— Скоро все, как детдомовцы, будут ходить в одинаковой форме, — заметил Сорока.

Он, случалось, заглядывал в комиссионку и даже как-то купил недорогой транзисторный приемник. Там в отделе культтоваров всегда толпа любопытных. Стоят и смотрят на разнообразную заграничную технику: приемники, магнитофоны, проигрыватели. Здесь же неподалеку, у окна, модные ребята в замшевых и кожаных пиджаках с оглядкой торговали пластинками, кассетами, заграничными часами. Слышались реплики: "А-а, «Сейка»! Квадратный вариант с двумя календарями… Можно схватить и штиф… Морда у них красивая, а машина — тьфу! Уж если брать, то лучше «Омегу». У другого окна толковали о новейших заграничных магнитофонах с «Долби-системой», о проигрывателях, о сверхдефицитных «пластах». Слышались имена Реброва, Челентано, Поля Мориа, Рейя Конниффа, Джеймса Ласта…

И вот в этой комиссионке работает Нина…

— Я туда иногда захожу, — наконец сказал Сорока. — Вы за прилавком не стоите?

— Бывает, подменяю продавцов, — ответила Нина. — Вообще-то я закончила торговый техникум и работаю заведующей трикотажным отделом. На втором этаже.

— И вам нравится… эта работа? — поинтересовался Сорока.

— А чем моя работа хуже любой другой? — быстро взглянула на него Нина.

Улыбка исчезла с ее лица, глаза смотрели настороженно. Точь-в-точь, как тогда на Кондратьевском, не хватало только рядом Найды на поводке…

— Я люблю свою работу, — подчеркнула она. — Я в курсе европейской моды, разбираюсь в мужской и женской одежде… — Она бросила взгляд на Гарика. — На ваших джинсах американская наклейка, а на самом деле они японского произвожства.

— Какие японские? — возмутился Гарик, очень гордившийся своими джинсами, купленными у знакомого студента-венгра. — «Леэр»! Знаменитая американская фирма, которая шьет для ковбоев.

— Не расстраивайтесь, это только специалистам понятно, что джинсы не американские. Японцы купили в Штатах лицензию, поэтому и ставят на джинсах американское клеймо…

— Я почему-то думал, вы студентка, — сказал Сорока. — А папа ваш — профессор.

Она отвернулась от него, посмотрела по сторонам — они выехали к мосту Александра Невского.

— Куда вы меня везете?

— А вам куда надо? — спросил Гарик, въезжая на мост. Впереди, заслонив перспективу, тяжело полз переполненный троллейбус, а слева грохотал трамвай. Часы пик. В это время весь транспорт в городе переполнен.

— К «Гиганту», — сказал Сорока, взглянув на девушку.

Гарик развернулся за площадью. Когда они остановились перед светофором, Нина кивнула на комиссионный магазин:

— Здесь моя подруга работает. Мы вместе учились.

— Такая же красивая? — игриво спросил Гарик.

— Зеленый, — мрачно заметил Сорока.

— Может, зайдем? — сказал Гарик. — Познакомимся с подругой…

Сорока хмыкнул в ответ и отвернулся, а Нина холодно спросила:

— Вы ездите по городу и подбираете на улицах девушек?

— Не всех, — рассмеялся Гарик, — только красивых!

— Я горжусь, — сказала Нина и замолчала, глядя в окно.

Сорока так и не понял: обиделась она или притворяется? Еще полчаса назад Гарик сидел и боялся рот раскрыть, лишь бросал восхищенные взгляды на девушку. А стоило ей сказать, что работает в комиссионке, сразу перешел на фамильярный тон, стал говорить пошлости; но, заметив, что Нина нахмурилась и замолчала, он, желая сгладить возникшую неловкость, с воодушевлением стал рассказывать, что завтра чуть свет они уезжают на великолепное озеро…

Видя, что Нина внимательно слушает, он еще пуще стал разливаться соловьем. Мол, Швейцария — это ничто по сравнению с Островитинским озером. Как будто он был в Швейцарии! А щуки там водятся почти такие же, как лохнесское чудовище, которое до сих пор не нашли…

— Меня тоже приглашают поехать на машине, — сказала Нина. — По-моему, в ту же сторону… Валдай, Вышний Волочок, Тверь… По пути Радищева из Петербурга в Москву.

— Когда вы поедете? — спросил Гарик. Пока Нина говорила, он все время поглядывал на нее в зеркало.

— Я еще не решила, — сказала Нина.

— Заезжайте к нам! — загорелся Гарик. — Вы все равно мимо поедете. Честное слово, не пожалеете!

«Хорошо, что еще в дом не позвал! — усмехнулся про себя Сорока. — Сейчас будет заливать, каких он лещей таскал…»

— Там есть остров — неприступный, как крепость. И живут на нем одни мальчишки…

— И не скучно им там одним? — спросила Нина.

— Им некогда скучать… — со значением сказал Гарик. — А рыбы в этом озере! Помнишь, Тимофей, каких мы щук-лещей таскали?

— Не помню, — угрюмо отозвался Сорока, которому надоела эта болтовня. — Я там другими делами занимался…

— Нина, вы знаете, кто рядом с вами сидит? — лукаво улыбнулся Гарик, на миг обернувшись к девушке. — Сам Президент Каменного…

— Может, хватит? — оборвал Сорока.

— Я вам план набросаю, как добраться от шоссе до деревни Островитино, — не мог остановиться Гарик. — А дом наш один на берегу. К нему легко на машине проехать… Ну, так как, ждать вас в гости?

— Спасибо, — поблагодарила Нина. — Там видно будет…

— Спасибо потом будете говорить, — перебил Гарик, — когда на озеро приедете…

— Действительно там рай земной? — сбоку взглянула девушка на Сороку.

— Я не был и раю, — усмехнулся тот.

Гарик начал раздражать Сороку: зачем он ее приглашает на озеро? Дает понять, что она ему понравилась? А как же Алена? Готов с кулаками наброситься на любого, кто лишний раз на нее посмотрит! Нет, Сорока не ревновал его к Нине, упаси бог! С тех пор как они впервые повстречались на Кондратьевском проспекте, многое изменилось… То, что он увидел, стоя у газетного киоска, ошеломило его: Нина и Длинный Боб! Если до этого ему и хотелось увидеть девушку, то потом он больше не думал о ней. Но сегодня, когда неожиданно увидел Нину на набережной, будто сам черт толкнул его под руку, и он попросил Гарика остановиться…

Нина показалась ему еще более красивой, но какой-то другой, не той, которую искал на набережной в белую ночь…

В эту встречу Нина меньше напоминала ему воспитательницу Нину Владимировну. Сорока думал о Гарике. Собственно, ничего такого Гарик не делает, чтобы так сурово осуждать его. Обычная мальчишеская трепотня. В машине сидит симпатичная девчонка, Гарик развлекает ее, старается понравиться, ну и что тут такого? Приятно было бы ей ехать в машине, если бы Гарик так же мрачно молчал, как он, Сорока?..

Он уже не первый раз замечал за собой, что, рассердившись на друга, потом начинал оправдывать его. Последнее время Сорока чересчур критически стал относиться к нему. Сбылась давняя мечта Гарика: он имеет теперь машину. Правда, заявляет, что она общая, но факт остается фактом: Гарик с помощью своего родственника Вячеслава Семеновича заплатил почти всю сумму. Сорока добавил лишь триста рублей, сэкономленных к отпуску. Саша Дружинин не взял ни копейки за ремонт.

За руль «Запорожца» Сорока садился всего раза два. Еще ушибы не зажили, да и сломанная ключица побаливала. А вот сегодня он бы с удовольствием покатался по городу, но Гарик не предложил. Он, конечно, мог сказать ему, и Гарик сразу бы отдал руль, а вот сам предложить не догадался.

— Вы сегодня какой-то мрачный? — заметила Нина.

— Грущу, что снова вас долго не увижу, — отшутился Сорока, а про себя подумал, что вот Гарика критикует, а сам тоже хорош: говорит не то, что думает.

— Вы теперь знаете, где я работаю.

— Я завтра забегу, — сказал Гарик и вспомнил: — Ах да, мы рано уезжаем.

— А может, останешься? — Сороке стало смешно. — Нина покажет тебе все, что спрятано под прилавком.

— Я вам все покажу: что на витрине и что под прилаком, — не приняла шутку девушка и отвернулась к окну.

— Сразу за светофором направо, — скомандовал Сорока. Они уже проехали мимо кинотеатра «Гигант». Подстриженные липы и тополя стояли вдоль тротуаров пыльные, поникшие. По обе стороны дороги высились кирпичные добротные дома. Сорока повернулся было к Нине, собираясь что-то сказать, но тут увидел забавную картинку: на широком подоконнике второго этажа рядком сидели здоровенная овчарка и пушистый кот. Большая остромордая со стоячими ушами голова и маленькая круглая, усатая одновременно поворачивались то в одну, то в другую сторону. Иногда головы сближались, и тогда казалось, что животные мирно переговариваются, обсуждая, на их взгляд, не менее забавные картинки, происходящие с людьми на тротуаре.

— Как вам нравится эта парочка? — показал Сорока. Машина стояла перед светофором, дожидаясь зеленого света.

— Прелесть! — воскликнула Нина. — Вот бы нашу злюку Найду примирить с Сатрапом.

— С кем? — удивился Гарик.

— Мой дом, — сказала Нина. — А Сатрап — это наш кот.

Гарик остановился.

— Я сейчас вам весь маршрут до озера набросаю, если надумаете к нам приехать… — вспомнил он. — Тимофей, у тебя нет ручки или карандаша?

— Нет, — ответил Сорока, вылезая из «Запорожца», чтобы выпустить Нину.

— А вы не хотите, чтобы я приехала? — спросила его девушка.

— Приезжайте, — сказал Сорока. — У меня еще есть одно дело, — проговорил он, забираясь в машину. И сказал, куда ехать. Голос его прозвучал глухо, а по лицу скользнула тень. Гарик, не задавая лишних вопросов, тронул машину. Он все-таки набросал в записной книжке девушки маршрут к озеру. До самого места ехали молча. Глаза у Сороки были отсутствующие — казалось, он напряженно прислушивается к самому себе.

— Ты подожди, я один, — сказал он другу и, прихрамывая, зашагал к высоким металлическим воротам. Сквозь железную решетку были видны диковинные автомобили: широкие, приземистые, с растопыренными ногами-шинами.

Гарик выбрался из «Запорожца», подошел к воротам и, закурив, стал разглядывать гоночные машины. Механики, не обращая на него внимания, занимались наладкой моторов. Гарик видел, как Сорока прошел через небольшую металлическую дверь, миновал широкий двор и подошел к невысокому коренастому человеку, устанавливающему на красный с желтым гоночный автомобиль широкий спаренный скат. Увидев Сороку, человек разогнулся и, глядя на него, стал медленно вытирать тряпкой руки. Лицо у него при этом было очень сосредоточенное. Сорока стоял спиной, и Гарик не слышал, что он говорил, но по тому, как на лице человека сначала выразилась досада, а затем раздражение, он понял, что разговор не из приятных.

Вот какой состоялся разговор между Сорокой и Борисовым.

Б о р и с о в (с плохо скрываемой досадой). Мне начинает это надоедать… Сколько можно об одном и том же? Этим делом занималась милиция, вопрос, как говорится, исчерпан. Что вам от меня еще нужно?

С о р о к а (ровным, спокойным голосом). Погиб мой товарищ. И я не верю, что это несчастный случай…

Б о р и с о в (с усмешкой). Милиция поверила, а вы — нет!

С о р о к а. Да, я — нет.

Б о р и с о в. Я вам ничем помочь не могу.

С о р о к а. Можете… (После паузы.) Скажите: кто был шестым в вашей машине?

Б о р и с о в. Нас было пятеро.

С о р о к а. Почему вы не хотите мне сказать правду?

Б о р и с о в (раздраженно). Ну, допустим, нас было шестеро, семеро, десятеро! Я не понимаю, что бы это изменило.

С о р о к а. Возможно, многое.

Б о р и с о в. У меня завтра ответственная тренировка, так что…

С о р о к а. Я ведь все равно узнаю правду.

Б о р и с о в (нагибаясь к скату). Желаю успеха!

— Я думмл, ты ему врежешь, — сказал Гарик, когда Сорока забрался в «Запорожец».

— А надо бы, — буркнул Сорока, думая о том, что сегодня он не зря приехал в гараж спортивных машин. Хотел того Борисов или нет, но Сорока после разговора с ним еще больше утвердился в мысли, что он не ошибся: в машине находился шестой человек… Правда, что это может изменить, как сказал Борисов, Сорока не знал, но зато знал другое: он не успокоится, пока не выяснит, кто этот шестой.

— Теперь в Зеленогорск, — распорядился Сорока.

— А что скажет Алена? — попытался возразить Гарик, но Сорока коротко сказал:

— Подождет. — И, помолчав, прибавил: — Я должен увидеть следователя.

— В Зеленогорск так в Зеленогорск, — сказал Гарик, бросив взгляд на погрузившегося в мрачное раздумье друга.

А Сорока думал о старшем лейтенанте Татаринове. Там, где Сорока два года служил в десантных войсках, он близко сошелся с этим человеком…

Татаринов был рослый немногословный мужчина лет двадцати восьми. Он командовал ротой новобранцев, из которых обязан был за два года сделать десантников — людей ловких, закаленных, отчаянных.

Татаринов с завидным терпением обучал военной науке своих зеленых питомцев. Говорил он мало, больше делал и показывал. Был прекрасным спортсменом, бегал на длинные дистанции, занял первое место в части по самбо. А в десантных войсках командиров — хороших спортсменов было немало.

Татаринов сразу обратил внимание на высокого, собранного новобранца, который, как и он сам, был не слишком-то многословен. Долго приглядывался к нему, давал все труднее и труднее задания, с которыми Сорока легко справлялся.

На втором году службы Сорока стал его помощником…

И вот тогда-то и произошла эта история…

Четыре десантника из роты под началом каптенармуса отправились на речку Ягелевку за красной рыбой для солдатской кухни. Среди солдат, отобранных каптенармусом, был и Сорока.

Рыба, как говорится, шла сама в руки. Точнее, она шла вверх, на нерест. Они уже заготовили столько, сколько им было разрешено по лицензии, но ребята, охваченные охотничьим азартом, никак но могли остановиться: хватали и хватали беззащитную рыбу…

Сорока попытался образумить ребят, но его никто не слушал. И тогда он не выдержал — бросился отбирать пойманную рыбу и снова бросать в речку. Кто-то из солдат, вроде бы в шутку, смазал его скользким хвостом большой рыбины по лицу — и тогда Сорока ударил его…

Ребята тотчас прекратили ловлю рыбы, окружили его и солдата, которого он ударил. Никто не сказал ни слова, просто молча стояли вокруг и смотрели на него. Сороку уважали в роте, он это знал, но в тот момент его презирали. Он это очень остро, как говорится, всей кожей, почувствовал. И понимал, что понадобится не один день, даже не одна неделя, чтобы вновь заслужить доверие и уважение товарищей.

Вернувшись в роту, Сорока ничего не сказал своему командиру, но тому скоро стало известно о происшествии на речке Ягелевке.

Старший лейтенант Татаринов вызвал его для разговора.

— Ты один раз прав, Тимофей, а трижды — нет, — сказал он. — Прав, что прекратил бессмысленную ловлю рыбы, но трижды не прав, что поднял руку на товарища! И тебя никто из ребят не поддержал, потому что твой поступок был неправильным. И будь другие такими же невыдержанными, как ты, они тебя могли бы избить.

— Они же видели, что рюкзаки уже полные, — возразил Сорока. — Я не понимаю такой жадности!

— Это не жадность, Тимофей! — сказал командир. — Это молодость, чувство своей силы, ловкости и еще желание порадовать товарищей свежей вкусной рыбой. А потом такая рыбалка вообще выпадает человеку раз в жизни…

— Рыбалка! — с горечью вырвалось у Сороки. — Это жестокость! Хватать в мелкой речушке икряную рыбу и швырять на берег? — Он взглянул Татаринову в глаза. — Как бы вы на моем месте поступили?

— Попытался бы словами доказать свою правоту, — ответил старший лейтенант.

— А если они слов не понимают?

— Значит, не было силы в твоих словах. А гнев — он не убеждает, а наоборот — раздражает людей. Будь, Тимофей, терпимее к людям, умей не только обвинять, но и прощать.

И хотя Сорока крепко уважал своего командира и даже подружился с ним, насколько это было возможным между командиром и подчиненным, он только сейчас начал постигать смысл, казалось бы, простых истин, высказываемых старшим лейтенантом.

Не слишком ли он, Сорока, прямолинеен? Не слишком ли строг к людям, непримирим к их недостаткам? Не часто ли он старается лбом прошибить стену? Да и сам без греха ли?

Вот о чем думал Сорока по пути в Зеленогорск.