Игорь Иванович Найденов писал очередной репортаж о советских целинниках. Он никогда не думал, что журналистика – это такое трудное занятие. Приходилось над каждой фразой корпеть, потом зачеркивать и снова писать. Какие-то четыре-пять несчастных страниц на машинке отнимали у него иногда весь рабочий день. А потом заведующий отделом почти полностью переписывал текст. Проклятые слова попадались самые стертые, серые, а диалог, по словам заведующего Степана Семеновича Туркина, получался примитивным, лобовым. Найденов сравнивал свои репортажи с материалами, написанными ведущими сотрудниками радиостанции, и не находил такой уж большой разницы. Это придавало ему уверенности, что скоро и он набьет руку. Хотя Туркин и сильно правил его материалы, на летучках раза два похвалил Найденова за откопанные им интересные факты. Из чего Игорь Иванович понял, что главное в очерке – это чернить советских руководителей предприятий, колхозов, совхозов, а простых рабочих делать жертвами загнивающего социалистического строя. И он не жалел черных красок для директора целинного совхоза, лопуха парторга, заевшегося секретаря райкома. Написал даже про забастовку трактористов-целинников, но тут даже сам Туркин засомневался, стоит ли передавать в эфир такую «утку».

В редакцию его устроил Бруно фон Бохов, он и посоветовал ему взять свою прежнюю фамилию – Найденов. Ведущий передачи представил нового сотрудника – Игоря Ивановича Найденова – перед слушателями как очередного борца за права человека, покинувшего СССР ради свободного мира.

Найденов поселился в Мюнхене в двухкомнатной квартире в центре города. Из квадратного окна была видна позднеготическая церковь Фрауэнкирхе, XV век. Возле нее все время останавливались туристские автобусы, и гиды водили гостей вокруг церкви, потом приглашали полюбоваться внутренним убранством. На работу Игорь Иванович ездил на новеньком «фольксвагене». Редакция радиовещания помещалась в девятиэтажном современном здании из стекла и бетона, правда, она занимала всего лишь три последних этажа, ниже размещалось управление фирмы, производящей электронные счетные машины. На плоской крыше здания были оборудованы площадки для отдыха. Летом здесь работал бар со спиртными и прохладительными напитками. Можно было, полулежа в шезлонге, потягивать коктейль через соломинку и смотреть, как по голубому Изару скользят белые яхты, катера.

В светлый небольшой кабинет были втиснуты три письменных стола, вся мебель была из пластика и встроена в стены. В углу сам по себе стрекотал телетайп. Один стол почти все время пустовал, потому что Михаил Семенович Торотин был разъездным корреспондентом, свои материалы он писал в гостиницах и присылал по почте. Торотин сопровождал в поездках по стране туристов из СССР и социалистических стран, прикидывался рубахой парнем, подсаживался к туристам за столики в ресторанах или кафе, заводил разговоры, вызывал на споры, доказывая, что буржуазный строй перспективнее, чем социалистический. Распространялся об изобилии в капиталистических странах, высоком уровне жизни, о гражданских свободах. Некоторые простаки попадались на его удочку, они вступали в разговор, того и не подозревая, что у «рубахи-парня» в небрежно брошенной на стол сумке спрятан портативный магнитофон.

Генрих Сергеевич Альмов никуда не выезжал из Мюнхена, он обслуживал государственные учреждения, писал статьи о преимуществе «свободного» мира перед миром социализма, между строк вставлял фразы, рекламирующие не только буржуазную систему, но и продукцию солидных западногерманских фирм, которые за это щедро платили.

Торотин родился в Австралии, куда судьба после войны забросила его родителей, угнанных гитлеровцами в 1943 году из Минска, а Альмов, как и Найденов, сбежал от туристской группы и попросил политического убежища в Англии. Там прожил два года, а когда почувствовал, что стал никому не интересен, перебрался в ФРГ. По-английски он говорил гораздо хуже, чем по-немецки. Игорь Иванович поправлял его в английском произношении, а Альмов – в немецком. Они были ровесниками и поддерживали дружеские отношения. Родом Генрих Сергеевич из Ленинграда. Хотя он и неохотно рассказывал о себе, Найденов понял, что судьбы их схожи: Альмов был в СССР завербован иностранной разведкой, тоже бежал за рубеж, натерпелся здесь всякого. Впрочем, в редакции почти каждый второй был связан со спецслужбами. Об этом вслух никогда не говорилось, но само собой подразумевалось. Альмов всегда носил пистолет. Найденов хранил оружие дома. В отличие от приятеля, Игорь Иванович владел разными приемами, мог справиться с вооруженным человеком. Чему-чему, а этому его научили еще в спецшколе.

Откинувшись на спинку кресла с голубой обивкой под кожу, Игорь Иванович тупо смотрел на чистый лист, заправленный в пишущую машинку «Рейнметалл», и мучительно морщил лоб. Надоело ему писать про целинников, автозаводцев – а что, если предложить Туркину серию материалов о спекулянтах, которые с утра до вечера крутятся у московских комиссионок? Многих он знает по именам, прозвищам: Мастер, Вафик, Длинный Маэстро… Показать, как процветает в столице СССР и других крупных городах подпольный бизнес на торговле импортными товарами? Тут и отсталость советской экономики, проникновение буржуазных тенденций в социалистическое общество, тяга молодежи к «красивой» жизни. Ведь образовалась целая прослойка дельцов и спекулянтов, которые делают большие деньги на советском дефиците.

Телефонный звонок вывел его из задумчивости. Услышав в трубке голос Бруно, Игорь Иванович оживился, – признаться, ему до чертиков надоело торчать за машинкой и глазеть в потолок, выискивая подходящие слова для репортажа.

– Я через час за тобой заеду, – негромко сказал Бруно. – Позвонить начальству?

– Брякни, – обрадованно проговорил Игорь. Туркин не любил, когда сотрудники без разрешения раньше времени покидали редакцию. Бруно заведующему звонить не будет, он сразу – главному боссу! Они с ним на «ты», босс часто навещает Бруно на вилле. Босс – немец, но по-русски говорит довольно сносно. Его призвали в армию мальчишкой в самом конце войны, был в плену – там и научился языку.

Положив трубку на рычаг, Найденов вспомнил свою встречу с Бруно в Мюнхене. Он позвонил ему с аэропорта, и брат приехал за ним на шикарном «мерседесе». Он уже знал обо всем, что произошло с Дугласом Корком, не знал лишь того, что тот решил навсегда порвать со своими американскими боссами. Впрочем, это его не очень-то расстроило: по-видимому, характеристика на Корка была неплохой, американцы не стали настаивать на возвращении Дугласа в США, даже любезно перевели деньги с его вашингтонгского счета в мюнхенский банк, а жене сообщили, что ее муж инвалид и что не пожелал ее собой обременять. Как Дуглас и ожидал, Мери Уэлч восприняла это скорбное известие спокойно, согласилась сама переслать его личные вещи в Мюнхен, где он якобы находится на длительном лечении в военном госпитале. Вещи недавно прибыли вместе со свидетельством о разводе. Игорь Иванович клял себя, что поздно сообразил завести в банке счет на свое имя, – раньше у них был общий, и львиную долю заработанных им долларов прикарманила жена.

Бруно уже несколько лет как живет в Мюнхене. Он покинул Бонн, продал свою роскошную виллу. Здесь, в Мюнхене, ему принадлежал двухэтажный каменный дом с приличным земельным участком – наследство от барона фон Бохова, Часть земли Бруно выгодно продал, а дом сдал в аренду. На первом этаже арендатор открыл пивную, от доходов которой перепадало и Бохову.

В дачной зоне под Мюнхеном сохранилась баронская вилла. Бруно перестроил ее на свой лад, начинил электроникой и зажил в ней. В городском доме оставил для себя лишь квартиру на втором этаже. Петра по-прежнему находилась при нем. Официально Бруно нигде не служил, но, судя по всему, с разведкой не порвал: к нему частенько наведывались молодые и пожилые люди с военной выправкой. Двухметровый каменный забор окружал кирпичный дом, ворота с электронным управлением были точь-в-точь такие же, как и на вилле под Бонном. Стальные сейфы с мудреными запорами были перевезены сюда и установлены в подвальном помещении под гаражом.

Бруно недолго раздумывал, куда устроить брата: снял трубку и позвонил боссу, на следующее утро Дуглас Корк уже был у него. Невысокий, коренастый, с бычьей шеей и короткой стрижкой, босс произвел на него сильное впечатление. Говорил он рублеными фразами, будто отдавал приказы, – скорее он походил на кадрового военного, чем на руководителя радиостанции, вещающей на СССР и страны социалистического лагеря. Когда Дуглас заикнулся, что мог бы наговорить на ленту о своих похождениях в африканских странах, босс сразу отмел эту идею.

– Ты – жертва социалистического строя, вырвавшаяся на свободу из-за железного занавеса, – отрубил он. – Забудь о своих дурацких занятиях с оружием и взрывными машинками. Это все в прошлом. Отныне ты будешь словом взрывать умы своих соотечественников, рассказывая о своих злоключениях в СССР, где тебя преследовали, угнетали, растаптывали твое достоинство, где ты не жил, а прозябал! Ясно?

– Так точно, – вытянулся перед ним Дуглас Корк.

Боссу это явно понравилось. Еще раз оглядев нового сотрудника оценивающим холодным взглядом голубых глаз, уже добродушнее прибавил:

– Я высоко ценю твоего брата – Бруно. Он – настоящий немец.

Когда Найденов передал этот разговор Бруно, тот рассмеялся:

– Твой босс – оригинал! Он был несколько лет назад чемпионом по стрельбе. У него дома самая богатая в Германии коллекция охотничьих ружей.

Из бесед с Бруно Игорь Иванович понял, что вещание вещанием, однако брат имеет на него и другие виды. Здоровье восстановилось, в правой стороне груди больше не было острых болей, он попробовал потренироваться в спортивном зале, но вскоре взмок и ощутил сильную слабость. Тем не менее каждое утро делал получасовую зарядку, стал играть у себя на службе в теннис. На их территории были оборудованы два корта. Чаще всего они сражались с Альмовым. Уже через месяц Найденов почувствовал, что дышать стало легче, меньше потел. А когда первый раз выиграл у Генриха Сергеевича подряд два сета, повел его на крышу и выставил на радостях бутылку шампанского…

Внутренний телефонный звонок прервал его размышления: босс сказал, чтобы он немедленно спустился вниз к брату. Игорь Иванович поблагодарил, на что тот буркнул:

– Завтра в десять зайди ко мне.

– Но я еще не закончил репортаж, – вставил Найденов.

– Тебе не надоело писать эту тягомотину про целинный совхоз? – огорошил босс.

– Надоело… – непроизвольно вырвалось у Игоря Ивановича.

– Придумай что-нибудь другое, – посоветовал босс. – Ты же, черт возьми, родился в этой проклятой стране!

– Есть придумать другое! – по-военному гаркнул в трубку Найденов. – Уже придумал!

– Ну то-то же! – громыхнул коротким хохотком в трубку босс.

Они сидели в маленьком кафе, перед ними две большие кружки с пивом, на тарелках – жареная курица. Бруно заметно постарел, поседел, но фигура была худощавой, на живот и намека нет.

– Приезжает к нам из Ленинграда журналист Вадим Казаков, – без предисловия начал Бруно. – Ты его помнишь? И что он из себя представляет?

Найденов рассказал о встрече с ним на целине, куда тот приезжал с космонавтами. Кажется, Казаков его не узнал, хотя и приглядывался. Все-таки столько лет прошло, ведь они последний раз мальчишками виделись в конце войны. И эта случайная встреча в совхозе!..

– Его отец – советский разведчик Кузнецов, а у него фамилия – Казаков, – отхлебнув светлого пива из кружки, произнес Бруно. – Что это значит?

– Кузнецов, кажется, бросил их, потом мать Вадима вышла замуж за путевого мастера Казакова, его еще в поселке Костылем называли, – вспомнил Найденов. – Зачем он приезжает к нам?

– Хочет встретиться со мной, – обронил Бруно. – Пишет книгу о своем отце, а я – последний, кто видел Кузнецова перед смертью.

– Ты разоблачил Кузнецова? – удивился Игорь Иванович. – Надо же, до Берлина добрался!

Бруно коротко рассказал о своей встрече с советским разведчиком, который передал ему перстень Гельмута…

– И ты ему помог?

– Он натворил тут у нас дел… – неохотно ответил Бруно. – Люди Кальтенбруннера весь Берлин поставили с ног на голову, чтобы его с подпольщиками отыскать. И погиб, как говорится, с музыкой: прихватил на тот свет с десяток гестаповцев, даже одного штандартенфюрера.

– И мой… наш отец его очень опасался, – заметил Найденов. – Еще там, в Андреевке.

– Я тоже тут натерпелся от него страху, – признался Бруно.

– Значит, Вадик писателем заделался… – проговорил Найденов.

– Твой коллега, журналист, – искоса взглянул на него Бруно.

– Я из-за него, гада, и Пашки Абросимова слинял из Андреевки, – сказал Игорь Иванович. – Я ведь был сыном немецкого шпиона, они мне проходу не давали. И мать почем зря шпыняла!

– Жива она?

– А чего ей сделается? На таких, как она, можно воду возить, – усмехнулся Найденов.

– Не очень-то ты почтителен к своей матери!

Игорь пощупал пальцем старый шрам:

– Ее отметина…

– Не хочешь здесь свести с Вадимом Кузнецовым счеты? – вдруг спросил Бруно.

– Каким образом? – опешил Найденов.

– Встретишься с ним – кто знает, как он себя поведет? Вряд ли его можно привлечь на нашу сторону… Но скомпрометировать-то возможно? Надо бы узнать его слабинку: женщины, вино, дефицитные вещи? На что чаще всего клюют иностранцы?

– Вадим ведь мальчишкой был в партизанах. Не трус. Награжден медалью «За отвагу». С ним не так-то просто. Да, наверное, и за рубежом не первый раз, его на дешевку не купишь.

– Не хочется мне с ним встречаться, – хмуро заметил Бруно. – Еще и меня вставит в свою книжку… Хотя что он может знать обо мне?

– Мне бы тоже не хотелось стать героем его романа, – усмехнулся Найденов.

– Он приедет с нашим берлинским журналистом, – сказал Бруно. – Видно, Ваннефельд нажал на все педали, потому что мое начальство порекомендовало повидаться с ними, мол, все равно не отвяжутся.

– И здесь от них покоя нет, – помолчав, произнес Игорь Иванович. – В Африке мы одного любопытного журналиста сбросили в кратер вулкана с вертолета. Стал совать нос куда не следует… Записал на пленку допрос пленного, сам понимаешь, мы там с ними не церемонились: допросим с пристрастием – и пулю в затылок.

– Сначала я хотел взять и тебя на эту дурацкую встречу, – сказал Бруно, – но, поразмыслив, решил, что мы лучше сделаем так: ты «случайно» встретишься с Казаковым, пригласишь землячка в кабак, потом с девочками к себе, а мои люди нынче же в твоей квартире установят электронную аппаратуру… Ну, не мне тебя учить, как его лучше скомпрометировать.

– А если не клюнет? – засомневался Найденов. – Я ведь для него перебежчик, враг. Да он со мной и разговаривать не захочет!

– Он этого не знает, – возразил Бруно. – Ты для него – Шмелев. И потом, о твоем побеге в советской печати не писали.

– Тогда как я объясню ему, почему, я ошиваюсь здесь?

– Об этом мы сейчас и потолкуем, – сказал Бруно.

Вадим Федорович медленно брел по неширокому тротуару мимо зеркальных витрин с разнообразными товарами. Ничего не скажешь, в магазинах есть буквально все, чего может пожелать душа. Было тепло, хотя стоял ноябрь. Прохожие одеты в основном в джинсы и нейлоновые куртки самых различных расцветок. У многих парней на ногах несокрушимые бундесверовские башмаки с блестящими застежками, волосы длинные, почти до плеч. Теперь такая мода. Поди отличи сзади – парень это или девушка. Все длинные, плечистые, узкобедрые, да и походка одинаковая. Или современные парни стали женственнее, или девушки мужественнее. На деревьях в скверах еще держались пожелтевшие листья. В сверкающих широких витринах отражались проносящиеся мимо автомашины, разноцветные, блестящие зеркальным стеклом и хромированной отделкой, шикарные автобусы. Бросалась в глаза некая небрежность в одежде и поведении прохожих: разговаривали и смеялись громко, девушки непринужденно обнимались и целовались с парнями у всех на глазах. Лотошники, не обращая ни на кого внимания, спокойно занимались своим делом: жарили на жаровнях аппетитные колбаски, раскладывали на столиках товары. В тупике между двумя высокими зданиями художники прямо на асфальте расставили свои мольберты. Бородатый верзила вместо кисти вооружился пульверизатором с баллончиком и выводил на серой стене очертания кита.

Казаков присел на скамью напротив гостиницы, где у него был номер на одиннадцатом этаже, задумался. Честно говоря, его поездку в ФРГ нельзя считать удачной: Бруно фон Бохов был с ним весьма любезен, пригласил к себе на виллу, угостил отличным ужином. Позже Курт Ваннефельд заметил, что для истинного немца Бохов, пожалуй, слишком уж щедр! У немцев как? Кто-либо попросил у знакомого человека сигарету и тут же за нее протягивает мелочь. И так во всем: ты – мне, я – тебе.

– Это вы, русские, – широкие натуры, готовы для гостя все лучшее на стол выставить, а европейцы лишнюю копейку на ветер не выбросят, – смеялся Курт.

Ничего нового Бруно фон Бохов не сообщил Казакову. С русским разведчиком Кузнецовым он встречался всего один раз, получил от него перстень и письмо от Гельмута, мог, конечно, его задержать, но не сделал этого, понимал, что тогда брату в плену туго придется. Кузнецов исчез с его горизонта, а в скором времени в Берлине стала активно действовать подпольная группа, за которой охотились десятки гестаповцев и эсэсовцев. Когда подпольную квартиру окружили, русский разведчик взорвал себя и своих преследователей. Больше Бруно ничего не известно.

Мало чем помог и журналист Курт Ваннефельд: в сохранившихся архивах гестапо фамилия русского разведчика не значится. Ведь фашисты много бумаг перед капитуляцией успели куда-то вывезти, а часть уничтожить. До сих пор разыскивают спрятанную документацию.

Пожалуй, лишь Гельмут порадовал Казакова, он вспомнил свои беседы с Иваном Васильевичем – это был бесстрашный человек с ясной головой и железной волей, умел убеждать в своей правоте… На вопрос Вадима Федоровича, мог ли Бруно выдать его гестапо, Гельмут ответил отрицательно: дескать, с какой стати было брату выдавать его Кальтенбруннеру, когда он мог сам заполучить его? Причем наверняка за разоблачение русского разведчика в чине полковника получил бы в абвере повышение по службе. И потом ради него, Гельмута, он не сделал бы этого. Брат всегда трезво оценивал обстановку и знал, что дни третьего рейха сочтены. Нет, он не мог выдать Кузнецова.

Бруно фон Бохов производил впечатление человека тонкого, умного. По-русски говорил почти без акцента, хорошо знал русскую литературу, с интересом расспрашивал про Москву, Ленинград. Но Вадим Федорович ни на минуту не забывал, что перед ним сидит в мягком кресле с бокалом вина и чуть смущенной улыбкой бывший разведчик, – об этом ему перед поездкой сообщил тот самый чекист Борис Иванович Игнатьев, с которым он однажды встретился на квартире Василисы Прекрасной…

Нет, безусловно, поездка была не напрасной! Казаков побывал на Александерплац, где раньше помещалось гестапо. Бруно фон Бохов как-то не вписывался в сложившееся представление о фашистах. В беседе на вилле, будто прочитав его мысли, бывший абверовец с улыбкой заметил, что офицеры абвера терпеть не могли гестаповцев Гиммлера и Кальтенбруннера, еще и тогда считали их палачами и садистами. Кстати, о вражде адмирала Канариса и заправил гестапо пишут даже в русских книгах о прошлой войне…

– Скорее – о соперничестве, – вставил Курт Ваннефельд.

– Мы не желали ничего общего иметь с этими скотами и костоломами, – нахмурился Бруно.

Вадим подумал про себя: не стоило бы Бруно столь категорично отмежевываться от гестапо! Абверовцы на оккупированной территории СССР тоже участвовали в карательных операциях против партизан и сжигали целые деревни вместе с мирными жителями.

Неужели и правда любовь к брату перевесила у разведчика абвера служебный долг? По сути дела, держать в руках русского полковника и отпустить за здорово живешь? В натуре ли это «истинного» немца, как справедливо заметил Курт? Причем немца поры третьего рейха…

Тут можно было бы поломать голову! С другой стороны, как умный человек, Бруно понимал, что фашистскому режиму «капут». Это словечко было расхожим в те годы. Может, он пытался договориться с Кузнецовым? Об этом тоже можно было только гадать. Сидящий напротив любезный хозяин виллы больше к этой теме не желал возвращаться, его интересовала культурная жизнь Москвы.

Вадим Федорович обратил внимание, что вот уже два раза мимо него прошел по красноватой песчаной тропинке рослый плечистый мужчина в синей хлопчатобумажной куртке с накладными карманами. Когда он повнимательнее взглянул на незнакомца, тот остановился, потом, будто против своей воли, подошел.

– Здравствуйте, – сказал он по-русски. – Вы меня не узнаете?

Казаков недоуменно уставился на незнакомца. Что-то в его облике показалось ему знакомым. И тут всплыли в памяти целинный совхоз, парень с девушкой… Да, его звали так же, как Шмелева, – Игорь. А вот фамилию вспомнить не мог.

– Встреча с космонавтами в целинном совхозе, – улыбнулся Казаков и, поднявшись со скамейки, протянул руку. – Вас звать Игорь?

– Игорь Шмелев, – сказал тот, не отпуская руки. – Когда вы от нас уехали, я вспомнил тебя… вас!

Черт возьми, ведь и Вадим Федорович еще тогда подумал, что тракторист целинного совхоза напомнил ему Игорька Шмелева!

– Вадим Иванович? – широко улыбался Шмелев.

– Федорович, – улыбался в ответ и Казаков – Я взял фамилию отчима.

– Костыля? – еще шире расплылся в улыбке Шмелев.

– Казакова давно уже так не зовут, он на пенсии…

– Как я рад тебя… – Игорь Шмелев опять споткнулся на этом слове. – Все-таки мы вместе росли в Андреевке, как-то на «вы» не получается…

– Давай на «ты», – вставил Вадим Федорович.

– Подумать только, два русских человека из маленькой Андреевки встречаются через столько лет и в другой стране! – говорил Шмелев. – За тридевять земель от родного дома… Чудеса, Вадим, а? Как это говорила моя мать: «Чудеса в решете, а сила в крошеве!»

– Без чудес скучно жилось бы на свете, – улыбнулся Казаков.

– Твой очерк о встрече космонавтов с целинниками я прочел в газете, – вспоминал Шмелев. – Когда увидел твою фамилию, я понял, что это был ты… Ну и расписал ты про нас!

– Какими судьбами здесь? – осторожно осведомился Вадим Федорович.

– А ты?

– Я ведь журналист, – сказал Казаков.

– Оборудуем здесь наш советский павильон для международной выставки, – охотно поделился Найденов. – Меня ведь на целину послали от ЗИЛа, три года отышачил, заработал на «жигуль»! А здесь будем рекламировать свою отечественную продукцию.

– И давно ты в Мюнхене?

– Третий месяц. Выставка в конце ноября. Свернем свой павильончик – и домой! Если бы ты знал, как мне здесь осточертело! И деньги хорошие платят, и всего тут полно, а домой жуть как хочется! Как вспомню Москву, улицу Горького, дом, дочку свою Жанну… Эх, да что говорить! А ты давно из Ленинграда?

– Мне скоро обратно, – сказал Вадим Федорович.

– Чего мы тут стоим? – спохватился Игорь Иванович. – Айда в знаменитую мюнхенскую пивную, где бесноватый фюрер речугу толкал. Еще не был? Туда первым делом везут туристов. Из капстран, понятно. Надо же нам отметить такую неожиданную встречу?

– Лучше зайдем в бар при гостинице? – предложил Казаков.

– Тут везде у них пиво первый сорт, – сказал Найденов. – А виски – дрянь! По сравнению с нашей «столичной», но шотландское виски все же лучше ихнего шнапса.

– Я смотрю, ты специалист по выпивке.

– Норму свою знаю, – рассмеялся Найденов.

В баре они заняли маленький столик в углу. Игорь Иванович потолковал по-немецки с барменом, и скоро им подали бутылку шотландского виски, пяток пузатых коричневых, с красивыми этикетками, бутылок датского пива.

– И что это за тара? – ловко сковыривая блестящей открывашкой пробку, заметил Найденов. – Граммов триста… На один глоток.

Вадим Федорович взглянул на часы: в девять обещал к нему зайти Курт Ваннефельд, с вечерним он возвращается в Западный Берлин; Казаков выедет из Мюнхена через сутки, – у него завтра еще одна встреча с Бруно фон Боховым. Когда гостеприимный хозяин виллы провожал гостей до железных ворот, он вдруг негромко сказал Вадиму Федоровичу: