ГЛАВА 1

Ратмир любил ходить к железнодорожному мосту. У каменного фундамента лежали несколько дощатых ящиков из-под пивных бутылок. Мальчишки — сверстники Ратмира часто собирались здесь, играли в орлянку, рассказывали страшные истории. Это ребята притащили ящики, которые подобрали у насыпи. Особенно приятно тут сидеть в дождь. Хотя над головой и просвечивает небо сквозь перекрытия, ни одна капля не упадет на голову. Зато весь огромный мост начинает шелестеть и тихонько звенеть, а в речке образуются крупные белые пузыри.

И кажется, что ты вовсе не под мостом железнодорожным сидишь, а плывешь на огромном корабле по морю-океану… А если повезет и в дождь над тобой промчится состав, то можно вообразить, что на корабле произошла катастрофа, все гремит и рушится, вот-вот железная громадина опрокинется и пойдет ко дну.

Сегодня Ратмиру не хотелось ни с кем видеться. Ему было по-настоящему плохо. Хотелось побыть одному, подумать обо всем, что произошло в последние дни, особенно вчера, подумать о себе и о своем поведении.

Ратмир подошел к железнодорожной ветке. У большой пожарной бочки с насыпи вела под мост чуть приметная в высокой траве тропинка. Ратмир спустился по ней вниз и сел на на один из ящиков.

Сегодня днем похоронили младшего брата Ратмира — Святополка.

Ратмир не задумывался, любит он брата или нет. Сейчас, когда Святополк навсегда замолчал, было будто бы и жалко братишку, но ведь были моменты, когда Ратмир его ненавидел. За громкие пронзительные вопли, порой переходящие в густой басистый рев, за то, что часто приходилось оставаться с ним вдвоем в комнате, когда на улице хорошая погода и ребята играют в лапту.

И вот вчера Святополк лежал в маленьком покрашенном в розовый цвет гробике на столе, застланном поверх клетчатой клеенки новой бархатной скатертью с белыми кистями. Поэтому, когда Ратмир вошел в комнату, у него возникло ощущение, будто крикливый шестимесячный брат вовсе и не умер — просто его на время положили в розовую коробку с кружевами, а потом снова достанут и Святополк, как и прежде, будет подолгу басисто орать и размазывать по пухлым розовым щекам сопли.

Сильно убивалась мать, глаза ее не просыхали от слез. Иногда она подходила к гробику, подолгу глядела на крошечное синеватое личико с бледным заострившимся носом, потом падала грудью на стол и жутко голосила: «Как же я тебя не уберегла, мой родимы-ый! Золотко ты мое ненаглядное… Господи, лежит в гробу-то-о как живой…» Врач сказал, что брат простудился и заболел воспалением легких. Ратмир не понимал: как можно схватить в июне, когда на улице жара двадцать градусов, воспаление легких? Мать предполагала, что сонный Святополк ночью раскрылся и его разгоряченного прохватил сквозняк, на ночь была форточка открыта. И обвиняла во всем отца, который не может расстаться с этой проклятой папироской и перед сном приходится открывать форточку, чтобы проветрить комнату.

Отец хмурил светлые брови, пожимал плечами и отмалчивался. Когда мать в таком состоянии, лучше ей не возражать.

Отца в ночь перед похоронами срочно вызвали на службу: что-то случилось на железнодорожной линии. Мать не находила себе места и ругала отца, у которого, мол, самое главное в жизни работа, — мог бы объяснить начальству, что у него сын умер, и послали бы на участок другого. Подумаешь, незаменимый… Вечером пришла тетя Поля, двоюродная сестра отца, утешала мать, капала ей в стакан с водой пахучие капли, а потом увела к себе, — тетя Поля жила за рекой возле стадиона.

Позвонил отец, Ратмир сказал ему, что мать у тети Поли. Отец велел передать матери, когда та вернется, что постарается после полуночи быть дома.

Отец, конечно, переживал, но вида не показывал, что ему тяжело. Сколько помнил себя Ратмир, отец всегда был веселым, особенно в компании: рассказывал разные смешные истории, которых знал множество.

И почему-то главными действующими лицами в этих историях всегда были таинственные дядя Вацлав и мастер Моргулевич, которых Ратмир никогда и в глаза не видел.

Отец, когда был в ударе, мог экспромтом сочинить веселую частушку, мог показать фокус на спичках, а если подвыпившие развеселившиеся мужчины предлагают выйти на лужайку перед домом побороться — тогда это было принято, — то и здесь отец не ударит лицом в грязь — любого положит на обе лопатки. Ратмир гордился отцом и очень хотел быть таким же. Отец показал ему несколько полезных приемов, объяснил, что, если хочешь победить, нужно бороться до конца, бороться, когда уже выдохся, пересилить себя, выстоять — и тогда обязательно победишь даже более сильного противника. И вообще в борьбе не так нужна сила, как ловкость, увертливость, упорство. И Ратмир, следуя правилам отца, в драках часто побеждал.

Ратмир до потемок крутился возле крыльца своего дома, дожидаясь мать, но ее все не было. Он и сам не смог бы себе объяснить, почему не хотелось идти домой. О брате он не думал, однако, переступив порог кухни, сразу через полураскрытую дверь в комнату увидел узкий краешек крашеного гроба. До сей минуты он и сам бы себе не признался, что боится покойника. Да и кого бояться? Маленького Святополка, который еще и говорить-то не научился, лишь мычал да кричал. И вместе с тем какая-то смутная тревога стала закрадываться в сердце.

Он с досадой подумал, что матери уже пора бы и дома быть. Скоро десять, за окном засинели сумерки, листья на больших липах и кленах слились в сплошную мохнатую массу.

Включив в кухне свет, Ратмир достал из духовки еще теплую кастрюлю с гречневой кашей, ложкой вывернул ни тарелку большой коричневый ком, взял с плиты миску с котлетами, застывшими в подливке, и положил себе две штуки. Поужинал без всякого аппетита, хотел было на примусе подогреть чай, но раздумал, взял и выпил стакан компота. Убрав за собой и сложив посуду, вилки ложки в раковину, стал слоняться по кухне. Глаза его то и дело останавливались на гробе, стоявшем в соседней комнате. И хотя там уже было сумрачно, маленький гроб розово светился, будто внутри него зажглась лампочка. Если приподняться на цыпочки, то можно заметить краешек кружевного чепчика на белом лбу Святополка.

Ратмир быстро разобрал свою постель в углу большой кухни, взял наугад с полки над головой толстую книжку и юркнул под одеяло… Гораздо позже, анализируя свои ощущения в эту злзаповнившуюся ему на всю жизнь ночь, он пришел к выводу, что господин случай тогда сыграл с ним злую шутку.

Мало того, что он взял с полки книжку наугад, — он и раскрыл ее наугад. И надо же такому случиться, что однотомник избранных сочинений Н. В. Гоголя раскрылся именно на той странице, где начинался «Вий».

Приключения философа Хомы Брута сразу захватили его. Посмеиваясь про себя, он прочел, как волосатая ведьма оседлала бурсака и, погоняя помелом, помчалась на нем по ночным росистым полям-лугам. Поначалу Ратмир не связывал прочитанного с маленьким Святополком, лежащим в соседней комнате, но, когда дошел до того момента, как Хома стал в церкви читать у гроба прекрасной панночки молитвы, липкий ползучий страх стал подбираться к нему. То и дело, отрываясь от книжки, Ратмир кидал быстрые настороженные взгляды на полураскрытую дверь. Краешек гроба с белой кружевной накидкой, свисающей в ногах покойника, магнитом притягивал его. Хотелось встать и закрыть дверь, но он не решился вылезти из-под одеяла. Это было свыше его сил. Даже шевелиться не хотелось, поворачивать голову.

«Подымите мне веки: не вижу!» Эту фразу произнес страшное чудовище Вий. И когда он увидел дрожащего от страха Хому и ткнул в него железным перстом, вся нечисть, прилетевшая в церковь, бросилась на бедного бурсака…

Дальше Ратмир не мог читать, ужас стал охватывать его. Округлившиеся глаза не отрывались от гроба. И ему вдруг показалось, что кружевное покрывало шевельнулось, голова Святополка в чепце дернулась, глаза раскрылись, а сам гроб пополз к краю стола… Он понимал, что все это чепуха, гроб не может сдвинуться с места и тем более летать под потолком, как летала в гробе своем в старой церкви панночка-ведьма. Понимал, но ничего не мог с собой поделать. Где-то в глубине сознания билась спасительная мысль, что сейчас раздастся стук и придут родители, но было тихо. Так тихо, что он услышал тоненький звон в ушах и жужжание бьющейся под абажуром ночной бабочки.

И в этот момент погас свет. Такое случалось и раньше: реконструировалась городская электростанция, иногда электричество отключали на несколько часов. Кажется, и вчера в это же самое время выключили свет. Сначала он зажмурился и натянул на голову одеяло, но стало еще страшнее: маленький розовый гроб уже, наверное, летает по комнате, а за ним, махая перепончатыми крыльями, устремились упыри, вурдалаки, вампиры — они хотят вытащить братика из гроба и растерзать… А что, если Святополк влетит в дверь сюда, на кухню? И чем ему Ратмир поможет, если сам боится высунуть нос из-под одеяла?..

Хома Брут знал какие-то заклинания и читал молитвы, а Ратмир не умеет даже перекреститься.

Он отбросил одеяло и, широко раскрыв глаза, стал всматриваться во тьму. Постепенно в черном мраке проступило окно, меж занавесями неширокие полосы ночного сумрака. Трудно даже определить, какого цвета ночь за окном: темно-сиреневая или густо-синяя? Уже можно различить лепной карниз потолка, потом неясно очертился буфет с глобусом наверху.

Рядом с буфетом что-то шевельнулось, послышался тяжкий вздох. Его богатое воображение тут же нарисовало страшное синее лицо с оскаленными зубами и горящими под буграми бровей зеленой ненавистью глазами.

«Подымите мне веки!..» — явственно прозвучал в нем неземной, как гул вулкана, железный голос.

Ратмир пошевелился на узкой койке, и с одеяла на пол соскользнула книжка. Она глухо стукнулась о пол, и ему показалось, что опять послышался тяжкий вздох… Так страшно ему еще никогда не было.

Он боялся даже выпростать из-под одеяла руку и дотронуться до своего лица.

В комнате уже не так темно, можно различить не только буфет, стоявший у окна, но и большую железную плиту в углу, и жестяной закопченный дымоход над ней. На плите белели опрокинутые эмалированные кастрюли.

Скосив глаза, он напряженно всматривался в пространство между буфетом и дверью в другую комнату, но гроба не видел. Там царили мрак и тайна.

Он почувствовал, что ему хочется выйти. Уборная находилась во дворе метрах в двадцати от дома, но вот беда — он не мог заставить себя вылезти из-под одеяла! Он лежал, косил глаза на дверь в соседнюю комнату и не знал, что делать, а выйти хотелось все сильнее…

Тогда он стал уговаривать себя, что никаких чертей, упырей, вурдалаков и Виев на свете нет, он уже не маленький, слава богу, в шестой класс перешел! И гробы с покойниками не летают, а смирно стоят, где их поставили. И маленький Святополк лежит в своем розовом гробу на столе, накрытом пахнущей нафталином скатертью с длинными кистями… Нет ни бога, ни дьявола, ни ведьм — все это предрассудки, как говорила учительница. Тогда почему Гоголь написал про всю эту чертовщину? И так написал, что панночка и Вий стоят перед глазами как живые! И эти черти, упыри, вурдалаки, что порхают под сводами купола церкви?..

Наконец Ратмир, пересилив себя, встал с койки и, вытянув вперед руки, пошел к двери в коридор. На дверь в другую комнату он не смотрел, голова его втянулась в плечи, будто он ожидал удара сзади. В коридоре было еще темнее, чем на кухне. Нащупав засов, отодвинул его, затем отбросил толстый крючок и, передернувшись от противного озноба, выскочил на крыльцо. Здесь он почувствовал себя немного увереннее.

Прямо перед ним негромко шумели огромные деревья. Небо звездное, однако нельзя сказать, что ночь светлая. Не видно луны. В растопыренных ветвях какое-то странное шевеление, будто там прячутся крылатые мерзкие твари с дьявольским обличьем, они ждут команды Вия, чтобы всей стаей кинуться на него, Ратмира… И снова он почувствовал, как по спине пробежал холодок… Нужно было повернуться, войти в коридор и закрыть дверь, но он стоял и смотрел в парк. Ни одно окно в соседнем доме не светилось. Темное небо с неяркими звездами прорезала зловещая вспышка, немного позже послышался тяжелый гул. Он не сразу сообразил, что к железнодорожному мосту через речку приближается поезд. Гул все громче, и вот меж деревьев раз, другой полыхнули искры.

Ночь была прохладная, на руках и груди высыпали мурашки, а он все стоял и вглядывался в парк, будто и впрямь ожидал увидеть меж толстых стволов самого Вия.

В мокрой от росы траве зловеще блеснули зеленые глаза, в следующий миг раздался отвратительный визг, шипение, какой-то скрежет. Две стремительные серые тени мелькнули у самого крыльца и пропали. Но он уже сообразил, что это кошки. И оттого, что он увидел их, ему немного стало легче.

Страшно не то, что мы видим, а то, чего не видим, что рисует наше воображение.

Будто и не поблескивала на кустах холодная роса. И далекие звезды в высоком небе казались синими льдинками. Ратмир присел на перила, узкая спина его в желтой майке прижалась к прохладным крашеным доскам. Его бил озноб. Домой он не пойдет, будет здесь дожидаться родителей.

Должны они когда-нибудь вернуться?..

— Сынок, ты же как сосулька! — будто сквозь вату, услышал он встревоженный голос матери.

— Труса празднуешь, Алеша Попович? — покачал головой отец. — Не ожидал я от тебя такого!

Странно, что отец назвал его Алешей Поповичем. Обычно называет ратоборцем. Дело в том, что отец очень увлекается русской историей, собирает редкие старинные книги, даже сам пишет статьи в местную газету об истории города, в котором они живут. Эта тяга к русской старине отразилась и в том, что он своих детей нарекает редкими именами: Ратмир, Святополк, а родилась бы девочка — он назвал бы ее Олимпиадой. Прожив тринадцать лет в городе, Ратмир так и не встретил своего тезку. Да и не слышал, чтобы жил в Задвинске второй мальчик по имени Святополк.

— Я думала, ты давно спишь, — виновато заметила мать. — И решила у Поли дождаться отца… Ты давно тут сидишь?

— А-а, ерунда, я простуды не боюсь, — с трудом ворочая онемевшей шеей, хрипло сказал Ратмир.

— Какой ты Алеша Попович! — с нотками сожаления в голосе заметил отец. — Ты — язычник, идолопоклонник. Ты боишься грома и молнии, черных кошек и мышей…

— Не боюсь я кошек, — пробормотал Ратмир.

Утром он жестоко презирал себя. Даже похороны брата не отвлекли его от нестерпимой мысли, что он трус. До сих пор он не замечал за собой этого ужасного порока.

С рассветом все его страхи рассеялись, вместо них пришел мучительный стыд. Он боялся за завтраком взглянуть на отца, но тот и вида не подал, что помнит вчерашнее, как всегда был ровен и спокоен. Лишь когда мать послала Ратмира в магазин за хлебом, как бы между прочим спросил:

— Ты читал «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо?

— Два раза, — похвастался Ратмир. Ему эта книга очень нравилась.

— Помнишь, там в одном месте сказано: страх опасности в десять тысяч раз страшней самой опасности?

— Не помню… — пробурчал Ратмир и, чувствуя, как запылали уши, выскочил за дверь.

Вместе со всеми он пошел на кладбище. Даже бросил по примеру старших горсть земли на крышку гробика.

Родители и немногочисленные родственники потянулись с кладбища к выходу.

Ратмиру не хотелось идти домой, где взрослые будут справлять поминки по Святополку. Отстав от всех, Ратмир свернул к могиле с мраморным надгробием и, петляя меж невысоких холмиков, вышел на другую сторону кладбища. Тут-то он и решил уйти от всех к железнодорожному мосту…

— Рат, ты тоже захотел на тот свет? — в друг услышал он. — Топиться будешь или под поезд полезешь? Задумался и решаешь, что лучше?

Ратмир поднял голову и увидел Тоньку Савельеву. Она тоже была на похоронах. Не потому, что скорбела о смерти Святополка — Тонька, наверное, и не видела-то его ни разу, — просто такая уж у нее натура: где что-нибудь происходит, там всегда и Тонька Савельева. Скажи ей, что на другом конце города загорелся дом, — все бросит и побежит на пожар!

Немного погодя послышался шорох, вниз по тропинке скатились мелкие камешки и перед Ратмиром появилась настырная Тонька. Из-под короткого сарафана торчат желтые с царапинами коленки. Тонька пострижена под мальчишку, ростом почти с Ратмира. Она перешла в седьмой класс, а Ратмир — только в шестой. Тоньке осенью будет четырнадцать лет, а ему в апреле исполнилось лишь тринадцать. С девчонками он не вожжался, и поэтому, когда увидел Тоньку, на лице его выразилось неудовольствие.

— Чего ты ходишь за мной? — хмуро покосился Ратмир на девчонку.

— Очень надо! — хмыкнула та, усаживаясь рядом на ящик. — Мне просто нравится под мостом сидеть.

— Ну и сиди, — сказал он и хотел было подняться, чтобы уйти. Ему совсем не хотелось разводить тары-бары с Тонькой, но та цепко схватила его тонкой загорелой рукой за плечо.

— Рат, ну почему так бывает: живет-живет человек, и на тебе — помер? Значит, и мы с тобой можем умереть?

Голубые с выгоревшими ресницами Тонькины глаза расширились, возле маленьких ушей дрожали закрученные в колечки светлые волоски. Рот у нее маленький, а губы толстые и всегда влажные, будто они только что облизала эскимо на палочке.

— Все там будем, — кивнув на кладбище, философски заметил Ратмир.

— Моя бабушка говорила: кому плохо здесь, на том свете будет хорошо, — продолжала Тонька. — И умерла она легко, как свечка угасла. И ясная, как у святой, улыбка на лице. Я нынче поклонилась ее могилке. — Тонька явно повторяла слова какой-то старушки — подруги бабушки. Ей нравилось говорить, подражая старшим.

— Никакого того света нет, — сказал Ратмир. — Больше слушай бабушкины сказки.

— А все, кто грешил на земле, прямиком попадут в ад. И там их будут рогатые черти на огне поджаривать, в кипящих котлах варить… — Тонька пристально взглянула ему в глаза. — Ты грешил, Рат?

— А что это такое? — удивился тот.

— Боюсь, попаду в ад, — по-старушечьи вздохнула девчонка. — Меня посещают грешные мысли…

Глаза Тоньки устремлены на речку, голос тихий, доверительный. Ратмиру хотелось высмеять ее, обозвать монашкой, но он этого не сделал.

Вспомнил, как сам ночью боялся нечистой силы и даже хотел перекреститься под одеялом, да не знал, как это правильно делается.

— Я покойников боюсь, — неожиданно признался он, удивляясь самому себе: еще минуту назад и в голову не пришло бы сказать такое девченке!

— Говорят, они в ночь на Ивана Купалу встают нз могил и ходют вокруг кладбища, людей пугают, — сказала Тонька.

— «Ходют»! — усмехнулся Ратмир, вспомнив про «Вия». — Летают в гробах, как на аэропланах!

— Бабушка говорила, нужно перекреститься три раза и «Отче наш» прочитать… — продолжала девчонка. — Вся нечисть сразу исчезнет.

— Страх опасности в десять тысяч раз страшней самой опасности… — сказал Ратмир и посмотрел на девчонку. — Чепуха все это! Покойники лежат в могилах, и им оттуда вовек не выбраться… Земли-то сколько наворочено? Попробуй вылези! Говорят, бывает, живых по ошибке закапывают, так они стонут, а вылезти не могут…

— Живых? — вытаращила на него глаза Тонька. — Господи, вот страх-то, а?..

Вообще-то, Тонька была своей — мальчишки с Тверской улицы давно приняли ее в свою компанию. Она не похожа на других девчонок: не ябеда, не плакса, может за себя постоять, в осенних набегах на чужие сады орудует наравне с ребятами. То, что умеют делать мальчишки, то может и Тонька. Умеет даже драться. У Володьки Грошева, приятеля Ратмира, до сих пор заметен шрам на скуле — это Тонька оставила ему заметку на память. Если ее разозлить, может без лишних слов вцепиться в физиономию. И кулаки у нее проворные, а когти, которые она в критических случаях пускает в ход, острые как бритва.

Ратмиру ни разу не приходилось с Тонькой схватываться — он с девчонками не дерется. И потом, она ему нравилась. Не то чтобы он был влюблен в нее, но в Тоньке что-то привлекало его, а что — он и сам толком не знал. Вот и сейчас, пожалуй, даже лучшему другу Володьке Грошеву он не признался бы, что этой ночью с ним произошло, а Тоньке сказал. А Ратмир дорожил своей репутацией самого сильного и смелого мальчишки на Тверской улице. Кто из сверстников мог похвастаться, что хоть раз в драке или вольной борьбе одолел его, Ратмира Денисова по прозвищу Шайтан? Кого уважают ребята на Тверской улице и как огня боятся владельцы окрестных фруктовых садов? Его, Шайтана!

И вот он испугался маленького братика в розовом гробу и не существующего на свете Вия! Так напугался, что ночью чуть не замерз на ступеньках крыльца… До сих пор стоит перед глазами насмешливое лицо отца…

Леонтий Иванович Денисов — отец Ратмира был человеком необыкновенным. Высокий, жилистый, с темно-серыми глазами и косой светлой челкой на лбу, он был на редкость смелым человеком. Когда на соседку Марфу напали хулиганы с ножами, отец, не раздумывая, бросился на помощь. Двух бандитов он кулаками свалил на землю, а третий ударил его ножом в плечо.

Раненый отец обезоружил и того, а потом всех троих сдал в милицию. Вернее, соседи по телефону вызвали милицию, потому что бандиты лежали на тропинке у входа в парк, что напротив их дома, и сами не могли подняться.

Отец мог голой рукой схватить матерую затравленную крысу, досаждавшую им на кухне, мог за сутки пройти пятьдесят километров без отдыха и остановки, поднять за край многопудовый рельс. Леонтий Иванович работал в Дистанции пути мастером. Ремонтировал железнодорожные пути. Был случай, когда из-за кривой за городом на всех парах выскочил товарняк, а в это время путейцы толкали ему навстречу качалку — ручную тележку, нагруженную шпалами. Все растерялись, и крушение было бы неминуемым, если бы отец не бросился к качалке и, схватив ее за оба колеса, не опрокинул под откос. Потом никто не мог поверить, кроме очевидцев, что один человек способен поднять такую тяжесть! Да и отец признавался, что, если бы его попросили еще раз такое сделать, он не смог бы. А тогда сработал инстинкт опасности. Бывают такие моменты в жизни каждого человека, когда он в минуты величайшей опасности способен совершить невозможное.

Конечно, отец никогда не упрекнет Ратмира в малодушии, но от этого не легче. И даже дело не только в отце — в самом себе. Пока Ратмир не избавится от тяжкого груза презрения к самому себе, ему будет не обрести душевного равновесия. Он должен что-то такое сделать, чтобы… А что сделать, он и сам еще не знал. И потому мысли его были мрачны, а настроение — хуже некуда. Сначала ему очень хотелось побыть одному, поразмыслить, сидя на ящике под мостом, обо всем происшедшем и он в штыки встретил Тоньку, но теперь она ему не мешала. Наоборот, ее мысли в какой-то степени были созвучны его собственным мыслям.

— Выкупаться, что ли? — сбоку взглянула на него Тонька. Глаза у нее сейчас точь-в-точь как вода в Самаре.

Можно и выкупаться, день жаркий, вон как солнце печет. Правда, здесь, под мостом, прохладно. Неровное солнечное пятно устроилось на босой ноге Ратмира. Тонька тоже вытянула худые ноги, стараясь дотянуться до зайчика.

Они сидели рядом на ящиках, а ступни их, купающиеся в ярком желтом пятне света, соприкасались. Разговор что-то не клеился, и Ратмир уже подумывал, как бы смотаться отсюда. Взгляд его скользнул по ногам девчонки, задержался на коленках с белыми точечками заживших царапин.

— Ты чего смотришь? — почему-то шепотом спросила она.

— Куда смотрю?

— Куда-куда… — пробормотала Тонька. — Куда не надо!

Ратмир звучно сплюнул и демонстративно отвернулся, не удостоив ее ответом. Подумаешь, на ноги взглянул! А ноги-то — две длинные палки!

— Выкупалась бы, да купальник не надела, — притворно вздохнула Тонька.

— Купайся, тут же никого нет, — лениво ответил Ратмир, глядя на воробья, опустившегося на бетонную опору с червяком в клюве. Быстро взглядывая на них и одновременно крутясь как волчок, воробьишко принялся заглатывать длинного толстого червя.

— А ты? — спросила Тонька.

— Я не буду на тебя глядеть, — пробурчал Ратмир и пожал плечами: мол, как хочешь. Ему действительно было все равно — купаться или не купаться. Из головы не шла мысль о том, что нужно на что-то такое важное решиться, совершить такое, чтобы все ахнули…

— Рат, а Рат, куда ты на каникулы поедешь?

У Тоньки была привычка задавать неожиданные вопросы, что иногда сбивало с толку.

Например, она могла спросить, какое кино идет в клубе железнодорожников, а вслед за этим заявить, что у Волковых, живущих напротив них, тараканы чуть не отгрызли грудному ребенку мизинец на правой ноге.

— К дяде, — ответил Ратмир. — Повезу ему швейную машинку.

— Она же тяжелая, — заметила Тонька.

К дяде Ефиму ему совсем ехать не хотелось, но мать как то обронила, что нужно отвезти в Красный Бор швейную машинку, а кто еще повезет, кроме него? Неподалеку от поселка находился военный городок, там дядя работал заведующим портняжной мастерской. Шил брезентовые чехлы для пушек и другой военной техники. И не только это: еще форму для командиров. В поселке у дяди был добротный дом, большой огород, фруктовый сад и даже десяток пчелиных ульев. Хотя дядя имел воинское звание старшины, он, по сути дела, был гражданским человеком. Разве портного можно считать бойцом Красной Армии?

Весной дядя по пути из Риги, где провел свой отпуск, заехал на два дня к ним и оставил швейную машинку. У него и так было много с собой вещей, а отец и мать собирались летом в Красный Бор, ну и должны были привезти машинку. А теперь выяснилось, что у отца отпуск переносится на осень, вот мать и надумала послать в Красный Бор Ратмира.

Красный Бор нравился Ратмиру — там действительно сплошные сосновые леса, много белых грибов — боровиков, две речки, — но дело в том, что он недолюбливал дядю Ефима, а почему — и сам себе не мог бы объяснить. Не нравился ему дядя, вот и все. Заехав из Риги к ним, он Святополку и ему, Ратмиру, вручил по леденцовому красному петуху на палочке и обоим сказал одно и то же: «Гляди-ко, растет, опенок!» Уж мог бы дядя заметить разницу между ним и несмышленышем Святополком. Красного петуха Ратмир великодушно подарил сопливой Наташке из соседнего дома.

Поразмыслив, Ратмир решил, что, чем скучать в пыльном и душном городе, лучше поехать в Красный Бор. Дядя дядей, но там еще живут тетя Маня и две его двоюродные сестры — Аля и Таня. Почти ровесницы, сестры были бойкими и веселыми девчонками. Одна из них перешла в третий класс, другая в четвертый.

Обе живые, симпатичные, у одной карие глаза, у второй голубые.

— О чем ты все думаешь и думаешь? — поинтересовалась Тонька. — Прямо философ… как его? Ну тот, что на чердаке или на крыше жил?

— Диоген, — улыбнулся Ратмир. И не на крыше, а в бочке.

В отличие от Тоньки, слышавшей о древних философах на уроках истории от учительницы, Ратмир в книжке прочитал про чудака Диогена; у него не было собственного дома, жены, детей и жил он где придется. Диоген утверждал, что вещи обременяют человека, а жилище привязывает к одному месту, а он свободный человек и живет где вздумается.

Книжки были самой сильной страстью Ратмира, он не расставался с ними даже на уроках. И учителя особенно не беспокоили его. Потому что если он тайком не читал, пристроив книжку на коленях, под партой, то смешил своими вопросами учителей, весь класс или затевал войну с кем-нибудь из одноклассников, и тогда над головами ребят летали бумажные «пули». Дуэльными пистолетами были резинки, натянутые на пальцы, или стеклянные трубки, из которых выстреливали жеваной промокашкой.

Солнечный луч, проникший сквозь железные опоры моста, высветил на его взлохмаченной голове темно-русую прядь. Между двумя шпалами над головой виден кусок ярко-синего неба. На Тоньку Ратмир не смотрел. Мысли его с поездки в Красный Бор снова перескочили на брата. Вспомнились ночные страхи, противный озноб, колотивший его на крыльце, лицо отца и его слова: «Труса празднуешь, Алеша Попович?» И опять ему захотелось немедленно совершить что-либо такое, чтобы в городе все ахнули, а отец, как и прежде, назвал бы его ратоборцем…

— Тонька! — вдруг осенило его. — Хочешь, я нынче ночью приду на кладбище, сяду на могилку брата и просижу… целый час?

— Я бы со страха умерла, — поежилась девчонка.

— Ты будешь свидетельницей и… Володька Грошев! — заявил Ратмир.

— А где мы будем? Тоже на кладбище?

— Подождете меня у ворот, — сказал Ратмир. Лицо его оживилось, светлые с зелеными крапинками глаза воинственно блестели. Это было то, что нужно! Он вспомнил: отец как-то говорил, что клин нужно вышибать клином… В том, что он, Ратмир, выдержит назначенное себе суровое испытание, он не сомневался. Правда, сейчас день, солнце светит и кладбище, окруженное древними громадными тополями, липами, кленами, совсем не кажется таинственным и страшным. Днем на кладбище всегда люди: кто красит ограду, кто сажает цветы, кто просто сидит на низенькой скамеечке перед могилой и думает об умершем. А ночью на кладбище никого не бывает. Наверное, даже ворота закрывают, придется через каменную оштукатуренную стену перелезать. Ночью кладбище принадлежит мертвым, и еще не известно, понравится ли им вторжение Ратмира, который собирается нарушить их покой… Об этом пока лучше не думать! Решение принято.

— Пойдем! — вскочил с ящика Ратмир — ему уже не сиделось на месте. — Надо найти Володьку… — Он сурово взглянул на девчонку. — И никому ни слова! Поняла?

— Давай, я научу тебя креститься? — предложила Тонька и тоже поднялась с ящика.

— Вот еще! — отмахнулся Ратмир. — Никакого бога, черта и дьявола нет. И Вия тоже.

— Вия?

— Ты иди туда, купайся! — показал Ратмир направо. — А я… — И, больше не обращая внимания на девчонку, он сбросил штаны, рубашку с майкой и, цепляясь руками за железные перекрытия и прижимаясь всем телом к теплому крашеному железу, усеянному большими круглыми заклепками, медленно стал продвигаться к середине моста.

Река в этом месте была довольно глубокой, и самые отчаянные мальчишки иногда прыгали солдатиком с моста в речку. Для этого нужно было по узенькому металлическому приливу добраться до того самого места, где плавно изгибающаяся вниз ферма начинала так же плавно выгибаться вверх.

Вот с этой срединной точки и считалось особенным шиком солдатиком прыгнуть в реку.

Когда Ратмир вынырнул и, отфыркиваясь, открыл глаза, он увидел Тоньку. Она стояла на берегу и хлопала в ладоши. Значит, прыжок был выполнен по всем правилам. Бросив на девчонку небрежный взгляд, Ратмир саженками поплыл против течения. Там, впереди, журчала вода, обтекая большой плоский камень-валун. После такого отличного прыжка можно немного и полежать на нем, посмотреть на яркое небо, на редкие перистые облака, на стаю белых голубей, кружащихся над рекой.