ВДВОЕМ

— Ну вот, — сказал Генька, — мы и одни.

Валерка в последний раз посмотрел вслед поезду, увозившему папу и маму на курорт в Сочи, и вздохнул:

— Одни…

Сентябрьский ветер с шорохом гонял по улице желто-красные листья. Листья сыпались прохожим на головы, плечи. На ходу приклеивались к троллейбусам, стаями гонялись за каждой автомашиной. Девчонки собирали в парках прозрачно-желтые кленовые лапы и разгуливали с ними по улицам. Небо над городом стало низкое и серое. Его подпирали рогатки телевизионных антенн.

— Подними воротник, простудишься, — строго сказал Генька.

Валерке это не понравилось. Не успели папа с мамой уехать — начинает командовать! Ничего не выйдет! Теперь он без командиров проживет, в свое полное удовольствие. Думает, если старше на пять лет, то Валерка будет ему подчиняться.

— Свой воротник подними, — сказал Валерка, — а мне и так хорошо.

Генька поймал Валерку за рукав, поднял ему воротник и нахлобучил фуражку на самые глаза.

Валерка вырвался, опустил воротник и назло брату снял фуражку.

— Что тебе папа и мама говорили перед отъездом? — спросил Генька.

— Не помню, — ответил Валерка, — я был очень расстроенный.

— Ты меня должен, как старшего брата, слушаться во всем… Ясно? А если забыл, могу освежить твою память…

— Только пальцем тронь — сразу телеграмму в Сочи, — сказал Валерка, держась от брата подальше. — Мне тоже велели за тобой посматривать… «Этот шалопай не внушает мне доверия» — вот что сказал папа… Шалопай — это ты!

— Поговори у меня! — рассердился Генька.

— И вправду стало холодно, — поежился Валерка и поднял воротник.

…Поужинали холодными котлетами.

— Подзаправился? — сказал Генька. — А теперь марш за уроки.

— А ты? — спросил Валерка, видя, что брат развалился на тахте с книжкой «Таинственный остров».

— Давай, давай… — сказал Генька.

Валерка со вздохом вытащил из портфеля тетрадку и задачник. Нужно было высчитать, за сколько часов опорожнится резервуар с водой объемом в три тысячи литров, если в одну секунду из него вытекает по пять литров.

Литры перемешались в Валеркиной голове с часами и секундами. В глазах рябило от цифр, а все еще было неизвестно, когда и за сколько часов вытечет вода из проклятого резервуара.

— Гень, — спросил Валерка, — ты остался и за папу и за маму?

— Допустим, что это так, — важно сказал Генька. — А что?

— И все-все, что делал папа, теперь ты будешь делать?

— Ну, допустим, — сказал Генька.

— Я так и подумал, — облегченно вздохнул Валерка. — Садись и решай мне трудную задачку.

— Чего выдумал! — ухмыльнулся Генька.

— Папа-то решал!

Генька с любопытством посмотрел на младшего брата.

— А ты, я гляжу, остряк, голубчик! Тебе палец в рот не клади… Заруби на носу: никаких задачек я тебе решать не буду. Нашел, понимаешь, дурака!

— Значит, наш папа тоже дурак?

— Не болтай глупостей, — заерзал на тахте Генька. — Я этого не говорил… И вообще, не мешай человеку читать. Ясно?

— Ясно, — мрачно сказал Валерка и, забрав задачник с тетрадкой, отправился на кухню.

— А голубчиком меня попрошу больше не называть. Вот. Ясно? — крикнул он оттуда.

В квартире наступила подозрительная тишина. Генька читал. Валерка притих на кухне. Геньке не терпелось взглянуть, что там поделывает младший брат, но никак не мог оторваться от книжки.

В полуоткрытую дверь змеей вполз тоненький ручеек. Когда Генька наконец поднял голову, ручеек превратился в небольшое озерко. В него-то Генька и угодил босой ногой.

— Это уже слишком! — заорал он, влетая в кухню. — Ты что тут делаешь, вредитель?

«Вредитель» с озабоченным видом сидел на полу и, черпая стаканом из таза воду, лил ее в старый бидон из-под керосина.

— Не мешай мне, — сказал он Геньке. — Не видишь, человек задачку решает? Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать… Что такое? Лью, лью, а бидон почти пустой!

— Удивительная вещь! — усмехнулся Генька. — Бидон-то с дыркой!

— Ай-яй! — сокрушенно покачал головой Валерка. — И правда. Опять все сначала…

— Ну уж дудки! — сказал Генька. — Бери-ка, голубчик, тряпку да вытирай пол… А задачку… ладно, я сам решу.

Утром Генька что-то очень долго возился на кухне. Хлопали дверцы буфета, гремели кастрюли. Валерка вертел в руках пустой стакан и терпеливо ждал, когда старший брат принесет горячий завтрак.

Генька принес чайник с кипятком, сахарницу и горбушку хлеба.

— Не жирно, — заметил Валерка.

— Обшарил все столы — пусто, — сказал брат. — Совсем из головы выскочило, что вчера нужно было в магазин сходить… И все из-за твоей задачки!

Валерке не очень хотелось есть, но зато очень хотелось досадить брату. Командует и командует, понимаешь! А сам завтрак приготовить не умеет.

— Хорошо, — сказал он, демонстративно вставая, — пусть я умру с голоду…

— Пей чай.

— Какая от воды польза? От воды только живот раздувается… А потом бурчит, как в раковине.

— Давай, голубчик, договоримся, — сказал Генька.

— Опять «голубчик»? — перебил Валерка.

— Почему тебе не нравится? — пожал плечами Генька. — Очень милое слово… Так вот, ужин я обеспечиваю, завтрак — ты.

— А обед?

— Мама с тетей Настей договорилась… Наварит борща.

Валерка почесал затылок. Не очень-то интересное дело — готовить завтрак! Нужно раньше вставать, газ зажигать, чай заваривать, жарить что-то…

— Ничего не выйдет, — сказал он. — Тебе мама велела за мной ухаживать? Велела! Вот и ухаживай. А мне к плите нельзя и близко подходить. Я не умею с газом обращаться. Вдруг взорву всю кухню?

— Это ты маму пугай, — сказал Генька, — а мне очки не втирай… Подумаешь, кроха! Спички прикажешь прятать?

— Ладно, буду обеспечивать, — согласился Валерка, — только не завтрак, а ужин.

— Почему ужин?

— Потому что… утром у меня все из рук валится.

— В восемь часов чтобы ужин был на столе, — сказал Генька. — Ясно?

Из комнаты вдруг пропал будильник. Еще рано утром он весело трещал, так что на тумбочке плясали флаконы и разные коробочки, а вечером его не стало. Хватился Генька. Он всегда заводил будильник, чтобы не проспать в школу.

— Чудеса! — сказал Генька и подозрительно посмотрел на Валерку. — Не мыши же его утащили?

— Не мыши, — сказал Валерка, усердно строча упражнение, — он тяжелый.

Генька подошел к брату, заглянул в большие серые глаза.

— Брал, — вздохнул Валерка.

— На что он тебе сдался?

Валерка промолчал.

— Завтра же принеси, слышишь!

— Слышу… Только он потерялся.

— Как это — потерялся? — вытаращил глаза Генька. — Это же не карманные часы, а все-таки будильник. Полкило весу.

— Сначала он был у меня, а потом… Нет его у меня, — запинаясь, сказал Валерка. — Гень, ты не кричи. Хочешь, я буду и ужины, и завтраки обеспечивать?

— Интересно: кто нас завтра в школу разбудит?

— Радио, — сказал Валерка.

— А что мы будем делать с шести утра до восьми? Мух на потолке считать?

— Заниматься будем! Этой… зарядкой! «На месте шагом марш…» Знаешь, Гень, какие мы сильные будем? Нам учительница говорила: кто занимается…

— Еще слово, — сказал Генька, — и я за себя не ручаюсь.

С вечера Генька долго не мог заснуть. Плохо все-таки поддается его воспитанию Валерка. Куда-то подевал будильник! Задачки не решает. Интересно: что у него в дневнике?

Генька тихонько слез с тахты, посмотрел на Валерку. Тот безмятежно спал, подложив руку под розовую щеку. На курносом Валеркином носу синело чернильное пятнышко. Перестарался парень! Портфель в прихожей. Генька достал дневник, раскрыл и присвистнул: «Хорош гусь!». В дневнике рядком красовались две двойки. И кроме того, за какую-то провинность классный руководитель вызывал на завтра родителей в школу.

«А это еще что такое?» Генька запустил руку на дно портфеля и выгреб оттуда вместе с обрывками тонкого провода полпригоршни охотничьего пороха. Бросился к письменному столу. Так и есть! Коробка пороха ополовинена. Хотел было разбудить Валерку и задать ему хорошую трепку, но раздумал. Такое дело и до утра потерпит.

Мощный бой кремлевских курантов разбудил братьев в шесть утра. Генька попытался оторвать от теплой подушки голову, но не смог. Голова была тяжелая, сонная.

— Ты спи, Гень, — пробормотал Валерка, выдернув вилку из штепселя, — сейчас физзарядка… сей… час.

И тут же уснул.

Завтракали в десять часов. Генька, злой, лохматый, вертел в пальцах вилку с черной подгорелой котлетой (это Валерка постарался) и в упор свирепо смотрел на младшего брата. За ним столько накопилось грехов, что Генька не знал, с чего начинать.

Валерка смотрел в тарелку невинными глазами и храбро жевал горькую черную котлету.

— Ешь, Гень, — сказал он. — Бабушка говорила, что подгорелые вещи ужас как полезные для живота… Помнишь, как она смешно говорила? «Пользительно для брюха». Ха-ха!

Генька бросил в сковородку вилку с недоеденной котлетой, поднялся во весь свой полуторавалеркин рост и гаркнул:

— Где, черт возьми, будильник? Где порох? Что в классе выкинул?

Валерка мужественно приготовился к трепке, но тут как нельзя кстати зазвонил телефон. Валерка пулей бросился к нему.

— Кто? — спросил Генька.

— Из школы… директорша, — отворачиваясь от трубки, сказал Валерка. — На, поговори.

Генька, краснея, попятился.

— Это… ты лучше сам разговаривай.

— Ладно, приду, — сказал Валерка и повесил трубку.

— Чего там? — небрежно спросил Генька, глядя в окно.

— В школу вызывают, — сказал Валерка.

— Кого вызывают?

— Папу. Я говорю, его нет. «Ну, тогда, — говорит, — вы приходите…» Так и сказала: «вы». Чего ты там натворил, разбойник?!

— Она тебя за маму приняла, — сказал Генька. — А ну, живо в школу! Подумать только! На два урока опоздали благодаря твоей милости.

После обеда Генька принялся натирать полы в квартире. Он всегда натирал полы, когда был в расстроенных чувствах. Трет, смотрит под ноги и лоб морщит. Полы заблестели, как крышка пианино.

— Что новенького? — спросил, глядя на Валеркин затылок.

— Все по-старому, — сказал Валерка и уронил на тетрадку кляксу.

— Родителей нет… Придется, дружок, тебе идти к директорше. А я, так и быть, схожу к твоей Вере Ивановне.

— Хитрый! — сказал Валерка. — Обдурить хочет… Знаешь, какая директорша сердитая? Не то что Вера Ивановна.

— Ты ей скажи, что наши родители уехали. И все.

— Сам скажи.

— Вот человек! — нахмурился Генька. — Не поверит она мне.

— Подпиши дневник, тогда пойду к директорше, — сказал Валерка.

Генька подписал. Рядом с двумя прежними двойками появилась третья, по чистописанию.

— Ишь нахватал… — пробурчал Генька. — Папа посмотрел бы.

Валерка слышал, как брат подошел и остановился за спиной. Молчит. Не оглядываясь, Валерка видел нахмуренный лоб брата, колючий ежик светлых волос, такие же серые, как у него, Валерки, глаза. Только грустные. Сейчас Генька не задается и не командует… Сам проштрафился.

От директорши Валерка вернулся скоро. Но Генька уже был дома.

Мрачно приплясывая на одной ноге, натирал полы на кухне. Увидев на тумбочке будильник, Валерка торопливо сбросил пальто и стремглав уселся за уроки.

— Ну что? — спросил Генька.

— Ничего, — сказал Валерка. — Прогнала.

— Я так и знал, — усмехнулся Генька и так дернул по паркету щеткой, что та сорвалась с ноги и он шлепнулся на блестящий пол.

Валерка уткнулся носом в задачник и тихонько засмеялся.

— Дай руку! — сказал Генька.

Валерка дал и сразу же очутился на полу, рядом с братом.

— Эх ты, чучело, — сказал Генька. — Многоступенчатые ракеты изобретаешь, а задачки решать не хочешь. Поэтому-то твой будильник и зазвонил на уроке. Неточно рассчитал, садовая голова!

Эту несчастную реактивную ракету Валерка с Вовкой Шошиным изобретали целый месяц. Потихоньку от всех. Хотели мир удивить. Мир не удивили, а класс переполошили здорово. Сделали маленький ракетодром, установили ракету, напичканную папиным порохом и еще всем, что может быстро воспламеняться, подвели от трех батареек ток, подключили будильник. Ракета должна сработать в точно заданный срок — в большую перемену. А чтобы ее не стащили, спрятали за классной доской. Вместо того чтобы сработать в большую перемену, ракета взяла да и сработала на уроке русского языка. Сначала звякнул будильник, потом грохнуло так, что побелка с потолка посыпалась. Шипя и отплевываясь огнем и вонючим дымом, ракета запрыгала по полу как очумелая. Что тут было!..

— Почему все-таки будильник раньше времени замкнул цепь? — задумчиво сказал Валерка. — Мы все точно рассчитали.

— Изобретатель! — язвительно усмехнулся Генька. — Да будильники сроду точно не звонили. Плюс-минус пятнадцать минут.

Валерка с ненавистью посмотрел на будильник.

— Поднялась ваша ракета хоть на метр? — спросил Генька.

— На метр! — усмехнулся Валерка. — Да она, если бы не потолок, до самого неба долетела.

— А горючее как расположили?

— В середку натолкали.

— Сапожники!

— Гень, давай мы завтра с Вовкой ракету сюда притащим и вместе попробуем запустить!

Генька провел пальцем по сверкающей паркетине.

— Блестит!

— Ух, здорово полетит! Мы ей хвост, как комете, приделаем.

— Зачем хвост? В таком деле форс ни к чему… — сказал Генька. — Я бы, конечно, помог вам… Некогда, понимаешь, мне: надо двойку по тригонометрии исправлять.

— Исправишь!

— Я-то — да, а ты?

Валерка, загибая пальцы на левой руке, стал что-то подсчитывать.

— Пять дней мне надо, — сказал он.

— Вот через пять дней и займемся ракетами. А сейчас — за уроки!

— Гень, реши мне в последний раз задачку! — попросил Валерка. — А с завтрашнего дня буду сам решать.

— Пока не научишься решать задачки, забудь про ракеты. Тоже мне Циолковский! А если бы в твоей ракете люди сидели? Что тогда? Из-за глупого математического просчета они кокнулись бы.

— А парашют на что?

— Парашют! Тут парашют не поможет… Будешь решать или нет?

— Буду, — сказал Валерка, запуская пальцы в волосы. — Как же это мы с Вовкой о людях-то не подумали?

В комнате тихо. Слышно, как диск крутится в электрическом счетчике. «Хорошо бы, — думает Валерка, — приспособить счетчик для решения задачек… За полчаса накрутил бы десять штук!»

— Гень, — говорит Валерка, — кто двойку исправит, тот в этот день ни завтрак, ни ужин не обеспечивает. Отдыхает.

— А если оба исправим в один день?

— Посидим голодные. Чай будем пить!

— Ладно, — улыбается Генька, — будем чай пить.

Через полчаса Валерка кладет перед братом тетрадь.

— Решил!

Генька проверяет.

— А говорил, не можешь!

Валерка стучит себя кулаком по голове и весело кричит:

— Соображает!

Оказывается, приятно самому решить задачку!

Валерка и Генька смотрят на циферблат перронных часов. Стрелка прилепилась к одной цифре и никак не может отлепиться. В гулких сводах вокзала эхом отдаются паровозные гудки, беспорядочные голоса встречающих. У многих в руках цветы.

— А мы забыли про цветы, — говорит Валерка.

— Деньги кончились, — бурчит Генька.

— Нарвали бы в сквере.

— А штраф мама заплатила бы?

Валерка смотрит вдоль путей. Далеко, где-то между пустыми вагонами, сверкнули два желтых глаза. Рельсы засияли, загудели.

— Едут!

Людской поток подхватывает их и несет навстречу составу.

— Гень, если мама с папой спросят, как я вел себя, что ты скажешь? — на ходу спрашивает Валерка.

Генька молчит.

— А я знаешь что скажу, если про тебя спросят?

— Мне это безразлично, — усмехнулся Генька. — Ну что ты скажешь?

— Скажу, что никакой ты не шалопай… И вообще двойки мы исправили, дома полный порядок. Чего еще надо?

— А ракета, папин порох, будильник?

— Вспомнил! — сердится Валерка. — Это когда было? Я же потом исправился. А порох ты купил. Думаешь, я не видел? Коробка-то снова полная! А ужины, скажешь, плохо под конец стряпал?

— Зря стараешься, — смеется Генька. — Я и не собирался про тебя ябедничать. За последнее время ты изменился… К лучшему.

— Гень, вон они, в окне! — радостно кричит Валерка. — Я первый увидел!

ЗНАЧОК

Значок валялся на тротуаре. Снег припорошил его, и виднелся только желтый стержень с резьбой. Мимо проходили люди, и никто не заметил. А вот Валерка сразу увидел. Он поднял значок, потер его о рукав пальто, и на белом кружочке засиял приготовившийся к бою боксер. Внизу на зеленом эмалевом фоне написано: «Третий разряд».

— Спортивный! — обрадовался Валерка.

Он сунул значок в карман и, насвистывая, зашагал домой.

Переписывая в тетрадку упражнение по русскому языку, Валерка то и дело вынимал из кармана начищенный зубным порошком значок и любовался им. «А что, если его к куртке привинтить?» — подумал Валерка.

Проколол ножницами дырку и вставил значок, но без специальной гайки он не держался. Тогда Валерка намотал на стержень длинную нитку, и значок перестал вываливаться.

— Молодец! — сказал отец, увидев на Валеркиной груди значок. — В нашей семье как раз не хватало чемпиона мира.

— Да я… — смутился Валерка. — Так просто…

— И не жалко тебе свой нос?

Валерка дотронулся пальцем до курносого носа и не нашелся что ответить.

— Вообще-то, нос — это пустяки, — сказал отец. — Одобряю. Спорт — великое дело!

Отец спешил, и Валерка не успел ему объяснить, что, хотя спорт и великое дело, он, Валерка, никакого к нему отношения не имеет.

Валерка взглянул в окно и во дворе увидел соседского мальчишку — Пашку Дадонова. Он стоял на заваленной снегом крыше низенького сарая и, разинув рот, глазел в небо, на своих голубей.

— Валера, — сказала мать, — сходил бы дров наколол.

Колоть он любил. Другое дело — пилить: таскай и таскай пилу как заведенный. А поработать на свежем воздухе с колуном — одно удовольствие. Валерка взял ключ от сарая и, накинув на плечи пальто, бодро запрыгал вниз по лестнице.

Перед сараем расчистил от снега площадку, поставил посередине самый толстый чурбак, на него другой, потоньше, и, крякнув для порядка, треснул тяжелым колуном. Разогревшись, Валерка сначала сбросил с себя пальто, потом и шапку. Светлые волосы прилипли ко лбу, круглые щеки раскраснелись. Березовые чурбаки с треском лопались с первого удара. А вот сосновые приходилось колошматить по три-четыре раза.

Откуда-то сверху на шею посыпался снег. Валерка задрал голову и увидел на кромке крыши тупые носы Пашкиных валенок.

— Поосторожнее нельзя? — сказал Валерка. — Не видишь, человек работает?

— А ты своим топором потише махай, — пробурчал Пашка. — Голубей пугаешь…

Валерка и Пашка Дадонов не дружили, хотя и были соседи. «Носится тут со своими голубями…» — подумал Валерка и отвернулся от Пашки. Но не успел он до конца расколоть чурбак, как на голову обрушилась целая лавина снега. Валерка отпрыгнул в сторону и заорал:

— В ухо дам!

— Тебе говорят, погоди колоть, — ухмыльнулся Пашка. — Вот голуби сядут — и коли хоть до самой ночи.

Валерка скатал большой снежок и запустил в Пашку. Но тот на один шаг отступил от края, и его стало не видно. Зато рыхлый ком снега ловко залепил правый Валеркин глаз.

— Ну, Дадонище!

Валерка схватил полено и запустил в Пашку, но тот легко увернулся. Второе полено нечаянно угодило в фанерную голубиную кормушку. Она затрещала и рухнула в сугроб.

— Ах так! — рассвирепел Пашка. — Я те покажу, где раки зимуют!

Он, не раздумывая, с крыши спрыгнул в сугроб и, размахивая кулаками, двинулся на Валерку.

— Я те… сейчас!

И вдруг, не дойдя двух шагов, Пашка остановился. Кулаки его разжались, и вытаращенные глаза еще больше вытаращились.

— Ну, чего стоишь? — подзадорил Валерка. — Иди-иди, я тебе…

Но Пашка топтался на месте и пристально смотрел на Валеркину грудь. «Чего это он?» — удивился Валерка и шагнул навстречу. Пашка отступил.

— Хитрый какой! — совсем другим голосом сказал он. — Буду я с тобой драться… Я тебе в ухо, а ты меня этим… нокаутом в зубы. Вас там разным приемам научили…

— Никаким приемам меня не учили, — покраснел сообразивший, в чем дело, Валерка. — Я просто так…

— Рассказывай! — почесал свой широкий, уточкой, нос Пашка. — Будто я не знаю, каким штукам боксеров обучают… Я, может быть, сам скоро буду заниматься боксом. У меня эти… данные есть.

Пашка поднял кормушку и по шаткой лесенке проворно забрался на крышу. Больше оттуда на Валеркину голову не упала ни одна снежинка.

«Надо содрать значок, — решил Валерка, смущенный таким исходом. — Узнают, что я никакой не боксер, — засмеют…» Но значок так и не содрал. Забыл. До сумерек складывал наколотые дрова в поленницу, потом после трех стаканов горячего чая с лимоном сразу потянуло в сон.

— Ребята, — сказал в школе Вовка Шошин. — Клюква-то наш, оказывается, боксер-разрядник!

Валерку окружили. Глазели на значок, завистливо вздыхали:

— Третий разряд… Вот это да!

— Ты теперь, Валер, самый сильный в классе…

— Боксер!

Коля Орлов, до сегодняшнего дня считавшийся самым сильным в классе, потыкал Валерку кулаком в живот и добродушно заметил:

— Пресс ничего. Приличный пресс.

— А боксерские перчатки у тебя настоящие? — спросил Вовка Шошин.

— Иди ты со своими перчатками! — огрызнулся Валерка.

— Подумаешь, спросить нельзя, — обиделся Вовка. — Третий разряд каждый получить сможет… Вот если бы первый!

— Этот значок я…

Валерка хотел все честно рассказать, но тут зазвенел звонок, и вошла учительница русского языка. Проверив домашнее задание, она вызвала Валерку к доске и продиктовала сложносочиненное предложение. Мел шипел, крошился, и Валерка нервничал. Очевидно, поэтому в таком простом слове, как «мышь», сделал грубую ошибку. Написал без мягкого знака.

— Оказывается, ты, Клюквин, с шипящими не в ладах? — сказала учительница. — Запиши-ка на дом дополнительное упражнение…

— Мышь — это ерунда, — с задней парты сказал Вовка Шошин. — Наш Валерка — боксер! У него настоящий разряд!

— Поздравляю, — улыбнулась учительница. — Только спорт не должен мешать учебе.

Увидев в журнале четверку, Валерка воспрянул духом. Он уже настроился на «трояк». Видно, учительница раздобрилась, узнав, что Валерка боксер. А тут еще отличница Люся, красивая большеглазая девочка, одарила Валерку таким долгим восхищенным взглядом, что он чуть было мимо своей парты не прошел.

Не повернулся у Валерки язык правду рассказать про значок. Сначала хотел… но как-то так уж все получилось. То звонок, то учительница, да тут еще Люся-отличница… А собственно, зачем он всем должен рассказывать, что нашел значок? Нашел, и ладно! А потом, может быть, он, Валерка, действительно будет боксером. Может быть, он уже давно решил стать боксером. Вон какой у него пресс… Приличный! Сам Коля Орлов сказал. А Коля зря говорить не будет. Он, Валерка, когда подрастет, самого Геннадия Шаткова… как это?.. Нокау-ти-рует!

Постепенно Валерка свыкся с мыслью, что он рожден для бокса, и больше не краснел, когда ребята спрашивали: «А сколько весит одна боксерская перчатка?» — «Два килограмма, — не сморгнув, отвечал Валерка. — А две — четыре…»

Ребята с уважением смотрели на низкорослого Валерку, который легко орудует такими тяжеленными перчатками.

Один раз только Вовка Шошин разозлил его. Подошел и без спроса схватил Валерку за нос. У того даже слезы выступили.

— Ты что, обалдел? — возмутился Валерка.

— Почему у тебя нос твердый? — спросил Вовка. — У всех настоящих боксеров носы мягкие… Как резина.

— Это почему мягкие?

— Будто не знаешь! — усмехнулся Вовка. — Раза три врежут по сопатке перчаткой… Сколько, говоришь, она весит?

— Два килограмма…

— Во-во! От такого удара нос может запросто отскочить… Поэтому настоящие боксеры вынимают из носа какую-то косточку, и нос становится как резина. Лупи по нему сколько влезет, ему хоть бы что! Расползется, как блин, а потом снова такой же…

«Пашке Дадонову не надо никакую косточку вынимать, — подумал Валерка, — у него и так нос плоский. Видно, и вправду у него есть эти… данные». А вслух сказал:

— Вытащу я еще эту косточку… Успеется! — И строго предупредил: — В другой раз чужие носы грязными руками не лапай!

Когда у Валерки спрашивали, где он тренируется, он неопределенно отвечал: «Там… в „Буревестнике“.

Вовка Шошин ходил по пятам и просился, чтобы Валерка взял его на тренировку.

«Жалко, что ли? — надоедал он. — Посмотрю и уйду…» — «Говорят, посторонних не пускают! — злился Валерка. — Пропуск нужен». — «А у тебя есть?» — «А это что? — Валерка раздраженно тыкал пальцем в значок. — Это самый лучший пропуск…»

Каждое утро ребята окружали Валерку и засыпали вопросами: «Как вчера закончились соревнования на зимнем стадионе?», «Кто будет чемпионом города?», «Кто поедет на Олимпийские игры?»

Чтобы не опозориться, Валерке приходилось утром на полчаса раньше вставать и, позавтракав, бежать на угол, где возле автобусной остановки висела газета «Советский спорт». За полчаса он успевал проштудировать две страницы. Подпрыгивая и прикладывая теплую рукавицу то к одному, то к другому уху, Валерка читал спортивные обозрения и про себя проклинал всех любопытных на свете. Потом утренняя читка вошла в привычку, и Валерке даже стало нравиться это дело. Однажды он так увлекся, что на урок опоздал. Зато на перемене сам засыпал ребят новостями.

Шошин перестал проситься на тренировки. И вообще Вовка какой-то странный стал. Пересказывая ребятам спортивные новости, Валерка часто ловил на себе его загадочный взгляд.

— Сколько секунд продолжается нокдаун? — неожиданно спрашивает Вовка.

— Десять.

— Правильно, — говорит Шошин. — А раунд?

— Раунд?

— Ну да, раунд…

Валерка, краснея, морщил лоб. В какой же статье он читал про это?

— Полчаса… — наугад сказал Валерка.

— Многовато! — усмехнулся Вовка и отошел.

В другой раз он спросил:

— Так сколько весит боксерская перчатка?

— Я же говорил… — смутился Валерка. — Два… То есть один килограмм. А две — два килограмма.

— Ты говорил, что одна весит два килограмма, — поправил Коля Орлов. — А две — четыре…

— Оговорился…

— Хотелось бы мне посмотреть, — ухмыльнулся Вовка Шошин, — что бы от тебя осталось, если бы тебя припечатали такой перчаткой!

У Валерки испортилось настроение. На большой перемене он сбегал в школьную библиотеку и попросил брошюру про бокс и весь последний урок читал из-под парты. Узнав, что раунд длится всего три минуты, а одна боксерская перчатка весит ровно двести двадцать восемь граммов и ни миллиграмма больше, Валерка почувствовал холодок между лопатками, потом стало жарко. Ему казалось, что весь класс любуется на его уши, пылающие, как два петушиных гребня. И отличница Люся любуется, и в больших глазах ее не восхищение, а презрение.

Валерка наступил на одну свою ногу каблуком и стал изо всей силы давить. Дурак! Зачем нацепил этот проклятый значок? Как будто без него жить нельзя. Нащупав на куртке маленький выпуклый кружок с приготовившимся к бою боксером, Валерка рванул его. Куртка жалобно треснула, и значок соскользнул в потную ладонь.

После уроков Валерка пулей выскочил из школы и пошел совсем в другую сторону от дома. Минут через десять он робко отворил дверь начальника детской спортивной школы.

— Запишите меня, пожалуйста, в секцию бокса, — обратился он к немолодому бритоголовому мужчине в синем тренировочном костюме.

— Нос расквасили? Решил подучиться?

— Не-е, не расквасили…

— Любишь бокс?

Валерка кивнул:

— Ага, люблю!

Мужчина проводил его в большой светлый зал, где с потолка свисали круглые туши, обшитые черной и коричневой кожей. Мальчишки в одних трусах и боксерских перчатках — каждая величиною с их голову — подпрыгивали и яростно дубасили эти туши.

Широкоплечий мужчина с коротким ежиком волос на круглой, как футбольный мяч, голове мельком взглянул на Валерку и отрывисто бросил:

— Раздевайся!

Валерка разделся.

— Вот, возьмите, — сказал он, выкладывая на стол значок. — На улице нашел…

Мужчина посмотрел на значок и улыбнулся, отчего нос его стал в два раза шире.

— Это старый значок, — сказал он. — Теперь разрядникам выдаются другие… Можешь выбросить.

Тренер надел Валерке на руки вовсе не такие уж тяжелые боксерские перчатки, зашнуровал, выставил свою ладонь и сказал:

— Бей!

Валерка несмело шлепнул тренера по широкой ладони.

— Еще! Смелее!

Валерка подпрыгнул и шлепнул сильнее. Потом еще, еще…

— Стоп! — сказал тренер.

Заполнив на Валерку карточку, он крикнул мальчишкам, колотившим бедную грушу:

— Покажите новичку первое упражнение!

— Есть!

Валерка подошел к вспотевшим мальчишкам и тоже несмело двинул черную грушу в упругий бок.

— Привет боксеру-разряднику! — услышал он знакомый голос.

Перед ним собственной персоной в трусах стоял Вовка Шошин и постукивал боксерскими перчатками друг о дружку.

— Привет, — сказал Валерка и, нагнув голову — бум-бам-бом! — замолотил по груше.

ВАЛЕРКА-ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Валерка толкнул плечом тяжелую дверь и зажмурился: снег! Оттепель еще с неделю назад съела весь снег, слизала лед с тротуаров, и Валерке казалось, что зима больше не вернется в город. И вот снова школьный двор засиял, заискрился. Еще утром здесь чернели мертвые клумбы, ветер гонял вдоль остроконечной чугунной решетки грязные листья — все исчезло. Будто чья-то невидимая рука нанизала на пики решетки снежные комки. Из раструба водосточной трубы вылезла ледяная борода.

Валерка удивился:

— Опять зима?

Бросив на расчищенную дорожку портфель, скатал большущий ком и с гоготом обрушил на голову Вовки Шошина:

— Ура-а!

— Ты брось эти штучки, — ворчит Вовка, стряхивая с воротника комья снега. — А то не посмотрю, что председатель… так звездану!

— Попробуй…

— И попробую!

— Думаешь, я не могу звездануть? — показывает кулак Валерка. — Еще как!

— Ты не можешь! — уверенно говорит Вовка. — Не имеешь права: ты председатель…

Валерка хмурится. Его светлые брови так и ходят вверх-вниз. Никто не просил выбирать его… Взяли бы да и выбрали Колю Орлова. Или Люсю. Круглая отличница и еще здорово на скрипке играет. Выходит, если он председатель совета отряда, так теперь и драться нельзя? Выходит, кто хочет, может в любое время его по морде стукнуть, а он молчи?

Вовка идет рядом и улыбается. Он длинный, выше Валерки на целую голову. Глаза у него зеленые и хитрые. И волосы не как у всех людей. У всех людей или светлые, или темные. А у Шошина желтые, будто их в яичном желтке вымазали. Потом, Вовка врать любит. В этом деле никто с ним тягаться не может: чемпион. Никогда не знаешь, правду он говорит или врет.

— Валерка, а Валерка, — говорит Вовка, — заруби на носу: я тебя слушаться не буду… У меня такой уж характер: все делаю наоборот… от меня даже мама отказалась. Один раз чуть-чуть из школы не исключили. А ты для меня — тьфу! Я сам могу быть председателем… Да не хочу.

Валерка молчит.

— И вообще я человек отчаянный! — разошелся Шошин. — Меня даже старший брат боится… Я…

— Трепач ты! — говорит Валерка и тут же, растопырив руки, летит на тротуар: Вовка подставил подножку.

— Ну погоди!

Не отряхивая снег с пальто, Валерка бросается за Шошиным. Но длинного, увертливого, как ящерица, Вовку коротышке Валерке не догнать.

— Ух, надаю! — грозит он кулаком. — Подумаешь, характер… У меня тоже характер будь здоров!

Домой Валерка приплелся мрачный. Бросил в угол мокрый портфель. Стал вешать пальто — вешалка оборвалась. Прицепил за воротник. Щека горела, будто к ней горчичник прилепили. Бабушка (она приехала погостить из деревни), подняв на лоб очки, только покачала головой. Налила супу, пододвинула хлеб. Валерка поднес ложку ко рту, сморщился.

— Вот жизнь! Опять грибной… А на второе что?

— Рыба жареная.

Рыбу Валерка любил.

— Бабушка, — съев два куска щуки, похвастался он, — а меня сегодня председателем совета отряда выбрали. Единогласно!

— Ишь ты! — удивилась бабушка. — А я, грешным делом, подумала, что ты с кем-то подрался… Пионерским, значит, председателем назначили? Твой-то папка тоже начальник. Главный инженер и член этого… завкома…

— А я — начальник?

— А то как же! Раз председатель, значит, начальник. Ну, понятно, папка-то твой побольше начальник, а ты чуток поменьше. Ох ты боже мой! Росточком-то с мизинец, а тоже председатель! — Бабушка засмеялась, и морщинки паутинками разбежались по ее коричневому лицу.

После обеда бабушка пришила на рукав Валеркиной курточки две красные полоски.

— Ну как есть командир! — любовно смотрела она на внука. — Чапай!

Валерка глянул в зеркало и нахмурился: правая щека была такой же пунцовой, как и нашивки.

— Баб, — попросил он, — пришей-ка мне ленточки и на пальто.

— А это зачем? — удивилась бабушка.

— Нужно… Ну, чтобы и на улице было видно, что я началь… то есть председатель, — нехотя пояснил Валерка. — А то пристают тут всякие…

Вечером пришел с работы папа.

— Пап, я теперь председатель! — встретил его Валерка на пороге. — Как и ты… начальник!

— Растешь, брат, — усмехнулся папа, снимая пахнущее снегом пальто. — Позволь узнать: какой же ты председатель?

— Обыкновенный. Председатель совета отряда. Все-все руки за меня подняли… Посмотри, какие у меня нашивки!

— Нашивки-то красивые… Сам пришил?

— Не-е, бабушка… Я ей нитку в иголку вдел!

— Герой!

— Я бы и сам пришил, да у меня получится косо.

— Не можешь пуговицу пришить, а собираешься людьми руководить… Почему твой портфель на полу валяется?

— Сохнет, — сказал Валерка.

— Разболтанный ты человек, а руководитель должен все уметь делать и всегда быть подтянутым. С кого же пример брать, как не с руководителя? Зря, по-моему, тебя выбрали.

— Не зря, — сказал Валерка, — я подтянусь…

Он пошел было к себе в комнату, но у дверей остановился, ковырнул пальцем в носу и спросил:

— А как это — людьми руководить? Заставлять их? Требовать и…

— Погоди, погоди… Заставлять, требовать!

Папа задумался и стал ходить по комнате взад-вперед.

— Так недолго и дров наломать… Требовать нужно, только не это главное… Людей надо любить, сынок. Ну и придумывать тебе придется что-нибудь интересное, чтобы в отряде скучно не было.

Папа остановился, взял двумя пальцами Валерку за подбородок и заглянул в глаза.

— Дело большое, голубчик, доверили. Подтянись, а то с позором снимут тебя с председателей.

Валерка подобрал с полу портфель и отправился в другую комнату уроки делать. Но из головы не выходили папины слова. «Любить людей… Значит, Вовку Шошина тоже надо любить? За что? За то, что он дерется? И придумывать чего-то там надо. Как же все-таки руководить? С бабушкой надо потолковать, — решил Валерка. — Она старая, все должна знать».

— Ох, Валерушка, что тебе и сказать-то, — задумалась бабушка. — Много прожила я на свете, а вот, поди ты, руководить народом не доводилось. Ты уж лучше зайди после школы к отцу на работу и посмотри сам, как твой папка там председательствует… А я, Валерушка, больше чашками да поварешками руковожу.

Валерка так и сделал. Решил задачку и отправился на папин завод. В большой приемной комнате печатала молодая женщина, а возле батареи сидел, утонув в белой бороде, огромный дед, похожий на Илью Муромца. Валерка независимо направился мимо него прямо к двери, на которой висела красивая табличка: «Главный инженер т. Клюквин И. А.».

— Ты куда это, пострел, без очереди? — басом спросил дед.

— К папке, — растерянно захлопал белыми ресницами Валерка.

— А это все едино: к папке ты, положим, иль к мамке, а порядок на заводе знай… Садись вот тут! — Дед показал на стул. — Будешь, значит, за мной. Ты по какому делу, личному или государственному?

Голос у деда зычный, громкий, как из трубы. Говорит, а борода шевелится, будто на сквозняке.

— По этому самому… государственному, — наугад сказал Валерка.

— Вот как?

Дед почесал бороду и улыбнулся, отчего пушистые брови поползли вверх, а желтые усы к ушам.

— Ну, раз дело государственное, то, понятно, толковать надо о нем здесь… а не дома.

Валерка молча присел рядом. Из кабинета послышался сердитый голос отца, но о чем говорят, он не разобрал. А вот дед услышал!

— Галкина пропесочивает твой папаша, — сказал он и, поймав удивленный Валеркин взгляд, пояснил: — Есть у нас злостный прогульщик и бракодел, из механического цеха.

Дверь открылась, и из кабинета выскочил красный, взъерошенный прогульщик и бракодел Галкин. В руках он держал вывернутую наизнанку шапку.

— В последний раз, Иван Андреевич? — просил о чем-то Галкин. — Докажу…

— Не верю! — ответил папа, показываясь в дверях.

Дед поднялся, расправив бороду, махнул пальцем по усам.

— Тихон Андреевич, дорогой, что же глаз к нам не кажешь? Как ушел на пенсию… — Валеркин папа, обеими руками пожимая огромную ручищу, втащил деда в кабинет. И тяжелая дверь захлопнулась за ними.

Валерке надоело ждать, он заскучал. Дед, который так долго не казал глаз на завод, видно, решил отсидеться у папы за все сразу. Над головой затрещал звонок, как в классе. Машинистка еще три раза ткнула пальцем в клавиши и, соскочив со стула, поспешила в кабинет. Дверь за ней не закрылась, и Валерка со своего места увидел на папином письменном столе чернильный прибор. На крышках чернильниц высечен танк и самолет, посередине кремлевская башня… Тут вернулась машинистка и по телефону заказала в столовой чай на две персоны. «Ага, — сообразил Валерка, — эта тетя — папин личный секретарь…»

Еще с полчаса поглазев на безмолвную дверь, за которой попивали чай папа и дед-пенсионер, Валерка вздохнул и отправился домой.

— Бабушка! — закричал он еще с порога. — Где дедушкина старая чернильница? Ну, та самая, со змеями… Позарез нужна!

— А я откуда знаю? — развела руками бабушка. — Вот неугомонный! Зачем она тебе? Небось для озорства?..

— Говорят, для дела! — отмахнулся Валерка.

Поднял весь дом вверх дном, а чернильницу нашел.

Эту медную позеленевшую чернильницу с двумя подсвечниками, обвитыми змеями, он на следующий день, после уроков, поставил на стол в пионерском уголке класса, отошел чуть в сторону и, прищурив глаза, окинул стол критическим взглядом. Понравилось.

В класс влетела толстушка Рая Струнина. Ее две короткие косички загнулись кверху и дрожали от возбуждения. Она хотела что-то спросить, но, заметив на столе чернильницу, так и замерла с открытым ртом.

— Валерка, — наконец выговорила она, — что это за штука? — И пальцем дотронулась до зеленой змеи на подсвечнике.

— Это? Ну, это самое… — Валерка смутился. Он и сам толком не знал, зачем эти штуки приделаны к чернильнице. — Мало ли что… — буркнул он. — Старинная… Может, из этой чернильницы Пушкин стихи писал.

— Ой как интересно! — воскликнула Рая. — Можно, я потрогаю ее?

— Смотреть — смотри, а лапать не смей, — сказал Валерка. — Ценная вещь… Реликвия.

Высунув кончик языка, он любовно вывел на толстом картоне: «Председатель с а в е т а отряда Клюквин В.». Подумал и приписал рядом с буквой «В» другой инициал: «И».

— Придержи-ка стул! — приказал он Рае и, взобравшись на прогнувшееся сиденье, прибил кусок картона чуть пониже таблички с надписью: «4-а».

— Ну как?

— Валер, к тебе теперь нужно стучать, как в учительскую… Да? — В озорных Раиных глазах не поймешь, уважение или насмешка.

Валерка важно уселся за стол, вытащил из кармана старый треснутый звонок и нежно погладил его. Час, наверное, выпрашивал он этот звонок у школьной сторожихи тети Дуси. Не верит, что для дела, и все!

— Ты теперь будешь моим личным секретарем… Вот! — сказал Валерка Струниной.

— А это что, игра такая? — заинтересовалась Рая.

— У тебя одни глупости в голове, — рассердился Валерка. — И вовсе не игра. Так на заводах и везде бывает. Ты только запомни: как зазвоню в звонок, так сразу беги ко мне. А пока сиди вот тут. Может быть, скоро за чаем пошлю. К тете Дусе.

Рая послушно присела неподалеку от Валерки и с любопытством стала смотреть, как он старается запихнуть в подсвечники цветные карандаши.

Длинные карандаши все время падали, и Валерка злился. Скоро Рае надоело сидеть на одном месте. Она тихонько слезла со стула и выскочила за дверь. Валерка схватил звонок, и пустой класс наполнился раздраженной трескучей трелью.

— Чего тебе? — приоткрыла дверь Рая. — Чаю?

— Не-е Вовку Шошина позови. Он в комнате продленного дня. Я его сейчас пропесочивать буду.

— Ой как интересно!

Рая, которой эта игра очень понравилась, умчалась и целых полчаса где-то пропадала. Валерка уже стал нервничать, ему скучно было в пустом классе. И тут в коридоре послышались шаги. Но дверь все еще не открывалась. Вовка громко читал прибитую Валеркой табличку. Послышался смех. Смеялись Вовка и Рая.

Валерка схватил со стола звонок и изо всей силы позвонил. Дверь тихонько открылась, и в щели показались озадаченные лица Вовки и Раи.

— Ты зачем звонишь? — спросил Вовка, блестя из-под желтого чуба круглыми кошачьими глазами. — Будто не знаешь, что уроки давно кончились.

— Это он меня так вызывает! — догадалась Рая. — У нас игра такая…

— Да не игра, говорят! — закипятился Валерка. — А… взаправду.

— А меня зачем вызывал? — спросил Вовка.

— Валера тебя сейчас пропесочивать будет, — радостно сообщила Рая и уселась на свой стул.

За дверью уже несколько минут шушукались и приглушенно смеялись. Валерка забеспокоился. «Что там такое?» Хотел послать Раю в коридор узнать, в чем дело, но дверь распахнулась, и в класс ввалилась орава ребят. Сзади шла пионервожатая Анна Сергеевна. Ребята зажимали рты руками и весело поглядывали на председателя совета отряда.

Пионервожатая положила перед Валеркой кусок картона, который он только что так старательно прибил к двери.

— Как же все-таки пишется слово «совет», Валерий Иванович? — спросила Анна Сергеевна, чуть заметно улыбаясь.

Валерка покосился на надпись и покраснел.

— А это что за музейная редкость? — изумилась пионервожатая, переводя взгляд с покрасневшего Валерика на позеленевшую чернильницу. — Звонок? Ничего не понимаю…

Валерка молчал. И тогда вмешалась Рая. Тряхнув упругими, как пружины, косицами, она затараторила:

— Чего тут непонятного? Этим звонком Валера меня вызывает. Захочет чаю — дзинь! И я пулей за чаем… к тете Дусе. А из этой чернильницы сам Пушкин стихи писал… Она старинная, историческая! А я теперь у Валеры личный секретарь! — добавила она с гордостью.

— А меня Валерка сейчас пропесочивать будет, — совсем некстати ввернул Вовка, стрельнув в сторону ребят хитрыми глазами. — Ну давай, Валерка, пропесочивай, а то мне домой пора.

Анна Сергеевна, покраснев, прикусила губу, но не выдержала и на весь класс рассмеялась.

— Ребята, Валера-то наш стал завзятым бюрократом.

— И вовсе не бюро… кратом, — оправдывался Валерка. — Так везде бывает. У папы на заводе… Думаете, вру? Сами идите и посмотрите. У него еще больше чернильница, чем эта… И личный секретарь есть. Не то что Струнина. Она еще на машинке печатает.

— Валерка-дурачина! — засмеялась черноглазая отличница Люся, которая здорово на скрипке играет. — Подумаешь, чернильницу увидел! А ты видел, как работают на заводе? Как твой отец работает, видел?

Валерка покачал головой:

— Нет, не видел… Видел только, как он чай с бородатым дедом пил.

— Уж если хочешь учиться у других, — серьезно сказала Анна Сергеевна, — так учись делу, перенимай хорошее, полезное, а не обезьянничай… Что придумал? Чернильница! Звонок! Личный секретарь! А машиной персональной еще не успел обзавестись?

— Не успел… — ответил за Валерку Вовка Шошин. — Ему теперь, такому бюро… крату, отец велосипед не купит.

…Как и в тот день, когда Валерку избрали председателем совета отряда, с Серого лохматого неба сыпал снег. Пушистые снежинки, тихо кружась, садились куда вздумается: на шапку, воротник, ресницы, даже попадали в нос. Валерка жмурился, фыркал, тряс головой, наконец останавливался, осторожно клал чернильницу на белый тротуар и ожесточенно тер рукавичкой свой курносый нос. А Вовке Шошину хоть бы что! Распахнув пальто и лихо сбив меховую ушанку на затылок, шагал себе рядом и хитро посматривал на приятеля. Оттопыренное ухо шапки покачивалось на ходу.

— Валерка, ты же наврал, что из этой… штуки Пушкин стихи писал. Наврал, да?

Валерке попала снежинка в нос. Он чихнул и выронил чернильницу. Вовка поднял.

— Ладно уж, — сказал он миролюбиво, — давай помогу дотащить эту… ре… реликвию.

Шошин проводил Валерку до самого дома, сунул ему в руки чернильницу и пошел дальше. И, пока Вовка не скрылся за углом, оттопыренное ухо на его шапке, покачиваясь на ходу, поддразнивало Валерку: «Бю-ро-крат, бю-ро-крат…»

ПЕРОЧИННЫЙ НОЖИК

В доме все нервничают, волнуются, спорят. Один Валерка спокоен. Он смотрит на папу, маму и хитро улыбается. Ему смешно.

— Хотелось бы мне знать, — говорит мама, — что у этого товарища на уме?

— Ничего особенного, — отвечает Валерка и уходит с маминых глаз подальше. Когда мама расстроена, ей лучше не попадаться под руку.

Никто в доме не знает, с чего все началось. Папа говорит, что виновата его речь, произнесенная перед выпускниками десятого класса. Мама во всем обвиняет соседа Ивана Лукича, который будто бы подбил Геньку выкинуть этот номер. Только ни при чем тут папина речь. И сосед не виноват. Один Валерка знает, в чем тут дело. Знает, но молчит. Дал Геньке слово…

А как бы удивились родители, если бы им Валерка вдруг сказал, что во всем виноват обыкновенный перочинный ножик. Папа наверняка потрогал бы Валеркин лоб и, подняв к потолку хитрые глаза, сказал: «Определенно у Валерика сегодня температура…» Потом пощупал бы уши и страшно удивился бы: почему они холодные? А мама и шутить бы не стала. Она просто-напросто отправила бы Валерку задачки решать.

Этот ножик папа подарил Геньке Восьмого марта. А маме — красивую вазу и большой вкусный торт с шоколадной надписью. Одному Валерке в этот день ничего не дарят. Зато мама самый большой кусок торта ему отрезает. А папа совершенно серьезно предупреждает: «Валерик, не урони на пол, а то ногу отдавишь». Как будто не знает, что торт мягкий…

В праздник папа особенно веселый, все время шутит, смеется громче всех. Посмотрит на Геньку, подмигнет Валерику и говорит: «Какой скандал! Я опять запамятовал и поздравил Геню не с днем рождения, а с Международным женским днем…» Все смеются, а Генька злится и тихонько показывает младшему брату кулак. И чего злится, спрашивается. Как будто Валерка виноват, что Геньку угораздило родиться Восьмого марта!

Геньке папин подарок очень понравился. Целый вечер он вынимал из кармана ножик и разглядывал его. Несколько раз Валерка подходил к брату и, равнодушно взглянув на ножик, отходил в сторону, так как видел по Генькиному лицу, что он даже подержать ножик не даст.

Потрогать ножик Валерке хотелось все больше и больше. А Генька, явно поддразнивая, стал вырезать острым как бритва лезвием свои инициалы на старом Валеркином пенале. Тогда Валерка побежал в папин кабинет, собрал все карандаши. Они, как назло, оказались остро очиненными. Недолго думая, обломал их, подошел к Геньке и с озабоченным видом попросил на минутку нож зачинить карандаши.

Генька рассеянно посмотрел на младшего брата:

— Какие карандаши?

— Папины, — авторитетно заявил Валерка и протянул руку. Однако брат не торопился отдавать ножик.

— Папины? — насмешливо переспросил он. — Интересно: когда они успели обломаться? Полчаса тому назад я сам очинил все карандаши в доме… Ну и шутник ты, Лерка! А может быть…

Генька приложил холодную руку к покрасневшему Валеркиному лбу и, подражая папе, проговорил басом:

— У тебя, голубчик, несомненно, температура… вот уши почему-то холодные!

Чуть не плача от обиды, Валерка круто повернулся и выбежал из комнаты. Сквозь смех брат крикнул вдогонку:

— Пошутил я, горячие у тебя уши! Иди сюда, так и быть, дам тебе ножик…

Валерка не вернулся. Затаив в сердце обиду, достал из сумки бритву и заново очинил все папины карандаши.

В Валеркиной семье долго ссориться не умеют. Бывает, поссорятся родители днем, а вечером уже смеются и как ни в чем не бывало собираются в театр. Наутро и Валеркина обида на Геньку испарилась без следа. Вернувшись из школы, он дождался старшего брата.

— Дай на пять минут ножик! — попросил Валерка.

— Зачем?

— Пойду на улицу и на дереве вырежу свое имя.

— Деревья портить нельзя, — наставительно сказал Генька.

Валерка почесал затылок, посмотрел в потолок и сказал:

— На скамейке вырежу, рядом с твоим именем… Можно?

Генька тоже почесал затылок, улыбнулся:

— На скамейке можно…

Валерка вприпрыжку выскочил во двор. Встретив там заядлого голубятника Пашку Дадонова, не удержался и сразу же похвастался ножиком. Пашка долго щелкал тугими лезвиями, щупал острие, даже зачем-то понюхал своим широким носом костяную ручку.

— Твой? — коротко спросил он.

— Папа подарил, — соврал Валерка, — за пятерки…

— Давай меняться? — тут же предложил Пашка. — Хочешь пару голубей?

Валерка замялся. Пашка хлопнул его по плечу и, лицемерно вздохнув, добавил:

— Где моя не пропадала! Бери еще красноперого. Для друга не жалко!

— Не могу, — в душе подивившись его щедрости, отказался Валерка. — Подарки не меняют.

Пашка особенно не огорчился и заявил, что если он захочет, то его отец и без пятерок ему такой ножик подарит. Для этого всего-навсего нужно три двойки исправить…

— Дай-ка сюда ножик, — сказал он, — я тебе покажу, как индейцы своих врагов убивают.

Открыл лезвие, размахнулся и метнул нож в небольшой сарайчик, прилепившийся к стене дома. Лезвие глубоко ушло в дерево.

— Сила? — похвалился он.

— Поду-умаешь…

Отступив на два шага дальше, Валерка с силой запустил ножом в сарай. Но нож почему-то не воткнулся в доску, а, жалобно зазвенев, отлетел в сторону и ударился о каменную стену. Когда Валерка поднял его с земли, у него екнуло сердце: половины лезвия как не бывало, а костяная ручка треснула.

Пашка осмотрел искалеченный ножик и сочувственно заметил:

— Ну и влетит же тебе!

Валерка сопел, сжимая ножик в кулаке.

— Да ты не расстраивайся! — хлопнул его по плечу Пашка. — Пару пятерок получишь — новый купят…

Валерка с ненавистью посмотрел на Пашкино круглое с вытаращенными глазами лицо. Пашка хлюпнул носом, захлопал рыжими ресницами и отодвинулся.

— Ты чего?

— Как индейцы врагов убивали? — тихо спросил Валерка и, сжав кулаки, шагнул вперед.

В этот момент в окне второго этажа распахнулась форточка, и Пашкина мать громко позвала его обедать. Валеркин враг немедленно этим воспользовался и припустил к подъезду.

— Меняться надо было! — крикнул он, скрываясь за дверью. — А теперь я твой ножик и даром не возьму…

Генька разозлился ужасно.

— И что ты за человек? — ругался он. — На пять минут дал нож, и на тебе — готово!

— Можно починить… — попытался было Валерка утешить брата.

— Почини-ить! — передразнил Генька. — Растяпа несчастная.

Валерка стоял, виновато опустив голову, и ожидал, что рассвирепевший не на шутку брат вот-вот надает хороших тумаков. Но Генька не стал драться. Положил ножик в карман и ушел. А зря. Лучше стукнул бы как следует: все легче было бы.

На следующий день Генька пришел из школы поздно. Его руки были черны, на куртке блестели металлические опилки. Но когда он посмотрел на Валерку, тот с облегчением заметил, что в серых глазах брата нет злости.

А еще два дня спустя Генька, намыливая руки над раковиной, подозвал младшего брата и попросил достать из кармана его брюк нож. «Сейчас начнется!» — подумал Валерка. Насупившись, извлек злополучный ножик и не поверил своим глазам: он был цел и невредим.

— Новый купил? — спросил Валерка.

— Тот самый… — небрежно сказал Генька.

И правда, Валерка обнаружил, что лезвие вставлено другое, заменена и костяная ручка.

— В мастерской починил? — полюбопытствовал Валерка.

— Сам сделал, — сказал Генька.

— Я взаправду спрашиваю.

— Вот ведь простота… — рассмеялся Генька. — Говорят тебе, сам сделал в школьной мастерской. Угадай: кто нас учит на станках работать?

Валерка пожал плечами.

— Наш сосед, Иван Лукич…

Подошла пора сдачи экзаменов. Генька дни и ночи напролет просиживал над учебниками. Но не забывал наведываться к Ивану Лукичу, с которым у него завязалась дружба. Валерка видел, как они в сарае что-то мастерили. Он тоже был не прочь принять участие в их работе, но Генька прогнал его. Тогда Валерка подсмотрел в щелку: старший брат и сосед клепали из стальной проволоки большие рыболовные крючки. «Кого они собираются на такие крючки ловить? — недоумевал Валерка. — Акул, что ли?»

Однажды сосед, встретившись с матерью во дворе, сказал:

— Сынок-то твой старшой смышленый в технике парень. Хороший бы из него слесарь получился…

— Что вы, Иван Лукич! — замахала руками мама. — Какой еще слесарь? Он же десятилетку кончает. Одаренный мальчик. В институт будем устраивать.

— Учеба никуда не денется, — сказал Иван Лукич. — Теперь другой порядок: сначала поработай, покажи себя, а потом садись за парту… Учиться никогда не поздно. Вот твой Иван…

— Но ведь одаренных детей сразу принимают в институт. — Тут мама увидела Валерку. — А ты что рот разинул? — ни с того ни с сего прикрикнула она. — Где взрослые, там и он всегда. Марш домой!

После этого разговора с Иваном Лукичом у мамы весь день было плохое настроение. И как всегда, Валерка больше всех испытывал это на себе.

Накануне выпускного вечера папе позвонила директор школы, в которой Генька с Валеркой учились. Повесив трубку, папа развел руками:

— Вот так штука! Приглашают в школу рассказать выпускникам о том, как я, бывший рабочий, стал главным инженером завода.

— Ну и что же? — сказала мама. — Выступи.

— Ты же знаешь, не люблю я эти речи произносить…

— Ты так интересно рассказываешь, — ввернул Генька. — Выступи!

— О чем разговор? — сказала мама. — Конечно, выступит.

С выпускного вечера папа пришел в приподнятом настроении. Утром, когда все собрались за столом, он спросил Геньку:

— Ну как моя речь?

— Сильная речь, — сказал Генька, — мобилизующая… Знаешь, как тебя слушали?

У старшего брата было что-то на уме. Это Валерка видел по его хитрющим глазам.

— А ты не хотел идти в школу, — сказала мама, наливая в стаканы чай.

— Ты бы посмотрела, мать, на этих молодцов! — оживился папа. — Их уговаривать не надо! Выступают это после меня и говорят, что, прежде чем поступить в институт, нужно поработать. Так сказать, найти себя…

— И знаешь, куда мы решили поехать? — с подъемом сказал Генька. — На Дальний Восток или в Сибирь…

— Кто это «мы»? — Мама уронила чайную ложку.

— Как кто? Мы, выпускники.

Генька отхлебнул глоток чаю и невинно посмотрел на маму.

— Ух какой чай сегодня вкусный!

— А как же Технологический институт? — нахмурился папа. — Ты же хотел на инженера учиться!

— Папа, ты сам вчера говорил, что грош цена тому инженеру, который производства не знает… И примеры приводил.

— Вот так штука! — Папа еще что-то хотел сказать, но, встретив пронзительный мамин взгляд, поперхнулся чаем и, покраснев, несколько раз оглушительно чихнул.

— Будь здоров! — дружно в один голос сказали Валерка с Генькой.

Папа молча поднялся из-за стола и ушел в свою комнату. Вслед за ним, поджав губы, отправилась мама.

Пользуясь удобным случаем, Валерка положил в чай три лишних ложки сахару и, не опасаясь выговора, стал бренчать о стакан.

Генька пил чай и улыбался.

— Чего это ты радуешься? — подозрительно спросил Валерка.

— Ты не болтун? — спросил брат.

— Ты же знаешь, — поспешно ответил Валерка, — кремень!

— Так вот, кремень, это я уговорил директора позвонить папе…

Генька оглянулся на дверь и понизил голос:

— Пусть теперь попробует не отпустить меня!

— Это ты в Сибири будешь ловить рыбу огромными крючками?

— Угадал!

— Гень, а таких, как я, берут туда? — спросил Валерка.

Генька рассмеялся и разлохматил его волосы.

— Таким, как ты, подрасти нужно. Понял?

Понять-то Валерка понял, а все же обидно стало, что не родился он с братом в один день, пусть даже Восьмого марта…

ВОВКА-ХУДОЖНИК

Валерка и Вовка Шошин сидят на крошечной лужайке, приткнувшейся к чугунной школьной ограде, и режутся в «ножички». Теплынь. Солнце. Полосатая, как тельняшка, тень потихоньку сползает с них, будто кто-то нарочно за рукав стаскивает. Над головой ребят тихо покачиваются ветви старого клена. На самой нижней ветке сидит чумазый воробей и, склонив набок голову, с любопытством смотрит, как Валерка черенком перочинного ножика со смаком заколачивает в землю колышек.

— Тащи-и, — во весь рот улыбается Валерка.

Вовке не хочется тащить колышек. Ему хочется стукнуть везучего Валерку по шее, но ничего не поделаешь: игра есть игра. Кряхтя и сопя, он становится на колени и низко нагибает голову. Желтый хохол воткнулся в зеленую траву, перепутался с ней.

— Ну чего ты все носом землю колупаешь? — говорит Валерка. — Тащи! Зубами…

Вовка косит на приятеля хитрым зеленым глазом.

— А кто нашу стенгазету будет раскрашивать? — спрашивает он.

Валерка хмурит белые брови.

— Как кто? Колька Орлов…

— Сказал тоже: Колька!

Вовка садится на корточки и стряхивает землю с колен.

— Твой Колька — мазила. Он мне показал в своем альбоме какое-то страшилище и спросил: «Отгадай: кто это?» Я говорю: «Какое-то древнее ископаемое…» А он говорит: «Это же ворона!» — «А почему, — спрашиваю, — у нее попугаев клюв?» — «Это, — говорит, — вовсе не клюв, а хвост…» Вот посмотришь, наша газета будет хуже всех…

Валерка, забыв про невытащенный колышек, запускает пятерню в волосы. Этого допустить нельзя. Классная стенгазета должна занять на школьной выставке первое место и получить премию. Валерка даже на второе место не согласен. Столько все старались, заметки писали — и на тебе, Колька Орлов, оказывается, мазила! Это точно, что мазила: нарисует что-нибудь — потом всем классом отгадывают… Все говорят — птица, а Колька уверяет, что суслик. А без рисунков какая газета!

— Давай тащи! — сердито говорит Валерка. — Думаешь, расстроил человека, так я про все и забыл?

Вовка, что-то бурча под нос, снова становится на колени и снова нагибает голову. Колышек забит на совесть! Даже кончика не видно. Не за что зубами зацепить. Зеленая трава щекочет в носу, земля набирается в рот. Вовка чихает, отплевывается.

— А я знаю одного человека — здорово рисует! — говорит Вовка. — И ты его знаешь…

— Не знаю… — морщит лоб Валерка. — Как звать этого человека?

— Хитрый!

— Ну скажи первую букву?

— Все равно не отгадаешь. — Вовка пальцем соскабливает с носа землю. — Ладно, скажу… Этот человек — я!

— Врешь! — Валерка недоверчиво смотрит на Вовкин затылок.

— Вру!.. — усмехнулся Вовка. — У меня дома, если хочешь знать, шесть альбомов с разными рисунками… Мама их даже гостям показывает. Хвалят.

— Гости?

— Гости, — подтверждает Вовка. — А дядя Вася из консерватории, знаешь, что сказал? Он сказал, что из меня может получиться этот… Ну, который еще трех мишек нарисовал в лесу…

— Шишкин, — подсказывает Валерка.

— Во-во! Шишкин… Этот… Сюжет у меня особенно хорошо получается!

— Сюжет?!

— То есть пейзаж!

— И молчал, а?

— Не люблю, понимаешь, хвастать, — говорит Вовка. — Я человек скромный…

Тут Вовка и сам заметил, что малость перехватил.

— Это не только я такой, — заторопился он. — Все начинающие художники сначала рисуют для себя, а потом, когда научатся, — для всех. Я уже могу рисовать для всех!

— Давно бы надо для всех, — сказал Валерка. — Видали! Мама гостям показывает, а он ребятам ни гугу… Будешь теперь в нашу газету рисовать!

— Могу… — Вовка покосился на колышек.

— Ладно, — сказал Валерка, — пускай тут пока торчит…

Он очертил острой щепкой место, где был забит колышек, а посередине положил серый булыжник.

— Это зачем еще? — спросил Вовка.

— Если обманешь, при всех зубами тащить будешь, — сказал Валерка.

На другой день Вовка Шошин принес в школу три большущих альбома.

— А говорил, шесть… — сказал Валерка.

— Эти-то еле приволок… — Вовка положил альбомы один на другой, и они заняли полпарты.

— Дай-ка посмотрю… — Валерка протянул руку к верхнему альбому.

— Не тронь! — сказал Вовка. — На переменке всем покажу…

Пока шел первый урок, весь класс с любопытством посматривал на Вовкину парту, где лежали альбомы. Даже учительница обратила на них внимание.

— Что это у тебя, Шошин? — спросила она.

— Да так, — сказал Вовка, — кое-какие наброски… Эскизы.

На перемене альбомы пошли по рукам. Рисунки и правда были хорошие.

— Ай да Вовка! — ахали ребята. — Настоящий художник!

— Это еще что, — сиял Шошин. — У меня дома картина — закачаешься!

Важный стал Вовка — не подойди! После уроков он приходил в пионерскую комнату, где члены редколлегии стенгазеты «Все делай своими руками» переписывали начисто заметки и приклеивали их на большой белый лист, и командовал: «Разве так приклеивают? Не видите — косо? А ну, переклеивайте!»

Ребята послушно переклеивали. Вовка — художник, ему виднее, что прямо, что криво.

А Вовка, ковыряя в носу, уже читал заметку и хмурился.

«Этой… соли не вижу тут, — говорил он. — Соль нужна. Ясно?»

Ребятам не совсем было ясно, какая Вовке нужна соль, но они не спорили.

Когда все заметки были приклеены, Вовка молча свернул лист в большую трубку, перевязал шпагатом и сунул под мышку.

— Рисуй лучше здесь, — посоветовал Валерка. — Каких хочешь кисточек и красок полно. А то вдруг дождь пойдет — всю нашу газету замочит.

— Не замочит, — сказал Вовка. — Тут обстановка не творческая. Шумят, галдят… Рисовать — это вам не урок пения!

— Мы будем молчать как рыбы, — заверили ребята. Им очень хотелось посмотреть, как Шошин рисует. Но Вовка был непреклонен. Забрал стенгазету и ушел домой.

Утром Валерка первым долгом спросил:

— Готово?

— Какой быстрый! — сказал Вовка. — Знаешь, сколько художник Иванов рисовал одну свою картину? Двадцать лет — во!

У Валерки даже руки зачесались — так захотелось ему съездить по бесстыжей Вовкиной физиономии.

— Ты… ты что это! — сказал он, покраснев от злости. — Через два дня выставка открывается!

— Говорили тебе, надо было Коле Орлову поручить, а не этому болтуну-трепачу, — сказала смешливая толстушка Рая Струнина. Она обрезала свои косички-пружинки, и теперь на ее голове, будто большая бабочка, сидел голубой бант.

— Это кто трепач? — спросил Вовка и так глянул на Раю своими зелеными глазищами, что она, ойкнув, спряталась за спины ребят.

— Ты трепач, — сказал Валерка. — Мы, понимаешь, не можем ждать твоих рисунков двадцать лет… Газета послезавтра должна висеть!

— Ну-ну, я вам покажу, какой я трепач, — сказал Вовка. — Вы мне еще «ура!» будете кричать…

В день открытия школьной выставки стенгазет с утра заморосил дождик. Капли стучали по маленьким, похожим на стрекоз кленовым листьям. И листья-стрекозы мелко-мелко дрожали. «Прошляпили первое место… — подумал Валерка. — И все из-за этого…» Он покосился на Шошина, невозмутимо сидевшего рядом за партой. Вовка что-то чертил карандашом на обложке тетради и улыбался.

«Подвел весь класс и еще радуется!» — еще больше обозлился Валерка. Но ничего не сказал. Вот уже два дня они с Вовкой не разговаривают. Вовка обиделся, что его трепачом обозвали, хотя сам наипервейший трепач. Не хотелось Валерке первым обращаться к нему, но и молчать он больше не мог. Вырвал из тетрадки лист и написал записку.

Вовка прочитал, непонятно улыбнулся и небрежно скомкал записку. Не дождавшись ответа, Валерка написал еще одну грозную записку: «Немедленно отвечай, где стенгазета, а то заработаешь!» Но и на этот раз Вовка ничего не ответил. Только ухмыльнулся. Валерка хотел было его как следует лягнуть под партой ногой, но тут зазвонил звонок.

— Что же это ты, Вовка? — сказал Коля Орлов, добродушный широкоплечий мальчик с длинными, как у девочки, ресницами. — Обманул?

— Я говорила, подведет! — из-за широкой Колькиной спины выкрикнула Рая Струнина. — Что теперь делать?

— Бить надо, — мрачно посоветовал кто-то.

Вовка спокойно всех выслушал, улыбнулся и сказал:

— Айда за мной!

В светлом актовом зале со всех сторон глядели на ребят раскрашенные стенгазеты. Вовка подвел к самой красивой, возле которой толпились мальчишки и девчонки. Они глазели и тихонько ахали от восторга. Валерка тоже ахнул, когда поближе увидел свою газету. Она была самой лучшей. Ай да Вовка, молодец! Удивил. Всем было ясно, что первое место обеспечено.

— Ну что? — сказал Вовка, когда утихли первые восторги. — Трепач, да?

Валерка подошел к нему и при всех сказал:

— Можешь меня изо всей силы стукнуть по чему хочешь.

Вовка великодушно отказался.

— И меня, пожалуйста, прости, Вова, — смиренно попросила Рая. — Я больше не буду.

Вовка простил.

Подошла пионервожатая Анна Сергеевна.

— Поздравляю вас, ребята, — сказала она. — Чудесная получилась газета. Заметки написаны живо, интересно, а особенно хороши рисунки. Первая премия — ваша.

— Это он рисовал. — Улыбающийся Валерка подтолкнул вперед Шошина.

— Володя? — удивилась Анна Сергеевна. — Вот как… Ну молодец!

— Постарался, — сказал Вовка и скромно потупился.

— Вот только под моей заметкой ты почему-то забыл утенка нарисовать, — заметила глазастая Рая. — Видишь? Тут даже место осталось…

— Какой еще там утенок? — удивился Вовка.

— Маленький такой, желтенький… Нарисуй, пожалуйста, Вова?

— Сейчас сделаем, — распорядился Валерка. — Тащи сюда краски и кисточку!

— А может быть, без этого… утенка обойдемся? — встревожился Вовка. — Очень он нужен…

— Ты его в два счета набросаешь, — сказал Валерка. — С утенком газета еще лучше будет…

— Газету снимать придется… А потом снова приколачивать.

— Снимем!

Газету осторожно сняли, положили на широкий подоконник. Прибежала Рая с красками и кисточкой.

— Действуй, — сказал Валерка.

Вовка неловко ткнул кисточкой в баночку, зачем-то понюхал. Видно, краска прокисла, потому что Вовка сморщился.

— Не могу здесь работать, — сказал он, — обстановка, понимаешь…

— Идем в пионерскую комнату, — нахмурился Валерка. — Газету только осторожно! — предупредил он ребят.

Из пионерской комнаты Вовка всех прогнал. Остались он и Валерка. Отчаянно тряся желтым чубом и зажмурив правый глаз, Вовка принялся рисовать утенка. От чрезмерного усердия кончик Вовкиного языка высунулся. Валерка стоял за спиной, смотрел и все больше хмурился.

— Это утенок? — негромко спросил он.

— Утенок, — уверенно сказал Вовка. — Красивый получился, правда?

— Это же… — Возмущенный Валерка не сразу подобрал нужное слово. — Верблюд это, а никакой не утенок!

— Скажет тоже: верблюд. — Вовка, склонив набок голову, посмотрел на свое творение. — Разве бывают верблюды такие маленькие? А потом, у верблюда два горба, а…

Валерка подошел к нему вплотную. Серые глаза его от негодования стали вдвое больше.

— Читай! — ткнул он пальцем в ярко раскрашенный заголовок стенгазеты.

— Ну чего ты глазищи-то вытаращил? — отступил на шаг Вовка. — Может быть, я утенка еще не научился рисовать, а все остальное научился… Может быть, утенков да цыплят рисовать куда труднее, чем верблюдов! Может…

— Читай, говорю!

— Ну, «Все делай своими руками» тут написано…

— То-то и оно: своими! — сказал Валерка. — А ты чужими… Эх!

— Да не чужими вовсе! Митька, брат мой, нарисовал… Родной!

Валерка стал ногтями сдирать с ватмана листки с текстом.

— А премия? — опешил Вовка.

— Кому нужна такая премия?

Валерка отодрал последнюю заметку, свернул в трубку лист с утенком-верблюдом и сунул Вовке.

— Забирай, худо-ожник-врунище!

Отошел к окну и — там-тара-там! — забарабанил пальцами по стеклу.

— Я тоже захочу — научусь рисовать, — сказал Вовка.

В ответ — там-тара-там!

— Я же не для себя, а для всех… Думал, вот получит наш класс премию. Первую.

Там-тара-там!

Вовка стукнул Валерку по плечу.

— Ладно, идем колышек вытащить.

— Не-ет, — сказал Валерка. — Пускай пока торчит… Зимой тащить будешь, когда земля мерзлая.

ПИСЬМО

Утром в почтовом ящике Валерка обнаружил письмо.

— Мам, — крикнул он, на ходу доедая булку с маслом, — нам письмо!

Мама взяла конверт, прочитала.

— Это тебе… от Гени.

— М… мне? — Валерка чуть не подавился.

Мама очень хотела, чтобы он при ней прочитал письмо из далекой Сибири, но Валерка засунул письмо в карман, схватил портфель и, весь сияя, убежал в школу.

Старший брат писал, что в Сибири еще зима. Лед на Оби не тронулся. И люди там разъезжают на нартах, запряженных собаками. И он тоже разъезжает на собаках. Это куда быстрее, чем на трамвае. Завод скоро будет совсем готов. Осталось станки установить. И тогда он, Генька, будет работать на самом большом — карусельном — станке. На этом станке можно обтачивать детали величиной с книжный шкаф. Кстати, не растащил ли Валерка его книги? И еще Генька писал, что работать ему очень нравится. Приехал — было пустое место. А сейчас завод. И этот завод Генька построил своими руками. Для людей. Отдавать себя делу, людям — большая радость. Вот пусть Валерка попробует что-нибудь сделать для людей — сразу поймет, как это здорово! Валерка два раза прочитал письмо. Оно ему понравилось. Оказывается, не забыл его Генька.

Дал письмо Вовке Шошину. Тот, сощурив зеленоватые глаза и наморщив лоб, внимательно прочитал.

— Ну и что ты придумал? — спросил Вовка.

— Ничего, — удивился Валерка. — А что я должен придумывать?

— Не притворяйся…

Валерка пожал плечами и засунул письмо в помятый конверт.

— Дай-ка сюда письмо, — сказал Шошин. Валерка дал.

Вовка снова развернул листок и углубился в чтение.

— Все ясно, — сказал он. — У тебя бинокль цел?

— Ну да, — сказал Валерка. — А что?

— Исправный?

— Ну да…

— Гони бинокль, — сказал Вовка и ткнул пальцем в письмо. — Тут ясно написано: давать что-нибудь людям — большая радость… Вот и отдай мне бинокль!

Валерка представил, как летом в пионерском лагере Вовка, задрав нос, будет носить его бинокль на шее, и… никакой радости не ощутил. Наоборот, зло взяло.

— Чего придумал! — сказал Валерка. — Мне самому бинокль позарез нужен. Поеду в деревню к бабушке и буду с крыши смотреть на лес… Может, медведя увижу.

— Как же, увидишь! — усмехнулся Вовка. — Медведь специально будет для тебя торчать на самом видном месте. Жадина-говядина, вот кто ты!

— А ты жила! — выкрикнул Валерка. — Зажилил мою удочку вместе с крючком… Жила!

— А ты красная клюква!

— А ты…

Они минут пять с азартом обзывали друг друга. Но когда Вовка заявил, что Валерка ко всему прочему еще и бюрократ, тот не стерпел такого оскорбления и залепил Шошину затрещину.

Они подрались. Длинный жилистый Вовка ловко увертывался от ударов, а коротышка Валерка то и дело натыкался носом на его острые локти и кулаки. Нос распух, брызнула кровь. И все-таки победил Валерка. У него было одно серьезное преимущество перед Вовкой: всегда дрался до победного конца. Пусть кровь хлещет из носа, глаз заплыл синяком — главное — не сдаваться! И Валерка никогда не сдавался, если даже противник был вдвое сильнее.

Когда длинноногий Вовка обратился в позорное бегство, Валерка мрачно подвел итоги битвы: нос и ухо в крови (здорово этот гад Шошин дерется), на лбу шишка величиной с хороший грецкий орех, рубаха на груди лопнула. В кулаке — карман от Вовкиной тенниски. Невелика утрата — новый пришьет. Самое обидное — Валерка не знал, каковы «боевые раны» у его противника. Не успел подсчитать. В пылу схватки было не до этого, а потом Вовка убежал быстрее зайца. Валерка не пожалел бы отдать кому-нибудь бинокль, чтобы вот сейчас полюбоваться на Вовкины синяки.

Целую неделю дулись Вовка и Валерка. Не разговаривали и не смотрели друг на друга. Даже учительница по литературе заметила.

— Вы что это, ребята, не поделили? — спросила она.

— Ничего, — ответил Вовка и посмотрел на Валерку.

— Ничего, — буркнул Валерка и тоже посмотрел на Вовку.

Хотя они и частенько ссорились, но все-таки жить друг без друга было скучно. Первым не выдержал Вовка Шошин.

— Эй, ты, — сказал он, не называя Валерку по имени, — думаешь, и вправду мне твой бинокль нужен? Я, может, нарочно попросил, чтобы проверить тебя.

— А мне, думаешь, жалко? — сказал Валерка. — Да я кому хочешь могу его отдать… Пускай смотрят.

В общем, они помирились и весь урок тихонько разговаривали. Сколько новостей за эту неделю накопилось!

Учительница раз предупредила, второй, а потом сделала замечание.

— Еще два слова, — сказала она, — и я вас выставлю за дверь.

Чтобы не омрачать радость перемирия, они не произнесли этих двух роковых слов и благополучно досидели до звонка.

На улице — настоящее лето. Кленовые листочки из маленьких стрекоз превратились в больших бабочек, трепещущих зелеными крыльями. Солнечные зайчики без билетов разъезжают по городу на ветровых стеклах автобусов, на ходу прыгают в глаза с никелированных радиаторов «Волг». На чугунной ограде — воробьиный базар. Птицы готовы выскочить из перьев, стараясь переспорить друг дружку.

Приятели молча шагают рядом. Лица их озабочены. Валерка думает о тройке по русскому, которую надо завтра исправлять. Вовка думает о том, как выпросить у Валерки на каникулы бинокль. В пионерском лагере с биноклем-то его ребята сразу командиром выберут.

— Написал брату? — спросил Вовка.

— Забыл.

— Брат в Сибири заводы строит… а он письма не может написать. Эх ты!

— Успеется… Напишу, — сказал Валерка. — Все равно до Сибири письмо долго идет…

— А что ты напишешь? — спросил Вовка.

Валерка задумался. Что он напишет Геньке? Про тройку, которую сегодня получил? Или про то, как с Вовкой подрался?

— Тебе писать-то нечего, — сказал Шошин. — Ты в жизни ничего хорошего для людей не сделаешь…

— Сделаю, — нахмурил свои белые брови Валерка. — Захочу — и сделаю. Ты читал книжку про Тимура и про его команду?

— Читал.

— Помнишь, как ребята дрова людям кололи, воду носили и все-все делали?

— Помню… Они еще на заборах фронтовиков звезду рисовали.

— Звезду рисовать не обязательно, — сказал Валерка, — а вот дров пенсионеру Локоткову можно напилить. У него, понимаешь, всего одна рука.

— Хороший дядька этот пенсионер?

— Ну да! Он бутылками с бензином два фашистских танка спалил… Пенсионер что надо!

— Не хочется мне с дровами возиться, — сказал Вовка. — А ты валяй!

— Один-то? — удивился Валерка. — Да я и пилу с места не строну. Вдвоем бы… это да!

— И не проси, не могу! — наотрез отказался Вовка. — У меня дома важные дела.

Пухлое облако, будто шапкой, накрыло солнце, и все кругом посерело. С крыши сарая послышался пронзительный свист. Это Пашка Дадонов командует своим голубям вернуться домой. Валерка задрал вверх голову, стараясь рассмотреть птиц, но ничего не увидел… Интересно: что написал бы Генька, если бы узнал, что Валерка выручил пенсионера? Ай да Валерка, написал бы Генька, молодец!.. Сейчас поворот. Вовка махнет красным портфелем и уйдет. А одному нечего и думать связываться с дровами. Надо напилить, наколоть и сложить в сарай. Вот рад был бы Локотков! Проснулся бы утром, а в сарае наколотых дров полно.

— Пока! — махнул Вовка красным портфелем. — Потрудись!

— Хочешь, дам бинокль? — сказал Валерка.

— На все лето?

— На все.

— Честное пионерское?

— Честное…

— Пошли, — сказал Вовка. — Так и быть, завалим твоего пенсионера дровами…

Пенсионер Локотков в этот день до самых сумерек сидел во дворе на скамейке и читал какую-то книжку про шпионов. Он любил читать про шпионов. Седые усы его топорщились в разные стороны. Видно, шпиона никак не могли поймать, и пенсионер сердился. Когда с реки потянуло прохладой, Локотков сунул книжку в карман, зевнул и пошел к себе в холостяцкую комнату на первом этаже.

— Пора, — сказал Валерка и с топором в руках храбро двинулся к высокому штабелю полутораметровых бревен. Следом за ним, уныло позванивая пилой, поплелся Вовка.

Только приладили на шаткие козлы дровину, к ним не спеша подошел Марс — вислоухий дворовый пес. Обнюхал Вовкины ботинки и вдруг басовито гавкнул. Вовка чуть пилу не выронил.

— Кусается? — спросил он, пятясь от Марса.

— Если за хвост возьмешь, — сказал Валерка, — а так нет.

Дзинь-дзинь-трк! — спотыкаясь, нехотя врезается пила в толстую березовую лесину. Что-то тяжело пилится. У Валерки на носу дрожит капелька, а у Вовки вспотел лоб.

— Нудное это дело, — говорит Вовка. — Топором куда быстрее.

— Толстое бревно, — сопит Валерка, — не перерубишь.

— А как же первобытные люди валили большущие деревья? И не такими топорами, а каменными!

— То первобытные… Они здоровенные были и волосатые.

С первым бревном с горем пополам покончили. Вспыхнули уличные фонари. И сразу засияли пунктиры проводов. Над воронкой водосточной трубы синел кусок ночного неба с дырявым облаком. Облако пыталось поймать острый серп месяца, но месяц выпрыгнул в дырку и засиял еще ярче.

— Что-то вдвоем у нас плохо получается, — сказал Вовка, с ненавистью поглядывая на пилу. — Ты вот что, один попили, а я мигом раскокаю эти чурбаки.

Он размахнулся и, громко крякнув, изо всей силы треснул топором по косо поставленному чурбаку. От чурбака отлетела малюсенькая щепка и щелкнула Вовку по лбу. Он выронил топор и стал подозрительно долго ощупывать лоб.

— Ну чего ты себя по лбу гладишь? — стал злиться Валерка. — Коли!

— Дела-а, — сказал Вовка. — Знаешь, Валер, я вышел из строя… Что-то вижу плохо. Контузия.

Валерка в сердцах швырнул пилу. Она взвизгнула, словно кошка, которой наступили на хвост.

— Контузия… По морде дать бы тебе!

— А сам-то, — зеленые Вовкины глаза округлились, — тя-я-нет все время пилу куда-то в сторону… Молчал бы уж, тоже мне пильщик!

— А ты… — взорвался Валерка, но Вовка перебил его:

— Чьи это наколотые дрова у сарая? Во-он там, под крышей?

— Наши, — ответил Валерка, разжимая кулаки. — В сарай не влезли, вот и сложили тут. Я сам складывал.

— Зачем вам так много дров? — сказал Вовка. — Давай половину твоему пенсионеру в сарай переложим, а? Вот обрадуется старик!

— А мама?

— Она не заметит! — уговаривал Вовка. — А потом, мы ведь не себе берем, а для пенсионера. Шутка сказать — человек два танка поджег…

— Влетит… — колебался Валерка.

— Эх ты! — презрительно сказал Вовка. — Тимур бы и его команда тут и думать не стали… Перетащили бы дрова пенсионеру — и делу конец.

Этот довод сразил Валерку. Покосившись на свое освещенное окно, он отчаянно тряхнул головой:

— Хватит нам и тех дров, что в сарае!

Переносить готовые дрова куда легче и быстрее, чем пилить толстые бревна. Через полчаса высокая поленница уменьшилась наполовину.

— Давай все до полешка перетащим! Для такого человека не жалко, — расхрабрился Вовка. Желтый вихор его растрепался, зеленые глаза блестели, к носу пристали опилки.

— Не надо увлекаться… — сказал Валерка. — Дрова-то все-таки не твои.

Повесили на дверь сарая пенсионера Локоткова старый, незакрывающийся замок, отряхнули с курточек опилки и мелкие щепки.

— Здорово поработали, — сказал Вовка.

— Больше чем полполенницы ликвидировали, — вздохнул Валерка.

— Тащи, — сказал Вовка.

— Это еще чего? — удивился Валерка.

— Чего! Бинокль…

Валерка тяжко вздохнул и отправился на третий этаж за биноклем.

Вовка, по-хозяйски оглядев полевой бинокль, накинул ремешок на шею. На улице было темно, и он стал смотреть на месяц и звезды.

— Осенью получишь, — сказал Вовка, прощаясь.

Дома Валерка перед сном еще раз перечитал письмо брата и задумался. Вот он помог пенсионеру Локоткову. А радости никакой не почувствовал. Наоборот, что-то гложет сердце. Может быть, у Тимура тоже нелегко было на душе, когда он мчался ночью с девочкой Женей на чужом мотоцикле?

Долго ворочался на кровати Валерка. Не мог уснуть. А утром проснулся в плохом настроении. Мрачный мотался по квартире. Впервые пожалел, что сегодня воскресенье и не надо идти в школу. Сел за письмо к брату. Старательно вывел: «Здравствуй, Геня!» — и… все! Как ни старался, больше ничего не смог придумать.

Подошел к окну. На мокром дворе пусто и скучно. В лужах плавают ржавые прошлогодние листья и бумажки. Под мелким дождем на веревке мокнет чье-то белье. У низенькой поленницы на опилках лежит Марс и лениво гложет уже сто раз обглоданную кость.

Валерка решил немного прогуляться, натянул пальто и спустился вниз.

С крыши дома срывались крупные увесистые капли. С неба — мелкие.

— Марс! — позвал Валерка и прикусил язык. Возле ополовиненной поленницы остановились мама и маленький, худенький пенсионер Локотков. В одной руке мама держала зонтик, в другой — большую продуктовую сумку. Из сумки задорно торчал зеленый хвост лука.

— Любопытно, — сказала мама. — Кому могли понадобиться наши дрова?

— Минуточку терпения, — сказал Локотков, — это мы в один момент выясним.

Пенсионер не на шутку увлекался приключенческой литературой. Пропажа дров явилась для него сущей находкой. Наконец-то представился случай на деле применить почерпнутые из книжек знания.

К ним подошел и папа. В папиных руках — большая коробка с тортом. Вафельный в шоколаде. Валерка вздохнул: не пробовать ему нынче этот торт. Увидев Локоткова, присевшего на корточки, папа спросил:

— Потеряли?

— Нашел! — радостно сказал пенсионер. — Следы нашел!

Согнувшись пополам, он двинулся по дорожке, протоптанной Валеркой и Вовкой, прямехонько к своему сараю. Потоптавшись возле дверей с незакрывающимся замком, пенсионер Локотков растерянно сказал:

— Следы исчезли… Без собаки трудно.

— Плохой вы следопыт, — засмеялся ничего не подозревавший папа, — и без собаки видно, что следы ведут в ваш сарай. Открывайте, чего уж там…

— Не надо! — каким-то не своим голосом закричал Валерка, выбегая вперед. — Дядя Локотков не виноват. Это мы… Это я перетащил сюда наши дрова. — И посмотрел на пустой, засунутый в карман пальто, рукав пенсионера Локоткова.

Вечером Валерка закончил письмо к брату. «Здравствуй, Геня! — написал он. — Книжки твои я не растащил. Очень надо. У меня своих полно. Когда ты приедешь домой в отпуск? Скоро у нас начнутся летние каникулы. Мама сказала, что если я перейду без троек, то отпустит меня с тобой в деревню, к бабушке. Вот будет здорово, да? А для людей я так ничего и не сделал полезного. Не получается. Когда я сказал, что это я наши дрова сложил в сарай пенсионера Локоткова, все ужасно удивились и даже позабыли меня как следует отругать. Ну да еще отругают. Пусть даже папа отлупит. Когда за дело, не обидно. А Вовку Шошина я поколочу, хоть он и длиннее меня. И зря я ему, такому хитрюге, бинокль на все лето отдал. Будет задаваться там, в лагере. И забрать назад нельзя: дал пионерское…»

Со двора донесся какой-то шум, смех. Валерка подошел к окну и страшно удивился: возле сарая пенсионера Локоткова выросла гора наколотых дров. Папа и слесарь Иван Лукич со второго этажа пилили. Соседка тетя Настя колола, а пенсионер Локотков и мама складывали в сарай белые поленья.

КОНЕЦ ХИТРОЙ ЩУКИ

Генька приехал из Сибири раньше, чем ожидал Валерка. Он наконец построил в тайге громадный завод, и ему дали отпуск. Неделю не отходил Валерка от старшего брата. Повсюду следовал за ним по пятам, как Марс за соседом Локотковым. Генька не ругался и не прогонял его. Какой-то другой стал Генька. И тот вроде, и не тот. Плечи у него стали шире, лицо обветрилось, и кожа на щеках шелушилась. Голос тоже стал другой — басовитый. Только серые глаза остались такие же веселые и немножко хитрые, как у папы.

А какой храбрый после Сибири стал Генька! При папе и маме вытащил из кармана коробку папирос и закурил. И они ему ничего не сказали. Только переглянулись. А когда Генька и папа вместе проходили через двор, соседи говорили: «Эк вымахал парнище, почти вровень с отцом!»

Недолго пожил Генька в городе. Взял ружье, рыболовные снасти и укатил в Дятлово, к бабушке.

— А как же я? — спросил Валерка.

— Закончишь учебу — приезжай, — сказал Генька. — Не маленький, один доедешь.

— Ну да, доеду! — обрадовался Валерка. — Мне уже скоро одиннадцать стукнет.

— Поедешь к бабушке лишь в том случае, если в табеле не будет ни одной тройки, — сказал папа. — Учти, голубчик!

— Учту, — сказал Валерка. — А спиннинг купишь?

— Куплю.

— А катушку?

— И катушку. Какой же спиннинг без катушки?

И вот Валерка, скромно потупившись, стоит перед папой, который так и этак вертит-крутит в руках табель, но придраться не к чему: в табеле красуются пятерки да четверки. Ни одной тройки!

— Можешь ведь, сорванец, хорошо учиться, — сказал папа.

Валерке не хотелось на эту тему долго разговаривать.

— Пошли в магазин, — сказал он, — за спиннингом и за катушкой.

Толстый веселый продавец выбрал Валерке самый лучший спиннинг со всеми принадлежностями, а заодно посоветовал купить котелок с флягой внутри и маленький походный примус для ухи.

«Берите, берите, чего тут думать-гадать! — щуря крошечные с хитринкой глазки, уговаривал он. — Без примуса на озере и делать нечего… Уж поверьте бывалому рыбаку».

Валерка сразу поверил, а вот папа было заупрямился. Но вдвоем с веселым продавцом папу уговорили, и игрушечный примус с котелком и флягой внутри был тщательно упакован, перевязан шпагатом и лично вручен Валерке.

…Поезд тронулся. Папа и мама идут рядом с окном, машут руками. По их лицам Валерка видит, что они уже успели пожалеть, что отпустили его одного. Но теперь поздно! Поезд не трамвай, не остановишь. Сначала мама отстала, потом и папа исчез.

«Щука — лещ! Щука — лещ!» — радостно выговаривают колеса, и в Валеркином воображении рисуется заманчивая картина первой рыбалки… Со свистом летит в озеро блесна. Несколько поворотов катушки, и жилка натянулась струной. Осторожно, как написано в книжке «Рыболов-спортсмен», Валерка начинает подводить добычу к лодке. Щука упирается, бьет большущим хвостом по воде, но из Валеркиных рук не так-то просто вырваться. Ловкий рывок — и щука на дне лодки.

Полный рыбацкого задора и нетерпения, Валерка уговорил брата на следующее же утро отправиться на озеро. Всю ночь снились щуки да окуни. И наловил же их Валерка во сне! Целую лодку. А одна большущая зубастая щука сама прыгнула к нему и стала кусать за плечо, приговаривая:

— Вставай, слышишь? Да вставай же ты, соня!

Это Генька будил его.

Вялый, сонный (в городе он не привык в такую рань вставать), Валерка стал застегивать рубашку и… заснул.

— Так дело не пойдет, — сказал Генька, сильно встряхнув его, — или спать, или рыбачить.

— Спать, — не открывая глаз, пробормотал Валерка.

— Человек должен побеждать свои слабости, — сказал Генька и окатил Валерку из кружки холодной водой. Сон сразу как рукой сняло.

Через полчаса они были на месте.

…Над темным глубоким озером колыхался голубоватый туман. И спокойная вода казалась парным молоком с тонкой морщинистой пенкой. На той стороне в воздухе парили вершины сосен. Туман укрыл от глаз их красные стволы. В неподвижных камышах, воткнувших коричневые шишки в белесое небо, притаилась утренняя тишина. Стайка крошечных рыбешек дремала в осоке. Прозрачные плавники чуть заметно шевелились. Солнце еще не взошло, но над деревьями, выше тумана, разливалось вширь нежно-желтое пламя. В прибрежных кустах тоненько пискнула птица, в ответ колокольчиком прозвенела другая, и звонкий утренний концерт начался. Две крупные утки просвистели крыльями над головой.

Генька вывел из-за высокой осоки две скользкие, поросшие мохом посудины. Принес из кустов две пары черных весел. Посадил в посудину поустойчивее Валерку и оттолкнул от берега.

— Тонуть будешь — крикнешь, — сказал Генька. — Только не очень громко, а то рыбу испугаешь.

— А ты не станешь кричать? — спросил Валерка, видя, как брат балансирует на своем корыте.

— Не стану…

— А как же я тогда узнаю, что ты тонешь? — сказал Валерка.

— Давай греби! — прикрикнул Генька. — Остряк…

Когда они добрались до середины озера, из-за соснового леса выкатилось большое красное солнце, туман растаял, молочная озерная гладь расчистилась и в ней обозначились берега и солнце. Генька смачно плюнул на блесну и, свистнув удилищем, забросил ее метров на тридцать от лодки. Валерка тоже старательно поплевал на красный рыбий глаз, нарисованный на блестящей медяшке, и изо всей силы, как учил на берегу Генька, мотнул спиннингом. Что-то просвистело возле уха, Валерка дернул головой, кепка шлепнулась в воду и, булькая, опустилась на дно, а вместе с ней — три новеньких блесны и пара свинцовых грузил, запрятанных по примеру Геньки под подкладку.

— Гень, — сказал Валерка, — мое добро буль, буль… утонуло!

Генька, не переставая крутить катушку, покосился на него, сплюнул в воду и проворчал:

— Рыбачишко!

Новый бросок принес новое огорчение. Катушка сердито фыркнула и превратилась в какой-то бесформенный клубок из спутавшейся жилки. Пока Валерка трудолюбиво распутывал «морские» узлы, допотопный челн отнесло к берегу, и оттуда он с грустью увидел, как Генька бросил на дно лодки первую щуку.

Проклятая жилка не хотела распутываться. А Генька — вот же везет человеку! — опять подвел к лодке щуку. Валерке хотелось кричать «караул!», будто его обокрали. Наконец судьба сжалилась над ним — хитрый клубок размотан!

И вот Валерка снова на середине озера. Блесна засвистела, на этот раз без всяких выкрутасов булькнула метрах в десяти от лодки. Валерка раскрыл глаза, предусмотрительно зажмуренные в момент броска, и гордо посмотрел на брата. Тот одобрительно улыбнулся и махнул рукой:

— Крути!

— Что крутить-то? — полюбопытствовал Валерка, упиваясь первым успехом.

— Да ты что, с луны свалился? — обозлился Генька. — Катушку крути, разиня!

После десяти витков жилка натянулась. У Валерки сладко заныло сердце: «Взяла!» Но щука оказалась на диво упрямой. Вместо того чтобы мирно плыть к лодке, она потащила лодку к себе.

— Геня! — на всякий случай крикнул Валерка. — Схватила! Видать, здоровая, как бревно…

— Что верно, то верно, — засмеялся Генька, — бревно и есть. Коряга.

Валерка совершил еще один опрометчивый шаг: с сердцем дернул жилку, она тут же лопнула и вместе с блесной осталась на какой-то подводной коряге.

— Неплохо для начала, — сказал Генька, — три блесны подарил озеру… Добрый! А щук что-то не вижу в твоей лодке.

Валерка, покусывая жесткий конец оборванной жилки, печально оглядел свой челн. Верно. Щук там не было. Зато на корме сидела большая пятнистая лягушка и, раздувая белый зоб, нахально смотрела на Валерку своими выпученными глазами.

Генька подчалил к Валеркиной долбленке… Достал из кепки блесну с поводком, хитрым узлом привязал к жилке.

— Это последняя, — сказал он, — оборвешь — лови щук шапкой…

— Шапка тоже утонула, — вздохнул Валерка.

Будто заведенный автомат, бросал и бросал он блесну в озеро. Всю руку отмахал! И каждый раз тройник приволакивал что угодно, только не рыбу. Голодный, вконец измученный, Валерка еле уговорил брата прибиться к берегу и перекусить.

В Генькиной лодке лежали пять щук. Одна из них еще шлепала жабрами и шевелила хвостом. «Ладно, — подумал Валерка, — зато у меня есть настоящий рыбацкий примус и котелок!»

Однако восторгов со стороны брата не последовало. Столь необходимые для рыбаков принадлежности вызвали у него одни насмешки.

— Ты зачем столько игрушек приволок? — спросил он.

— Не видишь? Для ухи… — сказал Валерка.

— Вон оно что-о-о… — протянул Генька, пряча ехидный смех в серых глазах. — А я, знаешь, грешным делом подумал, что ты взял эти бирюльки поиграть на досуге… Ну, а если для ухи, то другое дело… На, вари! — Он схватил одну щуку за жабры и бросил Валерке.

Рядом с большущей рыбиной котелок и впрямь показался игрушкой. Обругав про себя шутника-продавца, Валерка запихал свое добро в мешок, с глаз подальше…

— А я-то понадеялся на тебя, — поддразнил брат. — Думал, такую уху отгрохаем — язык проглотишь!

Закинув руки за головы, они лежали на пахучей траве и добросовестно жевали черствый хлеб. Рядом попискивали маленькие птички, как заведенный трещал кузнечик. Где-то в камышах, дразня Валерку, всплескивала рыба. Небольшая стрекоза, бесцеремонно уселась Геньке на нос. Подивившись такому нахальству, он щелчком сшиб ее и поднялся на ноги.

— Есть тут одна щучка… — сказал Генька, когда они отталкивались нагревшимися на солнце шестами от берега. — Вот бы поймать ее! Ростом… ну почти с тебя, а хитрющая! Три раза обвела меня вокруг пальца, тигра белопузая…

— Тебя-то обвела? — удивился Валерка.

— Обдурила запросто… Только зацепишь на блесну окуня, она тут как тут… Пока подведешь к лодке, половину сожрет… Один раз я все-таки прихватил ее. Сорвалась! Перекусила жилку — и вместе с блесной гуляет. Нынче опять окунька срезала!..

Солнце коснулось края озера, и вода из синей стала зеленой. На высоких сосновых стволах, подступивших к самому берегу, заполыхал закат. Маленькое облако, плывущее по небу, остановилось над озером и стало глядеть в него, будто в зеркало. Камышовые метелки, кланяясь набежавшему из-за леса ветру, сыпали в озеро коричневую пыльцу. То тут, то там разбегались по тихой воде круги. Резвилась мелкая рыба. Стрекозы, пугая глупых мальков, дрожали прозрачными крылышками над самой водой. Белые красивые лилии, что весь день плавали у берегов среди кувшинок, куда-то исчезли. И, только внимательно приглядевшись, Валерка заметил, что они закрылись на ночь зелеными лепестками. Трудно сказать, сколько раз бросил блесну в озеро Валерка. Сто, а может быть, и тысячу.

И вот наконец щука соизволила взять ее в свой зубастый рот. Усталость, отчаяние — все как рукой сняло. Не дыша он подсек, как учил Генька, и стал осторожно накручивать жилку на катушку. Метрах в пяти пленница вдруг выбросилась из воды и, сверкнув в лучах заходящего солнца серебристым брюхом, снова ушла в глубину, наверное устыдившись того, что так опрометчиво попалась на крючок новичку. Валерка изо всех сил закрутил катушку и с облегчением почувствовал, что рыбина все еще на крючке. Долгожданная добыча совсем рядом! Стоит только протянуть руку и взять ее. Но и это оказалось сделать не так-то просто. Спиннинг выгнулся в дугу и грозил вот-вот треснуть, а из воды показалась лишь щучья голова! От радости Валерка чуть было не выпал из лодки: во рту огромной щуки рядом с Валеркиным сидел еще один ржавый тройник с обрывком жилки!

— Гень! — захлебываясь от счастья, заорал Валерка. — Та самая, хитрая!

— Тащи! — махнул тот издали веслом. — Уйдет! Да бери за жабры!

Намотав жилку на руку, Валерка подвел попавшую впросак щуку вплотную к лодке, вцепился пальцами ей в жабры и с трудом перевалил живое изогнувшееся дугой полено через низкий борт. Хотелось петь и плясать! В этот момент Валерка и не подозревал, что восьмикилограммовая щука, лениво поднимавшая и опускавшая жабры возле его ног, способна на что-либо большее. А когда он решил, что щука окончательно успокоилась, вдруг услышал за спиной громкий всплеск. Щука, решив, что в воде все же лучше, чем на свежем воздухе, сиганула в озеро. В ту же секунду, ни капельки не раздумывая, вслед за ней ринулся и Валерка. Дважды выскальзывала из его рук полусонная щука, и дважды он ее снова сграбастывал. Большой палец в пылу схватки угодил щуке в пасть, и она от души куснула его. Валерка взвыл от боли, но рыбину все-таки не выпустил. Тут подоспел Генька. С его помощью взобравшись в лодку, Валерка первым делом снял резиновый сапог, вылил из него мутную воду и засунул туда коварную щуку головой вперед (не балуй!), а на скользкий ребристый хвост наступил пяткой! Генька кидал блесну, а сам все поглядывал на Валеркину лодку: видно, опасался, как бы братишка снова не упустил щуку.

— Ну как там она? — нет-нет спрашивал он.

— Лежит как миленькая! — радостно отвечал Валерка. — И не пикнет.

Генька не выдержал и снова подплыл на своей долбленке.

— Покажи!

— Нельзя, — сказал Валерка. — Она опять как прыгнет в озеро.

— Куда там! Она спит…

Валерка осторожно потянул щуку за хвост. Но она почему-то не захотела вылезать из сапога.

— Удивительно, — усмехнулся Генька, — человек из сапога-то не может вытащить пойманную рыбину, а вот на тебе — на крючок попалась! Везет таким чудакам!

Он поднял сапог повыше и сильно встряхнул. Щука тяжело плюхнулась на дно лодки.

— Ух и здоровенная! — сказал Генька, любуясь рыбиной. — Вон мой тройник торчит в губе!.. Отдай-ка, обжора, назад!

Генька раскрыл зубастую щучью пасть и стал выковыривать заржавленный тройник с поводком и обрывком белой жилки.

— Гень, цапнет!

— Вот еще! — сказал брат. — Что я, щук не знаю? — И еще глубже засунул руку в пасть.

Щука шевельнула хвостом и не спеша сомкнула челюсти.

Генька так и подпрыгнул, но орать не стал.

— Отпустит, — сказал он, натянуто улыбаясь. — Что я, щучьи повадки не знаю?

Валерка посмотрел в рыбьи выпученные глаза, и ему показалось, что щука ехидно улыбается в жабры: «Как же, отпущу!»

Минут пять метался в лодке Генька, как карась в садке, прежде чем щука сжалилась над ним и отпустила руку.

— У-у, тигра белопузая! — Генька с ненавистью пнул щуку.

А Валерке она и кусачая все равно нравилась. Ведь это была его первая щука. Да еще какая! Хитрая!

Поздно вечером рыбаки возвращались домой. Далеко позади осталось озеро с невыловленными щуками. Кусты, обступившие проселочную дорогу, потемнели и трепетно шумели. Вечерние птицы низко чертили небо над головой. Братья загребали голыми ступнями теплую мягкую пыль, слушали резкие крики дергачей и смотрели на закат. Там, где скрылось солнце, все еще играли розовые всполохи, обещая назавтра такой же солнечный день, какой был сегодня.

ВАЛЕРКА ИДЕТ НА ОХОТУ

Летом в городе пыльно и жарко, не то что у бабушки в деревне. Деревня называется Дятлово. И неспроста. В лесу, что окружает деревню с трех сторон, почти на каждом дереве можно увидеть красноголового дятла в черном фраке и пестрой манишке. С четвертой стороны (южной) к деревне подступает большое, без конца и без краю, Куликово болото.

Бабушкин дом стоит на отшибе, на самом краю болота. Сразу же за капустными грядами шумят на ветру камыш да рыжие мохнатые кочки, похожие на верблюжьи горбы. Бабушка не разрешает Валерке подходить к болоту и рассказывает страшные истории про него. Ненасытное, трясучее, оно глотает все: и поросят, и коз, и маленьких ребятишек. А когда пропала соседская кошка, бабушка и тут во всем обвинила болото.

Но Валерку, несмотря ни на что, неудержимо тянет к себе топкая даль. Оттуда порой доносятся крики куликов, и ему хочется хотя бы краешком глаза посмотреть, как живут эти длинноногие птицы.

Ранним утром над притихшим болотом колышется густой туман. Он стелется до самого крыльца, и огромный клен, тесно прижавшийся к самому дому, кажется, стоит по колено в молоке. Но появляется солнце, и туман отступает. Белесые клочья, клубясь и цепляясь за колючие кусты смородины, нехотя уползают в болотную даль, туда, откуда пришли.

Когда особенно печет, над трясиной чуть заметно дрожит прозрачный воздух, и Валерке чудится, что она дышит. В такие часы в небе парит ястреб. Делая вид, что его ничто на свете не интересует, кроме голубого небесного раздолья, хитрый хищник зорко высматривает добычу. Но осторожных куликов не так-то легко провести. Надежно спрятавшись в осоке, они криками дразнят ястреба.

К вечеру с болота тянет теплый ветерок. Он приносит ароматные запахи трав, сонные голоса птиц и целую тучу злых кусачих комаров. Пока светло, Валерка не боится болота, но когда темнеет и над крышей свистят потревоженные утки, становится немножко не по себе. А тут еще каждую ночь жалобно ухает какая-то птица, не давая Валерке заснуть. «Что она кричит? Наверное, страшно ей там одной…» — думает Валерка, засыпая, и снится ему ночное болото, притаившееся в ожидании добычи. В подернутом тиной «окне», словно огромный желтый глаз, блестит луна. Острыми пиками ощетинился камыш. С кочки на кочку прыгает большая белая кошка, охотясь за маленькими куликами. Да это Белка! Вот она притаилась. Длинное тело сжалось в комок, только пушистый хвост чуть заметно шевелится да горят два зеленых фонарика. Прыжок — и Белка угодила прямо в «окно»! Чавкнуло болото своим беззубым ртом, и нет Белки, лишь насмешливо щурится желтый круглый глаз…

С утра брат стал собираться на охоту. Валерка занимался своими делами, но Геньку не выпускал из виду. Как только тот выбрался на огород и, перепрыгивая через капустные грядки, двинулся к болоту, он, прихватив доску, зашагал сзади.

Брат, покосившись на Валерку, дошел до последней гряды и стал таскать молодую морковь. Пополоскал ее в маленьком болотном колодце и направился к дому.

— Да не на охоту я, чудак! — на ходу бросил он. — Ружье в мастерскую оттащу… Прошлый раз пять осечек дало.

Валерка проводил брата подозрительным взглядом, но тот и вправду вышел на улицу и отправился в сторону города. Тогда Валерка одним махом взлетел по шаткой лестнице на чердак, ящерицей проскользнул через круглое окошко на крышу и, отодвинув кленовую ветку, огляделся…

А Генька, сделав большой крюк, снова вышел к болоту. Уверенный, что и на этот раз удалось провести младшего брата, он остановился, достал из карманчика патронташа папиросу и закурил. Позади кто-то шмыгнул носом. Генька торопливо бросил папиросу в ржавую воду, выступившую под ногой, и оглянулся. Здесь, в деревне, бабушка не разрешала ему курить. На высокой кочке стоял Валерка и равнодушно смотрел куда-то в сторону. На его плече покачивалась длинная доска.

— Только тебя здесь и не хватало, — сказал Генька. — А ну, поворачивай обратно!

Валерка со скучающим видом почесал грязной пяткой ногу.

— Тебе что говорят?

Валерка подкинул на плече свою ношу и буркнул:

— Задаром, что ли, я тащил эту доску?

Генька шагнул к брату. Валерка на шаг отступил. Генька решил переменить тактику. Он сел на кочку, но тут же вскочил: кочка ушла под воду, а на Генькиных штанах расплылось ржавое пятно. Валерка хихикнул.

— Видал, что делается? — нахмурился Генька. — Это на краю болота. А дальше что будет? Там змеи, крокодилы…

— Врешь! — перебил Валерка. — Крокодилов нету… Они все в Африке.

Генька улыбнулся и махнул рукой.

— Ну, черт с тобой! Но учти: провалишься — ни за что не вытащу.

— А это у меня на что? — кивнул Валерка на свою доску.

Кочки под Генькиными ногами с бульканьем уходили в трясину. Валерка старательно ступал за братом след в след. Его загорелые ноги в коротких штанах уже давно до самых колен были измазаны в черной противной жиже. Острая шершавая осока царапала икры, оставляя на коже белые полосы. Видя, как уверенно шагает брат в высоких болотных сапогах, Валерка уже не раз пожалел, что в спешке не надел сандалии. Один раз он чуть было не наступил на большую ящерицу, а может быть, даже и на змею — толком не успел рассмотреть, кто же это так стремительно метнулся под кочку.

Пок! — прозвучал вдалеке выстрел. Будто пробка вылетела из бутылки. Над самой головой, вытянув длинные шеи, пронеслись три чирка.

— Ну чего же ты? — спросил Валерка. — Надо было палить.

— Забыл тебя спросить, — буркнул Генька.

Но одностволку взял на изготовку. Надоедливо гудели комары. Где-то, спрятавшись в кустах, противным голосом кричала птица.

Трах!!!

Кулик камнем упал на землю. Валерка завизжал, бросил доску и пулей кинулся к птице. Он угодил ногой в трясину, но успел вовремя выдернуть, и вот теплый комочек в его руках! Рассмотрев поближе птицу, Валерка расстроился. Ему стало жалко кулика.

— Маленький-то какой, — сказал он. — Зачем ты его?

Генька положил первый охотничий трофей в сумку и ничего не ответил. И только позже — так, между прочим — заметил:

— Думаешь, мне охота в куликов стрелять? Нет дичи…

Когда они сделали привал, в охотничьей сумке лежали два кулика и три бекаса.

— Эх, ни одной утки, — вздохнул Генька. — Хоть бы чирка какого-нибудь паршивого подстрелить. Тогда и домой не стыдно возвращаться.

Солнце, огромное, красное, подпираемое с боков узкими, будто обугленными тучами, казалось, вот-вот плюхнется прямо в болото. Подул ветерок, и кочки затрепетали, ожили. Волна за волной перекатывались через них травяные валы. Зашуршали высокие камыши, окружившие плотным кольцом небольшое, затерявшееся в болоте озеро, заскрипели длинные осочьи ножи.

Генька достал из кармана патронташа еще одну папиросу и, развалившись на траве, стал пускать дым в небо. Валерка, стараясь не привлечь внимания брата, осторожно прихватил с кочки заряженное ружье и тихонько двинулся к озерку.

— Ты куда это? — окликнул его Генька. — Давай назад!

Но Валерка был уже далеко.

— Я до кустов доскачу-у-у… — крикнул он и даже не оглянулся.

Осторожно раздвигая осоку, крадется Валерка к ослепительно блестевшему сквозь камыши озеру. Чем ближе к нему, тем глубже уходят кочки под воду. Трясина все слабее пружинит под ногами. У Валерки такое ощущение, что она вот-вот прорвется и проглотит его, как крокодил. Он останавливается: не вернуться ли назад?

— Лерка! — зовет Генька. — Поворачивай назад, слышишь?

— Что это?! — шепчет Валерка и, забыв все на свете, прислушивается.

И снова с озера явственно слышится всплеск. Еще три осторожных шага — и Валерка видит в просвете высоких камышей большую серо-коричневую утку. Вот она встряхивает головкой с черными точечками глаз и ныряет, только белоперый хвост мелькнул под водой и пропал. Из-за черной камышовой метелки важно выплывает еще одна утка, поменьше.

Валерка, стараясь не дышать, медленно поднимает ружье к плечу. Что-то холодное подбирается к голым коленям. Кочка под ногами пищит и шевелится, все глубже и глубже опускаясь под воду.

— Лерка! Да где ты? — доносится до него тревожный голос брата.

«Только бы не вспугнуть!» — думает Валерка и ловит утку на мушку. А вода все выше! Вот сейчас он плавно нажмет спусковой крючок, как учил Генька, и…

Трах!!!

Утки оглушительно захлопали крыльями и взмыли в воздух. Нет! Одна осталась на месте. Валерка видел, как ее перепончатые лапы еще судорожно сучили, а голова на длинной белой шее безвольно качалась на взбудораженной воде. Он рванулся вперед и ткнулся носом в кочку. Трясина крепко держала ноги. Валерку резанул страх, он на миг оцепенел, в глазах все закрутилось, замелькало.

— Мама, — тихонько прошептал Валерка и, напрягая все свои силенки, стал выдергивать ноги, но с ужасом почувствовал, что погрузился еще глубже. Тогда Валерка выпустил ружье из рук и попытался дотянуться до соседней кочки, с которой свисали длинные стебли осоки. Это ему удалось, но острая как бритва трава больно врезалась в ладони. Совсем рядом что-то громко чмокнуло. Валерка скосил глаза: там, где только что лежало ружье, крутилась маленькая воронка. Черные вонючие пузырьки выскакивали один за другим и лопались у самого лица.

Чвак… чвак… чвак… — ощущает Валерка чьи-то непривычно гулкие шаги. Именно ощущает: в такт этим страшным шагам вместе с трясиной он дрожит и погружается в вонючую жижу. Вдруг свет над его головой померк и перед самым носом, залепив ряской глаза, звонко шлепнулась доска, та самая, которую он тащил всю дорогу.

— Держись… охотник! — незнакомым, охрипшим голосом гаркнул старший брат.

…Генька сидит на кочке и смывает с лица грязь. Густые светлые волосы мотаются перед его злыми глазами. Губы крепко сжаты. Всегда добродушное лицо брата неузнаваемо: крупный нос раздувается, на щеках играют желваки, на лбу вздулась жила. Он искоса смотрит на младшего брата. Валерка сидит на кочке, как мокрая курица на насесте. Отмытые от грязи, такие же светлые, как у старшего брата, волосы слиплись и смешно топорщатся на круглой голове. Посиневшие губы дрожат то ли от холода, то ли от пережитого страха. Валерка тоненько шмыгает носом, но не плачет. На его лбу наливается кровью комар. Генька видит, как на глазах толстеет, раздувается комар, и вдруг щелкает Валерку по лбу.

Валерка ошалело смотрит на брата, его потрескавшиеся губы складываются в виноватую улыбку.

— Жалко утку, — говорит он и поспешно добавляет: — И ружье тоже…

Генька все еще хмурится, но зло уже прошло.

— Ладно… — ворчит он. — Ружьишко-то старенькое было… На, надень! — Снимает с плеча куртку и бросает брату.

БЕЛКА

Валерка, обдирая колени, с трудом продвигается по коньку крыши. Одной рукой он цепляется за хрупкую мшелую дранку, а другой сжимает продуктовую сетку и старый бабушкин зонтик. «Упадеш-шь, — шепчет над головой клен, — сорвеш-шь-ся!» За пазухой, мяукая и царапая живот, ворочается большая белая кошка. Как только ее злая голова с прижатыми ушами показывается в воротнике или выглядывает из рукава, Валерка, рискуя съехать вниз по крутому склону крыши, запихивает кошку обратно.

Вот и конец крыши. В просвете кленовых ветвей сверкнуло в глаза, будто кто-то зеркальный луч навел. Там Куликово болото. Над ним, как всегда, кружит ястреб, что-то высматривая. С лужайки слышится говор ребят. Задрав головы, они смотрят на Валерку. Вытащив за шиворот из-за пазухи Белку, он старается затолкать ее в сетку. Белка упрямится, мяукает на весь двор, рвется из рук.

— Ой! Что делает, — шипит Валерка — Не царапайся! А то как дам…

Ребята на лужайке притихли. Сейчас этот приезжий городской мальчишка покажет им парашютные соревнования. Скорей бы уж! А то выйдет бабка да прогонит всех.

Валерка наконец прицепил сетку к ручке раскрытого зонтика и… столкнул Белку с крыши Зонтик, раскачиваясь, пошел к земле. Над самой лужайкой кошка все-таки ухитрилась выскочить из сетки и, перевернувшись два раза в воздухе, благополучно приземлилась на все четыре лапы. Очумело завертела головой и белой молнией перемахнула через забор. А зонтик косо ударился о камень. Об один-единственный камень, который лежал у крыльца. Громко треснуло, и загнутая, как у трости, ручка отлетела в сторону.

Валерка погрозил кулаком забившейся в лопухи Белке и сердито крикнул ребятам:

— Чего стоите? Кончились парашютные соревнования… Не могли зонтик поймать.

Зонтик был испорчен. Как Валерка ни сращивал сломанные концы, ничего не получалось.

— Вот… сломался, — положил он перед бабушкой зонтик.

— Батюшки! — ахнула та. — Где тебя угораздило, озорник?

— Ну, на крыше.

— Зачем ты лазил на крышу? — всполошилась бабушка. — Что мне с тобой делать? Ой, гляди, Валерка, отправлю домой, в город.

— Ну и отправляй, — пробубнил Валерка, хмуря свои белые, выгоревшие брови, чуть заметные на его круглой расстроенной физиономии. — А зонтик и так был с дыркой…

Бабушке не понравилось поведение внука. Она не расслышала, что он пробурчал под нос, так как была туга на ухо, но по большим серым Валеркиным глазам видела, что он упрямится. А тут еще Валерка взял да и пнул ногой прошмыгнувшую мимо Белку. Бабушка прищемила желтыми сморщенными пальцами мальчишкино ухо.

— Зонтик сломал? Сломал! Кошку ни за что ни про что пихнул. Да еще бабке перечит! Посиди-ка, озорник, в чулане.

Щелкнула задвижка, и бабушка ушла. В чулане было темно и пахло старыми вещами. В отдушину, прорубленную в бревенчатой стене, пробрался солнечный луч. В ярком столбике заплясала пыль. В углу засияла паутина, будто крутящаяся патефонная пластинка. Большому мохнатому пауку это не понравилось. Сердито задергавшись в паутине, он уполз по тонкому канату за полку. Валерка прислонился к большому хлебному ларю, от которого пахло мукой и сухими дрожжами, но тут же отшатнулся: в ларе, где-то внизу, что-то заскреблось. «Мыши», — сообразил Валерка и вдруг всхлипнул. Из глаза на щеку медленно скатилась горючая слеза.

Он слизнул ее и подумал: «Сиди тут как дурак из-за какого-то паршивого зонтика. Хоть бы новый был, а то с дыркой… Возьму и убегу совсем из дому! К Геньке, в Сибирь. Пускай поищут».

Не от хорошей жизни полез Валерка на эту крышу. Разве стал бы он связываться с кошкой и зонтиком, если бы тут был Генька? Они бы на охоту пошли или на рыбалку. Скучно без Геньки. Уехал Генька в свою Сибирь. На завод, который сам строил. И бабушка какая-то странная. В гости в город приедет: «Валерушка, Валерушка, съешь ватрушечку…» А тут раз — и в чулан с мышами. Да еще и закрыла! Попробуй убеги.

В ларе снова завозились, раздался тонкий писк. Валерка еще дальше отодвинулся. Захотелось встать на что-нибудь повыше.

Луч погас, и в чулане стало совсем темно. Что-то мохнатое закрыло отдушину. В пыльном сумраке засветились чьи-то круглые зеленые глаза. Белка! Ее усы топорщились, вздрагивали.

— Кыс-кыс! — позвал Валерка. — Иди сюда, Белка.

Мохнатая голова исчезла, а в луче снова заплясала пыль.

В сенях зашлепали бабушкины туфли. Отворилась дверь.

— Будешь, мазурик, шалопутничать? — спросила бабушка. — Ишь надулся-то, как индюк. Ну полно, полно. Собирайся в лес по грибы.

Валерка, уткнувшись носом в стену, просиял:

— А куда пойдем, бабушка? За Черную речку?

— Можно и за речку, — сказала бабушка. — Вчерась весь день дождь трусил. Грибной. Белые должны проклюнуться.

Солнце плыло над колючими вершинами елей. Далеко над лесом снежным сугробом маячило облако. Парило. Бабушка, маленькая, сухая, подоткнув за веревочный пояс подол, ходко шла по пыльной дороге. Плетеный кузов закрыл ее спину, и только чуть выглядывал серый выгоревший платок.

В кузове катались крутые яйца и подпрыгивал круглый, испеченный на поду домашний хлебец.

Валерка приотстал. Он подбирал с дороги сухие еловые шишки и швырял в кошку, которая зачем-то увязалась за ними. Услышав шипящий свист шишки, Белка прижималась к земле и, сузив глаза, следила за ее полетом. Шишка зарывалась в пыль, а Белка, фыркнув, отпрыгивала в сторону, но назад поворачивать не собиралась.

— И что ты такой за баловень! — остановилась бабушка. — Отвяжись, говорю, от кошки… Пущай себе идет! — Старушка домиком натянула платок на глаза, чтобы не слепило солнце, расправила на плечах скрутившиеся в жгут лямки кузова и двинулась дальше.

— Бабушка, а почему Белка ходит за тобой? — спросил Валерка, забегая сбоку. — Ведь она не собака.

— Кто ж ее знает. Стало быть, любит меня. Принесли-то мне ее махонькой, еще молоко сама не лакала. Мальчишки, такие же, как ты, озорники, матку-то ее, кошку, взяли да в колодец шасть! Ну, а котята остались. Выкормила я одного. Хороший, пушистый вырос, а уж привязался ко мне! Блудить ни-ни. Останется на столе молоко — не притронется. Прошлой весной перед пасхой собралась я в Синёво, к Абрамовым, за медом… Хороший у них медок! Смотрю, Белка бежит за мной. Думаю, притомится, повернет домой. Куда там! Так восемь верст до Синёва и отмахала со мной… Переночевала я, а утром ранехонько домой. Кошка-то у меня из головы вон. Знать, думаю, осталась на печке. Прошла уж, почитай, версты с четыре. Присела отдохнуть, глядь: Белка! Легла у ног, бока так и ходят ходуном, а сама мурлычет и мордой трется о руки…

Валерка оглянулся. Белка деловито бежала по обочине дороги. Вот круто свернула в сторону и исчезла в придорожных кустах. Выпорхнула стайка лесных воробьев. А Белки нет. Показалась она совсем в другом месте. И в зубах — маленькая полевая мышь.

Валерка разжал ладонь — и в мягкую пыль беззвучно упала шишка.

Из густых зарослей ивняка, прыгая по мшистым валунам, разбежался прыткий ручеек, который почему-то называли Черной речкой. Вода в ручейке была совсем не черной, а прозрачной, с зеленым отливом. И в ней вверх ногами дрожал, ломался сосновый бор. Он начинался сразу за жиденьким мостом из тонких березовых жердей, связанных лыком. Повеяло прохладой. Запахло смолой, прелыми листьями, мохом и грибами. Высокие макушки деревьев тихо покачивались, поскрипывали.

Свернули в сторону с дороги, прямо на солнечные блики, разбросанные на усыпанном желтыми иголками мохе. Чем дальше в бор, тем сумрачнее, бликов меньше. Седой, хрупкий мох, хрустевший под ногами, становился все мягче и принимал зеленоватый оттенок. К сухим сосновым иголкам прибавились прошлогодние порыжевшие листья, а над головой рядом с тихими соснами шумно зашелестели осины и березы.

Белка идет не позади, а рядом. Ступает лапами осторожно и часто оглядывается на бабушку, которая уверенно ведет в глубь бора, туда, откуда остро тянет болотной гнилью. На пути попадаются пышные шапки перевернутого грибниками моха. В черном перегное белеют свежим срезом толстые корни.

Валерка чувствует знакомое волнение. Где-то тут в лесу стоит первый белый гриб! Валеркин гриб! Но найти первый белый гриб не так-то просто! Вон желтеют под толстой осиной лисички. Их много. Прижавшись плотно друг к другу, они выстроились на крошечной полянке в два ряда, точно солдаты в строю. На открытой тропинке, на обочине, сереют две пыльногрязные шляпки. Чего только не налипло на них! И листья, и иголки, и сучки. Это маслята. Валерка не любит их. Пока сорвешь, все руки перепачкаешь в липком клею. Чуть подальше, рядом с черничным кустом, краснеет большая шляпка. «Белый!» Подбежал… и с досады так поддел ногой сочную горянку, что она разлетелась на тысячу кусков.

— А-а-у-у-у! Валера-а-а! — слышит он бабушкин голос.

— А-ау-у! — откликается он и, прослушав, как лесное эхо передразнило его, догоняет бабушку. Она стоит и чистит ножом гриб. Валерка даже крякнул от зависти: в руках у бабушки белый крепыш с запотевшей темно-коричневой шляпкой. Деревья неожиданно расступаются, открывая небольшую поляну. Валерка бросается вперед с криком:

— Чур, мой!

Разрыв мох и листья, вытаскивает белый гриб. Глаза так и шарят вокруг: нет ли рядом еще?

Бабушка качает головой, усмехается.

— Да не рой ты землю, чисто козел! Нет тут больше, — говорит она. — Пошли вон в ту делянку.

Валерка не трогается с места. На этой поляне он нашел уже три гриба. Значит, есть и еще! Белые растут семьями.

— А-ау-у-у! — зовет бабушка.

— Иду-у-у! — отвечает Валерка, взбираясь на крутой пригорок. И тут он забывает про бабушку и про все на свете: весь на виду под огромной седой сосной, лихо свесив коричневую шляпу на глаза, стоит во весь рост, красуется гриб боровик. А рядом удивленно выглядывают из моха три маленьких брата-толстяка.

Что это белое мелькнуло под сосной? Валерка спускается в лощину, где любуются друг другом два высоких веснушчатых мухомора, и видит Белку, притаившуюся за кочкой. Значит, бабушка рядом! Валерка, прячась за деревом, следит за кошкой. Что она задумала? Хищно прижав уши и собравшись в тугой белый комок, она, развернувшись, будто пружина, прыгает. И тут из-под кустов, разросшихся вокруг молодых березок, ломая ветки, взвивается огромный с белыми подпалинами заяц. Тонко заверещав, он серым мячом скачет по лесу. Перепуганная Белка, выпустив из когтей пойманного мышонка, дико мяукает и карабкается на ближайшую березу. По дрожанию ветвей Валерка видит, что кошка притаилась где-то высоко, возле самой макушки.

— Белка, Белочка, — зовет он, — кс-с-с… кс-с…

Белка не шелохнется, скрытая густой листвой. Валерка ждет. Наконец слышится жалобное мяуканье — и Белка, царапая кору и роняя сучки, боком спускается вниз.

— Белочка, — гладит ее Валерка, — испугалась косого? А где же наша бабушка?

Он роняет корзину с грибами и орет:

— Бабушка-а-а! Ау-у-у…

«Ушка-а! У-у-у…» — дразнится эхо.

Лес притих, притаился.

У Валерки тревожно колотится сердце. Он кричит до звона в ушах, до хрипоты. И только громкое эхо насмешливо отвечает ему. Валерка стоит один в сумрачном лесу и озирается. Над головой сердито шумят, качаются деревья. «Почему-то птицы молчат?» Валерка садится на мягкий мох. В горле щиплет, и все кругом колышется, прячется за мутную пелену.

Мальчик грязным липким кулаком, от которого пахнет грибами, сердито вытирает слезы и, постукивая себя по лбу костяшками пальцев, задумывается. Рядом кто-то ворчит, хрустит костями. Это Белка уплетает мышонка, того самого, что с перепугу выпустила из когтей, когда от зайца шарахнулась. Валерка встает и бредет куда глаза глядят.

«Мяу-у-у…» — тоненько мяучит Белка. Валерке слышится: «А как же я-я!»

Возвращается к дереву и берет кошку на руки.

Долго пробирался Валерка с кошкой на руках по глухому бору. Облако закрыло солнце, и в лесу стало сразу прохладно и темно. На соснах затрещала, защелкала отставшая от стволов и свернувшаяся в трубки красноватая кора. Попалось несколько белых. Равнодушно сорвал их и бросил в корзину. Белка вдруг забеспокоилась и стала вырываться. «Без нее совсем станет страшно», — подумал Валерка и еще крепче прижал кошку к себе. Но Белка выпустила когти и, больно оцарапав шею, вырвалась. Приподнявшись на задних лапах, стала принюхиваться. Зевнула во весь рот и, оттачивая когти, заскребла по коре сосны, затем махнула Валерке пушистым хвостом и потрусила в противоположную сторону. Вот она нырнула под большой куст, обсыпанный черными волчьими ягодами, и исчезла из глаз. Валерка заволновался. Снова мелькнул белый хвост в зарослях пламенеющей костянки, уже там, у самой опушки бора. Сейчас Белка скроется за толстыми стволами деревьев! И прощай! Валерка бросился за ней, оглашая бор отчаянным криком:

— Белка! Белочка-а… подожди меня!

Ничего не видя перед собой, кроме Белкиного хвоста, с размаху налетает на большую муравьиную кучу. Корзинка выскальзывает из рук, грибы рассыпаются. Отплевываясь от пахучих муравьев, успевших забраться даже в рот, Валерка вскакивает на ноги и, чувствуя, как муравьи щекочут грудь и живот, снова бросается за Белкой.

Сердце бухает на весь лес. Стучит в висках, в кончиках пальцев. Валерка задыхается, а Белка, легко перепрыгивая через мелкий бурелом, бежит себе и бежит далеко впереди. Догнать ее нет больше сил, и Валерка сдается. Зацепившись ногой за корягу, падает на жесткий седой мох. Над ним, раскачиваясь, все сильнее шумят деревья. Тук! Тук! Тук! — где-то совсем рядом долбит кору дятел. Валерка открывает глаза и, словно из колодца, видит в голубом небе хлопья быстро бегущих облаков. Глухо рокочет гром, и сразу же по вершинам деревьев проносится сильный порыв ветра. Голубое окошко над головой затягивает плотная серая занавеска. Еще больше темнеет вокруг, еще сильнее раскачиваются деревья. И вдруг они начинают стонать протяжно и жутко. Умолкает, забившись в сухое дупло, дятел. С жалобным писком мелькает и тут же теряется в листве стайка длиннохвостых синиц. Мимо Валеркиного носа, таща на спине большущего комара, торопливо ползет одинокий красный муравей. Еще немного — и он скроется в своей хвоистой муравьиной куче. Вся живность лесная притаилась в своих домиках, молчит. Только Валерке негде укрыться. Совсем один он в этом большом страшном лесу.

К тягучему стону деревьев присоединяется нарастающий вой ветра. И вот деревья, как по команде, нагибают макушки в одну сторону и замирают, напряженно дрожа. Ярко-голубая вспышка, короткое тягостное затишье — и ужасающий грохот подбрасывает, дробит небо над головой. Тревожно шелестят первые капли. Они барабанят по листьям где-то сверху, пока не падают на землю. Наконец, пробившись сквозь ветви, гулко шлепается Валерке на лоб большая теплая капля, вторая клюет в голову… И вдруг что-то мокрое, мохнатое суется прямо в лицо. Валерка вскакивает на ноги и орет дурным голосом:

— Ма-а!

Но что это? Перед ним стоит Белка, смотрит своими умными глазами, словно спрашивает: «Страшно одному?» Дождь местами прибил ее шерсть, и Белка вроде стала меньше. Валерка шепчет какие-то ласковые слова, прижимает кошку к себе, нежно гладит. Снова полыхает молния, грохочет гром. Хлынул ливень. Прикрыв Белку грудью, Валерка уткнулся лицом в мох. Дождь хлещет в спину, вода, стекая с волос, попадает в нос, глаза, но на сердце легче: Белка, теплая, живая, тут, рядом!

— Белка, — говорит Валерка, — давай дружить?

«Давай», — мурлычет Белка.

Ливень умолк, но долго еще с деревьев, перезваниваясь с листвой, брызгает звонкая капель. Валерка, промокший до нитки, идет по блестящему, обновленному бору за взъерошенной Белкой.

По макушкам деревьев унеслась вдаль мрачная грозовая туча, и первый несмелый луч, выглянувший из косматого клубящегося облака, осветил бор розоватым светом.

«Ку-ку! Ку-ку!» — закуковала рядом кукушка.

— Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить? — спросил Валерка.

Кукушка оказалась на редкость щедрой. Накуковала Валерке двести пять лет, а Белке — сорок.

Белка осторожно шагает впереди. Иногда с кружевных листьев папоротника на нее брызжет вода. Белка дрыгает лапой и недовольно фыркает. Увидев закрасневшуюся в мокрой зелени бруснику, Валерка плюхается на колени и горстями запихивает сладко-кислые ягоды в рот. На маленьких глянцевых листьях брусники дрожат, сверкают капли. Валерка ест вкусную ягоду, а Белка, чутко поводя ушами на слышные только ей ласковые шорохи, сидит рядом и терпеливо ждет.

Вот и Черная речка! Узкий ручеек вздулся и, обрушиваясь на валуны, сердито ворчит. Помутневшая вода пенится, кружит в водовороте кору, листья, хвою.

Белка по камням подбирается к воде и, наклонив набок голову, смешно жмуря глаза, лакает. Валерке хочется схватить ее и зарыться лицом в белую мокрую шерсть, но… Белка моется. Лапой приглаживает длинные редкие усы, чистит маленький розовый нос, чешет за ушами.

Валерка терпеливо ждет.

Пусть умоется, причешется. Неудобно ведь растрепой возвращаться домой!

— Ну все, Белка? — серьезно, как ровне, говорит Валерка. — Теперь домой!

ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

Незадолго до того как идти в школу, к Валерке пришел Вовка Шошин.

Он за лето еще вырос на полголовы. Стал черный, как цыган. Только зеленые глаза ничуть не изменились. Все такие же хитрющие.

— Здравия желаю, — по-военному сказал Вовка и дотронулся двумя пальцами до желтого вихра.

— Привет, — сказал Валерка (он сидел во дворе на скамейке и обертывал новые учебники толстой голубой бумагой).

— Где мой бинокль? Не потерял? — миролюбиво спросил Валерка.

Вовка засучил рукав своей клетчатой ковбойки и, краснея от напряжения, стал сгибать руку в локте.

— Потрогай-ка! — пропыхтел он. — Крепкие, как железо…

Валерка потрогал. Мускулы у Вовки и правда стали крепкими.

Только до железа им было еще далеко.

— Все лето на турнике подтягивался, — самодовольно улыбаясь, сказал Вовка. — Я теперь в классе буду самый сильный!

— Бинокль принес? — снова спросил Валерка.

— Это тот, который ты мне давал на лето?

— Ты что, потерял?

— Нет… — сказал Вовка. — Такие вещи не теряют.

— Где же он?

— Дома, — вздохнул Вовка. — Хоро-о-ший бинокль! — Он почесал пальцем за ухом и вдруг сказал: — Знаешь, я за лето здорово привык к твоему биноклю, не могу без него жить… Не надо было надолго отдавать.

Валерка закатал рукав своей белой рубашки, напряг мускулы.

— Жми изо всей силы!

Вовка сжал.

— Ничего, — сказал он, — крепкие… Только мои крепче.

— Значит, не отдашь бинокль?

— Не отдам, — сказал Вовка. — Самому нужен.

Он отступил на шаг, приготовился к бою. Валерка тоже приготовился, но в самый последний момент вдруг раздумал драться. Нет, он не испугался Вовкиных кулаков. У него у самого кулаки что надо. Просто Валерка решил, что из-за своего собственного бинокля драться глупо. А потом, он за лето отвык от бинокля и, наверное, поэтому не ощущал в себе никакой злости. Надо сделать так, чтобы Вовка сам вернул бинокль. Вернул и сказал бы: «Вот твой бинокль… Прости, я тогда свиньей был…» Именно эта мысль понравилась Валерке.

— Иди-ка ты, Вовка, от меня подальше, — сказал он. — Не буду я с тобой драться.

— Ну? — удивился Вовка. — А бинокль я тебе все равно не отдам… Понял?

— Понял…

Вовка дошел до угла дома и остановился. «Уже действует!»

— Знаешь, кто ты такой есть? — сказал Вовка.

— Интересно? — полюбопытствовал Валерка. — Кто же я, по-твоему?

— Сундук! — засмеялся Вовка и, приложив два пальца к голове, скрылся за углом…

Деревья в школьном парке постарели и полысели. Кора на них стала черной, а листья прозрачно-красными. Если взять разлапистый кленовый лист и посмотреть сквозь него на свет, то все просвечивает, как в рентгеновском аппарате. Медленно тянулся этот первый день в школе. На уроках день топтался на одном месте. На переменках пускался вскачь. Ребята так и не успевали рассказать друг другу о своих похождениях во время летних каникул.

После уроков никто домой не ушел. Почему-то все собрались вокруг Валеркиной парты и, один другого перебивая, принялись рассказывать. Громче всех говорил Коля Орлов. У него за лето стал не голос, а труба. Как скажет, так даже в ушах гудит.

— Я за ягодиной нагнулся, а она как зашипит: «тс-с-с!» — и цап меня за рукав… — Коля умолк и стал осматривать рукав своей коричневой вельветовой куртки. — Забыл… Я же в рубахе был тогда…

— Ну а ты что? — спросили Колю.

— Схватил ее за хвост да ка-ак об дерево!

— Ой, врет! — взвизгнула толстушка Рая Струнина. — Удрал ведь…

— Удрал… — ухмыльнулся Коля. — А это что? Гляди… — Он выхватил из кармана длинную извивающуюся змею и бросил на парту.

— О-а-ай! — завизжали девочки и бросились врассыпную. Ребята тоже попятились.

— Да это шкура одна надутая, — хохотал Коля. — Я ее со змеи содрал.

— А я самую красивую бабочку поймала, — сказала Рая Струнина. — Сачком!

— А я хитрую щуку поймал, — сказал Валерка, — пребольшу-щую!

— Покажи! — потребовала Рая Струнина.

— Пожалуйста, — сказал Валерка с таким видом, будто ему ничего не стоило достать из портфеля не только щуку, но и настоящего крокодила. Он и вправду достал оттуда сверток. Развернул — и все ахнули: в бумаге была завернута огромная высушенная щучья голова. Она была чуть-чуть поменьше Валеркиной головы.

Щучья голова пошла по рукам. Ребята заглядывали ей в рот, щупали острые белые зубы, трогали за жабры.

— У нее на спине большущий гриб вырос, — не удержался, соврал Валерка. — Она была в озере самая хитрая и самая главная…

Ребята восхищенно качали головами и с уважением смотрели на щучью голову. А щучья голова строго смотрела на них пустыми глазами, будто хотела сказать: «Верно, я была самая главная и самая хитрая!»

Один Вовка Шошин не ахал и щукой не восторгался. Он даже пальцем до головы не дотронулся. Он даже не удостоил ее взглядом.

— Подумаешь, щука! — Презрительно огляделся вокруг, но ничего подходящего, чтобы сравнить со щукой, не обнаружил. — Как бы это не соврать…

— Ври, чего уж там, — пробасил Коля Орлов. — Это ты умеешь…

Вовка даже бровью не повел. Он улыбнулся и стрельнул хитрыми глазами на Валерку.

— Щука — это чепуха! Ее каждый дурак поймать может… А вот вы попробуйте настоящего шпиона поймать!

— Шпионов давно нет, — сказал Коля. — Их всех пограничники переловили.

— Я одного поймал!

— Врешь ведь? — сказала Рая Струнина.

— Может быть, я его тоже в портфеле должен был принести? — ехидно сказал Вовка.

«Вот свисток!» — хотел было сказать Валерка, но тут вспомнил, что он взялся Вовку перевоспитывать…

— А чего такого? — сказал он. — Мог и поймать… Запросто.

Вовка посмотрел на Валерку и растерянно сказал:

— Я шпиона в бинокль увидел… Ну и поймал.

— Это верно, — подтвердил Валерка. — Я ему бинокль на все лето отдал. А раз такое дело — человек поймал настоящего шпиона! — забирай, Вовка, мой бинокль насовсем!

Ребята переводили глаза с Шошина на Валерку. Не знали, верить или нет.

— А это… документ у тебя есть какой-нибудь? — спросил Коля Орлов. — Ну, насчет того, что ты задержал…

Вовка промолчал.

— Про нашего Вовку теперь во всех газетах напечатают! — сказал Валерка. — И мы в своей стенгазете должны… Кто напишет заметку про нашего Вовку?

— Так и быть, давай я! — добровольно согласился Коля Орлов.

— Писать не надо, — сказал Вовка. — Не люблю. Я человек скромный… Поймал — и ладно.

— Не-ет, Вова, придется привыкать… — развел руками Валерка. — Такое событие! И на сборе дружины выступишь и расскажешь, как это ты… сграбастал диверсанта.

Скоро по школе прошел слух: Вовка Шошин шпиона поймал. Младшеклассники стайками налетали на него во время переменок и, обращаясь на «вы», хором спрашивали: «Вы герой, да? Вы настоящего шпиона поймали, да?», «Вам скоро настоящий орден дадут, да? Как партизану?»

Вовка скромно отмалчивался и даже при случае награждал надоедливых малышей подзатыльниками. И вообще Вовка нос кверху не задирал. Наоборот, он его вниз опустил, к полу. Ходил тихий, грустный. И походка у него была совсем не геройская. По утрам, встречаясь на перекрестке, Валерка почтительно приветствовал Шошина:

— Привет герою!

Вовка хмуро кивал и прибавлял шагу, стараясь уйти вперед. Но Валерка не отставал:

— Завтра Коля Орлов принесет заметку… Граница. Огромный нарушитель, переодетый медведем, и ты… с моим биноклем… Видел?

— Не видел, — отвечал Вовка. — Когда вы эту… «молнию» вывесите?

— Завтра… Да… мы еще решили написать в «Пионерскую правду». Пусть все знают, какой ты геройский человек.

Назавтра Шошин в школу не пришел. Не пришел и послезавтра.

Валерка отправился к нему домой. Вовка с завязанным горлом сидел на полу, посреди большой физической карты, и листал книжки, разбросанные вокруг. Концы платка торчали по сторонам, как ослиные уши. Увидев председателя отряда, он спрятал книжку за спину.

— Ашина? — сочувственно спросил Валерка.

— «Молнию» вывесили? — сипло спросил Вовка.

— Нет еще.

— А в «Пионерскую правду» написали?

— Еще не отправили…

Вовка облегченно вздохнул и засунул палец под шерстяной платок, обмотанный вокруг горла.

— Колется? — спросил Валерка, присаживаясь рядом на корточки.

— Угу, — сказал Вовка. — Чешется.

Помолчали. Валерка стал перебирать книжки. Они все были про шпионов. Вовка смотрел на него. И глаза его на этот раз были совсем не хитрые. Задумчивые.

— Чего это ты за спиной прячешь?

— Никому не скажешь? — прошептал Вовка, нагнувшись к Валеркиному уху и оглянувшись на дверь, за которой слышались голоса его матери и старшего брата.

— Могила, — тоже шепотом ответил Валерка.

— Знаешь, про кого я читаю? Про пограничника Карацупу… Он со своей собакой, наверное, тысячу шпионов поймал. Я тоже столько поймаю… Ловить шпионов — раз плюнуть! Главное — собака… Я тоже нашего Джима немножко научил находить… кое-что. Смотри!

Вовка достал из кармана кружок копченой колбасы и протянул Валерке:

— Спрячь подальше.

Колбаса так аппетитно пахла, что Валерка не удержался и положил ее в рот.

— Вот человек! — возмутился Вовка. — В животе ни одна ищейка не обнаружит… На еще! Спрячь… вон хотя бы под кресло.

Валерка спрятал.

— Джим! — позвал Вовка. — Ко мне!

Из прихожей на кривых лапах выкатился пузатый серый щенок с белой отметиной на лбу. Умильно облизываясь, он стал карабкаться к Вовке на колени.

— Ищи, Джим! — строго сказал Вовка.

Щенок опрометью бросился под кресло и через секунду, радостный, выскочил оттуда с кружком колбасы в маленьких острых зубах.

— Ну что! Я говорил? — ликовал Вовка. — Я уже десять раз этот опыт продемонстрировал…

— И все под кресло клал?

— И под стол тоже…

— Понятно, — сказал Валерка, — щенок что надо!

Из-под кровати послышалось довольное урчание. Вовка кинулся туда и за хвост вытащил щенка, запустившего зубы в круг колбасы, торчащий из зеленого вещевого мешка.

— Вот чутье! — смущенно проговорил Вовка. — Через мешок учуял… С таким щенком не пропадешь на границе!

— Пропасть не пропадешь, а с голоду умереть можно, — сказал Валерка. — А зачем колбасу в мешке держишь?

— Ти-ше! — зашикал Вовка. — Услышат… На границу собрался… К пограничникам. Надо же этого проклятого шпиона поймать!

Вовка поправил на шее повязку и прогнал щенка в прихожую.

— Овчарка…

Немного помолчав, он сказал:

— Валер, вы подождите эту «молнию» выпускать. И в «Пионерскую правду» пока писать не надо… Вот поймаю шпиона, тогда пожалуйста… Вон сколько про пограничников написано.

Вовка принялся рассказывать о приключениях храброго пограничника Карацупы. Рассказывал долго и интересно. Недаром за эти два дня столько книг перечитал. Валерка слушал, и серые глаза его блестели от возбуждения. Ему тоже захотелось стать пограничником. Он уже видел далекую пограничную заставу, окруженную тихими тревожными лесами. Реку, отделяющую нашу границу от чужой Темной ночью под водой с камышиной во рту пробираются к нашему берегу враги… А в кустах их уже поджидают он, Валерка, и Вовка Шошин.

— Вовка, — сказал Валерка, — давай вместе убежим, а?

— Идет! — обрадовался Вовка. — Вдвоем даже лучше…

— А возьмут?

— Меня возьмут, — уверенно сказал Вовка, — я длинный…

— Пограничник не обязательно должен быть длинным, — обиделся Валерка. — Маленькому еще и лучше. Спрятался в кустах — и не видно. А что хорошего, если твоя голова торчать будет?

— Не увидят.

— А в бинокль?

Вовка вдруг покраснел, ослиные уши за его спиной закачались. Он встал, вытащил из-под кровати вещевой мешок и достал бинокль.

— На, бери… Думаешь, я жила?

— Что ты! — сказал Валерка и повесил бинокль себе на шею.

Вовка засунул в мешок руку и достал кусок копченой колбасы.

— Все слопаем, а на дорогу что? — спросил Валерка.

— У меня же ангина, — сказал Вовка. — Давай лучше к пограничникам летом!