяжу… а ты — заводи.

Боец, не отвечая, прикрутил тросом к буксирному крюку ведро и, отстранив мальчишку рукой, достал из кабины заводную ручку.

Бензовоз чихнул синим дымком и заколотился в мелкой дрожи. С радиатора посыпались на снег капли воды.

— Ну, бывай здоров, — сказал боец и полез в кабину.

Когда за ним захлопнулась дверца, Юрка забарабанил кулаком.

— Дядь! — орал он. — Возьми! Мне позарез на аэродром надо… Слышь, дядь!

Машина тронулась. Юрка остался на платформе.

— У-у, черт носатый! — погрозил он вслед бензовозу кулаком. Нагнулся, схватил ледяную голышку и запустил в машину. Бум-м-м! — загудела пузатая цистерна с белой надписью: «Огнеопасно».

— Ты чего это развоевался, Огурец?

Юрка повернулся: перед ним стоял высоченный чернобровый шофер. Внизу на дороге мирно пофыркивал его бензовоз.

— А ты цыган! — сердито буркнул Юрка. — И пешью дотопаю!

Дыша на растопыренные пальцы, он поволочил свои стоптанные валенки по снегу. Шофер, скручивая цигарку, смотрел ему вслед. Фуфайка, туго перехваченная ремнем, вздулась на Юркиной спине пузырем, а ниже собралась в пышную сборку. Одно ухо большой солдатской шапки загнулось.

— Эй, Огурец!

Юрка остановился.

— Чего ты потерял на аэродроме?

Юрка подбежал к шоферу.

— Не гляди, что я маленький… Зато знаешь какой сильный? Меня на любую работу возьмут. Снег разгребать или что… Вот увидишь!

— А что мамка скажет?

— Нет мамки…

— А-а, — сказал шофер. — Нет, говоришь. Тогда поехали!

— Можно залезать?

Юрка вспомнил про бабку. Сидит, наверное, ждет. Картошку греет…

Бензовоз вскарабкался на пригорок. Бабкина изба с замерзшими окнами, наполовину утонувшая в снегу, и частокол со снежными шишечками остались позади. Отодвинулась назад гранитно-кирпичная водонапорная башня. И вот дорогу обступил лес.

Метель с одной стороны надула на стволы снег. Обледенели голые ветви осин и берез. А ели и сосны назло морозу по-весеннему зеленели. Ветер трепал длинные седые бороды моха, свисавшие с нижних ветвей. Молодые елочки в белых маскировочных халатах стояли на дыбках по обочинам. Стежки звериных следов пересекали дорогу и исчезали в голубом лесном сумраке. Семен все прибавлял газ. Деревья замелькали так, что в глазах зарябило. Юрка опасливо посмотрел на отполированную баранку, где небрежно покоилась рука шофера. Глаза прикрыты. Уж не заснул ли?

— Э-эй! Долбанемся! — заорал Юрка.

Семен молча полез в карман за куревом. Ловко свернув цигарку, закурил. Юрка успокоился и притих.

Смотреть на дорогу надоело. Все сосны да ели. Вспомнилась бабушка, и сразу стало тоскливо. Может, попросить Семена, пусть остановит? Поздно… Как там она, старая, без дров? И зачем полезла со своим ухватом!..

ДИК

Бензовоз протарахтел по бревенчатому мосту, занесенному до самых перил снегом, и остановился.

— Проснись! — нахлобучил Семен шапку Юрке на глаза. — Где тебе слезать?

— Тут… — Юрка зевнул, протер кулаком дремотные глаза и серым мячиком скатился на дорогу.

Семен отъехал немного и снова затормозил.

— Эй, Огурец! — высунув из кабины цыганское лицо, закричал он. — Если что… разыщи гараж. Слышишь? Гараж!

Бензовоз, брыкнув задним мостом, круто завернул за угол. Юрка Гусь один остался на колеистой дороге. Где-то за избами ревели самолетные моторы. А когда гул спадал, с речки слышались мокрые шлепки. У проруби вальком колотила белье женщина в резиновых сапогах и серой мужской шапке. Там, где река делала плавный изгиб, метель до блеска выледила середину. На дальнем берегу, будто уголек в снежном сугробе, чернела бревенчатая мельница. В низине, у самой кромки леса, разбросала три десятка обветшалых дворов глухая деревушка. А чуть в стороне на поле, окруженном со всех сторон лесом, тарахтели тракторы, сновали машины, копошились крохотные фигурки людей. Там аэродром. Большие зеленые самолеты с одним мотором, тяжело взлетев, делали над деревней круг и исчезали за высокими маковками сосен. И снова появлялись из-за леса внезапно, с выпущенными шасси.

Останавливаясь и заглядывая в подслеповатые окна, Юрка брел вдоль неровного порядка изб. Возле колодца лениво перекидывались словами женщины. Рядом в снегу валялись два коромысла. Тягуче заскрипел ворот, лязгнула цепь, и обледенелая бадья, гулко стукаясь о ледяные стены, понеслась вниз. Юрка, подождав, пока бадья шлепнулась об воду, побрел дальше.

Узнай, где живет главный начальник! Все избы одинаковые. Может быть, тут? К крыльцу одного дома тесно прижалась зеленая машина с большим крытым кузовом. Над кабиной покачивался длинный металлический круг. «Радиостанция, — сообразил Юрка. — Значит, где-то близко и начальник…»

Юрка хотел зайти в избу, но тут увидел летчиков. Они гуськом шли с аэродрома по узкой тропинке, протоптанной в снегу. В кожаных куртках и меховых унтах летчики издали казались толстыми, неуклюжими. Планшеты с зелеными картами бились в ногах. Пистолеты оттягивали широкие командирские ремни со звездами. Один летчик снял шлем, и ветер налетел, спутал светлые волосы. Летчики громко разговаривали. Который шел первым, часто останавливался и, повернувшись к другим, что-то доказывал, размахивая руками. И тогда останавливались все, потому что тропинка была узкая, а в сугроб лезть никому не хотелось.

Юрка стоял у забора и ждал летчиков. Может быть, среди них и тот, с черными усиками и шрамом? Летчики поравнялись с Юркой. Первый опять остановился.

— Он патрулирует каждый день, — сказал летчик. — И в одно и то же время. Можно часы проверять.

— А может быть, это не он? — усмехнулся светловолосый. Он все еще держал шлем в руке. — Мало их там летает?

— Он, — уверенно сказал первый летчик. — У него, ребятишки, черная пантера на фюзеляже. Я эту пантеру запомнил на всю жизнь…

Летчики были молодые. Они только что вернулись с бомбежки. Юрка смотрел на летчиков, как на людей с другой планеты. Они были в небе. Они видели то, что другие никогда не увидят. И вместе с тем летчики совсем обыкновенные. А у того, светловолосого, глаза, как у Стасика, большие и тоже синие-синие. Не будь он в кожаной куртке и унтах и не болтайся у него на ремне пистолет, Юрка бы никогда не подумал, что это летчик. И волосы у него, как у Стасика. Нет, волосы не такие. У летчика прямые белые и коротко подстриженные, а у Стасика — длинные русые и вьющиеся.

Летчики вышли на дорогу. Того, с усиками, среди них не было. Беловолосый посмотрел на Юрку и улыбнулся. Улыбка у него была веселая, хорошая. Юрка в ответ тоже улыбнулся.

— У тебя сейчас нос отвалится, — сказал летчик.

Юрка потер варежкой нос, высморкался.

— У вас ухо белое, — сказал он.

— Плохи мои дела, — еще шире улыбнулся белоголовый. — Какой я летчик без уха?

— Без уха можно летать, — сказал Юрка. — И без носа можно.

Летчик хлопнул себя шлемом по унтам и весело расхохотался.

— А ты шутник! — Он внимательно посмотрел на Юрку.

— Знакомого встретил, Вася? — спросил другой летчик, проходя мимо. Они ушли, а Вася остался.

— Давай в снежки? — предложил он. Поддел пригоршню снега и попробовал скатать снежок. Но снег был сухой и рассыпался. Летчик с сожалением стряхнул снег с ладоней.

— Мороз, — сказал он. — Мороз — красный нос. В другой раз поиграем.

Летчик сделал несколько шагов и снова остановился.

— Я сегодня два «мессершмитта»… — шепотом сказал он. — К праотцам. В ад без пересадки… Никому не скажешь?

Глаза у летчика смеялись, а сам был серьезный. И Юрка растерянно ответил:

— Не скажу.

Летчик подмигнул ему и, прижав планшет к боку, побежал догонять остальных. Юрка смотрел ему вслед и тер нос варежкой. Нос защипало. Сунул варежку в карман и припустил за летчиком. Догнал и, запыхавшись, спросил:

— Из пушки?

— Прямым попаданием, — сказал летчик. — Фук — и один дым…

— Дым… — повторил Юрка. Он стоял на дороге и во все глаза глядел на Васю, который сбил два «мессершмитта». С треском выстрелила дверь в доме напротив, и на улицу в красной распахнутой жакетке выскочила девочка. За ней из темных сеней вымахнула огромная овчарка. В два прыжка настигла девчонку и ошалело запрыгала вокруг, весело скаля красивую черную морду.

— Надо же, Дик! — вытаращил глаза Юрка. — Дик, Дик! — радостно позвал он.

Овчарка встала как вкопанная. Уши торчком.

— Пес! Узнал? — подскочил Юрка и на радостях хотел погладить собаку, но та, вздыбив загривок, показала клыки.

— А ну-ка дотронься! Боишься? — подзадорила девчонка и вдруг засмеялась: — Ой! Бабкин приемыш… А я видела, как тебя мальчишки отлупили.

И Гусь ее узнал. Это та самая девчонка, которая вместе с ним в очереди за хлебом стояла. И коса болтается сзади. Если бы не эта девчонка, Юрка, может быть, и удрал бы тогда от Жоркиной компании. Ведь нарочно — дрянь такая! — сзади шла!

— Давай проваливай, — сердито сказал Юрка. — А то за шиворот снегу напихаю.

— Ой как страшно! — хихикнула девчонка, гладя Дика. — Только сунься!

Захватив горсть снега, Юрка кинулся на девчонку, но желто-черная молния сшибла его с ног. А когда он открыл залепленные снегом глаза, чуть не завопил от страха: в лицо ему горячо дышала клыкастая морда.

— Константин Васильевич! — визжала девчонка, барабаня в окно. — Дик на мальчишку набросился…

— Дик, место!

Морда исчезла, и Юрка увидел над собой знакомое лицо с черненькими усиками и змеистым шрамом от губы до подбородка. Усики дрогнули, сверкнули два золотых зуба.

— Э-э… старый знакомый… Гусь! Пошел прочь! — Локтем летчик отпихнул овчарку. — Не потрепал?

— Не…

Юрка встал на колени, подобрал шапку, усмехнулся, влюбленно поглядывая на Дика:

— Ученый… Раз — и с катушек долой.

— Он хотел мне снегу за шиворот натолкать, вот Дик его за это… — подошла к ним девчонка. — Я испугалась. Думала, разорвет, нам отвечать придется.

— Будет он из-за тебя по-настоящему кусать, — буркнул Юрка.

— Пойдем, Гусь, жжет морозец-то!

— А эта, — хмуро показал глазами Юрка на девчонку, — тут живет?

— Вот чудак, — засмеялся летчик. — Эта девчонка — Маргаритка! — Он вдруг сгреб их обоих на руки и, брыкающихся, бухнул в пышный сугроб, что намело возле крыльца.

В просторной избе барыней стояла краснобокая времянка, сделанная из железной бочки. От нее так и веяло жаром.

— Есть хочешь? — вытряхнув Юрку из фуфайки, спросил летчик.

— Щи? — потянул тот носом.

— Догадлив.

Девочка Маргаритка большущей поварешкой наплескала в миску щей и, бесцеремонно задрав у Юрки под носом чистую полотняную скатерть, поставила на стол. Даже хлеба не дала! Когда деревянная ложка забарабанила по дну миски, летчик подмигнул ей: «Подлей!»

— Лопнешь, Гусь! — хмыкнула Маргаритка, ставя перед Юркой вторую миску.

— Не бойся.

Юрка отпустил ремень на две дырки, потыкал пальцем в живот.

— Я, если захочу, еще могу столько навернуть.

— В гости, Гусь? — Константин Васильевич, лежа на узкой железной кровати, застланной жестким серым одеялом, пускал синий дым в низкий, заклеенный пожелтевшими газетами потолок.

— Кто же этакую даль в гости ходит? Аэродром буду строить.

Юркины глаза посоловели от сытных щей, волнами плыло по телу сонное тепло.

Маргаритка, небрежно забросив косу за спину, уселась с толстой книжкой у окна. Дик подошел к ней и уткнулся мордой в колени. «Чего это он? — подумал Юрка. — К вредной такой…»

На русской печке кто-то завозился, закашлялся. На пол со стуком упал валенок. Занавеска отодвинулась — и показалась круглая лысая голова.

— Костя, будь добр, который час? — хрипло спросила голова и стрельнула в Юрку заспанными серыми глазами.

— Проспал ты, дядя Коля, весь свет…

С печки спустились две ноги в ватных штанах.

— Ритусь! Носки высохли?

Юрка мысленно приставил к глянцевой лысой голове толстую косу и сразу уловил сходные черточки у дяди Коли и Маргаритки. «Папаша…» — решил он.

Лысый спустился вниз, и Юрка увидел, что правый рукав его гимнастерки пустой. Но он и при помощи одной руки в два счета оделся. Свернув козью ножку, прикурил прямо от печки и ушел.

— До нас слухи дошли, — сказал Константин Васильевич, задумчиво глядя на клевавшего носом Юрку. — Здорово ты фрицев заставил разгрузиться над болотом… А тот ленинградский парнишка? Стасик, кажется? Тоже с тобой был?

— Был! — живо откликнулась Рита. — Ему тетка потом так наподдавала веревкой — неделю помнил… А этот Гусь, он на вокзале сало утащил.

— Выкладывай ракетницу! — потребовал летчик. — Здесь с ней шутки плохи!

— Потерялась в лесу… Искал, искал — нету, — сказал Юрка, злобно поглядывая на Риту.

— Не врешь?

— Вот еще! — похлопал Юрка по карманам. — Где же она.

— Хочешь строить аэродром?

— Думаете, не смогу? — сказал Гусь. — У меня силенки хватит.

— А что ты умеешь делать?

— Могу снег расчищать… и…

— Самолетам хвосты заносить… — подсказала Рита.

— Можно, я ей один раз дам как следует? — дрожащим голосом спросил Юрка.

— Отставить!

Летчик задумался. Отослать домой, к бабке? Опять удерет: упрямый! Да и бабка не справится с ним… Этому мальчишке нужна крепкая рука, мужская. А молодцом он дрался тогда с ребятами. Один против всех. И ничего, ни разу не пискнул. Потешный такой, растрепанный, с синяком под глазом, а ершится… Чем все-таки понравился ему этот Гусь?

— Ладно.

Константин Васильевич вытащил из-под кровати меховые унты, снял со стены ремень с пистолетом.

— Давай, Юра, сразу договоримся обо всем. Идет?

Юрка кивнул, еще не зная, куда летчик клонит.

— Я слышал, ты с бабушкой живешь.

— Ушел…

— Одну бросил?

Юрка промолчал.

— Нехорошо, брат, получается, — покачал головой летчик.

— А чего она ухватом бьется? — насупился Юрка. — Не хочу… Не буду с ней жить. Вот и все!

— Тебя не ухватом — плеткой надо отстегать, — вмешалась Маргаритка. — Ты такой…

Юрка сжал кулаки и, прикусив губу, шагнул к ней. Дик навострил уши и негромко заворчал.

— Чего ей надо? — крикнул Юрка.

— Помолчи, — повернулся летчик к Маргаритке. — У нас мужской разговор… Работа на аэродроме найдется, — сказал он Юрке. — Но учти, брат, здесь военная дисциплина. А это штука серьезная. Придется старые замашки отставить! Тут нянчиться не будут. Чуть что — за шиворот и вон! Это на хороший конец. А может быть и похуже… Одевайся, пойдем к коменданту оформляться. Поручусь за тебя. Ну а подведешь — не сносить и мне головы… Честно скажи: можно поручиться за тебя?

Рита делала вид, что ей нет никакого дела до их разговора, но золотистые паутинки над ее лбом дрожали от любопытства. Юрка смотрел на загнувшиеся носы своих валенок и мучительно морщил лоб, не зная, что сказать. Хорошие слова так и вертелись на языке, но… тут эта Маргаритка!

На улице вокруг изб снова захороводила поземка. Полдня постояла хорошая погода, и вот снова метель. Серые растрепанные облака катились над лесом. Взревел мотор и сразу заглох. Промычала в хлеву корова. Дик помчался мимо и скрылся в чужом дворе. Опять повстречались летчики, толстые, неповоротливые в своих кожанках.

— Бомбить полетите? — спросил Юрка.

— Нелетная будет погодка, черт бы ее побрал! — Константин Васильевич далеко выплюнул окурок. — Придется, как сусликам, сидеть в норе, а душа, Юрка, в небо просится.

ШТУРМОВИКИ УХОДЯТ В НЕБО

С аэродрома тяжело поднялся штурмовик, за ним — второй, третий. Юрка раскрыл рот, чтобы не оглохнуть от рева моторов, и стал считать взлетевшие самолеты. Девять! Нагруженные бомбами штурмовики сделали круг и низко над лесом пошли на запад.

— Во-он у самого первого на хвосте цифра «одиннадцать». — Юрка наступил Кате на лопату. — Да погоди ты!

— Вижу… Ну и что?

— Северов на этом ИЛе полетел фрицам дрозда давать. Между прочим, друг, — сказал Юрка значительно.

— А можешь ты и меня познакомить со своим другом? — Катя, розовощекая, кареглазая, подмигнув подружкам, подбоченилась, повела круглыми плечами. — Иль я ему не пара?

— Он летчик, — серьезно сказал Юрка.

Колупая лопатой заледенелый снежный наст, он нет-нет да и поглядывал на застрявшую над лесом гряду облаков. Что-то не возвращаются штурмовики…

Наконец над соснами показываются черные точки. Пять. Тревожно тукает сердце. Ага! Еще два шмеля выныривают из-за кромки порванного посередине облака. И совсем с другой стороны на посадку тяжело идет восьмой самолет. Нос его тянет вниз, на крыльях пробоины. Но этот сядет, а вот… Сколько Юрка ни щурит глаза на примолкшее небо, девятый штурмовик так и не показывается.

— Уж не твой ли друг не вернулся? — вздыхает Катя. Глаза у нее теперь не смешливые — печальные.

— Вернется, — неохотно говорит Юрка. — Северова не так-то просто сшибить. Он сам любого фрица угробит. — Юрка воодушевляется. Он всегда верит тому, что говорит сам. — Летчики — это… самые лучшие люди… Ясно? Захочу — буду летчиком… Не смейся. Буду!

— Будешь, будешь, — соглашается Катя.

Притарахтел дядя Коля с пустыми санями. Пох-пох-пох! — плевалась колечками синего дыма тракторная труба.

— А ну, навались в остатный раз, красавицы! — спрыгнул с гусеницы дядя Коля. Пустой рукав его фуфайки заткнут за ремень, на левой руке большая двупалая рукавица. Юрка с уважением посмотрел на него: с одной рукой, а этаким тракторищем управляет!

Над летным полем стоял гул. Штурмовики, издали напоминающие огромных зеленых стрекоз, один за другим уползали в замаскированные сосновыми ветками ангары. Летчики потянулись через поле к деревне. Мимо не пройдут. Сделают крюк, но обязательно завернут сюда. Увидев летчиков, девушки стали без всякой причины громко смеяться и потихоньку прихорашиваться: одна платок поправит, другая фуфайку одернет.

Летчики поравнялись с девушками, остановились. Синеглазый Вася подошел к Юрке и, как со старым знакомым, поздоровался за руку.