ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мамонта назначили главным инженером. Это солидное повышение. Второй человек на заводе.

Кого пришлют к нам вместо него, мы пока не знали. Три дня работали без начальника, а на четвертый…

— Новый шеф переставляет в конторке мебель! — сообщил Матрос. Валька всегда был в курсе событий.

Немного погодя нормировщица пригласила к начальнику Карцева. Лешка вытер ветошью руки и, сутулясь, зашагал в конторку. Вернулся он не скоро. Лицо его было непроницаемым. Все так же молча принялся за работу.

— Ну и как? — спросил Матрос.

— Начальник как начальник, — сказал Лешка.

— Молодой? — спросил я.

— Ты его знаешь, — сказал Карцев.

Это меня заинтриговало.

— Как его фамилия?

— Узнаешь…

— Такого начальника, как Мамонт, нам больше не видать, — изрек Матрос.

Мы работали и с любопытством поглядывали на дверь конторки: не выйдет ли? Но он не спешил. У нового начальника всегда много дел. Документация, инвентаризация и все такое.

Наконец дверь открылась, и я увидел… Веньку Тихомирова! Карцев, заметив мое изумленное лицо, усмехнулся:

— Я же говорил, ты его знаешь…

Тихомиров был в коричневой куртке с накладными кармашками, в желтых сандалетах. Волосы аккуратно зачесаны. Вид чрезвычайно деловой и озабоченный. Перекинувшись несколькими словами с Карцевым, он повернулся к нам.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал он. Этого ему показалось мало, и он, поколебавшись, каждому пожал руку. И мне тоже. Какая-то тень мелькнула в его коричневых глазах, или мне показалось? Широко улыбнувшись, Тихомиров спросил: — Как дела, Андрей?

Словно между нами и не пробегала черная кошка. Если он готов все забыть, то я и подавно.

Венька теперь мой непосредственный начальник, и я обязан ему подчиняться. На работе, конечно.

— Помаленьку, — ответил я.

— Будем вместе работать, — сказал он.

— Это замечательно, — сказал я и тоже радостно улыбнулся.

Ребята работали и помалкивали, но уши навострили.

— Мы тут как-то с Ремневым о тебе толковали… Очень хорошо отзывается.

— Спасибо, порадовал…

— За вашу бригаду я спокоен… Такие орлы!

— Слышали, ребята? — сказал я. — Мы — орлы.

Карцев усмехнулся, а Матрос громко фыркнул. Этот не умел тихо. Венька прислушался.

— По-моему, где-то воздушную трубу пробило, — сказал он. — Вы слышите свист?

— Это не труба, — сказал Карцев. — Это Матрос.

— Я ведь не нарочно, — сказал Валька и еще старательнее засвистел ноздрей.

— У него нос перебит, — сказал Дима.

— На производительности это не отражается, — заметил я.

— Я вас обидел? — спросил Тихомиров. — В таком случае беру свои слова обратно.

— У нас в бригаде орлов нет, товарищ начальник, — сказал Дима.

— Веселая у вас бригада, — сказал Тихомиров. — В самодеятельности не участвуете?

— У нас нет конферансье, — сострил Матрос и первым расхохотался.

— Конферансье у вас будет, — сказал Вениамин.

Я думал, он шутит, но начальник цеха не шутил. Несколько дней спустя я понял, что он имел в виду.

— Как поживает Шуруп? — перевел Тихомиров разговор на другую тему.

— Обижается на тебя.

— За что?

— На новоселье, говорит, не пригласил… А еще за пепельницу. Помнишь, у нас на подоконнике стояла чайная роза? Так вот, она зачахла. Из-за тебя.

— Надоели вы мне с этой пепельницей, — сказал Вениамин. Он стал злиться.

— Да-а, ты забыл в шкафу старые подтяжки, принести? — спросил я.

Это уже было слишком. Тихомиров побагровел и подошел к Карцеву. Я не расслышал, что он спросил. Лешка коротко ответил. Он у нас не любитель разглагольствовать. Вениамин прошелся вдоль верстаков, долго разглядывал аппаратуру на испытательном стенде. Там на самом видном месте стояла бутылка из-под молока. Тихомиров взглянул на бригадира и покачал головой. Карцев велел Вальке убрать бутылку. Тот нехотя подошел к стенду и забрал бутылку, сказав при этом:

— Это не водка, а молоко… Можете понюхать.

— Дисциплина у вас, я скажу… — заметил Тихомиров.

— Придуриваются, Вениамин Васильевич, — сказал Карцев.

— Впрочем, этого и следовало ожидать, — изрек Тихомиров. Повернулся и ушел.

— Ну что вы на самом деле! — напустился на нас Карцев. — Он все-таки начальник цеха.

— Очень уж сердитый, — сказал Дима.

— Что ему моя бутылка, помешала? — сказал Матрос.

— А ты тут еще про какие-то подтяжки, — бросил на меня недовольный взгляд Лешка.

— Про старые, — съехидничал Валька.

— Что поделаешь, Леша, — сказал я. — Подвели мы тебя под обух…

— Познакомились, называется, — проворчал Карцев.

После обеда нормировщица пригласила меня к начальнику цеха. В тесной комнатушке, где помещался кабинет Мамонта, произошли изменения: стол, который раньше стоял у стены, теперь придвинут к окну, канцелярский шкаф с документацией перекочевал в угол, а стулья расставлены вдоль стены. На столе появился новый чернильный прибор. Мамонт довольствовался металлической втулкой. Втулка была безжалостно выброшена.

Тихомиров сидел за письменным столом и листал какую-то папку. Вид у него был озабоченный.

— Садись, — сказал он, кивнув на ряд стульев. Я сел. Венька отложил папку, поднялся и, прикрыв дверь, сел рядом.

— Давай будем говорить откровенно, — сказал он.

— Конечно, — ответил я.

— Так уж получилось, что я стал твоим начальником… На моем месте мог бы и ты быть, если бы не разбрасывался и закончил институт по специальности… Ладно, не будем эту тему затрагивать… Ну, чего ты привязался к орлам? Допустим, я сморозил чушь… На первых порах такое с каждым может случиться. А ты и обрадовался! Прицепился и других завел.

— Плохо ты сегодня выступил, — сказал я.

Вениамин сбоку взглянул на меня, нахмурился.

— Я не могу заставить тебя называть меня по имени и отчеству…

— Язык не поворачивается, — сказал я.

— Но подрывать мой авторитет у подчиненных ты не имеешь права… К чему этот разговор о пепельнице и подтяжках?

— Подтяжки я завтра захвачу.

— Ты считаешь такой тон разговора подчиненного с начальником нормальным? Особенно в присутствии других?

— Сейчас-то мы вдвоем?

— Боюсь, нам тяжело будет работать вместе…

— Послушай, твой авторитет не пострадает из-за меня, — сказал я. — Авторитет еще нужно завоевать.

— Я постараюсь.

— Товарищ начальник, можно приступить к работе? — спросил я.

— У меня есть к тебе деловое предложение… Хочешь, я помогу тебе перейти в цех сборки?

— Интересно…

— Зарплата такая же, за это я ручаюсь.

— Какой смысл менять работу, если зарплата такая же?

— Хорошо, я присвою тебе разряд, — сказал Тихомиров. — Перейдешь?

— Мне нравится с тобой работать…

— Ты говорил с Мамонтом о моем проекте?

— Я сказал ему, что мне не нравится в твоем проекте.

— Я тебя не уполномачивал на это… — взорвался Венька. — И вообще, какого дьявола ты суешь нос в мой проект? Тебе-то что до него? Какое ты имеешь к нему отношение?

— К проекту — нет, а к заводу — да, — сказал я.

Венька даже покраснел от злости.

— Кто ты такой на заводе? Винтик-шурупчик! Если каждый слесарь-токарь будет совать нос в мой проект…

— Ты не кричи, — сказал я. — Три дня начальник, а уже горло дерешь…

Вениамин вскочил, прошелся по тесной комнате и снова уселся за письменный стол. Достал из кармана шариковую ручку и стал быстро-быстро расписываться на чистом листе бумаги. На меня он не смотрел. Поставив свою подпись раз десять подряд, он остыл и спросил:

— Значит, из цеха не уйдешь?

— А может, ты? — сказал я.

— Смотри сам… Я хотел, как лучше.

— Для кого лучше? — спросил я.

— Иди работай, — сказал он. И еще раз размашисто расписался.

Под вечер налетел сильный порыв ветра. Неожиданно, будто из-за угла. В стекло хрустнули песчинки. Жалобно охнув, закряхтело над окном ржавое ревматическое колено водосточной трубы. Деревья в сквере закачались, листья весело залопотали. На телефонных проводах сидели ласточки. Ветер дунул на них, и ласточки, как по команде, задрали острые раздвоенные хвосты, взмахнули крыльями. Но не улетели, остались на месте. В открытую форточку с угрожающим воем влетел черный мохнатый шмель и, сделав круг почета над неприбранным столом, вылетел обратно, будто пробка.

Давно не было дождя, может, натянет тучу? Ветер поднял пыль на улице. Из придорожной канавы вылезла на тротуар кошка, и ветер взъерошил на ней шерсть. Кошка стала похожа на ерша, которым чистят ламповые стекла.

Откуда-то прибежал Шуруп. Волосы растрепаны, трет глаза.

— Письмо было? — спросил он.

— Петь будешь или плясать?

Сашка взял со стены гитару и вприсядку прошелся по комнате.

— Теперь спой.

Сашка уселся на койку и потребовал:

— Давай письмо!

Я отдал голубой конверт. В таких конвертах присылает письма дед из деревни.

— От деда-а, — разочарованно протянул Сашка и, не читая, положил на подушку. Сашка ждет письма из Москвы. От Семеновой Л. Н. Но она что-то не пишет. А вот дед — молодец: каждую неделю приходит от него голубой конверт.

Шуруп лег на койку и стал смотреть в потолок. С тех пор как он вернулся из экспедиции, это его любимое занятие. Видно, не на шутку влюбился Сашка в будущую звезду экрана Семенову Л. Н. Я его понимаю: у меня тоже на душе кошки скребут. Вот уже месяц Оля живет в деревне у бабушки. Загорает, купается в озере.

У Игоря Овчинникова скоро отпуск, хорошо бы съездить в это Бабино. Машину я отремонтировал, она теперь на ходу. Даже покрасил выправленные места. Игорь согласится поехать туда. Он любит рыбалку. Скажу, что в озере Добром водятся огромные щуки и судаки…

— Ты слыхал про такую деревню Бабино? — спросил я.

Сашка долго молчал, глядя в потолок, потом сказал:

— Бубново?

— Бабино…

— Бубново — это маленькая станция, — сказал Сашка. — Я проезжал.

— При чем тут Бубново?

— Да… Тебе же Бабино, — сказал Сашка.

Где-то в кипе старых журналов была карта нашей области. Я разыскал ее и расстелил на полу. Бабино… Бубново есть, а Бабина что-то не видать. Тогда я стал искать озеро Доброе. Оно было неподалеку от Киевского шоссе. Примерно километрах в тридцати. А Бабино, по-видимому, слишком маленькая деревушка, и ее не нанесли на карту. Я измерил масштабной линейкой расстояние от города до озера, получилось немногим больше ста километров. На «Запорожце» часа три езды. Правда, неизвестно, какая дорога от шоссе до деревни. Дождей давно не было, в любом случае доедем.

Сашка поднялся с койки и стал шуровать в своей тумбочке. Решил подзакусить. Любовные переживания не действовали на его аппетит. Он намазал маслом огромный кусок хлеба, круто посолил и, уписывая за обе щеки, спросил:

— Чего ты потерял в этом Бабине?

У меня слюнки потекли. Я соорудил такой же мощный бутерброд и запустил в него зубы. Некоторое время мы молча и сосредоточенно жевали. Потом Сашка сказал:

— К тебе Матрос приходил.

— Чего же ты молчал?

— Я забыл, — сказал Шуруп. — В последнее время такой рассеянный стал…

— Никто не жалуется на ум — все на память, — сказал я.

— Гениальные люди всегда были рассеянные.

— То гениальные, — сказал я. — А ты нажимай на сахар… Говорят, помогает.

Сашка посмотрел на меня, ухмыльнулся.

— На этом самом доме, где мы сейчас живем, будет висеть мемориальная доска с большими золотыми кнопками. И там будет сказано, что здесь жил и трудился народный артист…

И Шуруп небрежно протянул мне лист бумаги, на котором черным по белому было написано, что он приглашается киностудией «Мосфильм» на пробную съемку в заглавной роли.

— Я убит, — сказал я. — Не ешь сахар. Ты гений!

— Эта бумага пришла на имя директора завода. Завтра будет самолично со мной беседовать. Как ты думаешь, зачем?

— Хочет познакомиться с будущим народным…

— Я тоже так думаю, — сказал Сашка.

— Зачем тебе дожидаться, когда горисполком прикрепит на наш дом мемориальную доску? Скажи ребятам в механическом, они тебе смастерят из нержавеющей стали…

— Где ты был? — зашумел Матрос, распахнув дверь. — По всему городу разыскиваем тебя на такси…

Он был в новом синем костюме, в светлой рубахе в клеточку. Пиджак, будто панцирь, обтянул мощный Валькин торс, и, когда он двигал руками, материал подозрительно потрескивал.

— На свадьбу или на похороны? — спросил я.

Валька схватил меня за руку и потащил из комнаты. У подъезда стояла «Волга». Рядом с шофером сидел невозмутимый Уткин и слушал волнующий метроном счетчика.

— Поехали, — поздоровавшись со мной, сказал Аркадий.

— Хоть скажите — куда? — попросил я.

— Ты сиди, — мрачно уронил Матрос. Он через плечо Уткина посмотрел на счетчик и еще больше помрачнел.

— Вы решили угостить меня роскошным обедом и везете в ресторан? — спросил я.

— В ресторан! — хмыкнул Валька.

Уткин молча улыбался в свою черную бороду. Он тоже был сегодня нарядный и какой-то торжественный.

— Хватит дурака валять, куда мы едем? — спросил я. Их многозначительные рожи стали раздражать меня. И шофер попался на редкость молчаливый. Он держался шершавыми руками за гладкую баранку, будто это спасательный круг, а он утопающий. И хотя бы раз рот раскрыл.

— Сейчас направо, — сказал Уткин. — У дома с мезонином остановите, пожалуйста.

В этом доме и жил Аркадий. Я у него еще ни разу не был, хоть он и приглашал. Всегда неохотно хожу в незнакомые дома. В чужом доме чувствую себя, как в новом костюме: что-то топорщится, где-то жмет…

Уткин привел нас в большую светлую комнату с балконом. Спал он на раскладушке, застланной красивым пледом в крупную клетку. На стенах развешаны холсты, на длинных верстаках стояли законченные и незаконченные скульптуры. Пустоглазые головы отливали мертвенной синевой. Обнаженная некрасивая женщина с большим животом и отвислой грудью стыдливо улыбалась, стесняясь своего уродства. Посредине комнаты на подставке возвышался какой-то солидный монумент, укутанный серым холстом.

К нему-то и подвел нас Уткин. Матрос искоса взглянул на меня и громко вздохнул. Стоя перед закутанной в холст скульптурой, я понял, почему не приходил сюда, когда Уткин приглашал. Еще не видя скульптуры, я уже испытываю волнение: а вдруг не понравится? Врать я не умею, а кому приятно, когда ругают твою работу? Когда ты на выставке, никто не ждет от тебя рецензий. Ходи, смотри, радуйся, возмущайся — это твое право. А тут другое дело. Ты приглашен, тебе оказали доверие, от тебя ждут, чтобы ты высказался.

— Показывай, ради бога! — сказал Матрос. Ему не терпелось взглянуть на себя, парня даже пот прошиб.

Уткин задумчиво посмотрел куда-то выше моего плеча. Глаза у него чистые и спокойные. И я понял, что ему можно говорить что угодно. Этот маленький, но крепкий парень с бородой все уже испытал: и яростные споры, и крупные неудачи, и настоящий успех.

Уткин небрежно стащил холст и отошел в сторону, давая нам возможность обозреть скульптуру со всех сторон. Он не стал ничего говорить, пояснять, спрашивать. Впрочем, этого и не требовалось: скульптура говорила сама за себя…

Я Вальку Матроса знаю несколько лет, бок о бок работал с ним больше года в одном цехе, но я, оказывается, совсем не знал его. Не знал, что Валька — душа нараспашку, что он настоящий русский богатырь, который не кичится своей силой, что у него хорошая мужицкая смекалка и юмор. Не знал, что Валька этой мощной грудью способен, как Александр Матросов, закрыть амбразуру вражеского дзота… Все лучшее, что было в Вальке, Уткин увидел своими цепкими светлыми глазами.

Матрос что-то сказал или спросил, но я отмахнулся. Я ходил вокруг скульптуры и все больше любил Уткина. В том, что он действительно талантливый скульптор, я больше не сомневался. Впрочем, об этом он мне и сам сообщил, но, как всегда в таких случаях, всерьез не принимаешь подобные заявления…

И уже потом, гораздо позже, читая статьи искусствоведов о работах молодого скульптора Аркадия Уткина и видя на журнальных вкладках голову Вальки Матроса, я испытывал гордость от того, что первым увидел законченный бюст.

Я, конечно, высказал свое восхищение. Уткин молча выслушал, кивнул бородой, соглашаясь со мной… Он показал нам и другие работы: скульптуры из гипса, дерева, бронзы. Показал и холсты. Все они были натянуты на подрамники. По-моему, кистью Аркадий владел хуже, чем резцом. Многие работы были сделаны небрежно, в абстракционистской манере. Я не берусь судить их, потому что не понимаю такую живопись, она меня не трогает. А Матрос ставил подрамник и так и этак, а потом спрашивал, где верх и где низ. Уткин молча отбирал у него картины и поворачивал к стене.

В своей мастерской Аркадий был очень серьезным и молчаливым. Я удивлялся: как много он сделал! Оказывается, этот бородач — работяга.

Аркадий взял с подоконника свернутый в трубку лист и протянул мне. Оля… На пляже, в купальнике. Я сразу узнал ее, хотя рисунок углем был размашистый, а лица почти не видно. Я вспомнил тот солнечный день, когда мы лежали с Аркадием на желтом песке и пришла она, красивая и веселая…

— Не хочет позировать, — сказал Уткин.

Я заметил, что при кажущемся беспорядке в мастерской все находится на своих местах. И если он берет картину или скульптуру, то обязательно ставит на прежнее место.

— Не стыдно будет людям показать? — спросил Матрос, когда мы вышли на улицу. Уткин в это время закрывал мастерскую.

— Твоя дурная голова будет в Русском музее выставлена, — сказал я. — Ты умрешь, а она будет жить.

— По-моему, нос широкий и одно ухо больше другого…

— Какой нос? — возмутился я. — Ты лучше, Валька, помолчи… Не порти впечатление.

Когда подошел Уткин, настырный Матрос стал приставать к нему, чтобы он немного пообтесал нос или хотя бы одно ухо, которое больше другого.

— У Нефертити нет половины головы, а Венера Милосская вообще без рук, и это не мешает им быть великими произведениями искусства, — ответил Уткин. — А ты пристаешь со своим дурацким ухом.

— А нос? — не отступал Валька. — Это какая-то фуфлыга… Дора, как увидит, со смеху помрет…

— Ты лучше, Валька, помолчи, — посоветовал я.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Перед началом работы пришел Тихомиров вместе с худощавым парнем в синей спецовке.

— Новый член вашей бригады — Семен Биркин, — сказал Вениамин. — Прошу любить и жаловать.

Как же я сразу не узнал его? Это тот самый Сеня Биркин, который заграничными шмотками торговал! Правда, тогда он был в модных облегающих брюках и нейлоновой рубашке, а сейчас в скромной рабочей спецовке.

Тихомиров немного поговорил с Карцевым и ушел. Сеня Биркин тоже меня узнал и кивнул.

— Решил переменить специальность? — спросил я.

— Точнее, приобрести специальность, — сказал Сеня.

— Почему именно на завод?

— Тяжелая индустрия… Кузница рабочих кадров… А потом, недавно в городе был процесс… Троих тунеядцев выселили. Куда-то на север, а я холод не переношу.

— Думаешь, у нас тут теплое местечко?

— Мне приятно, что мы в одной бригаде, — сказал Сеня.

— И начальник — свой человек…

— Вениамин Васильевич очень хороший человек, — проникновенно сказал Сеня.

— Иди-ка сюда, парень, — позвал Карцев. — Молоток в руках держать умеешь?

Биркин оказался способным малым. Он на лету схватывал все, что ему говорили, и был исполнительным. Лешка Карцев первое время посматривал на него с недоверием, но, видя, как охотно и ловко выполняет Сеня любую работу, смягчился. Биркин был со всеми предупредителен и часто обращался по тому или иному поводу за советом. Особенно с Димой у них наладилась дружба. Дима влюбленно смотрел на мягкого, вежливого Сеню и готов был всегда помочь ему.

Иногда Сеня заходил к Тихомирову. О чем они толковали, я не знал, но в цехе Биркин всегда обращался к начальнику по имени-отчеству и на «вы».

Однажды в холодный пасмурный день Вениамин пришел на завод в новеньком нейлоновом пальто с коричневым вязаным воротником. Таких пальто у нас в городе не продавали.

— Это ты пальто Веньке сообразил? — спросил я.

— Есть потрясающие галстуки, — сказал Сеня. — Американские.

— Ненавижу галстуки, — сказал я.

Осторожный парень этот Сеня. Лишнего не сболтнет. Конечно, это пальто привез из-за границы дядя. Старший механик. Сеня выручает Тихомирова, а Тихомиров вот выручил Сеню. Теперь Биркин рабочий человек, а не какой-нибудь тунеядец. У него есть дядя, старший механик торгового флота. Дядя привозит из-за границы разные вещи. И что тут особенного, если Сеня удружил своему хорошему знакомому, начальнику цеха, нейлоновое пальто?

Вениамин был прав, когда сказал, что нам работать вместе будет трудно… Какое мне дело, где он достал пальто? Почему я мучительно анализирую все его поступки? Может быть, он прав — я завидую? Нет, дело не в этом. Я не мог бы никогда завидовать Веньке. Я вообще никому не завидую. Тогда почему я наблюдаю за ним, так близко к сердцу принимаю все, что он говорит, делает? Почему он меня так интересует? И с этим проектом. Это дело начальства обсуждать проекты и принимать их. А я шаг за шагом, пока продвигался проект, вместе с Венькой ломал голову. Даже несколько раз заходил в техническую библиотеку… А теперь, когда я заикаюсь о проекте, Венька вздрагивает… Бесспорно, Тихомиров способный инженер и, наверное, будет хорошим начальником цеха, но почему-то все во мне протестует против него. Он говорил, что многого еще добьется. Это лишь начало… И он добьется…

На новой работе Тихомиров освоился быстро. Я слышал, как он разговаривает с бригадирами, рабочими. По существу, без лишних слов. Как говорится, сразу берет быка за рога. Чувствуется, что он толковый, грамотный инженер. Я не могу сказать, что он заважничал, стал высокомерным. Вениамин мог и отчитать проштрафившегося и пошутить, а когда нужно, и похвалить. Первое знакомство с нашей бригадой не прошло для него даром. Он сразу же сделал выводы и больше никого «орлами» не называл. Народ в цехе грамотный. Многие десятилетку закончили или заочно учатся. В обстановке Тихомиров правильно разобрался, тут уж я ничего не могу сказать.

В бригаду он заглядывал редко. А если и приходил, то разговаривал с Карцевым. Все пока шло нормально, но где-то в глубине души я был встревожен: чего-то ждал от Тихомирова… И хотя после того разговора в конторке мы не перекинулись с ним и десятком слов, я чувствовал, что Вениамин тоже присматривается ко мне. Это было заметно по взглядам, которые он бросал на меня, по его тону, когда здоровался.

Куда-то провалился Игорь. Я не поленился, сходил за реку к Калаушиным. Думал, он в гараже. Но ни Игоря, ни «Запорожца» там не было. Все ясно: уехал с Иванной за город кататься. Вернее, обучать ее водить автомобиль. У него есть чему поучиться. Еще года нет, как получил машину, а уже три аварии…

Назад я возвращался пешком. Прохладный ветер обдувал лицо, над головой звездное небо. Уличные фонари спрятались в листве деревьев. Листья желто блестели. Под толстой липой или тополем — я так и не разглядел — стояли парень и девушка. Они не шевелясь смотрели друг на друга. Темные волосы девушки тоже блестели. Я замедлил шаги, дожидаясь, когда они поцелуются, но они продолжали стоять не шевелясь. И у меня вдруг возникло ощущение, словно они не из этого мира. Призрачные существа с другой планеты.

На стадионе еще белели майки футболистов, мерцали папиросные огоньки. Неожиданно раздался громкий всплеск и фырканье: кто-то в бассейн бултыхнулся с вышки. Судя по звуку, приложился животом.

Гремела музыка. Там, за сквером, напротив железнодорожной поликлиники, танцплощадка. Играл оркестр. Не знаю почему, я взял да и завернул на танцплощадку. Я туда редко ходил. Там обычно толчется мелочь пузатая. Еще не распрощавшись с детством и не став мужчинами, пятнадцати-семнадцатилетние юнцы лезут из кожи, чтобы казаться бывалыми парнями. Вспоминаешь ту пору, когда самому было столько лет, и почему-то всегда кажется, что мы все-таки были другими. И эти подрастут — так же будут думать.

В воздухе плавало облако папиросного дыма, перемешанного с духами. Играли какой-то старый фокстрот. Из знакомых я увидел лишь Биндо. Он обернулся и посмотрел на меня. Вокруг него толпились юнцы с папиросами в зубах, почтительно заглядывали Володьке в рот. Хотя Биндо и твердо держался на ногах, я по глазам понял, что он пьян.

Купив в крошечной кассе билет, я поднялся на танцплощадку. Уж раз пришел, нужно станцевать хотя бы один танец. У перил я заметил двух миловидных девушек, возле которых дежурил парень в костюме цвета яичного желтка. Я пригласил одну. Танцуя, она то и дело посматривала на него через мое плечо.

— Вы меня, пожалуйста, больше не приглашайте, — сказала она, когда кончился танец.

Такое начало совсем отбило у меня охоту танцевать.

Худенькая черноволосая девушка подошла к компании юнцов и пригласила одного, вихрастого, на дамский танец. Парень, даже не взглянув на нее, небрежно бросил через плечо:

— Иди ты… — и кое-что присовокупил.

Мне стало жаль бедную девчонку. Я подошел к этой компании и, взяв парня за плечо, повернул к себе.

— Сейчас же извинись! — сказал я.

На миг лицо парня стало растерянным, но только на миг. Тут же он принял вызывающий вид, красивые глаза его стали наглыми. Русые волосы спускались на лоб и брови.

— Ты что, дружинник? — спросил он, оглядываясь на приятелей и ухмыляясь.

Я видел, что девочка вот-вот заплачет или убежит, а кроме того, мне не хотелось долго пререкаться с этим типом, я схватил его за грудки и повернул к девчонке.

— Давай, давай, — сказал я, встряхивая его, как щенка.

— Ну ладно… это… извиняюсь, — промямлил он. На девчонку он не смотрел, на меня тоже. Смотрел куда-то вбок. Ошарашенные дружки его стояли разинув рот. Я отпустил паренька, и вся компания покинула танцплощадку.

Я понял, что будет драка. На драки мне всегда везло. С малолетства. Другой человек всю жизнь проживет и ни разу не подерется: то вовремя уйдет, то уступит или все на шутку сведет. Такой человек Вениамин Тихомиров. А я непременно попаду в какую-нибудь заваруху! И надо же было девчонке пригласить именно эту кудрявую скотину!